Выход Алексея Планкина

21августа 2091 года

Как ни надеялся Леша на лучшее, насморк все‑таки его настиг. Он страдал от аллергии на наномаск. Операция по ликвидации наркобанды и дискредитации Кудряшко закончилась два дня назад, и первые сутки после этого самочувствие стража не ухудшалось. Однако уже во время посадки на рейс Киев — Новосибирск Планкин почувствовал первые признаки недомогания: слизистая оболочка воспалилась, пошли сопли, затруднилось дыхание через нос. Сейчас же, после поездки в НИИ дисгайз-, или же попросту маскировочных технологий, и отправки на военную базу под Новосибирском он совсем расхандрился. Несколько часов назад он закапал себе антибиотики и насморк, казалось, прошел. Но, как назло, поднялась температура. Леша постоянно измерял ее с помощью минипланшета. Ниже тридцати восьми и трех она не опускалась. Побаливала голова.

В таком состоянии у Планкина с коммуникабельностью всегда были проблемы, и потому он напросился изучать материалы следствия, чтобы затем вкратце проинформировать Роберта. Опрос же сотрудников НИИ, знавших Марию Александровну Зайцеву, вели Махмудов и Верзер. Закончилось все это весьма плачевно. Придурошный Марик сломал главному специалисту по защите информации Егору Сердюку два пальца: средний и указательный на правой руке.

На вопрос Джохара: "Зачем ты это сделал?", клинический психопат ответил так: "Чтоб, он, засранец, вспоминал меня каждый раз, когда будет подтираться".

После этого Верзер около минуты припирался с Махмудовым, которого Роберт назначил старшим. В конце концов, чуть не случилась драка, и стражей разнимали следователи, милиционеры и сотрудники НИИ. Пятидесятилетний Егор Сердюк выл от боли, между делом грозя костолому судом и прочими карами, Марик же, самодовольно улыбаясь, объяснял, что негоже добрым людям показывать непристойные жесты…

От всего этого балагана у Планкина еще сильнее разболелась голова. Он надеялся, что по приезду на военный аэродром дебилу Верзеру хорошенько влетит от Роберта. Однако звеньевой, поинтересовавшись, кого именно покалечил Марик, почему‑то остался равнодушен к сломанным пальцам главного специалиста. После того, как Махмудов рассказал в общих чертах о ходе следствия, появился страж Николай Санин, которого можно было называть просто Коля, и выдал звену Гордеева оружие. Пистолеты Глок, произведенные на Ижевском заводе. А потом начался ад.

Стражи сидели в небольшой комнатенке, ожидая отправки в Новоархангельск. До посадки в левимаг среднего класса оставалось не более двадцати минут, но Леше они показались вечностью. Марик принялся рассуждать о том, почему некоторым мудакам просто необходимо ломать кости, а иногда даже выдергивать языки. После пространного вступления он перешел к подробностям сегодняшнего инцидента с несчастным Егором Сердюком.

— Говорю ему, до меня дошли слухи, — смаковал подробности Марик, — что вы с этой самой Зайцевой трахались во все щели. Как злые хорьки. А он мне пальцы гнет, типа, не имею права с ним так разговаривать, он, видите ли, главный блядский специалист своего сраного НИИ, а председатель Совета Министров Конфедерации его родственник. И вообще, это личное дело каждого, с кем спать. Я ему тогда отвечаю: "Мне похер, кем ты был, ибо будешь оленям хвосты крутить за предательство Родины. Скажешь, не ты своей шмаре допуск дал?" А он мне говорит, что она его опоила, а допуск похитила, пока он невменяемый был, поэтому в худшем случае это халатность, а не предательство. Я на него наседаю, а он ни в какую. Рожа наглая, глаза заплывшие. Гнида короче конченная. А под конец вообще охамел, говорит, доказательств нет, так что сосите, господин следователь. Палец средний оттопырил, козлина, и улыбается. Придурок, решил что на обычного следака нарвался. Где только таких муфлонов тупорылых рожают? Зато потом во всем признался, и детектор лжи не понадобился. Тоже мне двоюродный племянник председателя нашелся…

Голова у Леши начала болеть нестерпимо, но попросить заткнуться товарища он не решался, поскольку тот в своей обычной манере разговорится еще сильнее.

— Ладно, Марик, закрыли тему, — внезапно оборвал Верзера Влад.

Леша удивился. Черноземов никогда не осаживал Марика, скорее наоборот раззадоривал, а тут вдруг предложил помолчать. Неожиданно, но приятно.

— А что я не прав, что ли? — спросил Марик. — Он за пизду родину продал, а я ему спасибо говорить должен.

— Тебе ж сказали, заткнись! — на это раз рявкнул Роберт. Очень зло рявкнул.

