Капитан Иван Лопухин погрозил кулаком каркающим над головой воронам, но более решительных действий против них предпринимать не стал. Черные бестии со вчерашнего дня кружат огромной стаей, и совершенно не хочется повторить подвиг младшего сержанта Воейкова, давеча решившего спугнуть птиц пистолетным выстрелом. Бабахнул и тут же был подвергнут жесточайшей бомбардировке. Печальный итог…

— А скажи мне, друг Теодор, — начальник штаба батальона забрал у командира лопату, которой тот орудовал с ловкостью, указывающей на многолетнюю привычку, — вот скажи мне, Федя… Не слишком ли мало одной нашей дивизии против всей Наполеоновой армии?

— Да сколько той армии осталось? — легкомысленно отмахнулся майор Толстой и достал из кармана трубку. — И потом, Ваня, твой бледный вид решительно нарушает всякую маскировку.

— На себя посмотри, красавчик, — нервно рассмеялся Лопухин, вгрызаясь лопатой в мягкий песчаный грунт. — Давно руки перестали дрожать?

Вообще, рытье окопов является верным средством для устранения последствий неумеренных возлияний, и господа офицеры, страдающие от вышеупомянутых последствий, принимали участие в общих работах в лечебных целях, но исключительно добровольно. Генерал-майор Тучков, вчера поздравивший друзей с новыми чинами, предлагал день отпуска, но, по здравому размышлению, оба от оного отказались. Денис Васильевич Давыдов привез неутешительные известия, подтвердившиеся данными разведки и донесением, присланным с воздушным шаром из Ставки светлейшего князя Кутузова, потому отдых сейчас подобен промедлению. А то и самой смерти.

— Копай, чего уж там…

Красногвардейская дивизия, спешно собранная в единый кулак, готовилась встречать неприятеля неподалеку от Минска, перекрыв единственную удобную для отступления дорогу. В том, что Бонапарт пойдет именно здесь, сомнений нет, так как участь шведского короля, избравшего путь через Полтаву, Наполеона не прельщает. Там, с юга, из-за припятских болот показывает внушительный кулак армия генерала Барклая, собранная как раз для такого случая. Французы наверняка предпочтут привычного противника сомнительному удовольствию войны с дикими ордами калмыков, башгирдов, якутов и более цивилизованных, но очень страшных казаков. Последние, правда, есть и у Кутузова, но в меньших количествах, что внушало супостату определенные надежды…

— А почто мы не на опушке леса окапываемся? — Лопухин вытер пот рукавом и с кряхтением распрямился. — Оттуда в случае чего и смыться можно.

— Там тоже будем, — успокоил товарища Федор Иванович. — Шестая линия обороны как раз там и пройдет.

— Какая? — удивился капитан.

Толстой выпустил клубы сизого дыма и глубокомысленно заметил:

— Что ни говори, а виргинский табак куда как лучше турецкого. У того и крепости настоящей нет, да и вообще…

— Зубы-то мне не заговаривай.

— А вот не нужно спать на Военном совете.

— Ты тоже спал, — парировал Иван.

— Дремал, — нехотя согласился Толстой. — Только я потом у Миши Нечихаева тетрадь с записями взял.

— И что в ней?

— План нашей победы.

— Вот как?

— Сомневаешься?

— В победе? Нет, в ней не сомневаюсь. А вот в твоей способности разобрать Мишкин почерк — очень даже.

— Не дерзи командиру, герр Иоганн. И пошевеливайся, скоро бревна привезут.

Красногвардейцы готовились к обороне основательно. Давно уже никого не удивляло требование императора избегать встречных сражений в чистом поле и при возможности зарываться в землю, так что лопата в вооружении солдата занимала почетное место наравне с винтовкой. Закапываться — тактика известная, еще римляне окружали себя рвами и валами, так что она не вызывала отторжения даже у старых, начинавших службу при Екатерине, вояк.

Лейтенанту Нечихаеву проще — прежние порядки он застал самым краешком и рытье окопов полагал чем-то само собой разумеющимся. Правда, гусарские полки готовили для другой войны, делая упор на диверсиях во вражеских тылах, уничтожении штабов, захвате и удержании переправ, но и обороне уделялось немало времени. Немногим меньше, чем минному делу.

