Санкт-Петербург. Михайловский замок.
19 августа 1801 г.
Михаил Илларионович пил чай. Замечательно вот так в полдень выпить чаю — крепкого, горячего, с липовым или гречишным медом. И махонький походный, на два стакана всего, самовар на столе, принесенный заботливым денщиком. Хорошо! Блюдечко на растопыренных пальцах, кружит влетевшая в раскрытое окошко пчела… Лепота! Так бы сидел и сидел, не обращая внимания на близкую ружейную пальбу, битое стекло под ногами, прикорнувшего на диванчике адъютанта с перевязанной головой, свой собственный, простреленный в нескольких местах мундир. Чаепитие — это святое.
И отдохнуть хочется. Чай, не мальчик, по улицам-то бегать, подбадривая солдат, раздавая зуботычины оробевшим ополченцам, расстреливая двух английских офицеров, ошибочно полагавших себя попавшими в плен. Не мальчик, да… годы прожитые тяжким грузом на плечах повисли. Хотя, надо сказать, с некоторых пор будто сил прибавилось — одышка проклятая исчезла, мигрени пропали, и прочие, довольно многочисленные болячки то ли затаились, то ли вообще трусливо отступили. Жить стало лучше, жить стало веселей.
Только не торопился генерал от инфантерии Кутузов радоваться внезапно появившемуся здоровью, слишком подозрительны оказались его причины. Да какие, в песью задницу, подозрения?! Причина проста и двусмысленностей при толковании не подразумевает — в Михаила Илларионовича вселился бес. Своеобразный, надобно сказать. Пренебрегая прямыми обязанностями по погублению христианской души, враг рода человеческого не предлагал подписать договор кровью, не обещал исполнения любых желаний. Даже златых гор, и тех не сулил. Но измывался нечистый так, будто подготавливал заранее к адским мучениям: поднимал каждое утро ни свет ни заря, заставлял обливаться холодной водой по суворовской методе, проводил странные экзерциции, называемые «физической зарядкой». И так уже почти половину года.
Пришлось привыкать к постороннему голосу в голове, от которого не спасали ни молитва с постом, ни святая вода с причастием. Упорный бес попался, ничем не пробиваемый. Советы, правда, давал весьма дельные, пусть даже на взгляд современной военной науки кажущиеся безумными. Что только стоило предложение тренировать войска в рытье окопов! Это же нелепо и совершенно противоречит здравому смыслу! Ну зачем траншеи в чистом поле, это же не осада крепости?
Спорили долго, причем вселившийся бес грозил Соловками и неведомым особым совещанием, и неизвестно, чем бы закончилось противостояние, но поступившие из Петербурга циркуляры подтвердили правоту злого духа. На радостях нечистый потребовал цимлянского, после чего притих на три дня. Ровно до того момента, как пришла новость о нападении английской эскадры на Ревель.
Последующий месяц в воспоминаниях Михаила Илларионовича отсутствовал — он снова осознал себя только в Кенигсберге, куда, оказывается, пришел с требованиями к прусскому королю немедленно выполнить союзнические обязательства и отправить флот на поимку фашистского прихвостня адмирала Горацио Нельсона. Образовавшийся скандал удалось замять. По слухам, пруссаки до сих пор нервно вздрагивают при упоминании письма с принесенными извинениями, написанного лично императором Павлом Петровичем.
Тяжелее всего пришлось Кутузову чуть позднее, когда бес услышал о проведенном в столице параде и зажигательной речи государя. Это генерал пережил с трудом и совсем было собрался подать в отставку по причине помрачения ума — нечистый не позволил. И Михаил Илларионович смирился, даже поддался на уговоры, отправившись в столицу испрашивать высочайшую аудиенцию. Царя не застал. Но скучать не пришлось — в далеко не самое прекрасное утро загрохотали форты Кронштадта, возвещая о визите незваных гостей.
Объединенные морские силы шведов и англичан связали боем Балтийский флот, а по городу ударил высадившийся вне досягаемости русских пушек десант. Неприятельские корабли раз за разом предпринимали бомбардировки, по странному стечению обстоятельств совпадавшие с попытками кронштадтцев отправить помощь гарнизону столицы. Но Петербург держался, несмотря на то, что наступавшие шведские полки, слегка разбавленные шотландцами, превосходили защитников численностью более чем в два раза.