Удивительно, но Марик подчинился.

Вскоре в комнатку зашел столичный страж Коля Санин. Он сообщил, что можно пройти на взлетную площадку. Левимаг был похож на лежащий на боку гигантский карандаш черного цвета. В длину летательный аппарат был, наверное, метров пятнадцать, четыре метра в ширину и столько же в высоту. Возле откидной лестницы, ведущей внутрь чудо — машины, стоял мужчина в летной куртке и добродушно улыбался — очевидно, один из пилотов.

— Товарищи, граждане и господа, — весело сказал он, — прошу вас на борт. Путь наш не близок, семь тысяч километров с лишним, но прилетим мы в пункт назначения примерно через десять часов.

— А я думал, можно за пять долететь, — сказал Марик.

— Можно, — согласился пилот, — но тогда придется ослабить защитное поле и японцы с вэками нас засекут с помощью спутников. А левимаг вещь весьма конфиденциальная и лучше ему лишний раз не светиться, к тому же мы пойдем по кратчайшему пути, через Северный Ледовитый океан и Канаду.

Салон показался Леше довольно‑таки уютным. Пять кресел справа, пять кресел слева. Напротив каждого — квадратный иллюминатор. Что удивительно, снаружи левимаг выглядел однородно черным, и окна были незаметны. Планкин знал, что при взлете летательный аппарат потускнеет, а затем, когда включится защитное поле, и вовсе приобретет бледно — серый окрас. Однако это знание никак не могло помочь победить головную боль. Сейчас, может быть, впервые в жизни он завидовал Марику, который без труда справлялся с такой проблемой. Да и Влад, и Роб с помощью медитативных техник также могли если не преодолеть, то уж точно затушить болевые ощущения.

А Леша так не умел. Плюхнувшись в кресло, он пристегнулся, принял таблетку и закрыл глаза. Тяжело чувствовать себя ущербным на фоне других. Нет, ты понимаешь, что не хуже остальных, что у тебя есть свои особенные способности, однако это почему‑то не помогает. Дело, наверное, в зависти. Это очень гадкое чувство, которое нельзя удовлетворить.

"Вот Марик, например, никому не завидует, — думал Планкин, погружаясь в дремоту, — ему все по барабану. Он боли, наверное, вообще никакой не чувствует: ни душевной, ни физической. Делает, что хочет, и плюет на все и всех. И я ему завидую, а он мне нет. И пускай я знаю в совершенстве семнадцать языков…"

Странно, мысли Леши приобрели потустороннее спокойствие, и то, в чем раньше он никогда бы в жизни себе не признался, сейчас казалось обыденным и само собой разумеющимся. Антибиотики, транквилизаторы, головная боль и усталость перемешавшись друг с другом, или, скорее, нейтрализовав друг друга, внезапно освободили разум, которому все стало теперь очевидно. Планкин неожиданно провалился сквозь дно левимага и завис над Восточным Новосибирском, гигантским причудливым чудовищем, выросшим практически на пустом месте за последние сорок лет. Новый Рим или Новый Вавилон или даже Новый Париж, Новый Лондон, Новая Москва, он, казалось, являлся квинтэссенцией многих городов прошлого. Он был поразительно однородным и поразительно контрастным. Пахло великой суетой, от всех, абсолютно всех жителей новой столицы Новой России. Да, Леша теперь ощущал запахи мира. И если принюхаться, то также можно почувствовать специфические ароматы от разных кварталов Восточного Новосибирска. Гусиный Брод, Раздольное, Великоросский, Новославянский и Кашинский районы возвышались надменными пиками небоскребов над остальной частью города. Научно — исследовательские институты, здания администрации, головные офисы госкомпаний и корпоративных объединений, принадлежащих ВАСП, инфобашни, музеи, генштаб и военные городки, кибертабло с надписями вроде: "Демократия без либерализма, социализм без диктатуры, свобода без индивидуализма — Россия, которую мы приобрели", источали запах гордой, но в то же время очень хитрой силы. Леша нащупал этого невидимого гигантского спрута, готового играть в плюрализм с теми, кто делает вид, что никакого чудовищного осьминога не существует. Ругай сколько хочешь правительство, изливайся желчью на зримую верхушку ВАСП, на госкомпании, на военных, на чиновников, хоть на самого председателя совмина, но спрута трогать не смей. Он бескомпромиссно жесток с теми, кто его видит, он ломает хребты любому, кто не хочет играть в свободу слова по строго установленным правилам. И Леша понимал, что этот монстр вовсе не первый и не единственный такой на планете Земля, и он борется с другими чудовищами за власть и влияние.

