Затишье у нас, значит, можно вздохнуть посвободнее. Судя по сводкам, что утром зачитывал замполит дивизиона, наши дерут фрицев в хвост и в гриву где-то в Донбассе, а мы так, прохлаждаемся. А что, заслужили передышку после закончившегося три недели назад наступления. Может, кому эти отбитые тридцать километров покажутся мелочью… А вот приезжайте к нам, если так кажется.

Командир полка, майор Потифоров, говорят, примеряет к погонам еще одну звездочку. Пусть, нам-то что? Главное, что он умудрился где-то выцыганить на два дня передвижной банно-прачечный пункт. Успеем помыться, постираться да заодно повыведем шестиногих фашистских диверсантов — чего уж скрывать, встречаются. Немного и не часто, но бывают. Правда, как говорит товарищ капитан Алымов, они на нас от голода дохнут. Шутит, конечно, дивизионный — с прорывом блокады со снабжением стало получше, отъелись мы чуток, округлились, и теперь даже вошке есть за что зацепиться. Ничего, уничтожим и эту гадину.

А еще прибытие бани — верная примета к наградам. Летом перед вручением гвардейского знамени приезжала и вот сейчас. «За отвагу» непременно очистится, не иначе, вот нутром чую. Мне и Мишке. Вот наводчику, тому не меньше «Красной звезды» — батарейная аристократия, им без орденов вообще никак.

— Паша, ну ты идешь? — боевой товарищ заглядывает в землянку и хитро подмигивает одним глазом. Второй вчера прямой наводкой подбили соседи-самоходчики.

Вот всем хорош Мишка, но, по-старорежимному выражаясь, пагубная страсть к трофеям его когда-нибудь погубит. Зачем нужно было тот брезент экспроприировать? Приди к ихним ремонтникам с полной фляжкой, так сами отдадут. Нет же, обязательно попятить, и никак иначе. Ну и заработал в рыло, заполучив вместе с фингалом почетное прозвище.

— А, Кутузов, заходи!

Я в землянке один — законопатили чуть ли не под арест по причине болезни. За полтора года ни единой царапины, а тут свалился с обыкновенной простудой. Так, ерундовина пустяковая, но горло перехватило, и в левом виске будто черти горох молотят. Ангина, как фельдшерица сказала.

— Опять бредишь? — Варзин обиделся за Кутузова. — Тут как к человеку, а он…

Смешно. Когда Мишка обижается, то становится похожим на немца с плакатов Кукрыниксов. Не знаю чем, но похож. Да он и так на вид истинный ариец — наверняка в пехоту не взяли из-за того, что свои могут перепутать и шлепнуть под горячую руку. Недаром же особист косится. Долю с трофейного шнапса берет, но все равно косится.

— Да ладно, чего ты, Михаил Илларионович! — Смеяться больно, а не смеяться нельзя.

— Одевайся, меня старшина прислал. Наши все помылись, только заразных в последнюю очередь запускают. — Варзин многозначительно покрутил перед носом свертком с чистым бельем. — Горячей воды литров сорок осталось, будем как их сиятельства буржуйские графы отмокать.

— И откуда у тебя, товарищ коммунист, такая тяга к роскошной жизни?

Мишка не смущается:

— Смотри! Фрицевское пойло! Генеральское, не меньше.

Разматывает приготовленные в баню подштанники и показывает пузатую бутылку с золотой каймой по краю этикетки и синими буквами названия.

— Дай-ка сюда… — Приходится вставать и поворачиваться к свету. — Ага, точно генеральское. «Мартель Кордон Блю» тридцать второго года. Виноградники Бордери.

— Не знал, что ты по-немецки сечешь.

— Да там на французском.

— Это все из тех снов, Паш? — В глазах у Варзина любопытство и предвкушение. Если скажет, что опять брежу, — дам во второй глаз.

Сны… почти две недели ночных кошмаров, заканчивающихся всегда одинаково: я просыпаюсь от собственного сдавленного хрипения, хватаю воздух саднящим горлом и сижу потом до утра, боясь заснуть. И неважно где, в окопе ли в землянке или просто привалившись спиной к колесу «катюши», — стоит задремать, и они приходят. И меня опять убивают, задушив каким-то разноцветным шарфом.

