"Бедная Катя? Бедная, бедная Катя!" — повторял во сне кто-то жалобно, и Катерина проснулась с предчувствием беды.

Кто это говорил? Сна она не помнила. Откуда пришло это навязчивое, когда-то слышанное? Может, это стучит в душе её вина? До сих пор Дмитрий ни о чем не знает, а она не испытывает ни раскаяния, ни желания о чем-нибудь ему рассказать.

Бедная Катя! Теперь она сама повторяет глупую фразу. Катерина тронула подушку Дмитрия — холодная. Наверное, ушел давно. В последнее время его просто завалили работой, они почти не видятся! После того как однажды Дмитрий вернулся под утро и лихорадочно стал ласкать её, близости между ними больше не было. Может, оттого не чувствовала вины, что не перед кем было виниться? Даже в те минуты, что муж приходил домой, он сидел хмурый, задумчивый, а на все её вопросы отвечал односложно и порой невпопад: "да", "нет", а то и просто пожимал плечами.

Тревога не отпускала её, и Катерина кинулась в детскую. Пашка спал на диване, великодушно уступив свою кроватку Оле. Девочка тоже спала, но наверное, во сне видела что-то тревожное, потому что на лбу у ней залегла маленькая горькая складочка.

— Сиротинушка ты моя! — погладила её по голове Катерина; от этой ласки морщинка разгладилась, и лицо Оленьки приняло умиротворенное ангельское выражение.

Нет, тревога шла не отсюда. Она зачем-то заглянула в ванную привезенный из Берлина халат висел на месте — и прошла на кухню. Посреди стола, прислоненный к сахарнице, белел конверт, на котором было написано всего одно слово: "Кате".

Рука Дмитрия. Он никогда прежде не писал ей писем, не было необходимости, и вдруг… Она нерешительно, двумя пальцами, взяла конверт и вынула из него исписанный листок бумаги.

"Катюша! — писал он. — Так получилось, что я ухожу из твоей жизни. Навсегда. Прости, если сможешь, и не жалей обо мне. Поверь, ты заслуживаешь лучшего. Я встретил другую женщину и, кажется, полюбил. Время покажет. Спасибо тебе. Я не жалею ни об одном дне, которые мы прожили с тобой. Дмитрий".

Катерина покачнулась и, чтобы не упасть, села на табурет. Случившееся казалось настолько невозможным, что она не могла поверить: это действительно происходит с нею! Она потрясла головой, стараясь побыстрее прийти в себя.

Она ещё раз перечла письмо. Встретил другую женщину. Теперь она несколько успокоилась и заметила пропущенную прежде приписку: "Все, что спрятано — твое!"

"Все, что спрятано, мое!" — повторила она про себя. Женщина подошла к тайнику, ей вовсе было не важно, что он ей оставил, но хотелось что-то делать, чтобы сбросить с себя оцепенение и наконец осознать: Дмитрий её бросил! Почему же случившееся так ошеломило ее?

"Никому не нравится чувствовать себя брошенным!" — решила она, открывая крышку тайника. Действительно, все драгоценности были на месте. Теперь Катерина могла не беспокоиться о будущем своих детей. В глубине души она считала, что подруга Ольга Лиговская погибла и теперь Ольгина дочь станет её дочерью.

Только вот почему она не испытывает ни радости, ни облегчения от обретенной свободы?! Казалось бы, бери детей и езжай к человеку, который страстно этого ждет! Сделай его счастливым! Она рассеянно пропустила между пальцев нитку жемчуга и решительно захлопнула крышку: богатство подождет! Надо вначале не спеша во всем разобраться.

Хотелось ли ей уезжать из России? Нет. Это была её страна. Здесь она смогла получить высшее образование, исполнила мечту, которая прежде была для неё недосягаема — стала хорошим переводчиком, уважаемым человеком. У неё нет любимого мужчины. Но почему непременно надо искать его в Швейцарии? При этой мысли она покраснела, будто далекий Астахов мог её услышать.