Но в Восточном Новосибирске присутствовал не только запах гордой силы. Тут также имелось и особое почти незаметное благоухание японского делового квартала, живущего по своим собственным законам. В сравнении с небоскребами дома здесь были невысокими, в лучшем случае пять этажей. И пахло тут очень странно. Вернее почти никак не пахло. Еле уловимый аромат, какой‑то бумажно — тонкий с легчайшей горчинкой, был непонятен не только людям Запада, не только славянам, но, пожалуй, даже ближайшим азиатским соседям.

Леше вдруг подумалось, что раньше он никогда не ощущал запахов, никогда не принюхивался к миру. А, может, он и вовсе не умел этого делать. И сейчас он, вдохнув полной грудью, ощутил благовоние Нового Берлина, района Новосибирска, в котором проживали главным образом беглые белые европейцы. Они пахли противоречиво, притягивали и отталкивали одновременно, были здесь и приятные для носа чувство собственного достоинства, чистота и порядок, но также присутствовали апатия и горечь безвозвратной утраты, душераздирающее осознание того, что уже никогда не будет так, как было прежде в славные времена золотой осени Европейской цивилизации.

А кругом были понатыканы маленькие аккуратные одноэтажные китайские и среднеазиатские квартальчики, над которыми денно и нощно возвышались многочисленные кибертабло с памятками: "Негражданин! Помни, только полная ассимиляция подарит тебе и твоему ребенку достойное будущее!" Да, именно ребенку, потому что более одного чада негражданкам иметь запрещалось. И пахло от этих восточных райончиков также противоречиво, как и от европейских кварталов. Были здесь приятно щекочущие ноздри запахи благожелательности, стремления к лучшей жизни и даже некоего умиротворения, но сквозь эти ароматы пробивалась легкая вонь задавленного недовольства, бессильной ярости и плохо сознаваемого страха перед невидимым спрутом, который скрутил пружину тысяч человеческих судеб и скорее сломает ее, нежели позволит разогнуться и разрушить устоявшийся порядок.

Леша повернул голову туда, куда заходило солнце. Там лежал огромный массив старого Западного Новосибирска. Там должно было быть великое славянское раздолье, слегка разбавленное тюркской степной вольницей. Планкин попытался сделать вдох, но воздух, превратившись в вязкое желе, будто застыл у него в носоглотке. Он попробовал выдохнуть, выплюнуть дрянь, застрявшую в горле, но издал лишь надрывно — крякающий звук. Леша, тараща глаза, разрывая воротник рубашки, бился, связанный невидимыми стальными нитями, открывая и закрывая рот подобно рыбе, которую поймали и выкинули на горячий песок. Вокруг все потемнело, город исчез, погасло небо, а в ушах раздался дикий звон. Ужас охватил стража, он отчаянно взмахнул руками и проснулся.

— Прилетели, акробат, — услышал Леша голос Влада, — если бы не был пристегнут, точно бы брякнулся с кресла.

Планкин открыл глаза, огляделся, зацепился взглядом за ухмыляющуюся рожу Марика, посмотрел в иллюминатор, увидел два военных джипа, и стоящего возле них облаченного в камуфляж плотно сбитого мужчину, на левой груди которого красовались четыре буквы СИЛА. СИЛА — это Советский Иностранный Легион Аляски. Действительно — прилетели.

Леша озадаченно потер виски. Надо же, он проспал целых десять часов! Голова не болела, но нос был забит соплями и не дышал. Приняв очередную дозу антибиотиков, Планкин отстегнулся, попытался воссоздать в памяти сон. Но ничего кроме неясных образов вспомнить не смог. Это вызвало раздражение.

Плотно сбитым мужчиной в камуфляже с аббревиатурой СИЛА оказался подполковник Леонов, командир восемьдесят девятого батальона Советского иностранного легиона, иначе именуемого "Гиперборея". Роберт назвался специальным агентом КОБ Аркадием Крыловым. У Леши Планкина, как и у всех остальных стражей, имелась своя легенда. Сейчас он был агентом Денисом Голицыным.

— Добро пожаловать в Ситку, или в Новоархангельск, — сказал подполковник, — мне поручено вас встретить и сопроводить.

Леша осмотрелся. Как оказалось, они находились на небольшом острове. Позади левимага раскинулось море. Изрезанное темно — зелеными островками с серо — коричневыми вкрапинами, оно казалось нереальным, исполненным потустороннего спокойствия и гордого достоинства. Будто смотришь фэнетезийный сенсофильм по мотивам древних исландских саг. Не хватало только дракаров и викингов. В противоположной стороне был Новоархангельск, растянувшийся вдоль берега, и прижатый к нему величественными, частично покрытыми вековым лесом холмами. Выглядело поселение на фоне субарктического ландшафта жалким, незначительным, почти ничтожным.

