Золотая осень закончилась, уступив место октябрьским дождям. Ночь по кусочку откусывала от дня, в шесть уже зажигали свечи, чтобы рассеять свинцовые сумерки, нависающие над оконными переплетами. Глэдис прожила в Инваносе большую часть своей жизни, но так и не привыкла к поздней осени: слякоть, постоянный дождь, не теплый, задорно стучащий в ставни, как в Квэ-Эро, а бесконечный, мелкий, холодный.

Вода стеной стояла в воздухе, в считанные мгновения пропитывала одежду, стоило только выйти в сад, забивала ноздри, заставляя чихать и откашливаться. В молодости горячее вино с травами помогало пережить ненастье, но последние годы испытанное средство не действовало, и Глэдис погружалась в черную тоску, как только начинались дожди.

Пока вдовствующая графиня пребывала в обычном для этого времени года мрачном настроении, ее невестка, напротив, цвела, словно розовый куст ранней весной. Чем бледнее становилась Глэдис, тем ярче горели щеки Клэры. Слуги осуждающе перешептывались: сразу видно, кто графа на самом деле любит — мать без сына чахнет, а жена от счастья светится. Хоть и суровый нрав у старой графини, а невестку она по заслугам невзлюбила. Честная женщина разлучившись с мужем так радоваться не будет.

На Клэру смотрели с неодобрением, но она не обращала внимания на кривые взгляды. Она и на свекровь не обращала внимания, вежливо здоровалась, встречая ее во время трапез, и даже не пыталась завести разговор. Что ей теперь до Глэдис? В глубине души Клэра даже хотела, чтобы их поймали. Ведь тогда не надо будет больше притворяться, лгать, тогда они будут свободны! Она не сомневалась, что Эльвин не станет преследовать неверную жену. Завтраки, обеды и ужины проходили в полном молчании. Арно сперва пробовал оживить похоронную тишину, но потом бросил и перестал спускаться к общему столу, ел у себя в кабинете или уезжал в город.

От Эльвина давно не было писем, Глэдис каждое утро поднималась на голубятню, но напрасно. Эта осень, только начавшись, уже казалась бесконечной. От сырости болели суставы, она забросила рукоделие и проводила дни в своих покоях, у забранного частым переплетом старинного окна. В те времена еще не умели делать большие стекла. В зеркале она видела скалящую зубы старость, а за ее спиной — ухмыляющуюся смерть.

Сколько времени ей отпустил Творец? Что, если она так и не дождется Эльвина? Ни здесь, ни в посмертии. И другие ее дети — нерожденные и умершие… старый жрец, утешая, говорил, что невинные души младенцев ждут в посмертии своих родителей. Семеро сыновей… Эльвин — восьмой, младший.

У нее больше не осталось времени для раздумий — каждый день мог оказаться последним. Быть может, этот молодой жрец — последний дар Эарнира ей, запутавшейся в паутине страха и сомнений. Глэдис пойдет к нему и во всем признается. Если для нее еще возможно прощение, пусть этот юноша, которого простой люд за глаза называл святым, поможет ей обрести его.

Если же нет — она заплатит цену, заплатит с радостью, лишь бы только знать, что платить придется ей одной, а не Эльвину. Тогда она поручит Адану все рассказать Эльвину после ее смерти, чтобы сын мог очиститься, а жрец будет молиться за него. Семеро в свое время не ответили на ее молитвы, но она ведь была простой женщиной, не очень умной и не слишком доброй, а этот юноша — избранник бога жизни, святой. Его не могут не услышать.

В часовне царил полумрак: свечи, зажженные утром, успели догореть, а жрец, против обыкновения, не торопился заменить их новыми. Глэдис задержалась на пороге, вглядываясь в сумрак — никого. Тихо и пусто, только на скамье белеет забытый платок. "Испытываешь меня на прочность, Эарнир? Думаешь, испугаюсь?" — Грустно усмехнулась она про себя и решительно направилась к алтарю. Остановилась возле ступенек, ведущих на алтарное возвышение, протянула руку, чтобы коснуться гладкого дерева, и замерла на середине жеста.

Они были там, в нише за алтарем, она видела их, как на ладони. Два светлых тела, в бесстыжем переплетении страсти, его кожа чуть темнее, цвета топленого молока, ее — белоснежная и пышная, как только что взбитые сливки. Ее руки, обхватившие его спину, его губы, прильнувшие к ее шее. Они двигались: сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Глэдис стояла так близко, что видела капельки пота, выступившие на спине мужчины. Тишину нарушил стон, сорвавшийся с его губ, и этому стону вторил женский, глухой, гортанный, из самой глубины естества.

Услышав стон, Глэдис скинула оцепенение: она опустила так и не коснувшуюся алтаря руку и бесшумно вышла из часовни, осторожно притворив за собой дверь — слуги не жалели масла на петли. Графиня брела по коридору, не видя, куда идет, натыкаясь на стены, вышла в сад, не обращая внимания на омерзительный дождь, добежала до беседки и опустилась на скользкую скамейку. Будь они прокляты! Будь они все прокляты! А она ведь почти поверила! Еще чуть-чуть, минутой раньше или минутой позже, и она бы открыла душу этой подлой твари!

Жрец, слуга Эарнира, святой! Жалкий воришка, ничтожный лжец! Изливает семя в чужую жену, а потом встает и идет служить своему богу. Исповедует согрешивших служанок, увещевает загулявших стражников. Говорит о доброте, честности, милосердии! А Эарнир принимает подобное служение! Эарниру все равно: молния с неба не покарала прелюбодея, свод часовни не обрушился ему на голову, алтарь не разломился под грязной ладонью! Или как раз такая мерзость и нужна богу? Он ведь не требует от своих слуг целомудрия, так почему бы не послужить жизни на пару с чужой женой?

Теперь Глэдис смеялась над собой: такая наивность в ее-то возрасте. Разве она не знала, что в храмы идут либо отбросы, любители легкой наживы, не способные на честный труд, либо простодушные глупцы, вроде их прежнего жреца? Так почему этот мальчишка должен оказаться иным? И почему она должна вымаливать прощение у богов, довольствующихся подобными слугами?

Ведь это и вправду смешно: она пыталась спасти свою душу обратившись к бездушному жрецу. Бедный Эльвин, ее бедный мальчик — в мире, где такие боги, только слепец и может сохранить чистоту, потому что не видит грязи. Плевать на посмертие, теперь Глэдис была готова заплатить любую цену. Но ни ее невестка, ни этот жрец не будут смеяться над Эльвином за его спиной. Она хотела искупить свои грехи покаянием? И на этот раз ей не в чем будет каяться — эти двое заслужили смерть на алтаре Ареда. Проклятый, единственный из всех богов, всегда был с ней честен, она подарит ему напоследок две эти жизни, и впервые ее рука не дрогнет, опуская нож.