Так получилось — пришлось самовольно принять командование и возглавить оборону. Вселившийся бес ликовал и с буквально нечеловеческой энергией выдавал все новые и новые прожекты. Одним из таких предложений было вооружение добровольцев из статского населения и формирование из них ополчения. Оно умирало сейчас где-то на улицах, а генерал с повязкой на глазу пил чай. С трудом сдерживал злые слезы, пил чай и разговаривал сам с собой.
— Знаешь, Миша… — По молчаливому соглашению Михаил Илларионович не стал изобретать собеседнику новое имя, обойдясь собственным. Тот не возражал. — Мне кажется, Миша, что император отправит меня на плаху…
— За что, товарищ Кутузов?
— Да за все.
— Ты не прав! По совокупности четвертная железно очистится, но уж никак не вышка! — Слова беса по отдельности казались понятными, но все вместе вкладываться во внятные фразы не желали. — Да шучу я, шучу… Газету с речью императора читал?
— И что же?
— Ну как сказать… Если это тот Павел Петрович, на кого думаю, то не только претензий не предъявит, но даже медаль даст. Две медали.
Кутузов в раздражении отставил в сторону стакан с чаем. Шутник, видите ли, нашелся.
— Миша, Христом Богом прошу…
— Бога нет! — торжественно заявил голос в голове. — И я как коммунист и красноармеец…
— Армеец? — удивленно переспросил Михаил Илларионович. — Военный?
— Бери выше — гвардия!
— Тогда смирна! — От генеральского рыка проснулся и подпрыгнул с дивана ничего не понимающий адъютант, а в ушах отозвался неслышимый щелчок невидимых каблуков. — Вот так-то оно получше. И попробуй у меня слово поперек сказать!
Прапорщик Акимов, временно прикомандированный к командующему, вытянулся во фрунт:
— Я молчу, ваше высокопревосходительство.
— Кхе… — смущенно кашлянул генерал. — Это не тебе, это принятие капитуляции от Нельсона репетирую.
Где-то между Петербургом и Копорской губой
— Идут, господин полковник, идут! — Спрыгнувший с дерева гвардеец возбужденно показывал зрительной трубой в сторону заклубившейся вдалеке пыли. — Все как гонец и обсказывал, только вот…
— Что?
— Там почти одни бабы в колонне. Мужиков мало, зато все на конях.
— Шотландцы, наверное, — хмыкнул Бенкендорф. — Никогда их не видел?
— Дикари какие, что ли?
— Вроде того. — Полковник достал из кармана массивную золотую луковицу — скверную британскую подделку под Жака Дро и открыл крышку. — Десятиминутная готовность!
— Есть десять минут! — донеслось из отрытых почти у самой дороги окопов.
— Готовы! — стрелки, засевшие на краю поросшего густым камышом болотца, откликнулись вторыми.
— Денисов, начинаете без команды! Всем остальным ждать сигнала!
Александр Христофорович убрал часы и вытащил маленькое зеркальце, не далее как на прошлой неделе с боем выпрошенное у сестрицы Дарьи Христофоровны. Когда-то эта вещица принадлежала матушке Петра Великого царице Наталье Кирилловне, и расставаться с памятным предметом юная графиня Ливен не желала. Ничего, послужило оно царской красе, теперь послужит защите государства.
Еще полгода назад прапорщик Семеновского полка, флигель-адъютант Его Императорского Величества упал бы в обморок, увидев подобное отражение. Но сегодня командир гвардейской дивизии полковник Бенкендорф вполне удовлетворен внешним видом. Разве что чуть-чуть поправить на правой щеке разводы перемешанной с салом сажи? Нет, вроде нормально все. Накидка, правда, смешно выглядит — блекло-зеленый плащ с капюшоном испещрен бесформенными заплатками из коричневой, желтой и черной ткани. Михаил Илларионович называет такие балахоны «осназовскими» и все сожалеет об оставленном в какой-то землянке трофейном «шмайсере». Впрочем, генерал Кутузов известен своей эксцентричностью и употребляет много непонятных слов.
