Ученичество бывшего старшего дознавателя Хейнара при дворе считали забавным курьезом. Ну не смешно ли - ученик на сорок лет старше учителя. Что за толк в подобном ученичестве? Трактаты одинаково собирают пыль на полках что в дворцовой библиотеке, что в храмовой. Если Аммерт и впрямь призвал, читай себе на здоровье, хоть обчитайся, зачем в ученики к сопливому мальчишке напрашиваться? В свое время дворцовые сплетники пришли к выводу, что отец Реймон таким оригинальным способом решил приблизиться к его величеству, и найдя простое и близкое им объяснение, обсуждать новоиспеченного ученика Хранителя перестали. Порадовались только между собой, что и грозным Псам Хейнара ничто человеческое не чуждо.

Но при дворе и вчерашняя новость уже не новость, а уж то, что произошло семь лет назад, и вовсе переходит в область легенд и преданий. Тем более, что глаза Реймон не мозолил, появлялся только на больших приемах, где его присутствие требовалось согласно этикету, но и там в разговоры не пускался, стоял себе тихонько у стеночки, смотрел под ноги. А все остальное время проводил в библиотеке, куда блестящие кавалеры и прекрасные дамы без нужды не заглядывали. А нужда возникала редко, разве что от большой и неразделенной любви переписать парочку сонетов в подарок предмету страсти.

Многие уже и не помнили, откуда взялся этот худой, остроносый человек с непомерно длинными ногами и узловатыми пальцами. Спрашивали старожилов, но те лишь отмахивались: помилуйте, это было так давно, вы лучше послушайте, что случилось вчера на Совете, вы просто не поверите! Реймона это забвение устраивало наилучшим образом, как со стороны придворных, так и со стороны короля. Впрочем, в забывчивость короля дознаватель не верил, только никак не мог решить - Тварь не считает его серьезным противником и поэтому не обращает внимания, или же незаметно не спускает глаз и в подходящий момент нанесет удар. Он был готов к худшему, но последние несколько месяцев в отчаянии думал, что у его проклятого величества есть все основания игнорировать Пса Хейнара.

Он не зря проводил дни и ночи в библиотеке. Трактаты, собранные его орденом в деталях повествовали, как бороться со скверной Ареда, но ни в одном из них не было сказано, что делать с самим Проклятым, или же с Тварью. Ведьмы, колдуны, шаманы, темные маги, аредопоклонники всех мастей - привычное, извечное зло. Для каждой разновидности созданы свои амулеты и заклинания, в подробностях расписаны все тонкости ведения дознания, в законах перечислены казни и наказания.

Но возвращение Ареда знаменовало собой конец времен, и все, что могли посоветовать авторы священных писаний - это молиться искренне о победе Семерых в последней битве, впрочем, и без того неминуемой. Восставший против воли Творца обречен на поражение, а его слуг ожидает раскаленный песок и вечное страдание. Но поскольку Проклятый слишком ослеплен гордыней, чтобы раскаяться, он будет продолжать бессмысленную борьбу, в надежде погубить как можно больше человеческих душ. Посему наилучший способ противостоять Ареду, и в этом сходились все трактаты - сохранять душевную чистоту и противостоять соблазнам. Когда невинная душа попадает в расставленные Проклятым силки, Творец роняет слезу, и слеза эта обращается в алмаз дивной чистоты. Но если человек находит в себе силы не поддаться на обман Ареда, Проклятый бьется в цепях от бессильной злобы и плюется огненной лавой.

Подобные творения позволяли жрецам писать нравоучительные проповеди и собирать пожертвования с впечатлительных верующих, но ничем не могли помочь Реймону в решении его насущной проблемы. Убить принца, пока в нем не проснулась страшная подлинная сущность? Маги Дейкар, быть может, и знали, как это сделать, но дознаватель боялся рисковать. Даже если получится нанести удар, обманув Тварь, как знать, не пробудят ли они спящее в глубине мальчика чудовище? Да и можно ли убить его простым оружием, или это тело столь же обманчиво, как и душа, и принц на самом деле неуязвим? Второй попытки не будет. Убрать сперва Тварь? Но если даже эльфийский король не смог уничтожить своего якобы брата, а всемогущие маги Дейкар превратились в прах за одну ночь, то что могут сделать простые смертные?

Искренняя вера и молитва способны творить чудеса. Старший дознаватель Хейнара и верил, и молился, но продолжал рыться в архивах библиотечной башни в поисках более надежного средства. Иначе ему придется сражаться с Тварью, вооружившись одной лишь верой в справедливость.

Собрание запретных книг, расположенное в подвале библиотеки, занимало четыре просторных зала. В свое время, лет этак семьсот тому назад, тогдашний хранитель библиотеки сумел убедить храмовый совет, что служение Аммерту подразумевает сохранение любого знания, в том числе и запретного. Не говоря уже о том, что неплохо бы знать, что именно запрещено, а для этого следует сохранить запретные сведенья в надежном месте, недоступном для неокрепших умов. Таким местом и стала дворцовая библиотека.

Никто кроме хранителя и его ученика, ни наместница, ни члены Высокого Совета, не имел права даже переступить порог хранилища. Реймон, впрочем, не сомневался, что покойная Энрисса запрет неоднократно нарушала, но была слишком умна, чтобы об этом распространяться. Но то наместница, а служителю Хейнара пришлось разыграть этот постыдный фарс со сменой призвания, чтобы не вызывая подозрения добраться до запретных книг.

На поиски ушло семь долгих лет - он не раз поминал недобрым словом жрецов Аммерта, ежегодно заносивших с запретный список все новые и новые названия. Для одного человека объем работы казался непосильным, но просить о помощи было некого. Молодого Хранителя он не хотел вовлекать в поиски раньше времени. Юноша, хоть и был отмечен богом Знания, пользовался подозрительной благосклонностью не склонного к доверию короля. Это и раньше казалось Реймону подозрительным, даже после того, как Лерик согласился помочь дознавателю и дал ему доступ в библиотеку, а уж теперь, когда он узнал, кто прячется за личиной Элиана… А ведь Хранитель еще и наставник принца, и большой вопрос, кто у кого на самом деле в учениках.

Реймон не верил, что юный Лерик сознательно погубил свою душу служением Ареду. Но он мог и не заметить своего падения. Хоть нынешний Хранитель и не отличался наивностью, свойственной обычно книжным мальчикам, сказывалось уличное детство, но где ему тягаться в хитрости с Тварью? Нет, Реймон предпочел бы до самого конца держать Лерика в неведении о подлинной сути своих поисков, тем более, что юноша не задавал неудобных вопросов, но у него не осталось выбора.

С раннего детства маленький Реймон отличался болезненной страстью к справедливости. Он был готов понести наказание или ущерб, лишь бы все было "по-честному". Умного слова "справедливость" он тогда еще не знал, но стремился к ней всеми силами, за что и получал неоднократно от старших братьев, считавших надоедливого младшенького обыкновенной ябедой. Отец в глубине души разделял их мнение, и младшего сына недолюбливал, зато мать не сомневалась - мальчика ожидает большое будущее, он отмечен Хейнаром! Она же, незадолго до смерти, оплатила Реймону обучение в храмовой школе из своего приданого, к неудовольствию дочерей, уже расписавших, на что потратить наследство.

Реймон и в самом деле был отмечен богом Закона. Хейнар даровал ему способность чувствовать ложь, отменную память, умение видеть и понимать и, самое главное - убежденность, что нет ничего превыше справедливости. Из мальчика, доносившего на старших братьев, получился прекрасный дознаватель - въедливый, терпеливый, непреклонный, готовый на любые жертвы ради торжества справедливости.

