Глава I

ИЗМЕНЕНИЕ ПЛАНОВ

Вскоре впереди показался сам берег, окаймленный белой пеной. Нафо уже издали определил, что перед азиатами полоса обрыва, несущего не спасение, а гибель в прибое. Поскольку прилив нес воды к северу, было решено заблаговременно повернуть влево и искать какую-нибудь бухту, сулящую возможность причаливания. Ветер практически стих, что можно было лишь приветствовать, и теперь спасение было в силе рук и искусстве лавирования. Кумик, сидящий на задней лодке, оказался искусным рулевым, на что пока никто не обратил внимания. Глаза азиатов жадно обшаривали берег; в тихую погоду можно было отыскать какую-нибудь щель между утесами, но сейчас об этом нечего было и думать. И вдруг из множества глоток вырвался торжествующий крик: впереди скалистая стена была разорвана донизу, обнажая пляж шириной в несколько десятков локтей. Там волны свободно накатывали на сушу и отбегали назад. Не ожидая команды, азиаты заработали веслами как одержимые. Даже не думая о причаливании, люди попрыгали за борт и побрели, по шею в соленой воде, к желанной цели. Это был приступ какой-то безумной радости: азиаты обнимались, плясали, прыгали, падали на колени и возносили молитвы; не окончив излияний, катались по песку, оглашали окрестности бессвязными криками, даже колотили друг друга. Паладиг, забыв о престиже, не отставал от других. Среди ликующих криков до него, как сквозь вату, донесся отчаянный призыв, пролетевший мимо сознания. И лишь при повторном звучании своего имени, содержавшем откровенную тревогу, ассириец оглянулся и мигом отрезвел. Начавшийся отлив подхватил лодки со всем добром и со страшной силой уносил их в открытое море. Кумик вместе с приятелем-юношей навалились спинами на воткнутое в дно весло, вокруг которого обернулась скрепляющая две лодки веревка. Их друг-богатырь, почти опрокинувшись на спину, удерживал за нос еще одну лодку. Минута была критической; Паладиг принялся щедро рассыпать тумаки и оплеухи, стараясь вернуть друзей к действительности. Это удалось лишь частично: все устремились к лодкам, не прерывая при этом своего ликования, до них явно не доходила вся опасность ситуации. Вытянув груз на берег, все продолжали радоваться, за исключением трех новичков, повалившихся без сил на песок. Затем азиаты помчались вверх по пологому склону, желая быстрее осмотреть панораму Азии. Их ждал обескураживающий сюрприз: вокруг расстилалась пустыня. Только горы вдали оживляли пейзаж, на их склонах угадывалась лишь травяная растительность.

Непостижимым образом в сознании бывших рабов, готовых идти на смерть ради свободы, понятие Азии и родины полностью совпадали. Да, многие ожидали сразу увидеть родные места! Им даже не приходило в голову, что все они — не земляки, их дома не могут находиться в одном месте. К Паладигу обратились все взоры, удивленные и даже обиженные.

— Это Азия? Да наша родина не такая!

Предводитель поднял их на смех.

— Вы забыли, как всех нас гнали из родного дома на юг, в Та-Кемт. А потом еще на юг, в их столицу. А затем мы два месяца плыли вверх по их Хапи, к месту охоты на носорога, опять-таки к югу. И еще шли на юг к горам. Вы что, не понимаете, как далеко ваши дома? До них еще идти и идти.

— А куда?

Здесь Паладиг с потрясающей ясностью осознал, что не имеет об этом ни малейшего представления. Ему казалось, что по достижении азиатского берега все станет ясно само собой. В памяти загремели слова нубийца-проводника: «Там, говорят, пустыни еще страшнее».

Замешательство предводителя продолжалось не более секунды, так что заметил его только верный Нафо. Тут же Паладиг справился с собой и в обычной начальственной манере ответил:

— Это мы обсудим вечером. А сейчас будем благодарны новым товарищам, а то остались бы без оружия и вещей.

И чтобы впредь не забывать об имуществе! Я сам тоже хорош, совсем не подумал об отливе! — после чего стал отдавать приказания, четкие, как всегда.

Три пары хорошо вооруженных разведчиков отправились на север, восток и юг. На вершине склона вкопали лодочную мачту с белым полотнищем — флаг являлся ориентиром для путников. Три лодки были превращены в брустверы для защиты от возможного нападения со стороны моря. Одну из лодок было решено разрубить на дрова и начать варить обильный суп из сушеного мяса, сала и бобов. Одновременно на огне поджаривали уже зачерствевшие лепешки. Из рей и парусов ставились импровизированные палатки. Сам ассириец принялся тщательно осматривать трофеи и пересчитывать продукты. Этим он выигрывал время для глубоких раздумий. Нафо догадывался, что происходит в душе друга, и сам продумывал возможные варианты.

Постепенно начали возвращаться разведчики — даже беглый осмотр местности показал, что вокруг — большая пустыня. Пара азиатов, ушедших на восток, вернулась уже в сумерках — они ходили почти до поросших мелким лесом предгорий, видели отпечатки раздвоенных копыт, а также следы пребывания людей, но уже старые. Можно было считать установленным, что места здесь ненаселенные. Это лишь усиливало внутреннее смятение вожака.

Как только ужин был готов, огонь пригасили, чтобы не привлекать внимания с моря. С суши доносился вой шакалов, но так как следов крупных хищников разведчики не обнаружили, было достаточно сохранять тлеющие угли. С невероятным подъемом азиаты принялись за еду, еще больше настроение улучшилось, когда Паладиг вытащил из узла большой серебряный кувшин с виноградным вином и пустил его по кругу. Люди с наслаждением глотали давно забытый эликсир, даже не спросив, откуда он взялся (на ограбленных складах вина не оказалось). Теперь, согретые радостью, вином и остатками костра, товарищи приготовились выслушать вожака, сдержавшего обещание по благополучному исходу из ненавистной Африки.

Ассириец так и не придумал ничего конкретного, но товарищи приняли бы и неопределенные посулы, лишь бы они, в конечном счете, давали надежду на возвращение в родные дома.

— Ну, что же, если разведчики видели следы пребывания людей, значит, местные жители здесь есть. Завтра на рассвете двинемся на их поиски и от них все узнаем.

— А в какую сторону пойдем?

— Ну, конечно же, на север, довольно мы шли на юг! Пойдем вдоль берега, не углубляясь в пустыню, тут людей найдем вернее.

— Так ты этих мест не знаешь?

— Ну, откуда же мне их знать! — воскликнул Паладиг с раздражением, так как вопрос попал в больное место. — Я же тут оказался впервые в жизни, вместе с вами. Ведь мы все пришли в Африку по берегу совсем другого Великого Зеленого моря, а сюда попа…

Здесь предводитель осекся и начал в полумраке суетливо высматривать лица слушателей.

— Кумик! А как ты и твои товарищи попали сюда? И что это за море?

Финикиец отозвался сразу, словно ждал вопроса.

— Нас привезли на египетском корабле из гавани Суу. Я попал в рабство, когда мой корабль разбила буря о египетский берег близ устья Нила. Я, Гулани (он показал на богатыря) и еще трое стали у египтян гребцами, но те трое пытались бежать, и их казнили.

— Значит, это?..

— Лазурные воды.

— А долго вы плыли из гавани?

— Почти месяц. А пешком идти — не меньше двух.

Эти слова произвели гнетущее впечатление. Вот как далеко от родины загнали азиатов сначала враги, потом обстоятельства.

— Ну, все равно, — отрезал Паладиг. — Сколько надо, столько и будем идти. Нас долгой ходьбой и трудностями не запугаешь. А ты знаешь, как здесь обстоят дела с водой? Или, может быть, по этому морю есть выход в другие страны, к другим правителям?

