— В Родении нет религии как таковой. В сопредельных странах, там да, там есть. Пиктийцы поклоняются Благому Вестнику, даровавшему когда-то императору Альбину Великому власть над драконами и разделившему людей на магов и копошащихся в грязи червей. В Глорхии молятся духам предков, половина из которых просто злые духи, а другая — очень злые. У легойцев единобожие, и имя тому богу — Бакхус. Неудивительно, что он занят исключительно заботами о виноградной лозе, каковую сам же и даровал в незапамятные времена. Потому занятия виноделием и виноторговлей в Легойе не только почётны, но и священны. Далеко за южными горами живут совсем дикие племена, выбравшие в качестве объекта поклонения мифического шестилапого зверя аблизьяна с глазом во лбу, прозывающегося Висмут. Дикий народец, да…
— А у нас? — перебил профессора любопытный Михась.
— У нас? — переспросил Еремей. — А сам не знаешь?
— Триада, — неуверенно пробормотал лётчик. — Но ведь мы ей не поклоняемся!
— Правильно, юноша. Не поклоняемся, но уважаем. Ум, честь и совесть — это то, что должно быть у каждого человека, и, согласись, было бы глупо возносить молитвы самому себе. Во-первых, нескромно, а во-вторых, несколько неприлично.
— Кот Воркот ещё!
Еремей с досадой дёрнул щекой и заметил вполголоса:
— Встречу суку, убью.
— Что?
— Ничего, тебе показалось.
— Наверное… Тогда кто же создал мир? — Михась с самого раннего утра требовал от Баргузина ответа на прямо поставленный вопрос и отставать не собирался.
— Учёные ещё не пришли к единому мнению.
— А Владыка?
— Что Владыка?
— У него мнение есть?
— Не только мнение, но и знание. Вот только, боюсь, тебе оно не понравится.
— Почему?
— Не дорос ты до настоящего знания, Миха.
Кочик на несколько мгновений замолчал, делая выбор между обидой и любопытством, но второе чувство оказалось сильнее.
— А кто дорос?
— Когда-нибудь узнаешь… если не побоишься утратить имя.
Старший десятник Барабаш, до того момента пропускавший мимо ушей высокоучёную белиберду, изрекаемую товарищами, вдруг решил вмешаться в разговор:
— Нет, что ни говорите, а создание Родении никак не обошлось без вмешательства высших сил.
Профессор остановился и с удивлением посмотрел на Матвея, ранее не увлекавшегося высокими материями:
— И что тебя наводит на подобные мысли?
Барабаш пожал плечами:
— Да вот всё это вокруг.
— В каком смысле?
— В прямом. Сам посмотри, неужели такая красота получилась сама собой?
Еремей покрутил головой, но ничего необычного не увидел. Да, степь, да, зелёная… она зимой всегда такая. Ведь не Пиктия же, где сейчас поди всё снегом замело по самые крыши, и не выжженная солнцем хаканатская пустыня. Летом, конечно, трава пожелтеет от зноя, да и то не вся — по берегам многочисленных ручейков и речек всё равно останется свежей и сочной. Эка невидаль.
— Где красота?
— Везде, дурень! — Матвей рассердился на непонятливого профессора. — Да куда уж вам, городским жителям… Останься жив Свистопляс, он бы оценил.
— И я ценю, — Баргузин, не желая спорить с другом, поспешил согласиться. — Действительно хорошо, ветерок приятный обдувает, цикады стрекочут, птички в небе парят, жареным на углях кябабом пахнет…
— Чем пахнет? — Барабаш потянул носом. — Ага, точно кябаб.
— И это не птички! — Михась рванул с плеча огнеплюйку. — Это на нас драконы пикируют!
Корнет Эддвертил Артуриус Викокс, ставший тринадцатым по счёту контом из славного рода Брависсиев после страшной и нелепой гибели не имеющего иных наследников дяди, пылал жаждой мести. Можно даже сказать, что он одержим идеей найти и убить колдуна, почти полностью уничтожившего Гэльский полк.