Стражи разместились по машинам: Леша в одном автомобиле с Робертом и комбатом, Марик, Влад и Джохар в другом. Джипы рванули с места и помчались по мосту к городу, имеющему двойное название.

К слову сказать, Социальная Республика Аляска входила в первую пятерку стран по уровню жизни. После окончательного распада США в 2083 году молодое государство национализировало большую часть природных богатств. Это не очень понравилось совету директоров Всемирной Энергетической Корпорации, в открытую пригрозившей полярной стране интервенцией. Вялотекущая гражданская война, то тут, то там вспыхивающая на территории Америки вот уже три десятилетия могла начаться и здесь. Однако правительство Аляски оперативно нашло выход из затруднительного положения. Оно пригласило к экономическому и военно — политическому сотрудничеству Японскую Империю и Советскую Конфедерацию — сильнейших игроков в данном регионе. ВЭК выступить против двух ядерных держав одновременно не рискнула. Так появились на Аляске зоны советского и японского права, а северное государство, весьма успешно лавируя между центрами силы, превратилось в тихую и процветающую, хоть и холодную гавань в мире все нарастающей энтропии.

Промчавшись сквозь городок, джипы вскоре оказались на военной базе, которая, к искреннему удивлению Леши, не была огорожена ни забором, ни даже колючей проволокой. Сама база представляла собой ряд однотипных одноэтажных зданий, схожих чем‑то с длинными домами ирокезов, в которых располагались казармы, столовые, банно — прачечные учреждения, склад ГСМ и прочие постройки, необходимые для обслуживания четырехсот человек легиона "Гиперборея", а над всем однообразием возвышалась водонапорная башня.

— У нас здесь четкая система электронного слежения, — сказал полковник, будто почувствовав недоумение стража, — ни одна муха бесконтрольно не проскочит. Подступы к базе сканируются в радиусе четырех километров. Да и место здесь самое что ни на есть спокойное. В легионе я начинал службу лейтенантом в Маньчжурии. Вот там не позавидуешь: то туркестанские исламисты на грузовике со взрывчаткой прорваться пытаются, то неогоминдан из минометов обстрел начнет, то какой‑нибудь самопровозглашенный бандитский генералиссимус Хуй Сунь — Вынь ультиматумы ставит. А здесь — красота, а не служба. Местные к нам в целом доброжелательны, с военными ихними мы тоже ладим. Зимы вот только суровые, да и хрен с ними! Мы здесь скорее как формальное присутствие, хоть и с реальными полномочиями.

Джипы остановились возле штаба — невзрачного трехэтажного здания. Здесь Роберт должен был встретиться с особистом, под чьим негласным надзором находилась территория Южной Аляски.

— Я так понимаю, вам для дела понадобится транспорт, — сказал Леонов, выходя из автомобиля, затем повернулся в сторону водителя и скомандовал:

— Чжэн!

— Я, товарищ подполковник, — отозвался легионер — китаец с почти незаметным акцентом.

— Гони‑ка к гаражам, и скажи Асатряну, пускай на вездеходе сюда мчится. И чтоб потише там, чтоб углы мне на казармах не посбивал, а то знаю я его.

Несколько секунд спустя джип исчез из поля зрения, скрывшись за водонапорной башней, а стражи и комбат зашли в штаб. Дежурный сержант, увидев Леонова, вскочил с места, но подполковник тут же нетерпеливым жестом усадил его на место.

— Вольно, сержант, — рявкнул он, — виделись уже, сколько можно, в конце концов?

Комбат и стражи поднялись на второй этаж. Здесь они прошли в уютно обставленную, во всяком случае по меркам военных, комнатенку: два диванчика, два мягких кресла, столик посередине.

— Сейчас я и ваш командир, пройдем к начбезу, — сказал Леонов, — а вы пока чувствуйте себя как дома. Можете курить. Если хотите, могу предложить чай или кофе.

Стражи отказались.

Звеньевой и подполковник ушли, а в комнатке воцарилась гробовая тишина. К великой радости Леши ни Марик, что‑то изучавший в своем минипланшете, ни Влад, вальяжно рассевшийся в кресле, ни Джохар, пялившийся в потолок, не изъявили желания курить или даже просто болтать. Так стражи и просидели около пятнадцати минут.

Затем пришел Роберт. Был он неестественно бледен, будто узнал какую‑то страшную, касающуюся его лично тайну.

— Марию Зайцеву, — медленно, почти по слогам произнес звеньевой, — взяли в районе города Джуно. Сейчас она находится под стражей. Здесь на острове Баранова, примерно в восьми километрах к северу от Новоархангельска, находится небольшой домик. Там нас будет ждать левимаг, на котором мы отправимся за преступницей.

Произнеся последнее слово, Роберт отчего‑то скривился. Это выглядело невероятно дико. Звеньевой неожиданно утратил способность владеть своей мимикой и сейчас был подобен маленькому ребенку, чьи эмоции можно читать будто открытую книгу.

