Древний город Калиш. Говорят, его еще римляне основали. Как форпост пограничный в славянских землях. Перешли союзники реку Просно чуть выше города, влево взяли малость и прижали шведов к реке. Казаки с калмыками на том берегу остались, единственный путь к отступлению преграждая.

«По отправлении воинской думы» было решено атаковать шведов. На правом фланге встала вся русская конница Меньшикова, на левом польская Августа. По центру поляки Ржевусского и Синявского. В тылу у противника казаки и калмыки. Против них стояли шведы — по центру, 3 тысячи кавалерии и 4 тысячи пехоты, по флангам 20 тысяч поляков Потоцкого и Сапеги.

18-го октября русская конница двинулась вперед. Суздальцев с ротой Сафонова, благо в отпуск Андрей уехал, в первой линии пошел. Впереди Дуглас МакКорин за командира, князь-то Григорий Иванович Волконский только появился. Все на воеводстве сидел в Козлове. Другие полки собирал, состав ремонтный к ним. Недосуг было. Ну а как приехал, то не вести ж в бой сразу.

В два часа началась пушечная стрельба. Постреляли немного. Толку от этого было мало. Потом конница пошла друг на друга. Сшиблись драгуны русские с поляками. В схватке сабельной горячей Суздальцев рубил налево и направо по кунтушам богатым, сам уворачивался, отбивал клинки чужие. Над полем лишь храп конский, и взвизгивание стали схлестнувшейся. Шпагой ударил, саблю сбоку отбил, к гриве нырнул, в бок уколол, успел прикрылся от чужого удара, рубанул сам с плеча. И летела шляхта под копыта своих и чужих лошадей. Дрогнули поляки. Поворачивать стали. Тогда погнали панов. Суздальцев еле расслышал МакКорина голос:

— Держись драгуны! Сщас вдарят.

Глянул:

— Господи, что за облако пыли несется? — Только от поляков отделались, а это шведские эскадроны генерала Крассау на полном скаку атакуют. Идет плотным строем лучшая кавалерия Европы. Колено за коленом, мертвой хваткой, будто спаяны, летят эскадроны. Лошади стелятся в галопе, шпаги блестят. Удар сильнейший. Опрокинули драгун. Но увлекшись, шведы сами попали под обхват русских полков второй линии. И вырубили их всех. Лишь малая часть ушла.

Но пехота шведская стоит нерушимо. Подлетели к ней, тут и залп ружейный грянул. Посыпались драгуны из седел, будто желуди с дуба. Вылетел Суздальцев кувырком. Коня наповал. Сам в ногу ранен. Пока в чувство пришел, оглянулся, а свои отступили. Так и остался на поле лежать. Подполз к коню мертвому, боль превзмогая, спрятался. Кровища из ноги хлещет. Камзол расстегнул, рубаху на полосы рвать стал — перевязаться. Лекарь-то не скоро будет. Понял, что драгуны спешиваться будут, как пехота пойдут. Отлежаться надо, потом подберут. Шпагу поискал свою — нету. Знать выронил, когда с коня летел. Потянулся, из ольстры пистолет вытащил. Хоть что-то в руках.

Тут драгуны спешенные вперед пошли. Но шведы крепко стояли и дрались отчаянно. Только после нескольких атак штыковых дрогнули, и Мардефельд приказал сдаться. Так закончилось славное дело под Калишем.

Нашли и Суздальцева на поле. Отнесли к лекарям. Рана оказалась тяжелая. Пуля задела кость. Хорошо ногу не отрезали. Сперва в гошпиталях валялся. После в Москву домой отправили долечиваться. Оттого и разминулись они с Андреем Сафоновым.

* * *

А на торгу Астраханском говорили разное…

У Никольской церкви пономарь к толпе вышел. Книгу вынес и читал оттуда:

— Дескать, кто против брадобрития встанет, так за то и помереть не страшно.

