Звездный бархат опять лежал под ногами, чуть покачиваясь незаметно и неслышно. Вот из его неведомых глубин сорвалась звездочка и прочертила темноту от края до края. Выпал еще один серебряный гвоздик, которым небо приколочено к тверди, выпал, и вот оно чуть дрогнуло, пошло мелкой рябью и стало ближе.

Нет, показалось. Просто набежал ветерок и потревожил звездно-серебряное отражение в гладкой поверхности тихого омута. Сидевшая на камне русалка подняла голову и с надеждой прислушалась. Нет, показалось. Разве можно спутать шаги князя с чьей-то далекой шаркающей торопливой пробежкой? И звон мечей… Опять люди воюют. Зачем? И опять из-за войны и суеты никто не обратит внимания на маленькую русалочку.

Но она будет ждать. Она готова вечность посвятить своей любви, своему ожиданию. Что войны и подвиги против великого чувства? Оно вечно, а все остальное преходяще. Уйдут в прошлое злые кочевники и коварные грекосы, хитрозадые буяне и простодушные славельцы, грязные франконцы и жадные до денег каганиты… Останется вот этот омут и ясноглазое небо в нем. И грустная русалка на камне, ожидающая в темноте шагов своего князя. Так было, так будет.

Из небесного отражения вынырнула мокрая голова водяного и окончательно разбила потревоженную ветерком красоту. Да и откуда у простого омутника, пусть и главного на полноводной Шолокше, чувство прекрасного?

— Все сидишь?

— Сижу, — кивнула едва заметно. От легкого движения заструился по плечам поток длинных волос.

— Опять не придет. Занят он. И не ведает про тебя.

— Знаю.

— Смотри, перегреешься на ветру, заболеешь. Может, пойдешь к нам? Дядька Черноморд дельфинов ученых прислал в подарок с оказией. Забавные.

— Извини, дедушка Бульк, я лучше здесь посижу. Как тихо на реке, только у того берега рыба хвостом бьет.

— Да это сом Софроний учения щучьи проводит. Как их там… тренировки, вот, — старый водяной с удовольствием прислушался к далекому плеску. — Самых злых набрал. Ерунда, что глупые, зато зубастые… Так идешь?

— Нет.

— Ну, тогда оставайся, красавица. Авось и дождешься своего счастья. Кхе-кхе… Бог тебе в помощь, — и исчез бесшумно в опрокинутом небе.

И буквально через мгновение появился опять. Высунулся из воды по пояс, сухощавая (если так можно говорить про водяных) рука оттопырила поросшее зеленой тиной ухо:

— Ничего не слышишь?

— А какое мне до всего этого дело?

— Дура ты сушеная, — обругал красавицу дедушка Бульк. — У городских ворот смертоубивство творится. Нут-ко глянь, что там такое? У тебя глаза помоложе будут.

— Вот еще, на людские драки смотреть. Вечно они из-за сущей малости… И тебе какой интерес? Это же люди, — русалка поерзала на камне, устраиваясь поудобнее, с явным намерением и дальше предаваться сладкой грусти.

Но крепкий подзатыльник от выбравшегося на берег деда выбил ее из мира грез в суровую реальность. Красивый носик пропахал в песке глубокую борозду, а по заднице звучно хлопнула мокрая пятерня.

— Ах ты, стерлядка непрожаренная, загрызи тебя пиявка! — внушительно произнес Бульк. — Людей она, жаба пупырчатая, в упор видеть не хочет, щука лягухомордая. А какого хрена земноводного второе лето подряд здесь торчишь, а?

— Да ведь у меня любовь безответная. — Получилось довольно невнятно, набившийся в рот песок мешал говорить.

Но старый водяной и не нуждался в оправданиях.

— Дурость это беспросветная, а не любовь. За настоящую-то и жизнь отдать не жалко, тебе же лень жопу от насиженного камня оторвать. Али не люб больше князь?

— Люб…

— Вот! Сейчас убьют кого-нибудь лихие людишки, а Николай Василич податей в казне недосчитается. Все княжество хочешь с сумой по миру пустить, вобла малосольная?

Влюбленная в Шмелёва русалка только на мгновение представила неисчислимые бедствия, которые обрушатся на любимого по ее вине, и впала в тихую панику. Подскочила и широко распахнула глаза.

