Переход станицы Ессентуки из рук в руки. — Взятие Кисловодска и Пятигорска. — Приказ взять Владикавказ. — Взятие кабардинцами Нальчика. — Занятие станицы Прохладной. — Кабарда. — Осетия. — Ингушетия. — Отношения с терцами. — Взятие приступом селения Христианского.

27 декабря я перешел со штабом в Бургустанскую. Печальную картину представляла эта станица, так же, впрочем, как Бекешевская и Суворовская. По меньшей мере половина домов была сожжена большевиками. Массу хлеба красные увезли, большое количество сожгли и потоптали. Многие из казаков были расстреляны. Поддерживавшая большевиков часть иногородних бежала вместе с ними; оставшиеся были беспощадно вырезаны мстившими сторицей казаками.

Дальнейший мой план действий, одобренный генералом Ляховым, состоял в том, чтобы овладеть Ессентуками, затем пройти на станцию Прохладную и ударить оттуда в тыл всей Минераловодской группе красных. Из Баталпашинской я выслал генералу Ляхову около 1500 пластунов на укомплектование пластунских бригад Геймана и Слащова. 29 декабря, с ополчением конным и пешим и с Черкесской бригадой Султан-Келеч-Гирея, я двинулся на Ессентуки. Мы легко дошли до станицы, но, встреченные у нее сильным огнем, понесли большие потери и были отбиты; пришлось отойти версты на четыре от станицы; свой штаб я разместил на хуторе Старицкого.

30 декабря утром была сильная снежная пурга. Я бросил снова свои войска в атаку. Перебежчики указали нам хорошие цели, и огонь артиллерии был поэтому очень эффективен. Храбро дрались терские добровольцы, стремившиеся поскорее пробиться к родным станицам. После жестокого боя Ессентуки были взяты. Мост на железной дороге на Кисловодск конница взорвала, но, как выяснилось впоследствии, неудачно. Трофеи были невелики: всего несколько пулеметов, винтовки и человек 400 пленных.

Напуганные слухами о жестокости казаков, большевики настолько их боялись, что даже раненые и тифозные красноармейцы повыскочили из госпиталей и бежали полуодетые, падая и замерзая в пути. Ессентукские казаки всю ночь расправлялись с захваченными ими большевиками, их одностаничниками. Конница, видимо, небрежничала по случаю холода и в упоении победой. Чрезвычайно утомленный, я, вопреки своему обыкновению, не проверил лично несение сторожевой службы. Между тем красные приготовили нам сюрприз.

Часов в пять утра я проснулся от сильной и близкой трескотни пулемета. Однако донесения о бое не было. Выяснилось, что подошедший от Пятигорска по исправленному, — плохо взорванному казаками, — мостику большевистский бронепоезд приблизился к станции и начал громить ее. Затем высадил десант пехоты, пошедшей в атаку. Станция была быстро занята; напуганные пальбой, наши обозы, вошедшие вопреки приказанию в город, пустились наутек. Разошедшиеся по своим хатам терцы были застигнуты врасплох. Местные большевики и прятавшиеся по садам красноармейцы открыли, в свою очередь, со всех сторон стрельбу по казакам. Началась паника: ополченцы, особенно пехота, стали поспешно, без сопротивления, покидать город.

Одевшись, я вскочил на коня и со своей конвойной сотней бросился к вокзалу. На площади перед ним стояли две наши горные пушки. Я приказал командиру артиллерийского взвода открыть огонь по появившимся вдалеке красным цепям. Едва мы успели дать два-три выстрела, как с тылу, совсем близко, раздались выстрелы; артиллерийская прислуга, бросив орудия, побежала в разные стороны. Цепь красных появилась сзади, в тридцати шагах от нас.

Быстро спешив конвойную сотню, я открыл ответный огонь. Красные попрятались за дома. Кое-как, вручную, мы накатили пушки, взяли их в передки, и артиллерия помчались в гору, осыпаемая пулями красных. Я приказал сотне садиться на коней — хвать, а моего коня нет: перепугавшийся вестовой спрятался где-то, уведя и моего коня. Конвойцы бросились искать его; скоро нашли и привели, предварительно изрядно отодрав его плетьми. Мой значок остался, прислоненный к забору возле вокзала. Под градом пуль помчались мы по опустевшим улицам и успели по дороге захватить и значок. Полным карьером неслись мы. Много конвойцев было ранено, но ни один не упал с коня, хотя позже некоторых сняли с седел замертво. Пришлось опять занять старые позиции, — верстах в четырех от города, — которые я приказал укрепить. Красные несколько раз порывались атаковать нас, но были без труда отбиваемы.