На следующий год Катерине исполнится тридцать лет, а в чем, кроме работы, она проявила себя как женщина? Как человек?

В двадцать лет вышла замуж за Миколу. По любви? Нет, будущий тесть упросил. И согласилась-то потому, что жизнь свою не считала чем-то стоящим, не ценила.

Погиб Микола, в её жизни появился Герасим. Увидела атлета, и сердечко екнуло: уж очень не походил он на тощего и узкогрудого покойного мужа! Колыхнулся со дна души глубоко запрятанный там стыд. Побежала, сломя голову, не за человеком, а за его фигурой. Только потом поняла, что судьба к ней снизошла: атлет оказался добрым и любящим. Она сама уже готова была его полюбить, да попала в плен к Черному Паше. К Дмитрию. Другая бы на её месте повесилась. Или кинжалом закололась. А она? Стала его женой. Под венцом в церкви стояла. И что было между ними, кроме похоти? Чуть что — в постель её тащил. На том все общение заканчивалось.

Что она знала о сердце своего мужа, о его душе? Как аукнется, так и откликнется! Он тоже душой своей жены не шибко интересовался, иначе почувствовал бы, в каком смятении приехала она из Берлина!

И вот теперь Николай Николаевич Астахов. Чем не блестящая партия: дворянин и крестьянка! Что она искала в его объятиях? Чуткости, нежности, которых ей недоставало в Дмитрии? Близости тела и духа? Объяснения, которые приходили на ум, казались ей оскорбительными: если это не любовь, то что?

Хотелось ли ей вернуть Дмитрия? Чтобы прежняя жизнь привычно и неспешно катилась по знакомой колее?

Утвердительного ответа от себя она не дождалась, потому что её мысль уже бежала дальше. Ее природная цепкость давала знать о себе и здесь, как обычно в критический момент: не время плакать и сожалеть, время искать выход. Может, потом, ночью, ей захочется поплакать в подушку?

Не начать ли все сначала? Уехать в какую-нибудь тьмутаракань, работать учительницей в школе. Она вспомнила восторженные планы однокурсниц: многие из них были моложе её, совсем девчонки, фанатично преданные революции. Они жалели, что им не удалось участвовать в сражениях, восторженно встречали прибывающих с революционных фронтов и "шли в народ", чтобы обучить его грамоте для скорейшей победы светлого будущего. Большинство из них были городскими жительницами. Что же она, по социальному положению крестьянка, не спешила вернуться в село?

Отец! Она вспомнила о Первенцеве, потому что лишь недавно стала действительно считать его отцом, осознав, что из близких у нее, кроме него, никого не осталось.

Катерина взглянула на стенные часы — кошка на них под монотонное тиканье равнодушно водила глазами туда-сюда. Половина шестого. Последнее время Аристарх иной раз ночевал в своей квартире, будто призрак Руфины Марковны, витавший в ней, потихоньку истаял. А возможно, причина была в другом: столь любезная его сердцу Евдокия Петровна, похоронив мать, десять лет лежавшую парализованной, теперь была свободна вечерами… Катерина одернула себя: неужели завидует этой славной женщине? Или ревнует её к отцу? Домработнице она лишь попеняла, что та скрывала свою беду от нее.

— Ах, Катерина Остаповна, — смутилась бедная женщина, — кабы знал, где упал… Прежней-то хозяйке рассказала, а она забоялась — почему-то считала такие болезни заразными, — и уволила меня. Сколько дней без куска хлеба маялись!

— Глупость-то какая! — ахнула Катерина и подумала, что после стольких лет мучений Евдокия Петровна вполне заслужила хоть немножечко счастья…

Минуту-другую поколебавшись, Катерина позвонила отцу.

— Первенцев у телефона! — голос отца не был сонным, и она без лишних экивоков приступила к делу.

— Папа, мне с тобой срочно нужно поговорить.

— Хорошо, Катюша, — сразу согласился он, — я только побреюсь и пойду.