Бывший наставник Эльвина не удивился, застав графиню в своем доме. Эльвин назначил ушедшему на покой учителю содержание, чтобы тот мог не беспокоиться о куске хлеба и крыше над головой. О его подлинном призвании знала только вдовствующая графиня, а учителем он и впрямь был хорошим, не зря его из самого Сурема выписывали. После того, как Эльвин ослеп, Глэдис перестала приносить жертвы, и маленький человечек, однажды вернувший ей надежду, послушно ушел из жизни графини. Но сейчас он приветливо улыбался, разливая по чашкам дымящийся карнэ:

— Я знал, что рано или поздно вы придете, дорогая госпожа. Служение Восставшему отличается от служения Семерым — его избирают сердцем. А сердце не обманешь.

Глэдис поднесла к губам тонкий, словно бумажный, фарфор:

— Я никому не служу! Ни Семерым, ни Темному. Я платила за его помощь столько, сколько он требовал.

— Если это простая сделка, то что привело вас сюда сегодня?

— Я застала свою невестку с мужчиной.

— Нехорошо с ее стороны, но такое случается сплошь и рядом, — он сочувственно кивнул.

— Застала со жрецом Эарнира.

— Вот как? С тем самым Аданом? О нем говорят по всей провинции, люди специально приезжают в замок ради встречи с ним, подкупают стражников, чтобы попасть в часовню. Ходят слухи, что он святой.

— Я убедилась в обратном, — сухо ответила Глэдис, поставив чашку, так и не пригубив.

— И хотите восстановить справедливость, — ее собеседник рассмеялся, — погибнув на алтаре Темного, он точно станет святым. Посмертно.

— Меня больше не волнует посмертие. Даже свое собственное, не говоря уже о чужом. Я хочу справедливости здесь и сейчас. Мой сын слишком мягок и добр. Он оставит все как есть, если узнает.

— Ваш сын слишком брезглив. Но согласен, он не станет связываться.

— Вы знаете, чего я хочу. Я отдам Ареду этих двоих, пусть вернет моему сыну зрение!

— Разумеется, моя госпожа, разумеется. Я буду только рад помочь вам, хоть и не разделяю вашего благородного негодования. Но я понимаю — девица обманула вашего сына, а жрец обманул вас. Быть может теперь вы признаете очевидное: есть только один бог, достойный служения. Ареда называют отцом лжи, но он единственный не опускается до обмана.

— Аред не спас моего сына от слепоты!

— Зато спас от смерти. А вы, вместо благодарности, отреклись от него.

— Я испугалась. Решила, что Семеро — сильнее, что они наказали меня.

— Ну что ж… жрец Эарнира — достойная плата за прозрение. Не могу ничего обещать, но надеюсь, что мой Господин простит вашу слабость и примет жертвы благосклонно. Но вы понимаете, на какой риск идете? Графиня и жрец — не крестьянские мальчишки. Их будут искать, всю провинцию верх дном перевернут. А дознаватели уже в Инваносе.

— Этим-то что здесь понадобилось?

— Ищут Вэрда Старниса. Подозревают, что он укрылся в Инваносе, у старого друга. Его обвиняют в пособничестве слугам Ареда.

— Да, я слышала. Но не думала, что все зашло так далеко. Обвинять Старниса после того, что случилось с его сыном — вопиющая глупость! Но если он здесь, его рано или поздно отыщут — с Арно станется дать ему убежище, но не хватит ума спрятать как следует. — Графиня была невысокого мнения об умственных способностях своего родича, хотя тот худо-бедно управлял Инваносом вот уже тридцать лет. — Я не боюсь дознавателей. Даже к лучшему, пусть ищут Старниса, им будет не до сбежавшей с любовником графини. Я скажу, что застала невестку и жреца в часовне. После этого никто не удивится, что голубки упорхнули. Эльвин не станет ее искать.

— Ну что же, до полнолуния осталось десять дней. — Он вышел в другую комнату и вернулся с флаконом темного стекла. — Найдите способ подлить им этот состав в вино за ужином. Я приеду днем раньше, навестить своего ученика. Откуда мне знать, что он уехал в Сурем? Мои люди будут ждать за воротами.

— Используем старое место?

— Боюсь, что мы не сможем построить другой алтарь за оставшиеся десять дней, — усмехнулся он, — но не беспокойтесь, все пройдет, как должно.

— Я хочу сделать это сама!

— Вы завершите ритуал. Последний удар — ваш. А то, что перед этим — не для женских рук. Жрец Эарнира… Господин оценит ваш дар. Последний раз такую жертву приносили во времена Саломэ Темной. До встречи, ваша светлость, до скорой встречи, — и, когда за Глэдис закрылась дверь, он добавил с довольной улыбкой, — и что-то подсказывает мне, эта встреча не станет последней.

За ужином Глэдис, против обыкновения, обратилась к невестке, выведя ту из состояния блаженной радости:

— Как жаль, что так долго нет писем от Эльвина. Я уже начинаю беспокоиться. Провести зиму в Суреме, в одиночестве, без родных людей. Вам следовало поехать с ним, Клэра. Но еще не поздно, до холодов можно успеть, — графиня с удовольствием наблюдала за замешательством невестки — по лицу молодой женщины было видно, как она ищет подходящий предлог, чтобы отказаться от любезного предложения свекрови. Но жрец быстро пришел на помощь:

— Дороги размокли, повозки увязнут в грязи.

— Да, вы правы… я слишком долго не путешествовала, успела все забыть. Но тогда можно будет отправить Клэру в Сурем по первому морозцу, до снегопадов.

Клэра успела собраться с мыслями:

— Мы обсуждали этот вопрос с Эльвином. Он предпочел оставить меня дома. С детьми.

— О, мой сын — воплощенное благородство. Он всегда думает о других. С детьми ничего не случится, а вот жене лучше быть при муже. Мы живем в злоязыкое время — так легко опозорить честное имя ни в чем не повинной женщины, если она остается одна на долгое время, — Глэдис наколола на вилку кусочек курицы, положила в рот, неторопливо прожевала, промокнула губы салфеткой и с преувеличенным участием на лице встретила растерянный взгляд невестки.

— Наш новый повар — настоящее сокровище, но нельзя все время услаждать тело. Нужно подумать и о душе. Приятного аппетита, Клэра, Светлый Адан, — Глэдис встала из-за стола и вышла из зала.

Клэра в смятении обернулась к Адану, он незаметно накрыл ее ладонь своей, успокаивая:

— Госпожа графиня подала достойный пример. Вы проводите меня до часовни, ваша светлость?

Как только они оказались в коридоре, Клэра прошептала:

— Она все знает! Играет, как кот с мышью! Что нам теперь делать?

— Успокойся, Клэра. Она всего лишь беспокоится о сыне, как и должно матери.

— Беспокоится? Да она была счастлива, что я остаюсь здесь, а не еду в Сурем! Надеется, наверное, что он там найдет себе другую жену, скромную серую мышку, которая будет смотреть ей в рот, а со мной разведется.