Войска генерала Ляхова атаковали в это время Курсавку. Барон Врангель вел упорные бои у Святого Креста. Ляхов прислал мне в помощь Волжскую и Кабардинскую бригады, а также снаряды и патроны; из станиц тоже подошли подкрепления. 4 или 5 января 1919 г. Ляхов овладел Курсавкой и приказал своим пластунам 6 января взять Пятигорск. Черкесская дивизия Султан-Келеч-Гирея получила приказание овладеть Железноводском, но потерпела неудачу и отступила. 5 января я послал Кабардинскую бригаду и человек 200 кисловодчан овладеть Кисловодском. Это было исполнено ими без труда.

Одновременно я направил Партизанский полк пополнения, бывший у меня, обойти Ессентуки со стороны Прохладной. Почувствовав себя окруженными, красные бежали из Ессентуков, которыми, перейдя в наступление частью отряда, мы легко овладели. 5 же января я послал 1-й Волжский полк на Пятигорск; 6 января, на плечах бегущих красных, полк ворвался в город и овладел им. Пластуны бригады Ляхова подошли к Пятигорску лишь 6 января вечером.

Добыча, взятая в Ессентуках и особенно в Пятигорске, была очень значительна: несколько тысяч пленных, орудия, пулеметы. 20 января Волжский полк отрезал громадную колонну обозов, отбил своих пленных и взятых в Кисловодске большевиками заложников; было захвачено также много комиссаров и среди них известный жестокостью комиссар Ге, вместе со своей кровожадной супругой. Оба они были повешены впоследствии по приговору полевого суда.

6 января я приехал в Кисловодск, восторженно встреченный населением, измученным под большевистским режимом. Город сильно пострадал, много домов было разграблено, знаменитая тополевая аллея вырублена; сотни жителей изрубили и расстреляли красные палачи. По случаю Крещения было Водосвятие и благодарственное молебствие, после которого я принял парад войскам. 6 января Партизанской бригадой моей дивизии была занята станция Минеральные Воды; в тот же день Врангель овладел Святым Крестом. 7 января генерал Ляхов приехал в Пятигорск, встреченный выставленным мною почетным караулом и трубачами. Генерал тепло благодарил меня за спасение Баталпашинской и успехи, достигнутые со столь незначительными импровизированными отрядами.

Тотчас же он дал мне новую задачу — подымать восстание терских казаков и двигаться с ними на Владикавказ. Я снова вступил в командование, сданное мною временно полковнику Бегиеву, 1-й Кавказской казачьей дивизией. Мне была придана также Кабардинская бригада и несколько десятков штаб- и обер-офицеров из терцев в качестве командного состава для имеющих быть сформированными терских полков.

8 января я приехал в станицу Мариинскую, где стояла моя дивизия. Кабардинскую бригаду, через Кармово и Кабардинские аулы, послал овладеть Нальчиком, который они взяли 12 января, после легкого боя. Сам же с дивизией пошел на станицу Прохладную; овладел ею 10-го января, после горячего боя. При этом удалось захватить два бронепоезда, 4 орудия, массу пленных и обозы. Оттуда я двинулся к Нальчику. По всем путям лежали сотни, и тысячи трупов замерзших красноармейцев; почти все они были босы и без теплой одежды.

Население Нальчика, русское и кабардинское, восторженно нас приветствовало. Большая и Малая Кабарда делились в это время на две партии; во главе одной стоял некий Назир, поддерживавший русских большевиков. Земля в Кабарде принадлежала почти целиком князьям и помещикам; безземельные нищие крестьяне состояли в полной зависимости от верхних классов. Назировцы истребляли помещиков и князей, отнимали у них землю и раздавали ее крестьянам. Консервативные слои кабардинцев сгруппировались вокруг ротмистра Серебрякова-Даутокова, офицера русской службы, служившего во время Германской войны в Кабардинском полку Туземной дивизии.

Во время революции энергичный, образованный и неглупый Даутоков, обладавший к тому же красноречием, пользовался большим доверием среди всадников, выбиравших его на разные комитетские должности. По своим взглядам он был сторонником тесного единения с Россией, с предоставлением Кабарде неширокой местной автономии. Не будучи сторонником политической реставрации, он полагал, что лишь Всероссийское Учредительное собрание правомочно разрешить форму правления. Когда восстала против большевиков Терская область, Даутоков решил поднять восстание и в Кабарде.

Ввиду того что назировцы, потеряв свой прежний облик борцов за кабардинский пролетариат, все более обращались в простых разбойников, терроризовавших и грабивших население, восстание Даутокова получило поддержку со всех сторон. У него не хватало лишь денег для приобретения оружия и на ведение войны. Даутоков вступил в конспиративную связь с проживавшим в Кисловодске бывшим командиром Кабардинского полка графом Илларионом Илларионовичем Воронцовым-Дашковым. Граф выехал к генералу Лазарю Бичерахову, занимавшему в то время Петровск, и просил его прислать Даутокову денег. Бичерахов послал Даутокову с Воронцовым-Дашковым несколько миллионов. Даутоков сформировал два полка добровольцев: 1-й состоял сплошь из узденей, князей и помещиков, 2-й — из крестьян и добровольцев.