Да, почти, потому что сам Эдди выжил. Это не чудо, просто давно не кормленный варр отстал от общего строя, и его последним затянуло в безумную круговерть из поднявшихся в воздух камней и перемалываемых ими драконов. Последним… и корнет успел задействовать эвакуационный портал, мгновенно перебросивший поседевшего драконира в Пиктию. Успел не только он — изуродованные влиянием чужеродной магии светящиеся кляксы переходов выбросили во двор госпиталя Благого Вестника дюжину бесформенных кусков кровавого фарша. Опознать погибших так никто и не смог.
Лекари отпоили корнета успокаивающими настоями, сам лорд-протектор Эрдалер благосклонно похлопал по плечу, поздравляя с новым титулом, управляющий Эдинбургским питомником подобрал герою дракона… и всё. Через три дня Эддвертил Артуриус получил предписание явиться к командиру Лабусийского полка для прохождения дальнейшей службы. И ни наград, ни благодарностей.
Единственной наградой стала постыдная, не излечимая магическими методами болезнь, подаренная в последний вечер самой шикарной шлюхой в Ситэ Станисласией Вирусони, но… Но, как говорится, за Благим Вестником молитва, а за Императрицей служба — не пропадут. Молодость уходит, и чины с орденскими цепями — слабая ей компенсация. Нет уж, пусть будет молодость!
Только как же больно ходить по нужде…
Конечно, шансы найти проклятого колдуна минимальны, но корнета не оставляла надежда на удачу. Поэтому он безропотно, даже с некоторой радостью, отправлялся в бесконечные патрулирования, куда старослужащие шли неохотно, и основная их доля выпадала на новичков. Сидя в лагере в ожидании скудной порции похлёбки из глорхийской конины, немного увидишь. Есть хочется… Ничего, сейчас армия соберётся в единый кулак и мощным ударом закончит войну!
Желательно поскорее, а то от голода начнут умирать не только дикие кочевники, но и сами благородные д'оры. Драконам проще, пары-тройки степняков хватает на неделю, а вот что жрать самим, когда кончатся лошади? Перевалы Калейского хребта полностью засыпало снегом, море безумствует под штормовыми ветрами, немногочисленные посыльные варры привозят провизию лишь для старых винторогих кагулов из Императорского Совета, пожелавших лично возглавить последнее наступление.
Ублюдки… у них и золотистые легойские вина, и паштеты из нежной печени лембергойского гуся, личные повара готовят изысканные блюда, включая новомодный кябаб по хаканатскому рецепту. Ароматы жареного мяса разносятся на весь лагерь и далеко за его пределы. Да, определённые прелести в высоких чинах, кажется, есть.
А здесь, на высоте, только холодный ветер, ухитряющийся пробраться даже сквозь магический щит, и гордость за могучую Пиктию. Гордость… гордость… гордость… пожрать бы… Тьфу, что за глупые мысли лезут в голову с голодухи! Когда ел в последний раз, вчера или позавчера?
Одно хорошо — голод обострил чувства. Прояснил зрение и обоняние. Даже интуицию. Вот она и заставила внимательно всмотреться вниз, где по зелёной степи передвигались три маленькие точки. Роденийцы? Скорее всего, так как даже тупые глорхийцы сейчас меньше чем полусотней не ходят. Эдди зажмурился и попытался воспользоваться зрением дракона. Раньше подобное у него не получалось, но покойный дядя Фергюс не раз рассказывал о возможности смотреть глазами варра. Глупые существа не в состоянии противиться сильной воле умного человека! Правда, прежние неудачные попытки наводили на грустные мысли…
Сейчас получилось — перед внутренним взором появилось чёрно-белое изображение, потом оно увеличилось до такой степени, что протяни руку, и дотронешься. Колду-у-ун?
— Ты попался, проклятый!
Магический щит не только помогает укрыться от ветра и холода, но и позволяет драконирам свободно разговаривать между собой в полёте. Удобно, между прочим. Удобно до тех пор, пока какой-нибудь придурок не заорёт во всю глотку.
