Наверно, и впрямь стареет. Старость – состояние, а не болезнь (кто это сказал?). Но можно и наоборот: старость – болезнь, а не состояние.

Гладко, до синевы выбритый, волосы густые, совсем чуть седины, коренастый, крепкий такой – нет, не старик. И одевается как молодой: короткая потертая кожанка, джинсы голубые… Поговаривают, даже в проруби купается. Ходит быстро, целеустремленно. На девушек поглядывает. Не мачо, но и не…

Знаний же в нем немерено: историк и этнограф, психолог, социолог – в общем, универсализм в полном смысле. Если кто чего не знает, то сразу к нему. Ходячая энциклопедия, про что ни спросишь – все ему известно. Не какой-нибудь там узкий специалист, что дальше своего окоема ни на шаг, таких пруд пруди.

Он этим не то что гордится, но дает понять: он знает. Голос высокий, громкий, за версту слышен: ну что вы мне рассказываете?

Ага, значит, Артур кого-то, нет, не распекает – воспитывает. Он, впрочем, это не нарочно, просто получается у него так: чуть что – сразу спорить, все раздраженней и громче. Ему вроде и не возражает никто, а у него в голосе все равно недовольно-наставительные нотки: да не так все, не так!..

Ну и при чем тут старость?

Это как гипотеза (с горечью): Артур стареет…

С некоторых пор с ним действительно трудно – все чувствуют. Чуть что, сразу заводится, лицо багровеет, в глазах под густыми бровями чуть ли не ярость. С чего бы, кажется? А вот с того… Нельзя допускать, чтобы люди много о себе мнили, а это сплошь и рядом. Люди хитрые: объединятся в какой-нибудь кружок и никого больше не пускают, вроде масонской ложи, льстят друг другу, поддакивают, короче, накручивают себе репутацию, а заодно и благосостояние.

Мафия. Власть, одним словом.

Вот оно! Ключевое слово.

Куда ни ткни, везде мафия, начиная с правительства (рыба с головы…) и кончая всякими мелкими профессиональными или общественными объединениями.

Это главное убеждение Артура. Общество состоит из "мафий" – понятно, что условно, но и из настоящих тоже. Отдельной личности трудней всего – если она вне системы, структуры, сообщества, ее всегда задвигают, не дают пробиться. А настоящая личность (тоже его убеждение) всегда маргинальна, потому-то она и должна быть сильной, другого не дано. Не будет сильной – не прошибить ей корпоративный заслон. Бунтарство – вот кредо настоящей личности.

Стоит возникнуть какому-нибудь новому образованию, Артур, за всем бдительно следящий (постоянно газета в руках), тут как тут: а что в основе? а какие принципы? а методология?..

И смотрит вызывающе острыми, цепкими глазками из-под густых бровей, усмехается. Это он всегда так, во всем подозревает лукавый умысел, заднюю мысль, еще что-нибудь небескорыстное. Всякую свежую идею в штыки – на зуб пробует, а при его эрудиции поспорь с ним! Все равно в конце концов выходит, что он прав: либо мелковата идея, либо вообще никчемна, да и факты свидетельствуют – в общем, не то, ребята. Наука – дело серьезное, с ней вась-вась не проходит…

Особенно он с молодыми так, в конторе много молодых (нужно обновление), вот их и дразнит, провоцирует, осаживает. Вроде поначалу добродушно, но постепенно распаляясь (визгливые нотки в голосе), за дверью слышно – ага, коррида!..

Еще он любит говорить об этике и интеллектуальной честности. Именно интеллектуальной. То, что сейчас происходит, полный отпад, люди забывают самые элементарные основы…

Впрочем, будто бы и раньше таким был, даже в детстве. Неукротимый.

Рассказывали про него, что однажды на классном собрании выступил обвинительно – в том смысле, что некоторые мешают учиться. Имелась в виду некая группка в их классе, в основном девочек, устраивавших всякие фокусы типа стриптиза, срывавших занятия, ну и прочее.