Аулы охотно давали пополнение, коней и седла. Борьба с Назиром пошла успешно. Когда Терский фронт рухнул, Серебряков-Даутоков покинул Кабарду и горными перевалами пошел на соединение со мною в Баталпашинский отдел. После очищения Кабарды от большевиков и назировцев все полагали, что именно Серебряков-Даутоков, а не кто иной, будет назначен ее правителем. Однако у Даутокова было много врагов в штабе Главнокомандующего, доказывавших там, что он будто бы авантюрист и демагог.

Правителем Кабарды был назначен князь Бекович-Черкасский, ретроград и кабардинец только по названию. Произведенный в полковники и утвержденный в должности командира Кабардинской бригады, посланной на Царицынский фронт, Серебряков-Даутоков был вскоре убит.

Соседняя с Кабардой Осетия представляла собой кипящий котел. Одни шли за большевиков, другие против, третьи боролись с обеими сторонами. Болыневистствующая осетинская партия возглавлялась неким Керменом и носила поэтому название керминистов. Столицей их было селение Христианское, укрепленное и снабженное двухтысячным, хорошо вооруженным гарнизоном. Керминисты были вначале популярны в Осетии, но позже, так же как и назировцы, вступили на путь бесшабашного грабежа. Население отшатнулось от них.

Наиболее единодушной и целиком большевистской была Ингушетия. Еще со времен покорения Кавказа отчаянно защищавшие свою независимость, храбрые и свободолюбивые ингуши были частью истреблены, а частично загнаны в бесплодные горы. На принадлежавших им прежде плодородных землях расселили терских казаков, основавших на врезавшемся в Ингушетию клине свои станицы.

Лишенные возможности зарабатывать свой хлеб честным путем, ингуши жили грабежом и набегами на казачьи земли. Еще в мирное время пограничные с Ингушетией терцы не выезжали в поле без винтовок. Не проходило дня, чтобы не было где-нибудь стрельбы и кровопролития. Считая казаков угнетателями, а казачьи земли по-прежнему своими, ингуши беспощадно мстили терцам. Отношения создались совершенно непримиримые; дальнейшее сожительство было немыслимо. Нужно было либо уничтожить ингушей, или выселить казаков с бывших ингушских земель, вернув таковые их прежним владельцам.

Большевики, по занятии ими Северного Кавказа, созвав во Владикавказе съезд представителей ингушей и казаков четырех терских станиц, приказали последним в месячный срок выселиться. Впоследствии, по очищении Северного Кавказа от большевиков, терцы вновь вернулись в свои станицы, но после неудачи Деникина были опять изгнаны.

Передо мною стояла задача утихомирить Осетию и Ингушетию. Я предполагал разрешить дело миром начиная с Осетии, а позднее, овладев Владикавказом, созвать в этом городе съезд представителей ингушей и вести с ними переговоры. Керминистам я предложил без боя очистить Христианское и уйти в горы. В противном же случае угрожал репрессалиями. Керминисты отказались исполнить мои требования.

Тем временем мой отряд значительно увеличился. Выйдя из Кабарды на Сунженскую линию в районе станиц Александровской и Солдатской, я присоединил к себе, с разрешения генерала Ляхова, только что сформированную 1-ю Терскую пластунскую бригаду генерала Расторгуева; проходя по станицам Сунженского отдела, сформировал 1-й, 2-й и 3-й Сунженские казачьи полки и двинулся к Беслану, куда одновременно подошла назначенная также ко мне в подчинение Кубанская пластунская бригада генерала Геймана. Равным образом в Осетии мною было приступлено к формированию 1-го, 2-го, 3-го и 4-го Осетинских конных полков и Осетинской конной бригады.

Подойдя в двадцатых числах января к селению Христианскому и после того, как керминисты обстреляли моих парламентеров, я атаковал селение, но был отбит. Тогда мы подвергли Христианское двухдневной бомбардировке, а затем взяли его приступом. Потери при этом у нас были значительные. Генерал Ляхов приказал наложить на Христианское контрибуцию в 10 миллионов рублей (впоследствии она была сложена), 500 коней, 500 седел, 500 бурок и обезоружить жителей.

Оставив в Христианском гарнизон из двух сотен, я двинулся в казачью станицу Ардонскую. По дороге ко мне присоединилась масса добровольцев, как осетин, так и русских. Перешедший со своим штабом в Прохладную, генерал Ляхов вызвал меня к себе и отдал приказ немедленно двигаться на Владикавказ.