Я не слышу, я совершенно ничего не слышу, только хруст и звон падающих осколков раздавленного в руке бокала. Кровь мешается с цимлянским и пятнает манжет.
— Ваше Императорское Величество… Ваше Величество, вам дурно? — Голос пробивается сквозь гул в ушах и звучит откуда-то издалека. Незнакомый? Знакомый и равнодушный. — Лекаря сюда скорей!
— Не нужно врачей, Александр.
Это я сказал? Наверное. Но почему все замолчали и смотрят удивленно? Ну да, сам же запретил употребление слова «врач». Запретил? Зачем?
— С вами точно все в порядке? — В глубине глаз сидящего на противоположной стороне стола читается надежда на отрицательный ответ. — Петр Алексеевич говорил…
— Вздор! — перебиваю его, и мой vis-a-vis замолкает. — Немецкий колбасник не может иметь мнение, противоречащее императорскому.
Изумление Александра сменяется потрясением: слишком молод, чтобы научиться скрывать чувства. Он, кстати, кто? Да, здесь еще один есть… застыл с вилкой, поднесенной к открытому рту. Мухи же залетят, дурачок! Это сыновья — неожиданно приходит понимание. Мои? Нет, Пушкина… От невинной шутки вспыхивает внезапная злость, и нестерпимо захотелось найти товарища Пушкина, да и сослать в Сибирь, предварительно подвергнув смертной казни через расстреляние. Но разве у императора могут быть товарищи?
— Поди прочь! — Лакей в смешном напудренном парике, быстро и бесшумно убирающий осколки разбитого бокала, отпрянул в испуге. — Совсем уйди!
Молчаливый поклон, и он исчезает, пятясь задом и мелко семеня обтянутыми в белые чулки ногами. Что еще за маскарад? Или машкерад?
— Ваше Императорское Величество! — Младший (Константин — всплывает знание) уже справился с растерянностью. — Разве граф Пален может быть колбасником?
— Фон дер Пален, — поправляю сына. — И эти фашистские сволочи все одним миром мазаны. Еще Эренбург говорил — сколько раз встретишь немца, столько и убей!
Господи Боже, что за ахинею я несу? Кто такой Эренбург? Почему нужно убить чуть ли не половину собственных генералов? Ответа нет, и в повисшем молчании слышен бой барабанов и звуки флейт за окном. И кровь капает с сжатой в кулак руки. Кап… кап… на скатерть, на посуду с затейливыми вензелями, на широкую ленту Андрея Первозванного. Зачем при параде и орденах?
Верно, при параде. А как иначе прикажете принимать присягу? Хотя да, можно и иначе — неровный, мечущийся от малейшего движения огонь коптилки, сделанной из расплющенной гильзы, тени на бревенчатых стенах землянки, заученный наизусть текст под аккомпанемент далеких взрывов, подпись химическим карандашом в придвинутом политруком журнале. Тоже присяга — образца весны сорок второго года на Невской Дубровке.
Подождите… вспомнил! Это же сны! Те самые сны, что вижу постоянно! Аж полегчало. Значит, меня сегодня опять убьют, и я вернусь, и Мишка Варзин снова начнет приставать с расспросами. А что тут расскажешь? И не видел ничего толком — весь день командовал марширующими под музыку солдатиками, потом принимал присягу у сыновей Павла Первого, сейчас вот ужинаем втроем. Одному нельзя никак, сыпанут отравы и…
Вот опять! Это не мои мысли. И дети… нет, дети мои. Александр, Константин, Николай, Михаил… дочери еще есть. Вот настрогал! Да, я помню и знаю! Эти старшие — сидят не шелохнувшись, боятся спугнуть царственную мысль. Откуда, кстати, мысли? Раньше в снах не мог изменить ничего, даже слова повторялись одни и те же.
— Ваше Императорское Величество?
— Ничего-ничего, сидите, это я презабавнейший анекдот вспомнил. Из Плутарха, — с трудом сдерживаю рвущийся наружу смех.
Как не смеяться — представляю лица ученых историков из будущего, если бы они смогли прочитать, что Павел Первый вечером перед своей смертью обозвал графа Палена фашистом и колбасником. Жаль, не смогут. Хорошая шутка, Мишке расскажу, оценит.
— И все же позвольте…
— Не позволю! — Грозный окрик, вырвавшийся сам собою, казалось, отбросил Александра. Приборы звякнули, на скатерти появился ярко-алый отпечаток ладони. — Сидеть, сказал!