Адан рассмеялся:

— Клэра, еще ни одному мужчине не удалось развестись на том основании, что его мать недолюбливает его жену, и графине это наверняка известно.

Клэра вскинула голову:

— Я бы хотела получить развод. Так не может продолжаться вечно. Весной он вернется из Сурема, и что тогда?

Жрец вздохнул — он откладывал этот разговор сколько мог, но знал, что рано или поздно придется решать. Вернее, произнести принятое решение вслух, отрезать все пути к отступлению. Он давно уже выбрал, но в глубине души продолжал надеяться, что случится чудо, и все разрешится само собой. Чуда не произошло.

— Нам придется уехать, Клэра. Твой муж даст тебе развод, если попросишь, но не возьмет вину на себя. Если про нас узнают, тебя накажут, и сурово. Графиня приложит к этому все усилия.

Женщина медленно кивнула:

— Обитель до конца жизни. И ты думаешь, что я испугаюсь? — Но в душу прокрался страх. Она надеялась, что Глэдис забудет про бывшую невестку, как только та оставит ее драгоценного сына. Но со старухи станется испортить Клэре жизнь просто так, по злобе душевной.

— Нет. У тебя смелая душа. Но тогда мы не сможем быть вместе. Как жрец, пускай и грешный, я должен только поощрить такой исход — ты освободишься от нелюбимого человека, избавишься от необходимости лгать и проведешь остаток жизни в покаянии, очищая душу. Спроси моего совета любая другая женщина в твоем положении — я с радостью направил бы ее на путь спасения. — Даже Клэра, не искушенная в словесных играх, слышала грустную иронию в его голосе, — но ты не "любая другая", ты — моя Клэра. И я хочу, чтобы ты была счастлива. — Он не стал договаривать: "Пусть даже ценой души, как своей, так и моей, если нельзя иначе"

Но все же Адан не терял надежды: боги милосердны, они знают, что несправедливо карать за любовь, так же, как отбирать последнее у нищих и лишать надежды отчаявшихся. Клэра рискнула всем, чтобы быть с ним, и его долг позаботиться о ней. Теперь Адан понимал, что совершил ошибку, приехав в Инванос, но было уже слишком поздно. Он не смог оставить ее тогда, тем более не бросит сейчас. Но все сильнее надвигалось ощущение неминуемой беды.

Иногда Клэра оставалась в часовне после утренней службы, якобы помочь прибраться, иногда приходила вечером, иногда посреди дня. Она не боялась, что ее заметят, даже не пыталась скрыть озаряющее лицо преступное счастье. Клэра отсчитывала дни — еще немного, и они будут свободны. И глядя, как светятся ее глаза, Адан не жалел о своем падении. Он все еще не любил эту женщину, хотя каждый день занимался с ней тем, что люди называют любовью. Не любил, но уже не мог обходиться без ее молчаливого обожания, теплых рук, сверкающей улыбки. Только рядом с Клэрой Адан чувствовал себя по-настоящему значимым.

Он устал быть пустым сосудом с горлом, густо оплетенным паутиной, никогда не знавшим вина, устал вещать от имени бога, но больше всего он устал вслушиваться в тишину в надежде услышать голос. Рядом с Клэрой не было места для тишины, не оставалось пустоты, она заполняла собой все, не желая поступиться и малой толикой любимого, даже для одного из Семерых. Да что Семеро — она бы и самому Творцу не уступила!

— Мы уедем, Клэра. В Ландию. Тебе там понравится. Ландийцы не задают лишних вопросов — они слишком уважают свободу выбора, дарованную нам Творцом.

— Я слышала, что в Ландии женщина делает предложение мужчине, а не мужчина женщине. Это правда?

— Правда, но это всего лишь традиция. Сперва о браке сговариваются родители молодых.

Клэра рассмеялась:

— Все равно, это прекрасная традиция. Когда мы доберемся до Ландии, я попрошу тебя взять меня в жены, как только перейдем границу. Ты ведь согласишься?

Адан кивнул:

— Я ни в чем не могу тебе отказать.

Жрецы Эарнира не заключали браки, но он больше не считал себя жрецом. Сколько можно лгать самому себе и окружающим? Бог жизни не пожелал принять его самовольное служение, он так и не услышал голос Эарнира. Так не лучше ли принять неизбежное и подарить счастье хотя бы одному человеку, не испытывая сомнений?

Он помогал людям, собирал помощь для бедняков, щедро раздавал советы, но в каждом его благом деянии таилась капля яда — люди следовали этим советам, думая, что исполняют волю Эарнира, принимали его помощь веря, что бог помогает им через своего жреца. Адан лгал, в надежде, что от его лжи больше пользы, чем вреда… но бог может посчитать иначе. Не придется ли его прихожанам слишком дорого заплатить за его заблуждение? Разве не сказано в книге Семерых, что: "Поверивший лживому пророку — повинен во лжи"?

* * *

…Он видел странный сон: в небе сверкала огромная Луна, на серебряном диске черными язвами проступали пятна. Луна не должна быть такой большой, небо не может быть настолько беспросветным — бездонная чернота, ни звезд, ни облаков. Черный цвет бывает ласковым, бархатным, словно кошачий мех, может быть печальным и безнадежным, как платье молодой вдовы, искрящимся и веселым, как глаза озорного мальчишки, сочным и сладким, как гладкая кожура винограда… внимательный взгляд распознает в черном цвете десятки оттенков. Но чернота этого небосвода была отсутствием света, а не цветом. Пустая бесконечность, раззявленная пасть неведомого чудовища, готовая поглотить без остатка любого, кто рискнет выйти из дома.

Он сидел в седле, прижав озябшие ладони к теплой лошадиной шее, а некто, неразличимый в темноте, силуэт, облитый лунным светом, вел лошадь под уздцы, схвативший лужи лед трещал под каблуками. Все в этой ночи было неправильным: и небо, и луна, и невидимый проводник, и петляющая тропа, ведущая вверх. Все его естество заходилось в безмолвном крике: беги, беги прочь, пока не поздно! Но он не мог пошевелиться, не мог даже закрыть глаза, чтобы защитить их от холодного лунного света.

Проснуться, скорее проснуться, промокнуть испарину со лба, согреть имбирного вина, выпить, разогнав застывшую кровь по жилам. Взять книгу и перелистывать страницы, пристроившись у камина, ждать, пока на востоке просветлеет край неба. Лучший способ прогнать прочь тень ночного кошмара. Нужно всего лишь проснуться, но он никак не мог вырваться из паутины сна, и откуда-то из глубины сознания пробилась на поверхность мысль, судорогой сведшая пальцы: а если это не сон?

…Она видела страшный сон: холод, стальным панцирем сковавший тело, мерно покачивающаяся лошадиная спина, единственный островок тепла в ледяной пустыне. Никогда в жизни ей не было так холодно. Темное небо, посередине — слепяще-холодный лунный диск. Больше не существует времени, только бесконечная тропа вьется по горному склону, все выше и выше. Она не знала, куда ведет этот путь, кто держит узду ее лошади, но с беспощадной ясностью понимала, что с каждым шагом приближается к смерти.