Словно гора свалилась у неё с плеч. Она не ждала, что отец в момент решит все её вопросы, но с ним Катерина могла говорить не таясь. Возможно, он не всегда бывал решителен в своих действиях, порой излишне сентиментален, но в том, что он честен и порядочен, она не сомневалась. Катерина разожгла самовар и стала собирать на стол — наверняка Аристарх Викторович не успеет позавтракать дома. Полчаса спустя она открыла дверь слегка запыхавшемуся Первенцеву.

— С детьми все в порядке?

— Спят, что им сделается, — мягко улыбнулась Катерина: порадовавшись тому, что отец принял к сердцу и маленькую Оленьку — вот он уже и не отделял её от Павлика. — Пойдем на кухню, я разогрела самовар. У тебя как со временем?

— Часок смогу тебе уделить, — сказал он, нежно целуя её в лоб, — в восемь часов я с комиссией выезжаю в Переславль-Залесский.

Катерина налила им обоим чаю, села напротив и выпалила:

— Дмитрий меня бросил.

Первенцев поперхнулся.

— Что-о?

— Он ушел, а в оставленной записочке пожелал мне счастья.

— Ушел теперь, когда ты взяла на воспитание сироту?

— Это не главное, — Катерина смогла успокоиться, так что говорила почти равнодушно, — я прокормлю их и сама. Кое-что мне Дмитрий оставил, он не такой бессовестный, как ты думаешь. Просто он разлюбил меня…

Она поколебалась: рассказывать отцу все или нет? А вслух хохотнула:

— Пожалуй, скажу тебе, как было на самом деле. После этого ты и любить меня перестанешь!

Он не принял её шутки.

— Что бы ты ни сделала, я все пойму и буду любить тебя так же, как люблю сейчас!

Первенцев слушал молча, ни разу не перебив, а потом обнял и крепко прижал к себе.

— Ты любила его?

— Думала, что люблю, — вздохнула Катерина ему в грудь. — Оказалось, то болезнь, дурной сон… Теперь я не знаю, папа, что мне делать? В Швейцарии есть один мужчина, он зовет меня к себе. С Павлушей и Оленькой.

По лицу Первенцева пробежала тень, но он справился с собой.

— Я бы тяжело перенес разлуку с Пашкой. Да и к девчушке уже привык, признался он, — но дело не во мне. Я не слышу радости в твоем голосе при слове "Швейцария".

— Ты прав, — вздохнула, отстраняясь, Катерина. — Меня беспокоит только то, что я дала ему надежду… Но больше я не позволю себе плыть по течению. Я бы с удовольствием уехала куда-нибудь, пока все забудется. Знаешь, слова сочувствия, жалостливые взгляды и… тайное злорадство.

— Еще вчера я мог предложить тебе работу в торговой миссии в Италии. Теперь… Ты, конечно, об этом не подумала, но ведь мы не знаем, куда ушел Дмитрий, к кому? Остался в Москве или уехал из страны? От всего этого зависит, как там, — он показал пальцем вверх, — будут относиться к тебе. Может, у него хватит порядочности не бросать тень на твою жизнь? За границу у нас принято отправлять людей с безупречной репутацией.

— Я понимаю. Если все обойдется, возьму с собой и детей.

— А вот этого я бы тебе не советовал. Да ты и не сможешь, пока не удочеришь Оленьку. Я бы советовал тебе поторопиться, ты ведь ей не родственница. Отберут у тебя и поместят в интернат, как круглую сироту. Знаю, — кивнул он на движение Катерины, собравшейся возражать, — ты думаешь, что пока факт смерти Романовой точно не установлен… В цирке считают, что установлен. Свидетельству девушки-акробатки никто не поверил, сочли её видение психическим расстройством. А я, если честно, вполне с ними согласен: ведь не кукушка она какая, чтобы ребенка своего бросить. Небось давно бы объявилась… Пойди-ка в цирк, дочка, да возьми справку о её гибели — они тебе дадут, я звонил директору. И с удочерением я тебе помогу.