Эх, хорошо быть самодуром! Кабы не упорно ползущие слухи о моей скорбности на голову, так и совсем прекрасно. И вообще… никакая помещичья сволочь не смеет указывать коммунисту, что ему можно делать, а что нельзя. Тем более если этот коммунист на должности императора. Дождетесь! Коли уж так получается изменять сны — хлопну дверью напоследок. Тем более с настоящим Павлом не по-человечески выходит — я-то проснусь, а ему оставаться. Недолго оставаться, пока не задушат. Не брошу товарища в беде.
— Все, свободны оба! — Их высочества с готовностью подскакивают, срывая салфетки. — Но завтра поутру извольте явиться для серьезной беседы.
О чем говорю, какое поутру? До утра еще ни разу не доживал. Ладно, разберемся. Чему быть — того не миновать!
Высокие двухстворчатые двери распахнулись сами собой, едва только подошел. В щелку подсматривали, ироды? Лакеи по сторонам застыли в почтительном поклоне — не иначе, свинцовые грузы сзади для равновесия подвешивают, нормальный человек давно бы кувыркнулся головой вперед. Эти же как игрушки-неваляшки. Если задержаться, час так простоят?
Молоденький офицер с восторженным лицом только что выпущенного из училища младшего политрука и в мундире флигель-адъютанта вытянулся во фрунт. Орел, как есть орел, разве что не двуглавый. И это плохо. В том смысле плохо, что такие энтузиасты голову кладут в первые пять-десять минут первого же боя. С двумя дольше бы прожил.
— Кто таков?
— Лейб-гвардии Семеновского полка прапорщик Бенкендорф, Ваше Императорское Величество!
И тут одни немцы. Ей-богу, если сейчас еще окажется, что он Фриц Карлович, непременно прикажу расстрелять без всякого трибунала, руководствуясь токмо чувством пролетарской справедливости.
— Бенкендорф, говоришь? А по батюшке?
— Александр Христофорович, Ваше Императорское Величество!
— Ну полно тебе, братец, не ори так, как есть оглушил. А не ты ли, прапорщик, Пушкина угнетал?
— Не могу знать!
Ну вот, ни с того ни с чего насел на человека. Может быть, это совсем другой Бенкендорф? Вполне могу ошибаться, так как еще не вполне разобрался в воспоминаниях настоящего Павла Первого. Ага, а я, получается, поддельный?
— А что ты вообще знаешь, милок?
Флигель-адъютант побледнел и стиснул рукоять шпаги. Покосился с опаской на лакеев и прошептал, почти не шевеля губами:
— Разрешите доложить наедине, Ваше Величество?
— Изволь. — Тьфу, старорежимные словечки так и лезут. — Так проводи меня.
— Соблаговолите Николаю Павловичу покойной ночи пожелать?
В груди всколыхнулось и потеплело — дома тоже Колька остался, на Покров в аккурат десять годков исполнится. Здешнему поменьше, больше чем вдвое поменьше. И вообще, расплодился я тут неимоверно, как будто другого занятия и не было. Память подсказывает — действительно не было. Или солдатиков по плацу гоняй, или горькую пей, или чпокайся. От второго матушка уберегла (старая жирная ведьма, чтоб ей на том свете сковородка погорячее досталась!), первому и третьему занятиям мог предаваться невозбранно. Вот и предавался…
Предлагают навестить сына? А почему бы и нет?
— Ведите, прапорщик, — милостиво киваю, и окрыленный флигель-адъютант лично распахивает следующую дверь.
Интересно, как можно жить во дворце, где все комнаты проходные? Надеюсь, моя спальня будет отдельной? Опять подсказка — зря надеюсь, там еще есть вход в покои императрицы. А если… хм… ладно, разберемся на месте.
Детская встретила грохотом сражения, летающими ядрами, с успехом заменяемыми подушками, атакой кирасир на игрушечных лошадках и криками няньки, судя по бестолковости и общей глупости, изображающей австрийского фельдмаршала. Впечатление подтверждал и усиливал ее забавный шотландский акцент, ставший еще более заметным с появлением на пороге моего величества. Впрочем, долго разглагольствовать у мисс (или миссис? или вообще леди?) не получилось — ловко брошенная думка свернула пышный парик на нос, а куда-то в область ретирадной части воткнулась деревянная шпага, направленная детской, но твердой и уверенной рукой.
— Папа, я убил вражеского генерала!
Поверженный оружием Николая противник не разделял восторгов юного кавалериста, но и выказывать недовольства не решался. Да, пусть помолчит, раз заколота в задницу! Не то осерчаю… и на Соловки, как пособницу английского империализма.
— Сударыня, вы свободны. Пока свободны.
Не знаю, что она услышала в моем голосе, но тут же ее кровь отхлынула от раскрасневшегося даже под толстым слоем белил лица, и дама сомлела. Да что там, натурально хлопнулась в обморок. Никакого уважения к монарху!