Оцепеневшее тело не подчинялось воле своей хозяйки, она не могла сдвинуться с места, не могла даже разомкнуть губы, закричать, вырвать у ледяного безмолвия ответ: почему она здесь, что ждет ее в конце пути? Проснуться, вот единственное спасение, сбросить невидимую сеть. Оставить на ложе смятые простыни, накинуть плащ поверх промокшей от пота ночной рубашки и босиком проскользнуть по длинному коридору. Толкнуть дверь его комнаты, подойти, прижаться, позволить теплым рукам прогнать остатки страшного сна, и остаться до утра, когда край неба из черного станет фиолетово-розовым. Но проснуться никак не получалось, и осознание ужасом сковало кровь в жилах — это не сон.

* * *

Глэдис ждала в часовне: зелье подействовало, Клэра и Адан покорно пошли за ней к двери подземного хода. В замке, как положено, был тайный подземный ход, ведущий к реке, о котором знала только графская семья. Если в центральных провинциях такие предосторожности давно уже стали данью традиции, в приграничном Инваносе они оставались суровой необходимостью. Бабка ее покойного супруга спасла себя и детей только благодаря этому ходу. Предприимчивые варвары воспользовались тем, что граф с дружиной гонялся за их менее предприимчивыми собратьями в трех днях пути от дома, и взяли замок обманом — предатель открыл им ворота. Графиня едва успела добежать до спасительной двери. С тех пор ходом не пользовались, но поддерживали в идеальном порядке.

На выходе Глэдис передала впавших в полузабытье мужчину и женщину жрецу Темного, а сама отправилась вперед. Она хорошо помнила дорогу, хотя не ездила по ней вот уже семь лет: каждый поворот, каждое дерево, каждую трещину в скале, и не нуждалась в провожатых. В часовне горели факелы — пропитанные особым составом, они давали ровный яркий свет без чада и запаха. В этом свете красные плиты пола казались почти черными, а черный алтарь густо отливал багрянцем, словно на гладком камне внезапно проступила засохшая кровь.

Жрец вошел в часовню. Он успел переодеться по дороге и переступил порог уже в ритуальном платье: черная хламида волнами спадала на пол, придавая величие невысокой расплывшейся с возрастом фигуре. Глэдис знала, что внешность обманчива — у казавшегося полным пожилого мужчины были железные руки, способные согнуть монету. Слуги ввели предназначенную в жертву пару. Мужчину привязали у стены, женщину вывели на середину. Клэра рассеянно смотрела прямо перед собой, не понимая, где она и что происходит. Глэдис недовольно повернулась к жрецу:

— Приведите их в чувство. Я хочу, чтобы они видели, что их ждет.

— Разумеется, дорогая госпожа, разумеется. Одной крови недостаточно. Страх, боль, ожидание — составляющие жертвы. Но не торопитесь, всему свое время. Сначала наш заблудший слуга Эарнира, — он шагнул к Адану и сунул ему под нос небольшой флакон. Спустя минуту тот пришел в себя и рванулся с привязи, крикнув:

— Клэра! — Но веревка потянула его назад. Адан медленно обернулся и увидел алтарь, затем его взгляд остановился на высеченном в стене изображении лука и стрелы, и лицо застыло, словно высеченное изо льда. Только по глазам было видно, что этот человек еще жив. Во взгляде страх смешивался с отчаяньем, гнев боролся с бессилием.

— Не нужно кричать, Светлый Адан. Она пока еще не может тебя услышать. Побереги голос, — дружелюбно посоветовал жрец и подошел к неподвижной женщине. — Мы начнем с нее, госпожа графиня, если вы не возражаете, — он взял один из ножей, разложенных на низком камне возле алтаря и двумя быстрыми движениям распорол на Клэре платье. Ткань упала на пол, следом он разрезал шнуровку корсета. Обнаженная женщина не шелохнулась, она словно и не заметила, что ее раздели. Жрец обернулся к Адану:

— Красивое тело. Мои поздравления — внимание такой женщины — ценная награда. Многие бы дорого заплатили за такое счастье. Тебе же оно досталось задаром. Но в нашем несовершенном мире бесплатно достается только смерть. За все остальное рано или поздно приходится платить.

Адан встретил его взгляд:

— Зачем? Зачем ты тратишь время на пустые слова? Боишься?

— Ты так торопишься умереть?

— Мне нечего страшиться в посмертии. В отличие от тебя, — он обратился к Глэдис, — я понимаю, почему вы здесь. Но не делайте этого. Он прав — за все приходится платить. Ваша расплата будет непосильной. Отпустите Клэру, преодолейте свою ненависть.

— Расплата? На этом камне погибло много ни в чем не повинных, но вам двоим там самое место. Заплатите сначала по своим счетам.

— Клэра ни в чем не виновата. Я все сделал сам, — так и было. Клэра выбрала его, но Адан мог отказаться, мог остаться в Виастро, вернуться в Сурем, мог… признать, наконец, что он не жрец, а лжец. Но вместо этого он шагнул в пропасть вместе с этой женщиной.

— Даже сейчас ты лжешь, слуга Эарнира! Только я не из твоей паствы, меня не обманешь. Ты думал, что можно насмехаться над слепцом за его спиной? Что боги простят, а люди не узнают?

— Ваш сын не дал ей счастья.

— Она ничем его не заслужила.

— Люди рождаются, чтобы быть счастливыми!

— Тогда большинству не стоило рождаться!

— Что еще ей оставалось? Вы же старше и мудрее, но позволили ей гибнуть в одиночестве! Отобрали детей, с самого начала ждали от нее только плохого!

— И я была права. Помогать ей, утешать, беречь, с чего бы? Кто берег и утешал меня, когда я в шестнадцать лет оказалась в этом сыром склепе, одна, с мужчиной, которого волновали только его книги! Когда мои дети умирали один за одним? Когда я умоляла своего ученого мужа выполнить свой долг, зачать еще одного сына, а он только руками разводил! Последняя шлюха в борделе того не делает, что делала я, чтобы поднять его член! — Глэдис кричала, изо рта летела слюна. В разъяренной старухе невозможно было узнать чопорную графиню, брезгливо сжимавшую губы при намеке на непристойность. — У этой соплячки был мой сын, были дети, но ей все было мало! Эта тварь под любого была готова лечь, да не находилось купцов на товар!

Адан с жалостью смотрел на кричащую женщину:

— Ей не хватало любви. Так же, как и вам. Но ваше несчастье не ее вина.

Темный жрец подошел к графине, и коснулся ее плеча:

— Ваша светлость, осенние ночи длинные, но пора начинать. Уважаемый Адан прав, мы сюда не за этим пришли. А что до молодой леди, — он снова обернулся к Адану, — ты, слуга Эарнира, никак, думаешь, что дама тебя любит? Глупые иллюзии молодости. Сейчас мы приведем ее в чувство и ты убедишься в обратном. Насколько я знаю супругу моего дорогого ученика, любит она только саму себя. — Он кивнул своим помощникам, — приступайте.