— Это море подобно широкому каналу между Африкой и Азией, и никакого выхода в сторону нет. Я слышал, что где-то за горами есть большое государство, откуда ведут караванные пути на север, но дороги к нему не знаю, местные египтяне с ним дел не имеют. А на самом море ходят только египетские корабли. Здесь вдоль моря тянется сплошная пустыня, воды очень мало, иногда от ручья до ручья нужно идти неделю. Постоянных жителей тоже мало, только кочевые племена. Так что египтяне могут ловить нас с кораблей всю дорогу, а убежать от них можно только в пустыню, на смерть от жажды. Да главное не в этом. Они нас могут вообще не ловить, ведь противоположный конец моря — это перешеек между Африкой и Азией, где владычествует Та-Кемт. Египтяне просто подождут, когда мы после мучительного пути сквозь пустыню придем прямо к ним в лапы.

— Вот это да! — не сдержался Паладиг. — Так мы здесь как в ловушке?

— Подожди! — вдруг перебил его Нафо. — Если бы все было так безнадежно, Кумик не убежал бы вместе с нами. Я, кажется, догадываюсь. А что там? — и халдей указал на юг, к общему удивлению.

— Там, совсем рядом, начинается Великая дуга. Мы возле самого конца пальца, который Азия протягивает к Африке, по эту сторону пальца — море, по ту — свободный океан. Нам просто следует выскочить из этой западни и идти по другому краю пальца на север, в азиатские страны.

Предложение было совершенно неожиданным, и многие восприняли его с громким неудовольствием. Опять идти, повернувшись к северу спиной, идти к дому не прямым, а кружным путем, да еще совершенно неведомым. Особенно развоевался Вальтиа. Ведь его дом находился где-то неподалеку от перешейка, о котором только что говорил финикиец, и горец мысленно уже шагал на север, а ему предлагают юг! Да и многие другие товарищи, будучи неграмотными, не могли взять в толк премудрости географии.

— Я не понял, ведь и по тому краю мы можем идти только вдоль берега, не углубляясь в пустыню! — кричал Вальтиа. — Тогда почему египетские корабли могут преследовать нас здесь и не могут там?

— Очень просто, — в противоположность ему спокойно пояснил Кумик. — Здесь египтяне как у себя дома, они могут гоняться за нами беспрепятственно и сколь угодно долго. А там — вольный океан, и, если мы сразу уйдем достаточно далеко, они не станут ради нас рисковать кораблями. Кроме того, они только здесь — хозяева, а там живут другие народы, среди которых мы скроемся. Не смогут же египтяне ловить нас в чужих владениях!

— А почем ты знаешь, что там есть народы и страны? Ты что, бывал там?

— Я — нет, а вот Эль-Кор как раз оттуда родом, — ответил финикиец и указал на своего младшего товарища. Туда же устремились все взгляды, и юноша так зарделся от смущения, что это стало видно даже в полумраке.

Все тут же потребовали объяснений, и Эль-Кор рассказал, что жил с родителями в маленьком поселке, недалеко от моря. Три или четыре года назад он вместе со старшей сестрой и еще одной девушкой пас коз, когда вдруг налетели кочевники на конях. Их троих захватили в плен, девушек увезли в свое племя, а его привели на берег моря, где стояли лодки, и продали египтянам, которые и увезли отрока в поселок. Он хорошо помнил, что стоянка лодок находилась рядом с очень большим селением (понятия «город» в их племени не существовало).

— И сколько времени тебя везли на лодке? — громко спросил Кумик.

— Три дня.

— А в какую сторону?

Юноша повернулся спиной к морю, зажмурился и уверенно провел рукой справа налево. Значит, его племя жило на берегах Великой дуги. Однако Вальтиа и другие скептики не унимались.

— Твоя Великая дуга далеко от наших земель, мы про нее и не слышали. Откуда ты знаешь, что с ее берегов мы сможем добраться домой?

Тогда Кумик рассказал интересную историю. Он, еще отроком, вместе с отцом побывал в городе Вавилоне, а оттуда по большой реке Евфрат спустился к Бирюзовому морю.

— Мой дом на берегу великого Евфрата! — воскликнул Гато.

— А я всю жизнь рыбачил на этом море, — добавил Нафо.

Отец Кумика, опытный кормчий, вместе с несколькими купцами из Силона, собирался нанять корабль и плыть в далекую, сказочно богатую страну Инд. Они поплыли по Бирюзовому морю, но в пути отец и сын заболели лихорадкой, и им пришлось остаться в портовом городе Ахурамаза, а их товарищи продолжили путь. Когда же наступило выздоровление, уже кончился сезон попутных ветров, а корабли с обратными ветрами возвращались из Инда. Финикийцам пришлось возвращаться домой ни с чем, но Кумик хорошо запомнил: их порт находится на берегу пролива, соединяющего Бирюзовое море с Великой дугой.

— Следовательно, идя вдоль Великой дуги, мы достигнем и Бирюзового моря, и устья Евфрата. А по реке мы можем подняться до Вавилона, откуда есть караванные пути во все страны света. И все это время мы будем удаляться от Черной земли.

Свои объяснения финикиец сопровождал начертанием на песке карты, вид которой был понятен даже неграмотным товарищам. Теперь большинство было уже на стороне смелого проекта. Но только теперь Нафо догадался спросить:

— Кумик, а кем ты был до рабства?

— Кормчим на торговом корабле, — просто ответил финикиец.

Этот ответ окончательно убедил скептиков. Такие мореплаватели хорошо знают свет. Вальтиа остался в одиночестве, но сердце у него не лежало к этому решению. Словно оно предчувствовало какое-то несчастье. Паладиг объявил об окончании совета, завтра чуть свет нужно уходить на юг, к кончику азиатского пальца.

И тут Кумик сделал неожиданное предложение. Поскольку пустыня позволяет двигаться только вдоль берега, то лучше продолжить путь не пешком, а на лодках.

— Во-первых, это вдвое быстрее, ведь при попутном ветре можно идти под парусами днем и ночью, не останавливаясь для отдыха. Во-вторых, с нами много тяжелых вещей, а лодки понесут их сами. А в-третьих, и это главное, если мы встретим врагов, вроде кочевых племен, о которых рассказал Эль-Кор, мы сможем, не ввязываясь в бой, уйти подальше от берега.

Услышав это предложение, многие азиаты даже удивились, как сами не дошли до такой простой и удачной мысли. Правда, кое-кто напомнил о только что пережитой буре, но финикиец сказал, что вблизи от берега такой опасности нет, лодки всегда можно вытащить на сушу. Вальтиа напомнил, что все они — не моряки, но Кумик уверил, что уже через три дня все освоятся и будут не хуже опытных лодочников. Паладиг даже пожалел о сожженной лодке, но Кумик и Нафо заявили, что сумеют устроить так, чтобы и трех лодок хватило с избытком.

— Наконец, если плыть нам почему-нибудь не понравится, мы в любой момент бросим лодки и пойдем пешком. А вот наоборот попробуйте-ка сделать!

Общим смехом закончился первый день пребывания в Азии, и все спокойно заснули в самодельных шатрах.

 

Глава II

ПЕРВАЯ РАЗЛУКА

Рассвет застал путешественников за нервной суетой. Все вещи, кроме оружия и кувшинов с водой, были сложены в одной лодке, причем Кумик тщательно следил за укладкой и креплением клади. Сверху лодка была покрыта, как палубой, парусами и канатами, лишь на носу и корме были оставлены небольшие места для двух человек. Поскольку суденышко стало тяжелым и неустойчивым, вдоль бортов были привязаны все лишние мачты и реи, а поверх них — опустевшие кувшины с притертыми крышками. Благодаря таким хитростям плавучесть лодки заметно возросла, а подвижность уменьшилась, поэтому «сухогруз» был взят на буксир двумя другими лодками. На них установили и закрепили мачты и реи, повесили по парусу. Из-за неумелых действий новоиспеченных моряков работа тянулась долго.