На глаза Катерины навернулись слезы.

— Папа, ты обо всем подумал. Как я тебе благодарна!

— Разве не сделал бы это для дочери любой отец? — пробормотал он и добавил уже другим тоном: — Если твоя подруга найдется, я первый похлопочу, чтобы все стало на свои места… А насчет Италии… Я думаю, вначале тебе нужно поехать туда одной.

— Детей оставить?

— Оставить. Со мной. С нами. Конечно, если ты настроена против Дуси, я справлюсь и один…

— Папа! Я и так себя ругаю: ревновала её к тебе, оказывается. Как маленькая! Глупо, да?

— Глупо, — согласился он, поднимаясь, — потому что от этого я не стану любить тебя меньше. Прости, Катюша, но мне уже пора. Сегодня я, скорее всего, вернусь домой поздно, а завтра утречком не спеша все обсудим. Лады?

Он уже выходил из квартиры, и в дверях столкнулся с Евдокией Петровной, которая от смущения замешкалась и непривычно долго закрывала за ним дверь.

— Доброе утро, Катерина Остаповна, я немного задержалась. Пусть, думаю, поговорят без помех!

— Как хорошо, что вы с папой у меня есть! — прижалась к домработнице Катерина. — Простите меня, если обидела вас!

— Не за что мне вас прощать, — растрогалась та, — понятное дело, дочь об отце беспокоится!.. А у вас здесь ничего плохого не случилось?

— От меня ушел Дмитрий, но пока я не решила: хорошо это или плохо?

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась Евдокия Петровна. — Вы уж извините меня, Катерина Остаповна, но я всю дорогу молилась, чтобы дети были живы и здоровы!.. А с Дмитрием Ильичом все у вас наладится. Милые бранятся — только тешатся.

Катерина не стала её разубеждать: узнает все в свое время. Евдокия Петровна подвязала передник и захлопотала, готовя завтрак: через несколько минут по квартире поплыл запах жареных оладий. Вдруг Катерине показалось, что она слышит детский плач. Женщина метнулась в детскую. Оленька плакала, а разбуженный её плачем Павлик перелез к ней в кроватку и одной рукой прижимал к себе, а другой неумело гладил по голове.

— Не надо, пожалуйста, не плачь!

— Что случилась, Олюшка? — подхватила её на руки Катерина.

— Ах, тетя Катя! — совсем по-взрослому покачала головой малышка. — Я никак не могу увидеть свою маму!

— А как ты видела её раньше? — спросила Катерина, припоминая видения Ольги-старшей.

— Глаза закрою, — девочка зажмурилась, — и подумаю: где моя мама? И вижу, как она кормит Эмму или стреляет. А теперь ничего не вижу!

Она опять заплакала.

"Потому и не видишь, — подумала Катерина, — что нет её больше на белом свете!" А вслух сказала:

— Успокойся, маленькая, твоя мама уехала очень далеко, за высокие горы, вот они и мешают тебе её видеть!

— Как папу? — доверчиво спросила Оля: видно, и её мать рассказывала ребенку нечто подобное.

— Как папу, — тяжело вздохнула Катерина — устами младенца глаголет истина, — и спросила: — Хочешь, Оленька, пока твоя мама не приедет, побыть моей доченькой?

— Хочу, — подумав, сказала девочка, — только тебя я буду звать мама Катя, а маму — просто мама.

— Что же это получается?! — возмутился внимательно слушавший их Павлик. — Значит, Оля будет моей сестрой? Как же я тогда на ней поженюсь? Дедушка говорил, что брат и сестра не могут пожениться!

— Оля вырастет и не будет твоей сестрой. — успокоила его Катерина. Это только пока.

— Если на "пока", тогда я согласен, — солидно кивнул мальчик.

На работе Катерина решила никому ничего не говорить. И даже когда Людочка из соседнего отдела принесла ей бесплатные билеты на оперу "Иоланта" в Большой театр, взяла их, но посетовала, что в последнее время муж так часто допоздна задерживается на работе, что как бы не пришлось ей идти в театр с отцом, а про себя подумала: "Или отцу со своей невестой!"