— А почему левимаг не прилетит сюда? — спросил Марик, не отрывая взгляда от минипланшета. — Почему эту мандавошку не переправят в Ситку?

Леша заметил, как Влад неодобрительно покосился на Верзера, а Роберта буквально передернуло. Что же тут такое творится?

Звеньевой отвернулся и гробовым голосом произнес:

— В целях конспирации. Чем меньше свидетелей, тем лучше. Минипланшеты, паспорта, всю электронику, по которой вас можно опознать оставить здесь, в этой комнате. Сейчас мы спустимся, сядем в вездеход и поедем по навигатору. Планкин за рулем. Он же останется караулить вездеход, пока мы слетаем в Джуно. На данный момент это все. Отправляемся. И да пребудет с нами удача.

* * *

— Вот это да… — восторженно протянул Джохар.

У Леши тоже, как у профессионального водителя, от увиденного сперло дыхание. Перед штабом стоял огромный, больше человеческого роста серо — коричневый в зеленых пятнах гусеничный вездеход "Ласт Фронтир". Он считался лучшим в мире в своем классе. Производился исключительно под военные заказы на совместном советско — японско — аляскинском предприятии под Анкориджем.

— Нравится, да? — спросил сияющий ефрейтор Асатрян. — Смотрите, она моя любимая. Я с вас шкуру спущу, если с ним что станет.

— Ну да, клевая штучка, — заметил Марик, — не такая, конечно, как мой байк, но тоже прикольная.

— Какой байк, слушай?! — возмутился Асатрян. — Двенадцатицилиндровый с турбонаддувом, на ровной дороге больше ста километров делает. Две с половиной тонны на себе везти может и двенадцать человек вместимость. А навигатор какой здесь! А противоплазмоидные экраны! А биосканер!

— Я сяду за руль? — спросил Леша. — Я на таком ездил пару лет назад, но все равно необходимо присмотреться.

Ефрейтор достаточно подробно принялся объяснять стражу как нужно правильно обращаться с "его любимой малюткой" и спустя несколько минут порядком надоел Планкину. К счастью, Роберт, наконец, окончательно утряс свои проблемы с подполковником Леоновым и приказал грузиться в вездеход. Однако счастье Леши было недолгим. На переднее сидение к нему подсел Марик.

— Слушай, — сказал он, — пока Роб с начбезом дела тер, я через интернет выяснил, что в Ситке есть радиостанция и вроде как она на рок — музыке специализируется. Пока мы далеко от базы не отъехали, давай послушаем?

— Знаешь что, — строго сказал Леша, — давай сразу договоримся…

Однако договориться у Планкина не получилось. Марик, не дослушав товарища, включил радио.

"Всем добра, — донеслось из динамиков, — мы продолжаем русский час на радио Sitka FM. И в радиорубке по — прежнему ваш покорный слуга ди — джей Бро Звездоний. Сегодня мы ведем речь о метал — группах шестидесятых годов, которые успешно создавали кавер — версии зарубежных хитов прошлых лет. И одним из самых интересных проектов того времени, наверное, был трибьют — альбом "Армия смертников" легендарной молдавско — украинской группы "Гильотина для говномеса". Они буквально творили чудеса, превращая, в общем‑то, попсовую музыку в весьма годный рэд — метал. Может, кто из вас и знает, что примерно сто лет назад существовала такая шведская группа Army of Lovers. Ее члены прославились экстравагантной внешностью и весьма провокационными видеоклипами. Да и музыка у них была, как это ни печально, тоже неплохой. Army of Lovers стали каноном и арьергардом гей — пропаганды. Незабвенный и ныне покойный товарищ Кашин даже упомянул эту группу в своей знаменитейшей статье "Глобальная педерастия как орудие анального угнетения трудящихся масс тоталитарным либерализмом". Если честно, я почти не помню, о чем там писал наш любимый солцеподобный диктатор, но суть примерно такова: от любви мужчины и женщины получаются дети, а от семяизлияния в крепкий мужской зад может родиться разве что большая куча дерьма. Да, такие вот прекрасные, почти романтические метафоры… Ну а группа "Гильотина для говномеса" стала в свою очередь эталоном и арьергардом контрпропаганды юной, соблазнительной и, безусловно, гетеросексуальной дамы по имени Советская Конфедерация. Итак, слушаем кавер — версию под названием Proletarian revolution…"

В динамиках загудели басы, от которых Лешу передернуло. Взрывающий мозг музыкальный проигрыш длился от силы секунд десять, но на лбу Планкина за это время возникла испарина. А затем запел мужской голос. Вернее не запел, а заверещал или зарычал, или заревел, или хрен его знает, как это правильно назвать… нет, точно не пением.