Мишке о шарфе не рассказываю — в лучшем случае сочтет сумасшедшим, в худшем же… А вот об остальном можно. Он сначала не поверил, решил, что разыгрываю, но потом как-то разом перестал смотреть с жалостью, будто на деревенского дурачка, и увлекся. И требует все новых и новых историй. После войны, говорит, книжку нужно написать, как товарищ Толстой. Ну, это, конечно, загнул… где я, а где Алексей Николаевич? Да и интересного не очень-то много — дворцы видел, кареты, войска в старинном обмундировании, похожие на оловянных солдатиков, баб в пышных платьях с почти голыми титьками… Прям так и есть — тряхнуть чуть-чуть, и выпрыгнут из низкого выреза точно в руки. Еще с королем французским разговаривал у него же дома. Король не понравился. Королева, кстати, тоже. Не так, чтобы совсем страшная, а не легла душа, и все тут.

Каждую ночь в голове кино крутится и каждый раз новые фильмы показывает. Хорошие такие, цветные… Жаль только, заканчиваются одинаково — бьют чем-то тяжелым и душат шарфом. Не к добру это. Убьют меня скоро, чувствую.

— Так ты мыться пойдешь? — Мишка обрывает неприятные воспоминания тычком в бок и забирает бутылку с коньяком. — А то я один. И потом тоже…

Этот может и в одиночку, такая вот натура вологодская — что водку пить, что фрицев бить… везде поспеет.

— Погоди, Миш, сейчас иду. Внутри что-то… ну понимаешь.

— Очень понимаю! — Варзин ухмыльнулся и зачастил, окая так, что даже мне, волгарю, завидно стало: — Чего не понять-то? Когда меня с колхозу по спине мешалкой погонили, оно тоже в грудях аж стеснение выходило.

— А это здесь с какого боку припека? Хотя постой, тебя разве раскулачивали?

— Зачем? — удивился Мишка.

— Ну, не знаю…

— Не знаешь, так не говори! С председателем добром договорился — он выгоняет по-хорошему, а я в область уезжаю и к его жене больше ни ногой. Да, а чо… ноги ведь там не главное.

— И что, больше ни-ни?

— Как сказать… Погодь, заболтал, Пал Петрович, совсем. Об этом начинали-то?

— О чем же?

— О понимании, Паш, исключительно о понимании! — Варзин махнул рукой и достал спрятанную было бутылку. — Вот ей, родимой, только и спасался от внутреннего угнетения. Потом уж попустило, когда женился, а так бы совсем беда. Давай, что ли?

— Прямо так?

— А чо такого?

Я поискал взглядом крышку от котелка, помню же, что на столе должна быть. Ага, вот и она, на самом краешке… Взять не успел — тяжело вздрогнула земля, ударила по ногам и ушла из-под них, будто живая, а ее вскрик от страшной раны утонул в грохоте разорвавшегося снаряда.

— Гаубица! — определил Мишка, отряхивая с волос сыпанувший с наката мусор. — Давеча рама кружила… гнида.

Новый близкий взрыв заставил плотнее вжаться в прикрытый брезентом пол.

— Не дрейфь, Романов! Говорят, что своей пули или снаряда услышать нельзя!

Он оказался прав — мы и не услышали.

Документ 3

«Уведомясь, что английское правительство, в нарушение общих народных прав, дозволило себе насильственным образом обидеть датский флаг заарестованием купеческих их кораблей, шедших под прикрытием датского военного фрегата; таковое покушение приемля, Мы в виде оскорбления, самим нам сделанного, и обеспечивая собственную нашу торговлю от подобных сему наглостей, повелеваем: все суда, английской державе принадлежащие, во всех портах Нашей империи арестовать и на все конторы английские и на все капиталы, англичанам принадлежащие, наложить запрещение; а каким образом в сем поступить, имейте снестись с президентом коммерц-коллегии князем Гагариным».

«…чтобы со стороны коммерц-коллегии приняты были меры, дабы пенька, от российских портов ни под каким видом и ни через какую нацию не была отпускаема и переводима в Англию, а потому и должно принять предосторожность, чтобы комиссии, даваемые от англичан по сей части купечеству и конторам других наций, не имели никакого действия; российскому же купечеству объявить, что ежели таковой перевод, под каким бы то предлогом ни было, открыт будет, то все количество сего товара будет описано и конфисковано в казну без всякого им платежа».

«…по существующей между сими державами теснейшей связи, не на Пруссию сие обращается, но есть общая мера, принятая правительством, к пресечению вывоза товаров в Англию», причем это запрещение «распространяется повсеместно на все Балтийские и прочие порты к единственному пресечению видов, англичанами принятых».