Должен признаться, я поначалу скептически отнесся к идее Словаря терминов Московской концептуальной школы. Поскольку сама эта «школа» представляется мне сейчас как преимущественно условный, поэтический «термин», составление словаря «терминов такого термина» казалось чем-то сродни попытке серьезного, добросовестного составления реестра географических открытий, сделанных капитаном Немо и его командой. Хотя, с другой стороны, подобная поэтическая «производная» (произвольная) от поэтики вполне возможна и даже является уже довольно почтенным литературным приемом. Здесь можно сослаться на Дюшана с Русселем или на более близких нам щедрого Бармина или аэромонаха Сергия. В общем, на «концептуализм» именно в том неотчетливом литературно-групповом статусе, в каком это слово употребляется в Москве в отличие от, скажем, абстракционизма, сюрреализма и прочих «нормальных направлений». То есть в обыденной речи «московский концептуализм» по большей части соотносится с «нормальным концептуализмом» примерно так же, как соотносятся «сюр» и «сюрреализм». Отсюда понятно, что Словарь терминов московской концептуальной школы сам по себе может быть лишь концептуальным объектом, поэтическим произведением и вряд ли имеет смысл искать в нем какую-либо привходящую ценность – например, дидактическую.

В таком, литературном плане стилистическое, артикуляционное единство «основного списка» представляется сомнительным – хотя бы потому, что «термины» предоставлялись кругом лиц, давно уже утратившим общее дискурсивное поле. (Наверное, и раньше это поле было достаточно условным, поскольку оно существовало лишь в рамках ряда совершенно конкретных текстов: знаменитый «Московский Романтический Концептуализм» Гройса, «Концептуализм в России» Кабакова, некоторые тексты Монастырского, Тупицина, МГ, Пепперштейна. Перефразируя название одного из объектов МГ, можно было бы определить само состояние термина «московский концептуализм» как «поэтическую панель с товарными искажениями».) «Когда исчезает Дао, появляется Дэ» – когда исчезает искусство, появляется дружба («круг авторов», словари, рейтинги – все это будто напрашивается само собой, когда эстетический «люфт» уже закрыт ретроспекциями и архивом). То есть отсутствие «эстетического зависания» неминуемо обнаруживает себя в зависании артистическом (авторском). Мне кажется, что как раз в такой неотчетливой позиции – между авторами поэтического текста и его персонажами – оказались референты «основного списка». И этот список видится мне механической отчасти совокупностью отдельных текстовых фрагментов – на уровне словарных гнезд, т.е. там, где не было необходимости в перекрестных ссылках, стилистическом единстве и прочих атрибутах «больших совокупных словарей».

Однако весь мой скепсис по отношению к Словарю терминов сохранялся лишь до того момента, пока Андрей не предложил идею «дополнительных словарей», крайне меня воодушевившую. Ведь и само искусство является лишь неким «дополнением» к миру – причем таким, в котором мир совершенно не нуждается. Именно в этих «дополнительных словарях» каждый из авторов смог задать ту «степень ненужности» и тот регистр зависания между наблюдателем и «агентом», которые представлялись ему уместными. В результате возникли самодостаточные литературные тексты, пребывающие «здесь и теперь», обращенные уже не к ретроспективной истории «круга авторов», но к своему собственному блаженному эстетическому «никуда».

Собственно говоря, в этом переходе от навязанной миром «товарной» основы, ретроспекции к частному, сиюминутному творчеству, так сказать, живых и работающих авторов (Монастырского, Пепперштейна, Захарова и др.) мне видится основная эстетическая и даже этическая, что ли, ценность всего этого предприятия.