Сегодня все будто сговорились так или иначе напоминать Катерине о её жизненной неприятности. Вызвали в бухгалтерию, где дотошно — в который раз! — записали все данные о её муже: где работает, год рождения, родственники… Кстати, он всегда писал, что родственников у него нет, а однажды, напившись, вдруг обмолвился о матери и сестре, живущих в Севастополе. Протрезвев, он так и не признался в том, что они существуют, а в свое оправдание пробормотал что-то вроде того, что выдает желаемое за действительное. Неужели он добровольно отказался от своих родных? Неужели она так плохо знала своего мужа? И почему сама так мало интересовалась его прошлым? Боялась услышать что-нибудь неприятное? В бухгалтерии она все же сказала по-прежнему: сирота.

В наркоматовских коридорах ей встретился Георгий Васильевич, который не мог простить, что она его отвергла, и прежде не заговаривал. Теперь же он вдруг поинтересовался, как идут дела у её мужа. Ходят слухи, что он прямо-таки взлетает по служебной лестнице. Катерина в знак согласия покивала.

И дома, когда в девять часов вечера раздался стук в дверь, она не удивилась. Посмеялась про себя: наверное, к Дмитрию кто-нибудь из его сослуживцев.

У дверей действительно стоял военный в форме лейтенанта ОГПУ.

— Катерина Остаповна Гапоненко, — не то спросил, не то подтвердил он. — Вам придется проехать со мной.

— Что взять с собой? — растерянно спросила она. Лейтенант удивленно воззрился на нее, а потом в его взгляде мелькнуло понимание.

— Ничего не надо брать.

— Евдокия Петровна, — обернулась Катерина к домработнице, которая собралась было уже уходить. — Мне придется уйти.

— Ради Бога, голубушка, — тотчас отозвалась она. — Я побуду с детьми столько, сколько нужно.

— Это ведь ненадолго? — Катерина вгляделась в равнодушные, неподвижные глаза лейтенанта.

— Ненадолго, — кивнул он.

Она спускалась по лестнице и думала: "Вот оно, то, чего боялся отец. В чем-то Дмитрий провинился. Сделал что-то нехорошее!" О себе она не думала: перед советской властью совесть Катерины была чиста.

Во дворе их ждал закрытый черный автомобиль, к которому лейтенант и отправился, чтобы предупредительно открыть перед нею дверцу. Он будто хотел показать, что если "огэпэушникам" и чужды человеческие чувства, то с культурным обхождением они знакомы.

— Когда вы в последний раз видели своего мужа? — спросил её лейтенант, как только машина тронулась с места.

"Что значит — в последний раз? Или это такая форма допроса?" лихорадочно застучало у неё в голове.

— Ночью… он ушел… Наверное, были дела, — осторожно подбирая слова, проговорила Катерина.

Лейтенант кивнул.

— Я тоже так думаю. Последние дела, что он вел, были связаны с чрезвычайно опасными врагами. Извините, Катерина Остаповна, но как жену военного я должен призвать вас к мужеству. Сейчас вам предстоит неприятная процедура — опознание трупа.

— Трупа? Какого трупа? — вздрогнула она.

— Трупа вашего мужа, его убили двумя выстрелами: в голову и в сердце, — у лейтенанта была своя методика сообщения печальных новостей родственникам убитых: он считал, что если плохое сообщать человеку не спеша, то это лишь продлит его мучения, в то время как неприятность, принятая и переваренная сразу, косит лишь слабаков — мужественные люди быстрее приспосабливаются к обстоятельствам; в том, что жена майора должна быть мужественной, он не сомневался. — Меня настораживает лишь то, что пули — винтовочные. На засаду он нарвался, что ли? Я бы вас не беспокоил личность погибшего не представляет сомнений: мундир, документы — все было при нем. Но таков порядок. Вам надо подписать протокол опознания.

Катерина слушала бесстрастную речь лейтенанта и никак не могла вынырнуть из этого душного, обволакивающего её кошмара — она вспомнила о страхе Дмитрия перед маленькими, душными помещениями; теперь ей и самой захотелось выпрыгнуть на ходу из машины — она вдруг стала задыхаться в этой тесной душной коробке на колесах.

— А когда это случилось? — чтобы хоть как-то стряхнуть с себя этот кошмар, хрипло спросила она.

— Скорей всего, ночью, как вы и говорите, — охотно стал рассказывать он, будто речь шла не о её муже, а о каком-то примере из учебника по криминалистике, — хотя наш врач и патологоанатом сильно расходятся во мнении о времени смерти…

Оказалось, что ему все же присущи какие-то чувства, хотя бы и профессионального интереса.

— Так мы едем сейчас…

— В морг, — отозвался он.

Катерина дрожала. Она отодвинулась к самой дверце, чтобы лейтенант этого не заметил, и только ждала, когда закончится страшная езда.

Морг оказался вросшей в землю бревенчатой избушкой, из которой, только они открыли дверь, пахнуло резким запахом формалина и приторным, сладковатым — разложения.

— Где у вас убитый майор? — строго спросил лейтенант одетого в грязный халат санитара.

— Дык где ж ему быть? В леднике, — отозвался тот.

— Эта дверь, что ли? — спросил лейтенант, берясь за ручку, и бросил Катерине: — Сначала я посмотрю.

Через некоторое время она услышала его грозный голос:

— Что у тебя покойники навалены, как дрова? Вытащи майора и положь на стол, чтобы лучше видно было!

— Дык перегрузка же, — бурчал санитар, — говорил начальству: местов нет, а они все везут и везут… Щас, напарника покличу. Ляксей! — позвал он, выглянув из-за двери. Никто не отозвался.

Санитар прошаркал к другой небольшой малоприметной двери и выволок на свет такого же неопрятного нечесаного мужика.

— Дрыхнешь? Соображать надо, когда можно, а когда нет! Там одного бугая надо на стол перетащить, а мне самому не управиться.

Катерине казалось, что она бредит наяву. Снующие мимо мужики, похожие на леших. Лейтенант, словно бесстрастный манекен, оживший на время её бреда. Всякий бред поздно или рано должен был кончиться. Этот же не хотел кончаться, а из-за двери донеслось:

— Зовите женщину сюда!

— Пойдемте! — выглянул из-за двери санитар, и, заметив, что она побледнела как полотно, подошел и крепко взял под руку, обдав запахом сивухи, а когда она невольно отшатнулась, пояснил: — Работа, мадам, такая — на трезвую голову ну никак!

Она вошла, затаив дыхание, стараясь не смотреть на торчащие отовсюду ноги с номерками на щиколотках.

— Сюда смотрите, сюда! — подтолкнул её лейтенант. Она взглянула и, если бы не вцепившийся в её руку санитар, рухнула бы прямо на покойника.

— Ох уж эти женщины! — услышала она будто издалека бурчание лейтенанта и в несколько секунд смогла наконец осмыслить не только увиденное, но и свое дальнейшее поведение.

Прежде всего лежащий перед нею мертвый человек вовсе не был Дмитрием! И вообще, мог походить на её мужа разве что телосложением.

— Это ваш муж?!

Пока Катерина медлила с ответом — для чего-то же Дмитрий устроил эту подмену с одеждой и документами? — ей на помощь пришел санитар.

— Никакая жена от такого вида в себя быстро не придет, — рассудительно сказал он. — Ты посмотри на нее, лейтенант, белей стены! Стала бы она по незнакомому человеку до потери разума сокрушаться!

Лейтенант кивнул и в своей бумаге написал: "Труп вдовой опознан".

— Распишитесь вот здесь!

Катерина, не глядя, поставила какую-то закорючку.

Так что лжесвидетельствовать ей не пришлось. Почти.