Каждый должен заниматься своим делом: пес Хейнара умел искать и он нашел, пускай и потратил на поиски семь лет жизни. Отточенное до почти болезненной остроты за годы служения в ордене чутье, подтверждало - покрытый многолетним слоем пыли трактат хранит в своих глубинах нужные сведенья. Но чтобы прочесть и понять запутанный, полный иносказаний и намеков текст, Реймону нужен был избранник Аммерта.

Обращаться к жрецам - тратить драгоценное время, посвящать во все, что случилось, тайну уже не сохранить. Поползут слухи, начнется паника, хорошо, если все ограничится храмовым советом, а если уйдет в народ? Но не только это останавливало дознавателя - он знал, что Лерик и в самом деле отмечен Аммертом, хоть в это и трудно было поверить, глядя на тощего мальчишку, в чьих глазах затаился неизбывный страх. Но покойный Аэллин не случайно выбрал в ученики уличного воришку, хотя к его услугам были все послушники Аммерта. Возможно, жрецы найдут другого столь же одаренного ученого, и тот прочитает трактат, но на поиски уйдет драгоценное время. Кроме того, Лерик уже однажды обещал содействие, и, оставив сомнения, Реймон отправился в летний дворец.

Летнюю резиденцию наместниц построили не так давно, при Амальдии, еще и ста лет не прошло, и новшество, как это часто случается с нововведениями, не прижилось. Пока наместница была молода и полна сил, двор перебирался в летний дворец, как только таял снег, но с возрастом наместница стала тяжела на подъем, и уже в последние годы ее жизни роскошное здание, отражающееся в озерных водах, пустовало. Энрисса и вовсе не покидала Сурем, и зимой и летом предпочитая свой кабинет и библиотеку садам и колоннадам, а чтобы насладиться свежим воздухом, ей вполне хватало дворцового парка.

Саломэ Светлая первое время тоже не пользовалась летним дворцом, как оказалось впоследствии - просто не знала о его существовании. Но наткнувшись случайно на уже порядком заросший, несмотря на исправно выплачиваемое садовникам жалованье, парк, влюбилась в небольшое изящное здание, окруженное широкими аллеями и прудами. Парк в свое время разбивали по планам самого модного в то время художника, одержимого идеей естественной красоты. Казалось, что рука человека не прикасалась к деревьям и травам, а сама природа разбросала полянки, заросшие идеально ровной изумрудной травой среди безупречно округлых зарослей кустарника, сами собой образовались гроты, и даже фонтаны каким-то образом пробились на поверхность зеркальных прудов без посторонней помощи. И только заросшие зеленой патиной скульптуры, спрятанные то тут то там среди деревьев выдавали искусственное происхождение этого прекрасного уголка.

Нерадивых садовников наместница не тронула, даже распорядилась повысить им жалованье, в надежде, что они и дальше будут пренебрегать своими обязанностями, уверовав в безнаказанность. Ей нравился запущенный, заросший сад, и она хотела, чтобы природа и далее торжествовала над искусством. Зато обветшавшее здание дворца пришлось ремонтировать несколько лет - сырость не пошла ему на пользу. Но когда ремонт закончился, Саломэ с удовольствием проводила за городом летние месяцы, захватывала золотую осень, до праздника урожая, который в окрестностях Сурема отмечали в начале октября, и возвращалась в столицу, когда лужи по утрам уже сковывал первый тонкий ледок, а ветер обнажал верхушки кленов.

После возвращения короля Саломэ пришлось оставить это обыкновение - Элиан не позволил бы ей увезти принца на лето из Сурема, и сам не собирался покидать столицу, а королева слишком ценила короткие встречи с сыном, чтобы пожертвовать ими ради уединения в тенистой прохладе. Однако погода пришла ей на помощь - последние три года в конце лета наступала такая жара, что даже королевская любовь к столице не выдержала, и в начале июля двор перебирался за город, чтобы вернуться с первым же похолоданием, не дожидаясь конца сезона. Но Саломэ была благодарна судьбе и за эти несколько недель в любимом месте.

Лерик же, напротив, был бы счастлив остаться в Суреме, за толстыми стенами библиотечной башни, подальше от тревожных слухов и плохих новостей, а самое главное - от короля и заседаний высокого и совершенно бесполезного совета. Но наставник принца не мог оставить своего воспитанника, и Лерик был вынужден следовать за двором. Впрочем, одно его радовало - в летнем дворце их и без того редким встречам с Лиорой наступал конец. Девушка не могла рисковать своим положением при короле, и навещала Лерика только в библиотеке, справедливо полагая, что уж там-то ее не настигнут всезнающие придворные сплетницы.

Дамы, заботящиеся о своей репутации, в читальню не заглядывали. Модные в этом сезоне любовные истории или сборники стихов можно было купить в маленьких книжных лавках, расплодившихся как грибы, после того, как король разрешил печатать книги на новых станках и отменил обязательную проверку текста на предмет запрещенных знаний. Вот тогда-то торговля книгами и превратилась в невероятно прибыльное занятие.

Дело дошло до того, что торговцы нанимали молодых жрецов Аммерта или Эарнира, чтобы те писали подходящие для деликатной публики истории исключительно для продажи в их лавке, и ставили на книги свои торговые знаки вместо имени автора. В итоге владельцы начали подавать друг на друга в суд - ушлые соперники крали как сами тексты, так сюжеты и героев. Суды, впрочем, пока ничем не закончились, жрецы Хейнара не могли придти к единому мнению, считается ли подобное заимствование кражей, и дамы радостно читали все новые и новые истории, не замечая, что отличаются они только именами героев, да и то не всегда.

Кавалеры так же избегали библиотечных залов - что им там было делать? Трактаты пускай изучают жрецы и чиновники. Для убиения времени можно было найти куда более приятные способы. Впрочем, книготорговцы позаботились и о мужчинах - для них печатали многотомные эпопеи о сражениях и приключениях. Особым успехом пользовались истории про храбрых наемников в гвардии Властелина Кавдна. Читателям в голову не приходило, что любой гвардеец, попытавшийся не то, что проникнуть в гарем Властелина, но и даже глянуть в сторону женской половины дворца, тут же распростился бы со всеми значимыми для мужчины частями тела, а короткий остаток жизни провел в каменоломнях.

Жара шла на убыль, двор уже готовился к возвращению в столицу, когда Реймон решился наконец переговорить с Хранителем. Он приехал рано утром, на рассвете, и не дожидаясь, пока дворец пробудится к жизни, постучал в дверь маленькой комнаты, примыкающей к покоям принца. Летняя резиденция не была рассчитана на такое количество народа, поэтому отдельная комната, пускай и крошечная, являлась предметом зависти и признаком особого расположения короля. Сам Элиан, разумеется, распределением покоев не занимался, но старший придворный распорядитель прекрасно знал, что кому полагается, и бывший дознаватель возблагодарил судьбу, что может переговорить с Лериком наедине.

Несмотря на ранний час Хранитель уже встал, а может, и вовсе не ложился. Он все еще пребывал в том возрасте, когда бессонные ночи не сказываются на внешности. Увидев Реймона, он удивился, однако молча впустил его в комнату и предложил присесть. Тот устало опустился в кресло и протянул Лерику обернутую в плотную материю книгу:

- Мне будет интересно услышать ваше мнение.

Лерик быстро глянул на разворот, перелистал пару страниц и сухо заметил:

- По моему мнению, и оно совпадает с хорошо известными вам правилами, вы не имели права выносить эту книгу за пределы хранилища.

Реймон кивнул, и не собираясь оправдываться, повторил вопрос:

- Забудьте о правилах. Что из себя представляет этот текст и почему он оказался в запретном списке?