Будем бить проклятых гадов,

Всем вперёд на баррикады,

С нами Маркс и Цеткин Клара

И Эрнесто Че Гевара!

Заряжай свой парабеллум

И мочи буржуев смело,

Класс господ теперь не нужен!

Proletarian revolution!

От каждого нового рыка вокалиста Леша закипал все сильнее и сильнее и, наконец, не выдержав, выключил радио.

— Э! Ты что делаешь? — возмутился Марик.

— Я веду машину, а эта хрень мне мешает, — безапелляционно заявил Планкин.

— Это не хрень!

— Нет, это хрень!

— Это знаешь, почему ты так думаешь? — расслабленно и весело спросил Марик.

Леша понял, что сейчас на него навалится многотонный груз обидных разъяснений. Он не ответил на вопрос товарища.

— Потому что твои предки были мелкобуржуазными мандавошками компрадорского капитала, — назидательно, с умным видом, смакуя каждое слово, проговорил Верзер, — офисными пролетариями одним словом. Ни рыба, ни мясо. От этого у вашей прослойки возникла метафизическая ненависть к простому и понятному рабоче — крестьянскому хэви — металу. Вы просто не любите все русское.

— У тебя, Марик, всегда были проблемы с логикой. Тебе не кажется, что термины "буржуазный" и "пролетарий" несовместимы друг с другом? — неожиданно для себя самого нашелся Леша и тут же пожалел об этом.

— Нет, не кажется, — ответил хам, — и я сейчас обосную. Почти весь твой креативный класс в эпоху Реставрации стремился к радостям потребления в виде квартир, автомобилей, поездок во всякие страны третьего сорта с недорогой едой и дешевыми шлюхами. Вот и получается, что все их желания сводились к тому, чтобы на халяву получить с многострадального народного лобка (а выше гениталий им подниматься не разрешалось) немного крови. Много им никто не позволял, отсюда следует, что они, предки твои, являлись мелкобуржуазными мандавошками. Но с другой стороны даже это офисным насекомым приходилось брать в кредит. Представляешь, за то чтобы пососать немного лобковой крови, нужно было пососать кое‑что другое у большого босса и только потом получить свою порцию благ под приличный процент. А это значит, что деды и бабки твои по существу являлись голодранцами и ничего за собой не имели, то есть были пролетариями с мелкобуржуазным мышлением, офисными пролетариями, одним словом. Так‑то вот.

Внутри Леши закипала угарная смесь обиды и ярости. Еще чуть — чуть и он не выдержал бы и бросился на мерзавца. Однако спас положение Роберт.

— Марик, заткни пасть! — послышался злой голос сзади. — Мы не на блядки едем!

В кабине, если не считать мерного гудения вездехода, воцарилась тишина. Машина ехала по грунтовой дороге между двух холмов. Леша взглянул на навигатор, до цели оставалось еще примерно пять километров.

В голове вновь пронеслась обидная тирада Марика.

"Нет, ты не прав, не просто офисные пролетарии, а либерал — шовинисты", — подумал Леша.

Он вспомнил, как совсем недавно был в больнице под Киевом. Мама высохла, превратилась в живой скелет. В юности Леша где‑то читал, что фантасты и мечтатели прошлого, грезили о рае земном. Еще немного, полагали они, еще чуть — чуть и наступит эра процветания. А кое‑кто из футурологов предсказывал физическое бессмертие человека. Но все это оказалось ложью. На новые лекарства постоянно находились новые болезни. И здоровье по — прежнему далеко не всегда удавалось купить.

Взгляд мамы уже почти потух. Лешу корежило от ее впалых щек, от сухих красноватых глаз, от не по годам дряблой кожи. Говорила она через силу, с придыханием и долгими паузами. Сперва речь шла об обычных пустяках, о чем‑то таком, что в следующее мгновение уже забывалось. А затем, как обычно, мама попыталась рассказать об отце. Как же Леша ненавидел эти разговоры! Ведь речь шла всегда об одном и том же.

Папа на самом деле был хорошим. Просто ему не повезло родиться в другом месте и в другое время. Он был неплохим человеком, добродушным, но свободолюбивым и слишком принципиальным, таким же как те, кто взяли власть в России. Вот и не сошлись характерами, вот и пришлось ему уехать…

А Леша сидел возле постели и терпел, впиваясь ногтями в ладони. Сидел и молчал. А ведь очень сильно хотелось закричать: "Но ты же осталась! Ты ведь здесь умираешь, а не где‑то в новозеландском хосписе! И если он был таким принципиальным, почему не уехал в Европу с шариатским правом или в Америку, где негры, латины и белые стреляют друг в друга? Почему не уехал умирать за те идеалы, которые проповедовал, в те страны, которые восхвалял?! И почему ты постоянно его защищаешь?!"