Едва различимый в неясном предутреннем сумраке, из городских ворот выбежал, сильно прихрамывая, вооруженный длинным мечом человек. Громко сказано, конечно, выбежал. Николай еле держался на ногах, и при каждом шаге из-за голенищ сапог щедро плескалась кровь. И кто решил, что она алая? Штанины гораздо выше колен уже черные. А с рассеченной головы натекло еще… Ладно, навстречу никого нет, а не то подумают, что их самодержец обделался самым постыдным образом.

Но гораздо большая неприятность — в сортир действительно очень нужно. Да, не стоило на пиру налегать на медовуху и квас. Но не просить же собственных убийц на пару минут остановить погоню, а то до того приспичило, что и до ближайших кустиков не дотерпеть. Может, попробовать? Нет, лучше не надо. До реки бы добежать — там уже не возьмут. Вот он — берег. И кустики по его краю. А сзади… сзади послышался гулкий шлепок пополам с костяным хрустом и жалобные крики. Николай обернулся, переводя дыхание, и рукавом размазал по лицу пот с кровью.

На пути у погони стоял невысокий крепкий дедок в мокром кафтане и ловко орудовал здоровенным веслом. Не иначе из-за него третьего дня приходили жаловаться на пропажу купцы со свинландского кнарра. Хрясь! Противник в сером балахоне свалился в воду и остался лежать вниз лицом. Дед брезгливо отшвырнул обломки меча и, обернувшись, подмигнул:

— Будь здоров, пресветлый князь. Подобру ли почивалось?

Коля с трудом выдавил улыбку.

— Здорово, дед. Как же тут уснуть, сам видишь — блохи одолели.

— Это точно, — крякнул водяной и сбил с ног еще одного нападавшего. Второй удар пришелся ребром весла по физиономии.

А в тылу врага появился новый воин. Точнее — воительница. Как же можно было сразу не заметить разметавшиеся в боевом азарте длинные, гораздо ниже пояса, волосы. В руках у нее было еще одно весло, но за это Николай полностью не ручался. Дева-воительница держала оружие за средину, как боевой шест изредка появляющихся в Татинце желтомордских монахов, и стремительный круг над головой гудел предупреждающе и опасно. На легкую добычу (как же, с бабой не справиться) наскочили сразу двое. Один тут же получил сильнейший тычок в живот и свернулся калачиком — кованая кираса под одеждой вмялась и стукнулась о позвоночник. Второй поднырнул под вращающийся пропеллер и попробовал достать по ногам, но отлетел с разбитым затылком.

Отдышавшийся Николай зарубил отступающего от водяного вражину со спины. Какая уж тут галантность и сантименты…

— В воду их гони, князь! — крикнула воительница.

— Спасибо за помощь, красавица! — откликнулся Шмелёв. — А не уйдут по реке-то?

— От нас? — звонко захохотала русалка.

От красивого даже в бою девичьего смеха стало вдруг легче. Показалось, что и раны затягиваются. Нет, точно. Уже и кровь с головы не сочится. Или действительно на победителях заживает быстрее? Николай недоверчиво подпрыгнул, проверяя ощущения, и шагнул вперед.

— Дед, оставь хоть одного для допроса!

— Кота своего наглого поучи! Девке спину прикрой!

— Где?

И успел прыгнуть к русалке, почти на лету ухватил за плечи, развернул, подставив под брошенный нож окольчуженную спину. Сильно стукнуло в поясницу — целили девушке в грудь, а она Коле до плеча разве что в прыжке достанет. Инерция протащила чуть дальше, в самом пудов пять с половиной будет, да доспех… Протащила и бросила в объятья лицом к лицу. Или камешек удачно подвернулся?

Хотя вокруг еще с криками бегали от дедова весла уцелевшие противники, но их Шмелёв уже не видел и не слышал. Так вот они какие на самом деле — тихие омуты. Зеленые омуты русалочьих глаз. И где-то там, в глубине, — черти. Отчего бы им там не водиться?

— Ты… — хрипло прошептал Николай, не выпуская русалку.

— Я, — призналась та и выронила свое оружие.

— Твою мать! — только и смог произнести князь, когда тяжелое весло упало на ногу.

Воительница испуганно отшатнулась, потянув за собой Шмелёва. Коля неловко переступил, споткнулся, и оба покатились по песку, остановившись в интересной позе у большого камня. Старый водяной, уже вязавший единственного оставленного в живых противника, с пониманием отвернулся.

— Дед, ты чего рожу воротишь? Помоги.