Клэру положили на алтарь и привязали к каменным столбикам. Жрец проверил узы и поднес к лицу женщины флакон с противоядием. Клэра закашлялась и попыталась подняться, но не смогла пошевелиться. Она видела только свод пещеры над головой и блики факелов. А потом над ней нависло полузнакомое лицо: графиня не сразу вспомнила, что этот невысокий человек в странном черном одеянии — наставник Эльвина. Клэра видела его мельком несколько раз, но не сочла нужным познакомиться:

— Что, что случилось, мастер… мастер Кало? — Приложив усилие, она вспомнила его имя. Страх мешал собраться с мыслями, ее било крупной дрожью — сон, это должно быть продолжением сна!

— Это не сон, — участливо улыбнувшись, возразил Кало. — Это часовня моего господина, а вы, сударыня — первая жертва. Вторая — ваш любовник. Здесь собирались построить храм Темного, но не успели, осталась только часовня. Но для наших скромных нужд хватит и ее, — он снова улыбнулся, глядя на Адана, — я слишком много говорю, не так ли? Но поймите меня правильно, не так часто на этом алтаре оказываются люди, с которыми есть о чем поговорить. Просто принести жертву — недостаточно. Важно понимание.

Охваченная ужасом Клэра попыталась вырваться, но быстро выбилась сил: этого не может быть, не может! Людей не приносят в жертву на алтарях. Сейчас она проснется и все расскажет Адану… и тут она услышала его голос, звенящий от напряжения, но по-прежнему ясный:

— Что тут понимать? Вашему господину нужна кровь.

— Верно. И в этом высшая справедливость. Семеро кормят людей жалкими подачками: молись, смертный, и, быть может, твою молитву услышат. А если не услышат — на все воля Семерых. Аред относится к людям, как к равным. Хочешь, чтобы бог помог тебе — плати. Милостыню подают нищим, люди достойные платят за себя сами.

— Тогда почему бы тебе не заплатить своей кровью? Достойные люди не разбойничают по ночам!!

— А мне ничего не нужно от Ареда, я всего лишь посредник. Госпожа графиня каждый год приносила жертвы на этом алтаре, и мой господин хранил ее сына от бед. И сейчас это ее решение.

— Как удобно. Думаешь, в посмертии отмежуешься, мол, это все они, а я рядом стоял? Не получится. Там каждый в ответе за себя, — и голос Адана предательски дрогнул: "каждый за себя". Что он скажет Эарниру, как объяснит? Он не готов, не успел! Если до этой минуты он испытывал страх, то теперь ощутил ни с чем не сравнимый ужас.

— Может быть, может быть… теперь я понимаю, что в тебе нашли прихожане, светлый Адан. У тебя и впрямь дар слова. Но мы хотели выяснить, кто из вас прав, госпожа графиня или ты.

— Ты хотел. Мне не в чем сомневаться, — он знал, что Клэра любит. Будучи послушником, Адан повидал достаточно томных дам с развратным взглядом, чтобы отличить подлинное чувство от алчного каприза.

Кало наклонился к притихшей Клэре:

— Мы собрались принести две жертвы, но Господин довольствуется и одной. Одного из вас я могу отпустить. Ты вернешься домой, забыв обо всем, что случилось этой ночью, или же вернется твой любовник. Тебе решать.

— Прекрати! Клэра, не слушай, он не отпустит никого! Это еще одна пытка. Не разговаривай с ним, молись, пока можешь, — каждое слово жгло Адана изнутри, но он не мог промолчать, не мог солгать, успокоить. Кто-то засунул ему в рот кляп.

Кало покачал головой:

— У нас мало времени на раздумья. Я помогу тебе принять решение, — он взял нож и провел неглубокий надрез на ее животе, выступила кровь.

Клэра закричала скорее от испуга, чем от боли, боль пришла мгновением позже, слабая, не страшнее, чем когда уколешь палец иглой, не сравнить с родами, которые она пережила трижды. Но Кало снова поднял нож:

— Это только начало, — следующий надрез был глубже и длиннее, — еще один разрез, и я уже не смогу отпустить тебя. Слишком сложно будет объяснить, откуда взялись раны. Ну же, решай, — он медленно повернул нож, и на этот раз Клэра кричала уже от боли, по щекам текли слезы.

…Больно… как же больно. Но она выдержит. Они ведь не смогут терзать ее вечно. Рано или поздно любая боль заканчивается, она знает точно, как тогда, когда она рожала старшего сына. Тридцать часов непрерывного кошмара, но и это прошло. Мужчины слишком слабы… пусть лучше она. А он будет жить. И она прошептала:

— Отпустите его, — и повторила громче, — отпустите его!

Мастер Кало развел руками:

— Ну что ж, иногда приходится признавать свои ошибки. Ваша невестка и впрямь грешила по любви, госпожа графиня. Но этот никак не меняет наши планы.

Помощники жреца запели: незнакомый язык, гортанный, клокочущий в горле, словно в пещере притаился рассерженный коршун. На маленьком кожаном барабане отбивают ритм, быстрее, быстрее, голоса едва успевают за барабанщиком. Нож поднимается и падает вниз, алые разрезы соединяются в безумный узор. Кровь стекает по бокам алтаря, расплывается по полу, контур лука, высеченный в камне, вспыхивает красным светом. Тонкое лезвие отделяет кусочек кожи, очерченный надрезами, и бросает в услужливо подставленную жаровню. Затем еще раз, и еще, и еще…

Клэра кричала, пока не сорвала голос — то умоляла убить ее побыстрее, то проклинала Глэдис, а потом уже только сипела, судорожно вздрагивая. Сознание ускользало, утонув в боли. Жрец отложил нож — пришло время. Глэдис подошла к окровавленному куску мяса, еще недавно бывшему женой ее сына, матерью ее внуков. В глаза этой жертве она могла смотреть без страха. Глэдис, тяжело дыша, отошла от алтаря. С этим ударом она выплеснула весь застоявшийся гнев, медленно отравлявший ее все эти годы. Для Адана не осталось и малой толики — пусть Кало сам разбирается со слугой заклятого врага своего господина. Она посмотрела на привязанного к столбу жреца с неожиданным для самой себя сожалением — Клэра была мерзкой тварью и получила по заслугам, но на месте Адана мог быть любой другой мужчина. А что до бога, которому он служит, так разве она не знала раньше, что Эарниру, как и его братьям, все равно? Стоит ли винить слугу в небрежении господина? Но тут же одернула себя: стоит. Он сам выбирал, кому служить.

Адан хотел закрыть глаза, отвести взгляд, но не мог. Жрец Темного стоял к нему спиной, загораживая Клэру. Он видел только, как поднимается и опускается его рука, и слышал ее крик, вдыхал тошнотворный запах горящей кожи.