После этого Кумик стал распределять по местам гребцов, чередуя самых сильных с более слабыми. На кормовых веслах должны были сидеть Нафо и сам Кумик. Двух хороших пловцов с простыми веслами усадили на заднюю лодку, их задачей было только удерживать суденышко от качки. Всем не терпелось выйти в море, но финикиец начал учить товарищей быстро спускать и поднимать паруса, но это даже на суше поначалу выходило плохо, а ведь на воде от минутной оплошности могла наступить целая катастрофа. Под руками Кумика канаты свивались в какие-то сложные узлы, суть которых понять было непросто, а пальцы азиатов путались, наступало нервное раздражение. Однако Нафо подтверждал, что с морем шутки плохи.

Как-то само собой получилось, что все распоряжения отдавал Кумик. Паладиг хмурился, но послушно выполнял команды. В душе ассирийца происходила борьба, но сознание собственного невежества в морском деле все крепло. Наконец, предводитель заявил, что на воде следует командовать опытному кормчему, и предложил старшим в плавании сделать Кумика. Товарищи уставились на Паладига с нескрываемым удивлением. Предложение было дельным, единственно разумным, но ведь всем была еще со времен подготовки мятежа известна властность ассирийца. И чтобы он добровольно согласился передать власть, хотя бы частично, кому-то другому?.. Тут что-то кроется. Никто не знал, что на Паладига сильно подействовали его промахи вроде предложений идти вдоль Нила, или направить путь в горах в западню, или, как вчера, двинуться вдоль Лазурных вод на север. Это делало честь предводителю, ведь большинство лидеров предпочитает упорствовать в своих заблуждениях, а не признавать их.

Кумик же ничуть не удивился, он сам ожидал подобного предложения. Получив официальное начальствование, финикиец заставил своих матросов согласованно запрыгивать в лодки и выскакивать, сохраняя их равновесие. Только повторив это упражнение десять раз, новый кормчий (или командующий эскадрой?) скомандовал отплытие.

Однако Паладиг, пока все находились на суше, возобновил свое командование. Следовало думать о возможной погоне. Сбить египтян с толку имитацией гибели беглецов в волнах во время бури было немыслимо: слишком много следов оставлено на пляже и на вершине обрыва, все не уничтожишь. Оставалась возможность направить погоню в ложном направлении. Поскольку путь на север был для непосвященных самым логичным, следовало имитировать именно его. А что касается водного пути, то обгоревшие остатки досок должны были показать преследователям, что «корабли сожжены». Ведь египтяне видели, как беглецы топили лишние лодки, вот пусть и думают, что больше судов не осталось, а беглецы выбрали для спасения сушу. Паладиг велел десяти товарищам обуться, подняться на равнину и идти, оставляя отчетливые следы. На песке отпечатки могут исчезнуть уже за сутки, поэтому следует особенно стараться на щебне и сухой растрескавшейся глине. По дороге нужно бросить что-нибудь ненужное: окровавленную тряпку, порванную трофейную сандалию, кожуру от банана. Отойдя примерно на три стадии, азиаты остановились у края песков и пошли обратно, задом наперед. Если египтяне придут вскоре, они насчитают около двух десятков беглецов, а если позже — декорация будет уже не нужна. Важно выиграть несколько дней. Вернувшись, моряки тщательно уничтожили все следы передвижения лодок к воде, оставив лишь одну полосу от воды до пепелища. Что касается следов от множества ног на пляже, то об их уничтожении позаботился прилив.

Теперь можно было отплывать. Азиаты не заставили себя упрашивать: мгновенно лодки сползли в стоявшую уже высоко, благодаря приливу, воду. Штормовые волны уже стихли, была лишь мертвая зыбь, но приливное течение заметно несло лодки к северу, словно египетское море не желало выпускать врагов своих хозяев. Впрочем, вчерашняя школа гребли принесла плоды, азиаты довольно быстро приспособились к согласованным действиям благодаря равномерному счету кормчих. А вскоре прилив ослабел, и плавание стало более свободным. Уже через два часа усердной гребли лодки миновали узкий пролив между Азией и гостеприимным островом. Возбуждение азиатов достигло предела: если нападение египтян с моря еще возможно, то оно произойдет сейчас, когда пролив можно перекрыть с обеих сторон. Но ничего не произошло, и лодки вырвались на простор. Здесь их подхватил легкий ветер, и однообразный пустынный берег потянулся по левому борту.

Плавание по морю причиняло много беспокойства сухопутным путешественникам. Казалось, что суденышки вот-вот захлестнет, перевернет, унесет в открытый океан. Люди судорожно сжимали руками весла, наваливались на них с излишним усердием, даже привставали на месте. Особенно волновались двое сидящих на задней лодке, они чувствовали себя как бы брошенными на произвол судьбы. Две буксирные лодки двигались неравномерно, и «сухогруз» то и дело дергало вправо и влево. В сочетании со все еще заметными волнами это вызвало у двоих «задних» гребцов морскую болезнь. Пришлось время от времени делать замену. Зато вечер принес радость: заходящее солнце гребцы увидели прямо за спиной; это означало, по словам Кумика, что лодки вырвались из ловушки Лазурных вод, огибают оконечность пальца, протянутого Азией, и плывут на восток. Легкий западный ветер позволял продолжать плавание и ночью, но азиаты единогласно потребовали передышки на суше. После качки многим даже есть не хотелось, но настроение все равно было приподнятым. Даже звездное небо над головой казалось не таким, как в Африке. Но, чтобы увидеть Северную звезду, пришлось забираться на близлежащий холм. К сожалению, их единственная проводница стояла так же низко над горизонтом, как и раньше. Вальтиа не упустил случая заметить, что пойди они на север, вид звезды был бы уже иным.

На следующее утро дело пошло уже увереннее, гребцы научились двигаться согласованно, лавируя между бортовыми волнами и посмеиваясь над двумя изгоями, идущими на буксире. Даже полуденная жара переносилась лучше, чем в предыдущие дни. А юноша Эль-Кор даже во время напряженной работы постоянно глядел на берег и морщил лоб, пытаясь вспомнить хоть что-то знакомое из ландшафта. Но тот был очень однообразным: песчаные пляжи, черные утесы, желтые обрывы, сравнительно высокие горы с плоскими широкими вершинами, скудная, наполовину выгоревшая трава. Впрочем, в момент похищения ему было около девяти лет, и многого он, подавленный страхом и горем, просто не мог запомнить. А вечером в рыбаке Нафо заговорила старая закваска. В окружающей воде просто кишела рыба, и море представляло собой полный контраст пустынной суше. Халдей вспомнил, что среди трофеев есть две рыбацких сети; это вызвало большой интерес у всех. Сети развернули, осмотрели и устранили мелкие повреждения. Оставалось продумать, как их лучше закрепить, чтобы не менять хода лодок и не отвлекаться от гребли. Но Нафо не зря многие годы сам делал сети: на середине был сделан импровизированный карман, по нижнему краю были навешаны грузила из камней и кусочков металла.

