Если с человеком случается что-то из ряда вон, всегда ли он в этом сам виноват?

Это, конечно, вопрос, потому что никогда не знаешь, где поскользнешься, а знал бы, то непременно соломку подстелил, точно.

Но бывает так, что непонятно сам или не сам и вообще кто. Впрочем, тебе непонятно, а другим очень даже понятно, потому что люди всегда знают, кто прав и кто виноват, если не с ними самими. А если не знают, то предполагают – тоже вполне достаточно. Можно и не знать, а чувствовать, я так чувствую, серьезный аргумент, потому что чувству надо доверять. Разум, лукавый, может обмануть, а чувство – оно связано с чем-то более глубинным и важным. И еще аргумент, не менее существенный: мы так чувствуем… То есть все, то есть большинство, а это говорит о некоей норме, наследующей многовековому опыту, традиции и прочему. Мы так чувствуем – это весомо. Это – как трамвай, случайно наехавший на вас.

Эдика М. уже недели две как не узнать, ходит как побитый. Обычно импозантный такой, статный, уверенный в себе и в благоволении к нему жизни, а тут словно подменили человека – сгорбился, лица не видно

(темное пятно), лет на десять постарел, если не больше. То стайкой вокруг дивы из разных отделов – Эдик то, Эдик се… Бывает, что мужчина пользуется женским расположением (незаинтересованно, а даже если и заинтересованно, то что?), не всякому выпадает, между прочим.

И вдруг – один-одинехонек, никого рядом, а если кто и подойдет, то на минутку, почему-то глаза опустив или глядя в сторону, словно

Эдика не видя. Исключительно по делу, да и то как бы мимоходом, вскользь, мимолетно. Вроде и не к нему вовсе. И в комнате, где сидит он вместе со своими отдельскими, изменилось – тише, что ли, то есть, понятно, люди переговариваются, как и прежде, но скомкано, скованно, а главное – опять же мимо Эдика, будто нет его. В его углу – как бы особая зона, даже свет иначе распределяется: сумрачно там.

А что, собственно? Если просто улыбаются, флиртуют, кокетничают, то и ничего, а если всерьез, то уже плохо. Эдик-то чем виноват, если женщины к нему тянутся? И не просто тянутся, а увлекаются. Это ведь даже не от статности (хотя и от нее) и прочих физических данных зависит, но и от иного чего-то. Может, им по душе томный долгий взгляд, почти гипнотизирующий, может, некая метафизическая, романтическая грусть в глазах, может, легкая, чуть насмешливая улыбка, красиво изгибающая тонкие чувственные губы.

Женщины ведь как мотыльки – тянутся на пламя.

Теперь вот стало известно: один мотылек сгорел. Та девушка (очень милая – видели их пару раз вместе), с которой Эдик вроде бы в последнее время был близок, ее, короче, уже нет, в полном смысле (в живых). Эта девушка, как это не страшно сказать, умерла, да, наглоталась снотворных таблеток, и ее не смогли откачать, опоздали.

А причиной, выяснилось, не кто иной, как, ну да, Эдик, – влюблена она была в него. Сравнительно недавнее знакомство – и вот…

Все теперь в курсе: она из-за Эдика над собой учинила, а значит, сильно ее зацепило, раз не захотела больше жить, когда узнала, что у

Эдика еще кто-то есть, тоже недавнее (или давнее, какая разница?) знакомство. Молоденькая она была и, вероятно, верила во что-то возвышенное и романтическое, в любовь эдакую-разэдакую, какой давно уже нет, а есть – связи и отношения, и могут они быть всякими, с разными женщинами и мужчинами, причем одновременно. А она, видимо, другого была воспитания, старомодного, и первое же серьезное несхождение идеала с реальностью застало ее врасплох. Сокрушило, можно сказать…

Так вот, нет девушки – трагедия, катастрофа и вообще. Хорошо родители интеллигентные, понимают, что любовь слепа, другой бы отец, не долго раздумывая, достал пушку (нынче просто) – и слез бы тогда пролилось несравнимо больше, причем не только по ушедшей безвременно влюбленной…

Извечный вопрос: кто виноват?

Вопрос, впрочем, риторический, поскольку ответ на него известен (его и не искали). Для читателя это тоже, вероятно, не загадка: если кто и виноват, то, конечно, Эдик (общее умозаключение). Любовь, понятно, дело серьезное, но надо же и совесть знать. Надо хоть капельку от-вет-ствен-нос-ти (соз-на-тель-ности). Хотя Эдик мог ведь ничего и не обещать той несчастной девушке, а просто поддался чувственному порыву (при не только полной, но и, как оказалось, роковой взаимности). Если б он мог даже предположить такое (должен был, между прочим!), то наверняка бы его как ветром сдуло, только и видели.