Степан, стрелецкий сын из Москвы в рядах торговых сидел и рассказывал:

— Заезжал я по дороге к дяде своему в Коломну. А он сказывал, что Москвой завладели четыре боярина и хотят царство все на четыре части поделить.

— Брешешь! — солдат на ходу бросил, не останавливаясь.

— Правда, то! — купец Яков Носов за плечо солдата остановил. — У нас в Ярославле доподлинно известно, что на Москве переменный государь. Царица-то Наталья Кирилловна дочь родила, а одна боярыня сына. Вот взяли и подменили.

— То у вас в Ярославле, а не у нас в Астрахани. — отрезал солдат, руку скинул и далее пошел.

— Воевода наш, Тимофей Ржевский, и люди начальные с ним веру христианскую покинули, бороды бреют, платье немецкое носят. И меня, стрельца астраханского неволят пошлины сбирать и бородв брить у людей. — вскричал Григорий Естифеев. Шапку сорвал, да оземь хлопнул. — Хоть умру, а не буду боле.

— А я слыхал молву, что свадьбы семь лет играть воспрещается. Все девок ныне за немцев выдавать велено. — пономарь вещать продолжал. — И кумирским богам-болванам поклонятся заставят.

— Это какие еще? — из толпы спросили.

— Идолы деревянные! Во какие! — и руками показал.

— А ну-ка отвали по сторонам. — Капитан Глазунов на лошади дорогу себе прокладывал. За ним солдаты шагали. Целовальника Естифеева из толпы выдернули.

— Ты тут, пес, лаешь? Пошлины брать не хочешь? А ну, берите его. — Народ отшатнулся. Но выкрикнули:

— А баба Мейерова, капитана немецкого, сказывала станете мясо в пост есть!

Глазунов саблю выдернул, с лошади перевесился и ловко мужику ближайшему бороду оттяпал. Тот завыл благим матом. — Вот тебе и с мясом! — швырнул в толпу.

Ночью триста человек собрались у церкви Никольской и к воротам кремлевским. Караульных оглушили и внутрь разбежались. Громыхнул колокол церковный, раз, другой, третий, и загудел набат тревожный.

Офицеров били до смерти. Воевода Ржевский в курятнике спрятался. Нашли и убили. После успокоились, круг собрали казачий. Старшину избирали. За главного — купца ярославского Якова Носова выкрикнули. Тут же грамоты сочинили в Черкасск, Царицын, Воронеж, на Терек. Казаков, да посадских людей призвать вместе стоять за веру старую, против брадобрития и утеснений разных, против богов кумирных.

На Москве долго понять не могли, что за болваны кумирных богов.

— Да это личины деревянные, на которые парики натягиваются для сбережения. Чтоб не мялись. — столяр один пояснил.

По началу хотели миром бунт решить. Послали посадского человека Кисельникова с увещеванием к народу:

— Пусть отстанут от возмутителей, главных заводчиков пришлют в Москву, чем прощение заслужат.

В Астрахани почесались, да и решили повинную отправить государю. Все свои притеснения в ней изложили. Головин царя просил помиловать:

— Сами виноваты. В нас не без воров было.

На удивление царь согласился. Челобитчиков отпустили с наказом:

— Зачинщиков ничем не озлоблять, дать им жить на свободе и всяко тщится, чтоб лаской привлечь.

Но Астрахань раскололась. Митрополит Самсон к примирению призывал, а Яков Носов призывал к весне на Москву идти.

Тогда Шереметев с войсками двинулся на усмирение. Дав последний шанс мятежникам, фельдмаршал послал к ним сызранского посадского Данилу Бородулина. Носов туже песню завел про то, за что они здесь встали.

Бородулин ковш вина поднял и провозгласил:

— Дай Бог благочестивому государю многолетно и благополучно здравствовать!

Но круг взорвался. Стрелец московский Иван Луковников кричал:

— Какой он государь благочестивый, он полатынил всю нашу веру.