— Что случилось, конт? — голос одного из патрульных звучал насмешливо. — Кого вы там ловите? Неужели нацепляли от глорхийцев блох? Могу посоветовать пересыпать бельё сушёными лепестками ливийского лютика — очень помогает.
— Внизу роденийцы, — пояснил корнет.
— Эти трое?
— Да. И среди них колдун, уничтоживший Гэльский полк.
— Вот как? Забавно будет посмотреть на мифическое существо.
Викокс сжал зубы и беззвучно выругался. Никто так и не поверил в существование роденийского мага, а гибель целого полка приписывали действию неизвестного, применённого единственный раз, сверхмощного оружия тёмных. Некоторые поговаривали о природном катаклизме, сопровождающемся выбросом губительной энергии неизвестного происхождения. И все отмахивались от рассказа корнета, втихомолку посмеиваясь за спиной.
— Его нужно уничтожить!
— Кто же спорит? Д'ор Ритторий, вы нас слышите?
— Да, прекрасно слышу, — откликнулся третий из патрульных.
— Не желаете присоединиться к нашему веселью?
— Почему бы нет?
Ради такого случая можно ослабить мощность щита — пусть ветер лихой атаки поёт в ушах и остужает разгорячённые азартом лица. Что-то давно драконов не кормили жареными роденийцами. Их трое? Как раз хватит, чтобы поделить честно.
Михась уже не думал ни о чём — некогда и незачем. Средняя из падающих с неба точек легла в прорезь прицела и больше не покидала его, стремительно увеличиваясь в размерах. Огнеплюйка бьёт на пятьдесят шагов… и сгусток энергии бессильно расплещется по толстой драконьей шкуре. Это не станковый ДШК с мощными зарядами. Но, с другой стороны, умирать с покорно опущенной головой как-то некрасиво.
— Огонь! — крик профессора Баргузина прозвучал громом небесным. — Бей их, Миха!
Наверное, Еремей знает, о чём говорит, потому что он явно имеет какое-то отношение к создателям старинного оружия. Неужели эта хреновина стреляет шагов на двести?
— Да бью я их, бью… — лётчик потянул спусковой крючок.
Фу-х-х-х! Вместо ожидаемого огнешара из раструба вылетела сыплющая синими искрами короткая молния или что-то похожее на неё. Вспыхнувшее высоко в небе зарево ослепило и вынудило крепко зажмуриться, и следующие выстрелы Михась сделал наугад. Кстати, а почему, кроме него, никто не стреляет?
— Всё, остановись, заряды побереги, — старший десятник хлопнул Кочика по плечу. — Ну ты могучий парень!
— Что? — Михась открыл глаза и непонимающе уставился в небо. — А где драконы?
— Испарились, — совершенно серьёзным тоном объяснил Барабаш.
— Куда?
— Не знаю, — Матвей перевёл взгляд на профессора. — Слушай, Ерёма, тут народ интересуется.
— Я предупреждал, что кристаллы грязные, — хмуро ответил Баргузин и сам посмотрел вверх. — Нужно сматываться.
— Зачем?
— Когда пепел осядет, здесь будет очень нехорошо.
— То самое, от которого это самое? — насторожился Михась.
— Ага.
— Тогда чего ждём?
— Команды, — хмыкнул Еремей. — Товарищ старший десятник, ты отрядом командовать будешь или просто погулять вышел?
— Вернёмся домой, обоих сгною в нарядах, — пообещал Матвей. — Уходим отсюда.
— Куда!
— В разведку! — Барабаш почесал затылок. — Мне думается, что пиктийский патруль не сам по себе появился. Помнишь, как в Большом Лабазе?
— Ну?
— Там три звена прилетели. Понимаешь, о чём я?
— Угу, — профессор изобразил глубокую задумчивость. — Чем дальше от основных сил, тем выше численность патруля. И если мы увидели только одно звено…
— То где-то рядом их целая толпа, — закончил мысль Еремея старший десятник. — Тут они, нутром чую.