Но Леша не проронил ни слова и терпеливо слушал прерывистые мамины увещевания. Он ведь завидовал своим коллегам. Завидовал Владу, чей отец отдал его намеренно в спецшколу, завидовал Марику, который совсем маленьким оказался сиротой, завидовал Джохару и Роберту, которые вообще не знали своих родителей. Только у него одного папа оказался либерал — шовинистом. Лучше б его вообще не было!

Никто ведь и понятия не имел, сколько ему пришлось приложить усилий, чтобы доказать, что он не такой, как отец, не мерзкий предатель, испугавшийся трудностей люстрации. И в школу стражей его, четырнадцатилетнего Лешу Планкина, распределили не столько за талант, сколько за упорство и трудолюбие.

Внутри Леши кипела злость, но он продолжал внимать маминым бредням, кусая до крови внутреннюю сторону щеки. В конце концов, она осталась с ним. Она! А не какой‑то там новозеландский папа. Но вот мама устала говорить, закрыла глаза. Леша поднялся и тихо произнес, что через пару — тройку дней приедет снова. Не довелось…

Вездеход медленно, но верно продвигался по узкой грунтовой дороге между холмами, склоны которых были усеяны хвойными деревьями; за некоторые из них громоздкая машина цеплялась корпусом. Порой лесные массивы сменялись проплешинами, покрытыми мхом или значительно реже какими‑то злаками. Тогда Леша увеличивал скорость. Впрочем, ненадолго. Открытые места вновь сменялись деревьями.

— Ты биосканер к навигатору подключил? — откуда‑то сзади до Планкина донесся вопрос Джохара.

Леша не сразу понял, что от него хотят, но когда сообразил, от досады прокусил себе нижнюю губу. Здесь ведь кругом лес, здесь засаду можно легко устроить, а он, дурак, со своими терзаниями совсем забыл про безопасность группы.

— Черт! — Леша щелкнул на навигаторе один из тумблеров.

На экране появились желтые точки и ни одной красной.

— В радиусе ста двадцати метров объектов, которые можно идентифицировать как человеческое существо нет, — скороговоркой выпалил он.

Последний отрезок пути оказался самым трудным. Грунтовая дорога фактически утонула в зелени мха. Леше пришлось несколько раз давать задний ход и повалить пару невысоких деревьев, прежде чем "Ласт Фронтир" вырвался, наконец, на широкую поляну, заканчивающуюся лысой, почти без растительного покрытия, резко уходящей вверх возвышенностью, которую с большой натяжкой можно было назвать холмом. Вездеход остановился. У подножия холма стоял шестиметровый левимаг серо — зеленого цвета.

— Что там? — спросил Роберт.

— Внутри левимага один человек. В радиусе ста двадцати метров больше никого нет, — сказал Леша глядя на навигатор. — Мне посигналить?

— Нет… — голос звеньевого показался озабоченным, — не нравится мне что‑то…

— Мне тоже, — сказал Влад.

— А, по — моему, все путем, — заметил Марик.

Примерно полминуты стражи напряженно вглядывались в окружающее пространство.

Наконец, Роберт произнес:

— Значит так, я, Влад и Марк идем врассыпную к левимагу с оружием наизготовку. Джохар, ты стоишь возле вездехода, Леша, ты сидишь в вездеходе и никуда не высовываешься. Если все нормально, Джохар идет к нам, мы улетаем. Леша, ты посылаешь сигнал на базу, что все отлично, запираешься и ждешь нашего возвращения. Если сейчас вдруг случается какая‑то лажа, Джохар, не пытаешься нас прикрыть или вызволить, прячешься в вездеход. Леша, посылаешь сигнал бедствия и с боем прорываешься на базу.

"Паранойя", — почему‑то подумал Леша, глядя на навигатор, но ничего не сказал, лишь кивнул.

Стражи передвигались медленно с пистолетами в руках. Роберт шел посередине, Влад и Марик по бокам, примерно в десяти метрах от звеньевого. Впрочем, они не казались слишком уж напряженными. Джохар озирался по сторонам. Леша посмотрел на навигатор: на экране мерцали пять красных точек. Так и должно быть: четыре стража и пилот левимага. Вдруг краем глаза Планкин заметил какое‑то движение. Содрогнувшись всем телом, Леша повернул голову. По стеклу с внешней стороны ползло странное насекомое сантиметра полтора в длину. Оно походило на осу и жука одновременно. Двигалась уродина как‑то противоестественно. Механически, что ли. Облегченно выдохнув, Планкин стукнул по стеклу. Гигантская букашка никак не отреагировала. И тогда Леша, чтобы отогнать мерзкое членистоногое, приоткрыл окно.