Другие орали также:

— Не сила Божия ему помогает, ересями он силен!

— Христианскую веру обругал!

— За его здоровье пить не будем!

— Идти до столицы, до родни его, до слободы немецкой и корень бы весь вывести!

— Все те ереси от еретика. От Меньшикова!

Не вышло разговора. Шереметев с войском подошел. Дали залп и бунтовщики разбежались. Двести человек повесили сразу, еще 365 — в Москве. Следствие шло два года и последние были казнены в конце ноября 1707 года — 30 человек обезглавливанием, 60 — повешением.

Вслед за Астраханью возмутились башкиры. Не спокойно было и на Дону. А тут еще и Август предал. Мир за спиной подписал со шведами. Союзничек хренов!

* * *

Что делать-то? Сидели с Головиным, головы ломали. Ведь попрется сщас Карл всей силищей своей против них одних. Надобно у Европы содействия просить. В переговорах мирных.

— На все пойдем! Окромя Санкт-Петербурга! — тут Петр был непреклонен.

С англичан начали. Матвееву в Лондон отписали:

— Как будет вам выгодно, когда Россия получит порты на Балтике. Товары-то наши быстрее к вам попадать будут, а значит и дешевле. Не так, как из Архангельска. Сильного флота держать на Балтике не будем. Только для охраны. А кроме того, в войне поможем вам. Тысяч тридцать войска дадим лучшего.

Матвеев ответил, что герцог Мальборо помочь может. Но за услуги свои, требует княжество ему подарить в России. Царь согласился:

— Киевское, Владимирское или Сибирское. На выбор. А также дадим камень-рубин, какого в Европе не видывали. И орден Андрея Первозванного.

Голландцам тоже пообещали войско выставить против французов. За содействие в мире. Те отмолчались.

Герцогу Евгению Савойскому, полководцу великому, предложили корону польскую, за помощь в борьбе со шведами. Тому понравилась идея, но переговоры затянулись.

Французам намекнули:

— Можем послать корпус вспомогательный против вас, а можем и не посылать. Посодействуйте в замирении с королем Карлом. — Пообещали.

Прусского посланника барона Кейзерлинга вызвали. О том же просить. А тут вот, незадача вышла сперва. Сидели царь Петр со своим другом и денщиком бывшим Александром Даниловычем и выпивали, Кейзерлинга поджидая. А тот, возьми и с порога ляпни:

— Хотел попросить вас, герр Питер, за брата пассии вашей прежней Анны Монс, ныне жены моей.

Ох и взбеленился царь. На мозоль его ревнивую наступили.

— Эта сука похотливая мне сначала с саксонцем изменяла, а теперь с этим спуталась. — подумал в ярости. Но сумел сперва сдержать себя. Просто ответил зло:

— Я для себя ее возвышал когда-то. Ты же соблазнил ее (не удержался царь!), ты и утруждайся заботами об ней и ее родственниках.

Кейзерлинг по глупости своей не понял настрой царский и продолжал, игриво платочком надушенным помахивая:

— Вот я и утруждаюсь, герр Питер.

Тут уж царь и не выдержал. Вскочил во весь рост свой огромный, да заорет как:

— Мне не надобно напоминать об этой суке паршивой!

И Меньшиков подскочил сбоку:

— Сука, она и есть сука. Скольких кобелей чрез себя пропустила. И меня, и царя и тебя, и других!

— Вон отсюдова! — заревел царь.

— Позвольте, как это? — не понял барон. — я ж посланник прусский!

— Дерьма ты кусок, а не посланник! — И по морде его, и по морде. А потом за шкирятник и с лестницы, да под зад пинком. Лети!

Утром пришел опять. Хмурый, синяк под глазом. Поклонился царю:

— Герр Питер, у вас было дело до меня? К вашим услугам. — То-то.