Спустя вечность крик затих, и жрец уступил место Глэдис. Когда та отошла в сторону, Адан увидел, что осталось от Клэры, и только тогда сумел, наконец, закрыть глаза. В этот миг он даже обрадовался, что сейчас умрет. Иначе всю жизнь, сколько бы лет ему не даровали боги, он видел бы перед собой изуродованное тело женщины, которую, как он понял только сейчас, он на самом деле любил.

Темный жрец подошел к нему и самолично вытащил изо рта кляп окровавленной рукой. Но Адан смотрел не на него, на Глэдис:

— Теперь вы счастливы? Что вы хотели купить у Ареда такой ценой? Я все еще не могу поверить, что женщина, мать, способна на такую ненависть. Может, вы не человек вовсе? — И тут же ответил сам себе, — нет, человек. Он, — Адан кивнул в сторону мастера Кало, — нет. А вы — да. Я должен был поговорить с вами раньше, я видел, чувствовал, что вам нужен этот разговор, нужно примириться с Эарниром. Не знал только причины.

— Что же тебе Эарнир не подсказал? — Насмешливо поинтересовался Кало, — не прислал откровение? Плохо молился, утомившись от прямого служения жизни?

— Я молился. Но без ответа. Тебе не повезло, раб Проклятого. Ты думал, что принесешь в жертву своему хозяину жреца Эарнира? Тебе достался самозванец, пустой сосуд, — горечь раздирала горло. Почему? Почему его бог так жесток? Он, Адан, согрешил, присвоил служение, говорил от его имени, но почему его карают только сейчас, почему перед этим за его грехи заплатили другие? Вильен, Старнис, Клэра… И снова он обвиняет бога, когда во всем виноват сам. Адан опустил взгляд: он оказался слишком умелым лжецом. Обманул даже Проклятого, но себя не обманешь. Пусть и они узнают правду. Он не хочет умирать с той же ложью, с которой жил, — Эарнир не выбирал меня. Я всегда хотел служить ему, пришел в храмовую школу, выпросил позволение остаться. Думал, там меня научат, как слышать его голос. Ведь не может быть, чтобы он не отозвался на мои молитвы. Я так хотел быть его жрецом! — Он опустил голову, — гордыня. Пустая гордыня. Я думал, что смогу изменить решение бога. Неудивительно, что мой путь закончится здесь. Ты всего лишь орудие его воли, — как же больно было признать, что Эарнир, воплощение света и радости, может воспользоваться таким орудием! Как больно осознавать, что даже в смерти не заслужил большего!

Кало расхохотался, громко, искренне, от всей души, даже слезы на глазах выступили:

— Надо же, голос не услышал, Эарнир не снизошел! Из ста жрецов хорошо если один отмечен даром. Остальные — выманивают деньги у прихожан, — он разъяснял терпеливо, как маленькому ребенку, спросившему, почему девочки носят юбки, а мальчики — штаны.

— Неправда. Все, кто учились со мной, слышали Эарнира. Он избрал их.

— Они говорили, что слышали Эарнира. Точно так же, как ты говорил. Но в отличие от тебя, не испытывали угрызений совести. Если бы Семеро и в самом деле избирали всех своих жрецов, не осталось бы алтарей, подобных этому. Семеро ушли, позорно проиграв войну с магами.

— Люди не могут без богов, они молились, и Семеро вернули свою благодать, избрав жрецов для служения, — но в голосе Адана появилась растерянность, — я не знаю, быть может, наверное, были еще такие, как я… Если Эарнир столько лет позволял мне лгать, то могут быть другие. Но не все! Слышишь, не все! Служение не может быть ложью!

— У тебя скоро появится возможность узнать у Эарнира самолично, что он думает о своих слугах.

Но Адан уже не слушал:

— Ты лжешь. Тебе мало убить, нужно перед этим сломать. Чтобы и тело, и душу. Ты попробовал с Клэрой, но не получилось. А я почти поверил. Всегда считал, что она слабая, а она оказалась сильнее меня. Говори что хочешь, но я знаю, что если я лгал, это не значит, что никому нельзя верить! — И он упрямо сжал губы.

Мастер Кало пожал плечами и кивнул своим слугам. Тело Клэры скинули с алтаря, Адана раздели и привязали к камню. Он лежал в ее крови, еще теплой, и шептал свою последнюю молитву: просил за Клэру и за Глэдис, чтобы первую не карали за слабость, а вторую — за материнскую любовь, ведь Творец сам вложил в женщину неискоренимую потребность любить и быть любимой. Каялся во лжи и гордыне, объяснял, что не мог иначе.

Где-то за спиной раздалось уже знакомое пение, хлопки ладони по барабану. Узор на его коже рисовали раскаленным железом. Адан кричал, боль выворачивала наизнанку, в глазах стояло багровое марево, но он продолжал молиться, из последних сил отгоняя спасительное забытье, хотя и не ждал ответа на свою мольбу. Он заслужил эту боль и эту смерть. Кало поднял стилет и, в тот самый миг, когда узкое лезвие вошло в его грудь, Адан услышал голос своего бога и успел улыбнуться.

* * *

Контур лука, высеченный над алтарем полыхнул ярко-белым цветом, и мастер Кало тревожно покачал головой:

— Дознаватели, — он не скрывал раздражения, — скоро будут здесь.

— Они знают? — У Глэдис побелели губы.

— Трудно сказать. В любом случае нужно немедленно уходить.

— А как же они? — Графиня кивнула на алтарь.

— Нет времени, — Кало взял ее под руку и увлек к тайному ходу, — ьыстрее, госпожа, быстрее.

— Но дознаватели найдут тела!

— Вы предпочитаете, чтобы рядом с телами они обнаружили еще и нас? Скорее всего у них сохранились старые амулеты — вот уж не ожидал. Жертвоприношение приводит к выбросу магической силы, — объяснял он на ходу, — они, должно быть, засекли всплеск, но не смогут узнать, кто это сделал, если мы поторопимся.

Глэдис шла за ним, но от обиды и разочарования ей хотелось плакать — все напрасно, эта мелкая дрянь победила! Псы Хейнара найдут тела и алтарь, мерзавка станет мученицей, святой! Даже если Глэдис расскажет, что Клэра изменяла мужу со жрецом Эарнира, никто не поверит. Скажут, что злобная свекровь пытается очернить несчастную женщину, погибшую страшной смертью!

О том, что случится, если дознаватели поймают их на обратном пути, она старалась даже и не думать. Адан оказался прав: расплата ей не по силам. Своими собственными руками сотворить мученицу из шлюхи, и никто не узнает правды, даже Эльвин!

— Проклятье! — Выругался Кало шепотом и ускорил шаги, Глэдис пришлось бежать, чтобы поспеть за ним, — вы видели? Там огонь в пещере!

— Дознаватели?