Утром концы сети были прикреплены к корме лодок наподобие трала, который изобретут спустя века. Теперь гребцам следовало быть особенно внимательными, чтобы лодки не сближались и не отдалялись больше меры. Впрочем, путешественники в значительной мере освоились и схватывали команды кормчих налету. Первый же улов принес большое удовлетворение ловцам — сеть было даже трудно вытащить, пришлось приблизиться к берегу, доставить добычу на сушу, перегрузить в лодки и снова отчалить. Несколько человек были освобождены от гребли и занялись разделкой рыбы — предполагались и обед, и вяление впрок. И первый же день ловли чуть не закончился катастрофой. По беспечности рыбаки принялись выбрасывать отходы прямо в море, что тут же привлекло множество рыб. Сначала это было забавно, но потом среди нахлебников замелькали хвосты акул. Азиаты не были знакомы с этими тварями и не придали им значения, тем более что длина этих хищных рыб составляла от силы четыре локтя. Но затем кто-то разглядел и рыбину около десяти локтей, с весьма внушительной пастью. Кумик велел прекратить разделку, но было уже поздно. Позади лодок вода потемнела, словно там плыл подводный корабль. Но это было морское чудовище невероятных размеров: когда хвост виднелся с одной стороны каравана, голова уже мелькала с другой. Оно не проявляло агрессии, только описывало круги со всех сторон. Азиаты вытянули весла из воды, так как, ударившись об одно из них, чудовище могло разъяриться и одним всплеском хвоста отправить на дно всех моряков. Когда на мгновение рыло зверя высунулось из воды, замерли сердца даже у самых мужественных путешественников. Тупой нос, а под ним лунообразная пасть шириной не меньше четырех локтей, способная захватить целую лодку поперек и тут же утопить или переломить. Затем чудовище вновь нырнуло и задело спиной обе лодки, от чего раздались множественные сдавленные крики — настолько суденышки накренились и почти хлебнули воды. По команде финикийца оба кормовых весла осторожно развернули лодки к берегу, а прилив подхватил их. Особенно приходилось опасаться за последнюю лодку, тяжело нагруженную: малейший крен — и оба товарища оказались бы в воде во власти чудовища. Зверь продолжал описывать большие круги, показывая то голову с ужасными, хотя и беззубыми, челюстями, то хвост величиной с парус. Все приближение к берегу заняло не более получаса, но людям казалось, что прошел целый день. Наконец, сквозь слой воды проглянуло дно, место стало слишком мелким для громадного противника. Опомнившиеся азиаты бешено заработали веслами, буквально вылетели на сушу и без сил повалились на песок.

Усталость, впрочем, была не физической. Глаза незадачливых моряков не отрывались от моря, словно чудовище могло преследовать их и на суше. Везде, где на волнах появлялась шапка пены, им тут же чудился громадный хвост невиданной рыбы. Даже Кумик был вынужден признаться, что ничего подобного не видел и даже о нем не слышал. Правда, финикийские моряки, во время плавания за Геракловы столбы, видели огромных морских животных, похожих на рыб, но те дышали воздухом так, что было слышно за целую стадию. Еще долго никто не решался даже предложить продолжить плавание. Однако начался отлив, никаких признаков чудовища больше не оставалось, и все с отчаянной решимостью повлекли лодки к воде. Паладиг строго приказал впредь разделку рыб производить на суше, и никого уговаривать не пришлось.

Уже перед закатом кто-то заметил, что местность впереди меняется. Сплошная пустыня стала уступать место пятнам зелени. Это подтверждало рассказ юноши и сильно приободрило всех. Очевидно, впереди пустыня кончается или же прерывается оазисом, где можно встретиться с людьми и расспросить о дальнейшем пути.

— Впереди может быть лишь оазис, — уверенно заявил Кумик, — ведь на нашей родине хорошо известно, какие огромные пустыни простираются к югу от Иудеи. Ну, а что же касается местных жителей, то еще вопрос — будут ли это друзья или враги?

У многих сам вопрос вызвал негодование, ведь враги остались в Африке, а здесь бояться некого! Забыли даже рассказ Эль-Кора о воинственных кочевниках, охотниках за пленниками.

Паладигу пришлось напомнить:

— И на нашей родине среди азиатских народов бывают вражда и войны. И азиаты угоняют в рабство чужеземцев, а то и соплеменников. А здесь горстка чужеземцев может явиться лакомым куском для какого-нибудь местного правителя или просто крупного работорговца — ведь никто не защитит нас от произвола.

Друзья приуныли. Тогда Кумик предложил вариант:

— Ведь местные жители наверняка знают египетскую крепость и имеют с ее гарнизоном торговые сношения. Так надо выдать себя за египтян, что совсем нетрудно: лодки и оружие — тамошнего образца, на многих из нас — египетские плащи, их языком местные жители вряд ли владеют лучше бывших рабов. Вот с обитателями крепости никто ссориться не захочет, так что теперь египтяне превращаются в наших покровителей. А ведь страшно подумать, что, узнав правду, местные правители могут захватить непрошеных гостей в плен и вернуть вместе с лодками в крепость. Этим они смогут услужить партнерам по торговле.

Нелегко было азиатам освоиться с мыслью, что Азия тоже может оказаться для них враждебной. Но на ночь пришлось поставить часового для охраны не только от хищников, но и от людей. В темноте по-прежнему завывали шакалы и гиены, что говорило об удаленности людей.

Утро сразу же принесло приятный сюрприз. Лодки плыли вдоль берега, где по временам появлялись люди, пасущие скот, едущие верхом на верблюдах, занимающиеся хозяйственными работами. По внешнему виду было трудно определить, к какому народу они относятся, но плотные плащи с капюшонами напомнили некоторым путешественникам чужеземцев из далеких южных стран, изредка появлявшихся в Передней Азии в составе караванов на лошадях и верблюдах. Попадались финиковые пальмы, сначала одиночные, потом купами, невысокие кусты. И вдруг Эль-Кор издал крик, от которого все вздрогнули. После этого юноша так запрыгал, что лодка закачалась и чуть не перевернулась. Никто не мог ничего понять, так как крики звучали на чужом языке. Лишь дождавшись некоторого успокоения, товарищи поняли, что Эль-Кор узнал тот холм на берегу, под которым был лагерь кочевников, похитивших его, еще мальчика, для продажи египтянам. И что большое селение уже близко.

Трудно было оценить чувства, охватившие слушателей. Теперь было ясно, что один из беглецов находится буквально на пороге дома. Конечно, увозимый из дома мальчик мог и не запомнить всего пути своих похитителей, но люди его племени, по его словам, часто бывали в «большом селении» и могли случайно встретиться, или же селяне могли сообщить что-то о местонахождении племени. Единственный, кто испытывал грусть, был их новый товарищ, богатырь по имени Гулани. У него отеческая привязанность к юноше появилась с момента доставки последнего в крепость. И для мальчика богатырь был опорой в самые трудные минуты, даже с риском для собственной жизни. Так, однажды надсмотрщик принялся избивать Эль-Кора за какую-то провинность. Услышав крики мальчика, Гулани подошел к египтянину сзади и одним движением сломал тому руку, держащую бич. Формально это был бунт, за которым следовало жестокое наказание, но здесь обошлось: рабов в крепости было мало, а один Гулани мог заменить троих. Поэтому ограничились простым телесным наказанием, но после этого даже надсмотрщики стали побаиваться богатыря, и мальчик, затем юноша, жил в относительной безопасности.

Местность становилась все более освоенной, появились обработанные поля, дома с изгородями, всадники на конях, навьюченные лошади и ослы. Обогнув широкий мыс, путешественники увидели оазис, высокий холм с самым настоящим городом, в котором местами были видны каменные дома, в том числе двух-, трех-, четырехэтажные. Фасады их были такими однообразными, что напоминали скалы с прорубленными окнами. Между домами виднелись пальмы и смоковницы. А у берега и на самом берегу стояли лодки и небольшие баржи, но в небольшом количестве. Чувствовалось, что дерево здесь — редкость.

— А ведь здесь наверняка потребуются деньги, — шепотом заметил Кумик Паладигу. — Хорошо, что ты об этом позаботился. Лишь бы товарищи не заподозрили.

— У меня есть египетские таланты, захваченные еще в горах, а драгоценности пока сохраним в тайне. — Финикиец уже слышал кое-что о стычке в Абиссинском нагорье и о трофеях, в том числе деньгах. О картах же Паладиг умолчал, по-прежнему опасаясь разоблачения в отношении Нила.

Появление трех новых лодок привлекло внимание, но небольшое. Чувствовалось, что египтяне здесь гости частые, хотя и нежданные. Во всяком случае, столпившийся здесь десяток человек в шерстяных плащах и халатах еще издали задали несколько вопросов на языке Та-Кемта — не привезены ли какие-нибудь товары? Услышав отрицательный ответ, они сразу утратили интерес. Лица у мужчин были смуглыми, загорелыми или имели оливковый оттенок кожи, бороды — короткими, ухоженными, некоторые покрашены в красный или синий цвет.