А сейчас — прятаться самому. В задачу гвардейцев входило не допустить подхода к штурмующему Петербург противнику, и полковник выбил разрешение возглавить лично одну из засад. Карьера карьерой, но делать ее исключительно на скользком паркете Александру Христофоровичу не хотелось. Стыдно носить ленту через плечо и не сойтись с врагом грудь в грудь, штыки в штыки. Бестолковые стычки на улицах не в счет, там все решалось случаем, силой и удалью, теперь же выпал шанс проверить способности к командованию. Момент истины, как любит говорить государь император.
И вот он настал. Красные мундиры и меховые высокие шапки видны невооруженным глазом, а в зрительную трубу можно разглядеть унылые солдатские рожи. Недовольны? Ну извините, не на воды приехали…
— Быстрее, быстрее… — шептал Бенкендорф, подгоняя неприятельскую колонну. — Что же вы как неживые?
Англичане (шотландцы, точнее сказать, но все равно англичане) не торопились, осторожничали. Сопровождающий пехоту эскадрон кирасир проверял подозрительные места, и только после этого командир полка отдавал приказ ускорить шаг. Чтобы вновь остановиться, отсылая вперед разведку. Идиоты, они же провалятся в замаскированные окопы! Или остановятся в виду небольшой рощицы, что открылась сразу за небольшим пригорком?
Хлесткие пистолетные выстрелы снесли с седел двоих направившихся к деревьям кирасир. И следом…
— Руби их, братцы!
Гусары, любимцы дам, поэтов и придворных сплетен… Ну что бы вам не звенеть шпорами на балах, не сочинять пылкие романсы, не стреляться на дуэлях… и не соваться сломя голову под палаши тяжелой кавалерии.
— Денисов, давай! — Полковник привстал на колено, пытаясь докричаться до окопов.
Поздно… гусарский полуэскадрон уже смешался в рубке с английскими кирасирами, и начинать сейчас — значит обречь безумцев на верную гибель. Зачем вы это сделали, братцы, откуда вы взялись? Вот они один за другим падают с коней, не в силах прорваться к перестраивающимся из походных колонн в каре горцам. Безумцы… зачем вы здесь? Зачем вы это сделали?
— Простите, робяты… — Седоусый гвардеец, получив тычок в бок от своего командира, сильно дернул уходящий в землю шнур. — Простите…
В гуще неприятельской пехоты расцвели черно-серые цветы на огненных стеблях — взорвались закопанные на дороге фугасы, заполнив пространство визжащей каменной картечью. Время остановилось… и тут же побежало вновь с громадной скоростью. Еще летели в стороны смятые фигурки в красных мундирах и клетчатых килтах сорок второго полка, еще полковник Петерстоун с недоумением разглядывал расплывающееся на животе темное пятно, как грохот повторился. Сейчас сработали одноразовые деревянные пушки, какими когда-то пользовался Емелька Пугачев — выдолбленные дубовые бревна, стянутые железными обручами. Добровольцы при них не смогли одновременно поджечь запалы, и канонада растянулась на долгую минуту, напоминая сказочного Змея Горыныча, деловито и размеренно собирающего страшную жатву пламенными языками полусотни голов.
Отлетела сеть, укрывающая окопы, и звонкий голос скомандовал:
— Гренадеры, пошли!
Ну, пошли — громко сказано. Они никуда не ходили, только привстали и бросили гранаты с дымящимися фитилями. Двухфунтовые чугунные ядра описывали в воздухе дугу и взрывались с небольшой задержкой, позволяя гвардейцам спрятаться в укрытие от разлетающихся осколков.
— Определенно Товий Егорович договор с дьяволом заключил, — пробормотал Бенкендорф, когда свистящий кусок металла выбил из рук зрительную трубу. — Адское зелье.
Сотворенное главным императорским аптекарем господином Ловицем вещество требовало весьма осторожного обращения, иначе существовала возможность подорваться самому, но сегодня такой день, когда осторожность забыта, а благоразумие затаилось где-то в глубине души, стиснутое железной волей. День, в который брошенный на кон последний рубль становится на ребро.