— Свет не двигался. Это костер, а не факел. Кто-то устроился там на ночлег.

— Тогда он нас видел!

— Увы. Сейчас мы ничего не можем сделать. Мы даже не знаем, сколько там людей. Нет времени драться, придется рискнуть.

Они вышли из пещеры, слуги привели коней. Кало ругался про себя: нужно было проверить пещеры до ритуала, он слишком привык полагаться на дурную славу заброшенной часовни, особенно после того, как лорд Арно расправился с контрабандистами. А сейчас дознаватели дышат в спину, и нет времени позаботиться о случайном свидетеле.

Скорее всего тот мирно спал у своего костра и ничего не видел. Если же нет — госпоже графине не повезло, ей бежать некуда. Сам мастер Кало собирался не останавливаясь мчаться к границе, не полагаясь на везение. Оставаться в Инваносе нет смысла — часовню отцы-дознаватели разрушат в любом случае, а служить Ареду можно и у варваров.

* * *

Ночи стояли холодные, Вэрд укрывался двумя одеялами и плащом, но ближе к утру, когда догорал костер, все равно просыпался от холода. А может быть, он зря обвинял погоду, и это старость мешала спать, заставляя болезненно ныть суставы? Раньше он спокойно ночевал под открытым небом в любое время года.

Но сегодня он проснулся не от холода: когда Вэрд открыл глаза, пытаясь понять, что же вырвало его из сна, костер еще горел. Он встал, окинул пещеру взглядом — все в порядке, никого нет, тихо потрескивают ветви. Можно лечь досыпать, но Вэрд никак не мог справиться с необъяснимой тревогой — кажется, он слышал шаги в проходе за стеной, торопливые, с гулким эхом… или это все-таки был сон? Он все равно не заснет, пока не проверит. Арно говорил, что эту пещеру облюбовали контрабандисты. Что, если прежние хозяева (те из них, кто избежал свидания с петлей) решили вернуться на старое место?

Граф застегнул пояс с ножнами, лежавший в изголовье, зажег факел, взял в правую руку меч и двинулся вперед — шаги, если они ему не послышались, раздавались в проходе, ведшем в часовню. Скорее всего тайные посетители прошли через главный вход мимо пещеры и вышли на поверхность, тогда он их уже не догонит. Но если они двигались в другом направлении — от тайного входа к главному, он еще может их застать. Но что понадобилось контрабандистам посреди ночи в заброшенной часовне Темного? Не жертвы же приносить они собрались!

Вэрд быстро шагал по узкому проходу, тщательно прислушиваясь — тишина, ни эха, ни шороха. Последний поворот, и он оказался в нише, ведущей в часовню. Яркий свет полоснул по глазам, а в ноздри ударил едкий запах горелого мяса. "Что за…" — он шагнул вперед, выставив наперевес свой факел. Напрасная предосторожность — в часовне никого не было. Никого живого.

Тело Адана так и осталось лежать на алтаре, Вэрд отбросил факел, шагнул вперед, надеясь, вопреки очевидному, что изувеченный человек, простертый на черном камне, еще жив. Положил пальцы на шею, пытаясь нащупать пульс, но убедился, что опоздал. Он вгляделся в изуродованное лицо, и с ужасом распознал под свежими ожогами знакомые черты.

Адан, жрец Эарнира. Вэрд отвел взгляд и поспешно зажал рот рукой, судорожно сглатывая. Бывшему графу Виастро многое довелось повидать и на войне, и в приграничных стычках, но никогда он не сталкивался с подобным изуверством. Ни варвары, ни дикие звери не убивали столь жестоко.

Женщину он узнал только по волосам — длинным, черным, с блестящим угольным отливом. Графиня Клэра. Он встречал ее всего несколько раз — сразу после свадьбы, когда молодые, только что вернувшись из Сурема, созвали соседей, и потом, когда дела приводили его в Инванос. Последний раз — в Виастро, но тогда ему было не до гостей. Проклятье! Почему, почему он не проснулся раньше?! Он ведь мог спасти их. Нужно найти Арно — этим двоим уже не помочь, но пусть поймают мерзавцев! Дознаватели в Инваносе? Вот пускай и займутся делом.

Он вложил меч в ножны — здесь больше не с кем сражаться. Протянул ладонь и закрыл Адану глаза. Жрецы Темного убежали в спешке: в жаровне тлели уголья, на камне возле алтаря валялись окровавленные ножи. Вэрд взял один, собираясь перерезать путы, но с отвращением отбросил в сторону, испачкав ладонь стылой кровью. Нет, этим опоганенным клинком он даже веревки не станет резать! Вэрд вытащил из ножен свой кинжал и застыл с ним в руке, услышав знакомый резкий голос, звенящий от гнева:

— Не двигаться! — Дознаватели, во главе с отцом Реймоном, в одно мгновение заполнили часовню. Первым побуждением старого графа было воткнуть этот кинжал себе под ребра, но он сдержал порыв: убить себя сейчас, над свежими трупами, означало признать вину. Этого он не мог допустить, уж лучше умереть на допросе.

Старший дознаватель шагнул вперед и резким движением выкрутил Вэрду кисть, заставив того выпустить рукоять кинжала. Загорелое лицо жреца казалось серым от омерзения:

— Тварь! — Он хлестнул оцепеневшего Вэрда по лицу и брезгливо отряхнул ладонь. Их окружили вооруженные дознаватели: обнаженные клинки, светящиеся талисманы, выкрашенные в зеленый цвет кирасы — псы Хейнара пришли в полном вооружении, но чего стоила теперь вся их мощь?

— Вы опоздали, — тихо сказал Вэрд, — они мертвы.

* * *

Арно кричал в лицо жрецу, не обращая внимания на испуганных слуг — никогда еще они не видели своего добродушного лорда в такой ярости:

— Да плевать мне что вы "своими глазами видели", — передразнил он Реймона и в очередной раз выругался, — скорее наместница голышом на столе спляшет, чем Вэрд Старнис принесет жертву Ареду.

— Он стоял над телами с ножом в руках, — спокойно повторил дознаватель, не обращая внимания на ярость лорда Дарио.

— Да хоть с ножом в телах! Этого не может быть просто потому, что не может, и точка. И не дам я вам его никуда увезти.

— Лорд Дарио, я поставил вас в известность о случившемся, чтобы вы могли достойно похоронить госпожу графиню и Светлого Адана и выделили людей для поиска сообщников преступника. Вы же вместо этого задержали нас силой. Я не собираюсь с вами драться, но взываю к разуму — прекратите упрямиться, и я забуду об этом печальном недоразумении.

— Можете помнить до могильного камня. Я ваших псов никуда не выпущу, пока вы не передадите мне Старниса.

— Это мятеж и святотатство!

— Мятеж мне не впервой, а с богами я как-нибудь и без вас разберусь.