— Да бог с тобой, княже, — Бульк подвинулся подальше. — Чай, и сам справишься — ваше дело молодое.

— Чего мелешь, коряга мокрая? Она головой о камень приложилась. Помоги поднять, а то у меня нога…

Водяной для верности еще раз оглушил связанного пленника и поспешил на выручку.

— Ничего страшного, — успокоил он после быстрого осмотра. — Сомлела малость, с ними, русалками, такое бывает.

— И чего?

— А ничего, полежит да встанет. Чай, не… хм, ну, да ты ишшо молодой, не поймешь. Дай-ка ногу твою гляну.

Дед помог князю сесть и несколькими сильными тычками корявого пальца снял боль.

— Спасибо. Ты где точечному массажу учился?

— Да был тут один, — усмехнулся водяной, поглаживая зеленую бороду. — Лет пять назад утопили, теперь у меня живет. То есть — не совсем живет… так, бродит туда-сюда по дну, за раками зимующими присматривает, нерестом руководит. А чего? Кто просил Савве в спину иголки втыкать? Мало ли что золотые.

— Серьезно? Иглоукалывание от радикулита — первейшее средство.

— Может быть. Но зачем было на домовых свое искусство тренировать? Не по-людски это.

— У Саввы домовой был?

— Ну, дык. Как же без него? И в церкви прибирался, за свечами приглядывал, кадило раздувал. Чай, у нас у каждого крещена душа, не нечисть какая. А желтомордский лекарь его того… замордовал. Эх… Сейчас-то вредителя в строгости держу. Хочешь посмотреть? Позову. И Яну нашу на ноги подымет. Кудесник, право слово, хоть и сволочь утопленная.

— Стой, погоди, не надо поднимать пока! — испуганно попросил Николай и метнулся в сторону прибрежных кустов.

Скоро оттуда раздался вздох облегчения, потом леденящий кровь вопль и следом — громкий взрыв, поднявший почти до небес черное пламя. Старый Бульк бросился на помощь. К счастью, она не потребовалась — князь стоял закопченный, с торчащими дыбом волосами, но невредимый. Только побелевшие пальцы стиснуты на завязках штанов.

— Чего это было, Василич? — водяной беспокойно оглядывался по сторонам. — Твои огнестрельные штучки?

— Нет, — Шмелёв передернул плечами и толкнул ногой что-то круглое.

— Хосподи! — перекрестился дед. — Никак колдуна замочил?

На песке скалилась черным провалом рта и пустыми глазницами мертвая голова. Наверное, кто-то бы и смог признать в ней Артура фон Юрбаркаса, бывшего высшего вампира, бывшего славельского купца и бывшего же тайного соглядатая Ордена Бафомета.

— Я его не убивал. Он сам.

— Ясно дело. Его и мечом нельзя убить, живуч, падла. Только вот так вот — замочить. В прямом смысле. От ентого в ем замыкание колдовских сил получается, выхода наружу нет, и бабах! Все к чертям! И чем сильнее колдун, тем шибче грохает. Которых только в собственном соку жарит, а тут вот оно как… Глянь на город, видишь — морок спадает?

Над Татинцем стремительно вставало запоздавшее утро, будто невидимая рука сдернула огромное покрывало. И сразу на нескольких колокольнях ударил тревожный набат.

— Беспокоятся, — улыбнулся водяной. — Теперь себя корить будут, что лазутчиков проворонили.

— Чего уж теперь… Не убили же меня.

— Убили. Эка невидаль. Вот если бы увезли за тридевять земель да под крепкие запоры посадили бы…

— Как Кощея?

— Не знаю такого. Может, и как его. — Из городских ворот вылетело несколько всадников, и Бульк, не любящий лишней суеты, поспешил распрощаться. — Так прощевай, пресветлый князь, ужо не раз свидимся. Заходи.

— Постой, а Яну в чувство привести обещал?

Дед задумчиво почесал в затылке.

— Чувство, говоришь? А возьми ее к себе, а? Пусть под твоим присмотром будет.

— Сдурел? Она же русалка. Где она спать будет, в тазике?

— Где положишь, там и будет. Если русалка, то чего, не человек? И без воды проживет. Вот если ты в березовом лесу родился, так что, в сосновом бору помрешь сразу? Только пусть почаще чай с лимоном пьет. У тебя лимоны есть?

— Даже на подоконнике растут.