Профессор вздохнул — их маленький отряд уже месяц пробирался к линии фронта, и до сих пор удавалось избегать стычек. Не то чтобы прятались специально или глорхи с пиктами проявили невиданное доселе миролюбие, нет. Объяснение самое простое — так никого и не встретили. Вражеские войска будто вымерли (рассматривались и сказочные варианты) или, как предположил Матвей, были стянуты для решающего наступления. Если это так, то… то воевать с целой армией не очень хочется. Шансов на успех примерно столько же, сколько у муравья, пытающегося пробить головой кирпичную стену.
— Инда побредём…
— Что? — переспросил Барабаш.
— Пойдём, говорю. Подвиги не любят, когда герои опаздывают.
Они успели. Мудрено опоздать, когда до вражеского лагеря рукой подать. Даже хорошо, что патруль своим нападением предупредил о возможной опасности, иначе бы через полверсты точно уткнулись носом в расположившихся вокруг небольшого озерца глорхийцев. Или бы не наткнулись — близкое присутствие орды чувствовалось по запахам, всегда сопутствующим головожопым. Не мытые с рождения тела, застарелая вонь прогорклого жира, невообразимое количество свежего и уже подсохшего дерьма… Оно-то откуда, если жрать нечего? Само собой появляется — не зря же в языке страны Син слово «кочевник» и слово «вонючка» обозначаются одним иероглифом.
— Значит, где-то и колдуны неподалёку, — вполголоса сказал старший десятник, устроивший наблюдательный пункт в кустах, колючих настолько, что это, пожалуй, стало единственной причиной их относительной чистоты. — Пикты еду без присмотра не оставят.
Тут он полностью прав — имперцы не дураки, чтобы упускать из виду ценный ресурс. Во-первых, степняки нужны для штурма роденийских укреплений, а во-вторых, поддержание строжайшей дисциплины в орде обеспечивает драконов свежим мясом. И не беда, что желающих нарушить её с каждым днём всё меньше и меньше — мнением консервов желудки не интересуются.
— Лошадей не слышно, — удивился Михась. — Сожрали?
— Уже давно, — подтвердил Барабаш. — И это хорошо.
— Почему?
— Лошади бы нас учуяли, у них нюх не хуже собачьего.
Да, про глорхийских коней ходили слухи, будто своим происхождением они обязаны противоестественной связи осла с волчицей, взяв от первого предка упрямство с выносливостью, а от второго унаследовав злобность, хитрость, кровожадность и прочие не самые привлекательные качества. В Родении подобную скотину не желали видеть даже в виде трофея и при удобном случае попросту уничтожали без жалости. А на вкус, кстати, неплохие, разве только жестковаты. Но если потушить хорошенько с овощами да с парой стаканчиков раки…
Михась шумно сглотнул слюну и осторожно поинтересовался:
— Дождёмся ночи и нападём?
— Тебя в детстве по голове часто били? — Матвей посмотрел на лётчика так, будто видел в первый раз. — Пустым пыльным мешком, например…
И зачем вот обзывается? Во всех прочитанных книгах герои именно так и поступали — под покровом темноты пробирались во вражеский лагерь и убивали главного злодея. Часто ценой собственной жизни. Но в следующих томах обязательно разъяснялось, что смерть являлась маскировкой, позволившей усыпить бдительность гадов более высокого уровня. Интересно, вот про него, про скромного лётчика Михася Кочика кто-нибудь напишет?
— Глорхийцев обойдём стороной, посчитаем количество драконов у пиктов, и полученные разведданные доложим командованию после перехода линии фронта, — высказал своё мнение Еремей. — Правильно, командир?
Барабаш думал примерно об этом же, потому кивнул:
— Да, обойдём. И посчитаем. И доложим. А героям, буде таковые среди нас обнаружатся, мы с Ерёмой ноги из задницы повыдёргиваем!
— А чего сразу я? — возмутился Кочик при виде явной несправедливости. — И почему сразу ноги?
Старший десятник рассмеялся:
— Заметь, Миха, я твоё имя не называл.
— Сбылась мечта идиота, — Барабаш со злостью посмотрел на Михася. — Ты накаркал.