Лерик перевернул еще несколько страниц и пожал плечами:

- С моей точки зрения - любопытный казус, не более того. Если здесь и есть что-то запретное, об этом все равно никто не узнает. Ключ к прочтению давно утерян.

- Ключ?

- Ага, - Лерик сморщился, поймав себя на просторечье. Несмотря на все прочтенные книги, уличные слова все еще проскакивали в речи Хранителя, вызывая смешки придворных дам, - вот, смотрите, - и он протянул книгу дознавателю. - Видите, заглавные буквы в начале каждого предложения выполнены в виде какой-либо фигуры?

- И? Это часто встречается в старых рукописях.

- Верно, но автор этого трактата - орниец.

"Орния" - Реймон нахмурился. Разумеется, он знал это название. Давняя легенда о прекрасном и могущественном городе-государстве, расположенном на острове. Легендарная версия гласила, что жители прогневали Семерых своими богопротивными деяниями, и боги покарали островитян. Эарнир забрал живительную силу из их земли, и пашни перестали родить зерно, а женщины приносить детей. Эдаа ускорил ход времени и орнийцев поразила ранняя старость, Навио взбудоражил море и землю, и остров сотрясали землетрясения и наводнения, а Лаар возбудил в их сердцах боевое безумие и уцелевшие от прочих казней, перебили друг друга, после чего проснулся вулкан и расколол проклятую землю на части, которые поглотила морская бездна. Хейнар и Аммерт в показательной порке вроде бы не участвовали.

Но то легенда. А в уцелевших исторических хрониках сохранилось иное повествование, не столь увлекательное и нравоучительное, но более достоверное. Орнийцы и в самом деле были могущественны и богаты, и на свою беду - на редкость плодовиты. Настолько, что небольшой остров в какой-то момент перестал вмещать растущее население, и островитяне отправились на материк, захватывать новые земли. С этого момента Орния была обречена. Колонисты с попеременным успехом сражались с местным полудиким населением, брали в наложницы дикарок, и сами того не замечая, перенимали язык и обычаи своих женщин. И все реже и реже отправляли корабли с налогами на далекую родину. А потом и вовсе разучились строить корабли.

А остров, должно быть, до сих пор стоит себе где-то посреди океана, кто знает… Когда началась война богов и магов, сообщение между колониями и Орнией прервалось окончательно, карт с тех времен не сохранилось, осталась только легенда, редкие талисманы удивительной красоты, и еще более редкие книги. Талисманы ему раньше доводилось видеть - несколько колец хранилось в архивах ордена, а вот книги до сих пор не попадались. Но если автор орниец, не удивительно, что книга оказалась среди запрещенных текстов. Даже жрецы Аммерта уже подзабыли, где заканчивалась история и начиналось предание. Не оставлять же творения богопротивных островитян во всеобщем доступе!

А Лерик тем временем продолжал, увлекшись:

- Понимаете, у орнийцев был очень интересный и ни на что не похожий письменный язык. На первый взгляд они использовали общепринятый на то время алфавит, однако дополнили его элементами рисованного письма, множеством символов, от которых зависит, как именно понимать текст. Вот, смотрите, третья строчка во втором абзаце: "Мужа достойного издали видно". Заглавное "М" изображено в виде четырех перекрещенных мечей. Это означает, что речь идет о воинском достоинстве, и муж, о котором говорится в этой фразе - воин. Но если бы "М" было изображено в виде юной девушки с кувшином, то речь шла бы о достоинствах, которые делают из мужчины доброго семьянина. А если бы женщина была пожилая с клубком и спицами, то речь шла бы о достоинствах почтительного сына, а если бы у пожилой женщины вместо клубка в руках был щит, то это был бы уже не образ матери, а образ родной страны, и речь бы шла о достойном гражданине.

- Но вы ведь разбираетесь в этих рисунках? - С надеждой уточнил Реймон.

Лерик покачал головой:

- К сожалению, нет. Я понимаю только самые простые знаки. А их были тысячи, да к тому же понимание еще зависело от положения автора в обществе, от его пола, женщины использовали другие значения, от места, где он вырос. У них все было так сложно, что для государственных нужд использовали простое письмо, без символов, только буквы, но это считалось уделом чиновников и простолюдинов. А образованные люди изощрялись, как могли. Они порой друг друга не понимали, даже в те времена. А сейчас, когда ключи утрачены, можно только догадываться, что имелось ввиду под тем или иным рисунком. Головоломное упражнение, и самое главное - никогда не знаешь, правильно ли прочитал в итоге. Но почему вас так заинтересовала эта книга, что вы даже не стали дожидаться моего возвращения, а привезли ее сюда?

Реймон встал, попытался было пройтись туда-сюда по комнате, как обычно делал перед тяжелым разговором, но сделав два шага, уткнулся в стенку и вернулся в кресло:

- Семь лет назад я не сказал вам, что именно ищу. А вы благоразумно предпочли не спрашивать, но обещали помочь, когда понадобится.

Лерику не понравилось осторожное вступление. Зачем он понадобился дознавателю спустя столько лет? Но псам Хейнара не отказывают.

- Я готов.

- Вы должны помнить, чем заканчивается Книга Семерых?

- Дословно? - Лерик раскрыл было рот, чтобы прочитать вслух последнюю главу, но Реймон досадливо махнул головой:

- Да нет же, что происходит, что должно произойти в конце времен.

- Собственно говоря, конец времен и произойдет. Или случится, или наступит, человеку сложно представить себе, как это будет выглядеть. Сначала придет Тварь и приготовит мир к возвращению Ареда, потом вернется Аред, будет править миром, творить зло и вносить искажение, пока не переполнится чаша терпения Творца. Затем Семеро сразятся с Проклятым и его войском в Последней Битве, победят, уничтожат, а мир переродится в соответствии с изначальным замыслом Создателя. Но это известно каждому крестьянину, я не понимаю…

- Аред уже вернулся.

Лерик переспросил:

- Простите?

- Аред вернулся. Не в мощи своей, не так, как написано в книгах, но Дейкар знали, было предсказание. Король - Тварь. Эта часть совпадает со священным писанием. Лучший способ подготовить мир к возвращению Ареда - подчинить этот мир себе. Семь лет империей правит Тварь. Ландия уже пала, на очереди Кавдн.

Лерик медленно опустился на край кровати:

- Нет. Вы заблуждаетесь. Он обыкновенный мальчик. Способный, капризный, но не… Перестаньте морочить мне голову! Я знаю его с рождения! Лучше, чем родная мать!

Но Реймон продолжал:

- Про Ареда всегда говорят "В Мощи Его". Сложно представить себе Проклятого беззащитным ребенком. Но белые ведьмы ушли из империи. Королевские преобразования, новые станки, механизмы. Сама природа отторгает его правление - что ни год, то засуха, неурожай, войны, мятежи. Мы читали одни и те же книги, Хранитель. Разве вы не видите, что происходит? Или не хотите видеть?

Лерик молчал, долго, очень долго, у него предательски дрожали губы. Не видеть он не мог, строчки из священных пророчеств разворачивались перед его внутренним взглядом. Он вскинул голову:

- И что вы хотите от меня?

- Трактат. Прочтите его. У нас все еще есть время. Принц пока что ребенок. Похоже, что Аред не может войти в полную силу за одно мгновение. Его можно остановить. Я смог уловить только общую суть, автор считает, что Аред должен пройти через несколько ступеней, чтобы подчинить себе ткань мироздания, враждебную ему. С каждый этапом он будет становиться сильнее, но пока ритуал не завершится, он все еще уязвим. Мне нужны детали.