— Что вы думаете об это позиции, Денис Васильевич? — Мишка с некоторой долей сомнения осматривал небольшой пригорок, при общей гладкости местности позволяющий хорошо видеть первую линию окопов. — Подойдет сия точка?

— Непременно, Михаил Касьянович, — отозвался Давыдов, в отличие от большинства офицеров оставшийся в звании капитан-лейтенанта. — Как раз на пределе дальности наших винтовок, а для артиллерии вполне подходящая дистанция.

— Тогда работаем. — Нечихаев соскочил с коня и махнул рукой ожидающим в отдалении казакам: — Соломоныч, давай сюда!

Заскрипели несмазанные оси крестьянской телеги, груженной грубо сколоченными ящиками, и лейтенант поморщился. Пожалели дегтя, черти бородатые! Оно, конечно, понятно — развалюха одноразовая и к вечеру сгодится разве что на костер. Но до чего же противный звук!

— Где ставить, ваше благородие?

— Займетесь разметкой, Денис Васильевич?

Капитан-лейтенант кивнул, указал ближайшему казаку на охапку заостренных колышков, сам взял большой деревянный молоток и отправился указывать места закладки фугасов. Самое командирское занятие, тем более кому, как не флотскому офицеру, на корабле ночующему чуть ли не в обнимку с пушкой, разбираться в артиллерии? Ну, не то чтобы всеобъемлющие знания, но нет в дивизии иных специалистов. Рассчитать зону поражения при ракетном залпе? Вот тут любой сержант справится, но предположить, где французы могут расставить свои орудия… Следовательно, Денису Васильевичу и карты в руки.

А Нечихаев занялся минами. Несколько человек копали ямки, а сам лейтенант осторожно укладывал в них ящики, вставлял запал и засыпал взрывное устройство, оставляя снаружи торчащие металлические усики, возвышающиеся над землей на пару вершков. Жалко только, порох дрянной, трофейный, но, даст бог, его силы хватит для отправления в короткий полет разнообразного каменного и железного хлама, в избытке присутствующего в фугасе. А там, где колышки повязаны белой ленточкой, можно не жадничать — малую толику «чертова зелья» производства заводов княгини Лопухиной удалось выпросить у запасливого Александра Никитича Сеславина, и в сих местах Наполеоновых пушкарей будут ожидать особо неприятные сюрпризы. Впрочем, им никто и не обещал выстланных красными коврами и розовыми лепестками дорог. Как однажды выразился государь Павел Петрович: «В России жестко стелят, а спать еще жестче».

— Михаил Касьянович, вы не могли бы отвлечься на некоторое время? — Отец Станислав стоял у крайнего колышка, не решаясь ступить на размеченный под минное поле участок, и всем видом своим выражал крайнее отчаяние. — Извините, что помешал, но обстоятельства таковы, что без вашего вмешательства никак не разрешить. Понимаете, в чем дело…

— Подождите, святой отец! — Мишка обернулся к казачьему уряднику: — Справишься без меня, Абрам Соломонович?

— Да не впервой же. — Тот перекрестился двумя перстами и еще раз заверил: — Не извольте сомневаться, в лучшем виде сделаем.

— Буду надеяться. — Нечихаев отряхнул с колен приставшую пожухлую траву и поспешил к ксендзу.

Надо заметить, что католический священник в данный момент более напоминал сторожа хлебных складов где-нибудь в Тамбове или Воронеже, чем лицо духовного звания. Ранние заморозки заставили его надеть овчинный полушубок и меховую шапку, а висевший на плече старинный мушкет придавал картине дополнительную достоверность. Разве что небольшой медный образок, пришитый вместо кокарды, нарушал гармонию, а без него — вылитый русский мужик.

— Слушаю вас, пан Станислав. И здравствуйте.

— И вам здравствовать, господин лейтенант. — Ксендз замолчал, немного помялся и решительно перешел к делу: — Видите ли, Михаил Касьянович, я столкнулся с некоторыми трудностями, разрешить которые самостоятельно никак не могу.

— Да? И каковы же они?