Но что случилось, то случилось – не поправить.

Вокруг – молчание… Словно он сам лично, причем чуть ли не насильно заставил ту девушку принять смертоносные таблетки.

Взгляды косые. Шепотки. Осуждение, короче.

Виноват – не виноват, кого это интересует? Есть жертва, пусть даже невольная, значит, есть и виновный. Он-то, между прочим, жив-здоров

(может, даже и не очень мучимый совестью), а другого человека

(девушки) – нет!

В это "нет" все, собственно, и упиралось. Магически оно на всех действовало, как если бы вдруг в Эдике проявилось что-то демоническое. Что-то криминальное, только разве не подпадающее ни под какую статью уголовного кодекса. Но все равно близкое. Не случись трагедии, никто бы и не обвинил ни в чем: кончились те времена, когда на работу, чуть что, слали телегу. SOS, муж загулял – примите срочно меры по партийной линии. Или по профсоюзной. Или еще по какой. Под руки – и в семью, где после такого принудительного возвращения еще хуже.

Нынче человек сам решает, как жить, и что с того, что у мужика любовей – одна, пятая, десятая, даже если и одновременно. Есть ведь натуры особенно одаренные и в этом тоже. Только бы посмеивались – кто с иронией, кто откровенно одобрительно, а кто и с завистью.

Ан нате вам, вместо этого – полная обструкция, хоть с работы беги, где Эдик, между прочим, всегда считался ценным кадром (талантливый).

И всё без какого-то начальственного окрика или внушения, само собой,

– не сговариваясь, взяли коллеги да отвернулись. Кто просто с осуждением, а кто и с презрением. Руку перестали протягивать. Лед и отчуждение.

Ведь из-за чего все? А из-за, ясное дело, безнравственности.

Нравственный человек, он бы так, знамо дело, не поступил (то есть не стал бы встречаться одновременно с двумя), нет разве? Значит, и не было бы таких ужасных последствий. Логика элементарная.

Только можно и без логики: девушку жалко, негодяя же Эдика нет.

А вот каково самому Эдику, об этом мало кто, видимо, задумывался.

Если и задумывались, то совсем в другой модальности. Если ему плохо

(совесть уедает), то и хорошо – в следующий раз неповадно будет.

Если же не очень страдает (где у человека совесть?), то пусть будет плохо – посредством общественного мнения. Попал человек в переделку по собственной, как ни крути, безответственности (а значит, и вине), то что ж, пусть расплачивается. В любом случае это все равно не сравнимо с тем, что человека нет.

Должно же быть хоть какое-то возмездие…

Не все, правда, так считали, были и исключения: Марина М., например.

Тоже, между прочим, видная женщина, которая до этого с Эдиком нельзя даже сказать, чтобы особенно дружна была или тесно общалась. Коллеги и коллеги, ничего больше.

Так вот, эта Марина (замужем во втором браке) по неизвестным мотивам и наперекор всем с Эдиком продолжала общаться, как будто ничего не случилось. И даже с некоторой демонстративностью и вызовом. Заходит он в комнату, а она ему рукой приветливо машет, или на общем собрании, привстав, указывает на стоящий рядом пустой стул – давай, мол, греби сюда… Или даже под руку его возьмет, когда вместе идут по коридору, чего, опять же между прочим, прежде никогда не делала.

И когда он домой собирался, приплюснутый весь от всеобщей неприязненности (трудно), она его громко так: "Эдик, подожди, я тоже иду" – вроде как по пути им.

Они много разговаривали, покуривая на лестнице. Можно даже догадаться, о чем.

Эдик ей про ту девушку рассказывал. Про себя и про нее. Не хотел же сближения (как чувствовал), тем более, что тянулся еще старый роман, вообще, если честно, ничего не хотел, но бывает так, что не хочешь, а все равно идешь навстречу – из жалости или из-за чего-то другого, даже для себя не совсем понятного. Но только вовсе не для того, чтобы сорвать цветок. Напротив, чтобы дать ему расцвести, жизнью наполнить. Ничего он той девушке не обещал, совершенно ничего.

Просто у нее это вообще было, такое настроение.