И в маленькой комнате снова воцарилась тишина. Наконец, Лерик заговорил, медленно, тщательно обдумывая каждое слово:

- Вы старший дознаватель Хейнара, Реймон. Сколько лет вы искореняете скверну Ареда? Дольше, чем я живу на этом свете. Колдуны, чернокнижники, знахари, аредопоклонники и еретики - вы осудили и отправили на костер сотни, если не тысячи оступившихся. Но почему-то не заметили, как сами впали в тот самый грех, с которым боретесь. То, о чем вы меня просите - ересь, дознаватель!

- Бороться с Проклятым - ересь?! У вас странное представление о ереси и о грехе, Хранитель!

- Вы действительно не понимаете? Во всех священных книгах написано, черным по белому: Аред вернется, переполнит чашу терпения, будет побежден, низвергнут, а мир переродится согласно воле Творца! Люди не могут уничтожить Ареда, даже Семеро не смогли! Но последняя битва станет воистину последней. В обновленном мире не будет зла, греха, искажения. Вы же хотите запустить новый виток страдания! Пусть даже вам повезет, и вы сумеете остановить Ареда. Он затаится, на сто, тысячу, тысячу тысяч лет, не знаю, неважно! А мы останемся жить, как жили. Мы своими собственными руками лишим себя обновленного мира! Я не буду вам помогать. Если вы правы, то я хочу своими глазами увидеть неискаженный замысел Творца, узнать, что именно он приготовил людям, какими мы должны были быть, если бы не Аред.

Реймон не знал, что ответить, впервые за много лет у него пропал дар речи. Что за искаженный ум у этого молодого человека?! Как может борьба против Ареда нарушать волю Творца? Для религиозного диспута не было времени, и все же дознаватель не мог отступить так просто:

- Откуда вы знаете, какой должна быть Последняя Битва? Быть может она уже началась, здесь и сейчас, в тот самый миг, когда Тварь привела своего господина. Быть может, мы уже сражаемся в этой войне, сами того не зная? Подумайте как следует, на чьей стороне вы окажетесь, если не выполните мою просьбу. Творец даровал людям свободу выбора. Каждый человек вправе погубить свою собственную душу, но провести вечность посмертия зная, что послужили орудием Проклятого… вы действительно желаете себе такой судьбы?

- Аред не может победить. Он обречен на поражение и только гордыня не позволяет ему признать это. И та же самая гордыня мешает вам, дознаватель, остановиться и позволить свершиться воле Творца. Он создал небо и землю, Семерых и Восьмого, смертных и эльфов. Он не нуждается в нашей помощи, чтобы победить Ареда. А вам лучше подумать о своей душе, раз уж приближается конец света. Там, в посмертии, каждый отвечает за себя, - и Лерик распахнул перед Реймоном дверь.

***

- Забавно, - рассеянно произнес министр, перелистывая страницы. Впрочем, в его голосе не проскальзывало ни малейшего намека на веселье, - теперь я начинаю понимать, почему Леар Аэллин взял в ученики уличного мальчишку. Впрочем, он с тем же успехом мог быть отмечен Хейнаром, а не Аммертом - хороший законник способен убедить суд что черное - это запачканное белое, а белое - хорошо отмытое черное. Бороться против Ареда - ересь, потому что Аред не может победить. Почему бы вам, дознаватель, не довольствоваться этой кристально ясной логикой?

- Потому что это бред!

- Да, так можно далеко зайти - например, задуматься, для чего в таком случае нужны псы Хейнара, законы, карающие поклонение Темному, статут Саломэ Святой, давший полномочия вашему ордену? Можно ничего не делать, Аред обречен. Странно, что господин Хранитель не продвинулся дальше в своих рассуждениях: зачем жить, если мы все равно умрем.

- Мы теряем время! - Нетерпеливо оборвал настроившегося на философский лад министра Реймон, - вы обещали содействие! Или вы не в состоянии поставить на место одного мальчишку? В таком случае, господин Чанг, вам и впрямь пора на покой!

Министр сухо кивнул:

- Не беспокойтесь. Хранитель растолкует вашу орнийскую грамоту наилучшим образом.

***

В летнем дворце Лерик давал своему маленькому ученику поблажку - если принц успевал выполнить задание в утренние часы, Хранитель позволял ему искупаться в пруду, без назойливого присмотра слуг. Мальчик предпочитал заросший камышом и зелеными блюдцами кувшинок пруд мраморному бассейну с прозрачной ароматной водой в своих покоях. Там можно было нырять с головой, до самого дна, касаясь ладонями мягкого теплого ила, наблюдать за рыбками и ловить в кулак водомерок, что бегали по воде, забавно вскидывая тонкие ноги. Или набрать головастиков, завязать в носовой платок, а потом выпустить их за обеденным столом в чашу для омовения рук, и замирая от восторга слушать дамский визг.

А наплававшись до синевы, можно было развалиться на мягкой траве, все еще сочно-зеленой, несмотря на подкравшуюся осень, раскинуть руки и лежать, глядя в высокое небо, куполом накрывшее поляну, и верить, что лето никогда не кончится, что этот миг совершенного бытия - бесконечен, что эта трава, облака, земля, вода, и он сам - единое и нераздельное целое, навечно. И он пропускал сквозь пальцы травинки, проводил ногтями бороздки в черной жирной земле, и дышал, жадно, ненасытно, словно хотел запастись летом на долгие слякотные месяцы вперед. Ведь в глубине души он все равно знал, что зима наступит.

Обычно никто не нарушал их уединения. Лерик сидел на берегу, перелистывая книгу или просто дремал, в детстве ему слишком часто бывало холодно и мокро, чтобы добровольно лезть в воду. За принца он не боялся - мальчик хорошо плавал, но все же поглядывал время от времени, и возвращался к чтению. Появление Чанга нарушило идиллию. Для своего возраста и состояния здоровья министр при желании двигался на удивление бесшумно, Лерик заметил его только когда Чанг кашлянул у него за спиной:

- В таком пруду легко утонуть. На первый взгляд безопасно, но можно увязнуть в иле, запутаться в стеблях кувшинок, зацепиться за корягу…

- Вы не посмеете! Даже вы не посмеете! Он ведь успел нажаловаться, так? И вы поверили в эту чушь! И испугались. А у вас есть только один способ бороться со страхом - уничтожить то, что пугает!

- Я и не собираюсь, - Чанг посмотрел на мальчика. Арлан как раз доплыл до противоположного берега, и, наломав камышей, строил из стеблей шалаш, - я не меньше вашего желаю, чтобы принц вырос и стал королем вместо своего отца. И чем скорее, тем лучше.

- И вы не верите во весь этот религиозный бред с возвращением Ареда, Тварью и страшными пророчествами?

- Нет, почему же? Верю. Дознаватель Реймон привел весьма убедительные доводы, кроме того, у меня есть и другие источники сведений.

Лерик перестал чтобы-то ни было понимать и только смотрел на министра широко распахнутыми глазами:

- Тогда вы тоже считаете, что бороться против Ареда - ересь, поскольку противоречит воле Творца?

Чанг наклонился, сорвал колосок, медленно выпрямился и принялся методично его ощипывать:

- Нет, я считаю, что вы, юноша, перепугались, причем больше за себя, чем за принца, и решили, что можете как в детстве - зажмуриться, натянуть одеяло на голову и чудовище вас не найдет. Но вы уже не ребенок, Хранитель.

Лерик вспыхнул:

- В моем детстве, в отличие от вашего, не было кроватки с мягким одеяльцем, а чудовища всегда меня находили, где бы я ни прятался! И я выжил только потому, что не боялся! Не смейте обвинять меня в трусости!

- А разве вы не трус? Вы ненавидите короля, но обучаете его сына, приняли медальон Хранителя из его рук и любовницу из его постели.