* * *

Но Карл XII был непреклонен. Посланник Франции Жан-Виктор де Безенваль завел было разговор:

— Царь Петр хотел бы де вступить в переговоры о мире.

Карл усмехнулся:

— Пусть сперва вернет все, что им завоевано, и разрушит город воздвигнутый на месте Ниеншанца. Да вознаградит нас за военные издержки.

Француз голос понизил:

— Петр готов все вернуть, за исключением Петербурга.

Король вздернул подбородок, руку положил на эфес:

— Если он ему так дорог, то пусть продолжает войну. А я скорее пожертвую последним своим жителем, чем оставлю Петербург.

Француз хоть слово промолвил, а герцог Мальборо и забыл вовсе:

— Что касается меня, то я почел бы себя счастливым, если б под командованием такого полководца, как ваше величество, я мог бы усвоить то, чего не знаю в военном искусстве. — А о деле (в княжество ценой!) ни полслова.

Хотя и шведские генералы признали:

— Московиты выучили свой урок намного лучше и они равны саксонцам, а может даже и превосходят их в дисциплине и доблести, хотя правда и в том, что их кавалерия не справиться с нашей, однако их пехота защищается упорно, так что их трудно разъединить или расстроить их порядок, если не атаковать с мечом в руке.

На что Карл заметил шутливо:

— Это ж лучше. Чем биться с толпами варваров, достойнее разгромить искусного противника. Я повенчан со своей армией в радостные и печальные дни. В жизни и смерти. Цель нашей войны — поражение Петра. Средство — наступление. Готовьтесь к походу, господа генералы. Мы сковырнем царя Петра с его трона и посадим своего короля, к примеру Якова Собесского. К походу, господа!

Генералы, расходясь, говорили вполголоса:

— Король не хочет слушать никаких советов.

— Он ни о чем не думает, лишь о войне!

* * *

Только чутье природное спасло Фредберга. Излечившись в гошпитале от раны, нанесенной Сафоновым, капитан в полк вернулся. Видел, как косились на него Суздальцев и этот еще, раб Сафоновский — Хлопов. Да и шотландец, маеор бывший, а ныне подполковник, МакКорин тоже разговаривал хмуро и сквозь зубы.

— До первого боя, — подумал Фредберг, — а там посмотрим. — Гренадерскую роту у него забрали, командовал своей старой, четвертой фузилерной ротой. В ней раскольники еще были. — Вот и подговорим, чтоб пулю пустили сзади. Наш-то эскадрон всегда во второй линии стоит, а Суздальцева в первой. Мало ли чего в спину прилететь может. Никто и не заметит, откуда пуля. А дружка-то твоего Сафонова все едино расстреляют. — злорадствовал.

Только не сбылись мечты. Уже снежок выпал, как прискакали конные в Витебск, где на постое полк находился. Хорошо, Фредберг на улицу вышел, воздухом свежим подышать. Коня взял, денщику кинул небрежно:

— В роту съезжу, проведаю.

Пошел, не торопясь, коня сам под уздцы вел. Снег скрипит под сапогами. Звезды на небе. Рождество скоро. Дом, где Дуглас МакКорин размещался, только обойти хотел, а смотрит — конные скачут. Остановился. Решил из-за угла посмотреть кто такие.

А те с седел спрыгнули и на вопрос караульных:

— Хто будете? — вдруг отвечают:

— Приказ Преображенский. По делу государеву об измене капитана Фредберга, полка вашего. — оттолкнули и в дом. Только сапоги застучали.

Ждать больше нечего было. Фредберг задворками, задворками, и к лесу. От роты своей в другую сторону.

— Сейчас туда поедут! — понял, — Ну пусть ищут ветра в поле. — И на коня. Так и добрался до Риги.

Там его Левенгаупт принял. Обождать сказал.