— Ко мне обратились с просьбой о проведении молебна, и так как батальонный священник отец Михаил находится на излечении после ранения…

— Такие вопросы находятся в ведении вышестоящего командования, пан Станислав, — перебил Нечихаев. — Обратитесь по команде.

— К кому? Наш отряд является самостоятельной войсковой единицей, а Денис Васильевич, как его командир, еще вчера ответил, что не намерен влезать в межконфессиональные… хм… дальше он сказал совсем грубо.

— При чем здесь эти… межконфессиональные?

— Так я же католик!

— Давно? Ах да, извините.

— Вот! — Ксендз поднял указательный палец как доказательство неизвестно чего. — Но люди перед решительной битвой желают исповедаться и причаститься, так что отказывать им в этом — большой грех.

— Определением степени греховности занимается Священный синод, пан Станислав, а у нас регулярная армия. Вы хоть и состоите в ополчении, но в соответствии с приказом светлейшего князя фельдмаршала Кутузова…

— Так точно, господин лейтенант, здесь армия! Потому соблаговолите принять рапорт.

— Что это? — Нечихаев с подозрением взглянул на сложенный вчетверо лист бумаги.

— Прошение о зачислении на вакантную должность отрядного священника и обязательство проводить богослужения по православному обряду установленного образца.

— Даже так? — Мишка забрал бумагу, развернул и пробежал взглядом по выписанным каллиграфическим почерком строчкам. — Простите, а что обозначают слова «а также муллой из расчета одной пятой оклада денежного содержания»?

— Так ведь у нас четверо гусар татарского происхождения, господин лейтенант. Как можно оставить их без Божьего слова?

— Вы владеете арабским?

— Зачем? Ведь они, слава Господу, русские татары, а не турецкие, значит, могут молиться по-русски.

— Интересный подход к делу, пан Станислав. Иезуиты просто обзавидуются.

— Мнение этих завистников меня не интересует. Так подпишете рапорт, Михаил Касьянович?

— Под вашу личную ответственность. И сразу после принятия православия непосредственно вами.

— Разумеется, господин лейтенант, разумеется… Разрешите приступить к выполнению обязанностей?

— Идите! — Мишка улыбнулся, когда ксендз четко повернулся через левое плечо и звякнул шпорами на великоватых, видимо, снятых с француза, сапогах.

Удивительные люди, эти поляки! Каждый в отдельности — милейший и толковый человек, храбрый вояка, а как народ вообще — сволочь на сволочи. Парадокс…

Утро следующего дня.

До похода в эту дикую Россию полковник Жак Ашиль Леруа считал себя удачливым человеком. Не каждому удается за столь короткое время пробиться из самых низов, превратившись из ученика парижского цирюльника в офицера гвардии, отмеченного благосклонностью Великого императора всех французов. Впрочем, и после фортуна не обделила вниманием своего баловня, чему подтверждением служит полк, отданный под его начало. Неплохая карьера в двадцать семь лет! Правда, прежний командир, сожженный местными пейзанами вместе с домом, где остановился на ночлег, был еще моложе.

Да, удача никуда не ушла. Но боится приближаться, ходит где-то стороной, опасаясь русских партизан, и более не приносит подарков. Сколько в строю солдат, совсем недавно бросивших к ногам прекрасной Франции почти всю Европу? Не больше восьми сотен, и это в лучшем случае. Каждую ночь пять-шесть человек умирают от болезней, и не иначе как Божественное вмешательство удерживает ропщущих гвардейцев от бунта. Или осознание того, что поодиночке точно не выжить — летучие отряды преследуют отступающую Великую Армию, и горе отставшим!

Разве так воюют, господа? Эти дикари отказываются соблюдать правила и приличия цивилизованной войны — добивают раненых и вешают офицеров… разумеется, не своих. Ночью в костер запросто может упасть брошенная из темноты граната, а в светлое время по походным колоннам то и дело стреляют одиночные разбойники, что при меткости и дальнобойности русского оружия наносит значительный ущерб.

