Сотник Ставр Блюминг (кстати, почему все особисты так любят это звание?) задёрган командованием, иссушен войной, побит жизнью, но всё это вместе взятое не мешает начальнику особого отдела Двенадцатого легиона Северной армии напевать вполголоса привязавшуюся аж сутки назад песенку:

На самом деле Блюминг терпеть не мог прославленного композитора и искренне ненавидел легойскую кухню. А уж модного до войны исполнителя готов был придушить собственными руками. Но, тем не менее, постоянно прорывалось:

Михась вслушивался в песенку с нескрываемым интересом. Ну разве мог два года назад страдающий похмельем и безденежьем студент предполагать сверхпопулярность написанного после дружеского застолья стихотворения? Нет, не мог. Кстати, главный редактор «Роденийских ведомостей», оценивший хорошую шутку и пустивший её в печать, не поскупился с гонораром. Добрейшей души человек — полученного хватило на две недели вдумчивого загула. Потом, правда, всей дружной компанией подметали столичные улицы под присмотром весёлой и доброжелательной городской стражи… Расквашенную морду не желающего делиться славой исполнителя вспоминали всю половину месяца, проведённую на исправительных работах.

Весело было, да. Весело даже сейчас, когда руки связаны за спиной, болят отбитые бока и от непроизвольной улыбки лопается тонкая корочка запёкшейся крови на разбитых губах.

— О чём вы говорили с мастер-воеводой Копошилой в день своего прибытия? — голос сотника звучал монотонно и обыденно, в нём отсутствовало любопытство. — Может быть, ты расскажешь?

— Не пошёл бы ты к винторогому кагулу в гузно, сынок, — стоявший справа от Михася Вольдемар Медведик скосил взгляд на торчащие нитки, оставшиеся от сорванных нашивок, и добавил: — В носе у тебя ещё не кругло, чтоб старших по званию допрашивать.

— Продолжаем запираться, значит, — вздохнул Блюминг. — Но всё равно попробуйте объяснить, почему после взрыва на той высоте вы остались целыми и невредимыми, а лично возглавивший атаку мастер-воевода Серафим Копошила убит ударом копья в спину? Единственная потеря! И кто? Сам командующий армией! Странное совпадение, не находите?

— Если военачальник забывает о своих обязанностях и лезет в первые линии, то такие совпадения просто неизбежны, — Медведик сплюнул на земляной пол. — Ему бы головой думать. А не мечом.

— Да-да, — согласился особист. — Неизбежные на войне случайности.

— Так и есть.

— Совершенно правильно! И поддельные документы пиктийцы подбросили. Какие, однако, негодяи!

Вольдемар поморщился и нахмурился, что при опухшем и отливающем синевой лице вышло как-то блёкло и неубедительно. Перестарались особисты при аресте, с-с-суки… Зато как было приятно засветить в рыло тому наглому десятнику, схватившемуся за огнеплюйку. Аж подбитые медными гвоздиками подошвы сапог взлетели до уровня глаз. Чужих сапог, естественно. А мгновение спустя Матвей с Михасем бросили безвольное тело профессора Баргузина и присоединились к празднику жизни. Ведь бить особиста — это как песня, чаще всего лебединая, но оттого не ставшая менее привлекательной.

Веселье продолжалось недолго, как раз до того момента, как к нему подключились пехотинцы. К большому сожалению — на стороне противника. Неужели завидно стало? Скорее всего так оно и есть… жлобы.

А что до документов… Да поцелует Блюминг маму винторогого кагула, если к документам можно предъявить хоть какие-то претензии. Впрочем, пусть целует и без оных — печати подлинные, бумага с соответствующими знаками, а дальняя связь после ночных подвигов Еремея долго еще будет выдавать шипение и треск вместо внятных звуков. Выдумывает сотник про подделку, как есть выдумывает!

Медведик открыл рот, чтобы сообщить свою точку зрения на Северную армию вообще и Двенадцатый легион в частности, но всё испортил не вовремя пришедший в сознание профессор Баргузин. До того он спокойно лежал в углу, предусмотрительно связанный по рукам и ногам, и дёрнула же его нелёгкая открыть левый глаз и громко произнести:

— Ш-ш-шайзе!

— Что он сказал? — с нездоровым интересом переспросил особист. — Колдует?