Глэдис благополучно вернулась в замок, успела переодеться и лечь в постель, когда ее подняла перепуганная служанка:

— Госпожа графиня, бегите скорее, там милорд Арно со жрецом дерется, говорят, графиню Клэру убили, и Светлого Адана с нею, а милорд Арно убивца защищает, отдавать не хочет.

Глэдис медленно шла по коридору, оттягивая неизбежное: Арно можно понять — свояченицу он всегда терпеть не мог, но сейчас защищает честь семьи, отказываясь выдать ее дознавателям. Но псы Хейнара всегда получают свою добычу. Она не позволит упрямому родичу поставить ее сына под удар — Эльвин тем более будет защищать мать, что бы она ни совершила. Страха не было — что случится с ней, не имеет значения. Она сделала все, что могла. Эльвин свободен, и если Аред сочтет плату достойной, прозреет, а на ее долю выпало слишком мало счастья, чтобы цепляться за жизнь. Глэдис толкнула дверь кабинета как раз вовремя, чтобы услышать возмущенный рев Арно:

— Да как мне втемяшить в вашу пустую башку, что Вэрд Старнис не служит Ареду?

— Старнис? Что здесь происходит?

— А, Глэдис…

— Меня разбудила горничная. Что случилось?

— Эти доблестные слуги Хейнара перекладывают с больной головы на здоровую. У них под носом принесли в жертву Ареду нашего жреца и Клэру, а они обвиняют Вэрда, вместо того, чтобы искать настоящих мерзавцев.

— При чем здесь Старнис? — Недоуменно переспросила Глэдис, все еще не веря, что жрецы пришли не за ней.

— Они нашли его в заброшенной часовне Ареда… и ведь хотел я эту мерзость разрушить, да все руки не доходили!

— Застали на месте преступления, — бесстрастно уточнил Реймон.

— Да жил он там, на месте этого преступления, сколько раз повторять!

— Одной этой фразой вы уже заслужили обвинение в пособничестве. Госпожа графиня, попробуйте вы вразумить лорда Дарио. Иначе мне придется прибегнуть к суровым мерам.

Графиня складывала в уме кусочки мозаики: им просто повезло. Арно спрятал Старниса в заброшенной часовне. Это его костер видел Кало, когда они уходили. Кому ж придет в голову искать там пособника Ареда? И откуда Арно было знать, что часовня не так уж и заброшена… А дальше все просто: он услышал шум, пошел проверить, там его и нашли. Она вне подозрений. Но Вэрд Старнис…

Глэдис относилась к бывшему графу с искренним уважением. Во время восстания двадцать лет назад он единственный вел себя достойно, не испугался стать рядом с ее безрассудным младшим братом. Даже Арно не зашел так далеко, о чем Глэдис тоже не забыла. Она уважала Вэрда Старниса, но гораздо сильнее любила своего сына. Старнис и так обречен — его уже обвинили в пособничестве Ареду. А Эльвин будет спасен от позора и боли. Она глянула на дознавателя и мягко улыбнулась:

— Я не могу образумить Арно, но знаю одного человека, которому это всегда удавалось. Позвольте ему переговорить со Старнисом.

Отец Реймон глянул на графиню с некоторым удивлением, но, помолчав немного, кивнул:

— Если это поможет сдвинуть дело с мертвой точки. Но если вы попытаетесь сглупить, — обратился он к Арно, — арестованного казнят на месте.

— Без суда и расследования? Хороша же ваша хваленая справедливость!

— Его вина очевидна.

— Вот пусть он мне сам об этом скажет!

Они вышли за ворота, где поредевший отряд дознавателей, окруженный плотным кольцом стражников, ждал возвращения своего командира, столпившись вокруг пленника. Стражники угрюмо смотрели в землю: одно дело с варварами драться, другое — против жрецов Хейнара выйти. Одна надежда — лорд с ними миром договорится, а то ведь потом грех не отмолишь за ту неделю, что приговоренным к смерти на покаяние дают.

Арно прошел сквозь кольцо своих людей, дознаватели, повинуясь приказу Реймона, разошлись, пропустив его к Старнису. Лорд Дарио с большим трудом подавил соблазн подать условный сигнал капитану стражи — если сейчас начнется бой, они с Вэрдом лягут первыми, Реймон потому и позволил встречу.

Вэрд стоял, сгорбившись, со связанными за спиной руками. Когда он поднял голову и посмотрел на Арно, тому показалось, что его давний друг в одночасье постарел лет на двадцать и из пожилого, но все еще полного сил мужчины, превратился в дряхлого старика, одной ногой в посмертии. По-крайней мере, он не был ранен — на щеке темнела свежая ссадина, но не более того. Арно сжал кулаки, но уверенно сообщил:

— Я тебя вытащу, не беспокойся. Еще не знаю как, но вытащу. Этот пес как с цепи сорвался, я битый час пытаюсь ему объяснить, что он зря тратит время, а он только зубами клацает.

— Арно, — остановил его Вэрд, — даже не пытайся. Мне ты этим не поможешь, а себе навредишь. А те нелюди, что это сделали, будут и дальше убивать. Реймон ведь уже нашел виновного, — с горечью произнес старый граф, — а настоящий убийца этим воспользуется. Когда дознаватели поймут, что промахнулись — его и след простынет.

— Они требуют у меня людей искать твоих сообщников.

— Дай им все, что нужно. Сейчас не время считаться. Найди мерзавца.

— К тому времени тебя уже пеплом развеют!

— Пусть. Но все узнают правду. Я не хочу позорить свое имя, чтобы меня считали в ответе за такое!

— Давай я тебя сначала вытащу, а потом вместе поищем.

— Нет. Мы ведь можем и не найти. И я тогда никогда не оправдаюсь. Сбежал — значит, виновен. У тебя есть немного времени — дознаватели будут добиваться признания, расспрашивать про сообщников. Если успеешь до казни…

— То тебя сожгут не за принесение в жертву моей невестки, а за устройство побега твоим племянникам. Велика разница!

— Велика, — возразил Вэрд, — в этом я на самом деле виновен.

Арно замолчал, уставившись в землю — он никогда не спорил с Вэрдом, привыкнув за долгие годы, что тот всегда оказывается прав. Сейчас он видел, что Старнис совершает ошибку, но не знал, как его в этом убедить. Не спасать же его силком! Вытащишь, положив кучу жрецов, а с этого благородного героя станется добровольно сдаться уцелевшим псам. Арно признал поражение:

— Хорошо. Будь по-твоему. А этого мерзавца я из-под земли вытащу, и он у меня птичкой запоет — кого убивал, когда и как.

— Спасибо, друг. И еще одно, — Вэрд вздохнул, — Риэста и дети. Когда меня осудят, им придется тяжело. Пусть возвращается в Квэ-Эро, к Тэйрин. Проследи, чтобы она не наделала глупостей. — Вэрд как никто другой знал, на что способна его Риэста в минуту отчаянья. Но Саломэ Светлая не отличается мудростью Энриссы Златовласой и не пощадит ни еретика, ни его жену, если та осмелится заступиться за мужа.