Полковник поднялся, отбросив маскировочную накидку, и взял протянутый ординарцем толстый цилиндр из плотной вощеной бумаги. Направить вверх… дернуть за торчащий из донышка веревочный хвостик… С шипением ушла в небо красная ракета — оказывается, и от развлекательных игрушек бывает определенная польза.
— Выбирать цели самостоятельно!
Впрочем, мог и не кричать. Во-первых, все равно не слышно, а во-вторых, все гвардейцы знали свой маневр. Вражеского курьера, направлявшегося от Копорской губы, места высадки десанта, перехватили позавчера, а вчера весь день готовили позиции, подробно обсудив порядок и очередность действий. Непонятливых вроде бы не оказалось.
Две сотни винтовок, почти все наличествующее в дивизии количество, ударили в образовавшуюся свалку со всех сторон. Удивительно, но и под губительным огнем противник не думал сдаваться — избиваемый, но еще грозный полк шотландских горцев огрызался редкими выстрелами, офицеры неоднократно бросали людей в безнадежные атаки, захлебывающиеся, едва начавшись.
— Ибическа сила, мать их… — Александр Христофорович царапнул рукой по дну опустевшей патронной сумки. — Тимоха, не спи, сучий потрох! Заряды!
Не услышав ответа, оглянулся — денщик лежал, уткнувшись лицом в траву, все еще сжимая дымящуюся винтовку. И мухи, безразличные к войне каких-то там людишек, уже примеривались к раздробленному прошедшей навылет пулей затылку.
— В штыки их, братцы! — вскочил на ноги совсем молоденький подпоручик. В глазах горело возбуждение азартом боя и читались мечты о героическом захвате в плен вражеского знамени. — В штыки!
— Стоять, бараны! — Полковник рывком преодолел разделявший их десяток шагов и ударом в челюсть сбил юного героя на землю. — Расстреляю уродов!
Поздно! Порыв был подхвачен, и залегшие в укрытиях гвардейцы поднимались в полный рост, офицеры и солдаты обнажали шпаги… Пошли! Пошли и прекратили стрельбу, позволив шотландцам зарядить ружья. Отрывистые лающие команды… залп, выбивающий из защитных мундиров яркие алые фонтанчики… Но дотянулись! Бей, гадов!
— Болваны! — орал на бегу Бенкендорф.
Он несся одним из первых, укоряя себя за то, что не смог удержать людей, за ненужные потери, за отсутствующие на переделанных из штуцеров винтовках штыки… Выстрел в поднимающего ружье горца. Осечка. Бесполезный пистолет летит в чужую, с распахнутым в беззвучном крике ртом морду. Успел упасть на колени — пуля больно дернула за волосы — и полоснул шпагой по голым волосатым ногам. Пробегающий мимо гренадер ткнул шотландца в живот, повернув клинок в ране, кивнул молча и пропал из виду где-то впереди. Александр Христофорович бросился следом, по широкой дуге, огибая бьющихся в артиллерийской упряжке лошадей. Перепрыгнул через лежащую на боку пушку с одним колесом… и замер, остановленный вспыхнувшей в голове болью.
Шум казался морским прибоем — так же нахлынет и отступит, слизывая с песка оставленные следы. А сейчас слизал память.
— Их высокоблагородие очнулись! — Загрохотало море и плеснуло в лицо холодной водой, почему-то с запахом болота.
— Вашу мать, — единственное, что смог произнести Бенкендорф, и схватился за голову, не давая ей взорваться от гулко заметавшегося в пустом черепе эха. — Ты кто?
— Старший унтер-офицер Кулькин, ваше высокопревосходительство!
— Понятно… А я?
— Вы? Так это… наш командир.
— Давно?
— Дык в аккурат с указа государя императора о создании дивизии.
— Не про это. — Александр Христофорович болезненно поморщился, пытаясь привстать. — Давно валяюсь?
Унтер взглянул на низко висящее солнышко:
— Почти половину дня. Мы уж думали… Шутка ли — зарядный ящик чуть не под ногами рванул.
— Понятно… Офицеров позови.
— Сей момент!
