Ночь неторопливо раскинула по небу звездную сеть. Замок погружался в сон: поварята притушили огонь в кухонном очаге, конюхи налили воду в поилки, а вернувшаяся с вечерней прогулки горничная герцогини торопливо пробежала мимо стражи, привычно огрызнувшись на ущипнувшего ее за мягкое место охранника. Она сегодня задержалась, любезничая с ухажером, и теперь бежала по коридору, боясь, что не успеет приготовить госпоже вечернюю ванну. Стражник фыркнул ей вслед — подумаешь, недотрога, как с кузнецовым подмастерьем — так ночь напролет гулять готова, а доблестному стражу один щипок жалеет! Факельщики прошли по коридорам, зажигая факелы и заменяя сгоревшие, сменившаяся с поста вечерняя стража доедала на кухне остывший ужин, ругая ленивого повара. За окном надрывно ухала сова, не пойми как залетевшая так высоко.

Соэнна ждала в детской, пока Марион разденет полусонных мальчишек и уложит их в кровати. Леар послушно протягивал няне то руку, то ногу, а Элло пытался отбрыкиваться, уверяя, что совсем не хочет спать, и еще светло, вон там, на краешке неба розовая полоска! Но Марион не слушала никаких возражений, знала, что неслух уснет, как только голова подушки коснется, а утром попробуй разбуди! Когда близнецы, наконец, оказались там, где и им и надлежало быть в столь поздний час — под одеялами, Соэнна подошла поцеловать сыновей на ночь, и напоить Элло успокоительным отваром. Принимать напиток из других рук мальчик отказывался, вне зависимости от того, сколько сладкого сиропа наливали в кубок. Лекарь постоянно менял рецепты, добавлял все новые травы, но пока что толку от этого не было ни на грош. Герцогиня проследила, чтобы Элло выпил все, до последней капли, поправила одеяло, быстро поцеловала его и Леара и вышла из комнаты, не дожидаясь, пока Элло начнет требовать сказку на ночь. Соэнна давно уже рассказала все известные ей сказки, а новые как-то не придумывались.

Марион задула свечи и открыла ставни — комнату залил лунный свет, подождала, подремав в кресле, пока от кроваток не послышалось мерное сопение, и, осторожно прикрыв дверь, отправилась к себе. Год назад Иннуон счел сыновей достаточно взрослыми, чтобы ночевать без няниного присмотра. Марион такие строгости не одобряла: двери в замке толстые, стены — еще толще, а дети — маленькие. Случись что, испугаются, звать будут, никто и не услышит, а ведь Элло плохие сны видит, но герцог сказал, что долг отца вырастить сыновей мужчинами. Марион попробовала было без лишних споров остаться ночевать в детской, но быстро убедилась, что Иннуон всегда следит за тем, как исполняются его приказы, пришлось уходить на ночь к себе. И все-таки на душе у нее было неспокойно: будь ее воля, прогнала бы прочь высокоученого лекаря, и отвезла мальчика в деревню, к знахарке. Понятно ведь, что сглазили ребенка. Но об этом она и заикнуться не смела — все равно не позволят. Сама она к колдунье сходила, посоветовалась, та ей ветку ивовую дала, да воду заговоренную, на три ночи помогло вроде, а потом все сначала, еще хуже, чем раньше. А во второй раз знахарка и вовсе ее прогнала, мол, слишком сглаз сильный, так его не прогонишь, только темных духов разозлишь, приводи ребенка, будем смотреть, а иначе — голову не дури.

Элло не хотел спать, он точно знал, что не хочет, что стоит закрыть глаза — и снова провалишься в страшный сон, липкий, как свалявшиеся сливочные тянучки, тяжелый, как родовой меч, горячий, как кухонный котел, под которым пылает огонь. Сон не имел начала и ничем не заканчивался, просто в какой-то неуловимый момент мальчик оказывался там, в оранжевом мареве. Мерзкий туман щипал глаза, забивался в рот и уши, мешал дышать — каждый вздох давался с трудом, и отвратительный оранжевый вкус тошнотворной судорогой сжимал горло. Элло кричал, задыхаясь, но сам не слышал своего крика — марево не пропускало звуков, ни шелеста, ни шороха, а потом прямо из глубины тумана возникала огненная змея, пламя переливалось в кольцах ее туловища, билось изнутри в прозрачную чешую. Змея приближалась медленно, зная, что Элло некуда деваться, что языки тумана вцепились в его запястья, он даже пошевелиться не может, распятый в горячем облаке. Змея подползала к мальчику, становилась на хвост, и он завороженно смотрел, не в силах отвернуться, как бушует пламя под ее чешуей, а треугольная голова оказывалась перед его лицом, и рубиновый неподвижный взгляд впивался в глаза, изучая. А потом первое кольцо обвивалось вокруг его ног, прожигая насквозь, так, что крик закипал в горле, а огненная лента поднималась все выше и выше, и тогда безмолвие разрывалось единственным дозволенным звуком: шелестящим голосом, похожим на шум дождя:

— Ты снова не сделал то, для чего предназначен, мальчик.

Элло не мог сказать вслух ни слова, но каким-то образом отвечал:

— Я не могу! Это неправильно! Он — это тоже я!

— Ты должен.

— Мне больно!

— Мне тоже, — на какой-то миг из голоса змеи исчезала шелестящая вкрадчивость.

— Я не могу! — Мальчик плакал, и слезы закипали на его щеках.

— Я создал тебя для этого, — голос не знал сомнений, — сделай, и я больше никогда не приду.

И Элло, сгорая заживо в огненных кольцах, кричал, что все исполнит, только пусть она уйдет, исчезнет, рассыплется золой, чтобы снова можно было дышать. Раздвоенный язык клеймом прожигал его щеку напоследок, и змея растворялась в тумане, а он оставался висеть в оранжевом мареве, содрогаясь в рыданиях, зная, что все обещания — пустые слова, и он никогда не исполнит свое предназначение, и змея будет приходить каждую ночь.

Утром встревоженная няня расспрашивала мальчика, что ему снилось. Элло смешно морщил лоб, пытаясь вспомнить, но перед глазами стеной вставал оранжевый туман, и он честно отвечал Марион:

— Я не помню, но оно рыжее.

Начинался новый день, с утра до вечера заполненный разными интересными занятиями, но чем ближе к вечеру, тем чаще Элло замирал на одном месте, словно прислушиваясь к чему-то. Потом встряхивался, как искупавшийся в луже пес, и бежал дальше по своим делам. Воистину, по сравнению с братом Леар казался самым обычным ребенком. Ну, подумаешь, научился читать в два года, любит сидеть на подоконнике и отказывается есть еду белого цвета. Иннуон часто жалел, что синяя нитка первородства досталась Элло, а закон защищает право старшинства.