Лерик в ярости замахнулся, но под спокойным, изучающим взглядом Чанга уронил руку, так и не посмев ударить, а министр продолжал:

- За эти семь лет вы научились ладить со своей совестью. Ненавидите короля? Да, но он проводит преобразования. Учите принца? Разумеется, зато вы потом будете править империей, став за троном ученика. Встречаетесь с женщиной? Так ведь она все равно шлюха, пусть даже и самого короля. Всему можно найти оправдание.

- Судите по себе? Во всем видите только грязь и подлость, министр. А я люблю этого мальчика, он мой ученик, и я не позволю, чтобы из-за дурных суеверий его тихонько придушили подушкой!

Чанг усмехнулся едва заметно:

- Я буду только рад ошибиться, оценивая ваши побуждения, Хранитель. Но и вы заблуждаетесь: поверьте, я искренне заинтересован в благополучии его высочества. Как ради его матери, так и ради империи. Он гарантия бескровного перехода власти после смерти короля. Не будет принца - ждите гражданской войны между лордами, а с новым оружием она слишком дорого обойдется, да и соседи не упустят удобный случай.

Лерик побледнел:

- Вы говорите так, словно…

Министр жестко ответил:

- Король - Тварь. Его деяния губят империю, вне зависимости от предсказаний, воли Творца и предстоящей последней битвы. Здесь и сейчас он опасен в своем безумии. И я приму надлежащие меры, даже если по-вашему это ересь. Но принц пока еще - ребенок, способный стать в будущем великим королем. Реймон считает, что пробуждение Ареда - сложный, многоступенчатый ритуал. И если мы помешаем этому ритуалу свершиться, то Проклятый не проснется.

- И вы верите, что пес Хейнара довольствуется простыми предосторожностями?! Гораздо проще убить.

- Это он мог сделать и раньше, без вашего участия. Дознаватели служат справедливости, а справедливость не позволяет карать невиновных. Если есть хоть какой-то шанс избавить мальчика от родового проклятья, мы сохраним ему жизнь. Хотите спасти своего ученика? Растолкуйте книгу. Сейчас мы мечемся в темноте, и страх убьет вашего подопечного куда вернее, чем истина, пусть даже самая печальная.

Лерик молчал, долго, Чанг не прерывал его размышлений, они оба смотрели, как Арлан, достраивает шалаш, поправляет крышу, ветер доносил довольное мурлыканье, мальчик напевал песенку.

- А если окажется, что дознаватель прав?

Теперь настала очередь молчать Чанга, хотя этот самый вопрос он задавал себе снова и снова, и каждый раз приходил к одному и тому же ответу:

- Тогда это произойдет быстро и безболезненно. И вы будете знать, что сделали все возможное.

Принц, закончив игру, быстрыми гребками умелого пловца пересек гладь пруда и вышел на берег, отфыркиваясь. Министр склонился в поклоне перед мокрым обнаженным мальчиком, Лерик торопливо подал полотенце. С золотых волос полуэльфа стекала вода, на щеках горел румянец, под ногтями темнела грязь, а с обгоревшего носа слезала кожа. Хранитель помогал ученику вытереться, подавал одежду, глядя поверх головы мальчика в глаза министру. Чанг не отводил взгляда, и в светло-зеленых, выцветших глазах Хранитель читал искреннее сожаление, и понимал, что слова - это всего лишь слова, а на самом деле Арлан приговорен, и уже нет разницы, что он вычитает в пыльном трактате, Тварь ли король, спит ли в маленьком принце чудовище. И знал так же, что не посмеет отказаться.

***

Возвращение в столицу запланировали на утро. Мебель и утварь перевозили обратно уже всю неделю, комнаты опустели, осталась только кровати, да прихрамывающие кресла и столы, помнившие еще Амальдию. Король не желал ни тратить деньги на меблировку летнего дворца, ни мириться с неудобствами даже несколько недель, потому каждый раз путешествовал с таким обозом, словно собирался провести за городом не три-четыре недели, а всю оставшуюся жизнь. И только в покоях королевы все оставалось неизменным - Саломэ любила старинную мебель, вытертую, усталую, скрипящую тихонько, теплую под ладонью. От модной нынче позолоты и ярко-красной кожи у нее болела голова. Но покои принца каждый раз обставляли заново, и сейчас в огромной спальне стояла только кровать под балдахином.

Ночь выдалась душная, ждали грозу, на небе сгустились тучи, зависли в тягучем молчании, но так и не дождались - на пыльную землю не упало ни капли. Арлан спал беспокойно - жарко, влажная простыня липла к коже, одеяло он скинул на пол, но все равно крутился на кровати, не мог ни толком заснуть, ни полностью проснуться, и задыхался в липком беспамятстве. Сон ускользал, оставляя смутные очертания белоснежных стен, ажурных башен и массивных колонн. Он стоял на верхней ступени лестницы, а она рассыпалась под его ногами мелким серым прахом, ступень за ступенью, пока, наконец, не растаяла последняя, и он повис в пустоте, совершенной, бесконечной, содержащей только его одного. Не было ни страха, ни боли, ни тревоги, он ждал, сам не зная чего, и внезапно из пустоты соткалась фигура его отца. Мальчик протянул к нему руки, их пальцы соприкоснулись, он услышал: "пора". Раздался мерный протяжный удар гонга, король вспыхнул золотым ореолом: золотая волна прошла по нему с головы до ног и перекинулась на Арлана. Он плыл в теплом золоте, вдыхал его, чувствовал сладкий, бодрящий вкус во рту, звенящее напряжение в руках и ногах, а Элиан таял золотистой дымкой, становясь все прозрачнее, пока не исчез без следа.

Арлан проснулся. Он чувствовал себя бодрым и полным сил. Похоже, ночью все-таки разразилась гроза - в комнате пахло свежестью и дождем. Сон забылся. Мальчик потянулся, откинул простынь и замер. Что-то было не так, неправильно, настолько неверно, что он даже не мог понять, в чем же дело. Но он не успел подумать об этом - за дверью раздался шум, люди бегали туда сюда по коридору, то и дело хлопали двери, кто-то кричал, но принц не мог разобраться слов.

Он соскочил на пол, чувство неправильности усилилось. Дверь распахнулась, без стука, в спальню влетела старшая фрейлина королевы, в летнем дворце приглядывавшая за хозяйством наследника. "Ваше вы…" - она не закончила обращение, взвизгнула на высокой ноте, словно ошпаренный поросенок и рухнула на пол без чувств. Арлан кинулся к ней, ничего не понимая, и сделав всего два шага, запутался в собственных ногах и упал рядом с бесчувственной дамой. Лежа на полу, он наконец осознал, что же было неправильно: руки и ноги. Слишком длинные. Ночная рубашка, еще вечером, как положено, доходившая до пола, сейчас не закрывала и колен, а руки торчали из рукавов. Невозможно, немыслимо, но он вырос всего за одну ночь! Арлан медленно сел на полу, подтянул к себе колени, обхватил их руками. Сквозь раскрытую дверь доносились крики придворных: "Король! Король мертв!". Надо было, наверное, заплакать или испугаться, но ужасно хотелось есть.

***

Человек сидел в потертом кожаном кресле, над его головой Луна заливала серебряным светом витраж в высоком сводчатом окне - белое дерево склонило к земле усыпанные плодами ветви. Он листал книгу, маленький томик в красном бархатном переплете, быстро, почти не глядя на страницы. В лунном свете его темные волосы казались вырезанными из черного льда.

Мальчик шагнул вперед, на лунную дорожку, остановился перед креслом. С каждым его шагом из темноты постепенно выступали стены, пустота сгущалась, превращаясь в круглую комнату, заполненную угловатой резной мебелью - стулья с высокими спинками, письменный стол на толстых согнутых лапах, маленький овальный столик-подставка под затейливую курильницу, корявая деревянная лапа-вешалка, на вытянутом когте зацепился короткий серый плащ. В камине, напротив витражного окна бесшумно вспыхнул прозрачный синеватый огонь.