— Во, а ты говоришь… Забирай девку! Любит ведь она тебя.

— Меня? — переспросил Николай. — За что?

— Вот и спросишь. — Водяной оглянулся на приближающихся всадников, пнул на прощание голову колдуна и с громким бульком нырнул в Шолокшу.

…Усталость бессонной ночи сказывалась — отчаянно зевая с риском вывихнуть челюсти, Николай отдавал последние распоряжения. Как и предсказывал водяной, все ощущали себя виноватыми и старались быть полезными хоть сейчас. Русалку, что так и не пришла в себя, сразу окружили теплом и заботой.

— Не перестарайтесь с одеялами, — предупредил Шмелёв, которому волхв обрабатывал мелкие порезы чем-то едким и вонючим. — Перегреете девку, помрет ненароком от вашего лечения.

— Чай, мы с понятием, — оправдывался домовой Тимоха, незаметно задвигая ногой под кровать медвежью шкуру. — Учены мы.

— Знаю ваши понятия и ученость. Давай, выметывайся отсюда, лекарь хренов.

— И я? — переспросил Серега.

— И ты такой же. Дайте отдохнуть спокойно.

Быстро всех вытолкал и завалился спать, положив под подушку два заряженных огнестрела. И еще долго ворочался — напряжение уходило медленно, с нервной дрожью и гулом в ногах. И наконец провалился в сон, тяжелый и беспокойный, со смятыми простынями и скрежетом зубов, с матерной бранью, которая заставляла стражей за дверями уважительно покачивать головой.

А проснулся от странного ощущения неудобства и тесноты. И левый бок, ноющий от вчерашнего удара, приятно холодило. Коля сладко потянулся и замер, когда его локоть уперся во что-то мягкое. Скосил глаза — рядом, уткнувшись носом чуть ли не ему в подмышку, уютно посапывала русалка. Правда, одетая. Или они прямо так и рождаются в привычных бесформенных хламидах? Хотя… почему бесформенных? Под натянувшейся в нужных местах тонкой тканью обрисовывается очень даже заманчиво. А на ощупь? Нет, нельзя. Но, с другой стороны… Да, и с другой стороны все аккуратно и аппетитно.

И вообще, какого черта к почти женатому мужчине в постель залезать? Нет, понятно зачем, но и предупредить могла. Тут, как в колхоз — дело добровольное. Но хороша, чего не отнять. На оставшуюся в будущем жену похожа. Даже имя почти одно… Яна. Стоп, а вдруг это ее прапрапра… много раз, бабушка? Батюшки-светы, тут геронтофилией попахивает. Сколько ей лет?

Шмелёв бесцеремонно растолкал незваную гостью. Та с готовностью распахнула зеленые глаза — ясное дело, не спала. Притворялась. И тут же прижалась еще крепче, положив голову на грудь.

— Погоди, подруга, — отстранился Николай. — Ты ничего не попутала? Хорошо, видно, о камень приложилась. Это моя кровать!

Русалка скромно потупила взор и мило улыбнулась.

— Хоть бы покраснела ради приличия.

— Мы не краснеем — кровь холодная, — пояснила Яна.

— Будто у рыбы? Или у жабы?

— Нет-нет, — поспешно заверила русалка и попыталась полностью вскарабкаться на Колю.

— А по ушам кому-то?

Девушка покрутила головой по сторонам в поисках этого кого-то, не нашла и продолжила атаку, предприняв попытку прорвать оборону на флангах. Но была с некоторыми потерями остановлена на дальних подступах к не сдающейся крепости.

— Нет уж, погоди, дорогуша, еще успеешь лишить меня невинности.

— Правда? — В глазах русалки вспыхнула отчаянная надежда.

— Конечно, нет. И не лови на слове. Скажи лучше — с какой целью сюда пробралась? — Ага, румянец все же проступил, не помогла холодная кровь. Да и холодная ли? — Молчишь? Ну и молчи себе на здоровье, только на другой кровати. Давай-давай, шевели ластами.

Яна тяжело вздохнула и пошлепала босыми ногами через всю горницу к противоположной стене.

— Стой! — крикнул вслед Николай.

Она с готовностью остановилась и даже сделала несколько шагов назад.

— Подушку отдай.