— Шаманит, — со знанием дела пояснил Барабаш. — Это же знаменитый знаток древнебиармийского шаманизма.

— Да? И как же сей учёный оказался на фронте?

— Известно как, по призыву резервистов. Только ведь древности древностями, но я бы не стал с ним шутить. Вот, давеча Ерёма как дал в бубен…

— И?..

— И поносное проклятие сразу на три драконьих полка! Ты, сынок, неприятности в желудке ещё не ощущаешь? Мы-то к профессору привычные, на нас не действует, но попервой ой как несладко приходилось. И чего мне цвет твоего лица не нравится? Не иначе, как съел что-то негодящее. Или Ерёма… того самого…

— Натюрлихь! — Баргузин открыл второй глаз. — Дас ист фантастиш!

Сотник Блюминг побагровел и потянулся к огнеплюйке на поясе, но его рука на половине пути остановилась. А сам он замер, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Что-то в них не понравилось, и особист крикнул во весь голос:

— Караул!

— Ты чего? — удивился Матвей. — Не бойся, не смертельно же…

Появившаяся в землянке охрана как бы намекала, что Барабаш несколько ошибся с выводами.

— Расследование закончено, увести мерзавцев! Заседание Особого Совещания вечером. И не развязывать!

Остаток дня прошёл на редкость уныло. Больше всего досаждали стянутые за спиной руки, вернее, невозможность воспользоваться ими для отправления естественных надобностей. В Михасе проснулась неизвестно откуда взявшаяся мстительность, и он предложил напрудить в штаны, дабы непотребством и запахом досадить будущим судьям. Понимания Кочик не нашёл.

— Решат, будто со страху, — заметил Медведик. — Позору не оберёшься и всю жизнь потом будешь носить не самое приличное прозвище. Оно тебе надо? Как говорится, береги честь смолоду.

— Да сколько той жизни осталось? До ближайшей стенки?

— В степи стенок нет, это во-первых. А во-вторых… неужели думаешь, что кто-то решит пустить в расход четверых более-менее опытных бойцов? Утром под горячую руку вполне могли шлёпнуть, но никак не сейчас. Нет, мой юный друг, ты ещё повоюешь. Мы все повоюем.

— Но очень недолго, — вставил Барабаш. — Кто-нибудь помнит легенду об отряде десятника Никодима Бесогона?

Вольдемар рассмеялся. Старинную байку, рассказываемую каждому новобранцу Роденийской армии, он знал хорошо, являлся автором одной из самых непристойных её версий. Там прославленный герой во искупление многочисленных грехов был отправлен выполнять безнадёжное и самоубийственное задание во главе сформированного из преступников и подонков отряда. Потом, конечно же, погиб, но перед смертью успел насовершать немыслимое количество подвигов, включая соблазнение пиктийской императрицы. Казалось бы, при чём здесь черенок от лопаты? Особый шарм истории придавало приписываемое Никодиму изобретение парусных самоходов, на коих сей похититель женских сердец ездил покорять вражеских красавиц — особый шарм, и смех более-менее понимающих людей.

— И мне думается, что засунут нас в исправительно-искупительную баталию с одной огнеплюйкой на трое человек.

— Как это на троих? — удивился Михась. — Тем более нас четверо.

— Расчёт ДШК как раз из троих человек. А ты что подумал? Профессора корректировщиком возьмём, пойдёте, товарищ Еремей?

Баргузин прореагировал на своё имя несколько непонятно:

— Яволь!

Верёвки, стягивающие руки, заклинания не перенесли.

— Силён! — обрадовался Вольдемар, растирая онемевшие конечности. — Но всё равно поосторожней с экспериментами в закрытом пространстве.

Матвей профессорского колдовства не опасался, так как давно привык к его проявлениям и опасностям. Он вздохнул, с облегчением расправил плечи и мечтательно заявил:

— Мордобою бы сейчас хорошего. И пива.

— Не надо о грустном, — Михась лихорадочно оглядывался в поисках укромного места. Не нашёл. И тут его взгляд остановился на куче сваленных в углу папок с какими-то документами. — Да гори оно всё синим пламенем!

— Что? — на ладони Баргузина мгновенно возник огромный огненный шар.

— Я же не в том смысле, профессор!