В этот миг резко запищал навигатор. Планкин бросил тревожный взгляд на экран, в верхнем левом углу которого заполыхала ярко — красным надпись: "Плазмоидная атака!"

"Засада!", — успел сообразить Леша, а в следующий миг, разрывая мох, вверх взметнулись десятки белых гейзеров. Поляну накрыла туманная пелена. На автомате Леша закрыл окно. Однако газ успел попасть внутрь вездехода. В горле появилась неприятная резь, в носу защипало. Закашлявшись, Леша почти на ощупь включил вытяжку. Десять секунд спустя салонный воздух был очищен от газа. Однако в висках жутко бахало, кружилась голова, тошнило. Ко всему этому прибавилось отвратительное жужжание.

Планкин открыл глаза и увидел мерзкое насекомое, зависшее в каких‑то десяти сантиметрах напротив его носа.

"Это не букашка, — сообразил страж, — это аппарат слежения, ловко стилизованный под жука. И он еще может меня укусить, чтобы парализовать, чтобы взять живым…"

Леша мгновенно среагировал. Выхватив пистолет, не боясь рикошета, приставил дуло Глока к искусственному членистоногому, нажал спуск и оглох от выстрела.

Планкин не знал, когда он пришел в себя. Наверное, несколько секунд спустя. В ушах звенело. По — прежнему тошнило и кружилась голова. Леша взглянул на поляну. В разорванных ошметках мха лежали все его товарищи. А из и из‑за левимага выходили вооруженные люди, закованные в подобие брони, в черных шлемах и черных уродливых масками на лицах.

"Экзоскелеты… вэки… но как… как…"

И тут Леша понял: они, скорее всего, использовали маскировочные дисгайз — зонтики. Поэтому биосканер их и не видел. Включив сигнал SOS, Планкин схватился за руль и дал задний ход. "Ласт Фронтир" взвыл и резко рванул назад. Отражатели не позволили плазмоиду обездвижить бульдозер, но сигнал на базу наверняка глушится. Леша теперь должен был любой ценой прорваться обратно к Ситке, или хотя бы проехать полкилометра на юг, там плазмоид уже не будет столь эффективен.

"Ласт Фронтир", надрывно ревя, уже почти развернулся, как вдруг откуда‑то сверху и слева полыхнуло. Раздался оглушительный взрыв. Невероятная сила мотнула Лешу вбок, а затем резко вперед. Со всего размаха он врезался лбом о что‑то невообразимо твердое. Глаза застлала багровая пелена. Страж повалился на бок. Секунду спустя он открыл правый глаз. Левый был залеплен чем‑то обжигающим и омерзительно липким. Леша приподнялся и его тут же стошнило. Прямо на соседнее сидение. Тяжело дыша, он посмотрел на собственную блевоту. Он не чувствовал ее запаха. Проклятый нос опять был забит. Что ж, сейчас это к лучшему. Вдруг Леша понял: бульдозер молчит. Он повернул ключ зажигания. И еще раз. И еще. Тишина. Глухо. Тогда страж перевел взгляд на поляну. К "Ласт Фронтиру" приближались закованные в экзоскелеты люди. Невероятно большие. В черной броне. В устрашающих масках, изображавших демонов или, может, каких‑нибудь индейских богов. Чертовы вэки! Многие из них были вооружены обычными штурмовыми винтовками, но попадались и те, кто держал в стальных руках внушительных размеров пулеметы. Люди — демоны остановились метрах в пятнадцати от искореженного бульдозера, образовав полудугу.

Леша понял: это конец. Он проиграл. Никуда он уже не доберется.

— Сдавайтесь! — услышал страж бездушно отчетливый, усиленный динамиком голос. — Сопротивление бесполезно! Выходите с поднятыми руками!

Леша закрыл глаз. Осознание того, что терять ему больше нечего, наполняло израненное тело странным воодушевлением. Быть может, впервые в своей жизни страж ощутил свободу. И силу. И бесстрашие. Надо же он всю жизнь нервничал. Переживал по пустякам. Но стоило ли это того, если конец один?

— Сдавайтесь! Мы гарантируем вам жизнь! У вас нет другого выхода!

"А у вас? — вдруг подумал Леша. — Это у вас его нет. А я страж! Были витязи. Были берсерки. Были самураи. А теперь есть стражи. У стражей, как у самураев, всегда есть выход!"

Леша не любил матерные выражения, но сейчас, преисполненный истерического воодушевления, он набрал в грудь побольше воздуха и проорал:

— Хуй вам, гондоны рваные! Русские не сдаются!

Страж приставил дуло пистолета к подбородку.

"Хорошо, что я выслушал маму и не нагрубил ей", — подумал Леша и нажал спуск.