— Поручик, воды!
— Будет исполнено, Ваше…
Не договорил, убежал. А почему такой радостный и цветущий, будто клумба перед Домом культуры речников?
— Вот, Ваше Императорское Величество! — протягивает кувшин, а сам смотрит с вопросом и ожиданием.
— Поручик! — повторил с нажимом. Не признавать же свою оговорку? — Вода нужна не мне, а ей. Хотя постой… бездыханная мадам разговору не помешает?
— Никак нет, Ваше…
— Спокойнее, юноша, спокойнее. Давай уж по-простому, без титулования…
Не верит.
— Ну?
— Государь?
— Вот так-то оно получше. И покороче. А тетку все равно отнеси куда-нибудь… э-э-э… куда-нибудь.
— Простите, государь, но это не моя тетка.
Да, молод офицерик и жизни не знает. Сюда бы товарища капитана Алымова — живо бы разъяснил немчуре всю его родословную, особенно по женской линии.
— Выполнять! Вытравлю моду с царем спорить! Без трибунала в штрафную роту закатаю!
Покуда новоиспеченный поручик уносит няньку, можно собраться с мыслями. Можно, но не дают — Мишка ухватился за орденскую ленту и тянет ее, настойчиво просясь на руки, а Николай вскинул деревянную шпагу в воинском салюте:
— Bonsoir, papa!
— Коленька, — стараюсь, чтобы голос звучал строго, но мягко, — негоже приветствовать своего отца и государя на языке противника.
Мальчик смутился и пролепетал:
— Доброго вечера, папа. — Потом оживился: — А можно, ты тогда велишь всех учителей прогнать?
— Зачем же так?
— Но ведь все чужие языки — вражеские?
Вот оно как! Совсем малец, а выводы делает весьма правильные и полезные. Но не во всем правильные.
— Поди-ка сюда! — Присаживаюсь на низенькую софу, и дети с готовностью и охотой лезут ко мне на колени. — Нешто неучем хочешь жить?
— Я хочу царем, как ты! — насупился было Николай. — А почему тебя Павлом Первым зовут?
— Ну… в нашем роду с таким именем до меня никого не было.
— А с моим?
— Тоже.
— Значит, буду Николаем Первым! Но сначала генералом и фельдмаршалом.
— А скажи, любезный мой генерал-фельдмаршал, как же, не зная языков, пленных допрашивать?
Коля задумался, упрямо сжав пухлые губы, и объявил:
— На английский, французский да немецкий согласен. А турецкий не буду! Какие же из них враги, коли их только ленивый не бьет?
Миша заерзал, полностью соглашаясь со старшим братом, и попросил:
— Кази каску!
— Сказку рассказать? Какую же?
— Стласную.
Появившийся Бенкендорф деликатно предложил:
— Принести няньку обратно, государь?
— Не нужно, сам расскажу.
У поручика удивленно взлетели брови — видимо, репутация сумасшедшего царя получила новое подтверждение и еще более упрочилась.
— Сказку, говорите? Хорошо, будет вам сказка страшная-престрашная. Про колобка.
Я обнял детей, стараясь не прижимать к груди, чтобы не поцарапались о брильянты орденов, прокашлялся и начал:
— Было это, дети, во времена столь незапамятные, что немногие старики и упомнят. И жил тогда то ли в Херсонской губернии, то ли в Полтавской отставной портупей-юнкер Назгулко. Надобно добавить, что, несмотря на военный чин, не служил тот почтеннейший муж ни одного дня и ни одной ночи, будучи записанным в полк во младенчестве. По указу же о вольностях вовсе перестал думать о славе русского оружия, занявшись хитроумной механикой в собственном поместье. И был у того господина Назгулко кучер…
— Злой, — уточнил Николай.
— Почему?
— Кучеры все злые, они лошадок бьют.
— Хорошо, пусть будет злой.
— Это не хорошо, а плохо.
— Мы его потом накажем.
— Тогда ладно, — согласился мальчуган. — А дальше-то что?
— А вот слушайте… И захотел тот кучер как-то пирогов с вишнею. Захотеть-то захотел, но откуда вишням зимой взяться? Делать нечего, приказал своей бабке колобок испечь, а не то в угол на горох поставит да розгами попотчует. Бабке деваться некуда, тесто замесила, колобка испекла и на открытое окошко студиться положила.
— Замелзнут… — глубокомысленно заметил Мишка.
— Они оба злые, пусть мерзнут, — решил Николай.
Я не сразу и сообразил, о чем спор, и лишь потом мысленно хлопнул себя по лбу — про зиму же рассказываю, какие открытые окна?!