Инициатива, правда, не его была, просто директор решил провести дисциплинарный рейд – мобилизовать учеников на подготовку к школьным и затем абитуриентским экзаменам. Класс сильный, но слишком разболтался: прогулы, выпивки, романы, эксцессы всякие… Директор, мужик крутой и решительный, давно говорил, что готов пожертвовать кое-кем (многозначительно), лишь бы обеспечить большинству возможность успешно закончить школу, да и речь ведь не только об учебе – о дальнейшей судьбе. А если из-за отдельных разгильдяев страдают другие…

Директор-то и задал вопрос: кто мешает классу?

Понятно, никто и не думал откликаться (ишь чего!), тишина, глаза опущены или устремлены за окно, мурашки вдоль позвоночника…

И вот тогда (вы уже догадались) поднялся Артур. Не так уж трудно представить, как это выглядело. Невысокий, коренастый, набычившись, словно шел против ветра, опершись рукой о парту, возвестил

(визгливые нотки): как честный человек, он считает себя просто обязанным… ну и так далее.

Вот именно: как честный человек…

Давно это было. А теперь…

Теперь же, с приходом новых сотрудников, в основном молодых, его вдруг проняло. Правда, он и прежде воспламенялся, особенно если чувствовал некую корпоративность, сообщество, в котором сам не состоял.

Критиковал же он резко и даже безапелляционно, пользуясь и своим научным авторитетом, и тем, что действительно знал (никто и не сомневался). С чего вы взяли, что теория бинарной апперцепции – это последнее слово в науке?

А Лавалье, а Меркадон? а, в конце концов, Виттенберг? Вы почитайте недавний труд Лабранша, да и к нашим старикам не худо бы обратиться, небось тоже не лаптем щи хлебали – того же Назоева перечитайте, у него уже подобные идеи рассматривались. Поле-то давно вспахано-перепахано!

К Артуру прислушивались, с Артуром считались ("Сэр", называли, впрочем, не без тайной усмешки – на кого-кого, а на сэра мало похож), но на него и обижались. Причем серьезно. Эрудиция эрудицией, авторитет авторитетом, а с другими тоже так не стоит. Выходило, что только он, Артур, и ведает, только признаваемые им авторитеты и заслуживают внимания, все остальное же (брезгливо поджатые губы) – так, не разбери что…

Дошло до того, что к нему стали куда реже обращаться – сидел он в своем кабинете, как волк в логове, даже на кухне редко появлялся, где не только пили чай и питались, но и общались, проекты разные обсуждали, спорили… Между прочим, именно там часто и зарождалось, в этих спорах и обсуждениях… А он встанет на пороге, постоит молча минутку, оглядит всех остренько из-под мохнатых бровей, может, кипятку в кружку плеснет – и прочь, опять в свою берлогу.

Что он работяга, всем известно – либо научные журналы листает на разных языках, либо газеты просматривает, либо по клавиатуре стучит, чтобы очередную концепцию закопать или вновь возникшее сообщество

(партию или объединение, особенно если с неким социальным статусом) разнести по кирпичику. Потому что за концепцией, кто бы ни были ее авторы (или даже один), всегда некая структура, явная или тайная, институт или корпорация, мафия, претензия на власть… Он это за версту чует – нюх у него.

Любимый же мотив: наука увядает… Где молодые? Почему нет толковой творческой смены, смелых находок, гипотез, идей? Пусть даже государство не поддерживает, разве это имеет значение для настоящего ученого? Для настоящей личности. А подлинный ученый – всегда настоящая личность, по-другому не бывает. Всегда пробьется, даже если будут затирать и не давать. Только в борьбе характер и закаляется.

Ходили слухи, что Артура прочат в членкоры, хотя сам, когда заходила речь, отнекивался яростно: никогда и ни за что… Академия – та же мафия, то есть власть, кому хотим, тому и ворожим, попасть туда – лишиться независимости… Нет-нет, он как был, так и останется одиноким волком, даже и речи быть не может.

Впрочем, вряд ли так уж ему было безразлично. Глаза сразу задумчивые. А когда годы подпирают, чего уж… Хочется же признания, столько сил отдано науке. Ведь было, было, что и затирали, и не давали, и вообще держали за мелкую сошку…

Правда, это было еще в те, давние, недоброй памяти времена, да и в другой конторе, Артур там в качестве младшего научного сотрудника подвизался (трудно поверить) – чуть ли не на посылках. Между тем у него уже тогда были серьезные публикации, уже тогда высокий голос его время от времени пожарной сиреной взвивался в кулуарах: а где основа? методология? а Лабранша вы читали?..