Гвардеец ушел, чуть приволакивая ногу, и полковник наконец-то смог оглядеться. Лежал он в роскошном шатре, наверняка принадлежавшем ранее неприятельскому командиру. Но сквозь огромную прожженную дыру в полотняной стенке заглядывало солнышко, доносилось пение птиц, ржание лошадей. Мирная идиллия. И стоны раненых с той стороны, где шатер остался неповрежденным.
— Разрешите, господин полковник? — Откинулся полог, и первым вошел тот самый подпоручик, воодушевивший людей на штыковую.
Десять офицеров из четырнадцати, отправившихся из Петербурга. Ур-р-р-оды… Практически все ранены, кто-то чуть стоит на ногах, опираясь на шпагу, как на трость.
— Доложите о потерях, господа.
— Они минимальны, господин полковник! — оживился подпоручик, хотя с трудом выговаривал слова из-за распухшей челюсти. — Враг наголову разбит, захвачено знамя и двенадцать пушек! Взято в плен шесть офицеров и более сотни солдат!
Александр Христофорович опять попытался встать самостоятельно, но пришлось попросить:
— Помогите подняться.
Капитан Денисов, переведенный недавно в гвардию из Нижегородского драгунского полка, протянул руку. Левую, потому что правая висела подвязанной к шее.
— Подпоручик! — Бенкендорф заглянул энтузиасту в лицо. — Мне совершенно насрать на вражеские знамена и вражеских пленных, тем более у воюющих против Отечества нашего разбойников не может быть знамен! Брать же вторых — претит дворянской чести! Вор должен висеть в петле!
— Но как же так? — побледнел офицер.
Контузия контузией, но сил достало на то, чтобы ударом в ухо сбить спрашивающего с ног. Под молчаливое неодобрение остальных Александр Христофорович подошел, присел на колено и сгреб подпоручика за грудки:
— Ты думаешь, сука, чужими знаменами солдатские жизни заменить? Сколько наших полегло?
Денисов попытался отвлечь командира от жертвы:
— Наши потери составляют двести семнадцать человек убитыми и сорок три человека ранены.
Бенкендорф поднял искаженное злой гримасой лицо:
— И это вы называете викторией?
— У противника убито свыше полутора тысяч…
— Плевать! Это поражение, господа! Это наше поражение. Капитан Денисов!
— Слушаю, господин полковник!
— Знамя утопить в болоте, разбойников повесить. Распорядителем экзекуции назначается рядовой… рядовой… вот он.
— Закреневский. Но он же подпоручик?
— Я сказал — рядовой! Выполнять!
Документ 16
«МЕМУАР О РАБОТАХ ПО МАТЕМАТИКЕ, КОТОРЫЙ Я ИМЕЛ ЧЕСТЬ ПЕРЕДАТЬ ЕГО ЦАРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУКанцлер Ростопчин».
Большой угломер с телескопом, с четырьмя стеклами, в футляре.
Большой уровень с отвесом к телескопу и к диоптрам, самый удобный и самый точный.
Другой большой уровень в стеклянной трубке, в которой находится пузырек воздуха.
Другой уровень того же фасона, самый маленький из всех, для проведения воды.
Другой двойной уровень, для использования в разнообразных работах.
Большая готовальня, из самых хорошо отделанных и самых необыкновенных.
Два наугольника разных фасонов с полукруглым транспортиром в футляре.
Большая медная буссоль в футляре.
Пантограф, или инструмент для превращения большого в малое и малого в большое и для всех видов чертежей.
Пропорциональный циркуль с подвижной крышкой, деленной на прямые линии и круг.
Циркуль для проведения всякого рода эллипсов и овалов.
Подставка для установки всякого рода инструментов в поле.
Малый письменный прибор, украшенный серебром, самый удобный.
Три трактата об устройстве и принципах пользования математическими инструментами, в шести частях.
Трактат о пользовании глобусами и все то, что есть самого любопытного относительно движения звезд.
Трактат о физических экспериментах.
Трактат об устройстве и использовании астролябий.
Куплено царскому величеству математических инструментов на шесть сот на двадцать гулдинов. Афанасей Татищев покупал.
Помянутые денги выдал с роспискою и записал: „выдал и записал в день 3 июня“.