Причалили недалеко от устья неширокой реки. Берега ее поросли пальмами, смоковницами, сикоморами, тростником. Выход чужеземцев на берег был замечен немногими. Некоторые встречные пытались заговорить на местном языке, и здесь очень пригодился Эль-Кор. Удалось расспросить о дороге в город, к рынку, где проще всего было найти сведения о племени юноши. Улицы в городе были кривыми и узкими, но чистыми. Вскоре стало ясно, почему здесь и не нужны широкие прямые улицы или проспекты: местные жители не знали повозок. Здесь, как в горах, было царство пешеходов и всадников. Было удивительно видеть, например, вьючного осла только как четыре ноги и нос под печальными глазами, все остальное было скрыто вьюками. Женщины также были одеты в плотные халаты, хорошо защищавшие от жары, и в легкие круглые шапочки со свисающими назатыльниками. Некоторые несли корзины или кувшины на голове, а руками вели детей в длинных рубашках.

На рынке было шумно и пыльно. Здесь не было рядов, как на родине азиатов, а товары были разложены на коврах или циновках. Было много тканей, одежды, инструментов, оружия, глиняной посуды, изделий из цветного камня, но сразу было видно, что металл здесь тоже редкость. Зато вместо меди и бронзы использовалось железо, как и в Передней Азии. Однако товары мало интересовали путников. Очень скоро наметанный глаз Кумика разглядел окошко в первом этаже дома, за которым сидел бритоголовый человек в белом войлочном халате и вертел в руках золотой браслет. Подозвав ассирийца и юношу, финикиец вошел в открытую дверь. Комнатка была небольшая, из серо-белого камня с украшениями из синего стекла. Хозяин взглянул на вошедших с интересом, и в глазах появился хитрый блеск; теперь у него будет кого обобрать! Он еще не знал, с кем имеет дело.

Паладиг сразу вытащил египетский талант. Хозяин смотрел на кусок золота с деланным равнодушием, но не мог унять легкую дрожь пальцев при взвешивании его на ладони. Кумик не знал ценности золота здесь, но эти вздрагивающие пальцы указали ему линию поведения. Началась торговля на смеси египетских и местных слов. Купец мотал головой, отталкивал золото от себя, но стоило гостям шагнуть к двери, возобновлял торг. Предметом мены были местные деньги, не монеты, а рубленые кусочки серебра разного веса. Паладиг лишь смотрел на хозяина с ироническим выражением лица, что давалось нелегко, но впечатляло. В душе ассирийца вновь поднималось сожаление по поводу выброшенных в море драгоценностей.

Лишь через час спорщики поладили. Хозяин открыто выражал недовольство, но финикийцу было ясно его притворство. Видимо, золотой талант был здесь редкой добычей. После завершения сделки Эль-Кор попытался выяснить что-нибудь о своем племени. Купец, смягчившись, рассказал, что имя вождя ему знакомо, что люди этого племени появлялись в городе весной, а местонахождение их сейчас где-то на северо-западе, ближе к горам, где после дождей хорошо сохраняется зелень. На дальнейшие расспросы хозяин пояснил, что еще дальше на северо-запад, в горах, находится не большое, но богатое государство, с плодородными землями и пышными лесами, откуда часто приезжают люди с товарами, но есть ли оттуда караванные пути на север, он не знает. Что же касается морского пути на север, то туда пока никто не плавал, а из кораблей в их гавани появлялись лишь египетские.

Если бы путешественники знали подробности морского пути, они решили бы лучше рискнуть и пойти сухопутной дорогой на северо-запад и избежали бы многих бед, так как из горной страны были караванные пути на север, в Месопотамию. Но сейчас Кумик, больше доверявший морю, решил продолжать плавание вокруг «пальца», протянутого Азией. Что же касается Паладига, то он рассеянно слушал разговор, погруженный в свои мысли.

Время подошло к обеду, жара усилилась, местные жители расходились по домам. Сначала Паладиг планировал накупить продуктов, но тут Эль-Кор указал на длинный одноэтажный дом, двери которого были украшены лепными узорами в виде фруктов. Это была харчевня, из ее окон доносился многоголосый гомон и запах съестного. Юноша быстро сбегал за остальными товарищами, и скоро все бывшие рабы, кроме Нафо и одного сирийца, оставшихся охранять лодки, смогли приняться за настоящий обед. В помещении стояли длинные каменные столы и такие же скамьи, еду подавали сразу на десять человек в больших глиняных посудинах. Азиаты принесли трофейные ложки и принялись за горячий суп, тушеное мясо с овощами и лепешки, вкусом напоминавшие ячменные. Даже с набитыми ртами продолжали советоваться о дальнейших действиях. Можно было, конечно, задержаться на пару дней и отдохнуть в сносных условиях. Но Кумик предупредил, что в это время года на море погода часто портится, нужно пользоваться каждым погожим днем. Поэтому решили накупить больше продуктов, каких-нибудь инструментов и одежды, запастись пресной водой и сегодня же до заката отплыть. Нелегко было уходить из населенного места после стольких дней одиночества, а также уже сегодня расстаться с одних из товарищей.

Все было исполнено к вечеру. Гулани проводил своего питомца до окраины города и расстался, не скрывая слез. Юношу снабдили едой, небольшим кувшином с водой, длинным ножом, купленным на рынке, и несколькими «монетами». Остальные товарищи не мешали прощанию, да и не очень хотелось видеть чужое возвращение на родину. И с отливом тронулись в путь. На этот раз дул легкий юго-западный ветер, и было решено плыть под парусами ночью, пользуясь лунным светом.

 

Глава III

ОТЧАЯНИЕ И НАДЕЖДЫ

Последующие дни плавания были похожи друг на друга даже больше, чем дни перехода через однообразные горы. Плыли днем, а если позволяло море, то и ночью, не теряя время на ночевки. Путешественники уже приспособились спать в лодках по очереди и причаливали, лишь чтобы размяться или приготовить еду. Хотя упорные юго-западные ветры сами несли путешественников вдоль берега, сидеть просто так было скучно, и Кумик дал команду грести. Кроме развлечения, это создавало иллюзию ускоренного движения к дому. Давно прошло время, когда гребцы судорожно и беспорядочно хлестали веслами по волнам, ежесекундно опасаясь опрокидывания лодки. Даже двое, отдельно сидящие, уже лихо управлялись с задачей. Кроме того, ежедневно проводилась рыбная ловля, разнообразившая стол.

Хуже было с водой. Оазис давно исчез за горизонтом, и возобновилось зрелище пустыни. Берега были в основном обрывистыми, лишь изредка прерывались пляжами, столовые горы то виднелись вдали на фоне ослепительно голубого неба, то подступали к самой воде. Вместо речек или ручьев были видны лишь сухие русла, то промытые в песке, то выточенные водой в каменистом грунте. Лишь изредка по их протяжению выступали более зеленая трава и кусты, а большей частью — только выгоревшие стебельки. Поскольку пополнить запасы воды не удавалось, Кумик предложил старый, испытанный способ — подмешивать к пресной воде морскую, сначала понемногу, потом один к одному. Привыкать к новому питью было трудновато, но терпимо. Впрочем, стало намного прохладнее, чем в Лазурных водах, и жажда уменьшилась. Неприятности дважды приносило море — пришлось пережидать на берегу бурю и встречный ветер, однако задержки были непродолжительными. Обе высадки были использованы для разведки местности, но принесли один и тот же невеселый результат — вокруг пустыня. Смущало также отсутствие местного населения — люди встречались лишь изредка и спешили скрыться при появлении моряков. Затем, на шестой день плавания, вновь встретили оазис, гораздо меньше предыдущего, с богатой растительностью и речкой, пополнили запасы воды и плодов, но объясниться с жителями не удалось — не хватало переводчика. В целом же настроение бывших рабов было приподнятым — ведь каждый день увеличивал их отдаленность от ненавистной Африки.