Заседание Особого Совещания проходило на редкость уныло и предсказуемо — невнятно зачитанное обвинение в государственной измене, недоказанном, но подразумеваемом соучастии в убийстве мастер-воеводы Серафима Копошилы, расхищении народной собственности. Последнее выражалось в угоне бронехода противодраконьей обороны с намерением реализовать его по спекулятивной цене в целях личного обогащения. Вот это и переполнило чашу терпения Вольдемара Медведика, до того момента с интересом прислушивающегося к монотонному перечислению собственных, а также общих с подчинёнными преступлений.

— Ты мудак, сынок? И вообще, сотник, ты совесть имеешь, да?

— Помолчите! — председательствующий на заседании провиант-мастер легиона грохнул кулаком по столу. — Ходят тут всякие, а потом бронеходы пропадают.

— Так мне уйти? — приподнялся старший сотник.

— Я тоже пойду, — оживился Барабаш.

— И прекратите балаган! — столешница опять вздрогнула от сильного удара. — Итак, приступим к делу.

— Предлагаю его закончить, — сотник Блюминг демонстративно потряс листком с обвинительным заключением. — Здесь на двенадцать расстрелов каждому хватит.

— Экий вы кровожадный, Ставр! Тем более у нас приказ.

— Под его действие ещё нужно постараться попасть. Впрочем, как хотите, товарищ провиант-мастер.

Особист больше не настаивал на высшей мере народной защиты, и у Медведика появились смутные сомнения относительно дальнейшей их судьбы. Не лучше ли один раз отмучиться, чем потом стократно пожалеть об упущенной возможности достойно уйти из жизни? В Двенадцатом легионе наверняка чтут традиции, и расстрельный десяток преподносит уходящему в последний путь кружку лучшей раки… И под рокот барабанов оно так-то приятнее… Нет, точно сейчас загонят в позабытую Триадой и Владыкой дыру, где снежные головастики сойдут за изысканный деликатес, а охота на тараканов за единственное развлечение. Там и возможность умыться чистой водой проходит по разряду сказочных событий. Есть такие места, да… Ими даже вездесущие винторогие кагулы брезгуют. Или боятся, что скорее всего. Вот, говорят, в Кушкийском гарнизоне кобыл… хм…

Монотонный и усталый голос объявляющего приговор провиант-мастера отвлёк Вольдемара от размышлений и сравнений зачуханности отдалённых мест службы. Что это маркитант там внушает? Лишение воинских званий. Поражение в правах, но сохранение роденийского гражданства? Не жуй сопли, дяденька, объяви итог.

— …и направить вышеобозначенных Вольдемара Медведика, Еремея Баргузина, Михася Кочика и Матвея Барабаша в Масюковскую отдельную морскую бригаду специального назначения и определить срок службы в ней до тех пор, пока все четверо не издохнут.

Какая ещё Масюковщина? Так вроде бы туда изначально и направлялись?

— Погодите! — председательствующий прервал чтение и с недоумением похлопал глазами. — Кто писал приговор?

Следующие события произошли практически одновременно — побледневший сотник Блюминг выстрелил из ручной огнеплюйки провиант-мастеру в лицо, сапог мечтавшего о хорошем мордобое Барабаша влетел особисту в живот, благо опрокинутый стол не стал помехой, а вдруг возникший в землянке мерцающий туман заставил огнешар остановиться в воздухе и в нём же растаять.

— Какого хрена? — упавший на четвереньки Медведик помотал головой. — Что здесь происходит?

— Операция контрразведки Северной армии происходит, товарищ старший сотник, — третий участник суда с досадой бросил на пол почерневший от копоти защитный амулет и представился: — Младший воевода Феликс Демидко, честь имею!

— Однако.

— Извините за небольшие накладки, товарищ Вольдемар, но кто же мог предполагать, что ублюдок так нервно отреагирует на вполне невинное замечание?

— Какое?

Вместо младшего воеводы ответил провиант-мастер, только что с помощью Матвея и Михася закончивший вязать уже бывшего сотника Блюминга:

— Феликс, ты сволочь! Неужели не мог предупредить?

— У нас защита была.

— Хреновая!

— Хорошая.

— Да? А мои опалённые усы?

— Кагул с ними.

— Как ты меня назвал?