— Надобно с канцелярией королевской связаться. Мне не ведомо, что вы за птица, капитан Фредберг. А ставка в Саксонии. — пояснил. Месяца через четыре снова вызвал:

— Ваша деятельность высоко оценена королем. Отправляйтесь к нему. — поехал Фредберг в Саксонию. Так год и прошел.

— Вы отлично справились с заданием, дорогой Иоганн. Итог его восстание в Астрахани. Бунт на Дону. Потери русских со всех сторон. Вот, что может сделать один храбрый рыцарь и наш адепт. — Фредберг снова стоял на коленях в темной комнате одного дома, куда его пригласили вечером, сразу по приезду в Альтранштедт. Снова перед ним был скрытый маской собеседник.

— Значит Мастер здесь? В ставке? А про Астрахань и не чаял, что выйдет что-то. — подумал про себя.

— Их царь Петер играет нам на руку — продолжалась речь.

— Армия предана ему. — позволил себе замечание Фредберг.

— К сожалению. — капюшон закачался. — Русских отличает фанатизм во всем. В своих устоях, какими бы варварскими они не были. Их бросает из одной крайности в другую. Одни отчаянно держаться за свои бороды и веру, которую они называют старой, другие с таким же упорством содействуют Петеру в его попытках все сломать и переиначить. Но мы обязаны нести свет этим несчастным людям. Впереди у нашей армии просторы Московии. И мы пойдем с вами, Иоганн, в авангарде. Какой чин вы имели у русских?

— Капитана.

— Я передаю вам королевский патент на полк и чин полковника. Теперь вы в наших рядах. Нам предстоят тяжелые бои, где вы, я не сомневаюсь, докажете еще неоднократно свою преданность нашему делу!

Вот так, Ион Стольхаммар и не получил желаемое место. Отныне и до конца у него был новый командир.

В сентябре 1707 года Карл XII двинулся на восток. Из Саксонии шла 34-тысячная армия с королем во главе, в Лифляндии стоял 16-тысячный корпус Левенгаупта, в Южной Финляндии 15 тысяч генерала Либекера.

* * *

— И зачем я приехал? — думал Андрей, стоя на пепелище, что осталось от дома Никоновых. — где мне искать Наташу-то?

Матушка успокаивала.

— Господь тогда сохранил, и ныне сбережет, Андрюшенька. Отца ее взяли, а семью не тронули. А потом сказывали, что появился он тайком, забрал их и ушли куда-то. Может, и выпустили Ефима. А может и… — не договорила мать.

— Если сбег, — за нее высказался Андрей, — знамо в сыске числиться. А это знаешь что, а матушка? До скончания веку искать будут. А поймают — смерти предадут лютой! Господи, что же делать-то? — застонал, за голову руками схватился.

— В чем вина-то его? Ефима-то? Ну старой веры они, дак что с того? Не воры какие-нибудь. — мать испугалась.

— Да не знаем мы, матушка! Тут и вором не будешь, да в застенок попасть можно, себя вспомнил. Матери, вестимо, ничего не говорил о злоключении своем.

— Может, в Севске справиться? В канцелярии воеводской? — спросила матушка наивно.

— Что ты, что ты! — махнул рукой Андрей, — упаси Бог! Лишь на себя беду накликаешь. Если сбег Никонов, то и тебя сразу схватят.

— Так приезжали уж! Подьячий, тот самый, что увел его с собою.

— Ну вот видишь! И что?

— А ничего! Люди сказали что есть: Видеть их, не видели, слышать, не слышали. Как вы, дескать, отца забрали, то и семья куда-то подевалась. Уехал подьячий несолоно хлебавши!

— Значит, в сыске они! Эх, горе-то какое! — совсем закручинился Андрей. Пожил совсем немного у матери. И в полк засобирался. Тяжко здесь ему было. Каждый день пепелище видеть. Вздохнул:

— На все воля Божья! Сохрани и спаси ее, Господи! — и назад на войну поехал.