Теперь, в Азии, мечты бывших рабов обрели заметную реальность. Поэтому каждым вечером не умолкали беседы у костра, посвященные воспоминаниям о семьях, родных местах, планам на ближнее будущее. И здесь Паладиг установил потрясающую истину: большинство товарищей, будучи неграмотными, имеют смутное представление о местоположении своих родных мест. Они знали название своей деревни, нескольких ближних сел и столицы государства — вот и все. Никаких значимых ориентиров для поиска они не знали.

Получалось, что вырваться из Африки и добраться до Месопотамии проще, чем найти свое местожительство? Но пока ассириец решил молчать, чтобы не поколебать решимость друзей в устремлении к родине.

Мало задумывались азиаты также о материальном положении в случае возвращения. Им казалось, что возвращение кормильца семьи сразу решит все проблемы. Они даже не вспоминали о таком отвратительном явлении, как долговое рабство. Сейчас всем казалось, что в рабов людей превращают только иноземцы.

Паладиг пытался осторожно поднимать эти вопросы:

— А вы не задумывались, как живут ваши близкие в отсутствие кормильцев?

В большинстве случаев звучали ответы:

— Во время набега египтян (или других завоевателей) мои родные успели убежать, спрятаться, так что с ними все в порядке. Да, мой дом сгорел, но вернусь — все исправлю.

— А кто платит налоги, пока тебя нет?

— Сборщики должны понять, что кормильца нет, есть же у них сердце. (Вариант: наш царь простит пострадавшим от войны, он добрый.)

Ничто не казалось страшным в Азии тем, кто вырвался из Африки.

Как ни странно, единственным недовольным казался инициатор морского путешествия Кумик. Он по-прежнему безукоризненно выполнял обязанности кормчего и «адмирала», уступая свое главенство Паладигу сразу же после высадки на сушу, по-прежнему был интересным рассказчиком о дальних плаваниях. Но по вечерам и ночам его поведение стало странным. Он постоянно высматривал звезды, взбираясь на ближайшие возвышенности, потом прохаживался по пляжу, глядя в землю и что-то подсчитывая на пальцах. Отойдя в сторону, он при свете нарастающей луны чертил на песке непонятные рисунки, а при появлении рядом кого-нибудь немедленно стирал. Товарищи, ничего не понимавшие в навигации, посмеивались над чудачествами кормчего, только Нафо с каждым днем все сильнее чувствовал неладное.

На девятый или десятый день плавания вновь началось волнение, не очень сильное, но представлявшее риск для ночного плавания. Выгрузились вместе с лодками на берег, поужинали и легли спать. Только Кумик снова поднялся на обрывистый берег, осмотрел звездное небо и принялся мучительно вспоминать уроки отца во время того памятного плавания в страну Инд. И чем больше он вспоминал, тем тревожнее становилось на сердце: так ли прав был он, кормчий, увлекая людей по совершенно незнакомому пути, просто по умозрительному заключению?

Вернувшись, финикиец опять начал вычерчивать на песке карту побережья, отмеряя пядью пройденные расстояния. Даже со скидкой на погрешности преодоленный путь был солидным. Но земля упрямо заграждала путь на север, к родным берегам. Кумик так задумался, что не услышал, как сзади приблизились Паладиг и Нафо. Минуту халдей рассматривал карту, все больше убеждаясь в своих опасениях. Ассириец морщил лоб, пытаясь что-то понять.

— Что, толстоватым оказался палец? — спросил Нафо при виде очертаний берега на карте. — Больше на руку в локте похоже. Пора бы повернуть к устью Евфрата.

— Вы можете выслушать меня спокойно? — еле слышно ответил финикиец. — Мы находимся уже восточнее устья Евфрата.

Прошло две или три минуты, пока товарищи переваривали это сообщение.

— Ты что, хочешь сказать, что мы его проскочили как-нибудь ночью? — воскликнул Паладиг.

— Мы не могли его миновать хотя бы потому, что устье находится за тысячи стадий к северу от нас. Просто пути на север нет — пустыня не пускает. Получается, что Азия протянула к Африке не палец, а какой-то сапог.

Финикиец даже не догадывался, как он близок к истине. Аравийский полуостров по форме действительно отдаленно похож на валенок.

— Что же нам теперь делать?

— Путь назад бесполезен, мы будем только приближаться к Африке. Остается продолжать плыть на восток. Должно же когда-нибудь появиться Бирюзовое море, ведь я сам видел его слияние с океаном! — воскликнул Кумик; оба товарища уловили отчаяние в его голосе. Посовещавшись, они вскоре согласились с таким решением, тем более что альтернативы не было. Нафо пошел спать, а Паладиг задержался по знаку кормчего.

— Понимаешь, я никогда не боялся плаваний. Даже в незнакомых водах. Но там я хотя бы имел выбор, а что здесь? Слева — бесконечная пустыня. Справа — такой же бескрайний океан. Мы просто зажаты на узкой полосе и можем двигаться только вдоль нее, как по коридору. Даже если бросим лодки и пойдем пешком — путь один.

— Ну и что же? Пойдем им. Чего ты теперь-то боишься?

— Понимаешь ли, а вдруг на том конце пути — вовсе не земля или море, а…

— Что? — одними губами спросил ассириец.

— Преисподняя, — так же прошептал финикиец.

— Почему?

— А за наше преступление! Морской бог гневается.

Прозвучало именно то, о чем Паладиг догадался сразу, но не решался признаться даже самому себе. Его и раньше мучила совесть.

— Но ведь мы пожертвовали ему драгоценности женщины и детей!

— Значит, ему мало.

— Что же еще нужно?

— Наверное, чтобы мы во всем сознались товарищам.

— Но ведь тогда придется объяснить им, почему мы никак не можем поплыть к родине — выходит, по нашей вине!

— Придется.

— Вот что. Подождем еще дня три, а тогда решим…

Не первыми и не последними эти двое решали за всех судьбу доверившихся им людей и целых народов.

На следующее утро волнение на море улеглось, и беглецы снова тронулись в путь. И тут случилось чудо: уже через два часа лодки обогнули большой мыс, после чего начался совершенно явный путь на север. Кумик сначала боялся поверить глазам, но потом сомнения исчезли. Вечером моряки увидели заходящее солнце слева. Паладиг по временам ловил взгляд кормчего и подмигивал: мол, где твои опасения? Да и сам финикиец чувствовал себя смущенным, что раздул панику прежде времени. Целый день азиаты наслаждались плаванием к северу, причем высокий обрывистый берег заслонял их от свежего западного ветра. На этот раз, ночуя на берегу, Кумик не занимался посторонними делами, а мирно спал рядом с товарищами. Больших усилий стоило ему не похвастаться перед всеми об изменении к лучшему.

Но уже следующий день принес разочарование. Берег вновь начал поворачивать к востоку, и заходящее солнце беглецы увидели за спиной. К тому же вечером разыгрался настоящий шторм, заставивший надолго укрыться на суше. Однако это не удалось выполнить достаточно быстро, и высокий вал швырнул ближнюю к берегу лодку прямо на скалу. Никто не утонул, даже поврежденную лодку удалось вытащить на сушу, но для дальнейшего плавания требовался серьезный ремонт. Паладиг пересчитал наличные продукты и признал, что пережидать на берегу допустимо не более суток. Из сухих водорослей и обломков лодки сложили костер, еще раз сварили похлебку. Всю ночь море бесновалось, и утром опытный глаз кормчего определил, что непогода развернулась надолго. После длительного совещания было решено продолжить путь пешком, а лодки и наиболее тяжелые вещи зарыть в песок. Трудно было расстаться с уже привычной жизнью на воде и вернуться к пешим переходам, да еще с тяжелым грузом на плечах. Нафо еще подумал, что если когда-нибудь, через сотни лет, люди найдут в песке остатки их имущества и лодок, то будет очень трудно объяснить историю появления египетских вещей в этих пустынных местах.