Человек отложил книгу в сторону, Ларион невольно скосил глаза - стихи, странные, всего по три строчки. Луна услужливо высветила текст, и он прочитал:

"А время шуршит

Песчинками в колбе.

Не будет конца".

Мужчина в кресле улыбнулся:

- Вы с ней одной крови, с Саломэ Несчастливой. Она тоже Аэллин, писала стихи, неплохие на самом деле, но никто так и не оценил.

- Я Аэллин? - Переспросил Ларион, особо, впрочем, не удивляясь, и откуда-то точно зная, что это значит.

Его собеседник кивнул и поднялся, подошел к мальчику ближе. Они стояли рядом, Ларион рассматривал лицо незнакомца - на какой-то миг ему показалось, что это Мэлин, сходство поражало, но этот все же был другим. Выше, тоньше, с едва неуловимой неправильностью в чертах. А человек словно читал его мысли:

- Я не он. Но с ним все в порядке, он скоро вернется.

- А кто ты?

Он улыбнулся:

- Ты знаешь.

И Ларион медленно кивнул: знает, всегда знал. И кто этот высокий мужчина в светлой рубашке с расстегнутым воротом, и кто эта рыжая девочка с янтарными глазами, чей портрет в овальной рамке проявился на стене над камином, и зачем он здесь сейчас.

- Я хотел увидеть тебя, перед тем как все случится. Понимаешь, ты другой. Благодаря твоей матери, у тебя есть выбор. У меня - не было. Ты можешь не делать этого. Сказать им всем "нет". И просто жить.

Сказать "нет". Так легко. И уйдет этот отравляющий каждый вздох страх перед неизбежным. Он ни от кого не зависит, никому ничего не должен. А впереди годы и рыжеволосая девочка с портрета, они обязательно встретятся. Всего лишь одно слово. Почему же он не может произнести его? А мужчина смотрит в глаза мальчику и в глубине его черных зрачков сверкает серебристой искоркой надежда. Но Ларион не может понять, надежда на "да" или "нет".

- Что будет, если я откажусь?

- Я не знаю. Никто не знает, даже Семеро. Только Он. А Он никому не скажет. Иначе это уже не свободный выбор.

- Свобода - в незнании?

- Как ни странно. Я всегда верил, что наоборот, - он потер шею, привычным быстрым жестом, и продолжил, - но даже теперь предпочитаю знать. Мне ведь уже не нужно выбирать.

Мужчина кивнул в сторону окна, мальчик подошел, на его плечо приятной теплой тяжестью легла рука. Серебряное дерево растаяло вместе со стеклом.

Два корабля стояли друг против друга, развернувшись боком. Солнце сверкало на жерлах бомбард. Выстрелы, беззвучно, но крошечные фигурки вокруг затыкали уши. Все заволокло дымом. Когда дым рассеялся, картина изменилась - корабли превратились в огромных, покрытых броней монстров, непонятно каким чудом держащихся на плаву. Небо прорезали огненные следы выстрелов, а затем нахлынула огромная, закрывшая весь небосвод волна и подняла огромные суда, как мелкую рыбешку и с силой шмякнула о берег, накрыв сверху.

А на берегу вытянулся вверх город, протыкая облака металлическими шпилями и зеркальными башнями, словно отлитыми из ртути. По улицам шли крошечные человечки. Между башнями клубился смог, коричнево-серый, мрачный, холодное солнце в вышине напрасно пыталось пробиться сквозь пелену. Вдруг человечки забегали, словно муравьи на разоренном муравейнике: кто-то натягивал на лица уродливые маски с длинными хоботами, кто-то бежал вниз по бесконечным самодвижущимся лестницам, кто-то прижимался к стенам, пытаясь слиться воедино с блестящей поверхностью. Он не видел ядер: вспышки пламени, жаркое марево, башни оседали под собственной тяжестью, люди рассыпались жирным пеплом. Серое марево рассекали огненные хвосты диковинных смертоносных птиц. Он увидел женщину, вцепившуюся в металлическую решетку, она горела, словно факел, разинув рот в немом крике, все равно бьющем по ушам, а металл ручейками стекал на ее пальцы. Затем наступила темнота.

Из оконного проема потянуло промозглой сыростью. Шел снег, выл ветер, над землей металась пурга. Серое снежное поле простиралось насколько хватало зрения, а там, за горизонтом сливалось воедино со столь же уныло-серым пасмурным небом. И во всем мире не было ничего, кроме этого снега и этого неба.

- Так будет?

- Так было. Не здесь, в других местах. Но я уже сказал тебе, что не знаю.

Картина за окном изменилась: вместо серой заснеженной пустоши возвышался город, совершенно другой, хотя тоже устремившийся к небесам. Тонкие шпили башен отражали солнце, переливались радугой огни, на плоских крышах домов цвели сады, люди сидели за столами, разговаривали, пили вино из стеклянных высоких стаканов. Между башнями с огромной скоростью проносились верткие металлические птицы. Воздух благоухал яблоневым цветом, а морской бриз, залетая в окно, гладил щеки. Такие же серебряные птицы, только больше, намного больше, бесшумно отрывались от земли, и плавно взмывали вверх, сквозь прозрачную синеву и облачный слой, к звездам. Стальную поверхность Луны венчали прозрачные купола, под которыми зеленели деревья.

- Или так. А может быть, совсем иначе.

Картина за окном снова изменилась. Города сменяли друг друга перед его взглядом: храмовые крыши Сурема, разноцветные купола Кавдна, деревянные гребешки ландийских теремов. Люди торговали в лавках, пахали землю, женщины доили коров и поили детей парным молоком из крынок. Сытые, улыбающиеся лица, веселые дети в чистой новой одежде, заполненные верующими храмы.

Ларион смотрел в окно, за ним проходила жизнь. Такая, какой она должна быть. Когда все сыты и здоровы, земля родит, скот не знает падежа, правители мудры, а подданные благонравны. Тогда берега полнятся медом, а реки текут молоком, и Семеро благословляют паству устами жрецов. Об этом молятся в храмах, пишут благочестивые трактаты, мечтают, бросая в землю зерно.

Быть может те, живущие в поднебесье, летающие на огненных птицах, смелее и лучше. Быть может, его "нет" обернется их миром, миром людей, гуляющих среди звезд. Но серая, пустая равнина застилала взгляд. Он не может, не имеет права решить за всех, за тех, кто сейчас спит в своих домах, молится у алтарей, раздирает бороздой пересохшую землю. Им не нужны звезды. Им нужен хлеб. И Ларион, обхватив себя руками, качает головой:

- Я готов.

Рука на его плече вздрагивает. Мужчина разворачивает мальчика к себе, и Ларион успевает увидеть, как гаснут искры надежды во взгляде его отца. Запоздало понимает, что тот, должно быть, мечтал о звездах, вопреки собственной природе. Леар гладит его по голове, медленным длинным движением, шепчет:

- Удачи. И ничего не бойся, - и отступает в темноту. Комната тает, последним исчезает лицо девочки с портрета, и мальчик зависает в пустоте. Тишину раскалывает удар гонга. "Пора", - слышит он слаженный хор голосов.

Они подходят к нему по двое, мужчина прикладывает ладонь к груди, туда, где колотится сердце. Женщина целует в лоб.

Высокие, вечно юные, в синих одеждах, в руках зеленые ветви. Он слышит запах свежевспаханной земли, и вены наполняет радостная сила ростка, пробивающегося сквозь почву, к свету и ветру. Сила жизни, Эарнир Светлый и Эарнира Животворящая.