— На, — Яна тут же постаралась споткнуться о небрежно брошенный сапог и упала с жалобным писком. Как маленький котенок, и если не видеть, как этот котенок работает тяжелым веслом…

Шмелёву ничего не оставалось, как броситься навстречу и подхватить девушку на руки. Вдруг опять какой-нибудь обморок? Тут же без всякого стука распахнулась дверь, и в проеме появилась мохнатая спина Базеки. Тяжело отдуваясь, он тянул за собой маленький столик на колесах, заставленный тарелками. Обернулся, шумно выдохнув, и застыл:

— Ой, вы это… Я уже ухожу, чо.

Русалка еще раз пискнула и спряталась за Николая. Кот смутился:

— Извините, чо… Не сообразил, — и пулей вылетел на четырех лапах.

— Ты чего творишь? Теперь этот поросенок на весь город растрезвонит, что я русалку в постель затащил. Тебе это нужно?

— Нужно.

— Да не в том смысле. И не прикидывайся валенком, тебе не идет.

— А что мне идет?

— Не умничай, в угол поставлю.

— Зачем?

— Буду кольчугу на ночь вешать. И прекрати пререкаться с князем! Одевайся давай! Тебе еще с вечера кучу платьев приволокли, вон на сундуке лежат. Да сними ты наконец этот дурацкий балахон!

Надо же было брякнуть, не подумавши — русалка выполнила приказ точно, быстро и буквально. Николай судорожно сглотнул пересохшим ртом и попытался отвернуться. Бесполезно, не получилось. А Яна, не торопясь, подошла к сваленной в беспорядке одежде и оглянулась, проверяя произведенное впечатление. Потом подняла и приложила к груди что-то кружевное.

— Нравится?

— А-а-а-а… да!

— А вот так?

— У-у-у… — Шмелёв только кивнул, чтобы голос не выдал волнение. А наваждение не отпускало, затягивало, манило, держало в напряжении, заставляло тонуть в зеленом тихом омуте.

И потом резко оборвалось, сменившись истерическим, до боли в животе, хохотом. Коля ржал самым бессовестным образом, и только когда у Яны от обиды вытянулось лицо и на глазах выступили слезы, смог остановиться.

— Извини, не принимай близко к сердцу, — Николай взял русалку за руку и подвел к зеркалу. — Посмотри, самой-то нравится?

Яна в испуге отшатнулась и расплакалась уже всерьез, пачкая новое платье яркими пятнами потекших румян. На нее смотрело закутанное в дорогие тряпки чудовище в рогатой кике поверх кокошника, с красными щеками и россыпью драгоценных каменьев во всевозможных местах. Дорвался ребенок до побрякушек.

— Горюшко, — Коля обнял рыдающую девушку за плечи и осторожно погладил по голове, стараясь не поцарапаться о находящееся там невозможно-фантасмогорическое сооружение. — Сейчас будем помогать. Шить умеешь? Нет? Раздевайся.

На этот раз удалось сохранить спокойствие и невозмутимость. Как патологоанатом. Только измерил взглядом фигурку. А вообще, положа руку на сердце, — восхитительна! Просто мраморная статуя. Может, найти у грекосов скульптора и заказать изваяние? Такую же, только умытую, как в первый раз увидел — девушка с веслом. И у крылечка перед теремом поставить.

Русалка расцвела под оценивающим взглядом и потянулась ближе.

— Не мешай! — прикрикнул Шмелёв.

Так, что тут есть? Ага, берется кусок тонкого, почти прозрачного шелка… В некоторых местах придется свернуть втрое — не все готовы адекватно воспринять изыски высокого искусства. Тут разрезы… Еще вот здесь… А декольте поглубже. И никаких украшений — сама по себе чистый яхонт. Изумруд, да. Бледный.

Коля отошел в сторону, любуясь собственным произведением. Получилось что-то среднее между вечерним платьем, сари и римской туникой. Пожалуй, последний штрих — стянуть на талии тонкой цепочкой. Нет, вот это лучше — широкий пояс, и на нем узкий, почти шпага, меч.

— Будешь у меня царицей амазонок.

— Как Таис Афинская?

— Кто? Ты откуда про нее знаешь? Какими вихрями времен навеяло?

— Мне дедушка Бульк рассказывал. Сам видел.

— А про оргии с Буцефалом он не рассказывал?

— Нет, а нужно было? Я спрошу.

— Не надо! Давай-ка лучше позавтракаем да за работу.

— Какую работу?

— Обычную, княжескую. Пленного немного пытать, интриги плести, коварные захватнические планы лелеять — все как всегда. Пошли!