Идти пришлось опять-таки от рассвета до полудня, и после уменьшения жары — до заката, даже близость бушующего моря приносила мало облегчения. Теперь было ясно, что любые попытки двинуться на север через пустыню — безумие. Да и сейчас на сердце у многих было тревожно. Что делать, если припасы кончатся, а воду или людей найти не удастся? Или если местные жители окажутся врагами, то принимать ли бой такому маленькому войску?

Костер вечером развели на берегу из сухих водорослей, во множестве покрывавших песок. Море продолжало реветь, волны докатывались почти до основания обрыва, оставляя во время прилива лишь узкую полосу для ночлега. Кумик опять поднялся на вершину, осмотрел звезды и сделал вывод, немного радующий душу: Полярная звезда стояла чуть выше, чем в египетской крепости. Значит, путники хоть немного, но продвинулись к северу. Делиться своим открытием он не стал, лучше было подождать. Разговор у костра принял на этот раз какой-то пессимистический оттенок, но причиной было не нынешнее сомнительное положение.

— Египтяне превратили нас в рабов, — начал Оя, — но ведь не они же одни придумали рабство. Почему вообще так: всегда есть силы, способные превратить свободного человека в жалкого раба?

— А в чем, по-твоему, состоит источник богатства власть имущих? — отрезвил его Нафо. — Если бы все были свободными и трудились только за плату, кто пошел бы строить эти пирамиды в пустыне? А пусть тебе объяснит Паладиг, кто бы построил на голом месте Ниневию, дворцы ассирийского царя и его вельмож, если бы его воины не угоняли в плен тысячи других азиатов? Я вот видел стены Вавилона — на них вверху могут разъехаться две четырехконных колесницы — разве не пленники из Сирии и Урарту их строили?

— Интересно другое, — задумчиво произнес Паладиг. — Я знаю свою веру, я беседовал со всеми вами — разве чьи-нибудь боги осуждают рабство? Ведь все говорят — иноверцы должны служить нашему народу. Или еще хуже: бедняк сам виноват, что из свободного человека стал рабом — нужно было хорошо трудиться, а не превращаться в должника.

— Мой старший брат стал воином да пропал где-то в походе, — вдруг вставил Гулани. — А его семью за недоимки забрал в рабство наш начальник области. По-моему, быть рабом у своих соплеменников еще обиднее, чем у чужеземцев.

Эти разговоры навеяли печаль. Свобода — величайшее благо, азиаты заплатили за нее очень дорого, но по-настоящему они свободны в пути: в горах, лесах, на море. А в оседлой жизни они все будут скованы невидимыми цепями, от которых можно бежать лишь в богатство. Но впереди видна лишь та же нищета, из которой их угнали враги.

А на следующий день они уже издали увидели новый оазис. Он не был таким богатым, как первый, но все равно значительно оживлял местность. Появились отдельные глинобитные дома, затем селения. Жители обликом и одеждой напоминали своих соплеменников, но смотрели на путников с большим удивлением, как на диковину. Наконец, появилась неширокая река, со всех сторон окруженная финиковыми пальмами, сикоморами, кустарником. Берега ее были крутыми, что указывало на разлив во время редких бурных дождей, сейчас же она тихо катила мутноватые воды, и были видны пешеходы и всадники, переходившие ее вброд. Дома были построены из камня и глины, многие стены украшены красочными непонятными узорами или кусочками голубого и оранжевого камня. Крепостных стен или высоких загородок для скота видно не было, очевидно, ни хищники, ни враги селению не угрожали. Но вместе с тем кое-что указывало на известную воинственность: у многих всадников к седлам были приторочены связки дротиков, а на поясах висели клинки непривычной, изогнутой формы, без ножен.

Приближение гостей вызвало заметное оживление. Послышался глухой шум, исходящий из центра селения. Первыми прибежали босые мальчишки в одних лишь круглых шапочках и подняли невообразимый гвалт, указывая на копья и луки азиатов. Затем степенно и молча подошли мужчины в уже знакомых белых или серых плащах с капюшонами, за ними семенили женщины, наоборот, трещавшие как сороки. Мимо промчалось несколько всадников, мельком оглядевших нежданных гостей и тут же ускакавших. Только после этого трусцой приблизилось несколько десятков вооруженных всадников, с дротиками наготове. Азиатов заинтересовала порода лошадей: невысокие, тонконогие, с длинной шеей и большими печальными глазами. По-видимому, именно конница составляла главную силу племени, позволявшую не бояться внезапных нападений.

По команде Паладига все положили оружие на землю и показали хозяевам пустые ладони. Попытка объясниться на языке Та-Кемта оказалась безуспешной. Неожиданная помощь пришла от Гулани: богатырь успел перенять у своего юного питомца несколько приветственных слов и жестов. Это произвело благоприятное впечатление. Затем пришельцы знаками показали, что просят приюта. Двое пожилых всадников, в тюрбанах с перьями вместо капюшонов, жестами пригласили следовать к селению. Паладиг постарался подкрепить расположение хозяев подарком — обоим (предполагаемым начальникам) он подарил по египетскому короткому мечу. Однако и после этого построившиеся позади всадники не только сопровождали гостей, но и явно конвоировали. На окраине селения стоял длинный одноэтажный дом с дверью в торце, окруженный небольшой пальмовой рощей. Здание внутри оказалось неуютным: узкие вертикальные окна, серые стены, лежанки из сухой травы, каменные лари для вещей, толстый низкий кувшин с водой. Но беглецам, столько времени ночевавшим под открытым небом или в самодельных шатрах, привередничать не приходилось. Первым делом они сходили к реке и искупались в теплой пресной воде, впервые за много дней. Расположившись в доме, они собрались подкрепиться собственными припасами, запивая их водой, но тут кто-то окликнул их снаружи. У двери стояли четыре женщины с глиняными подносами, на которых лежали фрукты, палочки с мясом, толстые куски сыра и стояли большие чашки с верблюжьим молоком. Хотя Паладиг рассыпался в благодарности, женщины лишь молча поклонились, передали дары и тут же удалились. Как позже выяснилось, местным женщинам запрещалось общение со всеми пришельцами-мужчинами — зародыш будущего ислама.

Позже к ним пришли те двое руководителей и попробовали общаться, но безуспешно. Кроме знаков и нескольких слов, усвоенных от Эль-Кора, ничто не годилось. Тогда хозяева вывели Паладига и Нафо (и каким это образом они определили в этой двойке лидеров?), стали показывать и четко называть отдельные предметы. Оба пришельца отличались хорошими способностями к чужим языкам, а слова местного наречия отличались легкостью произношения. Уже к вечеру пара друзей могла попросить многое необходимое для жизни. Главное, конечно, что могло интересовать изгоев, было выяснение пути в Переднюю Азию. Но для этого требовалось лучше изучить язык.