Воин и Воительница в алых доспехах, у него в руке меч, она несет на сгибе локтя круглый медный щит, за плечами развеваются, словно на ветру огненные плащи. Яростная, обжигающая сила, победный крик готов вырваться из горла, сердце выпрыгнуть из груди. Лаар Доблестный и Лаара-Воительница.

Старик и старуха в длинных серебряных робах, капюшоны скрывают тенью морщинистые лица и глубокие провалы глазниц. Их прикосновения холодны, сердце замедляет яростный бег, на смену ликованию приходит спокойная уверенность. Все правильно, все неизбежно, все проходит. Эдаа Вечный и Эдаа Вечная. Беспощадное время. Песчинки мерно просыпаются сквозь горло часов.

Мужчина и женщина средних лет, с шершавыми теплыми ладонями. Их свободные желтые одежды покрыты пылью, а в волосах запутался песок. "Где бы ты ни был" - он часть этой земли, ее плоть и кровь. В хрустальных шарах переливается морская вода и плавно покачивается плоский земной диск. Навио Незыблемый и Навиа Безграничная.

Высокий строгий худощавый мужчина, с заостренными чертами и холодным взглядом, рядом с ним женщина, с лицом, словно высеченным из камня. Закон и Справедливость. Каменная печать и факел негасимой истины. От них исходит беспощадная решимость. Так должно. Так будет. Хейнар Справедливый и Хейнара Беспристрастная.

Прекрасные мудрые лица, без возраста, вне времени. Белые робы, светлый взгляд. Аммерт Мудрый и Аммерта Всеведущая. Сохранять, а не преумножать. Знать, а не искать. Помнить, а не гадать. Осознание правильного выбора переполняет его спокойной уверенностью. Мудрость не спешит и не ошибается.

И он сам шагает навстречу последней паре. Безликие черные фигуры, не поймешь, кто тут Келиан Темный, а кто Келиана Неотвратимая, сама Смерть. Равно горят из-под черных капюшонов алые угли глаз, одинаково трепещут за спинами черные плащи, словно крылья летучей мыши. Его ладони высечены изо льда, ее губы так холодны, что обжигают. Неизбежность. Они будут ждать в конце любого пути. И заглянув им в глаза, он больше не боится.

***

Солнечный луч заглядывает в окно, проскользнув под занавеску, щекочет щеку. Ларион просыпается. Он видел что-то во сне, должно быть, хорошее - мальчику давно уже не дышалось так легко, полной грудью. Жаль, что не получается вспомнить, рука скользит по подушке и натыкается на книгу. Он берет в руки маленький томик в красном бархатном переплете. Книга услужливо раскрывается на нужной странице, и он не глядя, произносит: "А время шуршит песчинками в колбе. Не будет конца". Потом осторожно закрывает книгу, чтобы не повредить ломкие старые страницы, кладет обратно на подушку.

Дверь открывается, Далара заходит в комнату, пожелать сыну доброго утра и застывает на пороге, прижав ладони ко рту, заходится в немом крике. А Ларион, встав, растерянно смотрит на нее сверху вниз, обнимает непривычно длинными руками, и не знает, как утешить, при этом не солгав.

***

Гонец смотрит в пол, и переминается с ноги на ногу, не зная, куда деть руки. Он знает, что Геслер не станет карать вестника за дурные новости, но глядя, как наливается краской обычно бледное лицо наместника, трудно было сохранить невозмутимость:

- Значит, стали? - Медленно, чуть ли не по слогам повторил Геслер.

- Так точно, господин.

Этого следовало ожидать, удивительно, что горняки продержались так долго, на двойном-то уроке. А сейчас все обернулось им на руку. Война затянулась, настолько, что Тейвор перекинул на передовую провинциальные гарнизоны, предоставив местным лордам поддерживать порядок своими силами, как в старые времена. Вот только главнокомандующий забыл, или предпочел не помнить, что лорда в Суэрсене больше не было, а были измученные тяжелой работой шахтеры, изголодавшиеся крестьяне и оружие, припрятанное в надежных местах. Как только ушли солдаты, тут же и рвануло. Бунтовщики захватили оружейный двор, перебили немногочисленную охрану, посадили под замок мастеров. Хорошо еще, что последнюю партию бомбард увезли как раз накануне. Из оставшихся опытных образцов стрелять рискнул бы разве что самоубийца, но брать рудники штурмом все равно удовольствие малое. Да и где взять людей? У Геслера остался только небольшой отряд стражи, охранявший усадьбу, да второй, разъезжавший по провинции, чтобы браконьеры не слишком наглели.

Мятежники прекрасно знали, что у наместника руки коротки самому справиться, и надеялись, что он не осмелится просить помощи у короля, а пойдет на уступки. Не учли только, что для Геслера особой разницы не было - что выполнять их требования, что сразу его величеству в ноги падать с повинной, все равно головы не сносить. Он еще раз просмотрел список условий: сократить в два раза выработку, позволить продавать десятую часть добычи для нужд рабочих, укрепить своды в двух основных шахтах, поменять подъемники, да еще и полное прощение всем участникам бунта. На все это нужно время и деньги, у Геслера не было ни того, ни другого. В Суреме скорее всего уже знают, что произошло на северных рудниках. Помощи прислать не пришлют, пока еще соберут отряды в нынешних-то условиях, а вот гневного послания от короля следовало ожидать со дня на день.

Геслер отослал гонца отдыхать, и устало рухнул в кресло. Пододвинул поближе маленький столик, задумчиво посмотрел на изящную курильницу - стеклянный сосуд на медных гнутых ножках. Он купил ее, прельстившись красотой ажурной оправы, но теперь впервые пожалел, что не держит запаса красной травки, благо в Суэрсене, соседствующим с Инхором, в этой отраве недостатка не было, несмотря на все усилия пограничной стражи. А в последние годы и вовсе не до того было. Инхорский граф за своими подданными следил, но после смерти Ланлосса Айрэ торговцы дурманом опять приподняли голову, хотя прежнего размаха и не достигли. Он столько не выпьет, чтобы переварить собственный смертный приговор. Но не может ведь наместник его эльфийского величества заявиться к соседям за дурманом, официально запрещенным во всех провинциях.

И тут Геслер замер: соседи! Какой же он дурак! Разумеется, соседи! Граф Кальдер - младший брат королевы, он не откажется помочь. К тому же, зачем ему очаг бунта под боком? Того гляди, и переметнется пламя, туши потом! Правда, его бастард-управляющий может воспротивиться, ходят слухи, что именно он предупредил мятежного графа Виастро о новом оружии Тейвора, но тут уж не ему решать, а лорду. Дружину они, по старой памяти держат в боевом порядке, хотя сражаться кроме контрабандистов не с кем - вокруг имперские земли. С шахтерами в два счета управятся, и у Геслера будет время свести счеты с бунтовщиками, пока за ним не приедут из Сурема. Не то, чтобы молодой чиновник отличался особой кровожадностью, но спускать людям, из-за которых ему суждено лишиться головы, не собирался. Противный, липкий, расслабляющий члены страх уступил место гневу: они у него в собственной крови умоются прежде, чем король с горе-наместника голову снимет! И Геслер придвинул к себе письменный прибор.

Отказать граф не посмел, хотя сбор отряда и занял больше времени, чем Геслер рассчитывал - похоже, его названный братец тянул время как мог, но через неделю маленькое войско все же прибыло в распоряжение наместника. Вполне достаточно, чтобы вышибить бунтовщиков с рудников, но сколько крови прольется! Геслер сморщился: за прошедшие семь дней он успел поостыть. В конце концов, все они делают то, что должны. Ни у него, ни у голодных шахтеров нет выбора. Они не могли не взбунтоваться, он не может не подавить их мятеж. Точно так же, как браконьер не может не расставлять силки на зайцев, чтобы накормить своих детей, а он не может не повесить браконьера.