Лётчик лишь вздохнул и не стал вступать в спор с командиром. Себе дороже.
— Не кати на парня бочку, Матвей, — неожиданно пришёл на помощь бывший профессор. — Мы сами виноваты.
Старший десятник промолчал, признавая вину. Да, попытка обойти лагерь глорхийцев закончилась неудачей. Ну кто же знал, что длинный овраг выведет точно в центр имперской армии? Хотя. Чего скрывать, дурни и есть… по запаху жареного с редкими и дорогими специями мяса могли догадаться… Не сообразили вовремя, а потом стало поздно.
Драконы почуяли чужаков не хуже сторожевых собак. Или лучше? Те ориентируются на запах, а крылатые чешуйчатые твари начали проявлять беспокойство от присутствия губительной для них энергии кристаллов гораздо раньше, чем могли бы унюхать. И уйти незамеченными уже никак нельзя. Вот же гниды… летающие!
— Суетятся, — Матвей говорил вполголоса, так как раскинутый профессором полог невидимости не прятал звуки. Конечно, во всеобщем рёве и криках вряд ли кто услышит, но вдруг? — Ерёма, мы здесь до темноты просидеть сможем?
— Не-а, — Баргузин достал из кармана горсть зарядных кристаллов к огнеплюйке и бросил перед собой на траву. — Они уже нагреваются.
— И что?
— Да так, мелочь… Скоро взрываться начнут.
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Обычные давно бы уже бабахнули, а эти старого образца, так что чуть-чуть потерпят. Тут тыщи полторы, если не две колдунов, и у каждого магия аж из ушей плещется. К наступлению подготовились, уроды.
Матвей поёжился. Он и раньше слышал о несовместимости пиктийского колдовства с помещённой в кристаллы силой Владыки… Владыки?
— Ерёма, но ведь эти заряжал Эрлих!
— Угу, — кивнул профессор. — Потому до сих пор и не херакнули. Это сейчас старый хрен забывает про технику безопасности, а тогда…
Еремей спохватился и строго посмотрел на вытянувшиеся лица товарищей:
— Я ничего не говорил, а вы ничего не слышали.
— Понятно, — выдохнул старший десятник.
А Михась ничего не сказал, он завопил дурным голосом, вскочил на ноги и принялся приплясывать, одновременно выгребая из карманов налившиеся красным светом кристаллы. Там, где они падали на землю, поднимался дымок.
— Вот же ж, — пробормотал Барабаш и сам почувствовал нестерпимое жжение и сильный запах палёных тряпок. — Сейчас долбанёт!
Не долбануло. Хотя… хотя как ещё посмотреть.
Дальнейшие события произошли почти одновременно — плевок дракона, почуявшего мощное излучение, расплескался по установленной профессором защите; выстрел Михася, благополучно прошедший сквозь полог, испарил трёх ближайших тварей; зафыркала огнеплюйка Еремея, образуя в пиктийской толпе широкие просеки; старший десятник швырнул горячий кристалл прямо в распахнутую зубастую пасть…
— Бозэпс ра… Дедис тхна! И ещё раз туда… — чеканные слова заклинания на неизвестном языке перемешивались с роденийскими, и десяток тварей смело стремительно увеличившимся в размерах щитом. — Дедашенс мовткхнав шенс зургзе!
Обрушившиеся на защиту боевые проклятия пиктийцев бессильно рассыпались о преграду, а Еремей вздрогнул от боли и побледнел. Но очереди из его орудия (как ещё назвать помесь духовой трубы, мясорубки и огнеплюйки?) не стали менее точными.
— Пирши шевеци бичо!
От нового заклинания волосы встали дыбом и заныли зубы, мир вокруг как будто дрогнул и расплылся, но спустя мгновение вновь приобрёл прежнюю чёткость.
— Так их, Ерёма! — заорал восхищённый Барабаш.
— Заткнись! — глаза бывшего профессора блеснули серебром и, как показалось, засветились. — Стреляй!