Гвардия меньше всех страдает от лишений — она окружена заботой и повышенным вниманием Великого императора. Даже съестные припасы поставляются в первую очередь. И пусть это конина, благо перевод Польского корпуса Понятовского из кавалерии в пехоту позволил забить на мясо лишних лошадей, но все равно еда. В других полках тяжелее — по слухам, среди саксонцев и баварцев появились случаи людоедства, за что командиры этих частей осуждены и расстреляны. А что же начнется зимой?

Русские во всем виноваты! Их трусость не позволяет решить дело одним генеральным сражением. Разве можно уклоняться от битвы? Это же неблагородно, господа! За четыре месяца войны не случилось ни одного правильного боя даже с арьергардом Кутузова. Дикари жгли за собой мосты, устраивали минные ловушки в удобных для наведения переправы местах. Огрызались ракетными залпами… Негодяи!

А сейчас препятствуют возвращению на зимние квартиры. Как хочется снова оказаться в Польше! Та страна в незапамятные времена испытала благотворное французское влияние, не зря же один из Валуа был их королем, а народец хоть и немногим отличается от зверей, но послушен и угодлив. Гордые шляхтичи почитают за честь знакомство с гвардейским офицером, а их прекрасные жены и дочери готовы согреть постель за сущую безделицу. Да, польские женщины чрезвычайно дешевы…

Громкий взрыв, раздавшийся в голове колонны, заставил полковника вздрогнуть и оторваться от мечтаний. Он пришпорил коня и поспешил к месту происшествия. Одна из немногих оставшихся привилегий — передвигаться верхом, когда подчиненные идут на своих двоих.

Воронка от сработавшего на дороге заряда не произвела впечатления, кивером можно накрыть, но последствия… Человек пятнадцать насмерть и еще несколько посечены осколками так, что полковой лекарь, успевший прибыть раньше командира, стоит с бледным видом и разводит руками. Да тут и так ясно — с ранами в животе или оторванными ногами долго не живут.

— Что случилось?

Ответить на вопрос смог только пожилой капрал, зажимающий ладонью рассеченную щеку:

— Бревно лежало, господин полковник, вот наш командир и приказал…

— Где он?

— Там! — гвардеец указал в сторону убитых. — Его первым и… Все собственным примером показывал.

— А нужно было головой думать, — рассердился Леруа. — За полчаса перед нами здесь прошли неаполитанцы, так откуда могло взяться бревно?

— Эти обезьяны могли с собой нести, — возразил капрал. — Где-нибудь украли, а как сил не хватило, так и бросили.

— И столько времени таскали?

— Там же воры все до единого, господин полковник, они что угодно утащат.

— Свиньи!

— Так точно, господин полковник! Разрешите похоронить мертвых?

— Нет! — Леруа отвел взгляд. — Мы и так не успеваем.

Тремя часами позже.

— Успеем пообедать до отхода на позиции, Михаил Касьянович?

— Почему бы нет? — Мишка Нечихаев достал из кармана часы на тонкой стальной цепочке и щелкнул крышкой. — Война войной, а обед по распорядку. Полевая кухня будет с минуты на минуту. Собственно, не она ли вон там едет?

Действительно, запряженное невозмутимым мерином по кличке Эгалитэ, дымящее на ходу сооружение показалось на опушке, а повар в белом колпаке и фартуке поверх полушубка приветственно махал здоровенным черпаком. И чему радуется, болван? Неужели в этот раз получилось не пересолить и надеется избежать мордобития?

Бывший предводитель шляхетского ополчения пан Сигизмунд Пшемоцкий, ныне носящий имя Сергея Андреевича Ртищева, ожидал прибытия кашеваров с куда большим, чем у Нечихаева, нетерпением. Он до сих пор не мог привыкнуть к количеству полагающейся русскому солдату пищи и не понимал некоторых претензий к ее качеству. Зажрались господа гусары и казаки, ей-богу. Не приходилось им в Велик День разговляться куском черствого хлеба, запивая его прокисшим еще перед Рождеством домашним пивом. Да половина вольной шляхты душу заложит за фунт мяса в неделю, а эти морду от лосятины воротят. Свинина, видите ли, нежнее… А курицу, спасенную от естественной смерти путем отрубания головы, не пробовали? Да на семью из двенадцати человек?

Тем временем кухня благополучно миновала линии окопов по оставленному проходу и, брякая какими-то железками, подкатила к палатке командира отряда.

— Ваше благородие, извольте снять пробу! — прокричал повар.

— Чего разорался? — Денис Давыдов появился совсем с другой стороны и выглядел раздраженным. Толстая папка в руках объясняла состояние капитан-лейтенанта — он от всей души ненавидел бумажную работу, делая исключение лишь при написании стихов. — Михаил Касьянович, возьмете на себя сию почетную обязанность?

— Не откажусь, — Нечихаев вытащил из-за голенища простую деревянную ложку. И обратился к бывшему поляку: — Составите компанию, Сергей Андреевич?

Кормили сегодня неплохо. Густые щи из свежей капусты с лосятиной (а нечего было сохатому на минное поле забредать), пшенная каша с ней же и свиными шкварками, а в довершение всего — чай с медом и в придачу к нему кус ржаного хлеба с салом и черничным вареньем. Последнее блюдо показалось странным, но отменный аппетит лейтенанта Нечихаева убедил младшего сержанта Ртищева в обратном.

— Европа живет впроголодь от своей ленивости, — глубокомысленно заметил Мишка, приканчивая добавку.

— На чем же основаны ваши выводы, Михаил Касьянович?

— После хорошей еды всегда в сон клонит, так?

— Так.

— Вот они и боятся, что народец ихний вместо работы в спячку завалится. Экономия опять же…

— А у нас?

— А у нас спать некогда, иначе самих сожрут. Ну что, готовы к ратным подвигам?

— Котелок бы помыть.

— Оставьте. Живы останемся, так опосля и приведем посуду в должный порядок, а если нет… Зачем тогда сейчас утруждаться? Скоро в бой, а мы уставши! Непорядок.

— Интересная мысль.

— Привыкайте. Вы же неделю как русский человек, Сергей Андреевич, так что пора.

— Так-то оно так, — хмыкнул бывший поляк и аккуратно протер котелок корочкой хлеба, которую потом отправил в рот. — Но вы неправы, Михаил Касьянович.

— В чем?

— Звание русского человека для меня вовсе не означает возможность прикрыть им собственное свинство. А стоит дать себе небольшую поблажку… Как дорога в десять тысяч верст начинается с маленького шага, так и путь к чистоте душевной лежит через чистоту телесную. Ну, или можно начать с чистоты котелка.

Ошарашенный столь глубокими рассуждениями, Нечихаев лишь помотал головой, отгоняя видение светящегося нимба над одухотворенным челом недавнего польского шляхтича, и, не вступая в полемику, поспешил скрыться в командирской палатке. Что там за бумаги принес Денис Васильевич?

— Вот, Миша, полюбуйся, какой подарок прислали нам из Ставки главнокомандующего! — Давыдов бросил папку на походный столик. — Умнее ничего не придумали.

— Что там, Денис?

Наедине они давно перешли на «ты»: в военное время разница в возрасте сглаживается, и образованные люди отбрасывают излишние условности. Это в купеческой или мещанской среде царит атмосфера чопорности и искусственной вежливости, вызванная стремлением подражать так называемым светским манерам, а у боевых офицеров все проще.

— Прислали портреты французских военачальников, которых желательно взять в плен.

— Живыми?

— Разумеется. Какой же из покойника пленник?

— А зачем? — Мишка взял за уголок листок с изображением украшенного роскошными бакенбардами генерала. — Французом больше, французом меньше… Пуля дура, и она не выбирает, кого продырявить.

— Распоряжение государя императора, — пояснил Денис Васильевич. — Не все заслуживают быстрой и милосердной смерти, и кое-кому предстоит ответить за совершенные преступления.

— Какие?

— Развязывание войны, например, или… — Далее Давыдов прочитал по бумажке: — «Нанесение ущерба экономике и сельскому хозяйству, осуществленное группой лиц по предварительному сговору с привлечением вооруженной силы».

— Тут вышка светит! — подхваченное от светлейшего князя Кутузова выражение пришлось как нельзя кстати.

— Это точно, — кивнул капитан-лейтенант. — Ну что, пойдем немного повоюем?

— Можно и много.

— Тут уж как получится. Строй людей, Миша.