А шахтеры были полны решимости стоять до конца. Бунт, как оказалось, готовили уже давно - Геслер пригрозил горнякам уморить их голодом, те только рассмеялись: запасы позволяли продержаться до следующей весны. И где только они набрали столько продовольствия в вечно голодном Суэрсене, да еще под самым носом наместника, Геслер понять не мог, но поверил на слово, все равно он не мог ждать полгода, чтобы проверить, хватит ли мятежникам хлеба.

Наместник попытался было взять в заложники семьи бунтовщиков, но и здесь его опередили - женщин и детей вывезли из провинции, а мужчины или просочились в шахты к родным, или бесследно растворились в глухих суэрсенских лесах. Впрочем, поразмыслив, Геслер даже порадовался про себя, что опоздал. Головы ему и так и так не сносить, так лучше уж умереть со спокойной совестью.

Из столицы доставили гневное послание, подписанное его величеством собственноручно. Король приказывал немедленно подавить мятеж, восстановить работу шахт, затем дождаться прибытия нового наместника и сдать ему все дела. Что последует дальше - очевидно. Следом прибыло не менее гневное письмо от военачальника: Тейвор рвал и метал, и грозился упечь Геслера на его собственные рудники, если хоть один волос упадет с головы мастеров-оружейников, или же если эти грязные звери повредят плавильные печи и формы для отлива. Министр государственного спокойствия молчал, и это молчание пугало куда больше, чем гневное послание военачальника.

Признаться честно, Геслер сомневался, что после подавления мятежа останутся рудники, в которые можно будет кого бы-то ни было сослать: если горняки и дальше будут упираться, ему придется взорвать шахты. Никаких сил не хватит, чтобы выкуривать их по одному из коридоров, не говоря уже о том, что рабочие знают там каждый закуток, и привыкли жить под землей, в отличие от солдат. Огненного порошка хватит, дурное дело нехитрое - набить бочки, поджечь фитили, и даже те, кто переживут взрыв, наверх уже не поднимутся. Но шахты после этого встанут надолго - нужно будет заново ставить крепь, восстанавливать спусковой механизм, расчищать завалы, убирать трупы, привезти новых рабочих или каторжников… Геслер искренне сочувствовал своему преемнику.

Прошло три дня. Инхорцы стояли лагерем у поселка горняков и ждали приказов. Восстанавливать закон и порядок на отдельно взятой шахте они не стремились, Геслер без труда читал недовольство на лицах солдат, но открыто они не возмущались, молча наблюдали, чем закончится противоборство. И только разноглазый Арьен, лично возглавивший добрососедскую помощь, не упускал случая поиздеваться: с преувеличенной вежливостью интересовался, каковы планы глубокоуважаемого наместника, и не нужно ли его людям озаботиться постройкой постоянного лагеря на зиму, пока его превосходительство пребывает в раздумьях. При этом Геслер сомневался, что получив приказ, насмешник согласится лезть в шахту.

Наместник чувствовал себя зверем в капкане - шахтеры открыто смеялись над его угрозами, прекрасно зная, что он не посмеет взорвать рудники, с тем же успехом можно оставить их там сидеть, пока припасы не закончатся. Королю нужна руда, а не развалины. Но и горняки понимали, что загнали себя в ловушку - выполнить их требования невозможно, даже если наместник и уступит, король не позволит. Бунт начался в отчаянии, отчаяньем и закончится, но пока что обе стороны устало препирались, ожидая сами не зная чего.

На четвертую ночь Геслер с остервенением тер воспаленные глаза, склонившись над картой. Бочонки с огненным порошком стояли наготове. Наместник уговаривал сам себя: кого он, в конце концов, жалеет? Они что, не знали, на что идут? Но шахты… король и раньше не жаловал гордый Север. Если прогневать его по-настоящему, страшно даже подумать, какой будет кара. Для всех и каждого, Элиан не станет разбираться, кто прав, кто виноват. Нет, он не может разрушить рудники. Усталый взгляд упал на черный значок, обведенный кругом: так, а это что еще такое?

***

Геслер понимал, что не стоит предупреждать о своих намереньях, но посчитал, что обязан предоставить горнякам последний шанс сдаться. Сдаваться упрямые бунтовщики отказались, зато у дамбы отряд наместника встретил град камней и ощетинившиеся копьями рабочие. Каменные щиты надежно защищали их и от стрел, и от ручных бомбард, вопреки всем постановлениям оказавшимся на вооружении у гвардейцев из Инхора. Не избежать рукопашной. Кровь, грязь. Геслер выдохнул резко, и махнул рукой, приказывая начинать. Он снова сделал все, что мог, и не его вина, что этого оказалось недостаточно. Дамбу они захватят, даже если он положит возле этих камней всех своих солдат. А дальше все просто - стоит взорвать заслон, и в шахты хлынет вода. Несколько дней потопа, затем заложить брешь, запустить насосы, откачать воду, проверить крепь, убрать разбухшие трупы, и можно начинать работу.

Прозвучал первый залп, полетели в стороны искры и каменная крошка, под прикрытием первая линия солдат ползком приближалась к укреплению. И в этот момент жаркий летний воздух прорезал звонкий голос охотничьего рожка. Ему эхом отозвался второй, третий, четвертый. Бой остановился, наступила тишина. Геслер медленно обернулся. Их окружили тихо и незаметно. Большой отряд, все конные, блестели в солнечном свете начищенные кирасы и кольчуги, на ветру билось голубое знамя с серебряной многолучевой звездой. Он узнавал среди них знакомые лица: бородатый лесничий, его старшие сыновья, племянник витражных дел мастера, тот самый, что уехал странствовать, но больше всех там было похожих друг на друга смуглых, золотокожих мужчин: темноглазых, стройных, с узкими подбородками и точеными скулами.

Она выехала вперед: высокая девушка в замшевой безрукавке, вскинула тонкую руку. Солнце отразилось в янтарных глазах теплыми искрами, золотой сеткой вспыхнуло в медвяных кудрях. Он узнал ее, вопреки здравому смыслу и рассудку. А девушка заговорила, и каждое слово подхватывало гулкое эхо, унося далеко в горы:

- Это мои люди и моя земля! Хватит поливать ее кровью! Уходите, мы не звали вас сюда. Кто выполняет преступный приказ, сам совершает преступление. Мы столетиями жили с Инхором в мире и дружбе, и не хотим начинать войну по чужой воле!

Девушка спешилась и неторопливо, не опасаясь выстрела, подошла к Геслеру. Он прошептал тихо, едва слышно:

- Лита.

Она кивнула:

- Ты ведь не хочешь проливать кровь, я вижу в твоих глазах.

- Но король…

- Его время истекло, - спокойно ответила девушка, подойдя совсем близко, вплотную, так, что он почувствовал сладкий цветочный запах от ее волос.

- Но что теперь будет?

- Мы сами решим. Если хочешь - оставайся. Север примет тебя. Если нет - уходи. Я отпущу тебя.

- Ты?

- Ты знаешь, кто я, - спокойно ответила Лита на незаданный вопрос.

Геслер закусил губу - он тонул в ее глазах, раньше они не были такими глубокими. Он понимал, что так не может быть, не бывает, не иначе, как Проклятый приложил копыто к этому превращению, но сказать по правде, ему было наплевать. И на Ареда, и на короля, и на военачальника, на все, кроме этого янтарного взгляда. И он кивнул, а Лита протянула ему руку, ее ладонь легла поверх его пальцев.

Арьен, подойдя к ним, преклонил колено:

- Госпожа, - и его зеленый глаз весело блестел, а в карем сверкала теплая искорка, - с возвращением.