Матвей и стрелял. Стрелял, обжигая руки при перезарядке оружия. Наверное, обжигал, потому что почерневшие пальцы не чувствовали боли, а появившиеся волдыри тут же лопались, запекаясь в краснокоричневую корку. Времени на мысли больше нет. Его нет ни на что, кроме ревущей стены огня, в которую слились молнии частых выстрелов.
По щеке ударило колючими ледяными крошками… Рядом охнул Михась и упал на колено. Сияющий купол щита истончился и пошёл радужными разводами… такие бывают на мыльных пузырях перед тем, как они лопнут.
Этот не лопнул — потускнел и разлетелся лохмотьями, вновь собравшимися в нечто похожее на ветхую и дырявую рыбацкую сеть.
— Маймуно виришвили! — заклинание немного упрочило защиту. Но дорого обошлось. Дрожь в руках… глаза застилает красной пеленой с пятнами синих сполохов… — Дедис патахи дагапаре тавзе!
— Ерёма, это ты? — старший десятник, не прекращая стрельбу, отскочил от Баргузина на пару шагов. — Не знаю, кто ты сейчас, но всё равно молодец!
Да, так уж получилось, что за последующими событиями Еремей наблюдал со стороны. Его сознание отделилось от продолжающего сражаться тела и зависло где-то между небом и землёй. Ведь может бесплотная душа зависнуть? Если с пользой для дела, то может!
А тот, что остался внизу, сыпал заклинаниями, будто пьяный матрос пустыми бутылками из-под раки, умудрялся поддерживать защиту. Лупил во все стороны из своей чудовищной огнеплюйки, прикрывал товарищей от ударов пиктийских колдунов…
«Любуешься?» — знакомый голос возник из ниоткуда.
«А что делать?»
«Помоги ему, дада шени… Себе помоги».
«Как?»
«Мыслью. Или ты за последние три тысячи лет потерял способность мыслить?»
«Старый пень…»
«Младше тебя, между прочим. Если помнишь, я появился после того, как…»
«Помню. Кое-кто отрёкся от старого мира и отряхнул его прах со своих ног. А себе прежнему, то есть мне, оставил дурную славу сказочного негодяя и древнюю пещеру».
«Про силу забыл?»
«Какую ещё силу? Несколько фокусов и белые глаза?»
«Значит, забыл. Будем лечить амнезию электрошоком».
«Чем?»
«Чем надо, тем и будем! Лови!»
Еремей вдруг почувствовал страшную боль. Странно, ведь душа без тела ничего не должна чувствовать. И следом возмущённый крик:
«Из меня не тяни! Не тяни, говорю! Вот придурок! Да чёрт с тобой, забирай! Маймуно виришвили…»
Огненная волна, эпицентром которой стал защитный купол, прокатилась по пиктийской армии. Прокатилась, сжигая живых и мёртвых, превращая в пепел драконов и людей… Вспыхивающие то тут, то там кляксы эвакуационных порталов рвали пытавшихся спастись в куски… Вой умирающих варров взлетал к равнодушному солнцу… В закипающих мозгах имперских магов билась последняя мысль. Одна. На всех.
«Что, бля, не ждали? А я пришёл!»
Эрлих вернулся. Эрлих Белоглазый.
Благой Вестник, храни Пиктию.
Горело всё, что могло гореть, а то, что не могло делать этого в принципе, — плавилось, растекаясь багровыми, сыплющими искрами лужицами. Огонь, дым, грохот… странное ощущение поменявшихся местами неба и земли — подсвеченной заревом пожара земли и скрытого за кружащимися облаками пепла неба. И вдруг всё закончилось внезапной давящей на разум тишиной, разорванной человеческим криком:
— Не ждали? Я пришёл!
Ответа нет, а человек пошатнулся и опустился на колени. Ухватился за траву, чудом уцелевшую на месте защитного купола, но сухие зимние стебли не удержали, оборвались с лёгким шелестом.
— Михась, лови его! — высокий широкоплечий бородач в изорванной форменной накидке без знаков различия сам бросился к падающему. — Держи, говорю!
— Ага, — отозвался юноша в грязной куртке из толстой кожи и, опустившись на колено, подхватил обмякшее тело. — Что с ним, товарищ старший десятник?
— Ты дурак, да? Ерёма тут такого наворотил… Да что вы понимаете в войне, летуны…
Юноша, названный Михасем, не обиделся. Попытался подняться с тяжёлой ношей.
— Он живой?
— Надеюсь.
— И как же теперь, Матвей?
— Что значит как? — переспросил тот. — К своим будем выходить, тут немного осталось. Профессора понесём на себе по очереди.
— А если носилки сделать?
— Из чего? Найди на ближайшие тридцать вёрст хоть одно дерево. И я тебя расцелую.
— Обойдусь без поцелуев.
— И это правильно, не энейцы какие-нибудь… Но тащить всё равно придётся — никто и никогда не может сказать, будто старший десятник Матвей Барабаш бросает своих. Понял, да?
— Угу, — кивнул Михась и с грустью прислушался к урчанию голодного желудка. — А по пути хорошо бы пожрать найти.
— Вот это не обещаю, — хмыкнул старший десятник. — И мешки с провизией того… тю-тю… Ладно, чуть остынет, и попрём.
— Чего ждать-то?
— Кагулово отродье, — Барабаш плюнул за пределы обозначенного сухой травой круга и, когда плевок испарился в полёте, удовлетворённо кивнул. — То-то и оно, ждать нужно.
— Долго?
— С утра попробуем, может, и сумеем пройти. Да, и посмотри тут… вдруг какой дракон не до конца сгорел.
— Или пиктиец.
— Прикажу, будешь и пиктийцев жрать, рядовой!
— Э-э-э…
— Шучу. Иди.
— Я быстро.
— Понятное дело, но если сгоришь к кагульей матери, то лучше не возвращайся.
Ночь, колышущаяся перед глазами. Ночь как море — со множеством оттенков и скрытой мощью, готовой взорваться безумством урагана. Но пока спокойная ночь. В ней светится бесчисленная россыпь звёзд, то крохотных, то крупных, но холодно-колючих независимо от размера. И такой же холод поднимается по телу от потерявших чувствительность ног к переставшему стучать сердцу. Оно остановилось и задумалось… стоит ли работать дальше… и зачем ему всё это? Для чего трудиться, проталкивая кровь по изорванным непомерной натугой сосудам… есть ли вообще в этом смысл?
В тишину и покой ночи вкрадывается шёпот, улавливаемый не слухом — краем умиротворённого и предвкушающего заслуженный отдых сознания:
— Ты что творишь, Ерёма? Не моги сдохнуть… слышишь, не моги.
Сильные толчки раздражают и мешают сосредоточиться. Сосредоточиться на чём? Всё лишнее — холодное спокойствие самодостаточно и не терпит иного. Кто шепчет? Зачем? Кому взбрело в голову прогонять уютную и ласковую ночь? Она манит… манит… Все прочь!
— Отбиваешься, гад? — шёпот перешёл в оглушающий рёв прямо в ухо. Чьё ухо? У ночи нет ушей. — Не моги сдохнуть, сволочь!
Знакомый хриплый голос. Грубый. Где-то раньше слышал? Нет, не вспомнить. Да и не нужно вспоминать, так проще и легче. Отстань.
— Как он там, товарищ старший десятник?
Опять смутно знакомые интонации. Но это уже другой. Что им нужно? И не трогайте, вы можете спугнуть ночь.
— Стучит сердце, Миха, точно стучит! Пасть ему раскрой!
Бульканье. Горечь во рту. Обжигающая и странная в этом холоде горечь.
— Проглотил?
— Да куда он к кагулам денется?
Зачем погасили звёзды? Как к ним лететь, если не видно? Верните ночь… И почему вдруг так больно?
Седой человек рывком сел, отбросив склонившегося над ним бородача с дымящейся кружкой в руке, и открыл блеснувшие серебром глаза:
— Ты кто?
— Живой! Ерёма, зараза, больше так не пугай!
— Ты кто? — повторил седой.
— Я?
— Да, и кто я, тоже скажи.