— Товарищи… — поспешил вмешаться Медведик. — Вы хотели объяснить.

— Ах да, — кивнул провиант-мастер. — Фразой об обязательном издыхании осуждённого заканчивается любой смертный приговор в Пиктийской империи. Но Феликс всё равно сволочь!

— Извини, — пожал плечами Демидко, — но ловушка была поставлена на вас обоих. Я же не был уверен наверняка.

— Хотел поймать на такой примитив?

— Обижаешь, мы до ловушки даже не добрались.

— Так что же он тогда занервничал?

— На него наш профессор поносное проклятие наложил, — Медведик с нескрываемым злорадством кивнул на шпиона. — И что там с нашим приговором?

— Обвинения снимаются по причине полной их смехотворности, — успокоил младший воевода. — А приговор тем более.

— А Масюковщина?

— Что она? Старое назначение никто не отменял, так что можешь следовать к месту службы. Вчетвером следовать — ты уж извини, но манипулу с бронеходом я у тебя заберу. Не спорь — дам бумагу. Крепкую и надёжную бумагу в отличие от кое-каких подделок.

— Грабёж.

— Угу, он самый. И заметь, я не спрашиваю, где ты взял пластунское обмундирование со снаряжением, сухие пайки да ещё кристаллы повышенной мощности к огнеплюйкам. Или спросить?

Матвей ткнул командира в бок, выражая молчаливое пожелание заткнуться и не спорить с пока ещё добрым контрразведчиком. От младшего воеводы красноречивый жест не ускользнул.

— А для вас, товарищ Барабаш, персональный подарок, — в руке Демидки появился сложенный вдвое листок. — Выписка из приказа по армии о восстановлении в прежнем звании и о присвоении очередного. Поздравляю, младший сотник.

— Поздравления на хлеб не намажешь.

— Как и ракию намазать нельзя. Но ведь это не умаляет остальных её достоинств, не так ли?

— Вы на что-то намекаете?

— Что значит намекаю? Открыто говорю и приглашаю. Будем считать, что я приношу извинения за сегодняшний спектакль и сопутствовавшие ему неудобства.

Младший воевода Демидко выполнил обещание только наполовину — ракия на самом деле оказалась высшего качества, да ещё в дубовом бочонке, придающем напитку особый привкус, но вот без намёков не обошлось. Толстых намёков, сдобренных славословиями и обещаниями. Будто бы без таких орлов контрразведка Северной армии в одночасье захиреет, враги обнаглеют и перестанут бояться, а фронт непременно рухнет, похоронив под собой надежды на скорую победу.

— Опять же у нас отпуска! — Феликс довольно быстро от намёков перешёл к прямым уговорам. — Вот вы, товарищ Кочик, только представьте, как приедете домой на побывку.

— Со знаками различия интенданта второго ранга? — Михась чуть было не сплюнул с досады, но вовремя сдержался. — Срамота. Тем более мне приезжать больше некуда.

Младший воевода немного помолчал, сочувствующе кивнул и продолжил:

— Знаки различия только для маскировки, как и соответствующие легенде должности, но на самом-то деле…

Внимательно слушавший Медведик не скрывал отрицательного отношения к предложению. Не для того он четыре месяца подряд забрасывал рапортами начальника разведшколы, чтобы в итоге осесть пусть и на опасной, но тыловой должности. Тем более всё равно добром не отпустили и в конце концов пришлось собственноручно заполнять предписание, копируя чужой почерк и подпись. Оно нужно, чтоб при очередной проверке рядов всплыло такое? До изучения прошлой жизни обычного пехотного старшего сотника никто не снизойдёт, а под сотрудника контрразведки служба собственной безопасности начнёт копать с вдумчивым удовольствием. Сильно не накажут — на фронт рвался, не к весёлым тёткам, но сделают кое-где соответствующую пометку, и на дальнейшей карьере можно ставить большую гранитную пирамиду. Или накрывать медным тазом.

— Извините, товарищ младший воевода. Но я отвечу отказом.

— А ваши подчинённые?

— Но у нас же не древняя Энеида с её буйной демократией, да простит меня Триада за грубое слово. В просвещённом государстве живём, и слово командира ещё никто не отменял. Или есть какие-то новые указания?

— Вы правы, товарищ Медведик! — Демидко примиряющим жестом показал на бочонок с ракией. — По последней на стремя, да и по коням?

— У нас нет коней, у нас самоход, — несколько сварливо заметил Михась, после пары кружек забывший о субординации.

— Нет, ребята, самоход я вам не дам!

Что бы там контрразведчик себе ни навыдумывал, но заставить пехотинца шлёпать пешком при наличии замечательного и сравнительно быстрого средства передвижения не сможет даже сам Владыка. А совесть не беспокоит и не мучает угрызениями — не чужое воровали, своё вернули. Да, не чужое — за те несколько дней самоход стал настолько родным…

И, как всякая родственная душа, с благодарностью принял освобождение из цепких лап контрразведки — завёлся тихо-тихо, что вообще-то технике не свойственно, и растворился в ночи, не лязгнув ни единой железякой. Вот поди же — грубая механизма, а понимание текущего момента ей свойственно.

Пользуясь темнотой, отмахали добрую сотню вёрст, благо почти сразу же вышли на ведущий в Масюковщину тракт. И только с рассветом старший сотник Медведик разрешил сделать привал. Предыдущие сутки никак не способствовали отдыху, а без сна и харчевания не обходились даже древние герои. Что герои, даже сам Владыка, по слухам, дня прожить не может без тарелки борща с мозговой косточкой, чесноком и пампушками. И это не считая прочих, не предусмотренных армейским пайком блюд.

— Профессор, вы с Михасем займитесь готовкой, а мы попробуем замаскировать наше чудовище.

Еремей огляделся по сторонам и почесал в затылке. Оба дела были из числа почти невыполнимых — два тощих куста на ближайшую версту вряд ли обеспечат топливом для костра и ветками для маскировки. Опять жрать холодную тушёнку? Не камни же поджигать? Хотя…

Откуда-то из глубины организма пошла тёплая волна, пробежала по рукам и сформировалась на кончиках пальцев красным светящимся сгустком. Баргузин покрутил головой в поисках подходящего камня.

«Молодец, весь в меня, — голос, прозвучавший из ниоткуда и слышимый только профессором, слегка насмешлив. — Я тоже в молодости сначала делал, а потом думал».

«Опять ты?»

«Хотел услышать кого-то другого? Не получится. Запомни, мой юный друг, я — это ты, а чужие голоса появляются в голове исключительно при психических заболеваниях. Так хочется быть шизофреником, дада шени?»

«Я ничего не помню».

«Не помнишь про что?»

«Про всё».

«Тяжёлый случай. А вот скажи, профессор, какого чёрта ты закрываешь сознание от моего поиска?»

«Не знаю, оно как-то само получается. И кто такой чёрт?»

«Мифическое существо, вроде Эрлиха Белоглазого. Только в отличие от чёрта ты существуешь на самом деле».

«Я?»

«Кто же ещё? Меня этим именем давно уже не называют».

«А каким?»

«Да никаким не называют. Хотя было их… Нет, лучше не вспоминать. Ведь до того доходило, что моим именем города называли. Кому это нужно?»

«Но ты всё равно помнишь?»

«Наша ноша… Когда-нибудь за кружкой понарасскажу такого… Давай, тоже вспоминай».

«Как?»

«Помогу, дада шени. Связался, называется, чёрт с младенцем. Закрой глаза и слушай!»

«Тишина».

«Вот её и слушай, дубина!»

Матвей Барабаш, пытающийся равномерно распределить по самоходу охапку прошлогодней травы, первым обратил внимание на нечто необычное, происходящее с профессором Баргузином. Ну не может человек светиться и парить в воздухе, не касаясь задницей земли. И ногами не касаясь, кстати. И почему это уже не удивляет? Наверное, потому, что давно в глубине души надеялся на возвращение к Еремею его пусть и пугающих, но таких полезных способностей.

— Командир, да выбрось ты это сено, лучше сюда посмотри.

Старший сотник в задумчивости почесал переносицу:

— И что сие действо обозначает?

— Многое, — с непонятной улыбкой ответил Матвей. — Хотя бы то, что теперь хоть Благого Вестника можно на четвереньки ставить, хоть саму пиктийскую императрицу…

— Я как-то… — смутился Вольдемар. — И вообще я женатый человек!

— Да? Хорошо, тогда будешь ставить драконов.