Его, то есть Эдика, сразу пробило на жалость, едва только познакомились. Ну да, милая, а какая-то несчастная. Непонятно, кстати, почему – все ведь вроде у нее благополучно в жизни. И однако… Как-то очень она болезненно все воспринимала, без определенной к тому причины. Трагически. И смотрела на него так, что не по себе делалось (глаза темные, как угольки, несчастные), словно их знакомство и еще никакие в общем отношения его к чему-то обязывали.

Чужое неблагополучие, оно ведь как омут: только попади – враз утянет.

В общем, все не так, как про него думали. Добрый он на самом деле был, Эдик-то. Большой, сильный и добрый.

Та девушка это сразу в нем разгадала, несмотря на всю его ловеласность. И Марина, как оказалось, тоже. Никто же не знал, что у нее, у Марины, тоже проблемы, в смысле нелады с мужем (или они потом у нее возникли, уже после того, как с Эдиком, верней, с той девушкой случилось?), что душа ее резонирует на чужое страдание особенно чутко…

Иногда так бывает: совпадут две души в своих, казалось бы, совершенно чуждых любовному чувству вибрациях – и потянутся друг к другу неудержимо.

У Эдика тоже глаза были ой-ей-ей… А когда у большого и сильного такие глаза, то…

Короче, отозвалась в Марине некая струна, приоткрылся душевный, если можно так выразиться, ресурс, ранее в ее вроде бы гладкой жизни не востребованный. Есть ведь люди, которые не могут пройти спокойно мимо униженных и оскорбленных, без вины виноватых и страждущих…

Надо сказать, Эдика это сильно поддержало. Он, как видел Марину, так сразу радостно вспыхивал. Распрямлялся сразу, словно забывал про свою вину. Словно луч света его пронизывал. И не то что бы он к ней, замужней, льнул (еще бы не хватало!) – не по-мужски это было, а как-то по-детски, с простодушием и лаской, как бывает у детей при виде кого-то очень милого для них (мамы, например, пришедшей забрать из детского садика, или любимой собачки). Улыбался ей смущенно, вздрагивая тонкими губами, как бы преодолевая что-то в себе (плач).

Трогательный.

Так и продолжалось довольно долго. Марина его привечала, и он к

Марине нежно, чуть ли не заискивающе. Цветы ей приносил. Придет она, а у нее на столе роза обалденная, будто не настоящая. Кто подарил?

Все плечами пожимают (никто не видел), но все догадываются.

Ох уж!

Впрочем, розы розами, а девушки-то все равно нет, все равно нет, и сколько ни повтори это "все равно нет" – и будет "нет", а что это такое – никто не ведает. Стоит же взглянуть на Эдика, как это самое

"нет" будто клеймом на нем проступает. Тайной печатью. Любая смерть ложится на человека тенью, а такая тем более.

Лучше бы, конечно, Эдику куда-нибудь перебраться в другое место, где бы не знали ничего. Скрыться, замести следы, начать новую жизнь.

Может, даже в Америку уехать или Австралию. Только ведь куда спрячешься, если узок на самом деле круг и все равно просочится?

Клеймо – оно и в Африке клеймо, не вытравишь (разве с кожей). А главное, от себя-то самого (тень, она и есть тень) все равно не убежишь.

Собственно, так и произошло. Уволился Эдик. Уехать не уехал, но нашел другую контору, в другом конце города (все равно что в

Америку), куда ему добираться гораздо дольше, но зато и меньше вероятности встретиться с прежними сослуживцами. С теми, кто в курсе.

С прошлым.

Новая не новая, однако ж чуть-чуть другая и все более – со временем, которое, известно, все лечит, – жизнь.

А что же Марина?

Марина же по-прежнему в старой конторе, только и в ее жизни кое-что поменялось. Тот самый душевный ресурс, о котором уже говорилось, оказался таким сильным, что начала рушиться вся ее прежняя семейная жизнь. Никак не могла она избавиться от тоскующих глаз Эдика, которые ее словно преследовали. Непременно нужно ей было их видеть – к ней обращенные, словно протянутые руки утопающего. Человеку ведь важно знать, что он нужен. Одно дело, когда просто нужен, и совсем особое дело – когда…

Омут, одним словом.

Наш сюжет подходит к концу. Так как-то само собой получилось, что маршруты Эдика и Марины в иные дни и часы пересекаются, Марина берет его под руку и они вместе идут куда-то, в кафе или в парк, в театр или к Эдику в его однокомнатную холостяцкую квартиру, которая теперь как бы и не очень – благодаря Марине – холостяцкая.

В общем, души их по-прежнему откликаются друг другу и, смотришь, все в конечном счете образуется. Потому что жизнь есть жизнь, она тоже как омут…