А еще раньше он вообще прозябал где-то в захолустье, то ли в

Витебске, то ли в Брянске… Вспоминал, как там все пили по-черному, узкий круг, душно немилосердно, все гении, у всех идеи, а выход нулевой, вся жизнь в столицах… К тому же и надзор. Того и гляди в кутузку загремишь, если ненароком вякнешь что-нибудь не то, крамольное. У околоточного все гении наперечет. Пропал бы точно, если б не удалось выбраться в Москву. Хорошо, карта счастливая выпала – будущая жена как раз из столицы (на конференции познакомились).

Лишь в последнее время жизнь, можно сказать, стала поворачиваться к нему лицом: Центр хоть и крошечный, но зато у Артура положение – он и ведущий специалист, и уважаемое лицо (аксакал): кабинет отдельный, с директором отношения доверительные, заседания всякие открывает, на конференциях председательствует, все путем.

А раздражительность, она… да что там, все понятно. Времени много упущено. Стареет человек. Сложись все иначе, он бы, может, куда больше сделал.

Нередко Артура приглашают на телевидение – участвовать в какой-нибудь дискуссии. Недавно вот брали интервью, про жизнь, про науку и про все. И вот неожиданно, когда спросили про работу, он, не задумываясь нимало, назвал не наш Центр, а… тот самый НИИ, где работал все предыдущие годы младшим научным сотрудником. Во как!

Оказывается, он все еще там подвизался, хотя давно уже собирался уйти. Да, так и сказал: сотрудник такого-то института (не нашего

Центра).

Кто видел эту трансляцию, даже подумали: оговорился человек, волнуешься же, когда тебя снимают, камера, софиты… Но Артур дважды повторил про тот НИИ, а про наш Центр – ничего! Ни единого словечка, будто бы вовсе у нас не работал. Сказал, впрочем, и сказал, его право. Только и директор (наш, имеется в виду) это собственными ушами слышал – к немалому своему удивлению. Артура ведь он позвал, когда у того дела совсем плохи были, платили гроши, перспектив никаких, отношение хреновое (сам признавался), а тут ему и стол и дом… Докторскую защитил, свободный график, приличный оклад, публикации, заграничные командировки, да и вообще. Если и вправду встал вопрос о членкорстве, то именно благодаря его работе в нашей конторе, не в прежней.

А тут нате вам!..

Действительно странно. Много обид у Артура было на них, на прежних.

Ну да, контора крупная, государственная, однако сам же сетовал, что профессиональный уровень там низкий, работников много, а толку мало, зато самодурства, как в любом государственном учреждении, залейся, интриги, один под другого копает, и все трясутся…

Наверняка Артуру с его нравом там не сладко было, много раз собирался уходить, но ведь не ушел же, вот что занятно, не ушел даже и теперь, когда у него был еще и наш Центр, который худо-бедно, но держался, несмотря на настороженность со стороны властей и неоднократно сгущавшиеся вокруг тучи… Не очень там радовались нашим исследованиям, опровергавшим кое-какие данные, спускавшиеся сверху.

Артур же прекрасно знал их ценность, сам принимал в них активное участие, а некоторые им же были предложены и проводились под его непосредственным руководством.

В смутное время, понятно, лучше иметь что-то про запас, многие из наших еще где-нибудь числились – на полставки, на четверть, по контракту или еще как, но основным все-таки оставался именно Центр, который, кстати, и авторитетом пользовался немалым.

И вот Артур, в темно-сером костюме, жилетке и белой рубашке, при галстуке, сидя вполоборота к ведущему: уже более тридцати лет он сотрудник… да-да, НИИ, того самого…

Про наш же Центр ни гу-гу.

То ли забыл, то ли растерялся, то ли что…

Трудно сказать, что уж там между ним и директором произошло, уже потом, после того интервью. Здороваются они теперь холодно, директор при встрече молча кивает (без рукопожатия), Артур же как-то в росте, и без того небольшом, просел, глаза долу и – в кабинет… Голос его на общих заседаниях хоть и достигает в иные минуты прежней пронзительности, но куда реже, даже странно – помягчел что ли?..

Ну да, стареет человек (гипотеза), а старость – она к мудрости клонит (аксиома), не так разве?