— И вот лежал наш колобок, лежал, да и надоела ему сия диспозиция. Огляделся, перекрестился, дому поклонился и пошел куда глаза глядят. Да, покатился… и глядели его глаза прямо на дорогу в Санкт-Петербург! Долго ли, коротко ли шел, то никому не ведомо, но повстречалось колобку на пути целое прусское капральство — все при ружьях, с багинетами, морды страшные, а на веревочках за собою мортирную батарею тащат. Главный капрал как глянет, да зубом как цыкнет, да как гаркнет:
— Кто ты таков есть? В мой брюхо марш-марш шнеллер! Я есть рюсски земли забирать, рюсски хлеб кушать, рюсски церковь огонь жечь, рюсски кайзер матом ругать!
Не растерялся колобок — вынул шпагу булатную да побил неприятеля, а наиглавнейшему капралу ненасытное брюхо в пяти местах проткнул.
Николай переспросил с подозрением:
— Шпага у него откуда?
— Как это откуда? — старательно делаю вид, что сказка именно так и задумывалась. — Будто не знаешь — русский народ может босым-голым ходить, но всегда найдет, чем супостату брюхо продырявить! Далее сказывать?
Можно и не спрашивать, даже поручик Бенкендорф закивал, испрашивая продолжения.
— И собрал колобок с пруссаков ружья, порох-пули прихватил, мортиры в карман засунул… а найденные талеры в болото бросил — немецкое серебро фальшивым оказалось.
— Мортира в карман не поместится!
Ага, не поместится… я тоже думал раньше, что трофеев может быть слишком много, пока не познакомился с Мишкой Варзиным. Одна история с подаренным майору Потифорову «Опель-Адмиралом» чего стоит. Но, думается, детям еще рано знать такие подробности.
— Это сказочные пушки, они куда угодно поместятся. Ну так вот… идет себе колобок дальше, никого не трогает, а навстречу — венгерские гусары, два эскадрона! — Миша испуганно взвизгнул и прижался сильнее. — Но нашего героя так просто не взять — как из ружей залпом выстрелил, как еще картечью бабахнул… Кругом дым, ржание конское… а потом тишина.
— Ой!
— Вот тебе и ой! Это называется активной обороной.
— Простите, Ваше Императорское Величество, — вмешивается Бенкендорф.
— Я же просил…
— Да, простите, государь, но использование мортир для стрельбы по…
— Хм, поручик, а тебе не кажется, что подобная занудливость присуща более всего прапорщикам?
— Да?
— Сомневаешься?
— Никоим образом, государь! Более того, уверен, именно ручные мортиры будут способствовать дальнейшим победам колобка над любым противником.
Сообразительный немчик попался, на лету схватывает. И если в профиль присмотреться — один в один наш полковой особист, только помладше. Еще бы не эта смешная форма…
Дети были против паузы в повествовании:
— Далее-то что было?
— Да все было! И поляков гонял, лично пленив мятежника Костюшко, и турок бивал, шведов лупил и в хвост и в гриву…
— А как же Петербург? — забеспокоился Николай. — Побывал?
— Как же, известное дело, побывал. Лично вручал герою золотую шпагу за храбрость и подвиги.
— А сам говорил, что давным-давно это было!
— Тайны хранить умеете?
— Да!!!
— Вот сие и есть тайна великая. Не приведи Господь, англичане про колобка узнают, нехорошо получится.
Коля опять задумался:
— А ордена у него есть?
— Конечно.
— Значит, это граф Платов! Ты его в Индию послал!
Кто, я? Не может быть! Твою же ж мать, не хватало еще с союзниками расплеваться. Они союзники? Ничего не понимаю… А как же Буонапарте? Голову сжало невидимым стальным обручем, и в виски будто впились острые иголки. Сердце забухало, прыгая где-то между желудком и горлом. Я кто? Гвардии рядовой Романов Павел Петрович или император с теми же фамилией, именем, отчеством? Это сны? Не понимаю… совсем ничего не понимаю… Дети, сказки, поручик в дурацком парике с косичкой, проступившая сквозь намотанную на руку салфетку кровь… Можно ли во сне сойти с ума? Кажется, у меня получилось.
Прочь отсюда, бежать прочь! Очнуться в уютной и такой родной землянке… здесь все чужое… только… Нет, это мои дети!
— Государь?
— Все потом, поручик, все потом. Зайди утром.
— Но, Ваше Императорское Величество!
— Все, я сказал! Или больше заняться нечем? Проведи в роте политинформацию.
— Простите, государь, а что такое…
— Выполнять!
— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество!