Пролог

Славель. Наши дни

Густой, почти черный чай мощной струей ударил в донышко чашки, и попавшие под водопад чаинки закружили свой вечный вальс. Медленно и немного грустно. Откуда взялась эта грусть, Николай не знал, только предчувствие чего-то необычного щемило сердце и заставляло его биться быстро-быстро, отдаваясь легкой дрожью жилки на виске.

Чаепитие в жизни русского человека вообще, и Коли Шмелёва в частности, — это не просто утоление банальной жажды. Это особый ритуал, можно даже сказать, традиция. Ну, куда там японцы со своей чайной церемонией суются. Ерунда все эти церемонии. Ну, представьте сами, какая-то мойша месит веником в фарфоровом блюдечке, пока оттуда пена не пойдет. Там же все остынет, пить-то нечего будет. Разве что этот самый веник облизать. Может, конечно, не мойша, а гейша чай готовит. Но в этом Коля уверен не был и, кроме японой матери из их мифологии, ничего не помнил. Японцы вообще народ странный и пониманию нормального человека не поддающийся.

А настоящая русская чашка для чая должна представлять собой сооружение монументальное, вместимостью никак не менее полулитра. Сам чай чтоб цвета мореного дуба, горячее адского пекла и вулканической лавы. От такого напитка все болезни в организме корчатся в страшных муках и, померев наглой смертью, сваливают прочь… Да в общем, какая разница, как сваливают, главное — результат.

После утреннего чая особенно вкусной кажется первая сигарета. Теплая погода позволяла выкурить ее на балконе, уютно развалившись в продавленном кресле и закинув ноги на перила. Погода позволяла, но мешала целая связка тощих прутиков. Не далее как вчера они были привезены с рынка, где ушлыми продавцами были нагло обозваны саженцами. Может, так оно и было. Но вот из-за них пришлось просыпаться так рано утром. Даже не утром, еще полноценная ночь на дворе.

Но когда-то и где-то Коля читал, что деревья, посаженные на рассвете, приживаются лучше и растут быстрее. Сам Шмелёв в агрономии ни ухом ни рылом и из всего сельского хозяйства хорошо знал только самогоноварение, поэтому к подсказке специалиста отнесся с уважением. К тому же в журнале была и фотография ученого — лысый, в очках и с бородой. Именно так и должна выглядеть настоящая интеллигенция.

Себя же Николай к интеллигентам не относил, несмотря на высшее образование, и вид имел соответствующий — ростом выше среднего (сантиметров на двадцать пять), в плечах примерно половину того, временами добрые глаза и чуть рыжеватые усы. Да еще кулак потомственного кузнеца размером с пивную кружку.

В приоткрытую балконную дверь с кухни потянуло чем-то очень вкусным — у плиты уже колдовала жена. Коля просунул нос чуть не на средину кухни. Это не нос такой большой, просто квартира маленькая:

— Что у нас на завтрак?

— А на завтрак у нас блины.

— Опять?

— А что, не нравятся? Тогда сам себе готовь, — парировала замечание дорогая супруга.

— Это с какой стати? — удивился Николай. — А зачем я тогда вообще на тебе женился?

— Не знаю про женитьбу, а вот твоя самодеятельность мне не нравится!

— Что значит — самодеятельность?

— То и значит. Все сам да сам стараешься делать. Аж перед соседями неудобно. Ну что ты за бизнесмен такой, весь в стружках да цементе? Все нормальные люди давно бы уже бригаду молдаван наняли.

Коля хмыкнул в усы:

— Вот ты про что. Ну, я же не виноват, что у меня руки из правильного места растут в отличие от тех же соседей. Десять лет работы в кузнице бесследно не проходят.

Татьяна только вздохнула.

— И опять пешком?

— Да пусть «Пчелка» отдохнет хоть в выходные. Совсем загоняли бедолагу. К тому же по дороге пива куплю. И потом, полтора километра просто в удовольствие пешком прогуляться.

— И саженцы пешком понесешь? Вон сосед даже за хлебом на внедорожнике едет.

— И это хорошо? Тем более его задницу, кроме как на полном приводе, и не увезешь!

— Да что тебе его задница? Лучше в зеркало на себя посмотри. Длинный, тощий, смотреть страшно.

Коля бросил взгляд в пыльное зеркало, зачем-то вместо помойки вынесенное на балкон. Изображение критически оглядело хозяина, но не отвернулось. Вполне приличный вид! Разве что слегка худощавое лицо. Но кто сказал, что для красоты щеки должны на грудь свисать?

Но без ответа критику, тем более несправедливую, оставлять не стоит.

— А ты меня кормить нормально пробовала? Или ты называешь нормальным питанием свою вегетарианскую стряпню?

— Мясо — это мертвые трупы зверски убитых животных.

— Угу, — кивнул Николай. — А что, бывают еще и живые трупы?

Татьяна возмущенно брякнула сковородкой:

— Ты ничего не понимаешь! Поедание мяса вредит твоей карме!

— Наплевать, лишь бы чакры не отвалились. Но если на ужин не приготовишь хотя бы щи — домой не вернусь.

Много ли надо времени на сборы бывшему гвардии сержанту? Натянул старые джинсы, свитер, любимые растоптанные кроссовки, и вперед. На плечо сумку с обедом, пару пачек сигарет по карманам, хворост под мышку, и через пять минут Николай уже весело спускался по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки.

Но хорошее настроение быстро было сбито удушливой вонючей волной, поднимающейся снизу. К большому сожалению, эта волна несла с собой не менее ароматную пену. Навстречу пытался карабкаться по лестнице уже неделю не просыхающий сосед. Судя по запаху, он не просыхал и снаружи тоже.

— А, Никола! — обрадовался он неизвестно почему. — А я вот думаю…

— Ты еще и думать умеешь? — совсем не вежливо удивился Николай. С таким трудом появившаяся соседская мысль растерялась и скрылась в неизвестном направлении мелкими перебежками. На морде появилось искреннее недоумение. Скорее всего, оно забрело на эту морду совсем случайно.

— Да я же… ну, значит, эта… А выпить будешь? — Из карманов неожиданного благодетеля торчали горлышки нескольких бутылок.

— С тобой, что ли, геморроем непарнокопытным? — Пить бормотуху на лестнице никогда не входило в жизненные привычки Шмелёва, к тому же с утра даже от коньяка бы отказался.

— Это почему непарнокопытным?

— Да это так, к слову. — Сегодня Николай был крайне миролюбив. — Я ж у тебя, козла, копыта не пересчитывал. Вот зубы могу запросто.

— Ну, ведь я же выпить предлагаю. — Тяжелая работа остатков мозга сопровождалась подмигиванием и причмокиванием. — Это же бесплатно! Халява! Ты что — не русский?

Тяжелый удар ногой в грудь расплескал мецената по стене. Влажно хлюпнули разбитые бутылки. Коля перепрыгнул образовавшуюся лужу и бросил на ходу:

— Я тут вообще единственный русский. А ты, зараза, недобитый монголоид. И, не приведи господь, еще раз мне на глаза попадешься… Прибью без всякого Куликова поля.

Вконец разобиженный благодетель молча дождался, когда за Николаем захлопнется дверь подъезда, и лишь тогда прокричал вослед:

— Да чтоб ты сквозь землю провалился!

Ходу до Колиной новостройки всего полчаса. Этот дом был бережно лелеемой мечтой семьи Шмелёвых уже многие годы. Осталось совсем ничего, и даже планировали по осени справить новоселье. А что? Фирмочка у Коли хоть и микроскопическая по нынешним меркам, но вполне успешная и стабильная. И пускай нет на счете в крутом банке «лимона» баксов — на хлеб с толстым слоем масла вполне хватает. А излишки лучше не в банках держать, пусть даже в самых надежных — трехлитровых. Так что к осени точно переселимся.

Можно бы и раньше, но всё приходилось делать самому. Родные братья предпочитали нагуливать сало на диванах и вдохновенно рассуждать о пользе физического труда на свежем воздухе. Николай и не просил о помощи, привык рассчитывать только на свои силы. Вот сын подрастет, и тогда… Пока же стройка отдавалась болью в сломанных в прошлом году ребрах, когда свалился с крыши с листом шифера. Ладно, что уж теперь…

А воздух был настолько пропитан запахами трав, что его можно было заваривать вместо чая. И тишина… Вроде и город под боком, но прямо за огородом начинаются заливные луга, тянущиеся до самой Шолокши и дальше.

— Самая маленькая работа начинается с большого перекура, — произнес Коля, устраиваясь поудобнее на непрогретых с утра сосновых досках, приготовленных для обрешетки крыши еще с прошлого года.

С высоты были хорошо видны уже цветущие кусты смородины, ровные грядки клубники, дубовые листочки на яблоньке, посаженной в прошлом году…

— Какие дубовые? Охренели? — бормоча проклятия, Коля бросился за лопатой.

Ладно, хоть соседи не видят. Спят еще. Вот бы посмеялись над новоявленным мичуринцем. Взявшись одной рукой за верхушку деревца, он, как мечом, ударил под корень. Грохнуло так, что заложило уши.

— Бомба! С войны осталась, — успел только подумать.

Лопата провалилась, как будто ее кто-то дернул снизу, и Николай, не разжимая рук, стал падать. И вдруг опять грохот, звон в ушах, и все закрыла яркая вспышка.

Ближайшие окрестности Славеля.

Далекое прошлое. Или не прошлое, но тоже далекое

Широкая тропинка плавными изгибами сбегала с высокого холма в луга. Слушая на ходу рано проснувшихся, а может, и не засыпавших соловьев, по ней шел человек с объемистой котомкой за спиной. Кузнец Серега был сосредоточен на дороге и своих мыслях. Просьба князя Юрия Всеволодовича была четкой и ясной и не допускала других толкований. Вот и пришла пора расплачиваться по старым долгам.

Долг же перед князем выражался не в деньгах и был таков, что любая просьба становилась приказом. Причем исходящим от самого себя.

Пару лет назад князь Юрий решительно отмел от Сергея серьезные обвинения в колдовстве и волхвовании. Последний грех при настоятельной опеке славельского митрополита Саввы вполне мог довести до сожжения.

— С нечистой силой кузнец знается! — вопил пастырь, картинно воздев руки к небу. — За знания антихристовы душу погубил свою!

— Да ты на него глянь, — отсмеивался князь. — Откуда же ему чистым быть. Дни и ночи в кузнице. И силой его бог не обидел.

После долгих и продолжительных дебатов на богословские темы святому отцу в самых понятных выражениях были даны пояснения. Что, дескать, своих дармоедов по монастырям может хоть в копченом виде к пиву подавать, а лучшего кузнеца-оружейника не тронь.

А вчера попросил князь меч сделать. Да чтоб не простой был, а меч-кладенец. Знал старый черт, что спрашивать. Из седой старины пришла легенда о теплом железе.

Много сказано о железе небесном. Падает оно с небес единый раз за сотню лет. Да речь сейчас не о нем. Теплое железо из земли будет, от самой ее крови. И по доброте своей самой земле и подобно. Лемехом теплым землю вспахать — уродится поле такое, что и за пять лет на другом не вырастет. Топором теплым дом срубишь — до конца веков простоит без гнили и плесени.

Но особо свои свойства проявляет в мечах да кольчугах. Доспех из него в лютую стужу греет и усталость снимает. Меч же такой лебяжий пух на лету рубит и сквозь камень дикий, как через масло, проходит. Но сохраните, Боги, с тем оружием худое дело затевать. На свой меч натыкались лиходеи невзначай, а кольца кольчужные да пластины бронные сами копье да стрелу притягивают и у них на пути расступаются.

Помнят о том лишь немногие оставшиеся в живых волхвы, да у кузнецов-умельцев иногда семейная тайна по наследству перейдет. А Серега и был тем самым последним славельским волхвом. Мудрым старцам, передавшим ему знания, до сих пор икалось на том свете. В тридцать лет рановато уходить в пещеры для постижения новых истин, и вообще был предпочтительней путь волхва-воина. Какой же кузнец откажется показать свое произведение в деле?

В здоровенном детине трудно заподозрить служителя запрещенных церковью богов. Другое дело, что не хотелось скрывать этого, и лишь при явном попустительстве князя сохранялось шаткое равновесие, изредка прерываемое нападками митрополита. Частенько в своих проповедях он проходился насчет колдунов проклятых и волхвователях злокозненных.

А сейчас Сергей торопился по утреннему холодку. Успеть нужно до зари к святому дубу. Это все, что осталось от большого святилища росских богов — мало кто о них помнил. Сменил народ дедовскую веру (все мы Стрибожьи внуки) на оковы… пусть не рабские, такие слова даже митрополит в проповедях не скажет, но все же…

Для кузнечного горна нужно будет срезать веточку с дуба, что растет в трех верстах от Славеля. Говорят, что прадеды помнили этот дуб раскидистым великаном, а до них еще многие поколения. Толковали даже, что это — то самое мировое дерево, что миры связывает, наш и тот. Ну, вирий который. Подходить к тому древу всякий опасался. А ну как спустится из светлого вирия что-нибудь непотребное, расхлебывай потом киселя на десять верст, старых-то богов новая вера демонами назвала. Свои священники так, конечно, не скажут, чтут традиции, но наводнившие княжество грекосы вовсю уже орут…

Сам Серега былых богов не боялся и даже рассчитывал на их помощь. Лишь с Перуном можно ковать теплое железо. Конечно, не собственноручно бог бросится на помощь и, поплевав на ладони, ухватит пудовое ковадло. Хотя и неплохо бы. Только и без этого Перун своим незримым присутствием направит руку кузнеца.

Потому и владели тайной теплого железа последние волхвы. Кто же еще обратится к демонам древней веры? А волхву Перун вроде бы и родственник. Если что, то и дубиной можно болвана приласкать. Болван — это вообще-то не в похабном смысле, а в том, что обозначается румийским словом «статуй». Той еще гадостности словечко, будто неведомо, что проклятые грекосы им обозначают.

Вот и дуб заветный ветвями покачивает, узнал родную душу. Пока солнце не взошло, надобно влезть повыше и с первыми лучами веточку срезать. Да высота особого значения не имела, все равно до верха не долезешь, как ни старайся, но побыть чуть ближе к своим богам хотелось.

Серега вынул из сапога еще прадедовский нож, хорошей стали и заговоренный. Хотя для волхвования применялся особый, каменный нож. Но покажите того дурака, что будет дуб каменюкой пилить, лучше уж сразу грызть зубами. Не стоить слепо следовать заветам предков, когда своя голова на плечах.

…Страшный гром и ослепительная вспышка. Казалось, что небо обрушивается на голову со своей высоты. Все закачалось, под ногой что-то хрустнуло, и кузнец полетел вниз, запоздало жалея, что так высоко забрался.

«Почему же старые боги не приняли мои молитвы? — подумал кузнец, не открывая глаз. — Правда, и ругался я, сверзившись, почище учителя румийской грамматики. Не то что Перун — кикиморы в соседних болотах месяц икать будут».

От благочестивых раздумий Серегу отвлек незнакомый голос:

— Эй, куда я попал?

Волхв с трудом открыл один глаз, другой заплыл от удара об ветку. Или то была чья-то лопата? Рядом, на коленях, стоял странный рыжеусый парень с перекошенным на сторону лицом. Он-то откуда здесь взялся? И одет непонятно — рубашка даже срам не прикрывает. Вязаная, но в одну нитку, словно кольчуга у экономных франконцев. Красоты много, а толку… Не только саблю булгарскую не удержит, но и хороший комар ее насквозь прокусит. А порты синие, линялые, совсем смешные — швы наружу торчат, а причинное место вообще желтыми нитками выделено. Хвастается?

— Так где я все же? — опять пытает. Но речь вроде бы русская, и часто маму поминает, когда за бока хватается. — А ты тоже не местный?

— С дуба я рухнул, — пояснил Серега. — Вот с этого.

— Тогда понятно. И я с него. А чего тогда наверху не встретились?

— Так вниз же летели…

— Ага… А где мой дом?

— Какой?

— Ты чего, дурак? Говорю же — мой дом.

— Не было здесь никаких домов. Кто же так далеко от города селится в одиночку?

— Ничего не далеко, полтора километра всего… Постой, а микрорайон где?

— Странное название, в нашем княжестве сроду таких не бывало. Может, ты из Новградска?

— Нет, славельский я. Ой… какого такого княжества?

Долго еще любопытные сороки смотрели на двух парней, сидевших в тени священного дуба и оживленно о чем-то разговаривавших. То один, то другой собеседник порой вскакивал и размахивал руками, преимущественно покручивая пальцем у виска. Изредка оба прикладывались к большой ведерной фляге, непременному атрибуту всякого волхвования. Только ближе к полудню угомонились, поднялись и быстрым шагом пошли по тропинке в сторону Славеля.

 

Глава 1

Наутро Коля Шмелёв неторопливо мерил шагами высокую и светлую горницу. А что еще оставалось, если хозяин куда-то спозаранку пропал, а голова невыносимо трещит после вчерашнего культурного шока? Мягкий туранский ковер глушил звуки, а медвежьи шкуры на широких лавках приглашали прилечь, отдохнуть, забыть про новый мир со всеми его непонятностями. Но Николай не поддавался, продолжая наматывать круги, — так лучше размышлялось.

Да, хорошо заметно, что не бедствует мастер. Волхвованием в нынешнее время, кроме неприятностей, ничего не заработаешь, а кузница прокормит. Видно, не врал вчера в подпитии, что он — лучший кузнец на все окрестные княжества и старинными секретами владеет. Хвалился, что любой чужой клинок пополам перерубит своим мечом, а дамасские, те, как лучину, вдоль строгает. Вот и сундук под окошком стоит, наверняка Серега там лучшие произведения хранит. Заглянуть?

— Я только погляжу, — договаривался Коля с совестью. — Даже руками ничего трогать не буду.

Крышка, окованная толстыми железными полосами, открылась неожиданно легко. Видимо, часто пользуются, вот и петли хорошо смазаны. Из сундука, испуганно взвизгнув, выскочил рыжий мужичок маленького роста. Совсем маленького, чуть выше шмелёвского колена, и вопросительно глянул снизу вверх зелеными глазами с вертикальными, словно у кошки, зрачками.

— Кажется, с вечера должно остаться. Да, и все пройдет, — пробормотал Николай, отступая к столу и пытаясь нащупать за спиной посудину.

Но лекарство не подействовало — наваждение не пропало. Оно принюхалось, задвигало длинным носом и спросило тонким голосом:

— Романея?

— Не знаю, — честно ответил Шмелёв, не разбиравшийся в винах.

— Угостишь?

— Сгинь, нечисть! — перекрестился Коля, другой рукой нащупывая крестик на груди.

— Сам дурак, — обиделся мужичок. — Тимоха я, домовой здешний. Выпить дай?

— На. — Протянутый ковш с вином мелко-мелко дрожал. — Ты точно не нечисть?

— Не-а, — мифическое существо выдуло всю посудину единым махом и неторопливо, с занюхом, вытерло губы расшитым рукавом. — Чистый я, у меня половина родни — банники. А пошли, попаримся? Или к девкам? А то и совместить можно.

— Я бы не советовал, — раздался за спиной голос вернувшегося волхва. — Это врун, малолетний пьяница и к тому же не настоящий домовой. Так, стажер на полставки.

— И ничего не малолетний, мне в аккурат в этом годе двести стукнуло.

— Цыц! — прикрикнул Серега на домовенка. — Иди лучше по дому чем-нибудь займись. А еще раз пьяного на рабочем месте увижу — посажу в лапоть и отнесу в церковь. Ты меня знаешь.

Тимоха побледнел и вылетел из горницы. В буквальном смысле вылетел, не касаясь пола босыми когтистыми ногами.

Николай тоже решил повременить с лечением.

— А что, это действительно домовой?

— Действительнее не бывает. Их сейчас гоняют везде, вот у меня и прячутся. И все при деле — кто молотобойцем в кузне подрабатывает, кто вот по хозяйству. Волхву мыть полы невместно.

Через неделю вынужденного безделья, заключавшегося в штудировании толстенных фолиантов из того самого сундука, Шмелёв окончательно озверел и попросил листок бумаги и карандаш. Домовые в доме есть, так вдруг и карандаш где завалялся?

— Зачем? — удивился кузнец. — Лучше запоминай, что я тебе читаю. И сам учись.

— Буквы непривычно написаны. Да и скучно. Вот скажи, на фиг мне знать родословную твоего князя до двенадцатого колена?

— Знание — сила!

— Я вчера того солдатика не знанием, а кулаком утихомиривал, — хмыкнул Николай, потирая ободранные костяшки.

— Не солдатика, а отрока княжьего, неуч, — укорил Серега. — Почто его свиньей обозвал?

— А нельзя было?

— Нельзя! — сурово отрезал волхв. — Собакой — еще куда ни шло. А лучше псом. Свиньей — не по чину, так только купца какого…

— Какие все нежные!

— Какие есть! Пока твердо все не заучишь — на улицу не пущу.

— Ладно, не больно-то и хотелось, — согласился Шмелёв. — Но бумагу-то дай.

— Бумаги у меня нет, ее из страны Син за большие деньги привозят. Могу предложить египетский папирус тьмутараканской выделки и гусиные перья местного производства. Пойдет?

— Давай, что уж с тобой поделать, — Коля подгреб к себе брошенный на стол свиток. — Вот посмотри, какая у меня идея появилась.

Серега внимательно следил за причудливым танцем пера и громадными кляксами, сие действо сопровождавшими.

— А, по-моему, это хрень, — заявил он после некоторого раздумья. — Конструкция сия работать не будет.

— Пушка ему не понравилась, — проворчал оскорбленный в лучших чувствах Николай. — У тебя среди золотарей связей нет?

— Так вот ты ее чем заряжать собрался! — восхитился волхв. — Хорошо придумано. Лезет, значит, злой половец на стену, а тут прямо в рожу благовония летят. Какой уж тут приступ…

— Ты лаптем не прикидывайся, мне селитра нужна. Знаешь, что это такое?

— Знаю, мне положено быть мудрым. И даже знаю, для чего нужна. Ты, Коля, не огорчайся, но первые огнестрелы у нас еще мой прадед лет сто назад испытывал.

— И чего?

— И ничего. Пыхтит, воняет и плюется на двадцать шагов. Срамота, одним словом. У меня в кузне до сих пор три штуки валяются. Все никак руки не дойдут на переплавку пустить.

— Подари, а?

— Зачем тебе?

— Сделаю порох, стрелять будем.

— Так у прадеда не получилось.

— Ну и что? Он экспериментатор, а у меня послезнание.

Серега пожал плечами:

— Как хочешь…

…Город тем временем жил своей собственной жизнью, не обращая внимания на странного пришельца из другого мира. Все так же весело шумел торг на широкой площади под кремлевскими стенами, так же горланили на десятках языков заморские купцы, прекрасно понимая друг друга без переводчиков. Вот в тихом закоулочке спокойно и беззлобно били ногами пойманного вора, а городская стража дожидалась, когда избитого жулика можно будет забрать и бросить в поруб.

Над Славелем плыл колокольный перезвон множества церквей, созывая народ к вечерне. И никто даже представить не мог, что в кузне на берегу Шолокши творится История. Именно так — История с большой буквы.

Благолепие нарушал лишь легкий матерок волхва-кузнеца:

— Одни убытки от тебя, — ворчал он, чихая от растираемого в порошок древесного угля. — Деньги все на приправы твои чертовы ушли. По улице только ночью пройти можно, копоть уже не смывается. Перед людьми совестно.

— А не перед девками? Завтра баню топи, медведь, а не то блохи заедят. Готово? Перемешивай.

— Да перемешиваю, будь оно неладно. А блох у нас нет, чай, не в Европе живем.

В громадном чане варилось и выпаривалось до нужной кондиции отвратительное даже на вид месиво. На запах оно было еще гаже — селитру так и пришлось добывать у золотарей. В кустах сирени послышалось тихое шевеление и громкое сопение. Следом показалась конопатая физиономия домового-стажера.

— А я вам ужин принес. Не прогоните? — Из объемистого мешка одуряюще пахло жареным мясом и что-то заманчиво булькало.

— Чего уж там, проходи, — Николай попытался придать себе сердитый облик. Но было заметно, что забота домового его тронула. — Можно и перекусить после трудов праведных.

— Точно праведные, — фыркнул Серега в бороду. — Серой навоняли так, что любой дьявольские козни за версту почует. Но покушать можно.

У Тимохи были свои, довольно своеобразные представления о том, как полагается слегка перекусывать. Он сноровисто раскинул на траве белоснежную скатерть и ловкими движениями заправского фокусника начал доставать еду из мешка. Первым на свет появился здоровенный жбан с хмельным медом, вкус которого Коля уже успел оценить достаточно высоко. Почетный караул при нем составили три серебряные фляжки.

— Тридцатилетнее, из погребов самого Папы Римско-Авиньонского.

— Точно не греческое?

— Фуфла не держим!

Далее на скатерть был установлен деревянный поднос с жареным поросенком. В прошлой жизни Николай мог бы недели две им одним питаться. Но в чужой монастырь со своим самоваром не ездят, и потому перебирать харчами не приходилось. А кушанья все прибывали и прибывали.

— У тебя что, мешок безразмерный?

— Нет, — ответил Тимофей. — Обычный — самобраный.

— Какой? — переспросил Коля.

— Да самобраный. Дает все что попросишь, а если не съешь, так браниться начинает. Материться умеет на двунадесяти языках живых, а также в латыни изряден гораздо и арамейском.

— Ладно, убирай своего матерщинника.

— Сам дурак! — буркнул мешок, но сразу же заткнулся. Причем самым буквальным образом — сами собой завязались бантиком тесемки, и уменьшившийся в размерах кормилец запрыгнул к домовому в карман. Через некоторое время сонный голос произнес: — Догоняться вздумаете — будите, мигом организую.

— С понятием товарищ, — одобрил Николай. И вздохнул с ностальгией: — Картошечки бы жареной сейчас.

— Могу, — откликнулся самобраный друг. — Подумаешь, обычное заморское кушанье. Тебе в комплекте или как?

Коля немного подумал и махнул рукой:

— Давай в комплекте.

И не прогадал. В комплект входили громадная сковорода с требуемым продуктом, а также тонко порезанное розовое сало, мелкие, с детский мизинец, соленые огурчики, соленая же селедочка, обложенная кольцами лука и политая подсолнечным маслом, истекающая жиром семга, рыжики величиной не больше пуговицы, квашеная капуста с яблоками и брусникой, и венчала коллекцию литровая бутылка «Смирновской» со льда.

— Мешочек, — неожиданно севшим голосом позвал Шмелёв, — ты где водку взял?

— Не твое дело! — последовал вежливый ответ. — Комплексный обед.

— А может, там пара автоматов Калашникова завалялась?

— Нет, я только по пропитанию работаю. Узкая специализация.

На нет, как говорится, и суда нет. Коля с дрожью в руках хрустнул пробкой и разлил божественную жидкость по чарочкам. Серега настороженно принюхался к незнакомому продукту, резко выдохнул и профессионально выпил, занюхав рукавом.

— А ничего, хорошо пошла. Как наше сгущенное вино, только помягче будет.

— Разбавляют, наверное, — поддакнул Тимоха, но протянул емкость за второй порцией.

А после третьей в мудрую голову волхва пришло озарение:

— Слушай, Николай свет Васильевич, а чего нам самим-то дерьмо выпаривать, которое ты порохом именуешь? Мешок, а мешок, сможешь порох достать? Много?

— А его едят? — донеслось из кармана.

— Еще как едят. Тимоха, подтверди.

— Что, опять новые снадобья на мне испытывать?

— Надо, Тимофей, надо. А я тебе потом сапоги новые куплю.

— Со скрипом?

— Ага, и с серебряными подковами.

— Тогда ладно, — согласился домовой и вопросительно взглянул на Николая: — А какой просить-то? Который вкуснее?

— Пробовать нужно, — Коля пожал плечами. — Давай начнем с охотничьего, с бездымного.

Новое утро принесло новые заботы, правда, волхв предпочел от них самоустраниться. Он с удобством устроился на скамеечке, привалившись к стене кузницы, и читал толстый фолиант в деревянной обложке, обтянутой крокодиловой кожей, изредка делая пометки на полях свинцовым карандашом. Окружающий мир для Сереги перестал существовать. Даже то, что Коля доламывал единственную в хозяйстве телегу, кузнеца не интересовало.

— Чего нового пишут? — Николай отбросил кувалду, которая и была сегодня основным его инструментом, и присел рядом.

— Нового? Ничего, это же Плиний.

— Старший или Младший?

— Он был один. А вот Геродотов — два. Или даже три, если считать их папу, тоже историка не из последних.

— Надо же, — удивился Шмелёв, — а у нас считают наоборот.

— Вы там, у себя, все переврали и перепутали, — Серега засмеялся и закрыл книгу. — Вот лет пятнадцать назад тоже к нам попала одна из ваших, наверное… Все звала Армению открывать. Или Америку? Не помню точно, молодой еще был…

— И чего, открыли? — Коля от удивления даже позабыл про трубку, которую собрался закуривать. Сигареты у него кончились еще на прошлой неделе, но на торге у краснорожих купцов с перьями на голове удалось купить заморские травы, якобы лечебные. Но по вкусу — точно табак.

— Да ты кури, не стесняйся. Это мне питания дымом не положено, — махнул рукой волхв, но на всякий случай переложил фолиант подальше. — О чем я? Ах да… Америка. Ну, отправили туда несколько кораблей… С купцами, с товарами, с воями… И не нашли никакой Америки. Нету ее, а на том месте все та же страна краснокожих, что и всегда была. Обманула ведьма.

— А где она сейчас?

— Кто, та страна?

— Нет, попаданка…

— Да ее тогда же и сожгли.

— Ну вы и звери.

— Мы? — удивился Серега. — Ты бы знал, насколько наш народ терпелив. Когда она объявила себя верховной ведьмой — стерпели. Назвала князя Георгия Всеволодовича темным властелином — смолчали. Попыталась оженить на себе германского императора — плюнули и отвернулись. Но эта сволочь захотела научить княгиню лесбийской любви… Тут уже терпение лопнуло.

Николай прикурил от сохранившейся в кармане джинсов зажигалки, глубоко затянулся и с одобрением кивнул. Так ведьме и надо, поделом. Нет бы чего путное предложила, а прогрессорствовать, начитавшись женского фэнтези, — упаси Господь! Зато теперь стали понятны некоторые анахронизмы в разговорах волхва, да и остальных местных жителей. Вот оно, дурное влияние культуры будущего.

— Шеф, доделывать будем? — Из зарослей крапивы вылез домовой с парой старых сапог в руках. — Или мне сначала куртуазии пошить?

— Картузы, — поправил Николай. — Куртуазии — это гламур такой. А мне нужно во что-то порох насыпать.

— Вот оно что, — протянул волхв. — А я все гадал, зачем это Тимоха по помойкам лазает, сапоги собирает. Вот только мой дедушка без всяких картузов обходился.

— Чего он мог понимать в артиллерии? — возразил Шмелёв.

— А ты понимаешь?

— Нет, но у меня же послезнание. Что я, книжек не читал? Вот сейчас лафет доделаю, и к вечеру можно будет пушку испытывать.

Серега почесал затылок и промолчал. Сломанную телегу жалко, но лошади в хозяйстве все равно не было, и чем-то нужно пожертвовать во имя прогресса. Тем более, если в книгах написано…

К вечеру не успели, слишком много времени ушло на объяснения с соседями и уверения, что никто не видел пропавших сапог. И что волхвы не занимаются такой мелочью, как поиски пропавшей обуви. И за деньги не занимаются. Объяснились кое-как. А потом помогали Тимохе отрезать у добычи голенища и сшивать из них кожаные мешочки. А вот к утру ворота распахнулись, и из них вручную выкатили орудие, даже на вид выглядевшее очень грозным. Народу на улице по раннему времени не было совсем, а потому пушку доставили к кузнице без задержек.

— Ну чего, заряжаем?

— Давай сам, — Серега с сомнением посмотрел на медного монстра на колесах. — Нас с тобой не поубивает на фиг?

— А меня? — пискнул домовой.

— Тебя не жалко. Ну, так что, не убьет?

— Да вроде бы не должно. Но на всякий случай запал из-за угла поджигать будем, — Коля сунул в жерло картуз и плотно утрамбовал его обломком оглобли. Потом подумал и добавил еще один.

Волхв наблюдал за манипуляциями, не вмешиваясь в процесс, только глубокомысленно заметил:

— Не маловато заряда будет?

— Не знаю… Еще добавить? Это можно, Тимоха, давай.

Домовой протянул мешочек, и Коля забил в пушку и его, прикрыв сверху большим комком трепаного льна, заменившего пыж. А вместо свинцовой картечи из экономии воспользовались мелкими камнями и обломками кирпичей. Опять пыж… Ну вот и готово.

— Куда целить будем?

— Давай вот в ту ветлу на берегу. А не то зашибем кого-нибудь.

Некоторое время молча ворочали орудие, тщательно прицеливаясь. Не совсем, конечно, молча, — благодаря усердным стараниям Тимохи на линии выстрела оказывались то стоящие почти у самой Шолокши бани, то привязанные к лежащему бревну лодки, а то тяжелый купеческий струг, спешащий к славельской пристани. Наконец, правильное направление было выбрано.

— Давай факел!

— Сейчас, — Тимоха закончил обматывать просмоленной паклей длинную жердину и, просунув ее в окошко кузни, поджег от тлеющих со вчерашнего вечера углей в горне.

— Кто не спрятался, я не виноват, — Николай сам зашел за угол и оттуда дотянулся до запальника.

Порох выгорел с шипением и веселым свистом, но выстрела не последовало. Серега выбрался из-за поленницы, которую использовал в качестве укрытия, подошел к пушке и пренебрежительно сплюнул.

— А я предупреждал, что все твои огнестрелы — пустая блажь. Видишь, не работает?

— Кожа на картузы из голенищ пошла, — оправдывал неудачу Шмелёв. — Слишком толстая, сразу не прогорела. Нужно будет в следующий раз гвоздем проковырять.

Волхв пожал плечами и пнул орудие. Оно неожиданно легко развернулось на колесах, уперлось прямо в кузницу и оглушительно грохнуло. Бревенчатую стену снесло вместе с расположенным за ней горном, вышибло следующую, и потерявшие опору стропила с треском сложились, похоронив под крышей развалины. А сама пушка, пролетев шагов пятьсот, пробила навылет чью-то баню. Из нее почти сразу же выскочил длиннобородый толстяк и, прикрывая веником все свои красоты, стремительно побежал в сторону города. Выбравшийся следом через пролом седой дед никуда убегать не стал, только недоуменно крутил головой по сторонам, пытаясь найти причину столь необычного катаклизма.

— Все, Коля, доигрались. Чуть боярина Вечкана не ухлопали. Он у деда Михайлы свой прострел парил.

— Клин клином вышибают, — ухмыльнулся Николай. — Мы же его бесплатно вылечили. Скачет, будто новенький.

…Последствия испытаний не заставили себя долго ждать. Уже сразу после обеда, когда истомленные неправедными трудами мастера прилегли отдохнуть и вспомнить насыщенное бурными событиями сегодняшнее утро, сквозь щели забора заблестели островерхие шлемы дружинных воев. Их привел все тот же боярин, на этот раз одетый несмотря на погоду в роскошную шубу, крытую алым бархатом, и высокую бобровую шапку, которую уронил, зацепившись ею о навес калитки.

— Вот они, хватай! — закричал Вечкан, увидев вышедших на крылечко Серегу с Николаем.

Но дружинные явно не торопились, подходили к дому с опаской. Ведь слышали хорошо, при них боярин князю жаловался, что приютил-де кузнец дьявола у себя. И прозвание тому — Телегентус. А потому так прозвали, что припас мущинский у того дьявола размером с тележное колесо, и остальная справа ему под стать — толстая, длинная да медная. Хочет сей антихрист засеять землю семенем велиаловым, чтобы взросли всходы адовы на погибель князю и всему роду людскому.

Потому и не спешили, за мечи не хватались. Да и с другой стороны глянуть — многие с Серегой еще детишками в голопузом детстве играли. Нешто он худого человека в дом пустит? Тут с разумением надо…

— Здравы будьте, вои, — приветствовал их волхв. — С чем пожаловали? Нужда в чем, скорбь недужная али просто проведать?

— И тебе здоровья, мастер, — откликнулся седобородый воин. Видимо, десятник, как догадался Николай. — И тебе поздорову, господин Телегентус.

— Кто? — переспросил Шмелёв, набивавший табаком трубку.

Серега вполголоса пояснил:

— Да понимаешь, допытывались о тебе в городе. Вот я и сказал, что ты тоже кузнец, но сам ничего не делаешь, а только других учить умеешь, потому как интеллигент.

— За интеллигента ответишь… У меня же профессия есть.

— Но нужно было что-то людям говорить?

— Чего стоите, рты разинув? — боярин подталкивал воев в спину. — За шкирку их да в яму!

Десятнику до смерти не хотелось связываться с нечистой силой. Вот он стоит, глазами зыркает, глиняную штуковину грызет да облизывает. Вкусно ему, наверное. И, похоже, уже разозлился — из ноздрей дым валит. По всему видать — огнем питается. А вдруг и человечиной не побрезгует? Как бы совсем не осерчал, с умом нужно подходить.

— Дело у нас к тебе, мастер, — осторожно начал старшина. — Послал князь узнать, что за грохот нынче сотворился у твоей кузни, куда она подевалась, да заодно проведать, отчего в бане дырка образовалась.

— Баню они адовым удом порушили. Его удом, — Вечкан показал пальцем на Николая. — И сейчас то орудие на берегу Шолокши лежит. Я потрогал.

— За что ты меня потрогал? — уточнил Коля. — Тебя что, на мужиков потянуло? Греческой любви захотелось?

Вот тут толстяк и допустил роковую ошибку. Не перенеся злой насмешки и последовавшего за ней подробного комментария, от которого стыдливо покраснели даже сидящие на крыше вороны, он бросился в атаку. Тогда все и началось.

 

Глава 2

Уж лучше бы на месте стоял, бородатый черт. Размахивать кулаками и ругаться по-гречески, поминая какую-то Анафему, видимо, родственницу, еще куда ни шло, но бегать… Вот и подвела Вечкана Чечевиковича его неумеренность в застольях. Надо бы под ноги смотреть, но борода, лежащая на животе параллельно земле, закрывала обзор, и он на полном ходу споткнулся о маленького черного котенка, выбежавшего посмотреть на необычное зрелище.

Боярин упал, ткнув головой в спину стоявшего впереди воя, и тот сделал шаг вперед, наступив на ногу спустившемуся с крылечка Шмелёву. Коля грубого обращения не понимал и реагировал на него однообразно. От удара шлем обидчика улетел в крапиву, а самого его отбросило на лежащего на земле Вечкана.

— Чего же мне сегодня так не везет? — раздался справа жалобный возглас волхва. А потом Серега не утерпел и тоже решил поучаствовать в народной забаве, заехав в ухо ближайшему вероятному противнику.

— Наших бьют! — радостно завопил Никифор, пытаясь по привычке засучить рукава кольчуги.

Но в бой вступить не успел — Николай, которому уже успели разбить нос и нижнюю губу, погасил крик ударом в зубы. Отлетевший старшина повалил еще одного соратника и изрядный кусок забора, но быстро очухался и бросился за отмщением, размазывая кровь по лицу. Но что может противопоставить воин, пусть даже и проведший в боях и походах половину жизни, человеку, способному забраться в переполненную маршрутку с пакетом спелых помидоров, читая при этом книгу и разговаривая по мобильнику?

Пришелец из будущего посторонился, пропустив агрессора мимо себя, и отвесил вдогонку полновесного пендаля. А чуть в стороне проводили философский диспут представитель местной власти и служитель древнего культа. Уважая седины и вес своего оппонента, волхв не стремился к победе физической, предпочитая примат духа. Он попросту намотал длинную бороду боярина на кулак левой руки и пользовался им как щитом. В правой у кузнеца был зажат здоровенный дрын, выломанный из полуразрушенного старшиной забора. Именно эта дубина и служила орудием сдерживания, ибо побитые и оскорбленные стражники уже вытянули мечи из ножен. Видимо, хороший мордобой заставил вспомнить о служебном долге.

— Ах вы, курвы! — попер на них Серега. — Это на честных людей с оружием?

Шмелёв быстро огляделся по сторонам, но так и не понял, про кого это волхв говорит — посторонних во дворе не было. Зато на траве валялось брошенное кем-то из побитых воев копье. Черт возьми, какое же оно длинное и неудобное. Но в браконьерской юности, да и потом не так уж редко, Коле приходилось схватываться на веслах то с конкурентами, то с рыбинспекторами — вот и пригодилось старое умение. Копье в опытных руках завертелось, как пропеллер. Вот один из стражников отлетел в сторону, зажимая ладонями разбитое лицо. Вот другой получил удар под вздох и теперь судорожно пытался протолкнуть в легкие хоть чуточку воздуха.

Громко стуча своей оглоблей по шлемам и кольчугам, к Николаю пробился Серега. На его рубахе были видны длинные порезы, кое-где подкрашенные красным, одно ухо распухло, а подбитый глаз горел азартом.

— Ну, теперь нас точно Юрий Всеволодович в темницу упечет до конца жизни. А то и просто голову снимет.

— За что?

— А за вооруженный мятеж. Зря ты за копье схватился.

— Да и хрен с ним, с князем, — ответил Коля, отбивая удар в живот. — Феодал доморощенный.

— Зря ты так, — волхв присел, пропуская над головой просвистевший меч. — Он хороший, только очень впечатлительный. Кстати, к супротивнику вроде бы подмога пришла, нет?

Во двор на самом деле набежало еще человек десять, обвешанных оружием с головы до ног. Черный котенок, наблюдавший за побоищем с обломков забора, испуганно зашипел и бросился искать защиты у Николая. Все коты в минуту опасности стараются оказаться как можно выше, вот и этот не стал исключением, он стремительно вскарабкался по штанине, потом по свитеру, путаясь когтями в крупной вязке, и крепко уцепился за плечо, не сваливаясь даже в круговерти драки.

— Коля, к реке пробиваемся! — закричал волхв, которого уже вытеснили на улицу.

— Ха, пробиваемся… драпать надо! — внес свои коррективы Шмелёв.

Продолжение было с одобрением принято, и без глупого геройствования оба друга попытались броситься наутек. Серега только чуть задержался, поджидая Николая и одновременно отвлекая на себя появившуюся подмогу.

— Лови их! — Из переулка неожиданно выскочили еще четверо.

Беглецы влетели в воинов, как две городошные биты в посудный шкаф, и опустошения произвели соответствующие.

— Вот вам, гадам! — кричал волхв. — Я таких всегда в сортире мочил!

Услышав неведомое слово, погоня слегка приотстала, видимо, опасаясь колдовства и волхвования. Пришелец из будущего не преминул этим воспользоваться.

— Трансвеститы недопеределанные!

Дружинные еще сбавили шаг. Котенок на плече выгнулся дугой и зашипел.

— И либералы, как мне подсказывают товарищи.

Остановились.

— Демократы ху… ху… художественные!

Самые впечатлительные побледнели и стали пятиться назад. Стойкие еще нерешительно топтались на месте, но, услышав про оборотней в погонах, лысого кукурузника, коня в пальто и Ксению Собчак, и они перешли в отступление.

— Говорил я тебе, Серега, что доброе слово сильнее меча, а ты не верил.

— Когда говорил?

— Не важно, — уклонился от прямого ответа Шмелёв. — Будем глаголом жечь сердца людей.

— Угу, как раз сегодняшней речи и хватит на сожжение в срубе как самых настоящих колдунов. А у проклятых грекосов за такие дела нас бы в медном быке испекли.

— Доберемся и до грекосов, — проворчал Николай. — Лучше скажи, куда нам теперь?

— То, что в Славеле нельзя оставаться, и козе понятно. Повесят на нас всех собак, и мало не покажется. Я предлагаю некоторое время переждать в лесах за Шолокшей, а там видно будет. Или к булгарам уйдем, или в Персию.

— Господи, а туда зачем?

— За зипунами. Но сперва в леса…

— Может, не надо, а? Это волхвам хорошо — солнышку кланяетесь, пням молитесь. А я без благ цивилизации просто не выживу.

— Да какая у нас цивилизация…

— Какая есть.

— Так остаешься? — остановился Серега.

— Сдурел? Мотаем отсюда!

На берегу их уже поджидал домовой, отвязавший лодку от причала и вставивший весла в уключины. У его ног лежали объемистый кожаный мешок и длинный сверток с торчащими из него рукоятями мечей.

«Хозяйственный малец», — одобрительно подумал Николай, но вслух строго проворчал:

— Явился, не запылился. А где ты был, когда мы геройские подвиги совершали и кровь свою проливали?

— Да я вот мешок в дорогу собрал, — оправдывался Тимоха. — А меня с собой возьмете?

— Залезай, — разрешил волхв. — Чего взял?

— Кольчуги там и денег малость. Куда же без денег-то? И оружие прихватил. Нам, героям, без него никак.

Отчалили без хлопот и проблем — быстрое течение добавило скорости, и минут через двадцать лодка скрылась за поросшим вербами островом. Тишь да благодать на вечерней реке, только раздастся порой мощный всплеск жереха, гоняющего мелочь, да стерлядки на самом стрежне выскакивают из воды по им одним известным надобностям. Даже наглые чайки, называемые здесь мартышками, утихомирились и мерзкими криками своими не мешали наслаждаться тихими прелестями неспешного разговора, прерываемого дегустацией приятных пустяков, извлекаемых домовым из волшебного мешка.

Но как бы хорошо ни было в пути, солнце, уже наполовину спрятавшееся за лес, покрывающий правый, гористый берег Шолокши, заставило озаботиться поиском ночлега. Приглядели издалека поляну, будто специально созданную для усталых путников. Сбегающие к воде деревья в этом месте расступались, мягкая травка сама звала прилечь, а в неглубоком овражке, шагах в десяти, журчал чистейший ручей.

Лодка со скрипом вползла носом на песок, и Тимоха первым выскочил, оглядываясь по сторонам. Не увидев ничего подозрительного, накинул причальный конец на валяющуюся тут же коряжину и ушел на поиски дров, благо после недавнего половодья их должно быть в изобилии в прибрежных кустах. И очень скоро его довольная физиономия показалась из-за старой ветлы.

— А я землянку нашел! Вон там, на маковке. И печка есть.

— А клопы?

— Не знаю. А нужны?

— Стой, я пошутил, — пошел на попятную Николай. — Веди, показывай. Кстати, Тимофей, а у тебя прозвище есть какое? А то что это мы все по имени да по матери…

— Ага, есть, — домовой смущенно вытер нос рукавом. — По маме мы Сусанины будем, а по папе — Гобсеки.

— Древний, однако, род. Как бы не старше Рюрика.

— Старше… и намного.

Найденное пристанище давало сто очков вперед любой гостинице в захолустном районном городке. Во-первых, здесь не было тараканов. А во-вторых, настоящая русская печка, пусть и глинобитная, не даст стучать зубами в холодные майские ночи, когда при ночевке у костра один бок постоянно пригорает, а другой мерзнет и покрывается инеем.

— Пойду я лодью нашу поглубже в кустах припрячу, — сообщил Серега. — А не то попрут к утру, народец здесь ушлый попадается.

А после сытного ужина, когда все улеглись и уютно замурлыкал котенок, свернувшийся калачиком под боком, Николай долго не мог уснуть, все ворочался на широкой лавке. Мысли о доме в голову лезли, шуршание листвы и шаги наверху чудились. И в подтверждение этого в запертую дверь землянки кто-то принялся сильно и уверенно колотить.

— Кого еще черти по ночам носят? — спросил Шмелёв, недовольный тем, что пришлось выбраться из-под теплого мехового одеяла. Оно было найдено тут же.

— Погоди, не открывай, — предостерег Серега. — Вдруг это княжьи люди?

— И не собираюсь, — Коля ногой проверил прочность полена, служащего запором, и крикнул: — И что это за дятел к нам долбится?!

В ответ послышалась отборная ругань в несколько голосов, видимо, ночной гость пришел не один. Но хриплый бас перекрыл бестолковый гвалт и прорычал:

— Это моя землянка! Проваливайте отсюда, пока целы. А за беспокойство и топтание земли придется заплатить. Здесь все мое: и лес, и дороги, и горы вот эти.

— А ты что за птица?

— Я не птица, я Савин. Слышал про такого?

За спиной присвистнул удивленный волхв. Он не раз уже слышал об этом знаменитом разбойнике, который отирался в окрестностях Славеля, обирая подвернувшихся купцов до нитки, и славился своей жестокостью. И еще у него была шайка такого же отребья, что не погнушается у нищего дырявую монетку отобрать и старушку-процентщицу топором по голове стукнуть.

Но Шмелёв таких мелочей не знал, а потому ответил просто:

— А мне кажется, что ты обычный дятел. И лес этот дятлов, и горы дятловы…

— Открывай, говорю! — опять закричал разбойник.

— Дай поспать спокойно, придурок. Утром приходи.

— Открывай!

Тимоха выдавил бычий пузырь из маленького, в ладонь всего, окошка под самым потолком землянки и прокомментировал:

— Уже хворост собирают. Сейчас к дверям навалят и подожгут.

— Может, попробуем пробиться? — предложил волхв, доставая из мешка кольчугу. Другую он протянул Николаю.

— Бесполезно, — откликнулся домовой, — там четверо с луками.

— Так в темноте…

— В пяти-то шагах, какая разница?

— Да чтоб их лешие задрали и раком поставили! — в сердцах сплюнул Шмелёв. — И что им от нас нужно?

— Может быть, денег?

— А они у нас есть?

— Совсем чуть-чуть. А вот тут много, — Тимоха показал кривым пальцем в земляной пол. — Целый сундук закопан.

— Откуда знаешь?

— Чувствую, у меня же наследственные способности. Ой… — тут домовой увидел в окошке что-то совсем страшное, поскольку испуганно замолчал.

На поляне опять послышались крики, но на этот раз быстро замолкавшие, а порой и переходившие в жуткий хруст и хрипы. Приникший к отверстию от вылетевшего сучка, Николай сквозь дверь разглядел неведомо откуда появившиеся лохматые тени, орудующие громадными дубинами. На попытки сопротивления тени внимания не обращали, а потому очень скоро на полянке перед землянкой повисла тишина, в которой громко стучало сердечко перепуганного котенка.

— Это кто? — спросил Шмелёв, ни к кому конкретно не обращаясь.

Серега, тем не менее, отозвался:

— Лешие это. Сейчас и за нас примутся.

Но мрачное пророчество не сбылось — самый здоровенный леший, похожий на полковника спецназа, одетого в маскхалат-лохмашку, повесил дубину за спину и крикнул:

— Готово, командир.

Волхв подтолкнул Николая в спину:

— Тебя зовут.

— А может, тебя?

— Нет, слышишь, каким мудреным словом назвали?

Коля пожал плечами и поднялся по земляным ступенькам на поляну. Главный леший вытянулся и отрапортовал:

— Хведор Лешак со товарищи по вашему приказанию прибыл! Противник уничтожен, потерь нет. Вот только… вот только вторую часть мы не поняли… Как их нужно было ставить?

— Постой, по какому такому приказу?

— По самому прямому, — обстоятельно объяснил «полковник». — Я командирский голос и за десять верст услышу.

И тут до Николая стало доходить:

— Я Савину говорил…

— Ну да, мы так и сделали… Только как же их ставить нужно…

— А почему вы решили, что я могу приказы отдавать?

Лешего вопрос изрядно удивил.

— Так ты же командир.

— Кто такое сказал?

— Зачем же говорить, и так знаем. У нас, у леших, это в крови. Как только услышали голос, так всем и понятно стало — вот командир.

— И много их у вас?

— Да отродясь не бывало, ты единственный.

— Та почему же я?

— Ну, так объясняю, — терпеливо повторил Хведор. — Как только услышали, сразу все и поняли.

— Ладно, — махнул рукой Николай, — располагай своих бойцов на поляне. Скоро солнце уже взойдет, завтракать будем. Вот только бы покойников прикопать.

— Это мы мигом, — согласился леший и отдал распоряжение. А потом заметил Тимоху, суетившегося у расстеленной на траве скатерти. — Батюшки, и племянничек здесь! Слушай, Тимофей, тебе мой самобраный мешочек не попадался?

Из записок Николая Шмелёва

«До сих пор голова болит, как вспоминаю про нашу встречу с лешачьим спецназом. Почему они вдруг решили объявить меня своим командиром, и сам не пойму. Но командование пришлось принять. А что еще остается делать, когда дюжина диких рож с надеждой смотрит в будущее и вслух мечтает о свершении великих подвигов? По их рассказам выходило, что я непременно обязан победить всех на свете врагов, восстановить всемирную справедливость и в обязательном порядке перебить всех орков, троллей, гномов, гоблинов и прочую нечисть. Ну разве что цветочных эльфов трогать не будем. Польза от них большая — огурцы в огородах опыляют.

Все это произносилось под громогласные тосты и славословия, так как по старинному обычаю требовалось задать пир по случаю славной победы над разбойниками. Впрочем, сей пир моментально сполз до уровня банальной корпоративки на природе, разве что без самодеятельного стриптиза.

Видимо, под влиянием изрядно выпитого я и произвел реорганизацию своей маленькой армии. Хведор получил почетную фамилию Лешаков и был официально удостоен высокого звания «полковник». А потом долго пришлось прутиком на песке рисовать погоны, петлицы и прочие нужные в военной жизни мелочи.

И затянулось тогда наше пированье аж до следующего утра. Но, как выяснилось, не без пользы. Новоиспеченный полковник дело свое знал туго и отправил двух бойцов на задание, которое и было выполнено точно и в срок. Попросту сказать — смотались до Славеля пешим ходом и стащили еще пару лодок. Так создавалась наша Речная Флотилия».

…Лодьи легко и неторопливо скользили вниз по течению. На передней держал свой вымпел объявленный Верховным Главнокомандующим Николай Шмелёв. Местные рыбаки неизвестной принадлежности и народности попрятались на берегу, едва только завидев сию армаду. Их можно было понять — на двух посудинах разместилась целая банда лихих леших, горланивших песни и глушивших дубинами неосторожную рыбу. Именно ради нее черный котенок решил продолжить путешествие на коленях у полковника.

За исключением этого фонового шума на Шолокше царила тишина. Из подступавших прямо к воде зарослей доносилось пение соловьев, им было абсолютно наплевать на лешачьи крики. Серега прислушался к птичьему щебету.

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

— Дурак ты, хоть и волхв ученый, — ответил ему вместо кукушки Шмелёв. — Такие вопросы нужно дятлам задавать.

Кузнец на подколку не ответил, он внимательно вглядывался в высокий берег.

— Смотри.

Коля тоже глянул в ту сторону. Может, мерещится, а может, и на самом деле так, а только кажется ему, что на высоких горах по крутому берегу березняк мотается, мотается-шатается, к земле-матушке приклоняется.

— Лешаков!

— Слушаю, командир! — тут же отозвался бравый полковник.

— Бери пару бойцов, и в разведку. — Леший молча кивнул и отдал приказ править к берегу.

Пошли, посмотрели, назад воротились, командиру такую речь держат:

— Не березняк то мотается-шатается, мордва в белых своих балахонах богу своему молится, к земле-матушке на восток приклоняется.

— А зачем мордва кругом стоит и о чем она богу своему молится?

У верных лешаков и на это ответ припасен:

— Стоят у них в кругу бадьи могучие, в руках держит мордва ковши заветные, заветные ковши больши-набольши, хлеб да соль на земле лежат, каша-ячница на рычагах висит, вода в чанах кипит, в ней говядину варят.

— А что ты по этому поводу думаешь? — повернулся Шмелёв к Сереге. — Может, присоединимся к празднику жизни?

— Не богохульствуй, люди серьезным делом заняты. А вот подарки послать можно.

Услышав про возможные траты, домовой постарался загородить своим телом окованный железными полосами сундук, из-за которого лодка едва не черпала бортами, и предложил:

— А давайте им весло подарим. А что, вещь в хозяйстве нужная, будут им свою кашу перемешивать.

— У нас их всего два.

— Ну и что? У леших заберем, пускай дубинами гребут.

— Кстати, — оживился Николай. — Полковник!

— Я, командир!

— Перебирайся к нам, будем военный совет держать.

Польщенный оказанным доверием Лешаков прикрикнул на подчиненных, и в мгновение ока его лодка причалила к флагману. Там Хведор осторожно, но быстро пересел, только котенка оставил, опасаясь перегруза. О чем конкретно совещалось высшее руководство, в летописях не сохранилось, но после третьей, когда душа стала доброй и мягкой, Коля Шмелёв отдал исторический приказ:

— Короче, Федя, дары от меня мордве отнесите, так ей на моляне скажите: «Вот вам мешок серебра, старики, вот вам мешок злата, молельщики». На мордовский молян вы прямо ступайте, мордовским старикам серебро-злато отдайте. Тьфу, черт, стихами заговорил.

Сказано — сделано. Только экономный домовой все вздыхал, набивая монетами приготовленные для пороха картузы, пошитые из старых сапог. Два лешака взяли дары и под предводительством непосредственного начальника отправились налаживать дипломатические отношения. Но вернулись только к вечеру, когда лодки были вытащены на берег и прикончена третья бадья стерляжьей ухи. И все трое пьяные — пали жертвой местного гостеприимства.

Еле стоя на ногах, полковник докладывал:

— Угостили нас мордовски старики, напоили суслом сладким, медом крепким, брагой хмельной, пивом вымороженным. Накормили хлебом мягким…

— И как только харя ненасытная не треснула, — возмутился Тимоха. — И с пьяных глаз слогом былинным заговорил.

— А еще просили мордовски старики погодить до утра. Время им надобно на то, чтоб собрать дары ответные.

— Подождем, чего не подождать? — Тут Серега и Николай были одного мнения. — Места тут красивые, да и не торопимся никуда.

На мордовском моляне явственно ощущалась тихая паника. Ну, сами посудите — ведь не каждый день являются на священную поляну духи лесные сильномогучие и приносят дары великие. Да говорят, что идет-де по Шолокше-реке набольший белый царь со дружиною да волхвом напремудрейшим. И зовут того царя Николай свет Васильевич. И шлет он старейшинам мал подарочек от широкой души да на память, да для поддержания штанов.

А мордовски старики, от белого царя казну получивши, после моляна судили-рядили, раскумекивали, чего бы великому государю в дар от мордвы послать. Меду, хлеба, соли набрали, блюда могучие наклали, с молодыми ребятами отправили. А парни, замаявшись по жаре, в тенечке присели да мед, хлеб-соль приели. Старики-де не узнают. Земли да желта песку в блюда наклали, наклавши пошли и белому царю поднесли. Соглядатаи тайные из кустов потом видели, как все обернулось. Видели да локти кусали.

— Шеф, они чего, охамели? — первым проявил недовольство домовой, мечтавший улучшить финансовое состояние.

— А может, эту, карательную экспедицию провести? — поддержал родственника полковник, не упустивший случая щегольнуть подслушанной ученостью.

— Тихо, — прикрикнул волхв. — Я сейчас с Перуном договорюсь — насмешников молниями сожжет.

Но Шмелёв молчал, пытаясь ухватить мысль, вертящуюся в голове. И ухватил:

— Погодите, — с этими словами он честно, с поклоном, принял блюда с песком и землей. Потом повернулся поочередно ко всем сторонам света и произнес: — Слава вам, боги нынешние, прошлые и будущие, что отдали в мои русские руки мордовскую землю. Принимаю во веки вечные!

Серега бросил взгляд на побледневших парней и недоуменно спросил:

— И чего?

— А ничего, — весело ответил Николай. — Выгружайтесь, ребята, здесь мы уже дома.

 

Глава 3

Наши дни.

Никому не известная страна по ту сторону Океана. Тоже неизвестного

Брюс Моисман с видимым удовольствием затянулся еще раз, надолго задержал дыхание и передал папиросу госсекретарю Уильяму С. Раксу. Сладковатый дымок афганской конопли плыл по Овальному кабинету и закручивался в причудливые фигуры.

— Вот видишь, Билли, курить марихуану гораздо полезнее твоих обыкновенных привычек. Советую вообще переходить только на нее. Ну разве что две-три добрые понюшки хорошего кокаина в день в качестве профилактики насморка. А то даже неудобно перед избирателями получается — моя администрация тратит в год на героин столько, сколько эта противная Россия на оборону.

— А разве нам не наплевать на мнение избирателей, сэр?

— Ну, конечно, дорогой мой, — президент весело захихикал и похлопал госсекретаря по выпуклой части спины. — Но я подразумевал не тех, кто голосует. Впрочем, нам и на этих наплевать — у нас демократия. И кстати, Билли, как разрешилась проблема с тем русским?

— Это с которым? — уточнил мистер С.Ракс. — У нас со всеми русскими всегда проблемы. Одни только правозащитники радуют. Вот истинные демократы, достойные премии Квислинга.

— Нашего сенатора от Иллинойса? — блеснул отличной памятью президент.

— Не совсем, но, в принципе, его я и имел в виду, — не стал спорить госсекретарь.

— Но вернемся к нашему русскому. Это ведь про него наш лучший астролог Пол Глобсон напророчил кучу всякой гадости? Вот никак не могу взять в толк, и чем это может угрожать нашей великой стране какой-то нищий бизнесмен из дикой России? Ладно бы он был владельцем нефтедобывающей компании, но я помню, кого назначал, — фамилии Шмелёва среди них не было.

— Вот вы про кого… Но Пол Глобсон не мог ошибаться. Он лучший астролог нашего Ордена и вообще…

— Ни слова больше, Билли, — резко оборвал своего собеседника Брюс Моисман. — Не забывайся! Хотя в моем кабинете стоит надежная защита от прослушивания, но мы оба давали клятву свято хранить тайну нашего… Короче, хранить.

— Да, босс, виноват, — мистер С. Ракс повинно склонил голову и продолжил: — Выяснилось, что расположение звезд этого человека угрожало национальной безопасности Соединенных Штатов. Точно не выяснили, но при определенном стечении обстоятельств Америка была бы потрясена до основы основ.

— Ты снова переводишь все на задницу, Билли, — с укоризной произнес президент.

— Это почему?

— А кто упомянул основу основ? Таковой у нас давно уже является демократия и ее ценности. Следовательно, этот русский представлял угрозу не только для американской нации, но и для нашего личного счастья.

Госсекретарь аплодировал громко и долго. А потом наябедничал:

— А еще их премьер в своих интервью называет нас толстожопыми педиками.

— Какой негодяй! — возмутился Брюс Моисман. — Наглая клевета, мы тщательно следим за своими фигурами.

— Да он не лично про нас, а про всю нацию в целом.

— И это неправда. Вот ты, Билли, читал последний доклад Агентства Национальной Безопасности?

— Нет, сэр. Но мне его прочитали вслух. Да, я помню, что избыточный вес всего лишь у девяносто пяти процентов населения. Но что радует, среди людей — на уровне восьмидесяти.

— Что-то я не пойму…

— Имеется в виду, сэр, что среди чернокожих толстяков больше.

Брюс Моисман поморщился от грубой откровенности подчиненного. Долгие годы политической карьеры приучили его к осторожности в выражениях. Госсекретарь заметил недовольную гримасу и поправился:

— Извините, совсем забыл о толерантности. Конечно же, афрониггеры. И кстати… или не кстати… русский премьер обещал, что следующим президентом станет именно черный, ой.

— У нас или у них?

— У них-то афрониггеры откуда? Конечно, у нас.

— Какой негодяй.

— Кто?

— Тот, кто станет президентом.

— А он станет?

— Конечно, нет, у нас ведь демократия, а не интернационализм. И вообще, Билли, это очередная неудачная шутка мистера Volodiya. Помнишь прошлую? Как мы долго боялись заходить в сортир…

— О, да! И ходили прямо… Ой, извините, это русские виноваты.

— Северные варвары, — согласился Брюс Моисман. — Интересно, а почему их так называют, ведь на севере у нас Канада?

— Может быть, они ее уже оккупировали? — предположил госсекретарь.

Президент так разволновался от подобной несправедливости, что его неудержимо потянуло выпить. Он нетвердой походкой, осторожно перешагивая через солнечного зайчика, пробравшегося из-за металлокерамзитовой шторы, проследовал к своему столу и вытащил из ящика бутылку водки и два захватанных граненых стакана. Следом появился кусок лежалого, уже тронутого желтизной сала.

— Пить водку и закусывать ее салом меня научил сам покойный Джеймс Бонд, — похвалился Брюс Моисман, разливая. — Трогательный английский обычай, называется «файф-о-клок».

— Душевный народ эти англичане, — восхитился Уильям С. Ракс. — И традиции у них замечательные. Споем про старую добрую Англию или еще по одной?

— Конечно, повторим, дорогой мой, — согласился президент и достал еще бутылку. Потом подумал и присоединил к ней две банки пива. — Как говорят наши друзья и союзники с Туманного Альбиноса — водка без эля, что гинею отпустить до ветра!

— Туманного Альбиона, сэр, — машинально поправил госсекретарь.

— Я так и говорю. А ты, Билли, чем умничать, лучше бы рассказал, как мы избавились от этого русского негодяя. И не режь сало такими крупными кусками! Его в отличие от кокаина на любом перекрестке не купишь — продукт дорогой и редкий. Нет, лучше сам порежу, а то на второй срок не останется.

Мистер Уильям С. Ракс поперхнулся и долго кашлял, прежде чем начал доклад.

— Я подключил к этому делу министра обороны, сэр.

— Нашего?

— Разумеется. Английский был в отпуске по уходу за его заболевшей киской.

— О, эти англичане всегда так сентиментальны.

— Нет, сэр. У них министром обороны женщина. И у госпожи Виктории Брахман никогда не было домашних животных, за исключением мужа-футболиста.

— Вот как? А она из лейбористов или консерваторов?

— Не знаю, сэр. Должность была куплена два месяца назад на аукционе «Кристи» за тридцать три миллиона фунтов стерлингов.

Брюс Моисман в этот момент закусывал и потому пробурчал с набитым ртом:

— А почему не обратились к директору ЦРУ?

— Да ведь он же негр?

— Не может быть! — От неожиданности президент забыл даже про толерантность. — И что за мудак назначил негра на такой ответственный пост?

— Но, сэр, это вы его и назначили…

— Наверное, я был сильно не в себе? — Брюс Моисман смутился, разволновался и для успокоения поглаживал карту Западного полушария, расстеленную на столе, где-то в районе Гондураса.

— Вы были абсолютно трезвым, сэр, — осмелился возразить С. Ракс.

— Не помню…

— На следующий день после инаугурации. Вы еще сказали, что будет прикольно иметь афрониггера на посту директора ЦРУ.

— Я так сказал? — оживился президент. — Спасибо за напоминание, Билли. Будь добр, позвони ему и пригласи на вечернее совещание при свечах. И озаботься, чтобы устрицы в этот раз были свежие. Что за тухлятину мы ели на прошлый уик-энд? Опять какой-нибудь раритет с аукциона?

Госсекретарь обиделся и возмущенно засопел. Конечно, мужланские замашки шефа его очень возбуждали, но и доставляли немало хлопот по приданию им достойной гламурности. И вот новый несправедливый упрек. А ведь сколько стоило трудов и нервов, чтобы достать те самые устрицы, что остались от праздничного обеда на «Миссури». Того самого обеда…

— Ты что, ревнуешь, Билли? — забеспокоился Брюс Моисман. — Не волнуйся, завтра же утром он не будет директором, обещаю.

— Его нельзя увольнять, сэр.

— Это почему?

— А кто будет тренировать бейсбольную команду Белого дома? И традиция требует…

— Традиция? — радостно перебил президент. — Так давай же выпьем за традиции. Как замечательно, что они у нас есть.

— Да, сэр, у Соединенных Штатов древняя история.

— Ты мне будешь говорить! В колледже я получал за этот предмет высший балл во всем выпуске. И всего лишь за двадцатку в неделю. Так что выпьем за историю нашей великой страны, которая насчитывает уже больше двухсот лет. Кстати, почему насчитывает?

— В каком смысле?

— В прямом. Ведь считать должна арифметика.

— Ничего не могу сказать, сэр. Я всю сознательную жизнь изучал право, — скромно ответил госсекретарь.

— Ха, Билли, у тебя половинчатое образование. Ты изучал право, а как же лево?

— А мне не нужно налево, сэр. Я люблю вас.

Душевный порыв был прерван появлением секретаря. Простого, не государственного. Он вынес пустую посуду, в соответствии с обычаями «файф-о-клока» стоявшую под столом, и сменил на столе карту Западного полушария на Восточное — президент любил класть сало в район Персидского залива. Правда, ненадолго, а то через некоторое время закуска начинала медленный дрейф в сторону украинской границы, где и пропадала бесследно, даже не оставляя жирных пятен.

Простой секретарь закончил свои дела и молча вышел, а государственный продолжил было свои признания. Но Брюс Моисман не зря хвастался хорошей памятью:

— Но чем все же закончилась история с этим русским?

— Я думаю, что об этом лучше расскажет сам Пол Глобсон. Он уже часа четыре отирается в вашей приемной.

— Ну зачем же так долго?

— А пусть проникнется важностью момента. И, тем более, он ожидает приема не у кого-нибудь, а у одного из высших Посвященных нашего… Нашего, короче.

— У кого короче, Билли?

— А у всех, сэр. Хотите посмотреть? — Мистер Уильям С. Ракс достал из кармана листок бумаги. — Вот рейтинг журнала «Форбс» за первое полугодие.

Президент взял список и внимательно вчитался, беззвучно шевеля губами и покачивая головой. А потом перевел взгляд вниз, скривился и со злостью произнес:

— Вот задница, и здесь русские нам подгадили. Ладно, зови своего Глобсона.

Буквально через несколько секунд в кабинете возник главный астролог, вооруженный громадным портфелем из крокодиловой кожи, производимой китайцами из опилок по советской еще технологии. На стол поочередно были выложены несколько толстых пачек бумаги, два свитка, череп летучей мыши в масштабе три к одному, сушеная кроличья лапка, пузырек с бобровой струей, черная свеча медицинского происхождения и гусиное перо в бронзовой чернильнице.

Брюс Моисман поморщился:

— Избавьте нас от этого, Пол. Неужели нельзя было принести все материалы на флешке?

Глобсон даже вздрогнул от произнесенного вслух святотатства.

— Ни в коем случае, сэр. Моя наука настолько древняя, что не терпит механизации, не говоря уж о компьютеризации. Все расчеты выполняются вручную только на пергаменте или бумаге.

Такой довод убедил президента:

— О, да! Я вас прекрасно понимаю. Это как «Порш» ручной сборки — очень надежно и очень дорого. Ну, так объясните нам хотя бы на пальцах, какую угрозу представлял для нас этот Шмелёв и как вы справились с проблемой?

Астролог приготовился к докладу, приняв позу римского оратора на Форуме, подсмотренную в одном из исторических фильмов с Кирком Дугласом, и открыл рот. Но вместо слов оттуда вылетело облачко дыма, лицо Пола Глобсона вдруг стало стремительно усыхать, покрываясь глубокими трещинами, все тело вспыхнуло фиолетовым огнем, и он упал, на глазах превращаясь в кучку пепла, прикрытую мерзко воняющими тлеющими тряпками. Тегеранский ковер ручной работы был безвозвратно испорчен.

— Он это специально сделал, сэр? — спросил госсекретарь, гнусавя из-за прижатого к носу кружевного платочка.

— Тихо, Билли, — прошептал президент. — Он грядет…

— Куда?

— Не куда, а кто. Великий Магистр грядет, я чувствую его приближение прямо сейчас, — пояснил Брюс Моисман. — Прямо сейчас…

Всколыхнулись тяжелые шторы, громко хлопнули лампочки в люстре и светильниках, осыпаясь на пол стеклянным крошевом, и прямо в центре кабинета сгустилась тень. Она быстро становилась все реальней, превращаясь в таинственную фигуру в черной рясе с надвинутым на глаза капюшоном. Сразу в нескольких местах Овального кабинета вспыхнули огоньки, оставив после себя едкий дым — это горели многочисленные подслушивающие устройства, а госсекретарь с громким криком вытащил из кармана вспыхнувший в его руках диктофон.

— Это Вы! — Президент, хоть и предчувствовал визит, был потрясен. О существовании этого человека, если то был человек, знали очень и очень немногие. Еще меньше оставалось после аудиенции в живых.

— Да, это я. — По знаку Великого Магистра подлетело кресло, и он опустился так величественно, как если бы садился на трон. Привычка? Лицо так и осталось закрыто капюшоном, только в глубокой тени под ним фиолетовым светом сверкнули глаза. — Я тут насорил немного… Потом не забудьте прибраться.

— Извините… а он эт самое… все? Насовсем? — спросил Брюс Моисман, указывая на все, что осталось от астролога.

— Да. — Короткая пауза после столь исчерпывающего ответа свидетельствовала о неуместности дальнейших расспросов. Но после произведенного должного впечатления пояснение все же последовало: — Этот болван провалил операцию.

— Но как? — опешил президент. — Ведь Пол Глобсон пришел с докладом об успешном выполнении.

— Он дурак!

— Я знаю, сэр!

— Теперь это уже не важно, — Великий Магистр покосился на кучку пепла на полу. — Ваш астролог не придумал ничего лучшего, как послать на устранение обычных снайперов.

— Я бы тоже так сделал, сэр. — Брюс Моисман в недоумении почесал затылок. — Раньше всегда срабатывало.

— Да, для обычных людей достаточно. Но наш клиент исчез точно в момент выстрела.

— Сбежал?

— Нет, он пропал вообще и до сих пор не найден ни среди живых, ни среди мертвых.

— Так и на кладбищах искали?

— Не болтайте ерунду! При чем тут кладбища? Существуют методики… Впрочем, вам о них знать еще рано.

— А чем же он тогда опасен, исчезнувший русский?

Великий Магистр нахмурился. Так, во всяком случае, показалось президенту, потому что под капюшоном ничего не удавалось разглядеть.

— Лучше бы вам никогда не задавать этот вопрос.

— Тогда считайте, что я промолчал.

— Но тем не менее… С вероятностью в девяносто процентов — он «Спящий».

— Да? Ну и пусть бы себе спал, нам не жалко.

— Так и знал, что ничего не поймете. — Глаза Магистра сверкнули, и в Овальном кабинете запахло озоном. — Спящие — это потомки народа, с которым наш Орден ведет войну уже несколько тысяч лет.

— А, конечно же… Древние арии!

— Тьфу на вас! — Хорошо еще, что плевок не был прицельным, так как в месте его падения задымился и обуглился паркет. — Сочинений господина Фомменгоу начитались? И не стыдно?

— Я больше не буду! — заверил президент, прижав пухлые ладошки к груди. — А что с тем народом потом стало, сэр?

— Они нас обманули!

— И сбежали из Египта?

— Прекратите меня перебивать!

Великий Магистр возмущенно засопел и совсем было решил испепелить наглого нарушителя этикета, но заставил себя сдержаться. По странной закономерности каждый последующий президент почему-то оказывался гораздо хуже предыдущего. Приходилось терпеть.

— Вы слышали о скифах?

— Конечно, сэр. Это самый популярный мюзикл прошлого года.

— Значит, не слышали.

Госсекретарь мистер Уильям С. Ракс, до того робко молчавший, решился блеснуть эрудицией:

— Я читал, что так Наполеон называл русских.

— Билли, но ведь он давно умер, — удивился Брюс Моисман. — Откуда ты знаешь?

Из-под капюшона послышался сдавленный стон, переходящий в зубовный скрежет. Но когда Магистр начал рассказывать, его голос звучал ровно и бесстрастно. Он говорил о народе, который долго сопротивлялся Ордену. И о том, как народ тот сыграл со своими врагами злую шутку — устав от бесконечной войны, он просто прекратил ее. Усыпили свою память, причем так избирательно, что мир сначала ахнул, а потом содрогнулся и ужаснулся. Прежнее их имя не сохранилось, но то, что получилось, соседи называли скифами.

— Постойте, как не сохранилось? — не согласился президент. — Мне читали доклад Агентства Национальной Безопасности, что в России появились потомки тех, древних. Бегают в голом виде по лесу, питаются кедровыми деревьями… А название… название… что-то с ведрами связано.

— Слышал о них, — в голосе Магистра прозвучала одобрительная насмешка. — Перспективные для нашего дела люди, но не имеющие отношения к тем, прежним. Впрочем, займитесь ими по стандартному сценарию.

— Но, сэр, они же в России.

— Знаю, и что?

— Русские не поймут, если мы начнем бомбить их территорию.

— Разве я сказал бомбить?

— Конечно, сэр. Вы сказали — по стандартному сценарию.

— Хм… Имелось в виду нечто иное.

— Да?

— Конечно. Организуйте пару фондов, дайте гранты… Пусть будут под присмотром.

Президент ничего не понял, но на всякий случай записал слова Великого Магистра в ежедневник, клятвенно обещая непременно принять меры.

— А что делать со Славелем, сэр? Бомбить?

— Ничего не делайте. Мне нужно посоветоваться с начальством.

С этими словами гость исчез из кабинета так же таинственно, как появился, оставив после себя неприятный запах, в котором Брюсу Моисману почудилось что-то знакомое.

— Это деготь, — пояснил госсекретарь, не дожидаясь вопроса. — Он же креозот. Поверьте специалисту, прожившему на ферме целых две недели. Мне им лечили стригущий лишай, который я подхватил от…

— Не нужно интимных подробностей, Билли. Вот лучше скажи — разве у нашего шефа может быть вышестоящее начальство?

— Конечно, нет, сэр. А вот там, — мистер Уильям С. Ракс показал пальцем в пол, — наверняка есть нижестоящее.

— Ему хорошо, — вздохнул президент. — Он может посоветоваться.

Госсекретарь внимательно рассматривал следы на паркете, формой напоминающие раздвоенное копыто, и потому ответил не сразу.

— Может быть, нам вызвать директора ЦРУ?

— Эту черную задницу? Разве он, кроме рэпа и кокаина, еще чем-то интересуется?

— Конечно, сэр! Еще бейсболом!

 

Глава 4

Славельский князь Юрий Всеволодович молча мерил шагами просторную горницу, время от времени поглядывая в оконце, в переплет которого было вставлено дорогущее, три веса серебром, татинское стекло. На улице смеркалось, и потому на столе горела лампа под прозрачным колпаком, заправленная чем-то вонючим. Она тоже стоила немалых денег, как многое другое, привезенное из соседнего княжества, неведомым образом появившегося под боком четыре года назад.

Да, черт возьми, именно княжество! А как еще можно назвать страну поболее какой-нибудь Богемии раза в два? Для королевства слишком велико и раскинулось широко. С захода ограничено рекой Ладой, впадающей как раз у подножия славельских стен в Шелокшу, в свою очередь являющуюся северным рубежом. А на закате по Сурове спорные земли с черемисой луговой да чувашами-кимеретниками, причем последние все более склоняют голову в сторону Татинца.

— Господи! — Князь Юрий Всеволодович плюнул и перекрестился.

И пришло же кому-то в голову назвать новый городок столь похабно. Нет, он догадывался, кому, но все же… Правда, и народец в нем имени тому соответствовал. Года три тому булгары, обозленные потерей мордовской дани, решили разобраться с незваными соседями и подступились было немалым, тысячи в три, войском. Осадили, но в первую же ночь не досчитались половины коней. А во вторую и остатки пропали бесследно. Неделю продолжалась осада, по истечении которой булгарское воинство, оставшееся без обоза, исчезнувшего среди бела дня, согласилось поработать за харчи на раскорчевывании лесов вокруг городка.

Так бы и трудились мирно, если бы хан Тузбубей, обеспокоенный исчезновением войска, не повел на Татинец еще пять тысяч конников. На берегу Суровы их встретило посольство с предложением заключить мир. Передавая грамоту, хмурый воин с лохматой бородой до пояса добавил на словах, что-де князь Николай, в знак выдающегося своего миролюбия, разрешает гостям невозбранно вернуться домой, оставив лишь в знак дружбы и взаимопонимания своих коней, на которых любовь к человечеству не распространяется. А буде вклад в дело мира покажется чрезмерным — то по серебряной гривне с гостевой головы, и не важно, с чьей.

Хан возмутился неслыханными требованиями и приказал покарать нечестивца, их передавшего. Несмотря на урон, нанесенный окованной железом дубиной, посла схватили, связали по рукам и ногам да бросили в Сурову. И долго потом юные русалки в двух реках шепотом пересказывали друг дружке интересные высказывания, подслушанные у возмущенного лешего, буксируемого домой двумя огромными сомами.

А булгары, потеряв при переправе от неизвестных напастей десятую часть войска, спалили недостроенный Курмышский острог и через трое суток осадили Татинец. По дошедшим до Славеля слухам, в решающей битве под стенами города князь Николай применил какое-то новое оружие, настолько тайное, что ничего о нем до сих пор не удалось выведать. И немногие оставшиеся в живых гости добровольно решили отработать нанесенный ущерб и расходы княжества на войну.

Вот тут-то, по мнению Юрия Всеволодовича, татинский князь и допустил ошибку. Не роковую, конечно, но все же… Зачем было отправлять вниз по течению Шолокши плот с повешенным ханом Тузбубеем? От него, правда, не много чего осталось после битвы, но доплыло еще меньше — тут уж постарались прожорливые мартыны. А может, это вовсе и не ошибка была? Обрадованные наследники еще дважды ходили походом и оба раза прямиком к городу, не отвлекаясь на заставы, острожки и мелкие деревни. И опять цены на коней на славельском торгу упали втрое…

— Почто грустишь, княже? — Появившийся на пороге архиерей был бодр и весел. От его могучего голоса дрогнули стекла в окнах, а в налитом до краев ковше пробежала мелкая рябь. — Уныние — грех.

— Садись! — Юрий Всеволодович сам опустился на лавку и подвинул Савве тяжелую посудину. — Будешь?

— Господь с тобой, — перекрестился тот. — Что я, немец какой? И так в прошлом годе трижды нетрезв был, да и в этом уже один раз.

— Нешто в будний день хмельного предложу? — князь отпил и удовлетворенно крякнул. — Квас это черемуховый.

— Тогда буду, — архиерей уселся напротив и протянул руку. — Давай.

Савва приложился надолго, отчего борода его, скрывающая след давнего сабельного удара, задвигалась в такт глоткам. Сразу видно — наш человек. Прежний-то пастырь, ставленый Владиславльским митрополитом, был из греков и квас не жаловал, а наливался ежеутренне романеей да ренскими винами. Немудрено при такой жизни упасть с колокольни, ухитрившись перед тем перерезать себе горло, изображая архангела с пылающим мечом. Вот и наказал Господь за богохульство.

— Так чего грустишь-то? — переспросил архиерей, переводя дыхание.

— Посольство еще неделю назад должно было вернуться, — пояснил князь. — Из Татинца, черти бы его побрали.

— А зачем?

— Зачем вернуться или зачем побрали?

— Не о том спрашиваю. На кой ляд Николаю Васильевичу с нами связываться? Ему вроде и своих забот хватает.

— Уже и по имени-отчеству величаешь? Недавно лишь самозванцем называл.

— Ну и что? — Савва поставил на стол пустой ковш и вытер губы рукавом. — В сем грехе перед Господом я покаялся. Власть, она от Бога, а князь татинский это силой подтвердил. Сам же, небось, не квасу испить его зовешь.

— У меня политика.

— Мне-то уж не ври, — укорил архиерей. — Знаю твою политику.

— Знаешь, — согласился Юрий Всеволодович. — И чего тогда перечишь?

Савва только руками развел. Всем хорош славельский князь, да вот есть у него мечта многолетняя — досадить родичам нелюбимым, из-за которых и покинул стольный Владиславль, забравшись в здешнюю глухомань. Это сейчас в Славеле хорошо и, как говорят проклятые латынцы, цивильно, а во времена былые медведи не только по улицам ходили, но и горшки с кашей из печей воровали.

Но за многие годы княжество окрепло, прибавило земель и разбогатело до такой степени, что родственники перестали досаждать грабежами приграничных деревушек. Но не оттого, что опасались, а просто не хотели разорять то, что считали почти уже своим по лествичному праву. Юрий Всеволодович, по обыкновению своему, и послал бы племянников в кощееву задницу, только это ничего не меняло. Сыновей ему Господь не дал, а единственная дочь, отданная в Гледен за тамошнего князя, погибла вместе с мужем при нападении на город булгар.

— Не хочешь отдавать?

— Не хочу. Вот им, бляжьим детям! — князь Юрий повернулся и ткнул кукишем точно на закат. — Их там осьмнадцать рыл, и все с большими ложками к моему столу. Для того ли все собирал, чтобы потом эти земли по кусочкам растащили? Уж лучше черту лысому отдам.

— Не поминай черта! — повысил голос архиерей и грохнул кулаком, случайно расплющив серебряный ковшик. — Хотя бы при мне не поминай. Тьфу, ввел во искушение.

— Да я…

— Ладно, — отмахнулся Савва. — То для порядку сказано. Грех это малый, а если к пользе Земли Русской, то вроде как и не грех вовсе.

— А покойный отец Павлин говорил… — попробовал усомниться князь.

— Да чего он знал, окромя содомии, тот грек немытый? Настоящий черт, если честно сказать, нечистым не является и направленный умелой рукой, естественно с молитвой, пользу может принести немалую. От пьянства кого отвадить или с колокольни сбросить… Э-э-э… В смысле, если звонарь приболел, то и к обедне прозвонят.

— И не помрут тут же в корчах?

— С чего бы это? Чай, не бесы какие и к диаволову семени отношения не имеют. Ты же домовых демонами не зовешь? А что с хвостом, так и не с такими изъянами живут. У боярина Вечкана жену видел?

— Что, и у нее хвост? — поразился Юрий Всеволодович.

— Ну, так далеко я не заглядывал, — улыбнулся Савва. — К тому веду, что у чертей нрав помягче будет.

Князь усмехнулся в ответ:

— Так вот почему он так в Татинец с посольством рвался.

— И ты его отпустил?

— Да уже и вернуться должен. А что не так?

Архиерей долго молчал, пытаясь расправить злополучную посудину, а потом задумчиво произнес:

— Не нравится он мне.

— И правильно, не баба же…

— Не о том говорю. Мутный какой-то твой боярин.

— Может, пьет тайком? — предположил князь. И тут же себе возразил: — Это вряд ли, уж больно бережлив и за лишнюю куну удавится.

— Вот, — Савва качнул головой, — скупердяй известный, а двоих франконских рыцарей с оруженосцами с самой зимы кормит-поит да привечает.

— Это от Папы Римского которые приехали? А вроде трое было…

— Угу, было. Ты почто их в Татинец послал?

— Я? — искренне удивился Юрий Всеволодович. — И не думал, я их в другое место посылал. Может, перепутали второпях?

Архиерей хорошо помнил, как долго и безуспешно франконы пытались добиться приема. Но князь все отказывал, ссылаясь на то, что гордый, но слишком уж смрадный рыцарский дух вызывает у него воспаление в железах и разлитие черной желчи. Рыцари продолжали настаивать на личной встрече, но мыться перед тем отказывались, им де в доспехах в бане слишком жарко будет. И в один прекрасный момент своего добились — князь Юрий вышел на крыльцо самолично и пояснил причины своего отказа громко и подробно. Неизвестно, поняли ли посланцы Григория Пятого правильно, но только в тот же день уехали все шестеро, считая оруженосцев. А вернулись вчетвером, имея в поводу лишнего коня, груженного помятыми латами.

— В том и дело, что было, — повторил Савва. — Повесили франконов татинские лешаки.

— За что?

— За шею, знамо дело.

— Нет, причина в чем?

— Да вроде убили кого-то…

Юрий Всеволодович нахмурился и забарабанил пальцами по столу.

— Не по Правде князь Николай сделал. Нехорошо.

— А мне нравится, — неожиданно заступился архиерей. — Око за око, зуб за зуб. По Божьим законам живут, Святое Писание чтят. Да и чего Николаю Ярославова Правда, коли он не из Рюриковичей?

— Да оно и хорошо, что не Рюрикович.

Савва вопросительно поднял бровь:

— И чем же?

— Греха Каинова на нем не будет.

— Так ты…

— Догадался? Вот и ладушки. Пока живой, я это сделаю.

Из записок Николая Шмелёва

«Да кто же знал, что жизнь княжеская не медом намазана? Сейчас вернуться на четыре года назад — уговорил бы Серегу принять на себя эту достойную и почетную обязанность. Не зря он волхв премудрейший. А я… а я дурак. Но дурак начитанный, и потому из многочисленных книжек вынес стойкое заблуждение — стоит только накинуть на плечи красный плащ, а на голову соответствующую шапку, как тут же сам собой образуется большой и перманентный ништяк. Нет, какие-то трудности, конечно, будут. Интриги завистливых соседей там или подкладывание в мою постель шпионящих баб-с.

Угу, хренушки. За тот плащ на торгу приезжие грекосы просят столько, что жаба душит, и за четыре прошедших года так и не смог с ней договориться. И баб нет. В смысле — вообще нет. Какие-то, конечно, бегают по городу… Но ни одна сволочь не догадывается, что князь тоже живой человек. Да и поняли бы, что с того? У меня несколько иные представления о женской красоте.

И какая свинья писала, что наивные и малообразованные люди в прошлом будут заглядывать в рот пришельцу из будущего, с благоговением выслушивая великие откровения? Дождешься от них, как же. Им слово — они в ответ восемь. Я идею — мне отчет о состоянии казны. А на предложение построить что-нибудь такое, что принесет денег много и сразу, просто покрутили пальцем у виска.

Они — это Серега, Тимофей и Хведор Лешаков. Первый неофициально выполнял обязанности премьер-министра, второй как-то незаметно стал заведовать финансами, а третий получил должность главного воеводы, подтвердив в боях, что звание дважды полковника было получено по заслугам. И я, как центральная фигура, на которую спихивается вся ответственность за самые непопулярные решения.

Вот кто, например, прослыл среди соседей кровавым палачом и чуть ли не людоедом? Догадались? А то, что идея отправлять на виселицу виновных в грабежах и убийствах мирного населения принадлежит многомудрому волхву, не помнит никто. А я чего? Так, только небольшие изменения внес — вешать убийц за ноги. И если инициативу на местах творчески доработали, то не моя вина. Сам был удивлен, когда узнал, что насильников привязывали за… хм… орудие преступления. У кого оно оставалось в наличии после проведенного по горячим следам расследования.

Ладно уж, перетерплю несправедливые упреки в кровожадности. Мальчики кровавые еще не мерещатся. Зато постоянно плывущие вниз по Шолокше плоты с виселицами выдрессировали агрессивных соседей так, что набеги постепенно сошли на нет, а во время официально объявленных войн булгары стороной обходили деревни, над которыми был вывешен флаг с моим гербом. Сам флаг можно было купить у Тимохи совсем недорого, но использование его обходилось владельцам в пять процентов годового дохода. Мало, конечно, зато живыми деньгами и никакой мороки с полюдьем. И даже, говорят, в самой булгарской столице появились целые кварталы, огороженные серпастым и молоткастым.

Ну да, не стал ломать голову и просто изобразил на гербе Татинца серп и молот. И, как выяснилось, угадал. В новом символе местные мудрецы увидели некий сакральный смысл, намекающий на единого Бога и призывающий к объединению креста и полумесяца перед лицом мерзких язычников. К последним отнесли всех врагов внутренних и внешних, включая Папу Римского, калифа Багдадского и Патриарха Константинопольского. Сомневаюсь, конечно, что они когда-нибудь слышали о нашем существовании, но в информационной войне превентивный удар никогда не будет лишним.

Выпрошенный у славельского архиерея батюшка поначалу новшества не одобрял и грозил анафемой, но удалось подобрать ключик и к его скверному характеру. Отец Мефодий в молодости был изрядным рубакой, оставив меч только из-за тяжелых ранений, так что, получив в подарок шелковую рясу с кольчужной подкладкой и пастырский посох со спрятанным внутри клинком, сменил гнев на милость. Только распорядился образ Ярилы Чудотворца, изображенный с излишней подробностью, унести в алтарь, куда нет хода женщинам.

Только помощь святого отца, вошедшего в долю, помогла мне открыть предприятие, приносящее стабильный доход. Конечно, не завод и не фабрика, но небольшая стекольная мастерская дымила потихоньку своими печами. Сырье для нее было свое — странной прихотью природы чуть выше по течению Шолокши располагались богатейшие залежи кварцевого песка. Месторождение это существовало и в моем мире, и доказательством может послужить обычный граненый стакан. Возьмите его в руки и… Как нет стакана? Вы что, женщина или вообще нерусский человек? Ах, в гараже… Так вот, возьмите его в руки и посмотрите на донышко. Там, кроме цены в четырнадцать копеек, есть еще три буквы, обведенные полуовалом. Нет, это не те буквы, которые можно прочитать на заборах, немного другие. В наше время там было написано «Бор», по имени городка, в котором находился завод. А сейчас там только лес, в котором добровольцы из пленных копают песок под присмотром лешачьего спецназа.

Лешаки понадобились скорее не в качестве конвоя для работников — люди трудились за плату и бежать не собирались, а на случай непредвиденных случайностей. Но если в Славеле и углядели непонятную суету на противоположном берегу чуть ниже города, где шла погрузка на плоты, то виду не подавали, старательно не замечая нашу деятельность.

С соседями у нас вообще сложились странные отношения. После моего стремительного… хм, ну, пусть будет — отступления, и мы, и они делали вид, что другого города не существует вовсе. Князь Юрий Всеволодович беспрепятственно пропускал купцов (да, не смейтесь, появились и такие), а я всеми силами изображал равнодушие и непомерную храбрость. Хотя, по чести сказать, все четыре года серьезно опасался удара в спину. Много и не надо было, и не обязательно военной силой, просто перекрыть подвоз хлеба. И все, наступает полный и неотвратимый каюк. Или песец, как кому нравится. Против нормальной дружины выстоять бы не смогли, при всей моей способности важно надувать щеки и делать умное лицо. Тем более тут свои, чуть ли не вчера вместе детей крестили.

Но князь проявил редкостное миролюбие, позволившее Татинцу окрепнуть и встать на ноги. Появились уже упоминавшиеся купцы, жители кое-какие, небольшое профессиональное войско вдобавок к лешачьему спецназу, который правильным боем не владел и обучению не поддавался категорически. И относительно мирный период подействовал благодатно. Серебришко в кошелях появилось, особенно благодаря той самой относительности. Стычки с беспокойными восточными соседями приносили более-менее регулярный доход в казну. Выгодное дело, оказывается, если подойти с правильной стороны.

А недавно и они перестали беспокоить, только распускали нелепые слухи об имеющемся в Татинце чудовищном оружии, способном испепелить триста человек единовременно. К большому сожалению — врут. Вундерваффе из пушек так и не получилось — самобраный мешок категорически отказывался выдавать порох даже для экспериментов, а идея получать его самим мало того, что изрядно пованивала выгребными ямами, так еще и с треском провалилась. Кто-нибудь сам пробовал добывать селитру из дерьма? Нет? И не пробуйте, мой вам совет. После нескольких месяцев, самых мерзких, замечу, стало немного получаться. Ага… А потом вывариваемое зелье взорвалось к чертовой матери, обрушив две башни и метров двести стены.

Из наших, слава Богу, никто не пострадал, только Тимоха неделю заикался и боялся близко подходить к городу. Так и ночевал в лесу. А под удар попали занятые на строительстве пленные булгары. Вот они-то, все пятеро уцелевших из почти трех сотен, и послужили источником мерзких и насквозь лживых слухов. Предлагал же Сереге пустить недобитков в расход. Нет же, мудрому волхву пристало быть гуманным. Тьфу на такой гуманизм! Могли бы и в жертву их принести ради такого случая. И пусть его боги человеческих жертвоприношений не требуют, а вдруг… И даже если нет… Поменяются с кем-нибудь. Но отпускать-то зачем?

Распустились они, ей-богу распустились. Это я о соратниках своих говорю. Ни тебе самодурства не дают проявить, ни абсолютизма. Сатрапы, одним словом. Нагрузили на бедного пришельца из другого мира непомерную власть, но не объяснили, что это просто работа такая. Вроде сантехника — люди гадят, а мне прибирать…

На этом поучения чадам и домочадцам заканчиваю. Зовут. Сказали, что Змей Горыныч прилетел. Рычит перед воротами и ругается. Так что без меня никак. Если не съест — завтра продолжу.

Татинец. Год пятый от основания города».

 

Глава 5

На подгибающихся ногах и нетвердой походкой Коля Шмелёв шел навстречу неминуемой смерти. Нет, что вы, право слово, никакого страха он не испытывал. Просто пластинчатый доспех, надетый поверх четырех кольчуг, никому не прибавит устойчивости. К слову сказать, и надежды на выживание тоже. Серега так и сказал, наливая напоследок полуведерный ковш медовухи:

— Ты, княже, не переживай, авось и убьешь зверя.

А голос жалостливый, и в глазах сочувствие проглядывает. Николай лицемерие раскусил сразу, но промолчал, так как благодарные подданные требовали подвига. Не своего, разумеется, и были правы. Что это за власть, если не готова за народ голову сложить?

Князь Татинский медленно и осторожно ступал по улице, к сожалению, слишком короткой, и отмахивался свободной рукой от Тимохи, пытающегося всучить забытый было в тереме меч. Получалось плохо, так как приходилось еще и следить за равновесием. Падать было нельзя, хотя и хотелось — несколько пудов железа так и пригибали к земле. Себя бы дотащить.

— Отстань, — отбивался Николай, — копьем обойдусь. И не зли меня.

— Но как же… — домовой растерянно посмотрел на парадный кладенец. — Чем же ты голову ему отрубать будешь?

Столпившийся у ворот народ оживленно обсуждал знаменательное в жизни города событие и со знанием дела давал советы:

— Ты по яйцам его бей, княже. По яйцам… — настойчиво твердил здоровенный детина в заляпанном известкой фартуке. — Против Змеев первейшее средство.

— Дурак ты, — отвечал ему сосед слева. — Это Кощеев так.

— Без разницы, у Горынычей то же самое.

— А вот и нет. Я со стены смотрел — ничего там не болтается; ни сундук, ни утка, ни заяц.

— Да уж, — усмехнулся детина, — это в твоем возрасте болтаться должно. Не слушай его, княже, дело говорю.

Николай и не слушал, все голоса сливались в глухой невнятный гул, а лица были будто одно — большое, небритое, воняющее прокисшим пивом. Да и его мешала разглядеть личина на боевом шлеме. Внезапно дорогу загородил отец Мефодий.

— Куда без благословления? В лапы нечистого захотел?

— Языком-то не мели, — строго одернул священника провожавший Шмелёва волхв. — Вдруг это кто-то из наших, из старых?

— Так сам бы и шел! — парировал батюшка.

Серега на пару секунд задумался и покачал головой:

— Нет, скорее всего, не наши. Раньше только Велес в виде змея появлялся. Этот каков, волосатый?

— Да куды там, — охотно проконсультировали из толпы. — Зеленый да чешуйчатый, со спины на стерлядку похож. А еще на зверя коркордила, только с крыльями.

— Точно не мой, — окончательно отмежевался от ответственности мудрый волхв и самоустранился.

Воспользовавшись ситуацией, отец Мефодий перехватил инициативу и отобрал у домового меч. Он торжественно перекрестил им князя и собравшуюся толпу:

— Возьми. Сим победиши.

— Бери-бери, — посоветовал и Серега. — Герой обязательно должен быть с мечом.

Коля ухватил его за рукав рубахи, подтянул поближе и прошипел в самое ухо:

— Издеваешься, да? Из меня фехтовальщик…

— Я тебя четыре года учил.

— И что?

— Ну-у-у… против Змея умения хватит. Вы же с ним не рубиться будете. Кстати, почему щит не взял?

— Засунь его себе… знаешь куда?

Уточнить Шмелёв не успел. Под восторженный рев зрителей ворота распахнулись, открывая путь к бессмертной славе. Николай еще успел подумать, что быть вечно живой драконьей какашкой — немного не то, о чем мечталось всю жизнь. И вроде и не жил вообще…

Грохнули, закрываясь, за спиной тяжелые створки. Вот он, первый шаг на дороге длиной в сто тысяч ли. Дрожащий и неуверенный. Но надо, черт побери этого Змея с его огнедышащей глоткой. А здоровый, сволочь. В смысле, Горыныч. Шагов двенадцать от носа до кончика хвоста. Только вот точнее измерить не даст, сразу бросится. Вот он поднял голову и внимательно посмотрел на приближающегося человека немигающим взглядом. В вертикальных зрачках плескалась пугающая бездна. Огнем чудовище пока не плевалось, но на конце раздвоенного языка, высовывающегося из приоткрытой пасти, плясал яркий лепесток пламени.

«Будто фашистский огнеметчик в кино», — подумалось Николаю.

До зверя осталось совсем немного. Он больше не шевелился и молчал. Коля медленно, не делая резких движений, перехватил копье и порадовался, что не поддался уговорам и не взял меч. Хищное вытянутое тело рептилии даже на земле выглядело стремительным. Успеть бы ткнуть. Только куда? Шмелёв лихорадочно перебирал в уме все, что знал о ящерицах и драконах. Негусто… Оказывается, он знал только то, что они существуют. И все.

Город за спиной настороженно затих, ожидая развязки. Солнечный зайчик прыгнул на отточенный наконечник копья, занесенного для решительного удара, и перескочил на морду Горыныча, на мгновение ослепив его. Чудовище мотнуло громадной головой (одной, врут сказки) и раскрыло пасть.

— Ты хто? — спросил Змей неожиданно приятным баритоном. — Богатырь, што ле?

— Типа того… — растерянно признался Николай и опустил копье. Кажется, битва временно откладывалась.

— Понятно. Тады проваливай.

— А мне непонятно, — Шмелёв отстегнул личину и сдвинул на затылок мешающий шлем. — С какой стати проваливать мне, а не тебе?

— Мешаешь. Я первый пришел, — охотно пояснил Змей. — По делу, между прочим.

— А я?

— Мне почем знать? Может, на охоту собрался. Погоди… на меня, што ле?

— А если и так?

— Не согласен. Мы вообще так не договаривались.

— С кем? — поинтересовался Николай.

— Не важно, — уклончиво ответил Змей. — А теперь гуляй отседова, богатырь, не до тебя. Князя жду.

— Какого?

Горыныч поскреб в затылке когтем и пренебрежительно сплюнул в сторону, поджарив неосторожно пролетавшего воробья:

— Ты тупой? Местного князя.

— Ну, я пришел.

— Вижу. А теперь проваливай! Ходют тут всякие. Кому сказано — занято место!

— А вот и не уйду, — справедливо возмутился Николай. — И вообще, ты чего на людей орешь?

— Чтобы услышал кто-нибудь.

— Я услышал. Легче стало?

— Как бы нет, — согласился Змей. — Так не уйдешь?

— С какой стати?

— Да и ладно, оставайся, вдвоем подождем. Присаживайся, богатырь, — Горыныч гостеприимно обломил у комля ближайшую березку и положил импровизированную скамейку перед Шмелёвым. — Вместе не так скушно будет.

Некоторое время сидели молча, стараясь не смотреть друг на друга. Николай чувствовал, как отпускает державшее его напряжение. Неизвестное науке чудовище при ближайшем рассмотрении оказалось не таким уж страшным. А что хам и грубиян, так, может, им, летающим рептилиям, оно и положено? Вдруг это от метаболизма зависит?

— Слушай, богатырь, — первым нарушил молчание Горыныч, — одолжи копье ненадолго.

— Зачем? — с подозрением покосился Шмелёв.

— Почесаться, — смутился Змей. — Не поверишь, свербит между крыльями, аж спасу нет. Выручи, а?

Он произнес это таким просящим и жалобным голосом, что суровое, но мягкое сердце князя растаяло.

— На, только не поцарапайся.

— Этой зубочисткой? — удивился дракон. — Да меня даже кумулятивный снаряд не берет.

— Какой-какой?

— А, все равно не поймешь, — отмахнулся Горыныч.

— Нет уж, постой… — Коля ухватил Змея за крыло. — Какие снаряды?

— Да любые. Ага, и выше, выше тоже почеши, а то я сам не достаю.

Шмелёв решительно вскарабкался по крылу, твердо намереваясь взять тупую рептилию за глотку и выбить из Горыныча все. Но тут под ногу неудачно подвернулось что-то торчащее между чешуек, Коля потерял равновесие, взмахнул руками и полетел вниз. Уже на земле его догнала тяжелая ржавая кривулина и со звоном, отдавшимся в голове, ударила в шлем.

— Так вот оно чо чесалось! — обрадовался Горыныч. — Спасибо, богатырь.

Николай встал, слегка покачиваясь, и поднял упавшую на него железку. Это оказался обломок багра со странно знакомой надписью латинскими буквами «MARIA CELESTA». Да и хрен с ними, с буквами, Шмелёва сейчас интересовало другое. Что-то хотел спросить у Змея, а что — не мог вспомнить.

— Не ушибся? — заботливо поинтересовалось чудовище.

— Еще не понял, честно говоря.

— Давай посмотрю.

— Смотри, не жалко.

— Доспехи-то сними.

— Ага, а ты меня сожрешь.

— А можно? — облизнулся Змей.

— Нет!

— Тогда не буду. Но бронь снимай. И кольчугу. И вторую. И третью. И четвертую. Слушай, богатырь, ты чего так вырядился? И не жарко?

— Это для красоты, — Коля с наслаждением избавился от опостылевших железных рубашек и стянул через голову провонявший потом поддоспешник. Шлем он сбросил еще раньше, и теперь стальная личина нагло скалилась в ответ на столь явную ложь.

Но рептилии, видимо, в нюансах человеческого вранья не разбирались. Во всяком случае Змей не подал вида. Он внимательно всматривался в князя загоревшимися зеленым светом глазами.

— Тэкс… кости целы, вывихов и растяжений нет. Стой, не крутись, сейчас синяки уберу. А это что у нас? Камни в почках в столь раннем возрасте?

— Не такой уж я молодой.

— А ты помолчи! — прикрикнул Змей. — Камни на фиг… печень… печень в норме. Зубы, две штуки… да хрен с ними, пусть вырастут.

— Экстрасенс что ли? — удивленно спросил Николай.

— Типа того, — буркнул Горыныч, заканчивая медосмотр. — Нормально, жить будешь. В отличие от…

— Кого?

— Это тоже не важно, — Змей опять ушел от ответа.

— Нет уж, говори, — потребовал Шмелёв.

— А зачем? Во многих знаниях — многие печали.

— Давай, я сам буду определять, что мне нужно знать, а что нет.

— Ачоа? Самый умный, што ле?

Николай сердито засопел и оглянулся в поисках упавшего копья. Чудовище заметило его взгляд и поспешило перевести разговор на другую тему:

— Может, познакомимся для начала?

— Можно, — кивнул Шмелёв. — Меня Николаем Васильевичем зовут.

— Хорошее имя, — одобрил Змей. — У здешнего князя такое же.

— Это я и есть.

— Да? — Горыныч опять поскреб когтем в затылке. — Не врешь?

— Зачем мне тебя обманывать? А не веришь, так спроси у любого в городе.

Страшный зверь подскочил, взмахнул крыльями, выпустил из пасти многометровую струю пламени и завопил дурным голосом:

— А-а-а-а! Нет мне пардону! Прости, я не узнал брата Колю!

— Ты это… — опешил Николай, — поосторожнее с такими утверждениями.

Было от чего растеряться. Да и возмутиться тоже. Является, понимаете ли, неизвестная науке рептилия и начинает набиваться в родственники. Вам бы понравилось иметь в братьях громадную ящерицу, пусть и летающую?

— Я же образно, — пояснил Змей. — Ты бы почаще умные книги читал. А возьми меня к себе жить, князь? Пригожусь, честное слово.

— К этому вопросу мы еще вернемся. Звать-то тебя как?

Горыныч скромно потупился:

— Годзилка.

— Японец?

— Не, што ты, вяццкие мы.

— Так вас много? — испугался Шмелёв. Вяццкие леса в этом мире были терра инкогнита, и что там творилось на самом деле, не знал никто. — Имя вам легион?

— Ачоа? Один я, — пояснил Змей. — Тока меня там не любят.

— За грубость?

— Не, за будущее. Я его вижу. Хочешь, тебе предскажу?

— Давай, — согласился Николай.

Годзилка задумался и прикрыл глаза. Но через минуту открыл их и присвистнул:

— А нету будущего. Помрешь.

— Все там будем, — усмехнулся Шмелёв.

— Да, но ты — завтра!

Коля шутку не оценил и решительно встал с бревна.

— На хрен такие предсказания.

— Правду же говорю, — обиделся Змей. — Вот за нее всегда и страдаю. Никто меня не любит. Я как лучше хотел… Зато там, в другом мире, твой сын полковником станет.

— Да? — совсем было собравшийся уходить, Николай заинтересованно посмотрел на Годзилку.

— Точно, — кивнул тот. — Только погибнет при штурме американской военной базы в Монино. А твоя жена… Про жену надо?

— Давай.

— Она еще раньше попадет под ракетно-бомбовый удар по Славелю. Из трех миллионов жителей уцелеет меньше четверти.

— Война?

— А не знаю…

Из записок Николая Шмелёва

«Информация, полученная от Годзилки, буквально раздавила меня. Я тут развлекаюсь, а там… Минут пятнадцать не мог сказать даже слова, просто отходил от шока. Наконец собрался с силами и приступил к расспросам. К сожалению, Змей сам толком ничего не помнил, так как в то время был обычным вараном и жил в зоопарке небольшого райцентра Вяццкой области. И лишь много позже, когда здоровенная ящерица попала в зону заражения на месте бывшего Вяццка и начались мутации, стал хоть что-то понимать и соображать.

Постоянные стычки с патрулями послужили причиной пуленепробиваемой мощной брони, крылья выросли сами, а появлению огнемета способствовало попадание в грамотно организованную засаду. Покойной засаде не понравилось. Несколько лет Годзилка прожил в дремучих лесах, изредка сбивая пролетающие вертолеты с белыми звездами, но потом его вычислили и устроили настоящую охоту. В страшном воздушном бою, стоившем противнику трех самолетов, Змей потерпел поражение и был вынужден отступить в окрестности Славеля. Вернее, бежать… Вот там и влип по полной.

Перебитое крыло не позволяло летать, пришлось прятаться на окраине города в развалинах недостроенного когда-то дома, выбираясь по ночам на поиски пропитания. И даже опустился до того, что ел пойманных солдат из патрулей. Впрочем, людоедом себя не считал, так как насмотрелся всякого… Люди такое не творят.

Но выследили и там. При штурме его логова Годзилка успел поджечь вражеский танк и четыре машины примкнувшей к оккупантам полиции. Только везение долго продолжаться не могло — вызванный на подмогу «Апач» ударил ракетами. Взрывом маленького тогда еще Змея выбросило на улицу и сильно ударило о растущий неподалеку дубок. Небольшой, но Годзилке хватило… Он потерял сознание, а очнулся уже здесь. Правда, немного раньше.

Так и мотался две тысячи лет. То из варяг в греки, если таковые имелись в то время, то обратно. Однажды занесла нелегкая за океан. Там, по словам Годзилки, было совсем плохо. Если наши местные жители просто бросали дубины и каменные топоры, то тамошние аборигены попытались приспособить крылатого Змея к исполнению главной роли в диком и жестоком культе — жертвы ему приносили, памятники ставили… А у него желудок еще американским мясом травленый и изжога. Ушел от них.

Потом причудливая прихоть судьбы приготовила другое испытание — любознательное желтолицее население одной страны так восхитилось способностью нашего героя к полетам, что чуть было не разобрало на мелкие кусочки в попытке научиться подобному. Пришлось покинуть и этот негостеприимный край, оставив на память традицию делать бумажных драконов и запускать воздушных змеев.

И вот он здесь. Смотрит на меня жалобно и хвостом виляет».

С городских стен за разворачивающейся драмой следили внимательно. Народ в Татинце в большинстве своем имел достаточно бурное прошлое и размеренной жизнью тяготился. А тут хоть какое-то развлечение. Самые азартные бились об заклад, и немалые суммы заходили по рукам. К чести горожан, нужно сказать, что ставили больше на то, сколько продержится Змей против князя. В победе Николая мало кто сомневался, да и те уже помалкивали, потирая отбитые ребра. Чего тут побеждать-то? Подумаешь, ящерица с крыльями. Чай, не страшней оборотня, который приблудился о прошлом месяце, разве чуть крупнее.

Движимый долгом отец Мефодий поначалу сурово смотрел на впадающих в грех соотечественников и громко ругался, но потом, по здравом размышлении, счел его не таким очень уж большим и грехопадение возглавил. А возглавив, тут же перепоручил руководство княжескому казначею, более известному под именем Тимофея Домовецкого. Сюда же на стену был принесен стол, и надувшийся от осознания собственной значимости Тимоха принимал ставки под запись, сразу изымая подоходный налог с будущего выигрыша. Некоторым возмутившимся он резонно заявил, что без уверенности в победе не хрен и ставить. А раз уверен, то плати.

Через час, отмеряемый ударами колокола на звоннице, где сидел с клепсидрой дневальный леший, перед татинским министром финансов скопилась изрядная куча серебра. Преимущественно серпянок местной чеканки, пришедших на смену новобродским чешуйкам. Название они получили от изображенного на монете серпа. Десять серпянок составляли молот, в свою очередь являющийся десятой частью крестовика. Когда-то Николаю стоило немало трудов и сил убедить отца Мефодия, что размещение на деньгах герба княжества, прозванного в народе татинским крестом, не будет являться богохульством и святотатством. Наоборот, это станет символом победы труда и разума над духом алчности, стяжательства и корыстолюбия.

Попадались и восточные, видимо, из старых сбережений, странных форм, иные с дырками посредине, покрытые причудливой вязью. Таких, правда, было мало. Последнее время купеческие лодьи все реже и реже поднимались вверх по Шолокше, а немногие приплывшие рассказывали о новой напасти, появившейся далеко на восходе. Поговаривали о свирепом и могучем правителе Пету-хане, объединившем разрозненные доселе кочевые племена. Впрочем, политика, не приносящая прибыль, Тимоху никогда не волновала. Его больше беспокоило другое — продержится ли Змей еще полчаса? Вроде должен…

Когда князь бросил копье и схватился с чудовищем врукопашную, по толпе пронесся дружный вздох и все притихли в ожидании развязки.

— Шкуру не хочет попортить, — со знанием дела прокомментировал кто-то.

— Ерунду городишь, — возразила толстая румяная баба с корзиной пирогов, продаваемых зрителям. — Запрячь он зверя хочет.

— Зачем?

— Знамо зачем — пахать на ем будет.

— Чего бы понимала, дурища! Сохи-то у яво нетути!

— Дык и не нада… Глянь-ко, кака у Горыныча мущинска справа, чай, не хуже пропашет, — упорствовала торговка.

— Тьфу ты, — плюнул ее сосед. — Вот те кака пахота на уме.

— А чо? Змей, он ить тоже человек. Можа, когда и придется страшненького пожалеть.

— Нутко цыть! — прикрикнул на охальников отец Мефодий, из-под руки всматриваясь вдаль. — Чего-то притихли.

Действительно, ратоборцы подозрительно утихомирились и уселись на поваленное дерево обсуждать неведомые зрителям вопросы. Минут двадцать сидели тихо-мирно, а потом князь неторопливо поднялся и с силой саданул Змея в удачно подвернувшуюся челюсть. И понеслось… Горыныч упал, прокатился по траве, нелепо взмахивая крыльями, потом вскочил и бросился на Николая. Тот увернулся, подхватил копье и ударил в чешуйчатую грудь. Стальной наконечник выбил сноп искр и соскользнул к земле. Чудовище отскочило в непонятном испуге и зарычало, выпуская из ноздрей дым.

— Ты чо, сдурел? — вполголоса, чтобы не услышали в городе, спросил Годзилка. — Чуть все хозяйство не покалечил, ирод. Я, может, еще жениться захочу. Когда-нибудь. И в рыло совать мог бы поосторожнее. Харя-то не казенная, чо!

— Ну, извини, — Коля сдул с носа повисшую каплю пота. — Просто удачно подвернулся.

— Мы так не договаривались. Больно же.

— Врешь.

— Вру, — согласился Годзилка. — Но мог бы и вполсилы. Мне твой волхв обещал…

— Кто, Серега?

Ящер прикусил длинный язык и непонимающе захлопал глазами. И даже умудрился изобразить на хищной морде искреннее недоумение.

— Гляди, князь, к тебе подмога идет!

— Зубы-то не заговаривай.

— Я серьезно.

Николай обернулся — по полю от города с яростным ревом неслось еще одно чудовище. Но не чешуйчатое, а покрытое черной пушистой шерстью, с горящими праведным гневом зелеными глазами. Оно издалека скалило длинные, в мизинец, зубы, и, судя по всему, твердо намеревалось вцепиться Годзилке в глотку.

— Ты ему прививки сделал? — забеспокоился Змей.

— Нет, а что?

— Так, к слову пришлось.

Коля пожал плечами. Какие еще, к лешему, прививки? Спасенный когда-то в Славеле котенок и без них прекрасно себя чувствует. А за четыре прошедших года и не болел ни разу. Наоборот — подрос, заматерел и вымахал так, что местные рыси в лесах удавились бы от зависти, если б могли. Городские собаки уважительно смотрели на кота снизу вверх и уступали дорогу. Названный поначалу просто и без затей Васькой, сейчас он носил гордое имя Басилевс. Для близких просто Базека.

— Князь, а князь… — Годзилка потихоньку отодвигался все дальше и дальше, — скажи ему, что я свой и еще пригожусь.

— На мясо, что ли?

— Не-е-е… А хочешь, говорить его научу?

 

Глава 6

Четверо всадников ехали чуть впереди основного отряда, стараясь, чтобы пыль, поднятая пехотой, не сильно досаждала. Сотни ног поднимали тучу, видимую издалека. Она висела в воздухе и скрипела на зубах, забивалась в щели и сочленения доспеха. Но это не портило хорошего настроения великолепного рыцаря. Шлем висел у седла, и на молодом усатом лице блуждала улыбка. Белый плащ опускался с плеча красивыми складками, но иногда расшалившийся ветер задувал чуть сильнее, и тогда посторонний зритель мог увидеть изображение трехконечного креста с надписью по верхней перекладине «Bathos Metis e templus». В деревнях, попадавшихся по пути, при виде этого герба крестьяне прятались по домам. И сюда доходили слухи о рыцарях, поклоняющихся собачьей голове по имени Бафомет. Тамплиера увидеть — хуже, чем черта. От них даже немецкие бароны, все до одного разбойники и дети разбойников, шарахаются.

Графу Гуго фон Дигенгейму на слухи плевать. За спиной отряд из трех опоясанных рыцарей, и сам черт ему не брат. А может, и брат, что с того? Да еще пешие кнехты, сотни три. Да кто будет считать это мужичье? Сам Великий Магистр Ордена послал его к кочевникам заключить союз против появившихся в Татинце неведомых колдунов. Танкред Румийский сказал тогда на прощание:

— Запомните, граф, с городом делайте, что хотите, хоть совсем с землей сровняйте. Но захватите живьем этих двоих. Мне был знак из грядущего! Идите, граф. И кто знает, может быть, я сейчас разговариваю с будущим императором Священной Римской Империи.

От подобной перспективы захватывало дух. Магистр действительно мог видеть будущее, разговаривать с ним и даже пользоваться полученными знаниями. Орден вертел судьбами Европы, как вздумается. Короли, императоры, великие герцоги появлялись и исчезали по мановению руки. Золото Бафомета витало над миром, вызывая раздоры и междоусобицы. Восставшие против него умирали, в непокорные города приходила чума. А тут какой-то жалкий Татинец… Что он такое? Пылинка под ногами вечности. Растоптать! И опять под ноги, пусть знают свое место.

А колдовства граф не боялся. Ему, прошедшему посвящение, бояться ли диких скифов? Цепи и ошейники — вот их удел. Гуго фон Дигенгейм станет императором.

— Скоро город, сир, — барон Цвайгель хоть и не присутствовал при разговоре с Великим Магистром, но, подобно хорошей охотничьей собаке, брал верхним чутьем след предстоящих перемен и потому обращался с нужным подобострастием. — Осталось не более двух лье. Разрешите возглавить дозор, сир?

Гуго милостиво склонил голову. Он не то чтобы особо доверял пронырливому швабу, но это был единственный, кто выжил в варварской стране из посольства папы Григория Пятого. Одного их трех рыцарей подло повесили повелением татинского князя по смехотворному обвинению в убийстве смерда, а другой умер в Славеле от приключившегося в результате побоев воспаления мозговой железы. И только Цвайгель мог провести отряд мимо города, как назло лежащего на перекрестке самых удобных дорог. Черт побери! Как надоело тайком, по ночам, пробираться по землям проклятых схизматиков, где каждый простолюдин мнит себя равным по меньшей мере владетельному сеньору. Где нельзя развлечься, запалив корчму, без риска погибнуть под мужицкими топорами. Где служанки в ответ на шлепок по заднице ломают челюсти опытным кнехтам…

Мимо Славеля, о правителе которого тоже ходили не самые лестные слухи, их лесными тропами провел местный боярин Вечкан Чечевикович. Жадный старикан запросил за свои услуги сотню марок! Но, правда, снизил цену, когда узнал об истинной цели отряда. Видимо, и ему успели насолить татинские колдуны.

Барон отсутствовал полдня, а когда вернулся, его глаза чуть не вылезали из орбит. Сопровождающие Цвайгеля кнехты выглядели еще более испуганными и передвигались осторожно. Широко расставив ноги, отгоняя вьющихся вокруг кожаных штанов мух.

— Сир, там колдун!

— Прекрасно! — хищно усмехнулся граф. — Он один?

— Да, сир! То есть нет, сир!

— Выражайтесь точнее, барон.

— С ним кот и дракон!

…Татинец готовился к празднику. Не каждый день удается взять в плен целого огнедышащего дракона. Честно говоря, и не удавалось никому целиком — по частям, да, бывало. Но в такие незапамятные времена, что в это и не очень-то верилось. А тут князь не только победил, а еще и принял на службу, взяв с дракона торжественную клятву не портить местных девок и не жрать коров. Чужих можно. Ачоа? Горынычи тоже люди.

Сам Николай в подготовке праздника участия не принимал. Сил не было смотреть на хитрую морду многомудрого волхва, затеявшего эту комедию с поединком. Негоже выставлять на всеобщее обозрение внутренние разногласия верховной власти и вздуть Серегу принародно. Такие вопросы должны решаться кулуарно.

Шмелёв прихватил с собой кота и сбежал от суеты в лес, чтобы там, в тишине и покое, Годзилка смог выполнить свое обещание. Собственно, этим Змей сейчас и занимался. Усыпленный ударной дозой молока с валерьянкой Базека мирно посапывал и не видел странных приготовлений. Горыныч сидел с закрытыми глазами, выставив перед собой поднятые лапы, потом шумно выдохнул и достал прямо из воздуха белый халат.

— Надевай, ассистировать будешь.

— А почему я? — возмутился Коля.

Годзилка открыл один глаз и посмотрел с укоризной:

— Больше некому.

— Я в медицине не разбираюсь.

— Аналогично. Обойдемся без нее.

— Магией?

— Зачем? — удивился Змей. — Чуть-чуть голосовые связки подправим, вот эту фигню изогнем, тут выпрямим… Все по науке. Держи его крепче!

— А халат?

— Выкинь его.

— Зачем тогда доставал?

Годзилка задумался.

— Не знаю. Традиция, наверное. Держи, говорю!

Коля ухватил кота покрепче и разжал ему челюсти.

— Грязными руками в рот не лезь, — посоветовал ящер. — Некультурно. И инфекцию какую занесешь.

— А как же операция?

— Дистанционно, силой мысли. Слышал про такую?

— Так и я говорю — магия.

— Магии не существует.

— А вот этот халат откуда?

— Не обращай внимания, — отмахнулся Годзилка. — Обычное смещение пространства. Так… ну-ка вот так поверни… ага, щас… минуточку… Готово!

— Так быстро? — Николай взял кота за задние лапы. Поднял на вытянутой руке и оглядел со всех сторон. — Что-то легко у тебя получилось.

— Делов-то, чай, дурное дело нехитрое. Это тебе не пушку заставить стрелять.

— Откуда знаешь про пушку?

— Слухами земля полнится, — усмехнулся Годзилка и легонько постучал когтем по кошачьему лбу. — Вася, просыпайся!

Базека открыл глаза и, обнаружив себя висящим вниз головой, недовольно заурчал. Шмелёв аккуратно поставил его на лапы и успокаивающе погладил по голове.

— Ну, скажи что-нибудь.

— Мяу!

— А по-человечески?

— Мяу!

Коля строго посмотрел на Змея:

— Слышь, ты, ящур чешуйчатый, не работает…

— Притворяется, — уверенно ответил Годзилка. Он жестом фокусника вытащил откуда-то из-за спины здоровенную стерлядку. — Васенька, рыбки хочешь? Скажи дяденьке волшебное слово.

При виде законной добычи Базека подпрыгнул и бросился ее отнимать с таким решительным видом, что дракон испуганно подскочил, вытянувшись во весь свой немалый рост. Кота это не смутило. Он вскарабкался наверх, оставляя когтями глубокие царапины на бронированной Годзилкиной шкуре, и выхватил рыбину.

— Мяу!

— Слушай, Годзил, ты точно ничего не напутал? — Коля глядел на обоих снизу, задрав голову. — Раньше у него аппетит поменьше был.

— Все я правильно сделал, — Змей с трудом оторвал Базеку от своей лапы и поставил на землю. — Желудок немного модифицировал и когти. И еще кое-что… из мужской солидарности. А говорить он должен, но не хочет. Вася, ну скажи что-нибудь, а?

— Мяу!

— Шарлатан! — Шмелёв обвиняюще ткнул пальцем Годзилке в брюхо. — И обманщик. Фигу тебе, а не довольствие. Подножным кормом перебьешься.

— Ачоа? С когтями-то все получилось. Видишь, какие крепкие? Как сиганул, а? Я аж прямо испугался и чуть было не… хм…

Николай принюхался.

— Точно, нет?

— Так это… не успел, — Змей тоже повел носом. — Погоди-ка, князь, вроде рыцарями пахнет.

— Ты их что, по запаху определяешь?

— Ага, они и на вкус разные. Которые в темном пиве чудо как хороши, а некоторых только в винном уксусе вымачивать нужно. Вот, бывалоча, возьмешь такого, от скорлупы очистишь…

Договорить Годзилка не успел — дернулся вперед, закрывая Шмелёва крыльями от града вылетевших из кустов арбалетных болтов. Оказавшийся без защиты кот схлопотал попадание точно в лоб. Каленый наконечник ударил четко по центру, выбил сноп искр и ушел рикошетом куда-то в лес. Запахло паленой шерстью, а самого кота отбросило шагов на десять, и теперь он сидел, прислонившись к дереву, и безуспешно пытался сфокусировать зрение.

Следом из леса на поляну вылетели рыцари с длинными копьями, а за ними, с треском проламываясь сквозь заросли шиповника и дикой малины, — пехота.

— Убейте дракона! — кричал всадник в белом плаще, укрывающем доспехи. — Колдуна брать живьем!

— А вот ни хрена себе! — возмутился Николай и попытался выбраться из-под Годзилкиной защиты.

— Погоди, сейчас еще стрельнут. — Новый залп застучал по шкуре ящера. — А вот теперь моя очередь!

Над головой у Шмелёва ухнуло, мощно загудело, а через секунду на смену реву пламени пришли вопли сжигаемых заживо людей.

— Вылезай, чо!

Коля выскочил из укрытия, на ходу вытаскивая меч, и тут же пригнулся, — чуть не задев волосы, со свистом пролетела вырванная с корнем береза. В лапах Горыныча самодельная булава казалась маленькой тростиночкой, будто рыбак с удочкой на плече стоит. Годзилка, не глядя, смахнул с коней трех рыцарей и, радостно взвизгивая неожиданным фальцетом, бросился догонять разбегающихся кнехтов. Оставшийся в седле граф попытался ударить в спину Горынычу, но копье бессильно скользнуло по чешуе, не причинив вреда. Змей в ответ отмахнулся хвостом, и Гуго фон Дигенгейм слетел с коня, придавив приходящего в себя Базеку.

— Ты чего творишь, гадина? — закричал возмущенный кот и тут же резко замолчал, понимая, что произошло нечто необычное. Он вытащил прижатые железной тушей задние лапы и отпрыгнул от рыцаря, пытающегося достать говорящее исчадие ада мечом. — Брось ножик, брось ножик, я сказал!

Шмелёв обернулся на незнакомый голос и чуть не поплатился за это — чужое копье ткнулось в живот, заставив согнуться пополам. Но сделанная многомудрым волхвом кольчуга выдержала, только остатки завтрака из желудка сильной струей плеснули на сапоги набегающего добить противника. Тот поскользнулся и пролетел ногами вперед по мокрой траве, удобно подставив незащищенное горло.

— А, бли-а-а-а! Наших бьют! — Базека поднырнул под вражеский меч и вцепился графу в забрало. Толстый металл поддавался с противным скрежетом, отлетели в стороны клочки изодранной задними лапами кирасы, и противник быстро затих, немного подергав ногами. — Следующий, мяу! То есть бли-а-а-а!

Желающих не находилось, и коту самому пришлось отлавливать не успевших разбежаться пехотинцев, с завистью прислушиваясь к доносившимся издалека смачным шлепкам Годзилкиной дубинки.

— Горыныч, брат, оставь маненько! — вошедший в азарт Базека бросился было к лесу, но чуток притормозил около Николая, который сидел на безголовом противнике и тихо постанывал, держась за живот. — Чего, хозяин, совсем хреново?

— Ага, — через силу произнес Шмелёв.

— Как на хвост наступили?

— Хуже. Как в марте гулять не пустили, — Коля постарался объяснить привычными коту понятиями.

— Негодяи! Я отомщу! Ты только держись, князь! — Последние слова послышались уже издалека. — И этому отомщу, и тому… Эй, лохматый, стой! И тебе тоже!

Что было дальше, Николай уже не слышал — потерял сознание. А очнулся только от громких команд волхва:

— Добычу в кучу складывайте, ироды. Куда потащил?

— Дык эта… — оправдывался уличенный в мародерстве горожанин, — отмыть, значицца, хотел.

— А в рыло не хотел? Князь тут, живота своего не жалея, народные гуляния устраивает, а ты, сволочь, его законные трофеи утаиваешь? — Тут Серега обратил внимание на открывшего глаза Шмелёва. — Ой, извини, я и забыл, что ты отдыхаешь.

— Тебе бы так отдохнуть. Фиг ли тут за толпа?

Волхв покрутил головой по сторонам:

— Где толпу видишь? Люди серьезным делом заняты — празднуют. Кстати, отец Мефодий предложил сегодняшний день назвать «Днем вооруженного захватчика» и отмечать его каждый год.

— Ты подсказал идею?

— Не-а. Змей твой, Годзилка. Образованный какой — ужас. А вот, кстати, идут, полюбуйся.

Коля приподнялся на локте и посмотрел в указанном направлении. Из леса вышла весьма колоритная парочка — громадный дракон в сопровождении вооруженного тяжелым кадилом священника. Они о чем-то мирно беседовали, для чего Годзилке пришлось низко склонить голову. Не дойдя до князя пару шагов, батюшка перекрестил его и бодрым голосом доложил:

— Ну, вроде всех прибили, слава тебе, Господи! Сейчас еще Хведор со своими охламонами обшарит вокруг, да и пировать можно идти.

— Сколько всего-то было? — поинтересовался волхв.

— Сотни три али чуть поменьше — штук двести пятьдесят. Кто же их считать будет, да и зачем?

— А ты чего на штуки-то счет ведешь?

— Как же еще? — удивился отец Мефодий. — Чай, это же латиняне были. Ой, смотри, Серега, не доведет тебя до добра твое старобожие. Крестился бы, а? Мне ить как раз купель с иликтрическим подогревом испытывать не на ком.

— Вот только давайте обойдемся без религиозных диспутов, — поморщился Николай, тяжело поднимаясь на ноги. — Кота никто не видел?

— Тута я, — из-за Годзилкиной лапы показалась довольная кошачья морда. — Звал? А пожрать чего-нибудь не найдется?

Повисло неопределенное молчание. Благостное выражение с Базекиной физиономии медленно сползло, и он обвел всех грустным взглядом:

— Вы чего, действительно с собой съестного не прихватили?

Волхв только руками развел. Народ бежал сюда из города, привлеченный лесным пожаром, устроенным Годзилкой, и никому в голову не пришла мысль о еде. А уж потом, когда обнаружили такую шикарную потеху, то и вовсе одна мысль осталась — успеть бы кого приложить.

— Слушай, а может, среди трофеев поискать?

— Ты еще мышей предложи наловить, — обиделся кот, но пошел осматривать сваленную в кучу добычу. Через какое-то время послышался его довольный голос: — Нашел!

— Тащи сюда, поделишься, — предложил Николай.

— Не подниму. Я рыцаря живого нашел. Его прямо в железе сюда бросили.

— Вкусный? — сразу оживился Змей. — Отдай мне.

И тут же охнул от весьма ощутимого удара кадилом в глаз.

— Это что за людоядение, а? Не хрен, прости меня, Господи! Пленного есть не полагается. Его нужно сперва допросить, а уж потом…

— Съесть! — предположил Годзилка, за что получил во второй глаз.

— Не перебивай пастыря, глупый коркордил! Говорил же — никакого людоедства. Поспрошаем хорошенько и…

— Чо, отпустим?

— Повесим! — строго отрезал отец Мефодий. — Али утопим. Водяной давеча жаловался — в праздник и разговеться нечем.

— А я?

— Накось, выкуси!

— Я ить выкушу, — пригрозил Змей.

— Тьфу на тебя, рептилия. Надо было в бою жрать, а сейчас — грех.

Годзилка не стал больше спорить и ушел помогать коту. А волхв пристал к князю с требованиями немедленного и тщательного медицинского осмотра.

— Отстать, — сопротивлялся Николай, — меня Горыныч посмотрит. Если нужно, то и подправит. Он этот, как его, экстрасенс.

— И клятву Гиппократа давал? — удивился Серега.

— Наверное, а что?

— Вот! А я не давал, поэтому мне можно и нужно верить. Снимай кольчугу.

Пришлось подчиниться. Все же по «Воинскому артикулу», замещающему в Татинце конституцию, уголовный кодекс и все Уставы одновременно, княжеское здоровье отнесено к государственному достоянию. Коля с усилием стянул кольчугу вместе с промокшим поддоспешником и зябко поежился от легкого ветерка.

— Ага, — сам себе сказал волхв, разглядывая большой, во все пузо, синяк. — Жить будешь.

— Это все, одеваться можно?

— Погоди… Тут не болит? А тут? И вот здесь?

— Отстань, а? Чего ты меня лапаешь? Я всем организмом одновременно болю, понял? Везде больно.

— Лечить надо.

— Вот еще… Само пройдет.

— Не спорь. Лучше всего народные средства подойдут, — Серега достал из-за пазухи плоскую серебряную фляжку и взболтнул ее около уха. На лице появилась довольная улыбка. — Будешь? На сорока травах настояно.

— Давай, — Николай отвернул крышку и сделал пару глотков. Действительно полегчало.

— Все пьете? — послышался за спиной строгий голос кота. — Один я тружусь, как проклятый, в холоде и голоде… Куда пленного девать?

Коля пожал плечами.

— Можешь сюда притащить.

— Неси! — крикнул Базека в сторону возвышающегося над кучей трофеев Годзилки. — Только не помни окончательно.

— А чо ему будет, он железный, — Змей не стал утруждаться и просто волок рыцаря за ногу, стараясь провезти лицом по всем встреченным муравейникам. — Забирайте.

— Мужик, ты живой? — Николай подошел и попинал в помятую дубиной кирасу, а не получив ответа, нагнулся. — Дай хоть на рожу глянуть.

Забрало удалось открыть с большим трудом.

— Говорить можешь? Гитлер капут, ферштеейн?

Вместо ответа рыцарь молча ударил Шмелёва трехгранным стилетом, выскочившим на пружине из латной перчатки.

— Ах, ты… как я теперь… — и, не договорив, князь упал.

Из записок Николая Шмелёва

«Честно скажу — умирать мне не понравилось. Не то чтобы больно, а неприятно. И последней мыслью было не что-то возвышенное, как полагается при героической гибели, а сожаление, что так и не успел пообедать. И еще обида на дырку в животе. Как бы я с таким видом на пиру перед гостями показался? Стыд, да и только. Тем более, к вечеру обещалось быть Славельское посольство с чрезвычайными полномочиями, а тут кинжал в брюхе. Нехорошо, урон престижу княжества перед послами. Они-то сами блюдут, да. Предпочтут сесть на кол (это нормально в здешнем обществе), чем кушать на официальном приеме деревянными ложками. Страшная и странная штука — политика.

Но это я отвлекся. А собирался объяснить, как же я живой остался после того, как умер. То есть не умер, а убили меня. Нет, сначала убили, и только потом умер. Тьфу, сам запутался. Впрочем, это не столь важно.

Получив предательский удар, пробивший печень, я сразу, минуя промежуточные стадии в виде светящихся труб, оказался в скромном офисе, где за старомодным столом с зеленым сукном и малахитовым чернильным прибором сидел грустный дядька средних лет неопределенной национальности. Белых одежд на нем не было, и, вопреки расхожему мнению, чесноком не пахло. Напротив, благоухало благородным «Фаренгейтом», и только потертый светлый костюм от фабрики «Восход» немного выбивался из общего стиля. Постараюсь дословно воспроизвести все разговоры на том свете, благо на память больше не жалуюсь.

— Слушаю вас внимательно, молодой человек.

— Нет, это я вас слушаю, — отвечаю как можно вежливее.

— Ах да, новенький… Что же отчетность портите, юноша?

Юноша? Сомнительный комплимент. Он что, слепой?

— Простите, какую отчетность?

— Да вот эту, — чиновник похлопал ладонью по лежащему на столе пухлому фолианту. — Здесь все точно записано. Вы в каком году изволили родиться?

— Э-э-э…

— Вот именно! А почему тогда умираете на восемь с лишним веков раньше предназначенного? Что за самоуправство? Так не положено.

Я почувствовал себя неуютно и стал оправдываться:

— Извините, случайно получилось. Дело в том, что меня только что зарезали.

— Это ваши проблемы, и знать про них ничего не хочу, — упорствовал дядька. — Будьте добры умереть, как полагается приличному человеку. Возвращайтесь обратно и не смейте морочить мне голову. Вы весь баланс за второе тысячелетие испоганите. А как душу на довольствие ставить? Где фонды? Об этом хоть подумали, прежде чем под нож соваться?

— И что теперь мне делать?

— Ну, я же сказал — отправляйтесь домой и ждите. Не беспокойтесь, в назначенный срок вызовут, — чиновник сбавил обороты и объяснял более терпеливо: — А еще лучше, подождите немного — свяжусь со специалистами из технического отдела. Пусть поставят блокировку. Ваше дело молодое, воюете постоянно, еще не хватало каждый раз туда-сюда мотаться. А так полежите чуток и опять, как огурчик. Устраивает?

— Как Дункан Маклауд?

Дядька помрачнел:

— Только спецам про него не ляпните. Опытный образец, сбежал несколько веков назад, до сих пор поймать не могут. Обидятся, ей-богу. А оно вам надо?

— Понял, буду молчать.

Тут же, буквально часа через два, действительно подошли два парня в белых халатах и увели за собой. От обоих явственно попахивало спиртом. Тот, что постарше, с лихо закрученными рыжими усами, заметил мое принюхивание и спросил напрямую:

— Ты как насчет…

— Всегда! — честно ответил я.

Разговор продолжился прямо в лаборатории, причем, насколько помню, чуточку затянулся. Ненадолго — на день или два. Все же кусок канифоли не самая лучшая закуска. Наконец собравшиеся с силами специалисты усадили меня в кресло и с ног до головы опутали проводами. Один из спецов, кажется, Израил, если не путаю, сел перед огромным пультом со множеством кнопок и клавиш, став похожим на пианиста в филармонии.

— Коля, тебе кости укрепить?

— Не знаю.

— Ладно, пусть будет. Сейчас мы из тебя настоящую Мэри Сью сделаем!

— Эй, — забеспокоился я и принялся срывать с себя присоски. — Бабой быть не хочу.

— Это так образно говорится. Сядь на место!

— И все же…

— Да ладно, не бойся, все будет хорошо. Мы же из хранителей сюда разжалованы, плохого не посоветуем.

Действительно, процедуры прошли гладко, не отразившись на внешнем и, по некотором размышлении, внутреннем облике. Успех закрепили легким обмытием. И еще раз. И еще. Неизвестно, сколько бы продолжались наши посиделки, если бы Израил случайно не взглянул на монитор стоящего на столе компа.

— Коля, а как там у вас хоронят, закапывают или кремируют?

— Кого как, а тебе зачем?

— Мне ни к чему, а вот тебя уже отпевать заканчивают. И певчие, кстати, фальшивят на верхних нотах.

— Вах, Изя, да? Не отвлекай человека, ему пора.

Мы крепко пожали друг другу руки, и я очутился в тесном гробу. Подушка какая-то колючая… А певчие, да, и врямь фальшивят.

 

Глава 7

Над городом плыл колокольный звон, торжественный и грустный одновременно. У церкви Перуна-пророка собрался народ, но внутрь почти никто не попал — не хватило места. Стоявшие в оцеплении воины сдерживали толпу, пытающуюся пробиться для прощания с князем, и сдержанно, подобающе моменту, переругивались с самыми настырными.

— Куды прешь, идолище толстомясое, мать твоя кобыла! — Суровый, со шрамами на лице десятник ткнул тупым концом копья в выпирающее брюхо славельского купца, приехавшего в составе посольства, но, по случаю малого чина, на отпевание не допущенного. — Сейчас закончится, и всех допустят.

— А можа пройду, а? — не отставал гость. — А я отблагодарю.

— Чем?

— Вот, — в руке просителя блеснула монета.

— Другое дело! — десятник посторонился, и купчина протиснулся между воинами. Серебряный крестовик незаметно поменял хозяина. — Добро пожаловать, ваше степенство!

Вслед за этими словами в купеческое ухо влетел кулак в тяжелой кольчужной рукавице. Гость коротко ойкнул и повалился носом в пыль.

— За что ты его так, дядя Фрол? — удивился кто-то из толпы. — Ить денежку-то взял.

— И чо? Теперь приказ выполнять не надобно, а? Да за такие слова…

Спрашивающий в испуге отшатнулся и спрятался за чужие спины, а десятника потянул за рукав один из подчиненных:

— Брось ты их, Фрол Твердятыч. Чего они в службе понимают?

— Действительно. — Старый воин оглянулся и размашисто перекрестился на церковь. — Вот князь понимал, да. Но ничего, Макарушка, он нас милостью своей не оставит.

— Это как?

— Я слышал, будто митрополит его в святые произвести хочет.

— Да ну?

— От те и ну. Савва, ежели чего обещал, сделает.

— А разве можно?

— Чего бы нет-то?

— Ну как… — Макар понизил голос. — У грекосов монахи годами не моются, святости достигая. Постятся, опять же, а уж на баб и взглянуть боятся. А через то некоторые наложением рук людей исцеляют. Чесотку там али чирьи.

— Ну, ты и дурень — баней проще такое лечить.

— То баня, а то святость.

Тяжелый подзатыльник оборвал рассуждения, а перед носом нарисовался кулак.

— За что?

— Сейчас еще добавлю, тогда узнаешь. Неча совать свой нос туда, куда кобель хвост не совал. Твое ли дело?

— Да я же в хорошем смысле слова.

— А в любом. И не гневи Господа, Макар, а не то женишься на рябой и кривой. Ага, на обеих. И сопливые будут обе.

— Так ведь… Наш князь и выпить любил, и покушать. И прочее тоже.

— Вот! — десятник в подтверждение своих слов выставил указательный палец. — Не липнет к нему грех, понял? Князю, в отличие от твоих грекосов, некогда на всякую хрень отвлекаться.

Макар в задумчивости почесал за ухом.

— Как про живого говоришь, дядя Фрол.

— А то! Дело-то продолжается, город вот этот… Да и прочее. Жить, Макарушка, нужно так, чтобы и сам радовался, и людям на тебя смотреть было радостно. Вот ты, человек служивый, какую главную задачу свою видишь?

— Воевать, конечно.

— Опять дурак. Не воевать, а охранять. Мы же, кроме как мечом махать, и не умеем ничего. Если и умели, так разучились. И потому должны следить, дабы никакая сволочь нормальным людям не мешала. Понял?

— Нет. При чем здесь князь, купец с крестовиком и наша служба?

— А потому, что дурак! И хватит пререкаться!

Тем временем позабытый всеми славельский купец пришел в себя, огляделся осторожно и пополз к церкви, стараясь держаться в тени крестильни. Никто и не заметил, как расплылись черты лица и исказился силуэт, он мелко задрожал, взвился сизым дымом и потихоньку втянулся в распахнутые настежь двери. Только высокий, с длинной гривой спутанных черных волос человек, по виду иноземец, встрепенулся в непонятной тревоге, положил руку на рукоять узкого меча и оглянулся по сторонам.

— Чего ты, Август, башкой крутишь? — полюбопытствовал молодой леший, так же стоящий на паперти и не решающийся войти внутрь. — Али напекло? Так в тенечек отойди.

Иноземец отрицательно покачал головой и криво улыбнулся. Бахрята был не так уж далек от истины — ночью оборотни чувствуют себя комфортнее. Хотя после крещения стало полегче, даже серебро не жгло руки, а только карман. Правда, это уже другая история, интересная только трактирщикам да развеселым вдовушкам.

Немецкий барон Август фон Эшевальд появился в Татинце чуть более года назад, но считался вполне своим, местным. Неизвестно, какие прегрешения заставили его покинуть родной Зальцбург, но в здешнее буйное общество оборотень вписался без особых проблем. Поначалу, правда, чуть было не прибили, но, узнав истинную сущность, здраво рассудили, что ничего необычного в том нет. То есть необычно, конечно, но не больше, чем кикиморы, продающие клюкву на торгу, или водяной, подрабатывающий в свободное время паромщиком. Эка невидаль — оборотень.

Барон городу ущерба не наносил, по крайней мере, видимого, и был приписан к Дикой Дивизии полковника Лешакова на правах отдельного подразделения, с обязанностью регулировать поголовье волков в окрестных лесах. Служба его не тяготила, разве что после каждой исповеди и причастия долго болел. Злые языки поговаривали, что недуг приключался не от самого таинства, а от чрезмерного пития непосредственно перед ним. Боится, мол, фон Эшевальд в церковь ходить и страх вином прогоняет. Врут недоброжелатели, несомненно, врут! Скорее всего, распускали подобные слухи обделенные вниманием старые девы, которые наличествовали в Татинце в количестве пяти штук. И охота им поклеп возводить на честного оборотня!

Сегодня же Август был трезв, как подобает настоящему воину, а потому сразу почувствовал неясную тревогу. Подобное случалось уже лет тридцать назад, когда латинские фанатики взяли приступом родовой замок фон Эшевальдов. Тогда вот так же болела голова, и в ушах стоял неслышный обычным людям звон.

Он встряхнулся, решительно стиснул зубы и шагнул к раскрытым дверям. Тяжело… Еще шаг. Испарина выступила на лбу. Как обычно… И когда это войдет в привычку, ведь не первый раз заходит? Но когда протиснулся внутрь, расталкивая удивленно оглядывающихся славельских послов, сразу полегчало. Лики святых, написанные со значительными отклонениями от греческих канонов, приветливо улыбались со стен добро и понимающе. Только пронзаемый копьем дракон смотрел с неприязнью, будто говорил: «И ты, Брут?»

Почти сразу же барона перехватил Хведор Лешаков.

— Август, ты куда?

Оборотень остановился и тихо прошептал полковнику в ухо:

— Федя, у нас гости.

Леший внимательно посмотрел на обеспокоенного фон Эшевальда:

— Чуешь чего?

— Да. Кажется, это кто-то из высших вампиров, баварский или карпатский. Точно не определю, он еще и сильный колдун.

— Что, прямо здесь? — не поверил Лешаков. — Ладно, мы с тобой безгрешные, но он-то…

— И тем не менее, — настаивал барон. — Серегу предупредить нужно.

— Некогда ему, — полковник показал взглядом на многомудрого волхва, застывшего у гроба. — Подожди немного, а?

Август тяжело вздохнул, но кивнул, соглашаясь с лешим. Спорить и требовать чего-то действительно бесполезно — оставалось только ждать окончания печальной церемонии. Она уже близилась к завершению — вот прибывший на похороны славельский князь Юрий Всеволодович первым подошел к гробу для прощания, перекрестился размашисто и снял с себя шейную гривну.

— Видит Бог, — провозгласил он, — что от чистого сердца и по велению души отдаю достойнейшему, как отдал бы в руки и стол княжеский.

Слеза пробежала по морщинистой щеке и спряталась в седой бороде.

— Но коварный враг рода человеческого оборвал на взлете, сгубил в самом расцвете жизнь… — князь запнулся, подбирая слово. — Да, жизнь! И отдана она за други своя, за землю своя, за нас с вами… Так пусть там, у престола Господа нашего, будет защитой нам и опорой…

Юрий Всеволодович опять сбился. На самом деле было до слез жалко как рано ушедшего татинского князя, так и крушения возлагаемых на него надежд. Эх, и что теперь остается делать? Подарить земли свои племянникам, которые тут же разделят их по-братски на дюжину уделов? Хрен вот им, прости, Господи, на грубом слове.

— Храни нас… — тяжелый венец сам соскользнул со склоненной головы, отскочил от края гроба и сильно ударил покойника в лоб.

Сдавленный вздох прокатился по церкви и замер где-то под куполом. Примета была страшной. Причем страшной настолько, что никто и сказать не мог, насколько велики предвещаемые несчастья. Голод, мор, нашествие — все, что угодно.

В наступившей тишине послышалось деликатное покашливание. Юрий Всеволодович поднял печально склоненную голову и оторопел, наткнувшись на исполненный всепрощения и укоризны взор. Шмелёв осторожно почесал ушибленное место и вежливо попросил, почти сразу же переходя на возмущенный крик:

— Дедушка, а вы не могли бы поосторожнее? Чуть не прибил, старый пень!

Суматоха, царившая вокруг, постепенно приобретала очертания организованного и чинного беспорядка. Каждый норовил, дождавшись очередности, потрогать руками чудесным образом ожившего князя и заверить самолично в искренней радости и непоколебимой преданности. Последнее происходило под непосредственным руководством славельского митрополита Саввы, и Николай поначалу не заметил подвоха. И только когда число незнакомых лиц, расплывающихся в верноподданнических улыбках, превысило разумные пределы, почувствовал неладное.

А как выяснил, что это приносят присягу послы только что взятого под свою руку Славеля, разозлился, обиделся на всех и улегся обратно в гроб, категорически отказываясь подниматься. Даже крышкой попросил накрыть, не желая видеть хитрые рожи соратников и примкнувших к ним гостей.

— Не порть людям праздник, — убеждал Серега. — Ну что ты, переломишься с того княжества? У Македонского, знаешь, сколько таких было? Поможем, чо. Будем этими, как их там, диадохами.

— Долбодятлами и долбоклювами, — отрезал Николай.

— Да хоть как назови, — оживился волхв. — Ну, чего упрямишься? Юрий Всеволодович ведь от чистого сердца. Уважь старика, а? Тяжело ему одному.

— А мне легко?

— Так ты не один. Сколько уж толкую — поможем.

Шмелёв раздраженно дернул головой и стукнулся затылком о стенку гроба.

— Неудобно? — посочувствовал Серега. — Так вылезай. Вставай, князь, тебя ждут великие дела.

— А тебя неприятности. Зачем весь этот балаган устроил?

— Не я, честное слово, они все сами. Вот те крест!

Волхв перекрестился, и в тесном закутке у дверей заметался сгусток тени, смутно напоминающий человеческий силуэт. Его корежило и перекручивало, мелкие клочья черного тумана отрывало невидимым ветром и поднимало к огню свечей, где они истаивали без следа.

— Э-э-э… — Коля удивленно округлил глаза. — Ты же… Нельзя же?

— Почему? С какой стати я буду отвергать новые достижения цивилизации? — Серега ухмыльнулся и потянул Шмелёва за рукав. — Пошли править, князь!

Поздней ночью из опустевшей церкви, двери которой и в голову не пришло никому запирать, вышло неопознанное нечто. Точнее, просочилось сквозь щель между створками тонкой струйкой и поползло прочь, оставляя клочья тумана в мелких выбоинах вымощенной камнем площади. Редкие в этот час прохожие прибавляли шаг и долго потом оглядывались, не понимая причину внезапно накатившего чувства страха, а кошки в подворотнях вдруг выгибали спины и злобно урчали, провожая глазами неясную тень. Ближе к городской стене она приобрела плотность, застыла на долгое мгновение, и вот уже человек корчился на земле, подвывая еле слышно от нестерпимой боли.

— Ы-ы-ы… — тянул на одной ноте. — Ы-ы-ы…

Где-то в городе вздрогнул оборотень, ощутивший удар по натянутым нервам. Беспокойно заворочался во сне подгулявший на празднике Годзилка. А кот Базека уронил честно уворованный горшок со сметаной. Неслышный вопль промчался сквозь Татинец и резко оборвался, оставив после себя только испуганный плач проснувшихся в колыбелях младенцев.

Человек усилием воли стиснул зубы и поднялся, пошатываясь из стороны в сторону. Если только его можно было назвать человеком — обожженное до костей лицо со свисающими лохмотьями кожи ничем не напоминало давешнего славельского купца, пытавшегося подкупить десятника в оцеплении у церкви. Пропало благополучное брюхо, а вместо него ребра выпирали сквозь прорехи в одежде.

— Ы-ы-ы… я отомщу! — хриплый голос звучал еле слышно.

Руки с длинными когтями сами нащупали медальон на груди и сжали.

— Опять тебе не спится, колдун! — недовольный возглас Великого Магистра раздался прямо в голове и отозвался сильной болью. — Что еще случилось? Ты везешь мне его сердце?

— Нет, мессир, — пробормотал человек. — Он живой.

— Что? — Новая боль заставила упасть на колени. — Кто два дня назад утверждал обратное? Ты лжешь мне, Артур!

— Нет, мессир, — на этот раз в голосе проскользнула и пропала тщательно сдерживаемая ярость. Его, Артура фон Юрбаркаса, обвинил во лжи смертный. Пусть не простой, но смертный. — Он действительно был мертв. Я сам это видел.

— Рассказывай, — потребовал Магистр. — Рассказывай все как есть.

— Слушаюсь, — колдун глубоко вздохнул, закрыл глаза и приложил медальон ко лбу. — Слушайте, мессир. Мне нечего скрывать.

Передача мыслей отняла много сил, и Артур не устоял на ногах — упал навзничь, раздавленный накатившей слабостью. Так плохо ему не было никогда, хотя за несколько веков своего существования успел повидать всякое. Это поручение оказалось самым сложным. Сначала долго вживался в личину славельского купца. Хвала Повелителю, что тот оказался бездетным вдовцом, иначе полностью освоиться не помог бы даже съеденный сырым мозг жертвы. Но трудности все равно оставались — обязательное посещение бани оказалось пыткой, а ежеутреннее умывание оставляло на лице пятна ожогов, которые удавалось спрятать только наведенным мороком.

И постоянное чувство голода, тянущее, изнуряющее, сжигающее изнутри. Страшное испытание, когда вокруг столько людей, здоровых, румяных, полнокровных… Но приспособился и даже стал находить определенную пикантность и остроту в крысиной крови. А если удавалось подманить доверчивую собаку, то пиршество получалось вообще выше всяких похвал. Но это редко, так как при частых пропажах могли поднять тревогу хозяйственные домовые.

Как же фон Юрбаркас их всех ненавидел! Этого князя, приютившего в городе множество противных цивилизации существ, наглого язычника волхва с его мерзкими опытами и горящими порошками, старого водяного, выбившего ему верхний правый клык из-за выброшенного в реку мусора. Всех ненавидел! Но ничего, придет время, и он отомстит. Обязательно. Страшно.

— Артур, ты меня слышишь? Артур! — Крик Великого Магистра опять пронзил острой болью и вырвал из сладких грез о будущей мести. — Куда пропал?

— Я здесь, мессир, — колдун с трудом приподнялся и сел.

— Слушай внимательно — у тебя есть месяц на подготовку. Завтра я передам приказ одному из отрядов… Да, ближайшему. Но поосторожнее с ними. Во всяком случае, пока не выполнишь поручение. А потом… потом делай, что хочешь. Все, что хочешь. Понятно?

— Спасибо, мессир.

— На здоровье, Артур. Рад проявить заботу. Цени.

— Я ценю, мессир.

— Тогда приятного аппетита. И еще раз напоминаю — осторожнее, рыцари Пшецкого крульства отличаются буйным нравом.

— И изысканным вкусом, — двусмысленно дополнил фон Юрбаркас.

— Как знаешь, — послышалось в ответ. — Жди и готовься.

— Да, мессир. Все во славу Ордена.

— Именно, — последнее слово всегда оставалось за Великим Магистром.

Но это не расстроило Артура, наоборот, радостное известие ободрило и поддержало. Месяц ждать… ерунда, зато потом появится пища, настоящая, к которой привык с детства…

…В своем предположении о происхождении вампира местный оборотень ошибался — не Трансильвания, Карпаты или Бавария, нет. Фон Юрбаркас был родом севернее, из тех краев, где холодные волны Янтарного моря постепенно переходят в поросшие кривыми соснами дюны и прибрежные болота. Где по соседству страна крупных и вкусных шпеков позволяет жить сытно и беззаботно целому племени сородичей Артура. Так что обещанные Магистром рыцари будут встречены с подобающим вниманием. Ну а пока…

А пока колдун опять обернулся черным туманом и направился к реке, чтобы перебить голод хотя бы лягушками. На берегу он принял человеческий облик и опасливо огляделся — попадаться под тяжелую руку водяного не хотелось. Последний, по природной русской дремучести, мог не оценить гастрономических пристрастий и просто дать по ушам. Дедушка Бульк требовал обязательно съесть все пойманное и не понимал, как можно только выпить кровь, а остальное выбросить. Темнота, одним словом.

Кстати, вот там, на камне, не он сидит? Артур прислушался к завыванию в пустом желудке, но не стал рисковать, развернулся и бегом бросился прочь. Терпение… Еще месяц терпения…

Русалка, сидевшая на берегу, обняв колени, подняла голову при звуке быстро удаляющихся шагов. Нет, это не он. И сегодня не придет, как не приходил вчера. И никогда еще не приходил. Разве что в мечтах.

Над ухом вился надоедливый комар, зудел, кружился, потом решился и сел. Несколько недоуменно потоптался по холодной коже и поплатился за ошибку жизнью — узкая ладонь с длинными пальцами прихлопнула назойливое насекомое. Да так и осталась прижатой к щеке, поддерживать тяжелую от невеселых дум голову.

Пусть сегодня у всех праздник — она не все. Это не для нее со стен города поют разухабистые песни загулявшие лешие. Хотя и стучит, бешено колотится от радости за любимого обычно медленное сердце, пусть. Решение уже принято и благосклонно одобрено старыми богами, пославшими ясный знак. И всего-то нужна самая малость — забыть.

Вот только не хочется и не можется. Да идут они лесом, эти старые боги! Что им за дело? Ей ведь многого не надо — просто ждать, как ждала уже не первый день, не первый месяц, не первый год. А вдруг сегодня произойдет еще одно чудо? Они случаются, эти чудеса, ведь правда? Появится, сядет рядом и улыбнется. И станет теплее холодная русалочья кровь, заалеют девичьи щеки. Если случится чудо.

Упасть милому на грудь, прижаться крепко-крепко, рассказать о том, о чем не смела раньше. Если случится… Когда случится чудо…

 

Глава 8

Николай покрутил в руках причудливо изогнутый кусок железа, задумчиво оглядел его со всех сторон и с раздражением бросил на верстак. Потом повернулся к Сереге, орудующему здоровенной кочергой в разожженном горне:

— И как ты представляешь себе кремневые револьверы?

— Я? — удивился волхв. — Кто из нас попаданец? Это твоя идея, в конце концов, тебе и воплощать. Княжеское слово твердо!

— Мало ли кто чего ляпнул…

— Не сравнивай.

Коля слегка приуныл. И дернула его нелегкая на праздничном пиру в честь собственного чудесного воскрешения усадить рядом с собой Славельского Патриарха Савву. Да, именно так, потому что после третьего ковша коварной мальвазии Шмелёв сообщил всем присутствующим о явлении откровения и тут же продиктовал указ об отделении от церкви греческой, как не оправдавшей доверия вышестоящего руководства, и учреждении собственной Патриархии. Возражения, что-де такие вопросы решаются исключительно Вселенскими Соборами, были отметены как вздорные. Проблема, дескать, обсуждалась на самом верху и получила полное одобрение.

В знак признательности Савва благословил правителя новообразованного Татино-Славельского княжества на борьбу с врагами Отечества, каковыми объявлялись практически все сопредельные государства. До тех самых пор, пока не докажут дружеские намерения. Список друзей прилагался и был открыт для пополнения.

В ответной речи, которую Коля помнил смутно, было обещано в течение месяца создать чудо-оружие и восстановить историческую справедливость. Под ней подразумевались границы Скифского Царства по состоянию на тысяча семидесятый год до Рождества Христова.

Слово сказано. Не простое — княжеское. И вот теперь вторую неделю приходилось ломать голову над изобретением того самого чудо-оружия. Пушки отметались сразу. Так как самобраный мешок категорически отказывался выдавать порох, а собственное производство упиралось в отсутствие сырья. И если проблему селитры можно еще как-то решить, то с серой… После долгих споров решили остановиться на легком стрелковом оружии и даже сделали несколько опытных образцов. Только стрелять из них все равно было нечем.

Расстроенный Николай набил трубку табаком и потянулся к горну прикурить. Постоянная работа в кузнице и ежедневные тренировки с мечом нарастили такие мозоли, что уголек можно было брать голыми руками.

— Опять надымишь, — недовольно проворчал некурящий волхв и распахнул окно. — Одно хорошо — комаров распугивает.

— Они меня не кусают.

— И меня. Но все равно хорошо.

— Ага, — согласился Шмелёв и выпустил густую струю в сторону открытого окошка. — Вот так бы сидел и сидел. Ни тебе проблем, ни тебе забот. Захотел выпить — выпил, захотел закусить — закусил, захотел бабу…

— И хренушки, — хлопнула дверь и в проеме показалась зеленая зубастая голова. Целиком Годзилка в кузницу не пролезал. — Животные у тебя желания, князь! Растительные какие-то. А как же подвиги, слава?

— Подслушиваешь?

— Я по делу.

— Ладно, не оправдывайся. Чего приперся?

Горыныч не обиделся на грубость — в дурном настроении и сам бывал несдержан.

— По делу, сказал же, — в окошке появилась лапа с зажатым глиняным горшком, большая ручка на боку которого будила смутные воспоминания. — Держите.

Волхв перехватил посудину и брезгливо сморщил нос:

— Фу, как воняет. Ты туда чего, того?..

— Ну, дык, — подтвердил Змей. — Еще на прошлой неделе. Да не кривись, все уже высохло.

— И чего с этим подарком делать? — Николай с опаской заглянул в горшок. Пахло, конечно, неприятно, примерно, как французский сыр из его времени. И по внешнему виду похоже.

— Ну не есть же, — радостно оскалился Годзилка. — Попробуй поджечь.

Серега пожал плечами, поставил емкость на наковальню и оглянулся на Змея.

— Смотри, ежели что, сам будешь мне рубаху отстирывать.

— Э-э-э, погоди, — забеспокоился Горыныч, — так не договаривались.

— Мы вообще ни о чем не договаривались.

— Тихо, не ругайтесь, — вмешался Шмелёв.

— Я и не ругаюсь. Вот только исследование драконьего дерьма в обязанности волхва не входит.

— Ачоа? — удивился Годзилка. — Вы, язычники, всегда были ближе к природе. А чего может быть природнее-то? Давай изучай, прохвессор!

— Да пошел ты! — Серега взял горшок и с размаху бросил на горящие угли. — Будет тут еще…

…— Что это было? — Выбравшийся из зарослей крапивы волхв растерянно крутил головой. — А где наша кузница?

Ответом было молчание да заполошный звон на колокольне Перуна-пророка. Вокруг валялись разбросанные взрывом бревна, а из-под самой большой кучи выглядывал длинный чешуйчатый хвост. Вот завал пошевелился, что-то громко затрещало, и сверху появилась улыбающаяся драконья морда.

— Видал, как бабахнуло? Килограммов десять в тротиловом эквиваленте.

— Чего?

— Не хуже динамита, говорю. Годзилка плохого не насоветует.

— Сволочь ты, — волхв вытер разбитые губы остатками рукава и сплюнул на ладонь обломок зуба. — Мог бы предупредить.

— А кто знал, что так сработает? Мощно, да?

К месту происшествия уже сбегался народ, чтобы под видом безвозмездной помощи утолить любопытство. Праздник продолжался, просто перешел в новую фазу. Доброхоты быстро раскатали завал, под которым, кроме Змея, обнаружился и князь — бледный, с оплавленной наковальней в руках, но абсолютно невредимый. Даже рубаха не пострадала, на зависть волхву, на котором кое-где еще дымилась невообразимая рванина.

— Неплохо! — одобрил Николай и выбросил бесполезную железку. — За чей счет будем восстанавливать?

— За его, — Серега ткнул пальцем в сторону Горыныча.

— А у меня денег нет, — Годзилка невинно округлил глаза. — За харчи служу, за миску похлебки, практически. И потом — ликвидация последствий чрезвычайных ситуаций всегда лежала на плечах государства. Ну, или будет лежать… когда-нибудь. Ачоа? Да и науку нужно финансировать.

— Науку, говоришь? — Шмелёв нахмурился и глубоко задумался.

Да, вот с этим в княжестве было туго. Точнее — вообще никак. Когда-то, в далеком будущем, в умных книжках рекомендовалось каждому попаданцу, ставшему императором, королем, великим или просто князем, обязательно позаботиться о науке и образовании собственного народа. Разумеется — русского народа. В случае отсутствия такового, допускалась полная неграмотность. Герои романов основывали университеты и академии, выписывали из-за границы за миллионы золотых рублей Невтонов, Лейбницев и Бэконов, создавали райские условия иным проходимцам. И прочая, и прочая, и прочая…

И Коле вдруг стало невообразимо стыдно за бесцельно прожитые годы. Нет, конечно, кое-что было сделано, но так, по мелочи… Разве могут сравниться с великими деяниями героев будущего какие-то там стекольные и бумагоделательные мастерские или стоящие в лесах по левому берегу Лады малые домницы? Даже смешно сравнивать. Нет того шарма, размаха, обаяния больших капиталов и этого… как его там… научного подхода. Все на авось, на творчестве, на полете души. Так жить нельзя!

— Оба за мной! — скомандовал князь соратникам и, не оглядываясь, пошел в сторону терема.

Волхв со Змеем понимающе переглянулись. Опять мозговой штурм, как на прошлой неделе, когда планировали заработать несметные богатства с помощью мировой монополии на самогоноварение. Ладно, еще удалось убедить Шмелёва в полной бесперспективности идеи и неизбежных финансовых потерях. Собственно, в последнем убедили хозяйственного домового, а уж он грудью встал на защиту княжеской казны. И от княжьих прожектов в том числе. Договорились оставить небольшое производство для медицинских нужд и поддержания Годзилкиного огненного дыхания.

В горнице, которая отчего-то носила гордое звание кабинета, Николай плюхнулся в глубокое кресло и обвел всех победным взглядом:

— А я был прав!

— Конечно, — подтвердил Годзилка, который как всегда не прошел в дверь и сидел на улице, просунув голову в окошко второго этажа. — А в чем прав?

— В том, что не допустил разбазаривания ценного стратегического продукта.

Кот Базека, до того мирно сидевший в кресле-качалке у разожженного несмотря на летнее время камина, оторвался от чтения книги и прокомментировал:

— Расточительство — грех.

— А дрова в такую жару?

— Это другое, — охотно пояснил кот и захлопнул толстый фолиант. — Мне у огня думается лучше.

— Философ.

— Есть немного. Но экономика больше нравится.

— Ерунда все это, — Годзилка в окне протяжно зевнул, щелкнув зубами. — Чтобы деньги были, их не экономить надо, а зарабатывать. Или отнимать. Ты, кошак, чего умеешь?

— Думать!

— Фигня, это и я могу. Лучше скажи — как сделать огнестрельное оружие, если ни хера не разбираешься ни в химии, ни в механике? Да и в физике заодно.

Базека почесал за ухом задней лапой и надолго замолчал, глядя на пляшущие в камине языки огня. Потом встрепенулся, погладил усы и медленно, по слогам, произнес:

— Са-ла-ман-дра!

— Вздор! — тут же откликнулся многомудрый волхв, которого аж перекосило от подобного шарлатанства. — В нашей местности сей зверь не водится. Разве что огневушка-поскакушка, да и та далеко на востоке, на Каменном Поясе. Тем более девка… На фиг надо связываться.

— Чего ты все про девок? — обиделся кот. — Попрошу без грязных намеков. Кстати, княже, а не ввести ли нам виру за утопление котят, а? Как за убийство.

— Надо будет с Саввой посоветоваться, — кивнул Николай. — Да ты не отвлекайся. На чем мы остановились?

— На саламандрах, — проворчал Базека, обеспокоенный судьбой будущих потомков. — Так вот… у вас в печках они, может, и не водятся, а у меня в камине есть несколько штук. А если подманить немного…

— Чем?

— Ну не салом же. Горыныч, у тебя горелка еще осталась?

— Горилка, — машинально поправил Змей.

— Учи матчасть, дурень! — рявкнул кот. — Если через букву «и», то не подманятся. Так есть или нет?

— Самая капелька.

— Тащи.

Годзилка исчез, только оконные рамы хлопнули от поднятого мощными крыльями ветра. Отсутствовал недолго, уже минут через пятнадцать послышались его торопливые шаги. Летать с ценным грузом, видимо, не рискнул. Или успел изрядно отхлебнуть из бочонка, что также исключало полеты. Правила воздушного движения Змей чтил.

— Держи. — Дубовая емкость мягко опустилась на пол. — От сердца отрываю.

Кот прикрыл лапой нос и отпрыгнул в сторону. Сам он предпочитал сметану или кумыс, и спиртовые пары были слишком сильным испытанием для его чуткого обоняния. Волхв от участия в эксперименте отказался, ссылаясь на полную бесперспективность оного, и князю пришлось производить опыты самостоятельно.

— Куда выливать? — Стоя с ковшом у камина, он рассматривал горящие поленья.

— Без разницы.

Николай плеснул и еле успел отшатнуться от гудящего синего пламени.

— Вот ведь…

— Тройная перегонка, чо! — похвалился Годзилка. — Натурпродукт, градусов восемьдесят будет.

— Давай еще добавим, — попросил Базека. — Вроде появились.

— Не вижу.

— А они есть. — Кот пошуровал здоровенной кочергой. — Лей. Ага, вот так хорошо…

— Слушай, — Шмелёв погладил слегка пригоревшие усы, — а на кой черт нам сдались эти саламандры? Не, я, конечно, не давлю разумную инициативу… Но все же?

— Надо, — Базека широко улыбнулся. Этому он научился одновременно со способностью говорить и теперь часто пользовался. — Саламандра в нашем деле — наипервейшая штука! Ну-ка, плесни еще капельку. Вот, хорошо, сейчас будем пробу снимать.

Он схватил большие каминные щипцы и пошвырялся в огне. Зацепил там что-то, морщась от близкого жара, и вытащил небольшую, в мизинец всего длиной, ярко-красную ящерицу.

— Есть одна! Куда ее?

— Вот, — волхв не стал упорствовать в заблуждениях и подключился к процессу, подставив глубокое серебряное блюдо. — Там еще много?

— Сотни полторы наберем. Очень уж продукт сильнодействующий попался.

— Не разбегутся?

— Не-е-е… Они же пьяные. Две недели так лежать будут — метаболизм другой, понимаешь. Так, держи еще одну.

…Через неделю напряженного труда и бессонных ночей удалось сделать первую партию огнестрелов. Название «револьвер» в силу своей чужеродности не прижилось. Оружие получилось довольно тяжелым и громоздким, но коническая пуля с чугунным сердечником на ста шагах пробивала любой доспех. А барабан на двенадцать патронов обеспечивал очень даже неплохую скорострельность. Во всяком случае, с лучниками, обучающимися с детства, можно было потягаться. На прессованных из бумажной массы гильзах так и не удалось выдержать единый калибр, и потому пришлось остановиться на гладкостволе. Тем более что нарезку даже теоретически просчитать не смогли, не то что воплотить в металле.

Огнестрел внешне напоминал помесь мясорубки, ракетницы и электрического фена, только грубее и внушительней. Механизм поворачивал барабан при возврате спускового крючка, тут уж пришлось поломать голову над закалкой пружин, а при нажатии острое шило выдвигалось в специальную камеру, где лежала пьяная саламандра, и кололо ее в задницу. С возмущенным воплем из пасти ящерицы вылетал маленький язычок огня, который и воспламенял заряд. Попавшие в камеру пороховые… да, назовем их так, газы служили небольшим вознаграждением саламандре и позволяли выдержать не менее сотни выстрелов.

Потом ее следовало сменить на свежую. Для этого в снаряжение стрелка кроме зарядной сумки входила металлическая коробочка с запасными ящерицами и фляжка со спиртом. Опытным путем выяснилось, что более высокий градус способствует ускоренной подзарядке.

Годзилку же перевели на особую высококалорийную диету и приставили двоих специально обученных леших из Дикой Дивизии полковника Лешакова для первичной обработки сырья. Люди на такой работе выдерживали не более двух часов, а лесные братья излишней чувствительностью не страдали.

Сам Патриарх Савва лично благословил новое оружие, выторговав себе один экземпляр из следующей партии. Был совершен торжественный молебен и окропление святой водой, подтвердившие богоугодность огнестрелов. А потом пир. Какое же удачное дело не завершается обмытием?

Как хорошо дышится ночным воздухом без примесей бензиновой гари и прочих прелестей цивилизации. Особенно после душного банкетного, то есть пиршественного зала, в котором выхлоп полусотни глоток напрессовался так, что стекла в оконных рамах заметно выгнулись наружу. Красотища. В ночном небе звезды хороводы водят. Вот упала одна и покатилась в сторону Шолокши. Это, наверное, Господь на ангела рассердился да как дал подзатыльник, что с неба сбросил вверх тормашками. Лишь бы в реку не упал, а не то с мокрыми крыльями наверх опять не взлетит. Придется татинским бабам его сушить и отогревать. И зная их, можно предположить, что не у печки.

Николаю надоело сидеть в духоте, и ноги сами вынесли его на крыльцо. Да, хорошо! Повел плечами в ставшей уже привычной кольчуге и поправил меч на поясе. С другой стороны висела, мешая нормально ходить, огромная кобура огнестрела. Так и пришлось сидеть за столом при полном параде, волхв с Саввой настояли. Предки-де так сиживали и нам заповедали, а потому традиции требуется блюсти. Тьфу, ретрограды и консерваторы — предки никогда не пировали с заряженным револьвером на пузе! А попробуй докажи… Обидятся соратнички.

Заметив приближение князя, с лавки подскочили двое стражей. Вот еще одна забота — не отпускают уже никуда без охраны. Неприлично, мол, руководителю не самого маленького государства в одиночку по улицам бродить, уподобившись нищему франконскому или бриттскому королю. Из темноты неслышно вынырнули еще двое и лихо щелкнули каблуками. Люди, не лешие. Те в открытом бою хороши, незаметных диверсиях, личном терроре, а в охране и прочем — пеньки пеньками.

— Здравия желаем, княже!

— И вам поздорову, орлы. Благодарю за службу!

— Служим Советскому Союзу! — обрадованно рявкнули воины.

Шмелёв чуть с крыльца не свалился от неожиданности и поперхнулся дымом от прикуренной трубки. Но вспомнил Годзилку и его пристрастие к рассказыванию баек из якобы жизни древних государств и героев. Видимо, многое из побасенок пришлось по вкусу, не зря же Хведор Лешаков весьма прозрачно намекал на необходимость введения погон, орденов и медалей. Вот только обращение «товарищ» не приживается — воины не хотят называться торговым званием.

Хотя и этих дрессирует неугомонный командир лешачьего спецназа — неслышному шагу, умению замаскироваться даже в чистом поле, хождению в темноте, ориентируясь по слуху и еле заметным очертаниям. Очень уж хорошо крадутся следом, стараясь остаться невидимыми и неслышимыми. Только дар небесных техников, проявляющийся в последнее время все больше и больше, позволял видеть и слышать сопровождение, но делать вид, что ничего не замечает. Все равно не отвяжутся, а эти хоть на глаза не попадаются в отличие от предыдущей смены. Те чуть пятки не оттаптывали, что для молодого и теоретически холостого князя доставляет некоторые неудобства.

На самом деле, надо будет по медали придумать ребятам за образцовое несение службы. Только бы награждение не подвигло на стрельбу по комарам, покушающимся на охраняемую особу.

Никто так и не разглядел, откуда появились в темноте серые размытые силуэты. Только шепот в ночи, едва различимый за шелестом берез:

— Вшистко… разом…

Следом два глухих удара. Николай резко обернулся — один из охранников лежал ничком, и полная луна отбрасывала на булыжную мостовую короткую тень ушедшей в спину по самое оперение стрелы.

— Ох, ни х… — Еще одна исчезла в синей вспышке прямо на груди. Будто блеснул и пропал огонек электросварки. И на спине…

Шмелёв успел только вытащить из кобуры огнестрел, когда в двух шагах перед ним, словно из-под земли, выросла фигура в сером бесформенном балахоне.

— Пся крев! — Направленный в голову удар отклонился, притянутый толстыми наплечными пластинами кольчуги.

Ответная пуля отбросила нападавшего, но на его место встали четверо. Два вражеских клинка зажгли вспышки так, что затрещали опаленные волосы, а щеку обдало жаром. Выстрел от бедра… Еще одного снесло. Да что, бля… неужели никто не слышит? Ой! Успел прикрыться огнестрелом — клинок скользнул по стволу и застрял в камере. Разрубленная пополам саламандра взорвалась, ослепив противника, а ставшее почти бесполезным оружие вбило ему в глотку крошево зубов. Минус три. Николай отскочил в сторону, вытягивая меч, и оглянулся на близкие городские ворота, распахнутые настежь по обыкновению. Сидевшие у костерка стражи и ухом не вели, не видя и не слыша ведущееся в паре сотен шагов сражение.

— Можешь не смотреть, колдун, — подал голос один из нападавших. — Помощи не будет. Никто не заметит, как мы тебя убьем.

— Хрен вот тебе, — Шмелёв нырнул под меч разговорчивого убийцы и уколол того в пах. — Или без хрена, как пожелаешь.

За временный успех тут же пришлось расплачиваться — удары, задерживаемые кольчугой, слились в единое синее свечение. Теплое железо или блокировка небесных техников? Не важно, лишь бы подольше держалась. Бессмертие бессмертием, но если разрубят на сотню мелких кусков, то столько же раз и пожалеешь о нем.

— У-у-у… больно… На тебе!

В увеличенную от пьянства печень трудно промахнуться — воин в сером балахоне, недоуменно разглядывающий оплавленный топор, сложился пополам и упал вниз лицом, царапая булыжники мостовой латными рукавицами. Но своего добился — защита сразу ослабла и перестала держать удары на расстоянии, экономила энергию, просто не позволяя пробить доспех. Тут же достали в ногу чуть выше сапога, и там противно захлюпало.

— Заразы…

Николай перепрыгнул через зарубленного, охнул от боли и упал на одно колено. Щеку опять обожгло, и теплая струйка пробежала по шее за воротник. Меч вдруг стал тяжелым и непослушным. Перекатился, уходя из свалки, и мельком скользнул взглядом в сторону ворот — сидят, в ус не дуют. И как этим тварям удалось заморочить целый город?

Нужно пробиваться к Шолокше — текучие воды развеют любое колдовство. А больно-то как… И нет упоения в бою. Вообще нет. Просто хочется жить.

 

Глава 9

Звездный бархат опять лежал под ногами, чуть покачиваясь незаметно и неслышно. Вот из его неведомых глубин сорвалась звездочка и прочертила темноту от края до края. Выпал еще один серебряный гвоздик, которым небо приколочено к тверди, выпал, и вот оно чуть дрогнуло, пошло мелкой рябью и стало ближе.

Нет, показалось. Просто набежал ветерок и потревожил звездно-серебряное отражение в гладкой поверхности тихого омута. Сидевшая на камне русалка подняла голову и с надеждой прислушалась. Нет, показалось. Разве можно спутать шаги князя с чьей-то далекой шаркающей торопливой пробежкой? И звон мечей… Опять люди воюют. Зачем? И опять из-за войны и суеты никто не обратит внимания на маленькую русалочку.

Но она будет ждать. Она готова вечность посвятить своей любви, своему ожиданию. Что войны и подвиги против великого чувства? Оно вечно, а все остальное преходяще. Уйдут в прошлое злые кочевники и коварные грекосы, хитрозадые буяне и простодушные славельцы, грязные франконцы и жадные до денег каганиты… Останется вот этот омут и ясноглазое небо в нем. И грустная русалка на камне, ожидающая в темноте шагов своего князя. Так было, так будет.

Из небесного отражения вынырнула мокрая голова водяного и окончательно разбила потревоженную ветерком красоту. Да и откуда у простого омутника, пусть и главного на полноводной Шолокше, чувство прекрасного?

— Все сидишь?

— Сижу, — кивнула едва заметно. От легкого движения заструился по плечам поток длинных волос.

— Опять не придет. Занят он. И не ведает про тебя.

— Знаю.

— Смотри, перегреешься на ветру, заболеешь. Может, пойдешь к нам? Дядька Черноморд дельфинов ученых прислал в подарок с оказией. Забавные.

— Извини, дедушка Бульк, я лучше здесь посижу. Как тихо на реке, только у того берега рыба хвостом бьет.

— Да это сом Софроний учения щучьи проводит. Как их там… тренировки, вот, — старый водяной с удовольствием прислушался к далекому плеску. — Самых злых набрал. Ерунда, что глупые, зато зубастые… Так идешь?

— Нет.

— Ну, тогда оставайся, красавица. Авось и дождешься своего счастья. Кхе-кхе… Бог тебе в помощь, — и исчез бесшумно в опрокинутом небе.

И буквально через мгновение появился опять. Высунулся из воды по пояс, сухощавая (если так можно говорить про водяных) рука оттопырила поросшее зеленой тиной ухо:

— Ничего не слышишь?

— А какое мне до всего этого дело?

— Дура ты сушеная, — обругал красавицу дедушка Бульк. — У городских ворот смертоубивство творится. Нут-ко глянь, что там такое? У тебя глаза помоложе будут.

— Вот еще, на людские драки смотреть. Вечно они из-за сущей малости… И тебе какой интерес? Это же люди, — русалка поерзала на камне, устраиваясь поудобнее, с явным намерением и дальше предаваться сладкой грусти.

Но крепкий подзатыльник от выбравшегося на берег деда выбил ее из мира грез в суровую реальность. Красивый носик пропахал в песке глубокую борозду, а по заднице звучно хлопнула мокрая пятерня.

— Ах ты, стерлядка непрожаренная, загрызи тебя пиявка! — внушительно произнес Бульк. — Людей она, жаба пупырчатая, в упор видеть не хочет, щука лягухомордая. А какого хрена земноводного второе лето подряд здесь торчишь, а?

— Да ведь у меня любовь безответная. — Получилось довольно невнятно, набившийся в рот песок мешал говорить.

Но старый водяной и не нуждался в оправданиях.

— Дурость это беспросветная, а не любовь. За настоящую-то и жизнь отдать не жалко, тебе же лень жопу от насиженного камня оторвать. Али не люб больше князь?

— Люб…

— Вот! Сейчас убьют кого-нибудь лихие людишки, а Николай Василич податей в казне недосчитается. Все княжество хочешь с сумой по миру пустить, вобла малосольная?

Влюбленная в Шмелёва русалка только на мгновение представила неисчислимые бедствия, которые обрушатся на любимого по ее вине, и впала в тихую панику. Подскочила и широко распахнула глаза.

Едва различимый в неясном предутреннем сумраке, из городских ворот выбежал, сильно прихрамывая, вооруженный длинным мечом человек. Громко сказано, конечно, выбежал. Николай еле держался на ногах, и при каждом шаге из-за голенищ сапог щедро плескалась кровь. И кто решил, что она алая? Штанины гораздо выше колен уже черные. А с рассеченной головы натекло еще… Ладно, навстречу никого нет, а не то подумают, что их самодержец обделался самым постыдным образом.

Но гораздо большая неприятность — в сортир действительно очень нужно. Да, не стоило на пиру налегать на медовуху и квас. Но не просить же собственных убийц на пару минут остановить погоню, а то до того приспичило, что и до ближайших кустиков не дотерпеть. Может, попробовать? Нет, лучше не надо. До реки бы добежать — там уже не возьмут. Вот он — берег. И кустики по его краю. А сзади… сзади послышался гулкий шлепок пополам с костяным хрустом и жалобные крики. Николай обернулся, переводя дыхание, и рукавом размазал по лицу пот с кровью.

На пути у погони стоял невысокий крепкий дедок в мокром кафтане и ловко орудовал здоровенным веслом. Не иначе из-за него третьего дня приходили жаловаться на пропажу купцы со свинландского кнарра. Хрясь! Противник в сером балахоне свалился в воду и остался лежать вниз лицом. Дед брезгливо отшвырнул обломки меча и, обернувшись, подмигнул:

— Будь здоров, пресветлый князь. Подобру ли почивалось?

Коля с трудом выдавил улыбку.

— Здорово, дед. Как же тут уснуть, сам видишь — блохи одолели.

— Это точно, — крякнул водяной и сбил с ног еще одного нападавшего. Второй удар пришелся ребром весла по физиономии.

А в тылу врага появился новый воин. Точнее — воительница. Как же можно было сразу не заметить разметавшиеся в боевом азарте длинные, гораздо ниже пояса, волосы. В руках у нее было еще одно весло, но за это Николай полностью не ручался. Дева-воительница держала оружие за средину, как боевой шест изредка появляющихся в Татинце желтомордских монахов, и стремительный круг над головой гудел предупреждающе и опасно. На легкую добычу (как же, с бабой не справиться) наскочили сразу двое. Один тут же получил сильнейший тычок в живот и свернулся калачиком — кованая кираса под одеждой вмялась и стукнулась о позвоночник. Второй поднырнул под вращающийся пропеллер и попробовал достать по ногам, но отлетел с разбитым затылком.

Отдышавшийся Николай зарубил отступающего от водяного вражину со спины. Какая уж тут галантность и сантименты…

— В воду их гони, князь! — крикнула воительница.

— Спасибо за помощь, красавица! — откликнулся Шмелёв. — А не уйдут по реке-то?

— От нас? — звонко захохотала русалка.

От красивого даже в бою девичьего смеха стало вдруг легче. Показалось, что и раны затягиваются. Нет, точно. Уже и кровь с головы не сочится. Или действительно на победителях заживает быстрее? Николай недоверчиво подпрыгнул, проверяя ощущения, и шагнул вперед.

— Дед, оставь хоть одного для допроса!

— Кота своего наглого поучи! Девке спину прикрой!

— Где?

И успел прыгнуть к русалке, почти на лету ухватил за плечи, развернул, подставив под брошенный нож окольчуженную спину. Сильно стукнуло в поясницу — целили девушке в грудь, а она Коле до плеча разве что в прыжке достанет. Инерция протащила чуть дальше, в самом пудов пять с половиной будет, да доспех… Протащила и бросила в объятья лицом к лицу. Или камешек удачно подвернулся?

Хотя вокруг еще с криками бегали от дедова весла уцелевшие противники, но их Шмелёв уже не видел и не слышал. Так вот они какие на самом деле — тихие омуты. Зеленые омуты русалочьих глаз. И где-то там, в глубине, — черти. Отчего бы им там не водиться?

— Ты… — хрипло прошептал Николай, не выпуская русалку.

— Я, — призналась та и выронила свое оружие.

— Твою мать! — только и смог произнести князь, когда тяжелое весло упало на ногу.

Воительница испуганно отшатнулась, потянув за собой Шмелёва. Коля неловко переступил, споткнулся, и оба покатились по песку, остановившись в интересной позе у большого камня. Старый водяной, уже вязавший единственного оставленного в живых противника, с пониманием отвернулся.

— Дед, ты чего рожу воротишь? Помоги.

— Да бог с тобой, княже, — Бульк подвинулся подальше. — Чай, и сам справишься — ваше дело молодое.

— Чего мелешь, коряга мокрая? Она головой о камень приложилась. Помоги поднять, а то у меня нога…

Водяной для верности еще раз оглушил связанного пленника и поспешил на выручку.

— Ничего страшного, — успокоил он после быстрого осмотра. — Сомлела малость, с ними, русалками, такое бывает.

— И чего?

— А ничего, полежит да встанет. Чай, не… хм, ну, да ты ишшо молодой, не поймешь. Дай-ка ногу твою гляну.

Дед помог князю сесть и несколькими сильными тычками корявого пальца снял боль.

— Спасибо. Ты где точечному массажу учился?

— Да был тут один, — усмехнулся водяной, поглаживая зеленую бороду. — Лет пять назад утопили, теперь у меня живет. То есть — не совсем живет… так, бродит туда-сюда по дну, за раками зимующими присматривает, нерестом руководит. А чего? Кто просил Савве в спину иголки втыкать? Мало ли что золотые.

— Серьезно? Иглоукалывание от радикулита — первейшее средство.

— Может быть. Но зачем было на домовых свое искусство тренировать? Не по-людски это.

— У Саввы домовой был?

— Ну, дык. Как же без него? И в церкви прибирался, за свечами приглядывал, кадило раздувал. Чай, у нас у каждого крещена душа, не нечисть какая. А желтомордский лекарь его того… замордовал. Эх… Сейчас-то вредителя в строгости держу. Хочешь посмотреть? Позову. И Яну нашу на ноги подымет. Кудесник, право слово, хоть и сволочь утопленная.

— Стой, погоди, не надо поднимать пока! — испуганно попросил Николай и метнулся в сторону прибрежных кустов.

Скоро оттуда раздался вздох облегчения, потом леденящий кровь вопль и следом — громкий взрыв, поднявший почти до небес черное пламя. Старый Бульк бросился на помощь. К счастью, она не потребовалась — князь стоял закопченный, с торчащими дыбом волосами, но невредимый. Только побелевшие пальцы стиснуты на завязках штанов.

— Чего это было, Василич? — водяной беспокойно оглядывался по сторонам. — Твои огнестрельные штучки?

— Нет, — Шмелёв передернул плечами и толкнул ногой что-то круглое.

— Хосподи! — перекрестился дед. — Никак колдуна замочил?

На песке скалилась черным провалом рта и пустыми глазницами мертвая голова. Наверное, кто-то бы и смог признать в ней Артура фон Юрбаркаса, бывшего высшего вампира, бывшего славельского купца и бывшего же тайного соглядатая Ордена Бафомета.

— Я его не убивал. Он сам.

— Ясно дело. Его и мечом нельзя убить, живуч, падла. Только вот так вот — замочить. В прямом смысле. От ентого в ем замыкание колдовских сил получается, выхода наружу нет, и бабах! Все к чертям! И чем сильнее колдун, тем шибче грохает. Которых только в собственном соку жарит, а тут вот оно как… Глянь на город, видишь — морок спадает?

Над Татинцем стремительно вставало запоздавшее утро, будто невидимая рука сдернула огромное покрывало. И сразу на нескольких колокольнях ударил тревожный набат.

— Беспокоятся, — улыбнулся водяной. — Теперь себя корить будут, что лазутчиков проворонили.

— Чего уж теперь… Не убили же меня.

— Убили. Эка невидаль. Вот если бы увезли за тридевять земель да под крепкие запоры посадили бы…

— Как Кощея?

— Не знаю такого. Может, и как его. — Из городских ворот вылетело несколько всадников, и Бульк, не любящий лишней суеты, поспешил распрощаться. — Так прощевай, пресветлый князь, ужо не раз свидимся. Заходи.

— Постой, а Яну в чувство привести обещал?

Дед задумчиво почесал в затылке.

— Чувство, говоришь? А возьми ее к себе, а? Пусть под твоим присмотром будет.

— Сдурел? Она же русалка. Где она спать будет, в тазике?

— Где положишь, там и будет. Если русалка, то чего, не человек? И без воды проживет. Вот если ты в березовом лесу родился, так что, в сосновом бору помрешь сразу? Только пусть почаще чай с лимоном пьет. У тебя лимоны есть?

— Даже на подоконнике растут.

— Во, а ты говоришь… Забирай девку! Любит ведь она тебя.

— Меня? — переспросил Николай. — За что?

— Вот и спросишь. — Водяной оглянулся на приближающихся всадников, пнул на прощание голову колдуна и с громким бульком нырнул в Шолокшу.

…Усталость бессонной ночи сказывалась — отчаянно зевая с риском вывихнуть челюсти, Николай отдавал последние распоряжения. Как и предсказывал водяной, все ощущали себя виноватыми и старались быть полезными хоть сейчас. Русалку, что так и не пришла в себя, сразу окружили теплом и заботой.

— Не перестарайтесь с одеялами, — предупредил Шмелёв, которому волхв обрабатывал мелкие порезы чем-то едким и вонючим. — Перегреете девку, помрет ненароком от вашего лечения.

— Чай, мы с понятием, — оправдывался домовой Тимоха, незаметно задвигая ногой под кровать медвежью шкуру. — Учены мы.

— Знаю ваши понятия и ученость. Давай, выметывайся отсюда, лекарь хренов.

— И я? — переспросил Серега.

— И ты такой же. Дайте отдохнуть спокойно.

Быстро всех вытолкал и завалился спать, положив под подушку два заряженных огнестрела. И еще долго ворочался — напряжение уходило медленно, с нервной дрожью и гулом в ногах. И наконец провалился в сон, тяжелый и беспокойный, со смятыми простынями и скрежетом зубов, с матерной бранью, которая заставляла стражей за дверями уважительно покачивать головой.

А проснулся от странного ощущения неудобства и тесноты. И левый бок, ноющий от вчерашнего удара, приятно холодило. Коля сладко потянулся и замер, когда его локоть уперся во что-то мягкое. Скосил глаза — рядом, уткнувшись носом чуть ли не ему в подмышку, уютно посапывала русалка. Правда, одетая. Или они прямо так и рождаются в привычных бесформенных хламидах? Хотя… почему бесформенных? Под натянувшейся в нужных местах тонкой тканью обрисовывается очень даже заманчиво. А на ощупь? Нет, нельзя. Но, с другой стороны… Да, и с другой стороны все аккуратно и аппетитно.

И вообще, какого черта к почти женатому мужчине в постель залезать? Нет, понятно зачем, но и предупредить могла. Тут, как в колхоз — дело добровольное. Но хороша, чего не отнять. На оставшуюся в будущем жену похожа. Даже имя почти одно… Яна. Стоп, а вдруг это ее прапрапра… много раз, бабушка? Батюшки-светы, тут геронтофилией попахивает. Сколько ей лет?

Шмелёв бесцеремонно растолкал незваную гостью. Та с готовностью распахнула зеленые глаза — ясное дело, не спала. Притворялась. И тут же прижалась еще крепче, положив голову на грудь.

— Погоди, подруга, — отстранился Николай. — Ты ничего не попутала? Хорошо, видно, о камень приложилась. Это моя кровать!

Русалка скромно потупила взор и мило улыбнулась.

— Хоть бы покраснела ради приличия.

— Мы не краснеем — кровь холодная, — пояснила Яна.

— Будто у рыбы? Или у жабы?

— Нет-нет, — поспешно заверила русалка и попыталась полностью вскарабкаться на Колю.

— А по ушам кому-то?

Девушка покрутила головой по сторонам в поисках этого кого-то, не нашла и продолжила атаку, предприняв попытку прорвать оборону на флангах. Но была с некоторыми потерями остановлена на дальних подступах к не сдающейся крепости.

— Нет уж, погоди, дорогуша, еще успеешь лишить меня невинности.

— Правда? — В глазах русалки вспыхнула отчаянная надежда.

— Конечно, нет. И не лови на слове. Скажи лучше — с какой целью сюда пробралась? — Ага, румянец все же проступил, не помогла холодная кровь. Да и холодная ли? — Молчишь? Ну и молчи себе на здоровье, только на другой кровати. Давай-давай, шевели ластами.

Яна тяжело вздохнула и пошлепала босыми ногами через всю горницу к противоположной стене.

— Стой! — крикнул вслед Николай.

Она с готовностью остановилась и даже сделала несколько шагов назад.

— Подушку отдай.

— На, — Яна тут же постаралась споткнуться о небрежно брошенный сапог и упала с жалобным писком. Как маленький котенок, и если не видеть, как этот котенок работает тяжелым веслом…

Шмелёву ничего не оставалось, как броситься навстречу и подхватить девушку на руки. Вдруг опять какой-нибудь обморок? Тут же без всякого стука распахнулась дверь, и в проеме появилась мохнатая спина Базеки. Тяжело отдуваясь, он тянул за собой маленький столик на колесах, заставленный тарелками. Обернулся, шумно выдохнув, и застыл:

— Ой, вы это… Я уже ухожу, чо.

Русалка еще раз пискнула и спряталась за Николая. Кот смутился:

— Извините, чо… Не сообразил, — и пулей вылетел на четырех лапах.

— Ты чего творишь? Теперь этот поросенок на весь город растрезвонит, что я русалку в постель затащил. Тебе это нужно?

— Нужно.

— Да не в том смысле. И не прикидывайся валенком, тебе не идет.

— А что мне идет?

— Не умничай, в угол поставлю.

— Зачем?

— Буду кольчугу на ночь вешать. И прекрати пререкаться с князем! Одевайся давай! Тебе еще с вечера кучу платьев приволокли, вон на сундуке лежат. Да сними ты наконец этот дурацкий балахон!

Надо же было брякнуть, не подумавши — русалка выполнила приказ точно, быстро и буквально. Николай судорожно сглотнул пересохшим ртом и попытался отвернуться. Бесполезно, не получилось. А Яна, не торопясь, подошла к сваленной в беспорядке одежде и оглянулась, проверяя произведенное впечатление. Потом подняла и приложила к груди что-то кружевное.

— Нравится?

— А-а-а-а… да!

— А вот так?

— У-у-у… — Шмелёв только кивнул, чтобы голос не выдал волнение. А наваждение не отпускало, затягивало, манило, держало в напряжении, заставляло тонуть в зеленом тихом омуте.

И потом резко оборвалось, сменившись истерическим, до боли в животе, хохотом. Коля ржал самым бессовестным образом, и только когда у Яны от обиды вытянулось лицо и на глазах выступили слезы, смог остановиться.

— Извини, не принимай близко к сердцу, — Николай взял русалку за руку и подвел к зеркалу. — Посмотри, самой-то нравится?

Яна в испуге отшатнулась и расплакалась уже всерьез, пачкая новое платье яркими пятнами потекших румян. На нее смотрело закутанное в дорогие тряпки чудовище в рогатой кике поверх кокошника, с красными щеками и россыпью драгоценных каменьев во всевозможных местах. Дорвался ребенок до побрякушек.

— Горюшко, — Коля обнял рыдающую девушку за плечи и осторожно погладил по голове, стараясь не поцарапаться о находящееся там невозможно-фантасмогорическое сооружение. — Сейчас будем помогать. Шить умеешь? Нет? Раздевайся.

На этот раз удалось сохранить спокойствие и невозмутимость. Как патологоанатом. Только измерил взглядом фигурку. А вообще, положа руку на сердце, — восхитительна! Просто мраморная статуя. Может, найти у грекосов скульптора и заказать изваяние? Такую же, только умытую, как в первый раз увидел — девушка с веслом. И у крылечка перед теремом поставить.

Русалка расцвела под оценивающим взглядом и потянулась ближе.

— Не мешай! — прикрикнул Шмелёв.

Так, что тут есть? Ага, берется кусок тонкого, почти прозрачного шелка… В некоторых местах придется свернуть втрое — не все готовы адекватно воспринять изыски высокого искусства. Тут разрезы… Еще вот здесь… А декольте поглубже. И никаких украшений — сама по себе чистый яхонт. Изумруд, да. Бледный.

Коля отошел в сторону, любуясь собственным произведением. Получилось что-то среднее между вечерним платьем, сари и римской туникой. Пожалуй, последний штрих — стянуть на талии тонкой цепочкой. Нет, вот это лучше — широкий пояс, и на нем узкий, почти шпага, меч.

— Будешь у меня царицей амазонок.

— Как Таис Афинская?

— Кто? Ты откуда про нее знаешь? Какими вихрями времен навеяло?

— Мне дедушка Бульк рассказывал. Сам видел.

— А про оргии с Буцефалом он не рассказывал?

— Нет, а нужно было? Я спрошу.

— Не надо! Давай-ка лучше позавтракаем да за работу.

— Какую работу?

— Обычную, княжескую. Пленного немного пытать, интриги плести, коварные захватнические планы лелеять — все как всегда. Пошли!

 

Глава 10

Хлопнуло окошко, пропуская вместе с осенней сыростью постучавшегося в стекло посетителя.

— Вот, Ваше Величество. — Гонец, маленький цветочный эльф размером с воробья куртуазно взмахнул стрекозиными крылышками за спиной и преклонил колено: — Донесение от полковника Лешакова.

— Называй просто государем. Или пресветлым князем, — Шмелёв взял из рук гонца свиток и вручил награду — медовый, посыпанный маком пряник. С тех пор как пару месяцев назад командир Дикой Дивизии увел своих бойцов карательным походом на Пшецкое крульство и далее в неведомые земли, связь поддерживалась таким вот непривычным способом.

— Чего пишет? — Подошедший волхв с любопытством заглянул через плечо.

— На, почитай, — князь протянул развернутый листок. — Победная реляция.

— Только вслух, мне тоже интересно. — Кот, игравший с юной русалкой в морской бой, радостно потер лапы. — Люблю чужие письма, особенно любовные.

— С выражением читать?

— Ну дык.

Волхв преувеличенно старательно прокашлялся:

«Донесение от полковника (пока еще) Лешакова.

Х.Х. Лешаков».

Настоящим докладываю:

1. Теснимый многократно превосходящими силами гоблинов, франконцев, троллей и орков под предводительством Хитоша Первого, вынужден был разбить их наголову. Голова вышеупомянутого Хитоша Первого прилагается.

2. Развивая отступательное наступление, вышел на оперативный простор Бриттских островов. Для рытья тоннеля под Оловянным Каналом использовался безвозмездный труд наемных франконских рыцарей и пленных троллей. Вторые порублены после окончания работ, а первые впоследствии отпущены за выкуп, каковой прилагается.

3. На островах заключил договор о дружбе и односторонней помощи с местными эльфами-лепреконами. Односторонняя финансовая помощь принята и прилагается.

4. Настоятельно рекомендую присвоить мне звание дважды полковника или наградить медалью. Двумя. Эскиз медали прилагается.

Справка о понесенных потерях:

а. Танки самоходные — 6 штук.

б. Лечебная огненная вода — 12,5 бочонка.

в. Лешим Бахрятой утеряно чувство меры при употреблении спасенных от местных жителей горячительных напитков.

Справка о трофеях:

1. Камни самоцветные (необработанные) — 0,5 пуда.

2. Камни самоцветные (обработанные) — 12 фунтов и 3 золотника.

3. Зубы гоблина (верхний левый клык) — 2 мешка.

4. Уши тролля сушеные (в комплекте) — 4 мешка с третью.

5. Золото (в монетах) — 932 горшочка по 4 фунта в каждом.

6. Серебро в ассортименте — 11 пудов.

Подпись: Командир Отдельного Экспедиционного танкового корпуса полковник (желательно дважды)

…Серега закончил чтение и свернул рапорт в трубочку. А цветочный эльф вытянулся по стойке «смирно», вскинул руку к виску и доложил:

— Все трофеи сложены в кладовые и сданы под расписку товарищу Тимофею Домовецкому. Голова троллейбуса выставлена на площади для всеобщего обозрения и поругания.

— Чья голова?

— Троллейбуса. Такой официальный титул у покойного Хитоша Первого был.

— Понятно. А уши куда девать?

— Я заберу, — успокоил волхв. — Для нужд народной медицины. И зубы тоже. Растолченные в порошок — верное средство от блох и клопов.

— Понятно, — повторил Шмелёв.

— А мне нет, блиа-а-а… — Годзилка осекся и виновато посмотрел на русалку. Ругаться при девушках за несколько тысяч лет он так и не научился. — Откуда у Лешакова танки?

Сам Змей по случаю осенней непогоды сидел на первом этаже, где специально увеличили двери, и только голова торчала из прорубленного в перекрытии отверстия. Как раз на уровне стола, чтобы удобнее брать длинным раздвоенным языком наполняемые другом Базекой кубки. Закуски Горынычу не полагалось — строгая диета.

— Танки? — Николай развел руками. — Ты ему ничего такого в последнее время не рассказывал?

— Так, немножко… Про Халхын-Гол. Ачоа, нельзя было?

— Нельзя. У-у-у, прогрессор чешуйчатый, сейчас как дам по башке!

— А чо сразу я?

— А ничо! Увлекся слишком наш Хведор. Собирайся, завтра с утра за ним полетишь. Эльф, дорогу покажешь?

— Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий!

— Тьфу!

— Злой ты, Коля, — Базека осторожно вытер ухо кружевным платочком. — Плюешься вот. Уйду я от тебя.

— Куда?

— Куда глаза глядят.

— К кошкам?

— Вот и говорю — злой. Горыныч, возьмешь с собой?

— Легко, — кивнул Годзилка. — Вдвоем веселее будет.

— Не бери, — посоветовал волхв. — Хлебнешь с ним беды.

И никто не подозревал, что беда уже стояла на пороге. Незваная и нежданная. Пришла оттуда, откуда и представить нельзя — из далекого-далекого будущего.

Наши дни. Шамбала.

Штаб-квартира Ордена Бафомета

Вход в древнюю пещеру снаружи выглядел черным провалом в бездну, каковым, собственно, и являлся. Удачно спрятанный под нависшей скалой, он был надежно защищен от взглядов сверху. Более того, нужные люди позаботились, чтобы и орбиты спутников проходили на значительном удалении. А тропы многочисленных туристов, изжевавших глазами горные вершины, пролегали во многих днях пути отсюда и не отвлекали хозяев от мыслей о высоком, низком и очень низком.

А размышлениям предаваться лучше всего с удобствами. Никакому Синдбаду или Али-Бабе в дивных опиумных снах не могла пригрезиться подобная красота. Жалкие потуги «Хилтона» и «Марриотт-отеля» выглядели смешно и бледно в сравнении с великолепием и размахом древних строителей, подкрепленных умелой рукой современных реставраторов. Ремонтом, закончившимся совсем недавно, лет шестьдесят назад, руководил лично сам Великий Кормчий катайской нации, бывший в ту пору не последним лицом в иерархии Ордена.

В громадной зале, чей свод поддерживали колонны из золота и металлокерамики, начинали собираться гости. Но только в резиденции Великого Магистра они были гостями, в обычной жизни — могущественные властители. Нет, не те, что торжественно избираются на краткий миг, да и то до настоящих выборов допускаются лишь посвященные. Большинство из них никогда не мелькали на экранах телевизоров и страницах газет, хотя и содержащихся на их деньги. Любая попытка приоткрыть завесу тайны пресекалась быстро и жестоко — утечек информации не случалось уже многие сотни лет.

Неизменным оставалось количество — тринадцать. Магистры, но не великие, а просто магистры. И командоры. И тех, и других по шестеро. Гости возникали из ниоткуда — посвященному высшей степени не нужны дешевые трюки с порталом, пылающим синим или красным огнем.

Прибывших нельзя было смутить роскошью и великолепием убранства, у многих дворцы еще роскошнее и великолепнее. И даже ходили слухи об установленном в одной из резиденций фонтане с теплой человеческой кровью, привозимой из страны, специально откармливаемой высококалорийными бутербродами. Поначалу из лени наполняли подогретой донорской, но однажды по ошибке попалась кровь эмигранта из дикой и варварской Руссии. В итоге фонтан взорвался, а драгоценные камни, украшавшие чашу, испарились. Потом, говорят, видели их в Славеле, в ломбарде на Большой Покровской. Вот тот магистр, постоянно поправляющий сползающую на нос тройную тиару, до сих пор локти кусает от жадности.

Но сегодняшний сбор был созван не для обсуждений потерь и похвальбы успехами. Перед Орденом встали большие проблемы, разрешить которые можно только совместными усилиями. Торжественность момента не располагала к суете и громким разговорам. Все должно происходить чинно, плавно и величаво. Но, рассаживая гостей за круглым столом, Великий Магистр где-то там, в глубине, ненавидел ритуал официального приема. И только за то, что требовал от присутствующих сохранения истинного облика. Хоть плачь, если бы умел, — эти твари копытами уже весь паркет поцарапали! И без штанов сидят мохнатыми задницами в креслах. Отмывать кому?

Но хуже всего — блохи. Никакого спасения нет от кусачих чудовищ, которых не берут ни химия, ни колдовство. Предыдущий Великий Магистр так и сгорел на рабочем месте, испытывая новое заклинание от насекомых. Грызут… Попробуй, сохрани величавость движений, постоянно почесываясь. Куда они девались при возвращении человеческого облика, не знали даже древние мудрецы, но стоило проявиться облику истинному… Подлецы, никакого чинопочитания и трепета перед повелителем!

— А я от блох катайскими карандашами спасаюсь, — вдруг похвалился старый, с бородой ниже вывернутых назад колен, командор. Он единственный сидел и не почесывался.

— И что, помогает? — сразу посыпались вопросы о наболевшем. — Передохли или сбежали?

— Зачем бежать? Дома остались, рисуют. Постмодернизм называется. Галерею вот хочу для них открыть.

Обсуждение нового способа борьбы с вредителями сбило Великого Магистра с мыслей о вечном. А точнее — о женщинах. А еще точнее — о козах. В истинном облике его всегда неудержимо тянуло к себе подобным.

— Тихо, господа! — В голосе повелителя зазвенел металл. — Мы собрались здесь совсем по другому поводу, так что вернемся к нашим баранам. О, бараны! Они порой бывают не хуже козлов с козловками!

Простые магистры и командоры с пониманием и знанием дела закивали. У некоторых по жидким бородкам потекла струйка сладострастной слюны, и круглые пятачки носов маслено блеснули в неверном свете факелов. Словно соленые грузди. И захотелось даже наколоть парочку на вилы, что как знак высшей должности Ордена были прислонены к креслу с самой высокой спинкой.

Но Великий Магистр взял себя в руки и отогнал видение граненого стакана с холодной водкой, так хорошо идущей под сало в кабинете президента Брюса Моисмана. Видение ушло с трудом, неохотно и недалеко. Оно материализовалось прямо посреди стола и сыграло роль магнитного полюса, к которому, как стрелки компаса, дружно повернулись козлиные морды с солеными груздями вместо носов.

— Лапы прочь! — зычным голосом полководца скомандовал Великий Магистр. — Это мне послан знак свыше. Тьфу, снизу! Для укрепления голоса перед важным совещанием.

Содержимое стаканчика, вкусное-превкусное с утра, мгновенно растеклось по всему организму горячей волной. От корней рогов и до кончика хвоста, а потом в обратном направлении до самой макушки. Остатки шерсти на лысине вздыбило, слегка перекосив массивную корону из черного полированного металла, выполненную в форме собачьей головы.

Конрад фон дер Бах-Валевски, в миру более известный под другим именем, поправил головной убор, прокашлялся и начал:

— Я собрал вас здесь, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

— К нам едет ревизор?

— Молчать! Не сметь перебивать старших по званию! Сколько раз я запрещал читать росскую классику, а? Болваны!

— Да, но…

— Молчать! Тем более что наши ревизоры не приезжают, а являются.

— Но что же может быть неприятнее? Если только повторение…

— Да, именно похожий случай.

— В тот раз мы потеряли одного из нас, — напомнил безблохий командор.

— Его сгубила обыкновенная жадность, — выдохнул, будто выплюнул, Великий Магистр. — Чувство, конечно, хорошее, но нужно знать меру. Имея все золото мира, позариться на несколько мелких монет… Что же — осина стала достойным вознаграждением.

При упоминании об осине многих передернуло от страха и отвращения.

— А где на этот раз обнаружен Спящий?

— В Славеле.

— Это Руссия? Он уже начал проповедовать новое учение? Тогда не о чем беспокоиться — отдадим приказ, и его быстро упрячут в сумасшедший дом. Готов лично выделить десять миллионов фунтов на обоснование правомерности приказа.

— Все гораздо хуже, господа, — Магистр поморщился. — Спящий исчез из-под наблюдения как раз во время операции по его ликвидации, и только по косвенным признакам удалось определить, что он переместился на восемьсот лет в прошлое.

— Просто мистика какая-то.

— То же самое сказал президент нашего питомника мистер Моисман, чьи люди осуществляли параллельные мероприятия.

— И?..

— И все! — Великий Магистр ударил кулаком по столу. — Еще несколько лет, и присутствие Спящего в прошлом приведет к необратимым искажениям настоящего. Более того, имеются варианты будущего, в котором нет Ордена. Вообще нет. Да, я предпринял кое-какие попытки и установил одностороннюю связь с тогдашним Магистром, но этого оказалось недостаточно. Наш враг неуязвим. Он с легкостью обошел все расставленные ловушки, и мне даже кажется, что не заметил их, а попытки устранить его физически закончились плачевно для исполнителей.

Один из присутствующих поднял руку, привлекая внимание:

— Орда, мессир?

— Именно так, командор. Последняя надежда. Но племена барыгов дики и неуправляемы, поэтому потребуются объединенные усилия, чтобы направить их в нужную сторону. И нашествие погасит волну изменений, что уже начали проявляться в гладком течении времени. Кто против проведения обряда?

Самоубийц и воздержавшихся не нашлось. Конрад фон дер Бах-Валевски снял с головы корону и водрузил в центре стола:

— Начнем!

Давным-давно.

Где-то в Скотийских горах

К вечеру дружеские посиделки плавно перетекли в не менее дружескую попойку. Организм ученого кота не был рассчитан на столь обильные возлияния, и Базека уснул прямо на столе, выставленном на деревенскую улицу, уютно свернувшись вокруг большого копченого лосося. Его аккуратно переложили на набитую овечьей шерстью подушку, заботливо прикрыли клетчатым пледом, но рыбу из лап так и не смогли вытащить.

А Горынычу все нипочем, только огонь из пасти еще ярче пышет. При его габаритах, да под достойную закуску, да после диеты… Только местные собаки недобро посматривали — после этого гостя костей не остается.

— Споем или еще по одной? — предложил Годзилка.

Оба предложения понравились. Добровольцы, назначенные старейшиной, сбегали в ближайший сарай за местной самогонкой, именуемой виской, что благоприятно сказалось на голосе. Змей запел про охотников на ультрамариновую птицу, булькая животом в такт мелодии. Благодарные слушатели внимали кумиру и охотно верили, что он не горит в огне и не тонет в ледяной воде. Последнему сами стали свидетелями сегодня ранним утром.

Тупой, как пробка, цветочный эльф так и не смог показать дорогу к расположению Дикой Дивизии — заблудился в густой облачности, завел неизвестно куда и сам пал жертвой собственной глупости. Он утонул в горном озере, куда путешественники рухнули, пытаясь выйти из тумана. Так и плавали, пока утреннее солнышко не растопило кромешную мглу. И вот уже вторые сутки страдали от навязчивого гостеприимства аборигенов.

— Будьмо! — старейшина клана смахнул непрошеную слезу, выступившую от восхищения талантами Горыныча. — За дружбу народов!

— Ага, типа — мир хижинам, война дворцам? Наливай. Нет, только не пиво, от него брюхо пучит. Вроде огнетушителя буду или вообще ласты склею.

Горец с сомнением посмотрел на лапы Годзилки. Небесный гость явно шутил.

— Извини, Великий Змей, за глупый вопрос, не в обиду он будет задан…

— Ачоа? Ты же не задал еще, откуда мне знать — обижаться или нет. Спроси сначала.

Старейшина замялся, не зная, с чего начать.

— Я вот слышал, будто бритцы хвалились, что их покровитель Георгий в Гринвиче дракона копьем заколол…

Змей захохотал и высоко поднял ведро с виской.

— Твое здоровье! Повеселил, спасибо. Так и думал, что все переврут. Во-первых, не Гринвич, а Горыныч. Не заколол, а купил. Не Георгий, а купец араратский Гоги Саркисян. Не дракона, а чучело крокодила. Хорошее, между прочим, чучело. Его какой-то козел из моей пещеры украл, — хоббит, наверное. Башку потом во многих городах показывали.

Скотиец живо представил себе в красках, как темной-претемной ночью рогатый и вонючий невысоклик лезет в жилище огнедышащего Змея, а потом бежит оттуда, сжимая передними волосатыми копытами трупик неизвестного каркардила. И как голову этого козла бритцы возят по всей стране, нагло и подло выдавая за драконью. Мерзкое зрелище, чертополох им в задницу!

Разволновавшийся старейшина громко выразил возмущение, разбудив при этом Базеку. Тот с большим трудом приоткрыл один глаз:

— Пожар? Или виска кончилась?

Горец объяснил. И жестами показал размеры негодования.

— Ага, понятно, — кот посмотрел на Годзилку другим глазом. Второй автоматически закрылся. — Горыныч, зачем тебе был нужен дохлый крокодил?

— Ачоа? Зубы на продажу выдергивал, коммерция. Не своими же торговать, — Змей улыбнулся ослепительно-белозубо. — Их всего триста восемьдесят.

— Сэр Рой, вы уже всю округу оповестили о нашем прибытии? — лениво поинтересовался окончательно проснувшийся Базека.

— Никому не говорил, — заверил старейшина, с трудом поднимая голову со стола. — А нужно было?

— Вообще-то мы к всенародной известности не стремимся… Хотя с удовольствием принимаем заслуженную славу. Но вон те ребята точно не к нам едут?

— Едут? — удивился горец. — Наши пешком ходят.

— Да? Значит, тяжелая конница будет сюрпризом?

— Где?

— Да вот, — кот махнул лапой в сторону лесной опушки. — Сотни полторы будет.

Сэр Рой вгляделся внимательней и подпрыгнул на месте, выронив из рук кувшин с крепким пивом:

— Бриттцы идут! Тревога!

Над деревней испуганной птицей заметался хриплый рев сигнальных рогов. Между крытыми почерневшей соломой домами забегали скотийцы, на ходу поправляющие плохонькие кожаные доспехи. Многие воины в спешке вместо оружия похватали то, что подвернулось под руку. Подворачивались преимущественно кружки с виской. Появившиеся следом жены пытались вручить забывчивым мужьям мечи, по большей части безуспешно.

— Надо переговорщиков послать. — Местный друид, которого разбудили в последнюю очередь, со злостью плюнул в сторону приближающихся неспешным шагом рыцарей. — А то я их в свиней превращу.

— Сможешь? — с надеждой спросил старейшина.

— Нет. Конечно. Если только наши гости помогут.

Взгляды скотийцев обратились к Базеке и Годзилке.

— Не вопрос, — обнадежил кот. — Без всякого колдовства уделаем. Я ведь без хорошей драки даже спать не могу. Все время ворочаюсь с боку на бок, а потом встаю и чищу морду первому встречному. Пока двоим-троим не начищу, не засыпаю.

— Сразу на троих выходишь? — ахнул кто-то.

— Ачоа? Нам с Годзилкой врагов пересчитывать без надобности. Если только былинникам для истории.

А рыцарская конница тяжелым шагом продвигалась все ближе и ближе. Малиновые отблески заходящего солнца играли на сверкающих доспехах, а длинные копья были опущены для таранного удара. Вот еще немного, и бронированный отряд сорвется в галоп, сметая все на своем пути.

— Горыныч, — попросил кот, — ты мне кого-нибудь оставь на закуску. А я пока подожду в сторонке.

— Боишься?

— Вот еще! Просто не хочу у тебя заслуженные почести отнимать. Скромный я очень.

— На башку залезай, скромник хренов. Наводчиком будешь и корректировщиком.

Базека проглотил обиду и вскарабкался по шее на голову друга. И тут же удивленно присвистнул — в тыл к наступающим бриттцам заходили странные, сколоченные из нестроганных досок ящики, крышу которых венчала круглая башенка с торчащими вперед сучковатыми бревнами. Они (ящики, а не бревна) выглядели несколько непривычно и чужеродно в идиллической картине теплого осеннего вечера.

— Годзил, а это чо такое?

— Это? — зрачки Змея из вертикальных стали круглыми. — А это, друг мой Базека, явный анахронизм.

— По-нашему скажи, да?!

— Помнишь, я тебе вчера про танки рассказывал?

— Ага, и полковника Лешакова дураком обзывал.

— Так вот — забудь. А вот это и есть его танки. Теперь осталось дождаться кавалерии из-за холмов, — Годзилка довольно рассмеялся своей шутке и затянул песню: — На поли-и-и танки грахатали-и-и… салдаты шли в паследний бой… А маладова-а-а камандира… несли с прабитай галавой…

Тридцать две боевые машины ударили одновременно. Каким образом были выпущены снаряды, увлеченный песней Горыныч так и не заметил, но длинные бревна качественно проредили вражеский строй, сминая разом по нескольку всадников вместе с лошадьми. Самые легкие рыцари долетали до неровного строя стремительно трезвевших скотийцев. После залпа на зачистку пошла пехота, добивая раненых и покалеченных тяжелыми дубинами. А потом из леса показался самый большой танк с развевающимся на башне боевым красным знаменем. И были отчетливо видны на бархате вышитые золотом серп и молот.

— Наши! Наши!

Да, это действительно были они. Отдельный Экспедиционный танковый корпус под командованием дважды полковника Хведора Лешакова устраивался на ночлег. И с удовольствием присоединился к затихшей было пирушке. Но на четыре сотни леших не хватило бы никаких запасов, и командир, вдоволь налюбовавшийся переданными Годзилкой новенькими погонами, отдал приказ, встреченный криками «Ура!». Из леса тут же выкатили замаскированные ветками телеги с бочонками и бутылками.

— Трофеи, — небрежно бросил Хведор. — На любой вкус — портер, эль, виска, джин. Последний, правда, вонюч без меры, но крепок, зараза. Для военного времени сойдет. Нет, ты не подумай чо, мы на службе не потребляем. Но в походе… да за встречу.

— Да не мнись, Федя, все свои. Пить будем?

— Много? Будем!

Но много не получилось. После первой же кружки дважды полковника аккуратно оттащили в сторону и сообщили княжеский приказ о возвращении. На лице лешего появилась довольная улыбка:

— Домой — это хорошо. А то прямо-таки ностальгия гложет, хоть караул кричи. Только вот этим делом и спасаемся. — Но, заметив укоризненный взгляд кота, поправился: — Мы же без фанатизма.

— Если только так.

— И никак иначе, — заверил Лешаков. — Кстати, а по какому маршруту возвращаться?

— Что, дорогу забыл?

— Помню, чо! Только там жрать нечего будет.

— Совсем? — уточнил Годзилка.

— Ага, до нового урожая. И еще немного дольше.

— Хреново…

Действительно, во время полета Змей видел разоренное Пшецкое крульство и соседнюю с ним Бошецкую Империю, но как-то не задумывался над масштабами случившегося стихийного бедствия. Оказывается, лешие бродили по сопредельным странам хаотично и бессистемно. Имея единственной целью приятное времяпровождение. А что может быть приятнее и полезнее для вырвавшегося на свободу лешака, чем хулиганство в особо крупных размерах?

И что делать теперь? Разве пройти севернее, через Скандию? Заодно и примучить распоясавшихся без строгого руководства вольных свинландских конунгов. Ачоа? Если морем, то рукой подать. Танки деревянные, не утонут, лешие тоже. И под парусами… Ну да, князь как-то рассказывал про парусные танки. И про дверь на спине. Сказки? Да!!! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.

Но озвученное предложение было забраковано ученым котом.

— Долго получится, — пояснил Базека, озабоченно потирая усы. — Николай просил быстрее вернуться.

— Али случилось чего? — нахмурился дважды полковник.

— Пока еще нет. Но какие-то странные шевеления в Диком поле происходят. Непонятные.

— Чего там понимать-то? — Лешаков пренебрежительно сплюнул. — Чай степь не лес, вот и шляется народишко туды-сюды, куды придется. От безделья маются, сволочи. Их бы ко мне в чащу…

— Деревья окучивать или кусты поливать?

— Зачем? На удобрение.

— Так. Не отвлекаться! — Годзилка строго повысил голос. — У кого какие предложения?

— Предложения? — переспросил Хведор. — Только одно — сейчас примем по малой толике и уйдем в ночь… Как былинные герои.

— Долго.

— Ачоа? Мы колдовствам с детства не обучены.

— Погоди, а телепортации?

— В смысле?

— Мгновенное перемещение в пространстве. Можешь?

— Ерунда это — только в пределах прямой видимости работает, а сил отнимает столько, что бегом добежать легче будет.

— А если дальше попробовать?

— Прыгать, что ли? Бесполезно. Еще ни разу не попадал куда хотел. Один раз вообще в Желтомордию забросило — полтора года пешком возвращался, два раза по дороге в спячку залегал.

Годзилка задумался. В его глазах, с круглыми в темноте зрачками, отражались огни костров и напряженная работа мысли.

— А что ты, Федя, думаешь о Шопенгауэре?

— Пока не чешется, я о ней и не думаю. А что?

— Да так, к слову пришлось. А то, что Земля круглая, знаешь?

— А то! Постоянно с нее скатываюсь. Утром ничего, а к вечеру… прямо беда.

— Хм… Впрочем, это не важно. Еще она крутится вокруг своей оси и вокруг Солнца. Понятно?

— Понятно, — с уважением к науке произнес боевой командир. — А зачем она это делает?

— Хочется ей так.

— А-а-а…

— Так вот — планета меняет свое местоположение в пространстве, отсюда твои ошибки и погрешности при перемещениях. Правильно?

— Правильно! — Лешакову было приятно узнать, что не сам дурак, а в неудачах виноват кто-то другой. — И чего теперь нам делать?

— Синхронизировать процесс.

— А-а-а?..

— Прыгай не в какое-то абстрактное место, а к конкретному человеку. И все само собой получится.

— Не понял.

— Чего понимать-то? Бабу хочешь?

— Лукерью, что ли? Спрашиваешь!

— Так иди.

Дважды полковник застыл на месте, что-то соображая, и с негромким хлопком растворился в воздухе. Появился минут через двадцать, довольный, с маслено блестевшими глазами.

— Работает, едрить ее… Работает!

 

Глава 11

Утром Шмелёв привычно проснулся от покушений русалки пробраться к нему в постель. Так же привычно прогнал, бросив вслед подушку, попал и принялся одеваться, ругаясь про себя нехорошими словами. Вот ведь неугомонная девка — полгода прошло, а все не оставит коварные поползновения. И не то чтобы не нравилась, наоборот. И даже более того… Но что-то останавливало, не разрешало подпустить ближе и открыться в чувствах. Совесть? Любовь и совесть — горький, странный коктейль.

Но в княжестве все твердо убеждены, что Яна его любовница. И попробуй доказать обратное. Не только не осуждают — гордятся, задирая нос перед иноземцами. Наш, мол, князь такую кралю отхватил, не то что ваши, пальцем деланные. И что теперь? Один раз дал слабину — теперь расхлебывай. А в речку обратно не выгонишь, народ не поймет. Скажут… Да плевать, что скажут, но князь должен подавать подданным исключительно положительный пример. Сугубый, как любит повторять многомудрый волхв.

Правда, что есть положительного в сожительстве с натуральной русалкой, Николай так и не увидел, но вернувшийся недавно из пастырских поездок по соседним княжествам Савва убеждал оставить все как есть. Еще уговаривал детей завести, охальник старый. Сам бы на кикиморе женился. Так нет же — монашеским благочинием да старческой немочью отговаривается, а сам князя на искушение толкает. А князь, между прочим, не железный!

— Коля, застегни, пожалуйста, вот здесь, — Яна повернулась так, что перехватило дыхание, а из ослабших рук выпал пояс с парадными ножнами.

— Звал, княже? — на шум в дверь просунулась голова стража. Дать бы в любознательную морду…

— Все в порядке, пусть кофе приготовят.

— А мне чаю с лимоном, — попросила русалка.

— Всегда готов! — отрапортовал воин и щелкнул каблуками.

— Ты что, пионер?

— Кто? Не-е-е, княже, я не такой! Кофе, говорю, готов. И чай.

— Пусть несут. И Лешакова ко мне срочно.

Стражник убежал, а Шмелёв осторожно взял русалку за руку.

— Что, неужели решился? — обрадовалась Яна и подалась навстречу.

— Не балуй. Одевайся быстрее, сейчас люди придут.

— Лешие?

— Лешие — тоже люди. Будем новые методы отрабатывать.

Девушка отошла в сторону и оттуда, из своего угла, тихо проворчала:

— Зачем? Мы бы уж как-нибудь по старинке справились.

Николай бросил еще одну подушку, но попал прямо во входящего дважды полковника. Хведор не обиделся, наоборот, с пониманием улыбнулся:

— Молодежь… завидую, чо. И у самого когда-то кровь бурлила. Особенно по весне, да. Ну, там, щепка на щепку, дедка на репку… Какие были времена, а? Почти как сейчас.

— Спасибо за комплимент, — Шмелёв взял у лешего поднос с чашками и поставил на стол. — Только я тебя не за этим звал.

Яна приветливо кивнула Лешакову и потянулась за чашкой. Воодушевленный Хведор расправил плечи, звякнул шпорами (зачем ему шпоры, на лосях кататься?), перехватил ручку и галантно обозначил поцелуй. Тут же, словно из-под земли, появился Базека.

— Привет честной компании! Пресветлому князю отдельное здрасти! Что-то вид у тебя сегодня неважный. Плохо спал? Рога мешают? Стой! Не трогай меч!

— Свинья некультурная и неблагодарная, — укорил Шмелёв. — На фронт отправлю поганца.

— Согласен. Мы сейчас с кем-нибудь воюем?

— Ты заткнешься или нет?

Яна подошла и обняла князя за плечи.

— Душа моя, зачем так грубо кричать на милого котика? — Базека победно оскалился и показал язык. А русалка закончила фразу: — Не нужно его мучить, лучше милосердно пристрели.

Кот вдруг вспомнил про неотложные дела и засобирался.

— Это куда? — удивился Лешаков. — А занятия?

— Постой, ты действительно очень нужен, — подтвердил Николай. — Сейчас вы с Хведором будете обучать меня высокому искусству телепортации.

— А я? — напомнила о себе Яна.

— Скорой помощью будешь! — решил Базека. — Вдруг его от моих экспериментов наизнанку вывернет?

— От твоих любого вывернет. Вот только попробуй здесь нагадить.

Кот не стал спорить по поводу терминологии, только тяжело вздохнул и демонстративно отвернулся. Ну, о чем говорить ученому коту с глупой бабой? Да и то непонятно — рыба она или просто почти человек? Одно слово — женщина!

В это же время, но в другой стране

Прибытие Великого Магистра в Авиньон прошло тихо и незаметно для посторонних глаз. Настоящая власть не должна служить развлечением охлосу — пусть облаченные в багрец и золото шуты кланяются восторженным толпам. Они думают, что повелевают? Идут на поводу, не более. Хлеба и зрелищ… так было всегда и всегда будет, даже если зрелище для черни — ее собственное колесование. Кесари-шуты, и имя им — легион. Не понравится один, только свистни, набегут толпы желающих.

Но Танкред Румийский свистеть не любил. Он вообще мало чего и кого любил. Да и не затем сюда приехал. Нужно было работать — в кои-то веки удалось собрать в одном месте всех своих подчиненных. Мирно собрать, а то обычно они только и делают, что воюют между собой, деля власть и влияние. Те немногие крохи, что им позволено иметь. Может быть, потом, когда-нибудь, будет по-другому, но сегодня Великий Магистр крепко держал бразды правления Орденом и не намеревался отпускать. А эти… эти пусть потешатся. Они до последнего дня и не догадывались, что служат одному повелителю.

Собрание длилось почти две недели и успело изрядно надоесть наместнику Бафомета на Земле. Но древние традиции обязывали в течение двенадцати дней выслушивать невообразимые бредни, перемежаемые славословиями, и только сейчас, в день тринадцатый, выступить самому, поставить задачу и предложить способы ее решения. От магистров и командоров требуется лишь повиновение. И восхищение мудростью повелителя, как же без этого?

Танкред Румийский поднялся на трибуну, сооруженную в форме перевернутого козлиного копыта, и брезгливо поморщился. После всех этих тварей здесь не помешало бы прибраться, но… но запрещали все те же традиции. Великий Магистр вскинул руку, и наступила благоговейная тишина. Не самое лучшее определение, но ничего другого в голову не приходило.

— Дети мои! — В зале пронесся шепоток и сдавленное хихиканье. — Да, дети Бафомета и мои! Именно так! Орден приветствует своих верных сподвижников, и не важно, как вы себя сами называете — для Него там, внизу, вы одинаково дороги! Не в названиях суть, а в великой цели, и она почти достигнута. Почти, я говорю. Лишь малая помеха стоит на пути.

Собрание возмущенно зароптало. Послышался гневный стук копыт о каменный пол и громкие призывы стереть помеху в порошок. Стереть и развеять над морем.

— Рад видеть трогательное единство взглядов, — Великий Магистр опять поднял руку и смахнул непрошеную слезу пушистой кисточкой на кончике хвоста. — Враг наш силен и коварен, хоть и прячется пока в дремучих лесах Руссии.

— Раздавим! Уничтожим! Огнем и мечом! — Шквал выкриков с мест оглушал.

— Не сами, нет. Чужими руками, — Танкред Румийский дождался тишины. — Как, наверное, многие помнят, некоторое время назад мы поставили ханом над кочевыми племенами барыгов некоего Чегеварчина и изрядно заплатили ему, в том числе и за поход на Руссию…

— Мудрость Великого Магистра не знает границ! — раздалось сразу несколько голосов.

— Сейчас, да. Но тогда хан обманул нас — взял золото и приказал сломать хребты посланникам Ордена.

— Негодяй! Обманщик! Покарать!

— Тихо! — Танкред хлопнул ладонью по трибуне. — Мы наказали.

— Слава Ве…

— Тихо! После скоропостижной смерти Чегеварчина к власти в Орде пришел его внук Пету-хан, весьма достойный и способный молодой человек…

— Дать ему золота! — выкрикнул обритый наголо магистр, завернутый в оранжевую простыню. — И послать…

Огненный шар ударил в нарушителя регламента и громко взорвался, оставив от жертвы висящее в воздухе облако дурно пахнущего пепла.

— Я не нуждаюсь в советах! — грозно заявил Танкред Румийский, потирая ладони. Они всегда немилосердно чесались после заклинания «мертвого огня». — На чем мы остановились? Ага… новому хану барыгов тоже заплачено, и немало. Орда уже в пути, а наши проводники с подробнейшими картами ведут ее кратчайшими дорогами. Но… Но кочевники дики и неуправляемы, поэтому от вас требуется присоединиться к обряду подчинения. Кто против?

Здесь, как и в далеком будущем, никто не отказался. Когда черная корона главы Ордена уже заняла место в центре стола, он на минутку отвлекся:

— Всем собравшимся оказать необходимую помощь кочевникам — припасы, оружие, разведка. Даже девками непотребными обеспечьте, если понадобятся. К вящей славе Бафомета! И после нас — хоть потоп!

Два месяца спустя

Сильный мороз и пробирающий до костей ветер заставляли часовых у крыльца притопывать, переминаться с ноги на ногу, пугая торопливо бегущую по двору собаку. Но и она стремилась в тепло, в надежную и прочную конуру, где должна была стоять миска с восхитительно-вкусными косточками. И где не достанет здоровенный драчливый кот, подмявший под себя все собачье население Татинца.

Только собачий бег прервался самым неожиданным образом — падучая звезда, такая яркая и непривычная средь бела дня, прочертила бледно-голубой небосвод и зависла над городом, в аккурат против княжеского терема. Напуганный неземным светом пес взвизгнул, поджал хвост и бросился наутек, подвывая от ужаса.

— Тревога! — Часовые рассыпались по двору, занимая позиции и удерживая в прицеле огнестрелов неизвестное явление, а из приоткрывшихся окошек выглянули длинные стволы новейших дальнобойных пищалей.

Но стрелять не пришлось — звезда опустилась на землю, и перед стражниками предстал ангел. Самый обычный ангел в классическом виде — белый полушубок, белый же шелковый хитон под ним, лебединые крылья за спиной. В общую картину несколько не вписывался огненный меч в руках. Впрочем, в знак миролюбивых намерений меч был тут же спрятан в ножны.

— Туки-тук, Штирлиц дома? Гестапо пришел, однако! Шибко-шибко ругаться будет.

— Дома, — ответил вышедший на крыльцо Шмелёв. — Ребята, пропустите, это свой.

Воины, не споря, опустили оружие и посторонились. Да, ангел… да, к князю… и что тут странного? Никто же не удивляется говорящему коту или Змею Горыновичу Годзилке, те куда как страннее.

— Значит, ангел? — Николай пожал гостю руку.

— Разве не похож? Или не рад встрече?

— Ну… если вопросом на вопрос, это точно ты. Заходи.

Коля вежливо пропустил гостя вперед, только усмехнулся, когда тот поднимался по лестнице на второй этаж, стараясь не наступить на волочащийся по ступеням край длинного одеяния. И только когда остались наедине, если не считать увлеченного книгой Базеку за столом, расхохотался.

— И чего ржешь?

— Изя… Израил Родионович, ты себя в зеркале видел? Что так вырядился? Вид, честно скажу, совсем дурацкий.

Ангел снял полушубок и повесил на крючок около двери. Под белым хитоном явственно проступала кобура скрытого ношения с чем-то крупнокалиберным.

— А не надо смеяться, Николай Васильевич… не надо. Вы именно так себе нас и представляете. Не ты лично, а вообще… Мне что, в джинсах нужно было явиться и с паяльником в руке?

— И что? Никто бы не удивился.

— Знаю, — отмахнулся Израил. — Но решил вот и на твой имидж поработать. Совершенно безвозмездно, заметь.

— Значит, хочешь содрать гораздо больше. И суешь бесплатную морковку под нос ослу.

— Не скромничай, князь не может быть ослом по определению. Боевым конем, не меньше.

— За коня ответишь.

— Но я же в хорошем смысле слова. И ангелов бить — святотатство.

— Мне можно, Савва грех отпустит. Ладно, пошутили, и будет — с чем пожаловал?

— И что, вот таки прямо сразу начнем говорить о делах, даже чаю не попьем, ковыряясь в зубах после сытного обеда? — Израил Родионович пошевелил крыльями за спиной. — Вот видишь? Еле ворочаются — устал и замерз. Паки-паки и вельми понеже.

— Чего?

— Кушать хочется, вот чего.

— А разве вам пища нужна? Насколько помню, даже спирт канифолью занюхиваете.

— Жадничаешь? — Ангел посмотрел с печалью в глазах. — Мне, боевому генералу и бывшему наркому обороны, кусок хлеба жалеешь? Ой… стоп… про наркома ты ничего не слышал. О чем это я? Ах, да… это у себя мы можем без еды обходиться, недолго, правда, — день-два. А тут очень даже. Знаешь, сколько энергии уходит на полеты в световом луче? Хоть два пальца в розетку втыкай. Электричество еще не изобрели? Жаль.

— Кто же тебя заставлял выпендриваться с этим лучом? Явился бы на облаке, как все нормальные ангелы.

— Ой, специалист нашелся! Что за удовольствие морозить задницу в холодном тумане? — Изя передернул плечами, видимо, от неприятных воспоминаний. — Так мы кушать будем?

Шмелёв посмотрел на часы, «Командирские», сохранившиеся еще из будущего:

— Обед по расписанию через пять минут.

— Ты что, бош? — удивился гость. — К чему такая точность?

— Дисциплинирует, — ответил Шмелёв, раскуривая заранее набитую трубку. — И вообще… способствует.

— Чему? — Израил отмахнулся от клубов ароматного дыма.

— Репутации просвещенного самодура и…

Дальше Коля объяснить не успел — в горницу стали вносить многочисленные блюда и тарелки с кушаньями. Недовольно ворчащего Базеку выгнали из-за стола вместе с книгой, чтобы не мешал сервировке, и через несколько мгновений гостеприимный хозяин сделал приглашающий жест.

— Однако! — одобрил ангел, принюхиваясь к ароматам. — А чего прямо в комнате, вроде специальные трапезные должны быть?

— Не люблю, когда много народа.

Но Израил в ответе и не нуждался.

— Ух ты, это и есть знаменитая «Годзилковая особая»? Слышал, но не пробовал.

Николай твердой рукой (обычное ведь дело, пить с ангелами) разлил водку по стаканам.

— За встречу. Вздрогнем!

Вздрогнули. Изя выпил, не поморщившись, что выдавало немалый опыт, и приналег на соленые грибочки. С постройкой варниц в Балахне соль перестала быть дефицитом.

— Хороши.

— А то! Рыжики еще попробуй.

Чуть слышно скрипнула дверь, и на пороге появилась прелестная русалка.

— Я не помешаю?

— Ну… как бы тебе сказать повежливее… — начал Шмелёв.

Но ангел его подчеркнуто невежливо перебил, поднимаясь из-за стола:

— Не слушайте этого грубияна, Яночка. Извините, мы не представлены, но у нас ходят самые лестные рассказы о вашей красоте, доброте и прочих достоинствах. Николай Васильевич, немедленно представь меня даме!

Коля встал и преувеличенно церемонно поклонился:

— Яна, знакомься, это Израил Родионович, можно просто Изя. Он ангел.

— Настоящий?

— Конечно, можете не сомневаться, у меня и удостоверение личности с собой имеется. А знаете, сударыня, этот меч на поясе очень вам идет. Присаживайтесь с нами, присутствие столь красивой девушки только украсит беседу.

Русалка улыбнулась Израилу и вопросительно посмотрела на князя.

— Только не мешай. Это у Изи терпение ангельское, а я…

— Буду, как мышка, — поспешно согласилась Яна.

— Мыши, это невкусно, — глубокомысленно заметил позабытый всеми Базека и придвинул к себе блюдо с большой копченой стерлядкой. — В мышах витаминов мало…

— Итак, с чем пожаловал? — спросил напрямую Николай у сытого ангела, который блаженно откинулся в кресле с чашечкой кофе в одной руке и толстой сигарой в другой. Когда и откуда он ее достал, так и осталось тайной.

— Ну, как тебе сказать, — начал Израил.

— Попробуй честно.

— Где ты видел честную дипломатию?

— А сейчас — она?

— Именно. Вельт, я бы сказал, политик!

— Понятно… Тогда давай по порядку.

— Легко сказать. Ладно… В одно прекрасное утро, а может, и не утро — время у нас штука относительная… Короче — в нашем ведомстве очень удивились, когда узнали о существовании твоего мира. Да, представь себе, живешь так спокойно, работаешь, водку пьешь, воюешь, и вдруг бац! И дополнительная нагрузка. Оно нам надо?

— В каком смысле? — не понял Николай. — И какое это имеет отношение ко мне?

— К тебе? Самое прямое. Кто тут устроил непотребство, и такое непотребство, что мир просто отпочковался от основной реальности?

— Погоди, — Шмелёв налил себе водки и выпил, не закусывая, отмахнувшись от заботливо поднесенного русалкой огурчика. — Теперь то же самое, но по буквам. Можно на пальцах, как самому тупому.

— Хм, — ангел стряхнул с сигары длинный столбик пепла. — Ты создал параллельный мир, понятно? Не беспокойся, он отнюдь не первый и не последний, так что основы мироздания, так сказать, не потрясены. Хотя начальство и было несколько недовольно. Вулканы не взрывались? А какие-нибыдь астероиды не падали?

— Вроде нет.

— Тогда все в порядке — учтено, взвешено и далее по тексту… Работай, Николай Васильевич, в твои дела никто не будет вмешиваться. Но и ответственность, сам понимаешь… Кто заварил кашу, тому и расхлебывать. Могу только обрадовать — основной противник тоже лишен возможности воздействовать на ситуацию непосредственно.

— Какой еще противник? — удивился Шмелёв.

— Говорю же — основной.

— Черти?

— Ай, не смеши. И не смешивай порядочного росского черта, который и к нечисти-то не относится, с врагом главным. А враг силен, коварен и опасен. Сам еще увидишь. И не радуйся — он найдет много способов навредить косвенно, чужими руками. Доказательства нужны? — Ангел вытащил из-за пазухи сложенную в несколько раз карту и расстелил на столе. — Вот, смотри.

Синие стрелки, нацеленные на Татинец и Славель, смотрелись зловеще и неотвратимо. Даже ничего не понимающая в географии с топографией русалка охнула и крепко сжала руку князя — зловещие символы подействовали и на нее. У кота, к которому во время процедуры инициации речи перешло большинство знаний Змея Горыныча, шерсть встала дыбом и округлились глаза.

— Это пипец, — пробормотал Базека и машинально схватился за бутылку. — И все на наш редут.

— А кто говорил, что будет легко? — Израил Родионович достал откуда-то из бездонных карманов красный карандаш и ткнул в карту немного южнее города. — Летом Орда будет здесь.

— Когда точно, неизвестно? — Голос Шмелёва был сух и деловит.

— Тебе по полочкам разложить? Дебил, что ли? — удивился ангел. — Самому головой подумать не судьба?

— Не груби князю! — Русалка подскочила, красивая и рассерженная одновременно. — Ой, извини, Израил Родионович.

— Да чего там, — усмехнулся Изя, — дело житейское. Вот смотри, Василич, кочевники будут наступать двумя малыми ордами. Одна прямо на тебя через Булгарское ханство, а вторая пройдет южнее, отрезая Татинец и Славель от низовских княжеств. После твоего падения, да не зыркай так, я теоретически, да… После твоего падения планируют встретиться у Владиславля, чтобы потом опять разойтись. Глорхи-багатур, командующий северной ордынкой, вернется назад, на зачистку местности, а сам Пету-хан возглавит поход на запад, к последнему морю.

— Я и говорю — пипец, — повторил Базека.

— Как бы не хрен, — возразил князь, к которому, воспользовавшись трагичностью момента, забралась на колени русалка. Николай неосознанно поглаживал Яну по спине, но мысль не потерял. — У нас есть чем встретить незваных гостей.

— Мало, — упорствовал кот. — Огнестрельное оружие против Орды? Не смеши — тысяч пять завалишь в первые полчаса, а остальные из тебя бефстроганов сделают.

— Я бессмертен, не забывай.

— Не стал бы на это сильно рассчитывать, — хмыкнул ангел. — Убить не убьют, но разве мало других способов избавиться от бессмертного? Могут в бетон целиком закатать или стаю вампиров приставить на веки вечные, служил бы им бесплатной столовой.

У русалки недобро блеснули зеленые глаза, а зрачки в них вдруг стали вертикальными:

— Я сама любого кровососа живьем сожру вместе с потрохами.

— Яна, не груби гостю, — Шмелёв приобнял боевую подругу за плечи и пересадил на лавку. — Я верю в твои чувства. Но не стоит проявлять их слишком бурно. Не здесь и не сейчас.

— Ночью?

— Тьфу ты…

— Не беспокойтесь, Яночка, — заверил Израил Родионович. — У вас еще будет с кем повоевать. Ведь после разделения наших миров большая часть всякой гадости досталась вам. Нечисти, я имею в виду. И сдаваться без боя она не собирается.

— Я заметил, — согласился Шмелёв. — А наступающие на нас кочевники, кто они?

— Пока еще люди, но направляет их именно нечисть. Да так бывает везде и всегда.

— Понятно… А вот скажи мне, Израил Родионович, смогу ли я теперь в свой мир вернуться?

Ангел ненадолго задумался, а русалка затаила дыхание, со страхом ожидая ответ.

— Домой? Да, пожалуй… Пошли!

— Что, прямо сейчас?

— Ага.

— А как же… — Николай не договорил. — Но летом же…

— Вот именно! Так что неси свою ношу и не пищи. Ну что, выпьем на посошок? — Повинуясь взгляду ангела, со стола поднялись стаканы и застыли в воздухе. — За нас, за попаданцев! И пусть Спящие проснутся!

— Кто? — не понял Шмелёв.

— Да ты и сам знаешь, — туманно пояснил Израил. Потом чокнулся со всеми, включая ученого кота, выпил одним глотком и, превратившись в луч света, исчез в синем небе прямо сквозь оконное стекло.

Коля долго смотрел ему вслед. Но вот, наконец, повернулся к Яне и тихо прошептал:

— Странный тост. Но знакомый.

 

Глава 12

В начале лета в Татинец стали стягиваться войска. Он так и остался столицей объединенного княжества, хотя Юрий Всеволодович и приглашал Шмелёва переехать в Славель, располагавшийся совсем чуть-чуть, но подальше от границы. Николай отказался — в новом городе вольготнее дышится. А старому-то на тридцать лет больше.

Народ на стенах и у ворот, одетый нарядно по случаю внеурочного праздника, встречал прибывающих воинов цветами, хлебом-солью да едкими, порой переходящими всякие приличия комментариями. Время еще не сгладило не самые приятные воспоминания о житье-бытье до переселения в Татинец, и то, что сопредельные княжества присылали малые дружины в общее войско, не делало их правителей лучше или добрее. Пополнение принимали деловитые домовые и без лишней суеты определяли на постой. Город впитывал людей, как губка.

Все это столпотворение не могло не радовать главного хлебного поставщика армии — бывшего франконского купца, бывшего Бертрана Куртуазье. Два раза бывшего потому, что ушлый негоциант еще пару лет назад принес присягу Николаю Шмелёву, предварительно перевезя из провинциальной Лютеции семью и немалый капитал. И вот новый русс Борис Кутузов, сверкая толстой золотой цепью поверх малинового кафтана, поучал старого компаньона с тех еще, франконских времен:

— И в первую голову, Рене, никому не говори своего имени.

— Это почему же? Разве здесь настолько не любят иноземцев?

— А за что их любить, скажи мне на милость? Знаешь, в мире существует весьма ограниченное количество любви, впрочем, и добра тоже. И растрачивая их на подозрительных чужих, что же оставишь своим?

— Но мое имя, что в нем не так?

— Дурак ты, Рене, и имя у тебя дурацкое. Обязательно смени, иначе никогда не станешь… хе-хе… будешь торговать объедками с нашего стола. И ради этого стоило покидать Лютецию?

— Ты говоришь, как настоящий русс, Бертран.

— Я он и есть. И зовут меня — Борис Кутузов, запомни это, друг Рене.

— Хорошо, но если становиться русским, то почему стесняться франконской фамилии? Ведь она уже будет не моя…

— Как хочешь… Только как будет звучать по-новому Рене Савиньяк? Вот, то-то и оно! Кто со Свиняком связываться станет?

— А если… а если взять девичью фамилию матери, а?

— Каюзак? Вроде бы ничего… Даже что-то героическое чувствуется. — Купец задумался, и на румяной физиономии появилась мечтательная улыбка. — Вот представь — входят наши войска как-нибудь в Лютецию…

— И в Авиньон.

— Да, и туда обязательно.

— А почему как-нибудь, Боря? Очень даже хорошо и красиво войдут.

— Точно! И мы с победоносным войском входим.

— Въезжаем.

— Согласен. На белых конях… все из себя героические… Кутузов и Казак на улицах поверженных городов… и поплевываем на скаку на всех графов.

— Даже на графов?

— На них в первую очередь. Заметил, Рома, что в Татинце нет ни одного графа? Да их тут и за людей не считают.

— Как, совсем?

— Отож!

— А бояре?

— Сравнил, — рассмеялся купец. — Боярское звание потом и кровью дается… Или великой ученостью, как моему другу коту Базилевсу.

— А мы…

— Ну, чисто теоретически… Но сначала нужно в Авиньон на белых конях.

— Понятно. А ты меня своему другу представишь?

— И в качестве кого? Чем думаешь заняться?

Рома Казак задумчиво почесал переносицу:

— Может, рыбным товаром?

Случайно услышавшие кусочек разговора прохожие вдруг оглянулись с невыразимой грустью и жалостью в глазах. Пробегающая мимо старушка даже остановилась, чтобы перекрестить говоривших, трижды сплюнула через левое плечо и засеменила дальше, охая на каждом шагу и качая головой.

— Чего это они, Боря?

— Жалеют. Раков захотел покормить? Ну-ну, в путь-дорожку… Только у местных водяных на рыбу монополия, если знаешь такое слово. Утопят конкурента к чертям собачьим, и поминай как звали.

— Ой.

— Вот тебе и ой. Молод ты еще, Рома… Идем в трактир, за обучение и добрые советы проставляться будешь.

— А что значит — проставляться?

— Увидишь, — Кутузов решительно направился в сторону видимой издалека вывески с мастерски изображенной кружкой на ней. — Тебе понравится. Особенно завтра утром.

В трактире новых руссов встретили гостеприимно. А чего не встретить? Сразу видно — свои, не голытьба иноземная, что на серпянку квасу выпьет, а буянит на три крестовика. Да и при деньгах оба, заметно. А ежели нет — приличному человеку завсегда кредит. Или не человеку — лишь бы приличному. На стол тут же легла хрустящая скатерть, на которой, как по волшебству, появлялись закуски малые, заедки средние да прочие разносолы.

Хозяин заведения, маленький домовой с большой медалью на груди, подошел лично:

— Рекомендую начать с пива и свежайших раков. Подавать?

— Раков? — переспросил Казак и отчего-то побледнел.

— Пусть несут, — согласился Кутузов. — А вот пива не нужно. Что мы, боши какие? Нам, пожалуйста, три бутылочки «Годзилковой особой» для начала, а к ней…

— Понял, — домовой подал сигнал на кухню. Просто махнул рукой, что обозначало приказ тащить все подряд. — А закончить предлагаю вот этим.

Перед гостями поставили по глубокой тарелке, в которой угадывались мелко порезанные овощи вперемешку с кусочками мяса и колбасы.

— Что это?

— Последний писк моды — салат. На любом застолье рекомендуется располагать прямо перед собой — освежает при некотором разгорячении. Любимое блюдо нашего оборотня, Августа фон Эшевальда.

— Оборотня? — Рома Казак стал еще бледнее, хотя, казалось бы, некуда.

— Ты что, и про него не слышал? — удивился Кутузов. — Ну и глухомань эта ваша Франкония.

— Да как-то…

— Не бойся, Август своих не кушает, нельзя ему на службе. А вот в свободное время… Рома, что с тобой? Не падай! Я говорю — пьет с удовольствием.

— А-а-а…

— Да, ты прав, это как раз он зашел. Август, давай к нам, Рома платит!

Тем же вечером

— И обязательно пришли кого-нибудь с докладом, — напутствовал Шмелёв бывшего десятника славельской стражи. — Алатырь у нас первым под удар попадет.

— Как только, так сразу, — Никифор оставался немногословным, и повышение в звании до полковника не изменило его характер.

Николай на прощание крепко пожал руку:

— Удачи тебе.

— Да ладно, не впервой. — И улыбка в седые усы. А что говорить? Задача ясна, приказ получен.

Князь проводил старого служаку до двери и вернулся к столу, на котором лежала подаренная ангелом карта. Тяжело плюхнулся в кресло и задумался, выбивая пальцами бодрый, в отличие от настроения, марш. И вот на фига свалилось на голову все это счастье? Прогрессор, ептыть… В детские игрушки играть силы есть, на что-то большее их уже не хватает. Да… И вот оно, предсказанное нашествие тут как тут, даже с некоторым запозданием от предполагаемого. Видимо, слегка задержались в Булгарии, но тем злее будут. Приходится придумывать мыслимое и немыслимое, чтобы постараться отбить с наименьшими потерями.

В идеале — вообще бы без них обойтись. А никак… Идут… И как там у летописцев из еще не написанного — приидоша и погубиша? Или — пожраша? Без разницы, и придут, и погубят. И ограбят заодно. А отчего бы не ограбить со скуки? По бесплодным пустыням наскакался, моченых кизяков наелся, с верблюдицей этого-самого… а потом саблю кривую в руки — и вперед. Все развлечение.

Шмелёв горько вдохнул и плюнул на карту. Плевок в полете невероятным усилием извернулся, изменил траекторию, дотянул до границы и упал уже за морем — на Царьград. Удивленный открытием Николай повторил опыт. Результат аналогичный.

— Вот это да! А если вина налить?

Сказано — сделано. Движимый естественным любопытством исследователя, князь щедро плеснул из стакана. Выдержанная мальвазия впиталась без остатка, даже попавшие на сопредельные территории мелкие капли вернулись и пропали, а карта осталась совершенно сухой. Положенный для пробы кусок хлеба немного поерзал, устраиваясь поудобнее, и быстро растаял, как лед на сковороде, только вместо шипения — тихое чавканье. Коля еще немного подумал и решил рискнуть — что только не сделаешь ради чистоты научного эксперимента. Толстый шмат сала, с чесночком, с мясными прожилками, сам собой стремительно пополз в сторону южных, пока что самостийных княжеств. Но не тут-то было! Уже за Резанском остановился, удерживаемый невидимой силой, и исчез, усвоенный без следов и огрызков. Хотя нет, недоеденная шкурка самостоятельно покинула пределы русских земель и, опять же, приземлилась на Царьград практически невредимой. Разве что на самом краешке следы зубов — результат пролета над Черниговом.

— Однако! — озадаченный Шмелёв оглянулся в поисках новых материалов для исследований.

— Чо случилось? — На столе материализовался ученый кот, злоупотребляющий в последнее время телепортацией, с крепко зажатой в лапах рыбиной. — Кого бить будем?

— Тебя. За воровство, — Николай не удержался и выхватил у Базеки добычу. — Господь велел делиться.

— Чего творишь, тиран кровавый? Пиццотмильенов невиннозамученных! Вот он, звериный оскал абсолютной монархии. Сегодня рыбу отнял, завтра свободу совести, а послезавтра на гильотину отправишь?

— Она не изобретена еще. И хватит орать.

— Да? Это моя законная добыча! С немалым риском для жизни…

— На азартные игры — повышенный подоходный налог.

— Гад…

— Чего?

— Дискриминация, говорю. Почему делиться должен только я?

— Демократии захотелось?

— А вот не обзывайся… — Кот увернулся от обглоданного осетрового хрящика, исчез и тут же появился с новой добычей. — Что у нас в Алатыре творится?

— Пока еще ничего. Послал на подмогу Никифора с двумя сотнями пищалей да тремя пушками. Старье, правда… Из тех, что еще Серегин дедушка отливал.

— Сам он где?

— Как мы и договаривались, поле боя готовит.

Базека с видом гурмана надкусил крылышко неведомой птички и покачал головой:

— А не факт, что барыги пойдут именно через Трезву.

— Специалист…

— Есть немного. Мне от Годзилки знания достались, а он, между прочим, в свое время, точнее — в своем времени, целого генерала съел. Вражеского, ага… так что Мольтке с Гудерианами мы читывали и прочих… Жомини. Чай, не ботфортом трюфеля хлебаем, чо.

— Вижу, чего ты жрешь.

— Пищу простую и полезную, — парировал Базека. — Это тебя русалка пингвиньими пупками под пикантным соусом потчует. Поделился бы хоть раз.

— Чем? — Шмелёв подозрительно прищурился.

Кот поймал взгляд и подавился очередным птичьим крылышком:

— Кха… Я не про то… И вообще — Алатырь твой и одного приступа не выдержит, факт. Рупь за сто даю!

— Не понял…

— Да? А мы с Годзилкой только сегодня утром туда летали. Так себе городишко, человек на триста населением. Зато стены… стены да, шикарные — плетень, глиной обмазанный. А чо? Ты ведомости на зарплату строителям давно просматривал?

— Не видел ни разу. Они сразу к Тимохе уходят.

— Во! — Кот назидательно поднял лапу. — Этому болвану лишь бы сэкономить! А посланный тобой талийский архитектор в корчме с грекосами пьет круглосуточно, даже девок гулящих навезли неведомо откуда. Наверное, в обмен на мореный дуб, что исчез в запрошлом месяце.

— Тимоху удавлю! — Николай поднялся из-за стола.

— Погоди, не виноват он, — Базека разломил остатки дичи пополам. — На вот, пожуй и успокойся. Способствует. Ведомости правильные и заплачено по ним правильно. Только очень мало. Ну вот мы с Горынычем и заинтересовались…

— Почему молчал?

— Сейчас вот говорю, пока не поздно.

Шмелёв больше не произнес ни слова, только нахмурился и молча подошел к стенному шкафу. Рывком распахнул дверки и достал любимую кольчугу, ту самую, что когда-то спасла от мечей пшецких рыцарей. Вороненые звенья радостно и ласково позвякивали, соскучившись по долгожданному хозяину, и растеклись по телу теплой волной. Поддоспешник ей не требовался — держала удары сама, пока хватало сил, а там… Впрочем, до этого, слава Богу, не дошло. Повел плечами, и там появились толстые металлические полосы, украшенные крупными золотыми звездами. Мда… юмор у волхва-кузнеца явно плоский. Но эти пластины теперь не прорубить не только мечом, даже электродрелью не возьмешь. Правда, вряд ли у предполагаемого противника будет с собой электродрель.

Базека сидел молча. Он смотрел, как Николай застегнул пояс из кожи неведомого морского зверя да повесил на него меч и два огнестрела в кобурах. Шлем так и остался пылиться на полке — лето, жара, а протереть лысину в молодом еще возрасте… Увольте.

— И куда же ты собрался? — нейтрально-философским тоном поинтересовался кот.

— Сгоняю, разберусь, — уже бодрым голосом ответил князь. Принятое решение значительно улучшило настроение.

— Не царское это дело — заборы красить.

— Я князь.

— Пресветлый князь. Разницу знаешь или объяснить? — заметил Базека. — Делать больше нечего? Я знаешь, чем от скуки занимаюсь? Ну вот появишься ты там, перевешаешь народишко на том самом плетне… И что с того? Дело немудреное, любой справится.

— А кто? Серега занят, Савва во Владиславле добровольцев вербует, Лешаков… хм, упаси, Господи! Все заняты, один я, как неприкаянный, болтаюсь.

— Вот и болтайся на доброе здоровье. Твое присутствие в городе поддерживает моральный дух.

— А ты еще и по морали специалист?

— Не хуже многих. И говорю как специалист специалисту — ты у нас вроде знамени. Ага, с барабанщиками и ассистентами с саблями наголо… А русалка знаменосцем. Чо сразу за ухо? Если человек какую хрень несет, так его слушают и верят, а стоит простому коту с дельным советом — посылают по адресу… И за ухо хватают, а оно не казенное, родное, между прочим. Нет в жизни справедливости!

— И?

— Ачоа? Никто же со знаменем в сортир не ходит. А некоторые вот стремятся… Меня туда отправь, с Горынычем вместе — порядок живо наведем.

— С пьянкой и мордобоями?

— А что, вешать лучше?

— Лучше. И другим наука.

— Это еще вопрос… — Базека мягко ударил лапой о лапу. — Давай спорить, что все в срок успеем сделать без репрессий?

— Давай, — согласился Николай, которому и самому надоела затянувшаяся шутка. Глупая, честно признаться, шутка. Как, врочем, и любая, в которой немалая доля истины. — Только под твою ответственность.

— Мою? — Кот искренне удивился и округлил глаза. — Это почему под мою? У нас монархия или как? Ты, Николай Васильевич, назначен князем-ампаратором, так сказать, тебе за все и отвечать, чего бы мы с Горынычем ни накуролесили. Государство — это не я, государство — это ты! Так, кажется? И не сваливай, пожалуйста, на других свои заботы и проблемы.

Самодержавная рука сгребла со стола самый тяжелый предмет, и в Базеку полетел малахитовый чернильный прибор — хитрое сооружение, совмещенное с пепельницей, огнестрелом и зажигалкой. Кот не стал уворачиваться, а взглядом остановил массивный предмет и водрузил на место.

— Ага, и так умею… Ну чо. Грамоту с полномочиями дашь? В трех экземплярах.

— В трех-то тебе зачем?

— Один мне, другой Годзилке, третий союзникам отдам. И это… распорядись тонны две зерна выделить.

— На самогонку? Не дам! И какие еще союзники?

— Да так… — Базека взял несколько листов бумаги и протянул князю. — Есть тут один малый народец… беженцы от гастрономического геноцида.

— Ладно, уговорил. Чего писать?

— Как всегда, что-нибудь с угрозами, да не мне тебя учить… «Челом бьет» и точка с запятой не нужны. Написал? Господи, медленно-то как… Готово? Печати я сам поставлю, у меня свои такие же есть.

— Чего-о-о-о???

 

Глава 13

А ровно через неделю, аккурат в Троицу, когда город празднично украсился березовыми ветками, и добрые люди собирались за столами, вернувшись из церкви, Татинец опять посетил посланец небес. Все в том же белом хитоне и с огненным мечом в руке, он полетал над столицей, благословил увиденных внизу прохожих и уже привычно направился к княжескому терему. На этот раз без театральных эффектов в виде падающих звезд — просто и спокойно влетел в окно, сбив при этом с ног служанку с подносом жареных в сметане карасей.

— Помяни, Боже, царя Давида и всю кротость его! — Патриарх Савва перехватил поудобнее тяжелый пастырский посох и приготовился отразить внезапное нападение.

— Подождите, это свой! — Шмелёв поднял руку, останавливая занесшего дубину дважды полковника Лешакова. — Да точно говорю, свой!

Ангел поднялся, отряхивая надетый поверх хитона стилизованный под кирасу бронежилет:

— Что это было?

— Наверное, это было вкусно, — Николай подошел к гостю, но обниматься на радостях не полез. — Израил Родионович, какими судьбами?

— Теми самыми, неисповедимыми, как пути, — Изя привел себя в относительный порядок и церемонно поклонился присутствующим: — Здрасти! Яночка, вы все так же великолепны… Юрий Всеволодович, мое почтение… Святейшему Патриарху аналогично… Товарищ полковник…

— Дважды полковник, — ревниво поправил Лешаков.

— Конечно-конечно… Я имел в виду, что ваш товарищ, оборотень Август фон Эшевальд, будет полковником.

— А я?

— Генералом, не меньше. А в будущем — маршалом! — Израил удивленно покрутил головой: — А где представитель устаревшего религиозного культа?

— Серега, что ли?

— Ну не я же…

— Да на Трезве он. Готовится, копает — все, как в прошлый раз и договаривались.

— А, так вот кто там копошился.

— Что, видел?

— Ну! — Ангел поискал взглядом карту. — Ага… глядите, вот здесь идет наша первая линия обороны, так? Так! И если противник проходит слегка подготовленное предполье, то попадает сюда, правильно?

— Больше некуда, — Шмелёв забрал у Израила карандаш и вручил взамен вилку. — Пойдем за стол, праздник у нас сегодня.

— Я в курсе, — отмахнулся тот. — Не мешай.

Коля пожал плечами и отошел от гостя к накрытому столу. И что там думать, если междуречье Трезвы — единственное место, где может пройти большое количество конницы. Да с обозом и стенобитными машинами. Или те уже потом собирают, перевозя только важные детали? А без разницы. Мелкие отряды еще с относительным комфортом просочатся по берегу Шолокши — правому, так как болотистый и низменный левый вообще непроходим, но крупные только там, по ровному, как лысина старого князя, водоразделу.

Сама речка Трезва получила название в насмешку. Начиналась верстах в десяти от Суровы, старшей своей сестрицы, и бежала она на закат, вихляясь из стороны в сторону, подобно пьяной бабе, и подобно ей же, верст через триста поворачивала обратно. Да так заблудила по дороге, что устье от истока оказалось в половине дня пути. Одно слово — Трезва.

Собственно, на этом княжеские географические познания о той местности заканчивались, да и те были почерпнуты из прочитанной в будущем книги. Самому побывать на месте предстоящего сражения не удалось — просто некогда. Вот волхвы к природе ближе, особенно многомудрые, так пусть Серега и занимается фортификацией. Заодно и дисциплину у леших подтянет, пока их командующий в столице важные вопросы решает.

— Глорхи-нойон сейчас здесь! — Израил воткнул вилку куда-то в Булгарское ханство, где она пропала с тихим звоном. — И спешат сюда!

— Точно?

— Точнее не бывает, — заверил ангел. — Два часа назад над ними пролетал.

— Что, прямо вот так? — удивилась русалка. — Без маскировки?

— Обижаете, Яночка. Кочевники уверены, что видели перед собой злобного и страшного демона кенгуру, перебежавшего через дорогу. Дурная примета, между прочим — две недели в архивах копался.

— И?

— И теперь у них одна дорога, на Трезву. Страшная вещь — средневековое суеверие.

Патриарх, до того молча сидевший за столом, тут же откликнулся:

— Суеверие — грех. А ты тому потворствовал.

Израил Родионович удивленно переглянулся со Шмелёвым и спросил:

— Василич, у тебя что, пацифисты рулят?

Савва сурово нахмурился, глянул из-под нахмуренных бровей, но пояснил:

— Я в божественном смысле. Убивать врага можно и нужно, но подталкивать к греху — нет.

— И мне тут будут говорить за божественное? Именно мне? — Ангел по-прежнему обращался к Николаю как самому старшему по званию. — Нет ли тут скрытой ереси или еще хуже — ошибки? Да, именно заблуждение, жуткое и ужасное заблуждение. Не ожидал такого либерализма от столь уважаемого у нас, там, человека.

— Позвольте…

— Не позволю! Хотя, о чем это я? Давайте проще взглянем на наши разногласия… Хм… да! Это людей нельзя толкать к греху, вот!

— А кочевники не люди?

— Ну, как сказать… у себя дома — да, но когда пришли к нам — нет. Знаете… примерно, как бараны. Могут же быть у баранов свои суеверия? Могут. А греха на них нет и быть не может.

— Умрут безгрешными? — Савва перекрестился и облегченно вздохнул. — Прямо камень с души свалился.

— Таки да, обращайтесь еще, — улыбнулся небесный посланец. — Помогу. И практически задаром.

Шмелёв внимательно присмотрелся к Израилу и на всякий случай уточнил:

— Изя, тебе точно Родионович отчество?

— А вот не нужно вот этого… Ангелы так же, как террористы, национальности не имеют. Я — имею.

— А-а-а…

— Все, пресс-конференция закончена, за работу, товарищи!

Только поздним утром усталому ангелу удалось понять всю поспешность и опрометчивость своих слов. Не только крылья — ноги не держали. Уже и пожалел сто раз о неосторожно сказанном, но назвался груздем — полезай в кузов. Зато сотня ведер святой воды заботливо разлита в бочонки и ждет отправки на место планируемого сражения. Это заняло всю ночь, а предшествующий вечер посвятили массовому благословлению оружия, иногда отвлекаясь на индивидуальное.

А что, бывали прецеденты и попадались противники в зачарованных доспехах, отводящих удар копья или полет стрелы. Оно, конечно, святой молитвой можно разрушить вражье колдовство… Доброе матерное слово завсегда помогает… Только в сече иной раз гавкнуть не успеть, не то что ругнуться. Лучше озаботиться заранее.

И по завершении работы — легкий завтрак, плавно переходящий в плотный обед, минуя полдник. Полдники — баловство, с них настоящих сил не прибывает. Разве что… да, вот этот кусочек, тот еще… и рюмочку-другую под икорку. И балычок. Как же на Шолокше без провесного балычка, али нехристи какие?

— Ну, спасибо, отче, накормил, — Израил с трудом отвалился от стола и пошатнулся. Его на лету подхватили двое дюжих монахов в кольчугах поверх ряс и бережно усадили в кресло наслаждаться блаженной тишиной и благолепием нового патриаршего подворья.

— Кофейку? — предложил Савва.

— Можно, — согласился ангел, доставая из кармана деревянный футляр с сигарой и ручную гильотинку. — Вот только где вы его берете, неужели купцы из дальних стран привозят?

— Не-е-е, у княжеского министра финансов, казначея по-нашему, мешок есть самобраный. Оттуда и берем. Николай вот к йеменской робусте привык, а я так, не разбирая. И коньячку? Рюмочку? Ликеры еще есть…

— Не будем себе лгать, отче!

Савва кивнул и разлил по стаканам волшебный дар араратской лозы.

— Тоже оттуда? — Израил повел носом. — Восхитительно! А нет ли здесь урона нашему… э-э-э… чину? Нет, не убирай, я же чисто теоретически.

— Нормально там все, — заверил пастырь. — Ежели что на пользу, то наука, а не колдовство. Пусть даже современными методами не удается изучить принцип действия данного артефакта.

— Хм…

— А чего? Учусь на старости лет, да. Годзилка учебники диктует, а я вот записываю… Пригодится, чо. На следующий год хотим университет открывать.

— Дело хорошее.

— Угу, только тяжелое. Ты когда домой?

— Что, надоел? Да вот прямо после обеда и собирался. Или передать надо чего — просьбу какую или молитву? Помогу по-свойски.

— Сами справимся, нечего по пустякам беспокоить. Разве, — на лице у Саввы появилось хитрое выражение. — Разве что помочь нашего князя оженить. На русалке. Не кривись — браки заключаются на небесах, как раз твоя епархия.

Израил поперхнулся сигарным дымом:

— Я больше по линии госбезопасности и географическим открытиям. Или в техническом отделе, как сейчас.

— А ты подумай, — Патриарх осторожно, стараясь не помять крылья, постучал собеседника по спине. — Какая может быть безопасность у государства, в котором нет наследника? Подумай! Ну пожалуйста! Обещал же!

В тот же день

По глубокому оврагу в сторону близкого уже города со смешным названием Алатырь пробирался рыцарский отряд. Тяжеловооруженные всадники изо всех сил старались остаться незамеченными — копыта и морды их коней замотаны тряпками, а доспехи тщательно намазаны сажей, смешанной с бараньим жиром. Ни один солнечный зайчик не должен блеснуть, выдавая движение беспечным руссам.

Только самые опытные рыцари, победители битв и бесчисленных турниров, прошедшие дополнительную подготовку в отдаленном горном монастыре, удостоились чести участвовать в этой вылазке. Хотя просились очень и очень многие. А всего дела — взять неожиданным наскоком маленький городок, почти деревню, и удерживать до прихода основных сил союзников, таких же диких и нецивилизованных, как руcсы в том самом Алатыре. В случае успеха каждому участнику обещали заплатить серебром по весу самого рыцаря, да еще вместе с доспехом и конем. Понятно, что благородные господа обвешались оружием с головы до ног в немыслимых количествах, только одних боевых палиц хватит на небольшую армию. А еще оставленные в лагере оруженосцы плавили на кострах пращные пули, чтобы вернувшимся с победой сеньорам было что запихать под латы перед взвешиванием.

Командир отряда, герой сражения при Монтенбло, благородный маркиз ди Мьянетта внезапно остановился и поднял руку.

— Тихо… не двигаться, — раздался его громкий шепот.

Рыцари остановились, придерживая коней. А на фоне чистого неба промелькнуло зеленое брюхо Змея Горыныча. Но что-то разглядеть на большой скорости ему не удалось.

— А теперь вперед, пока богомерзкое чудовище не вернулось. — Ди Мьянетта отдал новый приказ и подбодрил своего скакуна шпорами.

Благородное животное мысленно послало хозяина к чертям конячьим, но подчинилось. Но как же ему надоело третий день таскать на себе бронированную тушу по буеракам! Да разве кто спросит у коня его мнение? А стоило бы… Кто, как не он, давно уже нутром чуял приближающиеся неприятности? А как сказать о них хозяину? А никак — морда завязана. Лягнуть бы кого для успокоения нервов, да и тут незадача — копыта тоже замотали в грязное тряпье. С ним удар не тот, без должной красоты и изящества.

Но вот, наконец, и долгожданный отдых, а то в полдень даже в глубоком овраге, прикрытом от солнца почти смыкающимися наверху деревьями, стало жарко.

— Доспехи не снимать, огня не разводить. — Маркиз отдал очередное распоряжение. Излишнее, но очень уж нравилось руководить.

Мог бы и не напоминать — самостоятельно разоблачаться долго и трудно, а выполнять для своих пусть и соратников, роль слуги и оруженосца было ниже рыцарского достоинства. Так и с огнем… Когда в отряде двенадцать графов, восемь баронов, один виконт и только два простых однощитовика, разве может кто-то из блестящего общества развести костер для всех? Как простой кнехт? Ладно бы для себя, но двадцать четыре костра на коротком привале — явное излишество. Да и зачем, когда можно просто перекусить сваренным позавчера холодным мясом и приложиться к пузатой фляге, подвешенной у седла.

Сам командир неторопливым шагом отправился к ближайшим кустам — поразмышлять о превратностях военной судьбы, способах заточки полуторных мечей, о тактике и стратегии. И новых задачах, которые поставит перед оружейниками по возвращении из похода со славой и богатством. Особенно с последним. Пусть голову ломают, как всё устроить так, чтобы отправление некоторых надобностей не представляло собой соревнование с этими самыми надобностями в скорости. И не всегда в пользу рыцаря.

Ди Мьянетта наслаждался прохладой и покоем, отгоняя злых комаров березовой веточкой, когда отблески пламени среди кустов привлекли его внимание. Маркиз отбросил приготовленные заранее лопухи и поспешил в сторону временного лагеря, завязывая на ходу тесемки штанов. Потом остановился, хлопнул себя по лбу и вернулся к сложенному кучей железу. Долго, с пыхтением и ругательствами, влезал, словно устрица в раковину (если бы устрицы умели так отчаянно ругаться), путаясь второпях в ремешках и застежках. А тут еще подарок — только и мелькнула среди зарослей жирная спина здоровенного суслика, уносящего боевой шлем.

— Это виконт де Теофаль костер развел, больше некому, — бормотал на ходу маркиз. — Только у него странная плебейская привычка думать о всех. Доли лишу негодяя! Или вызову на поединок.

Но на этот раз командир отряда ошибался — сегодня виконт не был ни в чем виноват.

…Небольшая прогалина на дне оврага была озарена ярким неземным светом, а весь рыцарский отряд стоял на коленях, склонив головы, и часто-часто крестился. А над всем этим возвышался ангел в сверкающих одеждах, с пылающим мечом в руках и праведным гневом на лице.

Привлеченный громким топотом и хрустом веток под ногами небесный воин повернул голову и строго посмотрел на маркиза:

— Вот он собственной персоной, предводитель сатанинской рати!

— А в чем дело? — опешил ди Мьянетта. — Сам Авиньонский Папа…

— Молчать, я спрашиваю! — Ангел рявкнул так, что упало несколько коней. — Это моя привилегия — отвечать вопросом на вопрос! На колени, мерзавец!

Ноги маркиза подкосились сами собой, и он рухнул там, где стоял, в щедро рассыпанные конские яблоки. А небесный посланник продолжил прерванную проповедь:

— И еще раз повторю, несчастные… вы продали души свои! Ибо только наущением врага рода человеческого могу объяснить ваше появление в этих краях. Скорблю! Да, я очень скорблю о потерянных для вечного блаженства душах. Кто-нибудь подскажет умному мне, как цвет ивропского рыцарства смог оказаться на побегушках у каких-то там кочевников? И горечь наполняет сердце… горечь за потомков героев, остановивших бесчисленные орды Атиллы и Мойдодыра! А сейчас, когда новая Орда стоит на пороге, благодать покинула вас, оскорбленная алчным блеском в глазах ваших и жаждой наживы, лезущей геморроем из тел ваших. Прислушайтесь к своим чувствам!

Рыцари прислушались. Да, эта самая жажда многим мешала спокойно сидеть в седле.

— И еще раз повторю для бестолковых — именно сатана наущает вас нехорошему. Ибо только таким способом он подготавливает человека к содомскому греху — сначала немочи телесные, а потом и ропот на Господа! Помните поучения преподобного Тимура Султановича?

Ответом — тишина. Пришлось цитировать самому:

Виконт де Теофаль, стоя на коленях, скосил глаза на графа де Суиза и на всякий случай отполз в сторону, стараясь не поворачиваться к нему спиной. В последнее время именно упомянутый граф часто роптал на провидение, забросившее его в эту глушь. А если учесть взгляды, бросаемые на великолепные прадедовские доспехи… Вдруг не на них, а… И только ангел открыл истинное, достаточно гнусное лицо негодяя, так долго притворявшегося надежным соратником. А на самом деле — протииивный!

Многие прославленные воины, прочувствовавшие всю глубину падения и разверзнувшуюся у ног адскую бездну, плакали навзрыд, сраженные красноречием посланца небес. И только опытный командир не оставлял некоторых сомнений.

— Позвольте, — робко возразил маркиз. — Наша миссия получила благословление…

— Сатаны! — перебил ангел и в гневе взмахнул мечом.

— Но Авиньонский Папа…

— Вздор, полный и архиглупый вздор! Неужели вас родной отец подговорил продать души дьяволу? Кстати, он что, общий? Вы все братья?

— Не-е-е…

— Так почему… Ах, вот это о чем. Тем более вздор и ересь, лишь подтверждающие сделку с нечистым. Копыто ему целовали?

Ди Мьянетта вспомнил церемонию лобызания туфли, странную ее форму, и утвердительно кивнул.

— А я про что говорю? И сколько посулили за отказ от вечного спасения?

— Серебром… по весу каждого.

— Вот оно! Вот оно — еще одно доказательство козней отца лжи. Иуда за предательство получил меньше, и это если учесть — КОГО он предал!

Тут железные нервы маркиза не выдержали груза открывшейся истины. И он зарыдал. Осознавая и ужасаясь.

— Плачьте громче, — подбадривал ангел, прохаживаясь среди коленопреклоненных рыцарей. — Только слезы очистят ваши души от скверны и ненужных сомнений. И в знак глубочайшего раскаянья — посыпьте пеплом главу свою. Да разожгите наконец костер, дебилы!

Два брата-близнеца, Роберт и Огюст де Биле, с готовностью бросились собирать хворост, и уже через час процедура покаяния была почти закончена. Граф де Суиза первым вспомнил о своей фляге, к которой так и не прикоснулся с начала привала, и потянулся к ней. Виконт де Теофаль успел перехватить руку соратника на полпути к цели и взглядом указал на приближающегося ангела.

— Только что покаялся и опять грешить? — Во взгляде небесно голубых глаз ясно читалась укоризна.

— Я вот только…

— Никаких только! — Израил отнял пузатую флягу и принюхался к содержимому. — Мозельское?

— Рейнвейн.

Еще полчаса ушло на благословление бургундского, анжуйского, талийской граппы и прочих кагоров. И когда над головой захлопали крылья Змея Горыныча, никто не успел, да и не смог испугаться. Годзилка обрушился в овраг тяжелой тушей, переломав кусты, и начал с претензий:

— Все пьете?

— Нет, не все. Тебя вот дожидались. Чего так долго? — вопросил Изя.

— Инженеры отвлекли. А чо?

— А ничо, командование принимай.

— Почему я?

— Мы же договаривались. Да мне и домой пора, обыскались, наверное. Всего-то на пять минут и вышел покурить в коридор. Так я пошел?

После теплого прощания ангел лучом взмыл в небо. Горыныч с небольшого разбега последовал за ним, но не стал подниматься высоко, а парил, нарезая плавные круги, направлял в сторону Алатыря едущий с песнями отряд.

Добровольцы, едрить их… фанатики, готовые зубами рвать врага, заслонившего врата в Царствие Небесное.

 

Глава 14

Жарко что-то сегодня, даже стрекота кузнечиков не слышно — умолкли и попрятались. А к полудню исчезли и жаворонки, обычно об эту пору вовсю перекатывающие в поднебесье серебряные колокольцы. До чего же дивно устроен мир — и божья птаха может не радоваться солнышку. Все пропали… Или просто боятся плавающего в выцветшей синеве Змея Горыныча? Это они зря — Годзилка маленьких не забижает. Конечно, попадется какая неосторожная пичуга в стремительном полете — сглотнет, не пережевывая, перышек не оставит. Но, чтобы специально охотиться? Ни-ни… орлы мух не ловят. И ворон, хотя их как раз много.

А может, испугались жаворонки гулкого топота десятков тысяч копыт по пересохшей земле? Да, странный народ — птицы. Но смешной — Базека изредка плевал сверху в чернокрылых каркуш, почти всегда попадал и искренне забавлялся попыткам жертв уйти из-под обстрела. И чо не нравится? Почти как дождик. А если попробовать…

— Хвост выдерну! — тут же пообещал Змей. Кажется, он все же обладал способностью к телепатии, хотя и тщательно скрывал это. — Секретный бомбардировщик сельхозавиации, блин… назгул недоделанный.

— Ачоа? — Кот смутился и поспешил сменить тему: — Я вот про что, Горыныч… Вон там внизу, мелкие такие, ордынские разведчики?

— Угу.

— Многовато будет. Как думаешь, заставы долго продержатся?

— Ну, как сказать… Ты, кошак, в высшей математике волочешь?

— Разумеется, волоку. А это чо такое, кстати?

— Ты дурак?

— Ясен пень! — Базека в избытке чувств захлопал лапой по драконьей броне. — Нешто умный будет в небесах верхом на крылатой ящерице шастать? Умные дома на печи сидят. Хозяйскую сметану жрут да мурлыкают. Только я вот…

— Прибедняйся, ага.

— Да, и заплачу сейчас. О чем сказать-то хотел?

— Плюс сто пицот! — хмыкнул Годзилка.

— Ась?

— Так… о своем. Ладно, не забивай голову, лучше скажи — если заставы устоят, что маловероятно, конечно, барыги сильно обидятся?

— Не шибко, думаю. Чай не спецназ какой вперед пускают — наберут отребья, и алга!

— О чем и речь веду. А если этот сброд не только наших сторожей собьет, но и Алатырь захватит, то Глорхи-нойон окончательно уверится в правильности выбранного маршрута. Если уж такие слабаки на самом опасном направлении Татинец прикрывают, то что говорить об остальных!

— Не понял. — Кот оскалился и вздыбил шерсть. — Это к чему? Ну-ка посмотри мне в глаза!

— Город сдавать нужно. И не ори! Не сразу и не без боя сдавать. Так… чтобы в самый в аккурат было.

— Предатель… — с тихим хлопком кот телепортировался куда-то, но тут же возник опять с обломком оглобли в лапах. Взревел воинственно и побежал по Годзилкиной шее с твердым намереньем добраться до морды.

— Стой, дурак! — Змей завис в воздухе и повернул голову. — Ты неправильно понял. Какое еще предательство?

— Обыкновенное, колабо… коллабри… колибри… Тьфу! — Базека оставил попытки выговорить трудное слово. — Квислингуешь, падла? Мы грудями… хм, грудью встаем на защиту, а ты…

— Стой, — повторил Годзилка. — Давай приземлимся и спокойно поговорим.

Долго ли, коротко ли продолжался их разговор, об этом не узнал никто. И буйные луговые травы, кое-где вырванные громадными кусками, опаленные огнем, изрытые воронками, никому не рассказали. Наверное, постеснялись. А потом друзья разошлись — каждый в свою сторону. Горыныч полетел в Алатырь, медленно-медленно, стараясь меньше нагружать левое крыло. А Базека пешком похромал к ближайшей богатырской заставе, ругаясь вполголоса и выплевывая застрявшую между зубов стружку зеленой чешуи.

Застава № 2

Суровского погранотряда

Первым поднял тревогу караульный на башне. Именно он обратил внимание на здоровенного суслика, который по другую сторону рва бил палкой по надетому на рожон рыцарскому шлему.

— Дядька Фрол, кажись, идут! — крикнул воин, завидев вышедшего на шум десятника. — Сходи к набольшему начальству, передай.

— А чего там, Макарушка? Наш кот ученый отдыхать изволят опосля трапезы, как бы не осерчали от непутного беспокойства.

— Да это… Тарбаган-хан знак подает, видать, супостат близко.

— В пятый раз со вчерашнего дня. Выслуживается, хомяк-переросток… За полтораста пудов пшеницы и я бы так — мышь бы не проскочила.

— Разбуди Базилевса Котофеича, дядька Фрол, — продолжал настаивать караульный. — Греха потом не оберемся. Бумагу грозную видел?

Десятник и ответить ничего не успел, как Макар с матерным криком схватился за лук и выстрелил куда-то за стену.

— Ох ты, напасть! — Командир заставы вскинулся, подбежал к подвешенной у входа в бревенчатую казарму чугунной доске и заколотил в нее лежавшим тут же молотком. — Тревога, сукины дети!

Трехдневная тренировка, с небольшими перерывами на сон и еду, устроенная Базекой при первом появлении здесь, не прошла бесследно — пограничники, в основном штрафники из крупных гарнизонов, выскакивали молча, быстро, но без суеты, и занимали заранее расписанные места на стенах. Лишь двое залетчиков, застуканные накануне с бочонком бражки, схватили по ведру в каждую руку и бросились к дощатой будке с вырезанным на двери сердечком. Сам кот вышел чуть позже, на задних лапах, без доспехов и оружия, которых и не было-то никогда, но с обглоданной бараньей лопаткой.

— Шаманом буду, — бросил он небрежно в ответ на удивленный взгляд десятника. — Барыги шаманов уважают и боятся.

— А ты?

— А чо я? Это они, — Базека зажал кость зубами и на четырех лапах полез на стену по приставной лестнице. Наверху удивленно оглянулся. — И какая собака блохастая не разожгла до сих пор сигнальный огонь?

— Да супостатов всего десятка три, Базилевс Котофеевич, — оправдывался ответственный за сигнализацию Макар. — Сами управимся.

— Разговорчики… Выполнять!

С представителем Ставки Верховного Главнокомандования спорить бесполезно, и десятник сам чиркнул спичкой, запаливая приготовленную заранее дымовуху. Пропитанные нефтью старые тряпки в чугунном котле охотно вспыхнули, отчаянно чадя, а набежавший вдруг ветерок окутал стену густыми непроницаемыми клубами. Фрол закашлялся и зажмурил глаза, а когда протер их и проморгался, то почувствовал, как под кольчугой забегали крупные мурашки. Сколько можно было окинуть взглядом, везде шевелилась все прибывающая темная масса, лишь проблескивали солнечные зайчики на оружии. И сразу же поднялись на линии горизонта черные дымы других застав.

— Эк их, тварей, привалило! — Макар сбил последнего кочевника из головного дозора и покачал головой. — Тыщи две будет али все три.

Барыги не огорчились гибелью посланного вперед разъезда, наоборот, многие со смехом показывали пальцем на неудачников, не сумевши даже приблизиться к стенам. Потом несколько сотен, повинуясь команде невидимого в глубине строя начальника, сорвались с места и устроили карусель перед рвом, накрыв заставу тучей стрел. Стоящие торчком бревна тына сразу стали похожи на небритую щеку араратского купца. Только в одном месте, где выглядывал из-под забрала Базека, гневно потрясавший бараньей лопаткой, стрелы втыкались реже — никому не хотелось навлечь на себя гнев чужого шамана. Тем более — умеющего оборачиваться котом.

— Видишь, работает колдунство!

— А дальше что? — Десятник осторожно выглянул из-за щита. — Огнестрелы ты нам запретил применять.

— А не фиг! Годзилка-то был прав. — Базека вздохнул, до сих пор переживая размолвку с другом. — Нельзя раньше времени показывать нашу силу. Будем отбиваться традиционными средствами. Вывозите аниме из сарая!

Со скрипом распахнулись ворота, и несколько дюжих пограничников вытолкали на площадку перед казармой три хитроумных сооружения. Искушенный в истории и технике зритель сразу признал бы в них обыкновенные баллисты по румскому образцу, но таковых знатоков на заставе не наблюдалось. А ученый кот называл их именно аниме. Мало того, у каждого орудия имелись имена собственные — «Манга», «Яой» и «Евангелион».

— А чего обозначают сии словеса? — поинтересовался Фрол еще при постройке. — Бесовщина какая-то чувствуется.

— Она и есть, — пояснил тогда Базека. — Термины эти придуманы дальними западными и восточными демонами для названий инструментов, коими забрасывают дерьмо в христианские души. Мне Змей Горыныч всё подробно объяснил.

— Как же оно так…

— А вот так! Сначала анимешная скверна разъедает мозг, потом душу… И в итоге заставляет человека заняться содомским грехом и продать Родину, что, в принципе, равнозначно.

— А мы…

— А мы Родину защищаем! И нет выше подвига для православного воинства, чем победить сатану его же оружием!

— Готово? — Десятник строго посмотрел на обслугу метательных машин. — Под «Яой» клинья подбейте поплотнее, бездельники. Залп!

Дальнобойные аниме навесом через стену отправили в полет первые снаряды. Громадные глиняные горшки падали в густые ряды кочевников, выбивая из седел по два-три всадника разом и калеча лошадей разлетающимися осколками. Еще залп… и еще. Но в плотной массе потери казались мизерными, и не они заставили орду остановиться. Неожиданно барыги заводили носами, а потом и вовсе стали показывать друг на друга пальцами, обвиняя в постыдной трусости. Ведь одно дело — полные штаны в степи, во время долгого перехода, когда просто нет возможности спешиться, и совсем другое — вот тут, под стенами осажденной крепостцы.

От заставы хорошо было видно, как один из барыгов, разъяренный насмешками соседей, отбросил лук прямо коню под ноги и схватился за кривую саблю. Следом за луком на земле оказалась голова обидчика. За него, спохватившись, вступились другие. Под продолжающимся обстрелом, на который внимания уже никто не обращал, сплоченное ранее войско быстро превратилось в разномастную толпу и разбилось на множество мелких, образовавшихся сами собой, схваток.

— Неплохо, — одобрил Базека. — Эй, наводчики, сдвиньте «Евангелион» на два пальца левее. Вот так, хорошо…

— Как в сказке про Язона. — Десятник Фрол оставил попытки дострелить до дерущихся между собой кочевников и просто наблюдал за разворачивающимися событиями. — Вот бы так вовсе изничтожились, сволочи.

Только рано радовался — толпу рассек взявшийся из ниоткуда отряд, даже внешне отличающийся от виденных ранее. Высокие, крепкие, на громадных конях, они разделили нестройное войско на несколько частей и охватили кругом живой петлей, не давая никому вырваться.

— Сейчас децимацию устроят, — тоном знатока произнес кот.

— Среди своих? — удивился командир погранзаставы.

— Да какие там свои, — отмахнулся Базека. — Вот эти, которые большие, и есть настоящие, истинные барыги. А остальные так, собранный по дороге сброд. Сволочь Петра Амьенского, одним словом.

— Надо же… И во Франконии людишек набрали?

— Нет, это вряд ли. Тут, в основном, катайцы, назгульцы, тухмен-баширов немного, гуюки, пиндосы… Во Франконию еще не ходили.

— Зря.

— Ачоа? Сами пойдем, — обнадежил ученый кот. — Смотри-ка, Фрол Твердятыч, никак навели порядок?

Десятник всмотрелся из-под руки. Зрение, конечно, с кошачьим не сравнить, но разглядел, как барыги сломали спину последнему нарушителю дисциплины и заставили воинов из передних рядов поднять трупы впереди себя на седло.

— Однако, — прокомментировал Базека. — Сейчас ров дохлятиной закидают, да по ним осадные башни пустят. А нашей-то стене и одной за глаза хватит. Эй, там, на говнометах, заряжайте камнями!

Камни не слишком помогли, хотя и пробивали в волнах атакующих изрядные бреши — низкая скорострельность аниме работала против защитников заставы. Кочевники все накатывались. И пока задние ряды обстреливали стену, передние забрасывали неглубокий ров телами. Пограничники отвечали выстрелами в упор, но только лишь добавляли осаждающим «стройматериалы». Наконец барыги отхлынули, как раз тогда, когда на злополучном «Евангелионе» с треском переломился опорный брус.

— Мать их за ногу, — выругался десятник. — У вас откуда руки растут, анимешники хреновы?

— Оставь их, Фрол Твердятыч. — Казалось, что ученого кота вовсе не расстроила поломка метательной машины. — Что у нас с потерями?

Командир окинул взглядом маленькую заставу, у иного купчины в Татинце двор раза в три больше:

— Сам не видишь? Из тридцати трех человек — восемнадцать раненых и шестеро убитых. И это еще приступ толком не начался.

— Значит, двадцать нас осталось.

— Девятнадцать.

— А я не человек, по-твоему? Ах да… Но все равно посчитай. Ну так что, не пора ли отсюда ноги делать, как думаешь?

— Неплохо бы. — Десятник присел на перевернутый щит и с натугой стянул сапоги. — Портянки вот только перемотаю.

Базека поморщился и отошел из-под ветра. И тут же ухмыльнулся, насколько позволяла неприспособленная к тому кошачья мимика:

— Сначала секретное оружие применим, а потом и уходить можно. Шляпу сними!

— Зачем?

— Объяснять долго, — кот стащил с Фрола шлем и повесил на торчащую из настила стрелу.

Тук-тук-тук… легонько постучал когтем, а когда тот пробил тонкий металл и застрял, взялся колотить позаимствованным все у того же Твердятыча засапожным ножом. Тук-тук-тук…

Тук-тук… пауза… тук… пауза… тук-тук-тук…

— Ага, откликаются союзнички, — Базека застучал еще сильнее, выдерживая в подаваемых сигналах какую-то непонятную стройность и логику. — Ничо, пусть отрабатывают хлебушек!

— Эта…

— Не дрейфь, командир, прорвемся! — Кот вошел в азарт и выбивал по шлему сложные музыкальные композиции. Изредка прерывался и вслушивался в ответный звон. — Ищщо поживем!

…Начало следующего штурма не отличалось разнообразием, разве что противно протрубили рога и у некоторых всадников в руках появились зажженные факелы. Не иначе как горящие стрелы собрались метать, отвлекая внимание немногочисленных защитников от трех осадных башен. Куда столько на крохотную заставу, если у нее стены-то хороший заяц сможет перепрыгнуть? Извращенцы… А в остальном все то же самое — визги, вопли, улюлюканье, изредка обрываемые ударом и предсмертным хрипом. И на этот раз атаковали только со стороны ворот — самом слабом месте любого укрепления.

— Эй, анимешники, заряжай зажигалками! — скомандовал кот.

— Так одна машина сломана, Базилевс Котофеич! — откликнулись снизу.

— Да и черт с ней, бочек с керосином все равно две штуки. Давайте-давайте, лампы нам больше уже не понадобятся.

— А вот эта?

— Ее не трогайте, за «Годзилковую особую» Горыныч голову снимет. Неприкосновенный запас, — пояснил Базека, но тут же осознал свою ошибку и поправился: — В ней тоже керосин, но особый и сверхсекретный. С собой унесем. Не открывать и не пробовать!

Расчеты баллист уныло кивнули, проклиная себя за упущенные возможности, и принялись ворочать свои сооружения, ориентируясь по командам ученого кота.

— Приготовиться! Залп!

Прямо перед мчащейся лавой вдруг вскипела земля, покрылась бесчисленными холмиками, и несметные полчища сусликов, стремительно оставляя позади вражеских коней, драпанули по направлению к заставе. Настолько стремительно драпанули, что казалось, и не мешают им короткие лапы и толстые задницы. Впереди всех бежал, то есть руководил стратегическим отступлением, самый крупный сусел, внешне чем-то напоминающий Фрола Твердятовича. Звери добрались до стены и растворились под ней — будто и не бывали никогда. Пригрезились, и все тут.

А барыги, вылетевшие на изрытое норами поле, падали… падали, ломая свои шеи и конские ноги, а не успевшие остановиться сотни напирали, затаптывая еще живых… И в эту кучу ударили выпущенные из аниме бочки. Обе легли с небольшим недолетом, и брызги пошли широким веером, туда, где вперемешку с телами лежали дымящиеся факелы.

— Воевода, тут к тебе пришли, — Макар нерешительно переминался с ноги на ногу и деликатно отвернулся, чтобы не смущать кота, мирно блюющего от нестерпимого запаха паленой человечины.

— Кто? — Неимоверным усилием воли Базека заставил себя заняться делами, только сначала покрутил головой в поисках неизвестного воеводы. Не нашел. — Чего говорят?

— Да не знаю, Базилевс Котофеевич, я по-ихнему не умею, — пограничник показал на стоящего в почтительном отдалении суслика. — Свистит только да лапами машет.

— Хорошо, оставь нас вдвоем, Макар.

Минут через десять разговора, проходившего без всяких переводчиков, кот позвал прислушивающегося, но ничего не понимающего десятника.

— Собирай людей, Фрол Твердятыч, уходим. Сколько раненых на ногах держатся?

— Да всех, почитай, на руках нести придется. Чего удумал-то?

— От амбара подземный ход идет — суслики его еще в прошлом месяце прокопали, когда ограбление готовили. А третьего дня расширили по моей просьбе. Так что не переживай, пролезешь. Годзилка такой ход роялем бы назвал.

— Пошто так?

— Представления не имею. Это же он у нас умный, а я так… ученый.

— Вот оно как… А с чего вдруг суселы такой любовью воспылали? То обокрасть хотели, а теперь вот помогают?

— Договор у нас против этих, — Базека кивнул в сторону кочевников и тут же судорожно зажал лапой пасть. Через несколько мгновений продолжил: — Вот у Тарбаган-хана нехристи любимую тещу убили. Убили и съели.

— Хосподи, грех-то какой, — десятник икнул, — нешто можно мышами питаться?

— Не обижай союзников. Они, почитай, с края света от Орды бегут, а тут еще ты… Нехорошо. Ладно, пошли к амбару, пока новый приступ не начался.

Следующее утро. Алатырь

Годзилка опять сидел на башне, как дивная птица зегзица на путивльском забрале, и с напряжением всматривался в даль. И где неведомые черти носят это мохнорылое чудовище, столько времени прикидывавшееся лучшим другом? Взлететь бы и глянуть сверху, что творится на заставах, да только разболелось поврежденное в споре с Базекой крыло — ломит и корежит, как спину у старого деда к непогоде, и нет сил подняться в небо. Сюда и то еле-еле забрался, цепляясь когтями за бревна. Эх, кошак, забодай его комар…

А еще больше Змея угнетало не то, что поругались, и друг, которому доверял, как себе, обвинил в предательстве — это как раз можно пережить. Беспокоило отсутствие новостей. После появления сигнальных дымов прошли почти сутки, а с той самой заставы ни ответа, ни привета. Неужели Базека решил устроить образцово-показательную оборону? С него станется, со сволочи. Неужели не поймет, что его дело — не в драку лезть с тремя десятками, а других предупредить? Гадина и есть… Эх, кошак…

— Змей Горынович, — окликнул Годзилку один из караульных на стене. — Вас полковник обедать зовет.

— Изыди.

— Ну, нельзя же так, — не унимался воин. — Ваше питание имеет страчи…

— Стратегическое.

— Ага, я и говорю — стратическое значение. Обоз в Татинец третий день не уходит, все зелья огненного ждут. Покушайте, а?

— Изыди, змей-искуситель.

— Я?

— Да не я же…

— Так это…

— Не будь формалистом, сынок. И не суди о людях по внешней форме — в душу загляни, в корень зри, вьюнош! Ну, чо глазами хлопаешь? Жрать пошли.

Годзилка довольно быстро на этот раз дал себя уговорить. А действительно, если в желудке давно воют голодные волки, а Родина требует выдавать на-гора боеприпасы, приходится порой жертвовать малым. И какое кому дело, что от этого малого на сердце остаются рубцы в палец и по ночам просыпаешься от собственных криков и слез? И сколько такого было уже за тысячелетия жизни? Хорошо еще, что сердце не каменное — давно бы рассыпалось в мелкую крошку. А так… стучит, куда денется…

Никифор ждал. И спасибо старому воину — не полез с разговорами и расспросами. Не нужны они сегодня. Понимающе только кивнул и показал взглядом на полное ведро на столе.

— За наших?

Годзилка не переспрашивал. Знал. Наши — это не определение, наши — это существительное. Есть наши, и тогда не важно, как сами они себя называют, а остальные — враги.

— За наших! Будем! И они будут!

Хлоп! И дрогнула рука полковника, расплескивая водку из стакана. И ведро упало из Годзилкиной лапы. А прямо на белой скатерти — довольная, пусть грязная и в репьях, морда…

— Все пьете, ироды?

— Базека? Базека!

— Не лапай, ящерица, задушишь! Ворота откройте, там мои на подходе… И раненых много. И водки сусликам не наливать!

 

Глава 15

Николай Шмелёв в последний раз объезжал занявшие позиции войска. За ним увязался Базека, только вчера прибывший из находящегося в осаде Алатыря. Так вдвоем, если не считать увязавшуюся сотню охраны, и появлялись в самых неожиданных местах.

Вот в предутреннем тумане показались замаскированные артиллерийские батареи. Но настоящие пушки, все три, были отправлены с полковником Никифором. А эти… Нет, при определенной удаче одноразовые деревянные монстры, стянутые медными обручами, смогут сделать второй выстрел картечью, но обольщаться не стоило. Зато их много — четыре сотни. Да по три заряда на каждую. Авось и помогут.

Распоряжающийся около орудий волхв вздрогнул от неожиданности и сбросил с зарядного ящика телепортировавшегося туда кота:

— Брысь! Сдурел, лохматое отродье, а если детонация?

— Откуда? — удивился Базека. — Твое зелье и от огня-то через раз взрывается, больше шипит да воняет.

Пороховую смесь для деревянных пушек Серега готовил сам, соединяя Годзилкин боеприпас с самыми экзотическими компонентами в причудливых пропорциях, а потому обиделся:

— Проваливай, говорю. Сейчас еще на хвост наступлю.

— Слезай, — поддержал волхва спешившийся князь. — Ну, ты как тут?

— Вполне. — Главный артиллерист отвесил коту подзатыльник и пожал Шмелёву руку. — За нас не беспокойся, минут пятнадцать продержимся.

— Мало.

— Куда уж больше, если Божьего чуда не предвидится? Потом бросаем все на хрен и отходим к лешачьим танкам. Да, Коля, ты в передовом полку еще не был?

— Собираюсь.

— За Всеволодовичем присмотри, ладно? В бой рвется старый черт, никакого удержу нет. Хочет геройски погибнуть и покрыть свой гроб неувядаемой славой. Придержишь? Ему же еще твоих внуков нянчить…

— Э-э-э…

— Да, ошибся, конечно же, детей.

— Тьфу на тебя!

Николай погрозил ухмыляющемуся волхву кулаком, но сердце сжалось от непонятной тревоги. Яна… По всем расчетам, боевые пловцы уже должны были вступить в соприкосновение с противником. Яна… Дай ей Бог удачи!

…В передовом полку также был полный порядок, только старый князь, встретивший Шмелёва у входа в командирскую землянку, пожаловался на недостаток воинов. Ну вот как объяснить человеку, привыкшему воевать традиционными способами, что для обслуживания хитрых механизмов хватит и полусотни добровольцев? Юрий Всеволодович упирался и просил хотя бы десяток опытных в стычках с кочевниками ветеранов.

— Ну посуди сам, Николай Васильевич, — курям же на смех! Это передовой полк?

Князь оглядел позиции полка и переспросил:

— Зачем тебе ветераны?

— Надежнее.

— Не скажи, — категорически не согласился Шмелёв. Учащиеся Татинской школы юных техников, старшему из которых едва ли исполнилось четырнадцать лет, прекрасно замаскировались на местности, зарывшись в землю по самую макушку. — Задачу выполнят, чего беспокоиться-то?

— Так девок половина…

— Вот именно! И ты за них головой в ответе! Так что погибнуть не моги — сразу после атаки отходи к Лешакову. Да что повторять, сотню раз говорено…

Николай сознательно направил под командование Юрия Всеволодовича именно школяров — ответственность за них не позволит ввязаться в непредусмотренные планом генерального сражения авантюры. Для авантюр предусмотренных имелись совсем другие люди. Да и не люди тоже. А детишек следовало поберечь, позволив почувствовать вкус победы. С горечью потерь и поражений уж как-нибудь успеется.

— Огнестрелов бы нам… — попросил старый князь без всякой надежды в голосе.

— А вот это видел? — Шмелёв скрутил кукиш. И тут же ему стало невыразимо стыдно за несдержанность и грубость. — Извини, нервное… Огнестрелов не дам. Твое дело — увести полк и ударить. Один раз ударить, понял? И уходи к Лешакову со всем детским садом.

— Всех к лешему посылаешь? Небось русалку свою туда не отправил…

— Всех, — согласился Николай. — И сам к лешему ухожу. Ну что, Базилевс Котофеевич, поехали дальше?

…Хведор Лешаков, получивший за победоносный Ивропский рейд звание дважды полковника, но прозрачно намекавший на необходимость повышения, встретил Верховного Главнокомандующего при полном параде. Подстриженный и тщательно выбритый по случаю генерального сражения командир Особого танкового корпуса был одет в темно-зеленый мундир со множеством блестящих пуговиц и малиновыми «разговорами», красные сапоги и черный берет, лихо сдвинутый на левое ухо. Через грудь тянулся толстый витой аксельбант и прятался под золотой бахромой эполета. Сразу чувствовалась профессиональная и извращенная фантазия опытного модельера.

— Твоя работа? — шепотом спросил Николай у кота.

— Только идея, — поскромничал тот. — Остальное уже Яна придумывала. А награды ты сам вручал, между прочим. Забыл, што ле?

Да, наградами леший явно гордился и даже надраил толченым кирпичом. Всего их было две — двенадцатилучевая звезда величиной с небольшую тарелку за выслугу лет, и боевая медаль «За взятие на лапу», которой комкор особенно дорожил. Привезенные из похода трофеи заслуживали большего, но решено было не баловать, дабы не ослаблял служебное рвение.

За спиной командира прятались в лесочке две с лишним сотни деревянных танков.

— Ты действительно уверен, что эти творения сработают как положено?

— Ты же меня знаешь, князь! — Лешаков приосанился и звякнул шпорами.

— Знаю, — подтвердил Николай. — Потому и сомневаюсь.

— Да в настоящем бою все проверено! Базека сам все видел! — Хведор указал на кота. — Подтверди.

— Я ему уже сто раз повторял, Федя. Нет, все равно лезет сам проверить и заинспектировать до полусмерти. Ага, чтобы возможность помереть казалась избавлением. И ведь прекрасно знает — везде порядок. Так нет же, и меня с собой таскает, самодур…

— Не плачься, — Шмелёв погладил кота по голове. — Народ должен видеть, что князь о нем заботится и беспокоится. Не для себя, для истории стараемся.

— Народ и сама история ничего нам не должны, — не согласился Лешаков. — А в остальном, да, с Базекой запросто можно в историю попасть. Вот недавно подговорил нашего оборотня на рыбалку сходить…

— И сходили.

— Наслышан. И где, кстати, теперь тот оборотень? Которую неделю не видно и не слышно.

— Занят он, — буркнул кот и постарался перевести разговор на другую тему: — А ты бы, Феденька, угостил князя кофейком.

Леший скривился:

— Не пью я его… Горький.

— Оно и понятно — кофе бодрит, а вам, лентяям, это ни к чему. Вдруг работать потянет?

— Меня? — удивился дважды полковник. — Лучше в печку на дрова.

Коля тем временем раскурил трубку, затянулся неторопливо и мечтательно произнес:

— Вот закончится война, и заживем тогда… Месторождения газа найдем… Голубое топливо в каждый дом… Лепота!

— Правильно, — согласился леший. — Всех содомитов — в печку, экономно и богоугодно. А где брать-то будем, к грекосам пойдем али талийцам? На Руси таких вроде бы и не водилось никогда.

— Тут немножко другое, — пояснил ученый кот. — Но сама постановка вопроса мне нравится. Слушай, княже, а после войны подари мне Крым, а? Буду там помидоры выращивать.

Николай нахмурился — подумать над проблемой послевоенного мироустройства времени как-то не хватало. Да и не очень оно заботило, если честно. Разумеется, он знал, что кроме Татинца и Славеля существуют другие княжества, и названия некоторых помнил со школы, но в данный момент более интересовался собственным. Тоже ноша еще та… Да, феодальная раздробленность, как в детстве объясняла учительница истории, штука хреновая и мало того, жутко непрогрессивная, не соответствующая текущему моменту. А что делать, объединять огнем и мечом и строить галактическую империю? С одной стороны — вроде так и полагается каждому уважающему себя попаданцу в прошлое, а с другой — клубок ивропской политики настолько запутан и непредсказуем, что соваться туда подобно сумасшествию.

И ладно бы только ивропской. Соседи, как ближние, так и дальние, с видимым удовольствием и азартом рубились между собой по любому поводу, а чаще всего и без оного. Новогрудцы шли воевать новоградцев, смоляне — смолевичей и наоборот, а еще, говорят, из прибрежных болот Студеного моря явилась неведомая доселе Лабуссия и пытается отгрызть кусочки и от первых, и от вторых, и от третьих. Четвертые не давались, но готовы были отдаться по сходной цене, вопрос стоял только в определении более богатого претендента.

Приутихли, правда, чуток после рейда Хведора Лешакова, но нынче, как доносит дальняя разведка Саввы, опять поднимают головы. Недоразоренная Бошецкая империя поглотила Пшецкое крульство без остатка и открыто поддерживает Лабуссию в притязаниях на восточные земли. А пока призывает к крестовому походу «Нах Остен» и шлет рыцарей в спешно усиливаемые монашеские ордена. Вот напасть, будто одного не хватает. Того самого, что вечно гадит, гадит и гадит. В современном Шмелёву мире эта функция перешла по наследству к бриттцам, идеально вписавшись в национальный характер, но пока… Да пошли они все в задницу!

А тут и грекосы, не смирившиеся с утратой влияния и учреждением Татинско-Славельской Патриархии. Вот где змеиное кубло! Наверняка и они приложили к организации нашествия Орды свои грязные ручонки. Поотшибать бы, но пока и свои коротки. Охохонюшки, грехи наши тяжкие, сколько же дел и забот! Ладно, с одной хоть разобраться.

Кот внимательно следил за выражением лица задумавшегося князя и, заметив некоторые нюансы, пошел на попятную:

— Хорошо, про помидоры забудем. Действительно, зачем коту помидоры? Но Крым отдашь на кормление?

— Такие вопросы быстро не решаются.

Базека оглянулся в сторону растапливаемой лешими полевой кухни:

— Так иди и посоветуйся с кем-нибудь. А я пока здесь задержусь. Договорились?

Николай пожал плечами и знаком приказал привести коня. Уже в седле оглянулся и бросил через плечо:

— Коты военно-морские бывают?

— Это ты к чему?

— К флоту. Все, я поехал, бывай.

…Шмелёв допивал свой кофе, удобно привалившись спиной к натянутому полотну стены полевого лазарета, и мирно беседовал с Патриархом на отвлеченные темы. Савва, несмотря на все уговоры, лично возглавил медицинскую службу армии, и разговор, собственно, сводился к обсуждению этической стороны участия православных священников в предстоящей битве. Моральная часть проблемы давно была разрешена и приведена к единому мнению: уничтожить врага — есть дело благое. Но вот, если взглянуть с другой точки зрения… Не попадет ли в этом случае душа кочевника в рай? И есть ли вообще душа у барыга?

Савва горячился и убеждал, что удар меча не имеет ничего общего с обычным благословлением, но князь сомневался и приводил в качестве довода библейское — «Не мир принес я вам, но меч». Более того, Николай категорически настаивал на вооружении санитаров в рясах огнестрелами. На возражения же отвечал:

— Ну не скажи, отче, огнестрел более меча приличествует сану. Ведь если сонмы ангелов способны поместиться на кончике иглы, то почему бы им не быть на острие меча? Таким образом, имеется гипотетическая возможность… Ладно, не будем витийствовать и философствовать, но ты пытаешься переложить ответственность за принятие решения на воинство небесное.

— Это в каком смысле? — не понял Савва.

— Во всех сразу. Оружие, которое и без того символизирует крест животворящий, в руке священника более подходит для поражения противника скорее идеологического. Еретиков, например, или проклятых латынских схизматиков. Что, впрочем, одно и то же. А ты направляешь его против… Короче — раздай своим огнестрелы, а то перережут, как цыплят.

— Так бы и сказал, — проворчал Патриарх. — А то вот демагогию развел, Цицерон. Я вот, помнится, на одном диспуте…

Продолжить разговор помешал Базека, который появился в паре метров над землей, мягко приземлился на четыре лапы и сразу закричал:

— И чего расселись? Ганнибал у ворот!

— Каннибалы? — удивился Шмелёв. — Вот только людоедов для полного счастья не хватало.

— Не-е-е… Выражение такое, крылатое.

— Блиа-а-а, они еще и с крыльями? Срочно вызывай Годзилку!

Кот вскарабкался Николаю на плечо и проорал прямо в ухо:

— Началось! Орда идет!

Князь поставил на траву кружку с недопитым кофе и аккуратно снял Базеку.

— Да понял я, понял, что началось. Кричать-то зачем?

— Дык ведь это… идут уже. Только что закончили переправу через Сурову, лишь обозы еще на том берегу остались. Разреши у Лешакова добровольцев взять на предмет осмотра и изъятия материальных ценностей?

— Ты в милиции протоколы не составлял? — поморщился Шмелёв. — Нет? А похоже. Скажи прямо и честно — пограбить?

— Я? Да ни в коем разе. Трофеи же…

— Обойдешься. Еще что нового?

— Да нормально там все — тысяч двадцать переправилось, тыщи полторы утонули вместе с конями. Раков нынче в Сурове будет… Водяным не меньше чем по медали, надо, а русалке твоей — орден.

— Ладно, — Николай поднялся на ноги, — обойдутся и те, и другие. Не за ордена служим.

— Но все же…

— Разберемся. Ну что, Васек, пойдем встречать гостей?

Часом позже князь выглядывал из небольшого овражка, прикрытого густыми зарослями ежевики, и недовольно ругался вполголоса, вспоминая разговор с командиром охранной сотни. Тот ни в какую не хотел отпускать Шмелёва одного и ссылался на обязательный к исполнению «Воинский артикул». В конце концов, устав препираться, Николай попросту смылся, прихватив с собой Базеку. И сейчас они изображали храбрых разведчиков, наблюдая за приближающимся передовым отрядом барыгов. Степняков было немного, не больше сотни, и шли они уверенно и целенаправленно, будто всю жизнь здесь прожили.

— Узнаешь проводника? — зашептал в ухо кот, привычно занявший место на плече. — Классного я им Сусанина подогнал, да?

— Есть что-то знакомое. Кто это?

— Богатым будет. Смотри внимательней.

Всадники тем временем приблизились настолько, что можно было разглядеть лица, и Николай узнал привязанного к лошади проводника. Август фон Эшевальд, волк-оборотень, почти политический эмигрант из Бошецкой империи. Барон еще, вдобавок ко всему. Как он здесь оказался? Мохнатый конек под Августом, внешне напоминающий помесь ишака и кавказской овчарки, чуял волчий дух и отказывался идти с таким седоком на спине. Кочевники скалили зубы и подкалывали бедную животину остриями копий, лошаденка ржала, порой переходя на визг, а оборотень матерился сквозь зубы. Но барыгов не смущал жуткий акцент, появляющийся у фон Эшевальда в минуты сильного волнения и опасности. А чего смущать — в Бошеции Орда еще не бывала.

— Вот стервец, хорошо ведет, — похвалил Базека. — В точности на передовой полк. Как раз к утру там и будут.

— Не говори гоп, — Шмелёв покачал головой. — Толку-то от того, что приведет одну сотню. А остальные?

— Да куда на хрен денутся? — удивился кот. — Или мы зря столько времени на составление планов потратили?

— Твоими бы устами…

— Ачоа? Стой, а чего это он?

Всадник в богатых доспехах, скачущий рядом с проводником, вдруг остановился и поднял руку.

— Засекли, что ли, гады? — тихо удивился Базека. — Надо сматываться.

— Успеем, — Николай потянул из кобуры огнестрел, один из трех, висевших на поясе. — Сейчас я кое-кому по рогам настучу.

— Ты дурак? — зашипел кот. — Ты князь или конь в пальто? Чай, не княжеское дело — лично мечом размахивать. Ну, пусть не мечом, а пистолем здоровенным. Не пущу!

— Отстань, животное!

А со стороны степняков вдруг донесся громкий вой и испуганные крики. Фигура проводника расплылась, окуталась туманом, изменила очертания, вот уже тонкие волчьи лапы поджались, освобождаясь от пут, и прямо с седла прыгнувший матерый бирюк рванул горло командиру барыгов. Тот вскинул руки к шее, и сквозь побелевшие пальцы на блестящий доспех сначала закапала, а потом ручьем побежала кровь.

Зверь лютовал. Насколько Август был спокоен и даже вежлив в человеческом облике, настолько страшен сейчас. От него не спасал и кожаный доспех с нашитыми металлическими пластинами — уже четыре порванных трупа упали в траву, растаптываемые взбесившимися конями. На это ушло меньше времени, чем Шмелёву на первый прицельный выстрел. А потом волчий вой смешался с непрерывным грохотом огнестрела. И только кот матерился не по-кошачьи, заряжая запасные револьверы не приспособленными к этому лапами.

Прореженные кочевники поначалу смешались, но тут же нашелся кто-то опытный и смелый, принявший командование. Хаотичные и бестолковые метания сразу приобрели некоторую осмысленность.

— Сваливаем? — с надеждой в голосе предложил Базека.

— Да погоди ты, — Шмелёв палил с двух рук, вымещая на барыгах и тяжесть бессонных ночей над картами, и тревогу за руководившую боевыми пловцами Яну, и за многое другое, о чем не мог сказать словами, а только чувствовал в глубине души.

— Порубают же в капусту. — Кот тянул за рукав, сбивая прицел. — Тебе по фигу, как Кощею Бессмертному, а я еще и не пожил толком. Детишки малые… двенадцать, нет, восемнадцать… четыре жены…

Чисто и громко затрубил невдалеке рог, оборвав на полуслове Базекины причитания. Вслед за звуком в спину степнякам полетели арбалетные стрелы, и тут же из перелеска выскочили самые настоящие рыцари, уже склонившие длинные копья для таранного удара.

— Кавалерия из-за холмов! Наши? — предположил кот.

— Сомневаюсь, — Николай привстал на цыпочки, чтобы за поворачивающимися к новой опасности кочевниками разглядеть атакующих. — Наши все умытые, а эти будто только что из печки вылезли. Трубочисты, мать их…

Неожиданные союзники врезались в ряды кочевников, словно городошная бита в зубы зазевавшегося зрителя, и завязли в общей свалке. Многие побросали ненужные более копья, застрявшие и частью сломавшиеся при сшибке, и взялись за мечи. Лишь один в испачканных чем-то черным латах, но без шлема на голове орудовал моргенштерном на длинной цепи. Вот еще мгновение — и удача, по своему обыкновению, улыбнулась храбрецам — барыги дрогнули, метнулись в сторону, где их встретил грохот княжеских огнестрелов, и побежали.

Оборотень благополучно смылся в поднявшейся суматохе, избежав как кривых сабель, так и рыцарских мечей, и сейчас шумно отпыхивался, сидя на пеньке в человеческом обличье.

— Я есть чуть мало уставайт, — объяснил он со все еще сохранившимся акцентом. — Нет постоянный практика.

— А если бы башку бестолковую снесли? — упрекнул Базека. — И приказ бы не выполнил, и вообще… Впрочем, ты его и так не выполнил. Но голову береги.

— О, яволь! — кивнул Август. — Я мог иметь дискомфорт. И даже немного быть сдох.

— Чего вообще волком оборотился?

— Там есть быть сильный шаман, он вас… нюхать, да! Найн, иметь почуять. Я его сам есть поиметь.

— Понятно, — Шмелёв остановил порывавшегося продолжить допрос кота. — А рыцарей откуда взял?

Фон Эшевальд развел руками:

— Никогда не знайт эта железяка.

А предводитель рыцарского отряда, тот самый, без шлема, уже спешился и подошел к Николаю, почтительно склонив голову:

— Смею ли я надеяться, что имею честь разговаривать с Его Величеством Императором Татинским, Славельским и ближних с дальними окрестностей?

— Э-э-э… вроде мои титулы скромнее.

— Сам Господь устами ангела своего повелел нам принести мечи наши на службу твою! — Рыцарь проговаривал заученную роль напыщенно и пафосно, а возражений и отговорок просто не слышал. Потом изящно преклонил колено. — Я, маркиз ди Мьянетта, вручаю судьбу и честь в твои руки, государь! Размер жалованья оговорим позднее.

— Надо же, — восхитился Базека, — как гладко по-нашему чешет. Специально учился, что ли?

— Эка невидаль, — отмахнулся Шмелёв. — Рыцарь — это переходная стадия от обезьяны к человеку, так что ничего удивительного, если кто-то из них умеет говорить.

— Мы все умеем, — заверил маркиз. И уже деловито осведомился: — Мы уже на службе?

— Угу, — подтвердил Николай. — А остальные что, не хотят?

— Повелением пославшего нас Великого и Могучего Змея, они полностью под моим командованием и ответственностью, так что права слова не имеют. Я сразу за всех… С благословения горнего ангела, он нас, кстати, тоже послал.

Базека мяукнул, потом, исправившись, хихикнул:

— Эти двое пошлют так пошлют! Ну чо, волонтеры, пошли и мы? Стройся в колонну по три, мать вашу!

 

Глава 16

Все великие битвы, ну, или сражения — тут уж как кому нравится, рекомендуется начинать рано утром, чтобы более ни на что в течение дня не отвлекаться. Вот и сегодняшняя схватка не стала исключением из правил, установленных древними мудрецами. Оказывается, и они иногда бывают кое в чем правы. Хотя да, отсталый народ эти Тациты с Плутархами и ни черта в современной тактике не понимают. Вот Ганнибал, тот был голова…

Утренняя дымка быстро растаяла под лучами жаркого солнца, слегка задержавшись в низинах и оврагах, и открыла плотную конную толпу, накатывающуюся со стороны восхода. Видимо, всю ночь не спали, торопясь успеть к разграблению богатых Славеля и Татинца. А как же иначе? Ведь не просто так пропали несколько посланных в разведку сотен? Опередили всех и сейчас забивают добычей бездонные мешки. Или хурджины? А без разницы, хрен им в котомку!

— Стрелкам приготовиться! — отдал команду Юрий Всеволодович и на всякий случай продублировал жестами. Авось и поймут.

Подкрепление в передовой полк пришло неожиданно, когда все просьбы о ветеранах разбились о непреклонность Шмелёва. Но вот буквально два часа назад князь расщедрился и направил сюда пару сотен лучников. Белоглазые и невозмутимые данники новоградцев из северных лесов молча, без всякого указания, разместились на деревьях, устроив веревочные гнезда, что выдавало привычку к подобным засадам. На упрек в том, что до противника будет не менее тысячи шагов, так же флегматично пожали плечами и попросили выдать лопаты, намереваясь пересадить столетние дубы поближе. Еле-еле удалось уговорить их занять отрытые заранее окопы.

— Расчеты готовы?

— Так точно! — донеслось в ответ.

— Запускайте боевых големов!

Школяры сноровисто закрутили рукояти диковинных механизмов, заскрипели деревянные шестерни, и из окопов и траншей поднялось и перегородило поле блистающее доспехами войско. И не важно, сколько было потрачено трудов на чистку ржавого и помятого хлама, но результат — вот он. Воины с красными щитами сделали шаг вперед, еще один, еще… Все быстрее поворачивались колеса, и тележки с наряженными чучелами грозно двинулись навстречу не менее грозному врагу. Дубовые рельсы, положенные с небольшим уклоном, заранее смазали салом, и безмолвная рать все ускорялась и ускорялась.

Со стороны степняков, не ожидавших от пешего противника подобной прыти, затрубили рога, призывно и тревожно. Ударили барабаны, отдавая приказы.

— Пошли, пошли, родимые! — обрадовался старый князь атаке барыгов. — Эй, чухонцы, можно начинать!

Белоглазые лучники все так же неторопливо сделали первые выстрелы через остановившееся перед пригорком чучельное войско. И с той же ленцой продолжили, поддерживая в воздухе по пять-шесть стрел.

К большой радости Юрия Всеволодовича, потери не смутили авангард Орды, а лишь раздразнили и разозлили. С воплями, временами переходящими в визг, конница врубилась в пеший строй боевых големов. Желтые, белые, черные, коричневые лица с выпученными от ярости глазами и перекошенными в злобе ртами… Пестрые халаты, отороченные мехом малахаи, шлемы с развевающимися конскими хвостами…

— Ваня, давай, теперь наша очередь. — Старый князь кивнул школяру, яростно накручивающему рукоятку, торчащую из большого деревянного ящика. — Нажимай, что ли…

— Всем в укрытие! — Дисциплинированный паренек убедился в выполнении команды и ударил кулаком по красной кнопке.

Лежащий на дне окопа Юрий Всеволодович явственно ощутил, как вздрогнула земля, а потом над головой пронеслась горячая волна. Он выждал немного и выглянул. Красиво, да! Если только можно назвать красотой разбросанные шагов на двести в обе стороны части человеческих и конских тел, кое-где дымившиеся и мерзко воняющие. Труп врага не всегда хорошо пахнет.

Самоходные чучела, кроме взрывчатки драконьего производства, начиняли рубленным медным и свинцовым хламом, мелким щебнем, а к поражающему действию добавились разлетевшиеся в клочки старые доспехи. Вот только каким образом удалось передать команду одновременно всем саламандрам во взрывателях, старый князь так и не смог понять. Ученый кот что-то говорил об электричестве, пересылаемом на расстояние, но в это верилось плохо — молнии вон какие большие, попробуй их засунь в такой тонкий проводок. Это ведь не пьяную саламандру шилом тыкать. Волхование, не иначе.

— Эй, белоглазые, отходим к Лешакову!

На окрик обернулся ближайший лучник, выцеливающий малейшее шевеление в образовавшейся баррикаде:

— Кута тарапицца?

— Я вот те дам, куда! Марш отседова!

Скопившаяся перед завалом вражеская конница не обращала внимания на сыплющиеся дождем стрелы, а сзади напирали все новые тысячи… Еще чуть-чуть, и барыги преодолеют преграду, и тогда две сотни стрелков и несколько десятков школяров будут просто втоптаны в землю. Досадная помеха на пути, не более того.

— Отходим, сучьи дети!

И в этот момент в забуксовавших на месте барыгов ударила артиллерия. Сброшены ветки, маскирующие деревянные пушки, и выпущенная в упор картечь смяла передние ряды степняков. Еще один дружный залп заставил их попятиться.

— Покажи им кузькину мать! — Неизвестно откуда появившийся рядом с волхвом Базека в азарте колотил по земле разношенным лаптем. — Загоняй их на косогор!

— Чем, хреном твоим загонять? — огрызнулся Серега. — Чуть не половина орудий при втором выстреле развалилась.

— Но ты же…

— Отстань, лохматый, пришибу. Всем уцелевшим — огонь по готовности!

Пушки выплюнули заряды вразнобой, и еще несколько минут доносились гулкие бабаханья растянутой на пару километров цепи. Но вместо того, чтобы отбросить степняков на заранее приготовленные ловушки и минные поля, последние выстрелы произвели прямо противоположное действие — барыги оставили попытки штурмовать позиции передового полка и бросились на артиллеристов. Видимо, изрыгающие огонь колдуны показались меньшей опасностью, чем колдуны, разрывающие себя на мелкие кусочки.

Атакующую лаву встретили залпами ручных пищалей и барабанных огнестрелов. Вот только их было слишком мало, несмотря на работавшие всю зиму мастерские. Не хватало железа, и на переплавку шли даже старые топоры да ржавые дверные петли. Даже кочерги были изъяты в фонд обороны дотошными домовыми. Сейчас выручала скорострельность, но не всегда и не везде — в нескольких местах кочевникам удалось прорваться на линию пушек, и артиллеристы несли первые потери.

— Куда потащил? — прикрикнул волхв на Базеку, вытаскивающего картуз из зарядного ящика развалившегося орудия. — Взорвешься на хер!

— Не твое собачье дело! — Кот ухватил мешок двумя лапами и попросил: — Подожги, а?

Так и не дождавшись ответа, забрал тлеющий фитиль и исчез в неизвестном направлении. Чуть поодаль грохнуло, и Базека появился опять, немного опаленный, но с довольным блеском в глазах.

— Давай еще!

Волхв дал коту пинка и выстрелил в лицо желтолицего всадника в доспехах из бамбуковых дощечек.

— Привет Конфуцию, бля!

— Предупреждай в следующий раз, — Базека опять материализовался на зарядном ящике. — Задница не казенная.

— Поберегись! — Серега встретил следующего барыга с опустевшим барабаном огнестрела и попросту двинул кулаком в конскую морду. Мохнатая лошаденка завалилась на бок, придавив верещащего всадника, которого тут же добил кто-то из артиллеристов.

— Башку пригни, воевода, мать твою за ногу! — Откуда-то сзади высунулось длинное и толстое копейное древко.

Волхв оглянулся — вот она какая, кавалерия из-за холмов, о которой так долго говорил князь. Латная конница, неслышно подошедшая в шуме битвы, действовала по старинке исключительно холодным оружием, без всякого огнестрела. Но этого хватило для того, чтобы степняки дрогнули и откатились назад, разорвав дистанцию. Отступающих били в спину уцелевшие артиллеристы, отвечая десятком пуль чуть ли не на каждую выпущенную стрелу.

Двухметровый детина с длинными усами и бритым подбородком легко спрыгнул с коня и подошел к Сереге:

— Принимай пополнение, воевода. Берестецкий полк прибыл в твое распоряжение.

— А-а-а… а ты кто?

— Тоже воевода, — богатырь протянул руку. — Казимир Бартош из Берестья.

— И чего? У меня приказ — отходить к Лешакову.

— А как же мы?

— Тебя кто прислал? — вмешался Базека.

— Сами пришли, чего такого-то? С похода сразу в сечу — любо! А что, не нужно было?

Волхв мысленно плюнул и так же мысленно схватился за голову. Черт побери, из-за этих добровольцев-энтузиастов постоянно путаются все тщательно продуманные планы. Неужели не хватило времени, чтобы, как порядочные люди, прийти заранее в Татинец, организованно занять позиции на поле боя с четкой и конкретной задачей? Так нет же, считают себя храбрее и умнее прочих и прутся прямо сюда. Многие даже на голодный желудок. Но не прогонять же теперь? С уверенностью можно сказать, что такие полки будут прибывать и после битвы — Савва в своих пастырских поездках был на диво красноречив. А задержки… для задержек наверняка есть уважительные причины. Кого местный князь долго не пускал, руководствуясь мутными соображениями высшей политики, а кто-то просто шел кружной дорогой, не желая прорубаться мечом через земли негостеприимных соседей.

А берестецкий воевода, насколько можно судить по его честной и открытой физиономии, пришел явно не за славой. Нет, конечно, от нее не откажется в качестве приятного дополнения к богатым трофеям, но и только. Сереге не раз приходилось сталкиваться с жителями западных княжеств, постоянно воюющих то с Пшецким крульством, то с хунгарийцами или Лабуссией, и он твердо усвоил одно — для хозяйственного берестчанина добычи слишком много не бывает.

— Казимир, ты карты читать умеешь?

— Что я, неграмотный? — обиделся Бартош. — Я при штурме Кракийского замка лично библиотеку ихнего круля поджег. И дедушка дважды — это у нас наследственное.

— Ага, — волхв развернул на земле пергамент, пробитый в двух местах вражеской стрелой, и ткнул пальцем в устье Трезвы. — Вот где-то здесь у степняков обоз. На десятую часть согласен?

— А остальное?

— Подоходный налог.

— Походный?

— Вроде того.

— Годится, согласен. Твою долю куда принести?

— Не мою, княжескую.

— А он…

— Нет, даже не надейся, тариф окончательный и обжалованию не подлежит. Высочайшее утверждение, не хрен собачий!

…Но даже жестоко избиваемые со всех сторон барыги представляли еще грозную силу. Время от времени у кого-то из военачальников получалось собирать вокруг себя не совсем растерянных воинов и бросать их в отчаянные атаки. Одна из них и столкнулась лоб в лоб со спешащим к обозу Берестецким полком.

Воевода с трудом отмахнулся от налетевшего степняка обломком меча, разлетевшегося в предыдущей схватке, и встретил нового противника ударом огромной булавы. Смяв еще двоих, Казимир раззадорился и как-то незаметно оторвался от своих. Постепенно его вытеснили далеко в сторону, и когда первоначальный запал прошел, возвращаться было уже поздно — вокруг мелькали чужие лица, непонятно отчего недружелюбные, а щит трещал от сыплющихся ударов. Бартош пришпорил коня и, разбрасывая более легких степняков, попытался прорваться. Барыги разлетались, но на место одного павшего вставал сразу десяток, и всем хотелось достать зарвавшегося воеводу.

— Да чтобы вас черти побрали! — выругался в сердцах Казимир. — Прибьют ведь на хрен!

Неимоверным усилием роняющий пену конь вклинился в небольшой разрыв между кочевниками, сшиб барыга, некстати оказавшегося на пути, и рванулся во всю прыть, не обращая внимания на гневные окрики седока. Пущай поорет — лошадиная жизнь и так коротка, а если вовремя не сделать ноги, то и вовсе…

— Извини, воевода, ты не мог бы скакать помедленнее? А то я не успеваю, — прокричал кто-то рядом.

— Дурак, это конь скачет, а я на нем сверху сижу, — огрызнулся Бартош и повернул голову на голос.

Слева, отставая на половину корпуса, верхом на черной козе (или козле?) мчался настоящий черт. С рогами, копытами и свиным пятачком в придачу. Он лихо правил своим средством передвижения, держась за рога. Козлиные, естественно. У седла скакуна болтались в ременной петле трезубые вилы с деревянной рукояткой, а сам черт был одет в кожаные штаны с заплатками на вывернутых назад коленках и жилетку, усыпанную мелкими железными заклепками. Концы повязанной на голове алой косынки победно трепетали на ветру.

— Ты кто таков будешь? — грозно, но удивленно спросил Казимир.

— Как это кто? Черт я.

— Нечистый?

— Сам дурак, — обиделся попутчик.

— А от кого убегаешь?

— Не от кого, а с кем. Просто вот с тобой за компанию, прикольно же! Кстати, просьба всех побрать — точно не шутка?

Впрочем, рогоносец ответа дожидаться не стал, сунул два пальца в рот и свистнул, отчего козел под ним встал на дыбы, а конь воеводы рухнул, перекатившись через голову. А погоня остолбенела — всадники замерли вместе с лошаденками в тех позах, в которых их застал чертовский свист.

Бартош поднялся, потирая ушибленный в падении бок, и тут же в испуге отпрыгнул в сторону. Земля под ногами задрожала и пошла широкой трещиной, откуда, как горошины из стручка, выскочили мелкие чертенята с вилами наперевес.

— Вон тех дикарей быстренько побрать, нам организовать выпить и закусить! — отдал распоряжение черт-наездник. — Пошевеливайтесь!

Чертенята сноровисто перекидали барыгов в трещину. Воевода только поморщился, когда не помещавшихся туда утаптывали копытами и трамбовали откуда-то взявшимся большим бревном. Сделав свою работу, рогатые попрыгали следом, и разлом затянулся, оставив на поверхности маленький столик с бутылкой водки, двумя стаканами и одним огурцом.

— Ты за моей душой пришел? — спросил Казимир и крепко сжал рукоять булавы.

— Зачем мне она?

— Но ты же черт.

— Я русский черт! — Рогоносец гордо вздернул пятачок.

— И?

— И ни хрена! Своих не трогаем.

Воевода снял шлем и почесал затылок. В его голове не укладывалось — как это черту и не нужна человеческая душа.

— Как хоть зовут-то тебя?

— Всяко… в основном матерно, — тяжелый вздох и вдруг погрустневшие глаза. — А так да, Глушатой Преугрюмовичем кличут.

— Еще раз…

— Папу Преугрюмищем звали.

— А-а-а… а я Казимир, — Бартош кивнул в сторону столика. — Угощаешь?

— Таки да, за знакомство.

— Да вроде на службе…

— Мы помаленьку, — успокоил Глушата. — Если только еще за победу, за боевое сотрудничество, за посрамление врагов. И за здоровье князя Николая в обязательном порядке.

— Искушаешь?

— Издержки профессии. Но выпить нужно.

— По глоточку?

— Думаешь, не хватит? — Черт привычно сковырнул когтем пробку и налил по полному стакану. — Гонца зашлем, у нас такие вопросы мигом решаются.

Бартош лихо опрокинул свою емкость и застыл с выпученными глазами и открытым ртом. По побагровевшим щекам покатились слезы. Но наконец закашлялся, смог вздохнуть и потянулся за булавой:

— Отравить хочешь адовым зельем?

— Тю! — ухмыльнулся Глушата. — Это же «Годзилковая особая» местного производства. Выпускается с благословения Патриархии.

— И ты…

— Пьем и ее, чо! Качество и у нас ценится.

— И не…

— Сушняк только по утрам да колокольный звон в башке, а так ничо. Да ты закусывай, Казимир, закусывай! Повторим?

Вторую порцию воевода употребил, следуя инструкции многоопытного черта. Выдохнул резко, занюхал кольчужным рукавом и удовлетворенно крякнул:

— Хорошо пошла. Смотри-ка, друг, это не твои показались? Зови к столу.

Глушата глянул на приближающихся всадников и помотал головой:

— Мои такими грязными не бывают. И тем более не крестятся слева направо.

— А как же они крестятся? — оживился Казимир.

— Вообще никак, — пояснил черт. — Не умеют. Погоди… это же вроде рыцари?

— Такие грязные? И каким чертом их сюда занесло?

— Я не заносил.

— Верю.

Бартош подождал, когда всадники приблизятся, и спросил, тщательно выговаривая слова вдруг ставшим непослушным языком:

— Вы за кого, за наших? Чо? Почему грязные? И какого хрена вообще?

Командир отряда коротко поклонился, не слезая с коня:

— Я маркиз ди Мьянетта, а это мои люди. Мы видели, как ты бросился в одиночку в погоню за многими тысячами…

Воевода приосанился и гордо погладил свисающие чуть не до груди усы.

— И вижу, что подоспели вовремя, — продолжил маркиз. — Тебя искушает дьявол!

— Да? Глушата, ты дьявола тут не видел?

— Нет, а что?

— Говорят, он меня искушает.

— Зачем?

— Не знаю. Маркиз, зачем ему это нужно?

— Не знаю, — растерялся ди Мьянетта. — Но вот же он перед нами.

— Попрошу без оскорблений! — обиделся черт. — В зеркало давно смотрел?

— Тихо! — прикрикнул Казимир. — Никаких споров между союзниками! Маркиз, водку пить будешь?

Ди Мьянетта согласился, поскольку уже три дня чувствовал себя руссом, и скомандовал отряду привал. Только вот мирного отдыха не получилось — послышался топот неподкованных копыт, и градом посыпались стрелы. Первая же разбила вдребезги бутылку. А вторая воткнулась в погрызенный огурец.

Спешившиеся рыцари встретили барыгов в мечи, благо большинство из них было ростом выше сидящего на лошади кочевника. А рассерженный черт ухватил с седла свои вилы и бросился в рукопашную. Вот он увернулся от брошенного копьеца и засадил острия в бок сморщенному, словно урюк, халифатцу, неведомо как затесавшемуся в Орду. Сидел бы дома под финиковой пальмой, доил бы верблюдов с верблюдицами, и живым мог остаться. И так… извини, личное! Вот Глушата вкрутился винтом между двумя всадниками и захлестнул хвостом ногу ближайшего коня, потом чуть дернул задницей и пришпилил к земле упавшего противника. Второго в прыжке достал копытом в лоб, сам не удержался и покатился кувырком, уходя из-под ударов.

Черт так увлекся боем, что не заметил брошенного шипастого шара на тонкой цепи. Метательный снаряд со звоном стукнул по затылку и срикошетил прямо в лицо подбирающемуся сбоку барыгу. Красная косынка слетела, обнажив розовую лысину, а сам Глушата недоуменно почесал ушибленное место.

— Наших бьют! — Братья де Биле первыми бросились на выручку.

Пусть рогатый, пусть с пятачком и хвостом, пусть одет в сущее непотребство, но это наш черт, и обижать его можно только нам! В благородной ярости рыцари добивали остатки набежавшей сотни и не обращали внимания на попытки сдаться в плен. Но вот уже мечи перестали звенеть о чужие шлемы, и наступила блаженная тишина, нарушаемая только дальними выстрелами пищалей и частыми взрывами на минных полях.

— Казимир, ну нет нам покоя, — пожаловался Глушата, цепляя вилы к седлу боевого козла.

— А что делать? Война…

Черт наморщил лоб, о чем-то задумавшись, и предложил:

— А давай мы их всех победим?

— Дело хорошее, — одобрил воевода. — Но тебе-то зачем нам помогать?

— Точно, — с грустью в голосе согласился Глушата. — Моя натура требует вредить, а не помогать.

— Это неправильно…

— Да, но такова жизнь… я обязан делать неправильно, иначе помру.

— Проблема.

— Ага… А знаешь что, Казимир? Хрен с ней, с жизнью — помогу! Хоть это и неправильно.

— Как ты сказал?

— Ой… так я… да это же… а нам лапшу на рога вешали… Да я этим козлам рыло начищу!

Боевой козел возмущенно заблеял, и черт успокаивающе потрепал его по морде:

— Не бойся, Харлам Давыдович, это не про тебя.

 

Глава 17

— Рыба! — Хведор смачно шлепнул доминушкой и радостно заржал. — Ну что, лезете?

После подсчета очков проигравшие лешие с недовольным ворчанием отправились под стол, решив про себя больше не связываться с командиром, считающимся непревзойденным игроком в домино. По слухам, только ученый кот мог выиграть у Лешакова. Но видеть ту игру не приходилось, а неизменный победитель вот он, перед глазами.

С чистого вечернего неба за развлечениями танкистов наблюдали только несколько припозднившихся жаворонков. Они чуть видными черными точками висели в вышине, вознося хвалы Творцу. А иначе зачем бы им там висеть?

Только одна из этих точек не захотела оставаться на месте — плавно описывая ровные круги, она снижалась и снижалась, пока не увеличилась в размерах. Над беспечно забавляющимися лешаками на бреющем полете пронесся Базека, развернулся и приземлился прямо на стол.

— Спишь, старый пень? — Кот сразу начал с упреков.

— Да ни в одном глазу, — заверил дважды полковник, довольный заботой друга. — У нас давно все готово.

— Смотри в оба, скоро гости у тебя появятся.

— Ждем не дождемся, даже соскучились. Кашу есть будешь?

— Некогда. Серега со старым князем у тебя?

— Там, — Лешаков показал пальцем за спину. — Окапываются на случай прорыва. А ты чо, Базека, летать научился?

— Это левитация, темнота! — ответил ученый кот и пропал с негромким хлопком.

Из записок Николая Шмелёва

«Сейчас, по прошествии нескольких дней, одно могу сказать точно — какого-либо сожаления или угрызений совести за то избиение не чувствую. Холодок по спине от воспоминаний иной раз пробегает, а более ничего. Разве что еще гордость за победу.

В жизни я не жестокий человек, но к гуманизму у меня отношение двоякое, особенно к гуманизму абстрактному. Можно сказать — двойной стандарт. И когда приходится выбирать между существованием своего народа и уничтожением чужого, нисколько не терзаюсь внутренними сомнениями и прочими колебаниями. Какое мне дело до слез невинного барыгского отпрыска? Никто не просил его папашу брать в руки лук с саблей и переться за тридевять земель убивать и грабить моих подданных. Да каких подданных… считай — друзей. Так что ни при чем тут великодержавный шовинизм, я на самом деле считаю, что улыбка на лице славельского или татинского пацана гораздо важнее гипотетического плача кочевых недорослей. Нет, конечно, определенная благодарность Орде за разгромленный по пути сюда Халифат, она есть. Потому что в ином случае нам самим пришлось бы иметь дело с тревожно усиливавшимися арапцами. Или нашим детям. А так в тех краях еще лет двести даже трава будет расти неохотно.

Еще раз повторюсь — я не жестокий человек. И не буду спорить с теми, кто разглагольствует о ценности любой человеческой жизни. Думаете, мне иногда не хочется всех пожалеть? Хочется, но уж как-нибудь перетерплю. Только знаете… свои дети всегда кажутся самыми хорошими и красивыми. А княжество — почти та же семья. Мои дети, когда вырастут, будут сеять хлеб и строить города — так пусть делают это в мире. Они свои, а какую цену за это заплатят чужие — по фигу. Как говорится — от нашего орала по вашему! Чтоб неповадно было. Кому? А всем неповадно.

Да, я здесь пришелец из будущего и младше всех лет на восемьсот. Но это мой дом и мое настоящее. Тем более, иногда такое в голову лезет, что сам себе кажусь древним-древним. Просыпается память предков? Может, и так, какая разница? Я, слава богу, не гуманитарное образование получал, потому к излишним рефлексиям и самокопаниям не привык. Так… в меру. Что-то просыпается? Замечательно. Пользу приносит? Славно. И не только мне одному? Еще лучше.

Вот разве что устаю от попыток соратников организовать самую что ни на есть абсолютную монархию. Ну какой из меня самодержец и тиран? Раньше, на уроках истории в школе, я их немного иначе представлял. Сидит, думал, такой царь на троне в золотой короне с брильянтами, протягивает руку и хватает народ за горло когтистыми пальцами. А потом как оторвет ему голову… и народную кровушку, словно коктейль, через соломинку потягивает.

Кстати, надо будет на самом деле потиранить кого-нибудь. Заставлю себе трон сколотить, а то перед людьми неудобно — тронная зала есть, правда, паутиной заросла, но мебели, кроме стула с высокой спинкой и десятка табуреток, нет. И привилегии еще хочу… суп там золотыми ложками хлебать или спать на десяти перинах. Руки жирные можно о скатерть вытирать и в занавески сморкаться. И такое счастье мне одному, другим фигу.

Да, домечтался… ампаратор. Еще немножко, и с крыльца буду писать, с ударением на первый слог. А в качестве возвращения к культурному наследию начну за прегрешения на кол сажать или деревьями разметывать. Культура, она такая! Вот что в ней понимают пришедшие нагадить в душу кочевники?

Ладно, заканчиваю записи, и так уже люди косятся, что князь вместо управления государством за перо засел. И русалка ругается, что ужин с послами пропустил. Интересно, для чего ей Савва вчера скалку подарил, если она готовить толком не умеет?»

Вечер трудного дня.

Чуть восточнее

Навстречу остаткам Орды, превратившейся к тому времени в охваченную паникой вооруженную конную толпу, бесшумно выкатились деревянные танки Особого Корпуса. Выкатились и встали в шахматном порядке на заранее размеченных вбитыми в землю колышками позициях. И тишина, даже травинка не шелохнется между приземистыми сооружениями, грозно нацелившими в сторону врага торчащие из башен сучковатые бревна. Ровно по три штуки на каждой.

— Вася, как же они стреляют? — спросил у кота прибывший чуть менее часа назад Шмелёв. — Больше на вертолет похоже, чем на танк.

— Нормально стреляют, — заверил Базека. — Меня в первый раз очень впечатлило. Вполне экологически чистое оружие, в отличие от твоих дымоплюев. Да сейчас и сам увидишь.

— Какое же оно чистое? — засомневался Николай и показал на аккуратно уложенные штабеля строевого леса. — А это?

— Не пропадет, стратегический ресурс, чо! Потом все соберем, сплавим до Тмутаракани, а там уж и флот строить подойдет пора.

— Какой флот?

— Как полагается, сначала военно-морской, а за ним сразу и торговый. Или забыл, что обещал мне Крым подарить? Нехорошо пустыми обещаниями разбрасываться. А еще друг… эх… Тут стараешься, днями и ночами не спишь, о государственных проблемах думаешь, аппетитом жертвуешь, личной жизнью еще, а он…

Когда кот закончил жалобный монолог, князя рядом уже не было. Он вместе с выбравшимся из танка Хведором Лешаковым забрался на штабель и наблюдал за приближающимся противником в бинокль. Недавнее изобретение хитроумных татинских мастеров представляло собой опытный образец, еще не запущенный в серию, а потому увеличенные кочевники смотрелись весьма довольно забавно. Неправильно отшлифованные линзы давали сильное искажение, и перекошенные лица барыгов вызывали естественное желание устроить им хорошую трепку, желательно с летальным исходом. Николай озвучил эту мысль вслух.

— Сделаем, княже, чо уж тут, — кивнул дважды полковник. — И летательный исход обеспечим, и бегательный, и ползательный. Умеем, да. Даже «Бытие», «Числа» и «Левит» устроим.

Доблестный полководец недавно научился читать и теперь не упускал случая блеснуть образованностью.

— Ты, грамотей, мне зубы не заговаривай. Помни — никто не должен прорваться и уйти живым. Если только несколько штук, да и то с трудом.

— Живыми с трудом? — уточнил Хведор.

— Да хотя бы и так.

Между тем наступление барыгов, или отступление, ежели посмотреть с противоположной стороны, застопорилось. Передовые всадники на полном скаку проваливались в замаскированные траншеи с торчащими на дне кольями, а когда препятствие забилось телами настолько, что по нему можно было пройти, поле перед танками расцвело букетами взрывов. Здесь саламандр на взрыватели не хватило, и чугунок, начиненный камнями, срабатывал от терочного запала. Обыкновенная растяжка, таких много закопали за два месяца подготовки к сражению. Минные поля и волчьи ямы также препятствовали кочевникам уйти в сторону и переправиться через Трезву вплавь, а немногих прорвавшихся к реке ждала печальная участь, послужившая уроком остальным. Мало кому захочется предстать перед духами предков и Небесной Кобылицей с откушенным щуками естеством, уж лучше пасть в бою со страшными деревянными демонами.

Личная тысяча Глорхи-нойона, командующего походом на Татинец, плотно ограждала военачальника со всех сторон, защищая от малейшей опасности. Верные псы из племени лембергидов готовы были умереть… Но не сразу — сначала можно было пустить впереди себя простых воинов, ценой жизни обезвреживающих смертоносные ловушки длинноносых шайтанов.

Сам нойон пребывал в растерянности. После тринадцати блистательных побед четырнадцатый поход, или четырнадцатый визит, как называют его закованные в железо посланники Ордена, заканчивается сокрушительным разгромом. За такой позор великий Пету-хан аэп Обраэм бухты Алексун непременно прикажет содрать кожу с живого, а потом отдаст распоряжение сломать спину. Скотина, конечно, но другого хана у Орды нет.

А лешачьи танки ожили. Башенки заскрипели, дрогнули и начали стремительно раскручиваться. Бревна со свистом разрезали воздух, вот уже на первом наводчик ослабил крепление, и оно полетело в противника.

— Торопится Бахрята! — Лешаков ударил кулаком в ладонь. — Прибью паразита, я хотел сам команду отдать.

— Да ладно тебе, — успокоил Шмелёв. — Этот выстрел не считается.

— Точно? — В руке дважды полковника откуда-то появился огромный берестяной рупор. — Орелики! Залпом! Пли!

Снаряды с жутким завыванием ударили в толпу с результатом не меньшим, чем пушки. Конечно, поражающие возможности бревен не были столь массовыми, но психологический эффект превзошел все ожидания. Да, при выстреле из пушки раздается страшный грохот, но сами картечные пули не углядишь. А тут летит, кувыркаясь, огромный чурбан и по пути собирает на себя все что встретится. В городки играли? Примерно то же самое, только в гораздо больших масштабах. После каждых трех пусков башни останавливались для заряжания — лешие вбивали новые лесины в специальные гнезда, а наводчики со спусковыми кувалдами только покрикивали сверху, соревнуясь в скорости с другими экипажами.

— А это кто Орду сзади подгоняет? — Николай передал бинокль Лешакову.

Дважды полковник вгляделся и пожал плечами:

— И я что-то не узнаю.

…За спинами удирающих барыгов горячили коней и злобного боевого козла довольно необычные воины. Впрочем, один был вполне обычным, только размахивал такой громадной булавой, что не каждому под силу. Остальные же в полном рыцарском доспехе, увешанные оружием с ног до головы и грязные, как черти. А может, и не так, потому что скачущий во главе отряда черт удивительно чистый, даже лысина блестит. Все это воинство на полном ходу громко ругалось на нескольких языках сразу и требовало остановиться для сражения, как подобает поганым косоглазым выродкам, поднявшим руку на святое. В качестве доказательства претензий рогатый предводитель на козле размахивал огурцом, из которого торчала стрела.

Вот только убегающие кочевники не понимали слов и останавливаться не хотели. А может быть, прекрасно понимали, но именно поэтому предпочитали легкую смерть под лешачьими танками задушевному разговору с сомнительным результатом. И какая разница, что в погоне всего три десятка человек и один черт? Осознание роковой ошибки не позволяло развернуть коней навстречу малочисленному отряду. Вот убивающим бревнам они бутылку вдребезги не разносили, потому существовала хоть какая-то надежда на снисхождение.

А его не было — четыре сотни машин успевали выпустить по три снаряда в минуту с дальнобойностью до километра и превратили поле перед собой в кровавое месиво. Двух десятков залпов хватило на то, чтобы от некогда грозной силы осталась единственная не впавшая в панику тысяча, стоящая плотным строем на недосягаемом расстоянии и ощетинившаяся копьями во все стороны. В нее и врубился преследующий врага отряд.

Лешаков решил бросить половину бойцов на подмогу и сам порывался вести их в пешем строю.

— Разреши, княже, — просил Хведор.

— Сдурел? Генеральское ли дело — дубиной махать?

— Генеральское? — не поверил своим ушам дважды полковник.

— Именно, — подтвердил князь. — Так что не гоже… Пусть Бахрята ведет. Думаешь, мне не хочется мечом помахать?

— Пошли вместе!

— Нет, я сказал.

Гордый оказанным доверием заместитель командира корпуса громко свистнул, и ровные колонны леших двинулись прямо через завал, постукивая в такт шагам дубинами по щитам. Валяющиеся хаотично бревна и раздавленные трупы не помешали. Привычные к лесным буреломам бойцы на последних метрах перешли на бег и с криком «Ухвьябу-у-у!» вступили в бой. Под ударами с двух сторон отборная тысяча Глорхи-нойона продержалась недолго — растаяла, будто снег на сковородке. А когда уже добивали последних, перед Бахрятой появился забрызганный кровью черт и бросил ему под ноги отрезанную голову барыгского полководца.

— Э, мужик, дай закурить! Тьфу ты… башку купи, а?

— А-а-а… а ты кто? — растерялся леший.

— Как это кто? Чертей ни разу не видел?

— Видел… когда виску пил. Но сейчас-то я ни капельки…

— Это все, друг мой, относительно, — философски заметил Глушата. — Есть упоение в бою.

— Но не до такой же степени упиваться?

— У настоящего героизма не должно быть степеней! — гордо вскинул голову рогоносец.

Пока Бахрята размышлял над глубоким смыслом этой фразы, на место соединения двух фронтов прибыл сам князь Николай с ученым котом на плече. Рыцари по команде маркиза отвлеклись от добивания раненых барыгов, обнажили головы и преклонили колена. Воевода Бартош при виде Верховного Главнокомандующего встал по стойке «смирно», подтянул живот да так и застыл, поедая начальство глазами.

Только Глушата лихо щелкнул копытами, вытянул хвост горизонтально земле и строевым шагом промаршировал к Шмелёву. Остановился за три уставных шага и отрапортовал:

— Государь, сводный отряд преследовал отступающего противника и вышел на соединение с основными силами! Потерь нет, трофеев почти нет, личный состав к бою готов и ждет дальнейших распоряжений!

Николай поблагодарил черта и доброжелательно улыбнулся.

— Вольно.

— Вольно! — продублировал Глушата.

Казимир Бартош позволил себе выпустить воздух из молодецки расправленной груди, но рыцари так и остались стоять на одном колене.

— Чего это они?

— Желают дать присягу прямо на поле боя, государь, — пояснил маркиз ди Мьянетта. — Предыдущую приносил я от имени всего отряда, но теперь, когда люди доказали право на личную клятву…

— Ага, понятно… — Шмелёв не стал откладывать процедуру и быстренько шлепнул каждого плашмя мечом по плечу. А потом обернулся к черту. — А ты?

Глушата побледнел:

— Я не могу присягать!

— Что значит, не могу? — Базека напустил на себя вид бывалого контрразведчика и с самым зловещим видом прошелся вокруг черта. Тот явственно ощутил пробежавший по спине холодок и затягивающуюся на шее удавку. — В мире нет таких крепостей, которые не смогли бы взять боль… а, это я уже Горынычу говорил. Ты шпион Ордена? Сознавайся, на кого работаешь?

— Нет, — поспешил оправдаться Глушата. — Мы, черти, просто обязаны по природе своей нарушать все данные клятвы. Вот как поклянусь, так обязательно предам.

— Зачем? — удивился кот. — Думаешь, что кто-то другой сможет предложить больше? А хочешь получать жалованье в сто раз выше моего?

— Хочу.

— И хоти на здоровье. Я за идею служу, не за деньги. Понял?

— Нет.

— Ну и дурак. Если верить законам математики, а им нет оснований не верить, при умножении ста на ноль тот самый ноль и получится. Тебе в кои-то веки выпадает возможность… это… выпадает, короче… Ну чо, согласен?

— А присягу?

Ученый кот сел на землю и устало подпер лапой голову:

— Ну как же тебе еще объяснить… Присягу принесешь, а вот нарушить ее не сможешь.

— Это почему?

— А потому что бесплатно чертям предавать не положено!

— А за деньги?

— Какие на хрен деньги? — Разозленный Базека вскочил и забегал кругами. — Если ты будешь получать ноль, то есть совсем ничего, то сколько бы тебе ни предложили, при умножении на ноль это превратится в тот же ноль. Вообще в ничего, понял? Или хочешь ишачить за просто так на чужого дядю?

— Погоди, — Глушата задумался и почесал лысину. — Так у князя я тоже…

— Почувствуйте разницу! — Кот широко улыбнулся. — Он-то уже своим будет, так что урона чертячьей чести здесь не вижу. Заплати налоги и спи спокойно, дорогой товарищ.

— Да, но с чего?

— Как это? А доля в трофеях? Частным предпринимательством еще можно подрабатывать или уроки давать. А хочешь, иди в сельское хозяйство — кое-какая животина и инструмент уже имеется.

— Боевыми вилами — навоз?

— Ачоа? Какое же гражданство без налогов?

Казимир Бартош стоял рядом и поспешил на выручку к другу:

— Не переживай так, чертушка, тут надысь ангел к князю прилетал, так и его, говорят, заставили за топтание неба заплатить, — зашептал он Глушате в ухо.

— Точно? — Черт скосил глаз на воеводу.

— Точнее не бывает. Над полем пролететь — двадцать серпянок, над деревней — сорок. А уж над городом — меньше чем за три крестовика не пускают. Дешевле какая-то экономика не дозволяет. Эх, и зловредная, слышал, баба…

Подбодренный свежей информацией рогоносец воспрянул духом. А на самом деле, чего он теряет? И, в конце концов, сколько можно терпеть тяжкий гнет румийских бесов? Набегами на них, кстати, и неплохую денежку заработать получится. И на налоги, и на кабак хватит. А ежели о перспективах задуматься и вспомнить рассказы стариков о дивной стране на востоке с огнедышащими вулканами и горячими гейзерами, то вообще неплохо вырисовывается. Точно, даешь национальную автономию!

— Согласен на тринадцать процентов подоходного!

Шмелёв и черта хлопнул по плечу, только прикинул в уме, как будет оправдываться перед Саввой. А со стороны леших послышался довольный и честный-честный голос Бахряты:

— Да ты что, маркиз, какой еще обоз? Не было никакого обоза! Вообще не было!

 

Глава 18

На опушке роскошной дубравы, еще недавно, а может, и по сию пору, священной рощи местной мордвы, была организована полевая церковь. Точнее, она задумывалась таковой, но из-за нехватки мест в лазаретах ее переоборудовали под госпиталь и операционную. С полотняных стен на лежащих раненых смотрели иконы нового письма, чистые и светлые. В отличие от объявленных еретическими произведений старых румийских мастеров. Да и не должен настоящий мастер рисовать так мрачно, что аж мурашки по спине пробегают от строгих и укоризненных взглядов. Пробегали, точнее сказать. Нынче по-другому… Вот маленькая Лёля на руках у матери — будущая святая покровительница семьи и любви улыбается посеченным вражескими саблями воинам и благословляет зажатым в крохотном кулачке букетом ромашек. Ярко-синие детские глаза — лучше всякого обезболивающего. И рядом воскресший Спаситель, веселый и сильный, как подобает человеку и сыну Божьему. Зачем грустить ему? Ведь впереди вечная жизнь и вечное Небо!

Но в шатрах лежали только тяжелые раненые. Все прочие просто ждали своей очереди на свежем воздухе, терпеливо сидя на теплой земле, а кто-то прохаживался, баюкая и укачивая туго спеленутую руку с пятнами крови на полотняной повязке. Их осматривали и оказывали первую помощь пятеро славельских лекарей и два десятка татинских священников, временно сменивших кадило на скальпель. Несколько лет уже в сан посвящали только бывших воинов, и кому как не им уметь вырезать застрявшие стрелы и зашивать рубленые раны. Нет высшей доблести, чем умея убивать — спасать! Сейчас тела, завтра души.

Сам Патриарх Савва осуществлял общее руководство процессом, ни во что особо не вмешиваясь, только изредка диктовал секретарю цифры потерь, доносимые регулярно появляющимися курьерами в рясах, с нашитыми красными крестами. По подсчетам выходило, что больше всего пострадали артиллеристы — прорвавшиеся к орудиям барыги кое-где успели полностью вырубить расчеты. То, что сами при этом были перебиты, совсем не радовало — даже размен один к пятидесяти ложился на объединенное княжество тяжким грузом. Народу и так не хватает на реализацию далеко идущих планов, а тут еще… И не хочется приглашать чужих, хотя таковые имеются в преизбытке, и даже в очередь становятся, желая получить татинское гражданство. Взять хотя бы беженцев из разоренного Ордой Халифата — вполне приличные люди, а после того, как почти половину повесили за попытки разбоя и воровства, так и вообще самые законопослушные. Но чужие. Как там князь Николай говорит — менталитет другой? Пожалуй, верно… Взять любого местного мордовца, черемиса, арзю или мокшанца — откорми слегка, и через неделю от русса не отличить, разве что по говору. Да что там, даже из рыцаря иной раз удается человека сделать. Халифатцы же всегда останутся чужими. Если только новые поколения… Но нет времени ждать.

Из-за спин воинов охраны госпиталя донеслись тревожные крики. Раненые раздались в стороны, и четверо дружинников поставили перед Патриархом носилки.

— Это кто? — Савва удивленно вскинул брови.

На носилках, сделанных из двух копий и плаща, лежала громадная волчья туша, а оскалившаяся голова мирно покоилась в ногах. А рядом колыхалось в воздухе привидение, блеклое и тусклое в лучах заходящего, но все еще яркого солнца.

— Я есть Август фон Эшевальд. Вервольф. Ферштейн? — объяснил призрак, покачиваясь на ветру из стороны в сторону.

— Да вижу, что оборотень. А почему без башки?

— О, яволь… Айн сукин киндер немного отрубать мой голова свой сабля, сволотщ! Я есть немного сдох.

— Ну, не так чтобы немного, — здраво рассудил Патриарх. — Но и не совсем, раз со мной можешь разговаривать. И чего теперь будешь делать?

Привидение оборотня нерешительно потопталось в воздухе, переливаясь тусклым разноцветьем, и, в конце концов, смущенно покраснело:

— Я хотеть немного просить пришивать мой башка обратно.

— Это как? — удивился один из лекарей. — Я что-то не слышал, чтобы отрубленные головы на место приделывали. В сказках разве что — побрызгал мертвой водой, и готово. Потом, соответственно, живой.

— Тихо! — прикрикнул Савва строго. — Сказка, говоришь? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Еще несколько лет назад само существование оборотней, говорящих котов и Змея Горыныча казалось нам сказкой, вот так вот!

— Да, согласен, — кивнул лекарь. — Но какое это отношение имеет к нашему случаю?

— Непосредственное. Если есть вервольфы, значит, должны быть и способы их лечения. Передовая наука Татинско-Славельского княжества под мудрым руководством меня… и остальных, конечно же, семиверстными шагами двигается к светлому…

— Простите, что есть перебивать, — привидение жалобно посмотрело на спорщиков. — Может, вы быть потом есть продолжать свой дискуссия?

— Заткнись! — одновременно высказались Патриарх и лекарь. А Савва еще и добавил: — Черт знает, где для тебя живую воду брать.

— Так я у него сам есть быть спрашивать?

— Черта лысого ты спросишь.

— О, я-я, натюрлихь, голый башка, совсем голый.

— У кого?

— Там! — Август фон Эшевальд ткнул прозрачным пальцем за спину.

Савва обернулся и из-под руки вгляделся вдаль. Никого. Он посмотрел поближе и обнаружил искомое — верхом на козле по направлению к госпиталю мчался самый настоящий черт. Нечистый крепко держался за широко расставленные козлиные рога, направляя бег животного экономными, но, судя по всему, действенными движениями. Кожаная жилетка с многочисленными заклепками и бляхами чисто символически прикрывала его мускулистое, но весьма волосатое тело. Между острых рогов блестела солидная лысина, а хвост с пушистой кисточкой на конце развевался на большой скорости, привычно заметая следы. Глушата, а это был именно он, лихо затормозил, едва не положив верхового козла на бок, так, что земля из-под задних копыт широким веером брызнула на сапоги Патриарха. Бедное животное пронзительно завизжало, потом взревело хрипло, чихнуло пару раз, подпрыгнуло на месте и застыло неподвижно.

— Привет святейшеству! — Глушата соскочил с седла и щелкнул копытами. Цепи и заклепки на жилетке согласно звякнули. — Вот только без благословений, если можно. Если нельзя, тогда лучше Харлама Давыдовича — у него шкура дубленая, а я натура тонкая и чувствительная, могу и помереть ненароком.

— Чего тебе надобно? — нахмурился Савва и нажал защелку на пастырском посохе, обнажая длинный тонкий клинок из теплого железа. — А по рогам?

Но черт проявил удивительное миролюбие, почти смирение, и в драку, против ожидания, не полез, только укоризненно покачал головой:

— Погоди, ты чего сразу со скандала начинаешь? Я, можно сказать, все дела забросил, спеша на вызов, а тут вот здрасти-пожалуйста, в рыло норовят заехать. И зачем тогда нужно было меня к ночи поминать? Чего надобно?

— Нет, это тебе чего надобно? — повторил Савва и прокрутил посох пропеллером, готовясь к бою.

— Мне? Ежели только водки…

— Хрена, она только для своих.

— А я кто? Я и есть свой, государственный служащий, так сказать.

— Не может быть. — Патриарх хоть и не относил чертей к нечистой силе, но поверить ему все равно не мог.

— У меня и документ есть.

— Покажи!

Глушата долго копался в бесчисленных карманах жилетки, хлопая по бокам, будто вот-вот пустится отплясывать вприсядку. Наконец нашел и протянул немного помятую бумагу. Савва осторожно взял листок из когтистой руки, водрузил на нос очки и прочитал вслух:

«Пачпорт. Выдан Глушате Преугрюмовичу. Фамилии нет. Год рождения — не определен. Национальность — русс (с испытательным сроком четыре месяца). Профессия — черт особого назначения. Состоит на службе с сего дня. Дата… Подпись — Базилевс Котофеевич Мартовский. С доподлинным верно — князь. Далее неразборчиво».

Под текстом чернел отпечаток кошачьей лапы. Его невозможно было подделать, так как тигры со львами в местных лесах не водились, а у рысей след гораздо меньше Базекиного. Да и корявый почерк ученого кота ни с чьим не спутаешь. Если бы только курицы умели писать…

— Так свой, говоришь?

— Ага, даже с подоходным налогом определился.

— А здесь какими судьбами, кто послал?

— Ну… послать-то меня каждый норовит, — пояснил черт, убирая бумагу в карман. — Только не по каждому адресу иду. А как сюда попал? Ты же сам помянул. Нешто позабыл?

И тут Савва вспомнил.

— Это я про лечение говорил, — кивнул он в сторону печального привидения. — Видишь? Скосили нашему оборотню буйну головушку, просит на место приделать. Пришить нетрудно, а вот что дальше? Живая и мертвая вода нужна, знаешь, где взять?

Глушата почесал затылок:

— Помнится, был подобный случай в моей практике — богатыря Руслана оживляли… Знаешь такого? Впрочем, не важно. Найти — не проблема, в крайнем случае, и украду, не тратить же золото по пустякам.

— Ихь бин не есть пустяк! — громко возмутилось привидение вервольфа.

— Твоего мнения вообще не спрашивают, — отрезал черт. — Не подойдет ему живая вода — она для людей, а труп у нас в волчьем обличье.

— И что же теперь с ним делать?

— Будем сами зелье варить.

— Богомерзкое?

— Да ни в коем случае. Что уж мы, совсем без понятия?

— А ты умеешь?

— Конечно. Только ты, Савва Петрович, помочь должен.

Патриарху предложение не понравилось, но народ вокруг смотрел восторженно и просительно. Выражая свои чаянья одобрительным гулом.

— Ладно, помогу. Только это зелье точно Августу не повредит?

— Наука требует жертв, — хмыкнул Глушата. — Да ты на него посмотри — что может повредить покойнику? Оживет, куда денется. Это ему еще повезло, что в волчьем обличье башку снесли.

— Не велико везение.

— Ну не скажи. Живучесть повышенная, потому и сразу ласты не склеил, как беломорский тюлень, а сил хватило привидением стать. Эй ты, болезный, жить хочешь?

— Натюрлихь!

— Тогда мотай отсюда и не мешайся под ногами. Иди вон шкуру собственную сторожи. Мух от нее отгоняй, а то живо к своему повелителю уволокут.

— К Вельзевулу? — уточнил Савва.

— К нему самому. Видел старичка пару раз — сволочь редкостная.

— И не стыдно так про своих? — укорил Глушату давешний лекарь.

— Ты чего, с дуба рухнул? — опешил рогоносец. — Вот народ пошел, совсем историю не знает. С каких это пор дьяволы для чертей своими стали? Савва Петрович, ты-то человек образованный, должен знать разницу.

— А она есть?

Глушата обиженно засопел, а Харлам Давыдович на всякий случай подвинулся поближе к хозяину. А вдруг от обидных слов перейдут к рукоприкладству? Уж лучше боевые вилы под боком будут, чем эти же бока порядочно намнут. Но черт не собирался скандалить. Наверное, решил, что стоит один раз объяснить людям суть чёртовской иерархии, чтобы потом не возникало путаницы и кривотолков.

— Нужно различать нас и дьяволов. Сам ненавижу этих оккупантов. Их ведь создал сам… сам… короче, тот самый, что всегда Творцу под ногами мешается. И потому они несут в себе… э-э-э… ну как это сказать…

— Искру?

— Хренушки. Искра Божья — она у людей в душе. И у нас немного, маленькая только. А у дьяволов души нет и быть не может, кишки только. У них по наследству внутри что-то мерзкое и вонючее. И характер потому соответствующий. Дерьмовый, честно скажу, характер.

— А кто же тогда вас, чертей, создал?

— Вы.

— Чего?

— Ну… не совсем вы, так-то мы сами родились. Интересная, кстати, история.

— Расскажи.

Глушата оглянулся по сторонам — призрак волка-оборотня издали знаками тоже просил продолжить рассказ. А с оживлением можно и подождать чуток, для привидений время — понятие относительное. А покойникам оно вообще до фонаря. Черт уселся поудобнее на принесенный кем-то походный стульчик и прокашлялся, показывая, что неплохо бы промочить пересохшее горло. Несколько фляжек с готовностью протянулись к рассказчику. Рогатый по бульканью определил крепость и выбрал одну, не вернув, впрочем, остальные. Глотнул прямо из горлышка, вытер кисточкой хвоста проступившую слезу и занюхал веточкой с ближайшего куста случайно уцелевшего чертополоха, развеивая между делом очередной миф. Понравилось. Допил до донышка и снова прокашлялся, прислушиваясь к ощущениям. Вот сейчас ничего не пересохло!

— О чем это я? Ах да, о нашем появлении в мире. Детей тут нет? Тогда слушайте… Давным-давно это было, вскоре после того, как бедного Адама с Евой из рая выгнали. Ну, делать нечего, поплакали они немного, а жить-то надо… И стали сельским хозяйством заниматься. А там и детишки подросли, шустренькие такие. Один, Каин, он все больше по хлебопашеству и огородничеству, да это вы и сами читали. А другой, Авель, в кочевники ушел, скот разводить начал. Так и жили-поживали, да только вот с бабами туговато было, точнее — вообще никак. Каин за свои полеводческие успехи Творцу понравился и получил в награду себе жену, по старому образцу из глины вылепленную.

— Разве не из ребра? — вмешался все тот же лекарь.

— Это маму их из ребра сделали, а вот Каину точно из глины. Авелю же ничего не обрыбилось. Затосковал он в своих степях и попытался проблему своими руками решить.

Кто-то из раненых не выдержал и громко заржал.

— Дурак, ты про что подумал? — Глушата снисходительно посмотрел на весельчака. — Он решил сам себе женщину сделать, до сих пор по всей степи каменные бабы стоят. Вот только с чувством прекрасного у кочевников и тогда плохо было. Вы этих истуканов видели? Срамота! Конечно же, Пигмалиона из скотовода не получилось, и пришлось решать проще… Древние грекосы, жившие на месте нынешних румийских грекосов, называли это явление зоофилией. Именно таким образом появились всякие кентавры, фениксы и прочие горгульи с горгонами. Не знаете таких? Фениксы — это когда с курями… А про остальных лучше вообще не знать. Вот, коротко, и все наше происхождение, так что прошу с дьяволами не путать. Я же не называю вас обезьянами, хотя и очень похожи. Вот с людьми мы действительно родственники. Двоюродные.

— А пятачок откуда?

— Сие есть тайна великая бысть! — рассмеялся Глушата и обернулся к привидению. — Мы про оборотня нашего не забыли?

Призрак издали помахал рукой и поклонился.

— И что делать нужно? — спросил Савва.

— Святая вода у тебя найдется?

— Конечно, что за вопрос?

Черт долго осматривал принесенный из госпиталя бочонок с водой, принюхивался и даже лизнул пару раз, зачерпнув ладонью, чем опять подтвердил свое вполне земное происхождение.

— Копыта не отбросишь? — забеспокоился Савва.

— Нормально, в малых дозах даже на пользу пойдет.

— А благословения боишься.

— Не сравнивай чистую энергию с ее водным раствором. И не отвлекай.

Наконец тестирование закончилось — видимо, качество вполне удовлетворило рогатого алхимика. Он небрежным жестом подозвал Харлама Давыдовича и принялся копаться в седельной сумке. Через пару минут вытащил увесистый засаленный фолиант в деревянной обложке и ткнул пальцем в нужную страницу.

— Вот он, рецептик. Что там у нас? Ага, значит, так… Надобно взять мостового белого стуку двенадцать золотников, мелкого вешнего топу тринадцать золотников, светлого тележного скрипу двадцать золотников, смешать с толстым гусиным бродом большой руки и натереть усопшего волкодлака частой бороной. Потом положить на три дня потеть на морозе нагого, укрыв от солнечного жаркого луча неводными мережными крыльями в однорядь, а как пропотеет — вытереть насухо сорока дубовыми полотенцами. Тогда и оживет.

— Не подходит, — забраковал рецепт Савва. — Долго слишком, и где мы летом ему мороз найдем?

— Есть еще один. Вот… Взять девичьего молока двенадцать капель из разных титек, густого медвежьего рыку четырнадцать золотников, толстого орлиного летания четыре аршина, крупного кошачьего ворчания шесть золотников, куриного высокого голоса половину фунта, тень от семи иголок, филинова смеха четыре комка, смешать все на соломенном копченом пиве, потом укрошить в два ножа в лунном свете при ясном солнышке и облить усопшего, растерев его еловым поленом с двадцати двух ударов.

Савва нетерпеливо ерзал в ожидании окончания монолога, а потом покрутил пальцем у виска:

— Ты нас за дураков держишь?

— Есть немного, — согласился черт. — Нешто умный будет эту бредятину выслушивать?

— Зачем тогда читаешь?

— Интересно же, — Глушата улыбнулся и рявкнул на лекарей. — Башку присобачили?!

— Нет еще…

— Давайте быстрее, не хрен уши развешивать, эскулапы, етить…

Голову приставили к телу и моментально пришили, не пожалев шелковых ниток. Черт критически осмотрел работу:

— Ладно, сойдет. Петрович, заливай ему в пасть святую воду.

Савва попробовал, но не получилось — как ни старались лекаря крепче затянуть швы, все равно вода через них выливалась и стекала на траву.

— Август! — Патриарх обратился к привидению. — Ты что, глотать разучился?

— Нихт, я есть сдох. Я не мочь глотать.

— Но это же твое тело? Вот и старайся.

— Каким образом? — От волнения фон Эшевальд потерял акцент. Впоследствии выяснилось, что он его больше так и не нашел.

— Сам придумай, а не то через воронку в задницу зальем.

— Только не так! — Привидение вздрогнуло, окутало волчье тело сиреневым туманом и полностью растворилось в нем. Через мгновение мертвый волк открыл пасть и стал послушно глотать святую воду.

— Вот и ладушки, совсем другое дело, — оценил ситуацию Глушата. — Теперь, Савва Петрович, повторяй за мной. Нет, лучше давай на листочке тебе напишу.

Черт вытащил из бездонной сумки чернильницу с гусиным пером и на обратной стороне своего паспорта черкнул несколько строчек.

— Держи!

Патриарх опять надел очки и начал негромко:

— Силой Спящего, чье имя ты помнишь памятью предков…

Тело чуть дернулось.

— Волей Спящего, что вела твоих предков к свету…

Волка начало бить крупной дрожью.

— Любовью Спящего, прошедшей через тьмы веков…

Безобразный шов на шее исчез, оставив белесый шрам, тут же заросший шерстью.

— Разумом Спящего, который научил вас быть людьми…

Кровь на шкуре осыпалась бурой пылью, а вместо волка на носилках уже лежал голый человек.

— Приказываю! — Голос Саввы усилился почти до крика и холодком пробежал по спинам. — Живи!

Все охнули одновременно — Август фон Эшевальд открыл глаза и сел.

— Ой, я что, опять живой? У кого-нибудь есть запасные штаны? Я же не могу вот так вот ходить… Комары кусаются!

Шлеп!

Там же. Четыре часа спустя

Патриарх поставил бокал на стол и пристально посмотрел на Глушату:

— Ну, сейчас-то ты мне скажешь, кто такой этот Спящий?

Черт пригубил вино и прикрыл глаза, наслаждаясь букетом:

— Спящий? А спроси у князя, может быть, он ответит?

 

Глава 19

— Посторонись!

— Куды прешь, придурок?

— Пропусти, говорю.

— А дубиной промеж ушей не хочешь? Князь отдыхать изволит. Чего орешь, как потерпевший? — Рома Кутузов, стоявший в карауле у княжеского шатра, погрозил горлопану здоровенной палицей, которую считал самым русским из всего оружия и предпочитал иному.

Настырный молодец сбавил обороты:

— Пропустил бы, а? Тут посольство прибыло.

— Подождут, — Рома презрительно скривился. — Вот как выспится государь, тогда пусть и приходят. Много тут всяких проходимцев шляется, а здоровье у Николая Васильевича одно.

— Так это… из самого Царьграда Румийского.

— Тем более подождут. И предупреди, кстати, чтобы руками ничего не трогали, а то в прошлом месяце бошецкий посланник дюжину вилок умыкнул. Повесили-таки негодяя. Слышал, небось, сию историю? Во! И шпионить пусть не вздумают — тоже повесим.

Молодой дружинник, всю дорогу из Татинца сопровождавший грекосов и гордившийся своей миссией, растерянно посмотрел по сторонам, видимо, в поисках поддержки. Но Кутузов, переживший схватку с барыгами на артиллерийских позициях, где был наводчиком одной из пушек, свысока смотрел на не нюхавшего пороху юнца и помогать в трудной ситуации не собирался.

— А они говорят, что послы — лица неприкосновенные, — нашелся гонец.

— Да разве кто против? Лицо и не тронем, за шею повесим. Хотя некоторые предлагают на кол сажать, только государь не велит. К чему излишняя жестокость? А ты как считаешь?

Дружинник кивнул, полностью соглашаясь. И неизвестно, сколько бы продолжался этот разговор, не приди к растерянному воину неожиданная помощь. За спиной у Ромы послышались твердые шаги, и узнаваемый голос Патриарха укорил:

— Кутузов, ты опять молодежь разыгрываешь? Вот так потом зловещие слухи по миру и расползаются.

Над левым плечом Саввы высунулась рогатая голова:

— Да нормально, Петрович, пусть развлекается.

Но Патриарх в советчиках не нуждался:

— Кто таков?

— Гонец я, — ответил дружинник, робея под суровым взглядом. — В Татинец посольство прибыло, а там как раз нет никого. Так это… сюда и послали, стало быть.

Савва задумался. Интересно, с какой это стати грекосы пошли в столицу, если точно знали, что князя в ней нет? Или надеялись встретиться там уже с Глорхи-нойоном? Мутно все как-то и непонятно.

— Что они говорили по дороге?

— Да вроде ничего. Послание от ихнего императора везут.

На этот раз Глушата показался целиком и нагло заржал. Ему вторил верный Харлам Давыдович.

— И чего ты веселишься, чертушка?

— Как это чего? Наш ампаратор в шатре спит, зачем ему с самим собой посольствами обмениваться?

— Звание Великого князя выше будет, так что не путай Божий дар… От Базилевса послы.

— Так там же кастраты правят.

— Не кастраты, а евнухи. Впрочем, разницы нет, но на троне все равно не они сидят. Ладно, боец, показывай своих грекосов.

— А я здесь останусь, — заявил Глушата. — Что я, иноземных харь ни разу не видел? Они же все одинаковые, словно опята сушеные, одного от другого не отличишь — черные да сморщенные. Лучше буду княжеский сон сторожить. Рома, наливай!

…А Николай спал сном праведника, уставшего от богоугодных дел и поисков истины, и ничто не могло помешать его отдыху. Даже разухабистые песни стражей, прерываемые звоном кубков, только убаюкивали — после грохота пушек любой шум покажется колыбельной песенкой.

А может, и не покажется, может, есть она на самом деле, эта колыбельная. Рядом с князем, привычно обняв колени руками, сидела русалка и что-то чуть слышно напевала. Ласковый голос мягко наполнял шатер, и Шмелёв улыбался во сне, должно быть, увидев что-то хорошее и радостное. И пусть ее, Яны, нет во снах любимого, пусть. Пусть он видит свою далекую семью, отделенную сотнями лет и сотнями миров, пусть… И пусть хранит им верность.

Удивительно, но Яна не ревновала, только грустное чувство легкой зависти к той, неведомой, сжимало порой сердце. И гордость за человека, знающего, что такое любовь и верность. А она подождет. Год, два, десять… Потом… Когда-нибудь потом…

Из-за опущенного полога послышалось деликатное царапанье.

— Базека, ты? Заходи.

— Кто же еще? — Кот ученый проскользнул в шатер и устроился на мягких шкурах. — Извини, что отрываю от дел. А, впрочем, какие там у тебя дела… Все грустишь?

От Базеки истинное положение дел скрыть было невозможно, и русалка просто кивнула.

— Оно и понятно, — заключил кот. — Может, прервем твое грущение? Там румийцы приперлись целой делегацией.

— Послал бы в задницу.

— Не хотят.

— А чего они хотят? Чего надо-то?

— Я почем знаю? Хотя догадываюсь — опять жаловаться будут.

— Мы же их не трогали еще.

— Заранее жалуются, сволочи.

— Князя будить?

— Конечно. Глядишь, не выспавшись, злее будет. Давай, поднимай.

— Красиво идут, особенно музыканты, — одобрил Серега.

С высокого холма, куда срочно перетащили княжеский шатер, открывался неплохой вид на приближающееся посольство, медленное и печальное.

— И чего красивого? — не согласился Шмелёв. — Папуасы, бля… Наверное, хотят на нас впечатление произвести. Или купить.

— Сомневаюсь, что именно нас, — вставил Патриарх. — Не к Орде ли шли?

— Хотя бы и так, — вмешался Базека, у которого при виде богатых одеяний гостей заплясали в глазах золотые огоньки. — А попали к нам. А мы — скифы с раскосыми и жадными очами. Кстати, а кто придумал встать на самом солнцепеке?

— Можешь в теньке полежать, высокая политика без тебя прекрасно обойдется.

Кот и вправду послушался мудрого совета и смылся в шатер, откуда сразу же послышалось смачное чавканье. Ясное дело — скиф, только кошачий.

А посольство все приближалось с приличествующей случаю неторопливостью. Величавость момента слегка портили унылые физиономии конвоя имперских гвардейцев, которых перед тем вежливые лешаки встретили загодя и попросили разоружиться. Грубо попросили, честно сказать. С преизрядным рукоприкладством. Грекосы же, во избежание международного скандала и последующих осложнений, предпочли посчитать сие действие небывшим, но обиду, скорее всего, затаили. Не иначе от нее такие постные рожи.

Если не брать во внимание бесчисленных секретарей, слуг, носильщиков с громадным сундуком и просто множества подозрительных личностей, послов было трое. Первый, видимо, самый главный, чернявый и тощий старик, а два других — рангом помельче, но мордами шире. Так вот они какие — румийские кастраты! На баб похожи, только фигуры подкачали — безобразные фигуры, надо сказать. Ну… чай, с ними не спать. Тьфу-тьфу-тьфу, прости, Господи!

Тощий первым подошел к князю и поклонился. Коля слегка качнул головой, обозначая приветствие.

— Великий Император приветствует моими устами правителя здешних земель.

Шмелёв внутренне подобрался и услышал за спиной возмущенный ропот. В переводе с тонкого языка дипломатии, его только что оскорбили, фактически в душу плюнули и растерли грязным сапогом. Проще сказать — отказали не только в праве называться князем, но и поставили под сомнение законность власти вообще, не говоря уже об управлении другими народами и землями. Сиди, мол, в своем болоте, варвар!

«Что же… вы сами этого захотели».

— Глушата где? Тут к нему гости приехали!

Патриарх ткнул Шмелёва локтем в бок и зашипел:

— Сдурел? Черта на царство?

— На княжество. И успокойся, это временно — минут десяти хватит.

Из-за шатра выскочил верхом на козле пьяный до изумления рогоносец и изобразил великую обиду:

— А чо сразу я? Больше некому?

— Вот это видел? — Николай показал кулак. — Гостей принимай.

— Они чо, ко мне? — Глушата покачнулся в седле, громко икнул и с трудом сосредоточился, вникая в ситуацию. — А-а-а… так бы сразу и сказал! Эй, почтеннейшие, вы по процедурному вопросу? Обождите.

Румийцы побледнели от ужаса и попадали на колени, только сопровождавшие вельмож музыканты разбежались с криками, побросав инструменты. Выбравшийся из шатра кот послал несколько человек прибраться — и не так уж нужно, но жаба душит при виде валяющегося бесхозным имущества.

А черт обиженно хлюпнул пятачком:

— Ну и чо? Куда все свинтили? А кто копыто мое лобызать будет? Эй ты, старый хрен, чего молчишь?

Грекос в ответ только воздух ртом хватал. Глушата сплюнул ему под ноги и обратился к Николаю:

— Яну можно позвать? А то я рыбьего языка совсем не понимаю. Сам видишь — только жабрами хлопает.

— Но я думал… — наконец-то произнес посол. Но разве можно перебивать нетрезвого черта?

— А ну заткнись! Молчать, я спрашиваю! Меня на сегодня назначили повелителем — не с хреном собачьим разговариваешь! Еще вопросы? Молчать! Что? Молчать! — Рогоносец соскочил с седла, невероятным усилием удержал равновесие и, бесцеремонно сковырнув замок, поддел вилами крышку стоящего на земле сундука. — Чего это у нас? Ага, а у нас тут золото и камушки… Это всё мне? Молчать!

Глушата не стал дожидаться ответа, только махнул рукой, и два здоровенных лешака утащили драгоценные дары в шатер. Следом прошмыгнул алчно потирающий лапы Базека. Но вот наконец-то посол совладал с собой и выдавил через силу:

— А еще меня послал Великий Базилевс к Великому Князю Татинскому, Славельскому, Булгарского ханства покровителю, прочих земель и народов владетелю…

Заскучавший было черт перебил на полуслове:

— Тогда снимаю с себя полномочия. Княже, можно остаться пресс-секретарем?

— Это как? — тихо спросил Савва у стоящего рядом волхва.

— Сейчас прессовать начнет, — предположил Серега.

Получивший молчаливое одобрение Николая черт обернулся к румийцам:

— Прошу любить и жаловать — я теперь лицо официальное. А где посольские дары от вашего Базилевса?

Опешившие послы молча, но дружно показали глазами на шатер, откуда уже раздавался азартный перезвон и советы ходить с бубен.

— А вот и нет, не угадали, — не согласился рогоносец. — Это мое золото! И камни мои! Базека, сколько там?

— Мизер неловленный, — откликнулся кот. Но потом переспросил: — Или ты про деньги?

— Ага.

— Так, мелочи немного… Но нам с тобой хватит.

— Все равно мало. Во сколько посольскую одежду оценишь?

Базека не стал надрывать глотку, а сам вышел для осмотра. Но много ли времени нужно опытному взгляду?

— Сотни две дам, не больше. Вот у этого рубин поцарапанный, а у тех брильянты немного желтоваты. Хрень, короче говоря, а не брильянты. Тем более такая огранка давно уже не в моде. И тряпки пыльные… Они в них что, по улице ходят что ли? Моветон, как сказал бы один мой знакомый маркиз. Ну так что, отдаешь? Дороже все равно никто не возьмет.

— Я не покупать — князю в подарок.

— У нас намечается бал-маскарад?

— Нет, но совсем ничего не взять…

— Тогда и сотни хватит — княжескому величию приличествует скромность.

Глушата посмотрел на Николая, испрашивая одобрения, и тот кивнул, тщательно пряча усмешку в усах.

— Раздевайтесь! — Пресс-секретарь замахнулся вилами.

Через минуту посол чрезвычайный и два полномочных стояли в одних набедренных повязках, а чуть поодаль лешаки-танкисты с увлечением мародерствовали над слугами и конвоем.

— А теперь подите прочь! — Черт ударил левой рукой по сгибу правой, указывая направление. — Для нашей чести уроном будет с голозадыми обезьянами разговаривать — невместно. Прочь, я сказал. Молчать!

Николай не стал дожидаться развязки комедии и сбежал в шатер, где упал на мягкие подушки и уже во весь голос расхохатался. Появившийся следом Савва присел рядом в низенькое складное кресло и с кряхтением вытянул ноги. Когда вошел волхв, Шмелёв уже успокоился и просто всхлипывал, а заботливая русалка вытирала ему слезы собственноручно вышитым платочком.

— Значит, война? — Серега опустился прямо на расстеленный на земле ковер. — Не надорвемся?

— Война, — подтвердил Николай. — И заметь — не мы ее начали. Да и идет она уже давным-давно.

— Будешь мне объяснять.

— Именно.

— А Орда?

— А что Орда? Половину с Божьей помощью одолели, да и вторая от нас никуда не денется. Это так, пустяки.

Волхв промолчал, краем уха вслушиваясь в негромкое бормотание ученого кота:

— Это на корабли… пушек еще… И город в Крыму построю… два города. Хватит, нет? Займу… корону надо будет заказать… котам корона положена или как?

А у Патриарха совсем другие мысли крутились. Что война? Румийцы далеко, и пока их золото дойдет до возможного агрессора — всегда можно успеть подготовиться или нанести упреждающий удар. Тут иное не давало покоя:

— Послушай, Николай Васильевич, а кто такой Спящий?

А Шмелёв уже положил голову русалке на колени, зевнул сладко, до хруста в челюстях, и ответил с закрытыми глазами:

— Разве не видно? Спящий — это я.

Из записок Николая Шмелёва

«Мне опять снятся странные сны. Такие и раньше снились, но этот был особенно ярким и запоминающимся.

Я шел едва заметной тропинкой, вьющейся по огромному ржаному полю, и видел вдалеке, на самом краю, высокое дерево, в тени которого сидел, привалившись спиной к стволу, седой старик. Самое удивительное — знаю, кто он.

Тропка долго петляла, но вот дошел и сел рядом, разделив сосредоточенное молчание. Дедушка улыбнулся и достал из лежащей у ног котомки два яблока — одно протянул мне, а другое привычным движением вытер о подол вышитой рубашки и с хрустом раскусил сам.

— Угощайся.

Покатал подарок на ладони — мелкое, не больше китайки, красное с одного бока. Помню варенье из таких в детстве. С веточкой.

— Спасибо. Или лучше — благодарю?

— Ты прав, второй вариант меня всегда больше устраивал.

Мы помолчали. Каждый о своем.

— Не стесняйся, ешь яблоко.

— То самое?

— Оно.

— А где змий?

— Его и не было никогда. Вы сами придумали, чтобы оправдать собственную дурость. Да что же не кушаешь?

— Честно сказать? Боюсь.

— Чего? Это просто сон.

— А если нет? Что-то не чувствую в себе готовности к знаниям.

— Сомневаешься? Это хорошо. А вот тот мужик не сомневался, сожрал — и дело с концом. Несколько двусмысленно звучит, не находишь? Да… и кроме знаний о природе поноса он ничего больше не приобрел. А ты кушай яблоко, кушай! Специально самое спелое выбирал.

— И я познаю суть добра и зла? А потом железной рукой погоню всех в светлое будущее, являясь истиной в последней инстанции?

Старик печально улыбнулся:

— А сейчас разве не так? Впрочем, когда-то и я шел по этому пути.

— Читал. А мне это зачем? Повторять ошибки только потому, что создан по образу и подобию твоему?

— Да что ты цепляешься к этой фразе? На ней свет клином сошелся? Я дал гораздо больше — свободу выбора и свободу воли. А что до ошибок… ты совершаешь не мои, свои. Без всякого познания добра и зла.

Хм… будто не знаю, что не безупречен. Но зачем тыкать носом, пусть и во сне?

— И какие же ошибки?

— Сам посмотри, — старик показал рукой на поле. — Видишь тропинку?

— И чего? Тропинка как тропинка.

— Но ведь ты шел не по прямой, хотя цель была блага и светла. Это я про себя, если не понял.

Ну что за манера говорить притчами?

— Но не топтать же колосья? Чужой труд нужно уважать.

— А мой?

— Это как?

— Ты идешь по моему полю с мечом в руке… Пусть даже не всегда сам рубишь… Но я тоже старался.

— Создавая сорняки?

— Даже огурец когда-то был простой лианой в джунглях.

— Пока человек не додумался ее сожрать?

— И не только ее.

— Тогда о чем переживать? Сам только что говорил о свободе воли. Да, хлебное поле мне дороже сорняков, и что? Борюсь, как могу. И еще… совсем недавно кое-кто передал, что вмешиваться в мои дела не собирается. Не так ли?

— Люблю людей за неисправимый оптимизм.

— И?

— Тебе правильно передали. Да и встретиться захотел исключительно из любопытства — посмотреть, изменился ли ты за эти тысячелетия.

— Я вроде помладше… Мы были знакомы?

— Конечно. Удивлен?

— Нет, это же сон.

— Ага, он самый. А ты все тот же — наивный, немного глупый…

— А чего это?

— В хорошем смысле слова, да… И такой же упертый — весь в меня. Кстати, узнаешь место? Здесь будет стоять твой дом.

— Когда?

— Потом. И сейчас. Мы вне времени, но и внутри его. Дом уже построен, и шелестит листвой дубок у его крыльца.

— И я смогу вернуться?

— В любой момент.

— Но Орда… И румийцы опять же… А тут еще Орден…

— Тебе решать. Всегда и везде — только тебе. Свобода.

— Тогда потерплю чуток.

— Я так и думал. И надеялся, честно сказать. А будет трудно — приходи, поговорим. Ко мне в гости не бывает опозданий.

— Благодарю.

— Да не за что, это же сон. А яблоко все же захвати с собой, пригодится».

 

Глава 20

Уже десятый день продолжалась вялая осада Алатыря, и Никифор, принявший командование гарнизоном, привык просыпаться под пищальную пальбу и грохот пушек, всех трех. Обступившие город кочевники с упорством, достойным лучшего применения, долбились в стены, а если по правде, так и вовсе до них никак не добрались. Несколько приступов отбили силами караульных, не созывая народ на стены. Даже немного неловко получилось — хотели погеройствовать, а тут… Будто вор сунулся ночью в чужое окошко, а хозяин с печи швырнул полено ему в морду. Разбил вдребезги, да снова захрапел, разве что почесался недовольно да на другой бок перевернулся.

Ленивая война, одним словом. Хотя нужно отдать должное барыгам — они как раз старались всерьез. Вот только обслугу осадных машин и камнеметов кочевники расстреливали еще издали, а сбруя их лошадей по утрам часто оказывалась съеденной кем-то неизвестным, оставлявшим только следы острых мелких зубов. И стрелы сожрали, которыми степняки задумали было беспокоить жителей Алатыря по ночам. Впрочем, постоянные взрывы на минных полях и так не давали нормально выспаться.

В это утро на площади перед церковью архангела Гавриила приземлился Змей Горыныч, летавший к князю Николаю с отчетом о состоянии дел в осажденном городе, и привез известие о великой победе на Трезве. Заодно и прихватил, кроме самого нужного, кое-чего полезное из питьевых запасов — такое событие просто необходимо достойно отпраздновать, а то капризная удача, улыбнувшаяся на этот раз, обидится и отвернется, показав выпуклую часть спины.

Годзилку уже освободили от поклажи, когда подошел Никифор:

— Здорово, Горыныч.

— Привет, чо.

— Раненых отвез?

— Ага, обоих. Патронов вот еще прихватил обратным рейсом. От Патриарха благословение привез и просьбу проявить милосердие к барыгам.

— Почто такая мягкотелость? — Полковник, недавно запретивший добивать лежащих во рву степняков, с неодобрением покачал головой. — Вот ежели к побежденным… Но, обычно, горе им!

— Вопрос времени.

— Оно у нас есть?

— Сколько угодно. Пету-хан на серьезный приступ не пойдет, ожидает вестей от Глорхи-нойона, а сам в коленках слабоват. Вот только передавать те вести некому, а если кто случайно уцелел, то не думаю, что поспешит к своему повелителю… Жить-то любому охота.

— Согласен. А князь с войском сюда собирается?

Годзилка хмыкнул и почесал когтем нос:

— Не-а, грузятся на лодьи, хотят перекрыть дорогу к южным княжествам.

— Вот бы хрен с ними…

— Ага, и я про это князю говорил. Нет, уперся, гуманист чертов.

— Понятно, — вздохнул Никифор. — Какие еще новости?

— Вроде бы ничего. Думаешь, за десять дней что-то изменится?

— Еще как. Совсем недавно и за сто лет столько событий не происходило, сколько сейчас за неделю. Заснешь вот так в княжестве, а проснешься утром, глядь, а уже империя, до границ которой и к старости не доскакать.

— Доскачешь, — успокоил Змей Горыныч. — И даже дальше доскачешь — у нас тут война с Царьградом намечается.

— Напугал ежа голой… хм… Пока они войско соберут, мы с тремя Пету-ханами разобраться успеем. Тем более, лето за середину перевалило, а грекосы зимой воевать не умеют, боятся афедрон застудить. Не те нынче румийцы стали, совсем не те.

— Это точно, — согласился Годзилка. — Вот, помнится… А-а-а, не важно… Сейчас Царьград только вяло отбивается от молодых и сильных, что постоянно откусывают от империи все новые куски.

— И мы в их числе.

— А как же иначе? Но знаешь… хотелось бы схарчить в одиночку. А чо делиться-то?

…Большой серый волк осторожно выглянул из-за куста шиповника и замер неподвижно. Потревоженные сороки на ближайших деревьях только было собрались поднять свой предательский стрекот, как зверь рыкнул на них тихонько и вполне человеческим жестом погрозил лапой. Длиннохвостые ябеды мгновенно заткнулись, так и не успев заверещать.

В сорочьих головах, обычно глупых и короткопамятных, накрепко отложилось изгнание всего их воровского племени из Татинца. Еще позапрошлым летом одна из них, на беду остальных сорок, ухитрилась спереть у князя зажигалку. Обычную бензиновую зажигалку, и все бы ничего, только других во всем нынешнем мире просто не было, да как на грех кончились спички… Николай несколько раз пытался прикурить трубку при помощи допотопного огнива, но попал кресалом по пальцам и в сердцах выдал такое! Короче, с тех самых пор всякая сорока, залетевшая в город, неизвестным образом лишалась всех перьев, и продолжать свой путь далее могла только пешком. Городские коты за это Шмелёва просто боготворили.

А волк наблюдал за станом кочевников, осаждающих Алатырь. Оно, конечно, можно было и не вылезать из кустов, а смотреть в запахах… только не в этом случае — над барыгским лагерем стелился удушливый дым горящих кизяков. Ну что тут унюхаешь? Август фон Эшевальд все никак не мог понять — почему кизяк? Разве город не окружен со всех сторон лесами? Да тут одного валежника на десять лет работы всем ивропским охотникам на ведьм хватит, еще для других останется. Даже рубить не нужно, знай себе таскай да в огонь подбрасывай. Нет, это дрова не нужно рубить, а ивропскую инквизицию стоит обязательно, с ней у оборотня старые счеты.

От ближайшего костерка отошел толстопузый барыг и, озираясь по сторонам, засеменил к лесу подпрыгивающей походкой. Наверное, приспичило. Странно, они обычно не стесняются подобных мелочей, а этот вот необычный попался. Кочевник был одет в привычные засаленные тряпки, а поверх них — кожаный панцирь с нашитыми бронзовыми бляхами. Явно не из богатых, те железо приклепывают, а тут из украшений только две полосы на плечах с фигурными завитушками, похожие на петли от ворот. Точно, они… вот полукруглые, напоминающие подковы ушки по воротнику шлепают! А на голове, прямо поверх медного шлема, красная шапка с собольей опушкой. Каков франт! Правда, шапка девичья, с колечками для височных подвесок.

Серый волк неслышной и невидимой тенью стелился за обладателем красной шапочки. Нет, вы неправильно поняли. Август вовсе не собирался подсматривать! Просто давал барыгу отойти подальше, чтобы даже тихое бульканье и хрипы из разорванной глотки не всполошили оставшихся у огня соратников. Вернее — подельников. Степняк долго не мог выбрать подходящее место — то вид плохой, то комары слишком кусачие. Эстет хренов! Наконец-то остановился, придирчиво ощупывая взглядом густые заросли, но все не приседал, чего-то ожидая.

До оборотня долетел звук приближающихся легких шагов. Женщина? Ну конечно, и молодая притом! Что это у них тут, любовное свидание? Фон Эшевальд смутился и совсем было собрался убежать, но сильнейшее любопытство пересилило. Во-первых, хотелось посмотреть на дуру, решившую попробовать экзотики, а во-вторых, хоть одним глазком глянуть — может, в этом кочевники будут на людей похожи?

А шаги все ближе. Вот чуть слышно похрустывает опавшая хвоя под тонкими подошвами изящных сапожек, деревенские бабы таких не носят. Да, точно городская, вот и подол едва-едва прикрывает колени по татинской моде. А в руках у черноволосой красавицы покачивалась плетеная корзиночка, из которой одуряюще пахнет свежеиспеченными пирожками.

В желудке у оборотня громко квакнуло, и пасть наполнилась вязкой слюной. Третьи сутки без нормальной еды — жирный барсук, восемь упитанных зайцев и уведенная у барыгов кобыла не считается. Это все всухомятку, на бегу, между делом. А человеческая половина организма требовала большего. А какой запах из корзинки… Ах, какой запах! Неужели эта кошелка собирается подкармливать толстобрюхого кочевника пирожками с мясом? И с капустой? И с грибами? И с вишней? Да за такое глумление над пищей — на костер, и то мало.

Август подобрался и затаил дыхание, готовясь к прыжку. Вот она, вожделенная корзина! Хрен тебе, а не пироги, красная шапочка. Прыгнуть не успел — толстяк тоже услышал шаги и выглянул из-за дерева. Странно, а морда вполне нормальная, если не принимать во внимание отвисшие щеки. Во всяком случае глаза не узкие, вообще круглые, как монетки. Да, действительно странный степняк.

— Гой еси, красавица! — вдруг по-росски выдал приветствие барыг.

Красавица раздраженно бросила корзинку на землю, и румяные пахучие пирожки, завернутые для сохранения тепла в расшитое полотенце, от удара вылетели и укатились в заросли папоротника. Более чуткий, чем у человека, слух смог бы различить среди пения птиц жадное чавканье проголодавшегося оборотня.

— Да пошел бы ты в задницу, Чечевикович! Что у тебя за важное дело, неужели принес долг моему отцу?

— Я сейчас не при деньгах, но…

— Оно и видно.

— Это временно, поверь. Мне пришлось бежать из Славеля быстро, спасаясь от ищеек самозванца, и я…

— И ты унес только свою глупую голову.

— Не только…

— Ладно. А теперь говори — для чего я тащилась в несусветную даль, пряталась от твоих новых хозяев и нюхала их вонючий дым?

— Они завоевали половину мира! — похвалился беглый славельский боярин.

— А чего им на месте не сидится? Шило в одном месте?

Вечкан Чечевикович не стал развивать дискуссию, только еще раз внимательно посмотрел по сторонам. Волк, поспешно заканчивающий трапезу, насторожил уши.

До чего ж удачно начинается карьера на новой должности! Ведь всего три дня назад оборотень возглавил только что созданную службу разведки и контрразведки, а уже натолкнулся на весьма перспективное дело. Правда, раскручивать его придется в гордом одиночестве, так как сотрудников в новой Конторе катастрофически не хватает. Их всего два — сам Август фон Эшевальд начальником, а первым и единственным заместителем — черт Глушата Преугрюмович.

Одному так одному… Оборотень вытер крошки с морды полотенцем и подполз поближе. Уф-ф-ф, кажется, ничего не пропустил.

— Как сумела выбраться из города? — спросил толстяк.

Красавица зло рассмеялась:

— Ну уж не твоими молитвами, Вечкан. И не на твоем почтовом голубе верхом. Я сказала стражам на воротах, что иду навестить свою больную бабушку, живущую на болоте с другой стороны леса.

— И они поверили?

— Конечно. Более того — даже объяснили, как лучше пройти мимо ваших дозоров.

— Откуда они знают?

— Не спрашивала. И вообще с ними долго не разговаривала, боялась заразиться простудной хворью. Там один стражник все кашлял и лицо платком закрывал. Но не в этом дело… Чего звал?

— Каган степняков предлагает неплохую сделку.

— Ах, он уже и каган? Давно ли?

— Разве это важно? Он велик — этого ли не достаточно?

— Зная тебя — нет. Когда вернешь долг моему отцу?

— Ну вот, опять ты за свое, — погрустнел Вечкан. — Деньги будут. Сегодня я простой воин, завтра десятник, а послезавтра… а послезавтра, может быть, поведу тумен, а то и два, на штурм богатого Кьявска. Чуешь перспективу? И это все будет, и горы золота будут, и власть… Если только выгорит одно маленькое дельце.

— Маленькое?

— Именно так, сущая мелочь!

— И что мы с этого будем иметь?

Глаза у беглого боярина заблестели:

— У твоего отца будет право беспошлинной торговли по всей Орде, от моря Студеного и до моря Желтого, что на самом краю Земли. Он будет первым скупать богатую добычу у воинов, дошедших до последнего моря. Вы озолотитесь! И это все за единственную услугу, — тут Вечкан Чечевикович замолчал и медленно потянул из-за пояса кривую саблю. — Нас кто-то подслушивает.

— Где?

— Вон там, в кустах. Только не спугни.

Девушка искоса глянула в указанную сторону — из зарослей торчал блестящий свиной пятачок.

— Чего страх наводишь? Обычный маленький кабанчик. — В подтверждение тут же послышалось задорное похрюкивание. — Убери саблю, не раздражай животину, а то бросится.

— А почему у него клыки на макушке? Я что, кабанов ни разу не видел? У них клыки в пасти должны быть, а тут как у диавола.

— Кумыс в башку ударил?

— Да не пил я его!

— Не ври! Почему тогда везде черти мерещатся? А ну дыхни!

…Глушата быстро сообразил, что явка провалена, и на карачках попятился назад, стараясь не шуметь. Внезапно его задница уперлась во что-то, а еще чуть погодя черт подскочил, едва сдерживая вопль.

— Ты что творишь, паразит блохастый? — прошипел рогоносец и вывернул голову назад в попытке разглядеть укушенное место. — Ты за что меня укусил?

— За афедрон, — объяснил оборотень, отплевываясь. — Извини, на инстинктах получилось. Чего тут делаешь?

— В засаде сижу.

— Нет, это я в засаде. Сижу себе спокойненько, за злоумышленниками наблюдаю, и вот на тебе… Прямо в нос корма чертячья тычется! Да я, может, из-за этого на целый год нюх потеряю. Кто будет производственную травму оплачивать?

Глушата не стал поддерживать щекотливую финансовую тему и перевел разговор:

— Видишь ту красавицу?

— Конечно вижу, — хмыкнул волк. — Она там одна. Или этого огузка тоже в красавцах числишь? Или виды имеешь? Учти, нетрадиционная ориентация у нас быстро излечивается — осиновым колом.

— В сердце?

— Зачем, они же не кровососы какие… По протоптанной дорожке.

— Не-е-е, я не из таких, я только из гастрономического интереса. Посмотри, какой толстый. И вкусный, наверное. Да, — спохватился черт, — о чем это мы? Точно, о красавице. Она мне еще у самых ворот подозрительной показалась. Вот скажи — какая дура попрется через лес к бабушке по доброй воле? Вот ты бы пошел?

— У меня нет бабушки!

— Вот! А к моей только посылают, сами никто…

— Тихо! — Оборотень выглянул и с досадой стукнул лапой о землю. — По-моему они уже разбегаются. Чертяка поганый, из-за тебя самое интересное пропустили.

— Брать нужно обоих, — посоветовал Глушата.

— Учить меня будешь, — проворчал фон Эшевальд. — Арестами заканчивать дело нужно, а не начинать. Давай, дуй за Вечканом, только без фокусов, а я за нашей красоткой прослежу. Встречаемся вечером в корчме «Три поросенка».

— А почему… а почему… — задохнулся от возмущения черт. — А почему это ты пойдешь за девушкой?

— Я начальник, — пояснил оборотень. — Поэтому все пряники должны быть поделены не поровну, а честно. Понял?

Рогоносец печально повесил пятачок, придумывая достойные возражения. Он всегда их находил, только природная сообразительность и обостренное чувство самосохранения не позволяли озвучить это вслух. А вот еще одна появилась — сказать?

— Слушай, Август, а чего нам в душной корчме весь вечер сидеть, чужие портянки нюхать? Давай лучше шашлычки на свежем воздухе организуем, а?

— Из Вечкана Чечевиковича? — догадался оборотень.

— Ага! Под водочку.

— Заманчиво, но нельзя.

— Это почему?

— Я же крещеный.

— И я.

— Да ты чо?

— Три дня уже как. Иначе на должность не утверждали — пятый пункт, говорят, подкачал.

Минут через двадцать Август, крадучись, мелкими перебежками и заметая следы хвостом, сопровождал красавицу шпионку. Хотя мог бы и не прятаться — девушка шла ровно, не оглядывалась, лишь время от времени запрокидывала голову, пытаясь разглядеть звонких жаворонков в выцветшем от полуденной жары небе.

Жара. Даже — жарища! И кто ее придумал? Поймать бы мерзавца да на несколько часов выставить на солнцепек с непокрытой головой. Август как можно шире распахнул пасть и высунул язык в тщетной попытке хоть немного остудиться. Да где там, это у обычных волков летом шерсть короткая и тонкая, с линялыми проплешинами, а тут… Вот она, расплата за красоту. И какой черт дернул оставить узел с одеждой в Алатыре? Нет, понятно, какой, но зачем послушался совета?

Черноволосая шпионка пробиралась к городу по широкой дуге, оврагами обходя видимые издалека дозоры кочевников. А где знаменитое — мышь не проскочит? Да тут слона можно протащить. Да что слона — были бы живы мамонты, и они промчались бы незамеченными в колонну по три. Обленились потрясатели вселенной, мух не ловят. А ведь стражи городские ворота даже настежь распахнули, соревнуясь в любезности перед девушкой.

Август слегка отстал и прошмыгнул в уже закрывающийся проход, едва не защемив хвост. И сразу замер, не отводя глаз от сверкнувших перед носом копейных наконечников.

— Коли волчару, Михалыч! — закричал кто-то из караульных.

— Я тебе дам, бля, коли! — Оборотень окутался прозрачным маревом и принял человеческий облик. — А в рыло?

И как раз в этот момент обернулась привлеченная шумом шпионка. Ого! Нет, даже — ОГОГО! Какой мужчина! Мечта! И совершенно голый. И у него… хм. Да соседка Мойра просто лопнет от зависти, когда узнает о пропущенном зрелище. Она же себе все усы выщиплет с досады! Ах, какой же он!.. А если?..

— Поймали лазутчика? А почему он без штанов?

Только караульные собрались открыть рты для ответа, как фон Эшевальд закричал, показывая пальцем вверх:

— Смотрите, кирпич по стене ползет! И еще один! Да там у них гнездо.

А когда стражи обнаружили обман и захотели нанести задержанному несколько уточняющих вопросов, перед воротами уже никого не было. Только хитро улыбалась внезапно растолстевшая вдвое черноглазка, а из-под ее подола почему-то выглядывали четыре ноги. Наваждение, не иначе. Или голову напекло. Проклятая жара!

…Глушате было значительно легче, даже не пришлось слишком уж маскироваться, с такой физиономией он вполне сошел за своего. А что, не все же в войске Пету-хана были узкоглазыми, всяких хватало. Только рога прикрыл лохматым малахаем — вылитый наемник из неведомой Шамбалы. Оттуда порой появлялись воины и более диковинного облика.

Проблемы появились немного позднее, когда черт преспокойно прошел почти половину вражеского лагеря, не упуская из виду спину бывшего славельского боярина. Уже и ханская юрта показалась вдалеке, как Глушата неожиданно нос к носу (пятачок к пятачку) столкнулся с собственным отражением. От удивления он отпрыгнул назад, осеняя себя крестным знамением. Отражение скопировало прыжок с преувеличенным испугом.

— Это что за хрень творится? — Черт недоуменно почесал за ухом.

Жест повторился, только с небольшим запозданием. Ага, вот оно чего! У всякого нормального черта рога небольшие и растут аккуратно на макушке, а у этого прямо изо лба лезут. Муфлон. Или джейран. Глушата еще раз почесался и плюнул под ноги. Конечно же, не себе.

— Ты кто такой, харя?

Незнакомец удивленно вытаращил глаза:

— Блюбардак кул дуды двебалды хрякоед? — Кажется, это был вопрос.

Но оскорбленный рогоносец не стал вдаваться в подробности, а ухватил двойника за ворот грязного халата:

— Ты кого хрякоедом обозвал, морда козлиная?

— Цулувай хренанны! — попытался оправдаться полузадушенный оппонент.

Такого не стерпел бы даже ангел. Разозленный Глушата профессионально ударил под дых, а когда иноземный бес согнулся в три погибели, добавил по затылку кулаком. Вражина упал пятаком в землю и жалобно заблеял:

— Требуха натрикутак. Моя твоя не понимай и бояться…

Видимо, педагогические таланты армейских дедушек берут свое начало в глубине веков — на обучение непонятливого было потрачено всего три минуты и двенадцать крепких затрещин. Замечательный способ.

— Не бей меня, господина! Моя слишком мелкая шайтана для кулак такой большой насяльника!

Черт не купился на грубую лесть и еще добавил по рогам. Потом подумал и закрепил вбитые знания промеж рогов. К его удивлению, добавочная порция знаний значительно поправила произношение мелкого шайтана, и в жалобных причитаниях явственно проступило знакомое славельское оканье. Глушата не стал более выслушивать вопли, просто ухватил бедолагу за шкирку и поволок в ближайший овражек. Многочисленные свидетели инцидента сопроводили обоих одобрительным ржанием. Вполне нормально, с их точки зрения, разумеется, что десятник или сотник проучил нерадивого воина и сейчас тащит в укромное место, чтобы справить противоестественную надобность в стороне от посторонних глаз. Или просто голову отрубить. А может, и то, и другое вместе, даже не обязательно именно в такой последовательности.

В овраге шайтан вжался спиной в крутой склон и молитвенно сложил руки на впалой груди:

— Не убивай меня, добрый господин.

— Я похож на добряка? Отвечай быстро! Имя, звание, номер части, фамилии командиров, расположение ракетных баз и дислокация стратегической авиации!

Бедолага сильно побледнел и закатил глаза:

— Я… я…

— Что я? — нахмурился Глушата. — Ты из бошецких земель будешь?

— Нет! — вздрогнул от обвинения восточный бес. — Просто я не знаю, что такое ракетная база.

— Ах, да… это все Базекины побасенки… Про подводные лодки и штаб тоже можешь ничего не рассказывать. Но в остальном давай по порядку и без моих наводящих вопросов. Жить хочешь?

Жить шайтан очень хотел, так что колоться начал моментально:

— О, мой господин, послушай печальную историю недостойного раба твоего о деяниях, случившихся в дивные времена, когда еще…

— Ты, придурок, давай без этой… как ее там… без пахлавы со шербетом, а то подташнивать начинает от подобных витиеватостей. Шахерезада доморощенная, твою за ногу!

— Господину известно мое недостойное высоких ушей имя? — Пленник расплылся в заискивающей улыбке.

— Я много чего знаю. — Черт сделал умное лицо. — Но тем не менее…

— Слушаю и повинуюсь, о величайший! Я простой шайтан из рода Цулувай Хренанны — хранителей сказок, преданий и историй, что уже несколько тысяч лет…

— Понятно — мышь архивная.

— Да, господин. Имя мое — Шахи Ерезад.

— Забавно.

— Это грустно, господин. За малое прегрешение и небольшую кляксу на послании к повелителю Шамбалы меня били бамбуковыми палками по копытам, накручивали хвост на раскаленную кочергу, а потом отправили сюда, сопровождать Пету-хана и описывать его победы.

— Ага, сняли бронь, и на фронт. И теперь прислуживаешь кочевникам? Ты, представитель древней цивилизации, и на побегушках у дикарей? Не понимаю…

— А что делать?

— Вредить, пакости устраивать, — пояснил Глушата. — Или ты не шайтан?

Восточный бес расплакался, шмыгая пятачком:

— Но я же ничего больше не умею. Вот если только…

— Ну? Договаривай.

— Чужой облик принять могу и держать не меньше месяца.

— Любой? И Вечкана?

— А кто это такой?

— Есть одна сволочь, пойдем, покажу. Заодно и первое задание получишь. Ты же хочешь стать настоящим вольным чертом на службе князя Николая?

— Конечно! — обрадовался шайтан. — Если кормить будут. А можно я этого Вечкана потом съем?

— Оголодал? — Глушата скептически осмотрел тощую фигуру архивного беса и великодушно разрешил: — Да кушай на здоровье, жалко, что ли?

 

Глава 21

С вывески корчмы посетителям мило улыбались нарисованные в натуральную величину три аппетитно зажаренных поросенка. Талант неизвестного художника был очевиден, но он слишком уж буквально понял название фирменного блюда заведения — «поросенок с хреном». А может быть, именно из-за этого кухня старого Акакия пользовалась в Алатыре определенной популярностью у мужской части населения. Вечерами многие не отказывали себе в удовольствии пропустить чарочку-другую в обществе приличных людей или нелюдей. Правда, из последних сегодня присутствовали только прибывшие инкогнито черт и оборотень — остальные либо ушли добровольцами в действующую армию, либо сидели по домам, опасаясь редких попыток степняков забрасывать через стены зажигательные стрелы.

Глушата появился поздно утром и сразу поспешил за столик к оборотню, приветливо махавшему рукой. Перед Августом громоздилась груда костей, из которой сиротливо торчали недогрызенные ножки.

— Ты как насчет пожрать? Или дальних родственников в пищу не употребляешь? — Фон Эшевальд смахнул на пол объедки и благодушно кивнул на них местным собакам. Те вежливо покачали головами, но приближаться опасались — чувствовали мощный волчий дух. — Уважают, заразы. Где шлялся столько времени? Я чуть было с голоду лапы не протянул.

— Заметно, — согласился черт и уселся напротив.

— Серьезно спрашиваю.

— Потом объясню. Да и время выжидал — зачем народ пугать?

— А сейчас?

— Сейчас совсем другое дело. Посмотри на эти добрые и открытые лица.

— Это точно, уже похмелились, а то бы гонять начали, приняв за галлюцинацию.

— С какой стати? Гоняют зеленых и маленьких, а я большой и черный. К тому же из меня настолько реальная галлюцинация, что могу в рыло заехать. — Глушата подмигнул ближайшему соседу. Тот испуганно икнул и поспешил к выходу, оставив на столе несколько мелких монет.

— Чего людей пугаешь? — укорил Август.

— Из вредности — натура прет.

— Понятно, давай, докладывай.

— Сначала пожрать. — Черт поискал взглядом хозяина корчмы. — Эй, почтеннейший, тут бараны имеются?

Старый Акакий подошел, вытирая о передник мокрые руки, и, наклонившись к уху, доверительно сообщил:

— Вам молоденького или постарше? Знаете, мой сосед хоть и в годах, но вполне себе в теле. Прикажете позвать?

— Э-э-э…

— Не беспокойтесь — натуральный баран, тупее Амвросия во всем городе никого не найти. Вы таки его живьем скушаете или приготовить? Могу пожарить на конопляном масле.

— Не-е-е… — растерялся Глушата. — Мне бы обычного, травоядного.

— Ягненочка?

— Двух.

— Это мы мигом! — Акакий бросился прочь, но буквально сразу же появился снова, но уже во главе процессии из трех поварят. Двое несли большие деревянные подносы, а у третьего в руках позвякивала содержимым объемистая корзина. — За счет заведения!

Черт с недоверием посмотрел на хозяина корчмы и полез в карман жилетки за кошельком.

— Что вы, что вы?! — почти испугался корчмарь. — Как же я могу взять деньги с такого гостя, почти родственника? Таки это мне придется доплатить за удовольствие лицезреть вашу персону. И ни за что не уговаривайте! И как потом смотреть в глаза дочери, когда она узнает о моем насквозь неблагородном поступке?

Глушата в недоумении посмотрел на Августа:

— Слушай, он точно не больной?

Оборотень неопределенно пожал плечами и смущенно опустил взгляд. Акакий же ораторствовал не переставая:

— Так что даже не напоминайте про восемь, а если считать с вином, то и все двенадцать серпянок.

— С чего такая невиданная щедрость? С других деньги тоже не берешь?

— Как это не беру? — искренне удивился хозяин. — Разве можно обижать странными обвинениями бедного старика? Вот эти самые ягнятки неоднократно пытались разорить меня непомерными аппетитами, и только появление лучшего друга моего горячо любимого зятя спасло несчастного Акакия от нищеты и позорной смерти под забором. Разве можно великое благодеяние сравнить с какими-то пятнадцатью, нет, восемнадцатью монетами, если считать вино?

Корчмарь даже слезу пустил, бия себя кулаком во впалую грудь одной рукой, а другой ловко откупоривая бутылку. Повисло тягостное молчание, прерываемое бульканьем, которое первым нарушил Глушата:

— Не, я чего-то не понял… какой еще друг горячо любимого зятя? Август?

— Так это… — пробормотал оборотень. — Помнишь вчерашнюю красавицу?

— Шпионку? — уточнил черт.

— Она не такая! — фон Эшевальд стукнул кулаком по столу. — И я требую… хм… да! Короче, такое дело вот… как честный человек, бывший барон и настоящий боярин…

— Ага, — Глушата прищурил один глаз. — Таки да?

— Ну… и… вот! Знакомься — это ее родной папа.

— Да ты чо?

— А чо такого? Любовь с ней, а не с ним. Так что кушай бесплатно, в счет приданого пойдет.

— Давайте забудем про какие-то жалкие сорок серебряных серпянок, — жалобно протянул хозяин корчмы. — В них ли дело?

— Действительно, — согласился рогоносец. — Только какое отношение имеет любовь к нашей работе?

— Самое непосредственное, — заверил оборотень. — Сейчас расскажу.

Оказалось, что контрразведчики невзначай натолкнулись на целый заговор, во главе которого стоял местный резидент ордена Бафомета, он же по совместительству сосед корчмаря, румийский купец Амвросий. Хитрый грекос рассчитывал, что Вечкан, задолжавший в свое время Акакию немалую сумму, сможет подвигнуть последнего… Нет, даже не подвигнуть, а совратить обещаниями будущих благ на банальное предательство. Требовалось всего лишь указать тайный ход, через который ушлый хозяин доставлял в осажденный город свежие продукты, а остальное уже дело техники. Барыги ночью проникнут в город, перережут охрану на воротах и откроют их в нужный момент.

Судя по виноватому виду Акакия, так бы оно и произошло, не вмешайся в его судьбу счастливый случай в лице оборотня. Так уж получилось, что Август, спрятавшийся под подолом его дочери, вдруг почувствовал… нет, ощутил… Впрочем, какая разница! И наутро растроганный отец не решился противиться выбору единственной наследницы, особенно после того, как проведал о высокой должности фон Эшевальда. Благородное происхождение роли не играло, поскольку у жениха оно было с рождения, а у невесты вполне компенсировалось приданым и будущим наследством.

— Так что не говорите мне за те сорок четыре монеты, — напомнил корчмарь.

— Восемь, — уточнил Глушата. — Вино я еще не пил.

— Таки не буду спорить, — согласился корчмарь. — Можете не отдавать эти десять монет. Но я точно знаю, что Амвросий купит косточки с вашего стола не меньше чем за сотню крестовиков.

— Сколько? — не поверил черт. — Вот это деньжищи! И зачем ему мои кости?

— Ваши не надобны, во всяком случае, не сейчас. А вот над объедками будут проведены сложнейшие колдовские процедуры с мерзкими плясками и попсовыми песнями, дабы подчинить вас своей власти. Еще вчера просил, как только узнал о приезде в город…

— От кого? Да какая разница, все равно — бред!

— Я это знаю, вы это знаете, Август это знает… Но согласитесь, к чему загружать покупателя совершенно не нужной ему информацией?

— Тебя побьют, — выдал прогноз на ближайшее будущее оборотень.

— За что? За предельную честность? При продаже заклинания я сразу предупредил… Кстати, не желаете копию недорого? Так вот, при чтении заклинания нельзя ругаться, зевать, клевать носом, ворчать, пыхтеть и прочее. А самое главное — нельзя прерываться!

— И чего такого? — недоуменно спросил Глушата.

— Да видел я это заклинание, — пояснил фон Эшевальд. — Двенадцать листов мелкими иероглифами — завещание катайского императора Фу-Чу из династии Шунь в подлиннике. И с дарственной надписью автора.

— Не жалко раритет?

— За такие деньги? Да моя Фира за ночь еще три штуки нарисует. Если время останется, — ответил оборотень и покраснел.

— Жулики вы оба, — справедливо заметил черт. — Но я в доле?

Август сопоставил в уме здоровый аппетит друга, возможную прибыль и согласился.

Там же. Вечер следующего дня

Уже далеко за полночь в той же самой корчме собрался альтернативный совет обороны города. Из чувства здоровой конкуренции между ведомствами армейцев на него решили не приглашать и вообще провести операцию в глубокой тайне. Знают двое — знает и свинья. Так выразился оборотень, и поэтому в уединенном кабинетике присутствовали четверо. Корчмарь с дочерью, Эсфирией Акакиевной, собрали поздний ужин, но, кроме только что вернувшегося из вражеского лагеря Глушаты, к еде никто не притронулся. Рогоносец же скромно примостился во главе стола и сметал с него все, до чего дотягивались длинные руки.

Тихо кашлянув для привлечения внимания, Август фон Эшевальд коротко доложил обстановку:

— Итак, что мы имеем… Сегодня под утро наши противники решительно и бесповоротно идут на штурм. Эй, обжора, у тебя точно все готово? Шайтан этот не подведет?

Глушата энергично помотал головой, не раскрывая набитого рта. Ну неужели нельзя обойтись без глупых вопросов? И так устал как собака, бегая несколько раз из города в стан степняков, а тут еще поесть нормально не дают. Зря, наверное, отказался от шашлыков, предложенных восточным бесом. Весьма неплохо выглядели и пахли, хотя в костре догорала знакомая красная шапочка бывшего боярина Вечкана, воняя не меньше самого шайтана. Правда под черный кумыс могли бы и не пойти.

— Нормально он справится, не переживай, — черт прожевал остатки запеченного на углях барашка и с сомнением посмотрел на полное блюдо пирожков. — Куда на фиг денется?

— Доверяешь?

— Нисколько.

Вот о чем Глушата совершенно не беспокоился, так это о лояльности Шаха Ерезада — сам лично закрепил на нем пояс верности, состоящий из бурдюка со святой водой, ходиков с чугунным утюгом вместо гири и пары хитрых проволочных конструкций. Они должны были обозначать дистанционные взрыватели, и хотя таковыми не являлись, но должное впечатление произвели. К тому же для пущего контроля проследил за тем, чтобы шайтан наизусть заучил текст передаваемого Пету-хану сообщения. И сопроводил до юрты правителя.

Планировалось, что барыги будут пробираться одновременно в четырех местах — Акакий не стал жадничать и сообщил будущему зятю о наличии подземных ходов собратьев по ремеслу, которыми и сам порой пользовался втайне от их хозяев. Вышеозначенные собратья, они же конкуренты, сидели сейчас под домашним арестом, а набранные втихаря бригады каменщиков заканчивали некоторую модернизацию подземелий. Срамота и народное творчество, конечно, но одно мероприятие свежая кладка должна выдержать, а других больше не ожидалось.

— Кто поведет лазутчиков, не говорили? — уточнил Август.

— Какая разница? — отмахнулся Глушата. — Чай Пету-хан не сам под землю полезет.

— А хорошо бы.

— Да уж… Ну ничо, там его родственников целая куча будет — Манга, Байдар, Кардан и Бастырь. Братья двоюродные.

— До чего же имена поганые! — плюнул корчмарь.

— А чего ты хотел от дикарей, Акакий Хиппогрифоньтьевич? — Фон Эшевальд на мгновение оторвал взгляд от плана города. — Там слишком много народу живет, чтобы на всех человеческих имен хватило.

— Оно и верно, — согласился оборотнев тесть. — И вы-таки не представляете, как тяжело мне было от них принимать тот поганый мешок с золотом. Просто себя пересиливал, так брать не хотелось.

— Поосторожней в высказываниях! — Черт мельком глянул на кучу монет, небрежно вываленную в углу. — Это же я его принес.

— Таки-да! Только из уважения к вам, Глушата Преугрюмович, и взял.

— Ладно, потом поделим! Закончили! — прикрикнул Август. — Фирочка, дорогая моя, достань из подвала еще дюжину гишпанийского, нам тут долго сидеть придется.

Тремя часами позднее

Великий властелин барыгской Орды Пету-хан аэп Обраэм бухты Алексун сегодня сам вышел провожать отборные отряды, назначенные для тайного проникновения в непокорную крепость длинноносых шайтанов. Не совсем сам вышел — его вынесли на белой кошме шестеро здоровенных носильщиков, и хан произнес торжественную речь, постукивая в такт словам золоченой плетью по сапогу. Почетную должность сапога занимал старый нойон Абер-ад-дин, на лысине которого яркими красками был нарисован отпечаток ноги повелителя.

— Воины мои! — обычный фальцет Пету-хана поднялся до немыслимых высот. — Назад дороги нет! Мы не покроем позором тень великого предка, завещавшего дойти до последнего моря! Только вперед! Нас ждут великие победы и великая добыча, путь к которым идет через этот жалкий городишко! Богатые страны лягут пылью под копыта наших коней, мы разорим вражеские жилища, убьем их баранов, овладеем их несметными стадами. Три раза овладеем! Э-э-э… я хотел сказать, что юные девственницы станут украшением наших шатров, и каждый сможет вытирать жирные руки об их длинные светлые волосы! Так окуем же чужим золотом мечи нашей доблести!

Речь была воспринята со сдержанным восторгом — бурные выражения чувств у барыгов не приветствовались. Лишь немногие военачальники, преимущественно двоюродные братья, знавшие Пету-хана достаточно близко, промолчали, пряча усмешки в жидких усах. Уж не повелителю Орды, известному мужским бессилием, упоминать о юных девственницах. Хотя… в его гареме любая будет в гораздо большей безопасности, чем в родительской юрте под присмотром строгого отца и старших братьев. И зачем только таскает за собой целых двенадцать кибиток, полных этими сонными, толстыми, вечно что-то жующими созданиями? Может быть, чтобы другим не достались? Да никто и не позарится — внук Божественного Потрясателя Вселенной, имя которого запретно, выбирает настолько страшных, что хочется бежать от них, ухватившись покрепче за стремя товарища. Оттого и зовут ханских наложниц стремными девками.

Посчитав миссию по воодушевлению воинов законченной, повелитель вяло махнул носильщикам, и те, осторожно ступая, отнесли драгоценную ношу в юрту. Там его с поклонами встретил вечно улыбающийся шаман, присланный благодетелями из страны на берегу последнего моря — тощий, в черном бесформенном балахоне с веревкой вместо пояса, и с выбритой на затылке плешью. Проклятый обманщик! Ведь именно он утверждал, что у руссов слишком мягкие для меча руки и победа сама упадет в подставленные вовремя ладони. И где оно, то время? Злой городок и не думает сдаваться оружию, пришлось отправлять на приступ груженного золотом осла.

Золото… шайтанское золото… Конечно, оно помогло в борьбе за ханскую кошму, усесться на которую удалось прямо перед носом менее расторопных соперников, но никакое богатство не смоет позор поражения. А как иначе назвать долгую осаду крепости с труднопроизносимым названием Алатырь? Глорхи-нойон наверняка уже захватил обе вражеские столицы и сейчас посмеивается над собственным повелителем, неспособным приманить прихотливую и ветреную удачу. Скорее всего, так оно и есть, не зря же хитрый одноглазый багатур так и не прислал ни одного гонца. Добычу, небось, захапал, старая скотина, а про хана совсем позабыл. А если и вспомнит, то только с сожалением, что придется делиться.

Золото… опять это золото… За него приходится покупать верность полководцев, мудрость лекарей, обещавших вернуть мужскую силу, храбрость воинов… Просто утекает сквозь пальцы, а потому приходится улыбаться черному шаману в ответ, стискивать зубы и делать вид, будто выполняешь все его пожелания. Но в самом ближайшем будущем придется обязательно намотать на шеи этих благодетелей их собственные кишки. Потом… а пока цели Орды и Ордена совпадают.

— Не угодно ли повелителю услышать последние новости? — опять почтительно склонился черный шаман.

— Последняя? — моментально вскипел хан. — Ты мне пророчишь скорую смерть?

— Прости, великий!

«Я подарю негодяю медленную смерть», — решил Пету-хан и откинулся на подушки.

— Говори.

— Наш Великий Магистр шлет тебе привет и пожелания благополучия.

— И это все?

— Да, повелитель!

Владыка барыгов нахмурился — слова, опять одни слова. Да и тех становится все меньше. А нужно золото — много золота и серебра. Проклятье… война, которая обычно кормит себя сама, сейчас пожирает все, до чего может дотянуться. Казна пуста, хотя еще недавно буквально ломилась от несметных сокровищ, захваченных в Хабаре, Коканде и Бабиллее; даже простые воины могли пить кумыс из драгоценных чаш, а рабыни сравнялись по стоимости со старым облезлым верблюдом. Но ничего, уже половина мира лежит под копытами его коней, а скоро и закатные страны содрогнутся от тяжелой поступи не знающих страха туменов. Содрогнутся… или уже начали?

Земля под ногами Пету-хана тяжко застонала и заходила ходуном, будто там, в глубине, вскрикнул и заворочался неведомый великан. А потом небо обрушилось на юрту, смешав яркие звезды с грязью и кровью. Сквозь громадную прореху в войлочной стенке ворвался свежий ночной ветерок, раздувая льющееся из упавшей на спину повелителя лампы горящее масло. Только хан уже ничего не чувствовал — с бесформенным месивом вместо головы вообще трудно что-то почувствовать.

Немного позднее. Алатырь

— Бля, что это было? — Годзилка почесал набитую упавшим бревном шишку на макушке и принялся выбираться из-под развалин рухнувшей башни. — Нас атакуют?

— Не кричи, а? — Никифор сидел под чудом уцелевшим столом и покачивался, обхватив руками контуженую голову. — Сейчас башка взорвется к чертям собачьим.

— Чертям? — переспросил Змей Горыныч и заорал, не обращая внимания на страдания полковника. — Глушата! Кто видел Глушату? Я убью эту сволочь!

Тем временем упомянутый рогоносец растерянно метался по городу, пытаясь хотя бы примерно оценить масштабы устроенного разгрома. Во-первых, отсутствовали стены, сползшие в ров, и лишь кое-где торчал из земли покосившийся частокол. Еще уцелела церковь архангела Гавриила, единственное в Алатыре каменное строение, а дома мирных жителей и немногочисленные общественные здания пребывали в живописном беспорядке: съехавшие набок крыши, выбитые окна, совсем недавно блестевшие дорогущими новомодными стеклами. Ну а во-вторых… да много чего было во-вторых, и черт заранее хватался за сердце, представляя размеры будущих компенсаций.

И нельзя было сказать, что их с оборотнем хитроумный план не удался. Еще как удался — забитые взрывчаткой тайные ходы сработали, как гигантские пушки, выстрелив одновременно по вражескому лагерю ошметками пробравшихся в подземелья барыгов, камнями, всевозможным хламом, включая несколько дюжин пустых бутылок из-под гишпанийского. Вот только с зарядом, скорее всего, несколько переборщили. А все Август, решивший покрасоваться перед невестой! Кашу, мол, маслом не испортишь, говорил. Ага, каши там как раз и не было.

Не выдержала свежая кладка подземных камор, правда, каменщики об этом и предупреждали. Да, жалко, конечно, что не удастся разделить вину с ними, как бы этого ни хотелось, — грех, однако. Черт не так чтобы очень боялся грехов, наоборот, они сопутствовали и составляли цель всей его сознательной жизни, но нынешнее положение обязывало быть предельно честным со своими. С чужими — необязательно.

Грустные размышления Глушаты Преугрюмовича прервал негромкий голос из развалин бывшей корчмы «Три поросенка»:

— Насяльника… насяльника… Барыги уходят от города.

Черт ухватил Шаха Ерезада за ворот обгоревшего халата и выдернул из провала подземного хода:

— Куда уходят?

— Не знаю, господин. Совсем-совсем уходят!

 

Глава 22

Две недели спустя. Берег реки Лады

За тонкой стенкой походного шатра опять послышались громкие голоса и лязг оружия — охрана снова кого-то не пропускала. Не то чтобы им было жалко или из вредности ограничивали доступ народа к своему князю, просто меру надобно знать. А то прутся в любое время дня и ночи, особенно ночи, днем, видите ли, не хотят отвлекать государя от важных государственных дел. А то, что он которую неделю выспаться нормально не может, так это всем по фигу. Не всем, конечно, вот охрана за покоем присматривает.

Шум разбудил не только Николая — на кровати, стоящей у противоположной стороны шатра, высунула нос из-под одеяла любопытная русалка:

— Это к нам?

— А ты здесь при чем? — удивился Шмелёв. — Если кого-то и не пускают, так это ко мне.

— А я?

— А ты спи. Все приличные русалки должны днем спать.

— Так ночь же…

— А по ночам хороводы водить под луной. Да, именно хороводы, а не пытаться пролезть в чужую постель.

— Буду неприличной! — заупрямилась Яна. — А постель я хотела согреть.

— Летом?

— Ну и что?

Русалка решила больше не спорить — молча подошла и присела на самый краешек княжеской кровати. Посидела, помолчала и, решительно выдохнув, забралась целиком, положив голову Николаю на грудь. Сквозь тонкую шелковую сорочку явственно чувствовалось бешено стучащее девичье сердце. Причем его удары отдавались у Шмелёва где-то в районе печени. Рука сама машинально погладила длинные волосы, разметавшиеся на половину походного ложа. Яна тихонько всхлипнула, прижалась сильнее и подвинулась повыше, пытаясь найти в темноте губы любимого человека.

— Стоп-стоп-стоп! — Коля безуспешно боролся с искушением. — И не надейся!

— Почему?

— Да пох… Ой! — спохватился Шмелёв — таких намеков он делать не собирался. — Я женатый человек. И однолюб. Понятно?

— А те девки в Татинце или купчиха из Славеля? Они что, не считаются?

— Конечно, нет. Там другое, понимаешь?

— Умом понимаю. — Русалка кивнула, и князю на грудь упало несколько холодных слезинок. — Но сердцу не прикажешь.

— Зубы вот не надо заговаривать. Еще народную мудрость про злую любовь с козлами припомни.

— И не думала даже.

— Никогда?

— Что никогда?

— Не думала?

— Это про козлов не думала. Я же тебя люблю, а не их.

— Замечательно. А мне что делать теперь?

— Ничего! Я сама все сделаю, — Яна сразу перестала всхлипывать. — Ты только не мешай и не сопротивляйся.

— А по ушам?

— За что?

— За провокации.

— Это не провокации. Я, можно сказать, об укреплении государства забочусь. Ну сам рассуди — ведь ты же не будешь править вечно? Да, конечно, бессмертие штука такая… Но может же просто надоесть? Знаю, что ответишь — Родине, мол, готов служить вечно. А если захочешь вернуться в свой мир? Помнишь, тот ангел говорил, что это можно сделать в любой момент?

— Помню, только не знаю, как.

— А если узнаешь? Так что не спорь — богоугодное дело не будет считаться супружеской изменой. Ты погляди на это с другой стороны!

— Ха, погляди… В такой-то темноте? Хотя на ощупь очень даже…

— Не в этом смысле, образно говорю. Нет, руки не надо убирать! У нас все честно получится — я буду любить тебя, а ты будешь любить Родину.

— А если не наследник, а наследница?

— Попробуем еще раз. И не один. Разве мы куда-то торопимся?

Коля только улыбнулся в ответ на такую постановку вопроса. Да на самом деле… да гори оно все синим пламенем! И… и… и кто придумал эти длинные, до пят, сорочки? В них же запутаешься!

…Утром Николай выбрался из-под одеяла и сплюнул прямо на пол, застеленный мягкими туранскими коврами. Фу, гадость! Надоело укрываться на ночь звериными шкурами. Пусть даже и собольими, как по рангу положено. Постоянно шерсть во рту, будто не князь спал, а медведь какой. И кстати, зачем они лапу зимой сосут? Она же волосатая и невкусная? Да, вот перекусить сейчас совсем бы не помешало.

— Не спится в такую рань? — Рядом блеснули зеленые русалочьи глаза.

Яна смотрела немного испуганно и настороженно. Шмелёв правильно понял ее замешательство:

— Не переживай, я ни о чем не жалею. Лишь бы ты сама…

— Я? Никогда и ни за что.

— А чего тогда покраснела?

Русалка прижала ладони к горящим щекам:

— Что, правда?

— Князю, то есть мне, нужно верить на слово. Глянь в зеркало.

Своему князю Яна, конечно, поверила, а вот самой себе, очевидно, нет. Она вскочила с постели и бросилась к зеркалу. Коля деликатно отвернулся.

— Нет, ты посмотри… На самом деле румянец!

— Да вижу я. Успокойся.

— Чего видишь? Ты же спиной ко мне сидишь.

Русалка повернула голову и обнаружила Шмелёва внимательно изучающим надраенные пластины собственного парадного доспеха. А в просочившемся сквозь полотняные стенки свете в них отражалась…

— Ой, чего подсматриваешь?

— Сама попросила.

— Только на щеки.

— Что, кроме них, и показать нечего? По моему мнению, и остальное очень даже ничего.

— Дурак! — Яна вернулась и повалила Николая на постель. — Я стала человеком!

— Да ну? — Шмелёв отбивался с видимой неохотой, провоцирующей русалку на более решительные действия. — А раньше? Что-то сегодня ночью не заметил ничего нечеловеческого.

— Не понимаешь… Горячая кровь… Я — человек!

— Конечно, — согласился Коля. — Теперь тебя комары будут кусать. Вот сюда… и сюда… а тут вообще загрызут.

— Убери руки, охальник. Нет, не убирай… и…

Там же. Два часа спустя

— Ну что же ты ничего не ешь? — Яна с тревогой заглянула в глаза любимого. — Только что с таким аппетитом завтрак планировали…

Николай молча положил обратно на тарелку так и не разделанного рака — дань русалочьим гастрономическим пристрастиям. Уже не первый раз замечал у себя подобное — как только запах еды начинает вызывать отвращение, так сразу жди вестей. Вот разве что еще не научился различать, насколько они поганые. То, что плохие, это однозначно, но вот степень их поганости… Над этим еще предстоит поработать. Подобное случалось совсем недавно, перед сообщением о паническом и незапланированном бегстве Орды от стен Алатыря, и потом, неделю назад, когда барыгов все же удалось перехватить на южной дороге, но на поле боя осталась чуть не четверть татинской армии. И вот сейчас.

Послышался вежливый стук в закрепленный у входа щит, и голос неизменного Ромы Кутузова сообщил через стенку шатра:

— Государь, к тебе Патриарх.

— Так пусть заходит, чего орать-то.

Тут же откинулся полог, и появившийся на пороге Савва осенил Николая и Яну широким крестом:

— Мир да любовь дому сему.

— Ага, — согласился Шмелёв. — Присаживайся.

Предстоятель не стал чиниться и прошел за стол, где сразу же налил себе полный стакан «Годзилковой особой». Выпил единым духом и крякнул довольно, вытирая губы рукавом походной рясы.

— Петрович, с утра?

— То грех малый, отмолю, — отмахнулся Савва и потянулся за куском истекающего янтарным жиром балыка.

Коля пожал плечами — отмолит так отмолит, его дело. Лишь бы это не помешало сегодня же вечером провести торжественное венчание. Именно так, сразу после победы и в окружении воодушевленной армии, которой еще долго вылавливать по лесам недобитков. Пусть хоть праздник у людей будет.

Узаконить свои отношения с Яной Шмелёв решил только что, едва увидел Патриарха. Его будущие дети не будут байстрюками или этими… как их там… бастардами. И двоеженством это считаться не будет, ведь мир другой! А любовь… А кто сказал, что ее нет? Пусть немного не такая, более спокойная и рассудительная, но именно она.

— Так что за новости у тебя, Петрович?

— У меня? Это, скорее, у тебя новости, Николай Васильевич.

— Да?

— Да-да, именно. Гости приехали. Может быть, слышал, как среди ночи ломились? Охрана еле-еле пинками прогнала.

— Опять посольство?

— Ну…

— Откуда на этот раз? Уж не Царьград ли мира запросил?

— Не-а, не угадал. Из Кьявска прибыли.

— Князюшка ихний чего-то хочет?

— Хуже, — вздохнул Савва. — Сама Верховная Рада заявилась.

В княжеской памяти что-то щелкнуло, и перед глазами всплыла давняя-предавняя картинка из телевизионного выпуска новостей.

— Верховная Рада? Как же, помню — оранжевые палатки на Майдане, бабка Параска с пузырем самогона, рябого мужика еще салом отравили, бледная девка с хлебобулочным изделием на голове… Да, еще постоянный мордобой из-за микрофонов на заседаниях. Так она что, в полном составе сюда пожаловала?

Патриарх не торопился с ответом, придвинув к себе большое блюдо с вареными раками:

— Ох и умаялся… Так чего ты спрашивал? Про состав? Тут ничего сказать не могу, а вот с полнотой, княже, угадал — пудов на двадцать потянет. И это не считая микрофонов — хоть и прячет, но оттопыриваются зело преизрядно.

— Что оттопыривается?

— Да микрофоны же! Ох, и здоровы!

— У кого?

— У нее, у Верховной Рады.

Тут Шмелёв окончательно запутался:

— Погоди, Петрович, ты вообще о чем рассказываешь?

— Как это о чем? — удивился Савва. — Ты разве не держишь руку на пульсе современной политики?

Николай вспомнил, где последнее время держал руку, причем не одну, а обе, и немного смутился. Яна же покраснела и закашлялась. Но отче не обратил внимания на некоторую заминку и пояснил, что Верховная Рада — это человек. Более того — она бывшая жена бывшего кьявского князя, придушившая муженька подушкой, перетопившая своих бояр в Данупре в почти полном составе и присвоившая себе титул Верховной. А Рада — имя. Рада Ашотовна Сарумян.

— Ни хрена себе! — удивился Шмелёв. — И чего она от нас хочет?

— Замуж.

— За кого?

— Ну не за меня же? Староват буду — старше ее года на полтора.

— А тебе сколько?

— На Покров восьмой десяток пошел.

— А ей, значит… Погоди, уж не хочешь ли сказать…

— Ага, за тебя замуж.

Яна резко встала, чуть не опрокинув стол, и решительно пошла к постели, где достала из-под подушки револьвер. Вполне профессионально откинула барабан, проверяя наличие патронов, и попыталась засунуть его за пояс. Вот только поясов у ночных сорочек не предусмотрено, и огнестрел упал на пол, перевернулся несколько раз и остался лежать у ног Патриарха. Савва с кряхтением нагнулся, и опасное оружие перекочевало в карман его рясы.

— Отдай огнестрел, Петрович, — попросила русалка, сверкая глазами.

— Обязательно отдам. Только скажи, девонька, куда же ты направляешься?

— Пойду, пристрелю гадину.

— Так ведь грех.

— Ну и что? — заупрямилась Яна. — А то, что не девонька, это не грех?

Савва Петрович перевел взгляд на Николая. Тот только руками развел, дело, мол, житейское.

— Так звать эту Раду сюда?

— Ну ее на хрен! — ответил Шмелёв. — Яночка, успокойся, я образно… Лучше Лешакова ко мне пришлите — поговорить кое о чем нужно.

Утро следующего дня

Степной орел, неведомо как залетевший в эти края, старательно выписывал круги над лесами и полями в поисках хоть чего-нибудь съедобного. Да где уж там — которую неделю по всей округе бегает туда-сюда огромное войско, распугивая возможную поживу. Так от голодухи можно и клюв отбросить. Даже сусликом, и тем не полакомишься — давеча пытался одного закогтить неподалеку от полуразрушенного города, так насилу сам жив остался. Отбивался сусел до того злобно, что пришлось уносить крылья. Оставив в зубах обидчика половину перьев из хвоста.

А что там вдалеке поблескивает? Спасите наши души — опять он! Орел заполошно, почти как воробушек, замахал крыльями и спикировал к безопасной земле, от греха подальше. Мимо на большой скорости пронесся мелкий цветочный эльф с большим мешком за спиной и не обратил на бесхвостую птицу никакого внимания. Почтовый курьер, причем с большими полномочиями. Уж лучше на Медузу Горгону напороться, чем у такого на пути встать. Исход встречи все равно одинаковый, но во втором случае менее продолжительный и болезненный.

Только почтальон не отвлекался на мелочи — с лихим свистом закладывая виражи, он шел на бреющем в складках местности, иногда из чистого хулиганства залетая на средину реки. А чего? Чай эльф не птица, почему бы ему не долететь до средины реки?

А вот и город показался, не такой уж разрушенный, как померещилось полухвостому орлу. Вот стены белеют новыми бревнами, и над всем этим витает восхитительный запах свежей стружки. Курьер облетел вокруг, оценивая масштабы ведущихся работ, перемахнул через частокол внутрь и приземлился у корчмы «Три поросенка», на этот раз кирпичной, но пока еще одноэтажной. Крыши тоже не было, только торчала сверху голова что-то жующего Змея Горыныча.

Внутри оборотень с чертом изучали какой-то чертеж, а Годзилка с высоты своего роста давал советы. Август фон Эшевальд поднял голову:

— А, гонец… Донос на гетмана-злодея?

— На кого?

— Это потом поймешь. Давай сюда бумагу. — Начальник разведки и контрразведки развернул свиток, вчитался и удивленно присвистнул.

— Чего там? — Глушата с любопытством сунул пятачок в письмо.

— Давай вслух, — попросил Змей.

— Не могу, сам читай. — Оборотень сунул бумагу черту. — Приказ от князя.

— Ага… чо у нас тут? — Рогоносец водил когтем по тексту. — Не мешкая, следовать к Кьявску и взять его под высокую руку… титулы пропустим… так… разбить войско хунгарийского короля, заключить договор о добровольном присоединении Галисии… На хрен они нам сдались, а? Построить флот… блокировать Царьград с моря… Они там чего, пьяные писали? Так… купить или отнять у сарацинов Палестину… Годзил, тебе нужна Палестина?

— Данунах! — глубокомысленно заметил Горыныч. — Я бы Хлынов купил — там моя родина.

— Бля, а нам чего делать?

— А у вас попадалово, ребята. Встряли вы конкретно. Чиста конкретна!

— Ты чего уши развесил? — Август вдруг решил сорвать злость на курьере. — Подслушиваешь?

— Никак нет! — Эльф вытянулся в струнку. — Жду дальнейших распоряжений.

— Каких?

— Любых. Или указаний.

— Указания ему подавай, — проворчал оборотень. — Лучше расскажи, на фига нам в Кьявск переться, под высокую руку его брать? Там что, своего князя нету? А то одичали мы тут без свежих новостей.

Эльф со всеми подробностями и с удовольствием прочел лекцию о политической обстановке, иногда малость привирая и переходя на представление в лицах:

— …А потом появился Хведор Лешаков, и Верховная Рада помре.

— Прибил бабенку? Да оно и правильно.

— Не-е-е, она сама померла. Князь-то наш попросил генерала стариной тряхнуть.

Август покачал головой:

— Жесток порой Николай Василич бывает, ох и жесток! Я с Лешаковым как-то в парилке был… Этот уж тряхнет, так тряхнет!

— Ты про что, воевода? — Цветочный эльф непонимающе пошевелил острыми ушами.

— Про старину.

— Не-е-е, не так было. Государь попросил его заплутать Верховную Раду в трех соснах да попугать немного, чтобы дорогу к княжескому шатру не нашла. Ну, вот и перестарался с пуганьем немного.

— Сильно князь ругался?

— Да не… простил в честь свадьбы да еще одной медалью наградил.

— Свадьбы???

— Ну да! — Почтальон хлопнул себя по лбу и принялся развязывать тесемки мешка. — Как же я забыл? Тут и угощение с княжеского стола!

Пока эльф доставал кажущиеся нескончаемыми подарки и рассказывал подробности бракосочетания и последующего за ним малого пира (большой обещался уже в Татинце), Годзилка ухватил самую объемистую флягу, открыл ее и с подозрением принюхался к содержимому.

— Эй, мелочь, а это чо за хрень налита?

— Типун тебе на язык, зверюга пресмыкающаяся! — почтальон возмущенно замахал руками, уронив одну из выставленных бутылок. — Это же яблочный компот — Великая Княгиня Яна собственноручно сварила на всю армию! Оцените, свиньи неблагодарные!

— Все сказал? — Глушата поплевал на кулак и многозначительно похлопал им по ладони. — А таперича проваливай на хер! Без сопливых разберемся, кого целовать!

— Вот это правильно, вот это по-нашему! — одобрил Август фон Эшевальд и проследил взглядом за причудливым полетом натыкающегося на стены цветочного эльфа. — Раскомандовались тут всякие уроды, пороха не нюхавшие. Хомячок, блин, офисный!

— Так его, — поддержал Годзилка. — Рогатый, доставай заначку.

Черт рассмеялся довольно и достал из-под стола здоровенный жбан с восковой печатью на горлышке и три серебряные с чернением чарки — две маленькие и одну побольше, полуведерную.

— Серебро? — удивился оборотень.

— А чо нам? Чай, не микробы. Ну чего, первую за здоровье молодых?

— Ага, под компотик! — согласился Горыныч. — Горько, чо!

— Горько! — подхватили Август с Глушатой. — И долгих лет им!

— И детишек много!

— И нам!

— Чего, детишек?

— Нам не хворать.

— Ага, горько!

Берег реки Лады

— Яночка, солнышко, ты не видела, куда я положил яблоко? Оно вот здесь, под подушкой лежало.

— Яблоко? Мелкое такое? Дорогой, ты не поверишь — я его в компот режу, а оно все никак не кончается. Просто волшебство какое-то.

— В компот?

— Ну да, его же на пиру вчера и выпили. А что?

— Так мне же его… сам… ешь, говорит… Господи…

 

Эпилог

Славельская область.

Гороховецкий полигон. 18 августа 2011 года

Полковник Федор Федорович Лешаницкий закрыл глаза и помотал головой. Снова открыл. Нет, слава богу, все в порядке. А то поначалу показалось, что двигающаяся мимо колонна состоит из деревянных танков с бревнами вместо пушек, а из многочисленных вырезанных в самых неожиданных местах люков выглядывают бородатые, загорелые до черноты рожи.

Нет, нормально все… Стоп, что значит нормально? А где князь? Какой еще князь? Обыкновенный — Великий. Что за…

Хведор Лешаков стоял около четырехколесной машины неизвестной конструкции и с легким недоумением разглядывал себя. Какая сволочь подменила тело? Да черт с ним, с телом… Где потом и кровью заслуженные генеральские погоны?

Славель. Гостиница «Шолокша»

Август фон Эшевальд с трудом оторвал от подушки гудящую, словно колокол, голову. Нельзя было так вчера… Поспать бы сейчас до обеда… Нет, в десять часов начинаются торжества, посвященные четырехсотлетию Славельского ополчения, и премьер-министру нужно присутствовать. Кому?! Это Александру Александровичу Тропинину нужно, а он, Август, здесь при чем?

Славельская область.

Военный аэродром «Суроватиха»

— Товарищ подполковник, товарищ подполковник…

— Чего там?

— Товарищ подполковник — беда! Экипаж заправщика в полном составе сошел с ума!

— Ты что городишь, лейтенант?

— Они передают, что вместо «Белого лебедя» конус подхвачен Змеем Горынычем.

— Бред! Он на Дальнем Востоке базируется.

— Настоящий змей, говорят, в чешуе и с когтями.

— А-а-а, — протянул подполковник с видимым облегчением. — Расслабься, лейтенант, сегодня ж День авиации. Но смотри у меня, чтобы к вечеру никаких розовых слоников!

Кремлин. Кабинет Президента

На столе уже долго верещал телефон с двуглавым орлом на черном корпусе. Наконец хозяин кабинета решился и поднял трубку:

— Да?

— Глушата, черт поганый, ты чем меня опоил? Какой на хрен из меня премьер!