Тут же Вальтиа предложил интересную вещь. Если предстоит некоторая задержка, то время можно использовать для глубокой разведки. Многие азиаты уже поняли, что пустыня не пускает их на север морским путем и что можно попытаться пройти по суше. Главным препятствием было отсутствие воды, поэтому горец предложил подняться по реке до истока (возможно, там окажутся горы) и разведать вероятность дальнейшего пути к Бирюзовому морю. Всем эта идея понравилась, тем более что сейчас шторм на океане продолжался. Было решено, что десять сильнейших во главе с Паладигом предпримут разведку, а остальные товарищи переждут здесь. Вечером все «гости» пошли по селению, чтобы ознакомиться с бытом местных жителей. Здесь все было проще, чем в первом оазисе, во всяком случае, денег здесь еще не придумали, практиковался товарный обмен. Заведения типа харчевни здесь не было, но было нечто вроде летней общественной столовой, где под открытым небом были расстелены плетеные кошмы. Сюда собирались со своей едой и питьем вроде пива все желающие, пировали, пели песни, довольно заунывные и малоприятные для людей, знакомых с песнями Передней Азии и Египта. По-видимому, здесь принимали и тех, кому принести было нечего. Во всяком случае, пришельцев узнали издалека и знаками подозвали к пиршеству. Паладиг посоветовал принять приглашение, но соблюдать умеренность и в дальнейшем не злоупотреблять гостеприимством. После угощения начались пляски под хоровое пение, причем участвовали только мужчины. Женщины лишь изредка подходили, чтобы унести опустевшую посуду. Гости тоже не стали задерживаться, вежливо поблагодарив хозяев. Интересно, что никто не пытался их задержать: то ли искренне считали их чужаками, то ли здесь не принято что-либо навязывать. Кое-кто из молодых путников попробовал объясниться с женщинами, но те тут же отошли. Их испуг был настолько явственным, а хмурый вид нескольких подошедших местных воинов — таким угрожающим, что гостям пришлось тут же удалиться.

— Нам нужно быть осторожными, пока мы не знаем местных обычаев, — выговорил товарищам Нафо. — Можно быть обвиненными в нарушении законов гостеприимства и поссориться с хозяевами. Молодым и нетерпеливым лучше всего отправиться на разведку.

Еще до рассвета десять азиатов ушли по дороге на север. Очень скоро селение исчезло за холмами, но практически вся полоса местности вдоль реки была обитаема и плодородна. То и дело попадались сады, огороды, небольшие поля и пастбища, отдельно стоящие или собранные в кучу домики. Приходилось выбрать для завтрака «ничьи» плодовые деревья, чтобы не нарушать прав собственности.

К удивлению и неудовольствию путников, русло реки быстро сменило северное направление на западное; двигаться в сторону Африки азиатам было что нож острый, и к тому же это удлиняло путь через пустыню. Еще через сутки впереди отчетливо обозначились голубоватые вершины гор, не таких высоких, как в Нубии, но достаточно солидных. Вальтиа сразу оживился — теперь он будет опять в своей стихии. Между тем река уже представляла собой слияние нескольких небольших потоков, устремлявшихся с гор, и не могла больше противостоять наступлению пустыни. Теперь попадались лишь отдельные деревья, дающие приют, следов пребывания человека не было, и достаточно было отойти на стадию в сторону от воды, чтобы почувствовать все величие пустыни. А приближение к горам показало, что углубляться в них нет смысла — истоки ручьев просматривались издали.

Паладиг принял решение обойти горы с востока. А чтобы разведка прошла как можно глубже, он придумал тактику челночных операций. Так как нести с собой воду в большом количестве невозможно, то большинство людей использовались в качестве промежуточных носильщиков. Выступили в путь, как и в Африке, на закате, каждый путник с полным кувшином воды. Всю ночь шли на свет Полярной звезды, почти не отдыхая, сначала по рассохшейся, потрескавшейся глине, затем по песку. Утром вокруг себя увидели знакомую картину — бесчисленные одинаковые серповидные холмы, некоторые высотой в триста локтей, и по временам — выветренные скалы. Остановиться пришлось не только из-за жары и утомления, но и вследствие полной невозможности определять направление по солнцу в зените. Вечером разделились: половина людей, забрав все опустевшие кувшины, повернула назад, к горам, другая половина со всеми запасами воды пошла на север. Местом встречи через сутки было назначено подножие горы, у которой дневали — ее видно издалека. Пятеро, возвращавшиеся налегке, быстро пересекли пустыню с Полярной звездой за спиной и еще до полудня наслаждались прохладной мутноватой водой из горного потока и едой из оставленного склада. А с приближением вечера вновь пустились в испытанный путь на север с полными кувшинами воды. Там, у подножия горы, они встретили троих товарищей, изнывавших от жажды и беспокойства, с пустыми кувшинами. День провели вместе, затем операция в точности повторилась. Подобным образом удалось проникнуть в пустыню на максимально мыслимую глубину. И все же отважные разведчики не только ничего не добились, но и чуть не потеряли двоих товарищей (в том числе Вальтиа). Эти двое не только рискнули углубиться на лишние сутки в глубь песков, но еще и сбились с пути. До места встречи они дотащились, почти умирая. Однако никаких признаков окончания пустыни не было обнаружено. Потребовалось целые сутки выхаживать двоих незадачливых храбрецов у ручья, прежде чем они смогли самостоятельно идти.

Возвращались к морю подавленными, близкими к отчаянию. Стало ясно, что азиатская пустыня действительно еще страшнее, чем нубийская. И выбранный, точнее, навязанный обстоятельствами путь вдоль берега океана остается только продолжать. Но если всех путников печалила только неудача, то у Паладига поднималась в душе настоящая тревога — он вспоминал предостережение Кумика. Хотя человеку с психологией древнего мира понятие гуманизма было китайской грамотой, но убийство детей все же лежало камнем на совести.

Уже в нижнем течении речки они встретили Гато с двумя товарищами, вышедшими навстречу, — все уже начали тревожиться. Рассказ вожака они выслушали довольно спокойно, зато сами рассказали много интересного. Оказывается, шторм утих, и Кумик предпринял другую экспедицию — за спрятанными лодками. По-видимому, он мало верил в успех разведки. Зато вернувшись в селение, он тут же организовал рыбную ловлю сетями и получил настолько богатый улов, что смог устроить ответное угощение для хозяев. Кумик посчитал, что питаться на даровщину уже неудобно. Сами местные жители ловили рыбу только острогами при нырянии, в малом количестве. И аборигенам испеченная на огне рыба настолько понравилась, что они стали просить гостей наловить ее как можно больше. Финикийцу удалось наладить меновую торговлю — рыбу на другие продукты. А Нафо все свободное время посвятил изучению местного языка, и уже много времени проводит в беседах со стариками.

Вернувшиеся путники еще издали увидели две лодки в трех или четырех стадиях от берега. Из-за недостатка гребцов эскадра двигалась медленно, сеть сильно тормозила плавание. Паладигу даже стало немного стыдно: товарищи занимаются настоящим, полезным делом, а столько рук для гребли простаивают.

Передохнув и вымывшись в речке, разведчики направились к морю. На берегу, в недосягаемом для волн месте, уже стояли шесты с развешенной для вяления рыбой. Сразу было видно, что море здесь богато добычей. Тем временем лодки значительно приблизились, гребцы уже заметили товарищей, приветственно кричали и махали руками. Вновь прибывшие помогли вытащить сеть, оказавшуюся очень тяжелой из-за улова. Взаимное объяснение заняло мало времени, и Паладиг сразу понял необходимость пересмотра планов. Как уже удалось выяснить Нафо, в эти места хоть и редко, но приходят с севера верблюжьи караваны; следовательно, преодолимый путь и колодцы где-то имеются, нужны только верблюды для несения поклажи и проводники. Насчет верблюдов вопрос можно решить очень скоро: рыба пользуется здесь большим спросом, а верблюды и ослы — основная единица меновой торговли — довольно дешевые. Если же это не подходит, то можно продолжать путь морем. Одного верблюда азиаты уже приобрели, чтобы научиться обращению с ним.

Нафо похвастался своими успехами в деле освоения местного языка и предложил поговорить со стариками о возможности пешего перехода. Пессимизм ассирийца, только что пережившего неимоверные тяготы пути в безводной пустыне, не произвел должного впечатления. Халдей тут же напомнил, как много значило присутствие проводников-ливийцев в переходе через пустыню после мятежа — ведь без них беглецы погибли бы уже на второй день. Да и оазисы могли иметься в глубине пустыни, а не только на побережье.

Этим же вечером Паладиг и Нафо встретились в «общественной столовой» с наиболее авторитетными старцами селения. Халдей начал с обычных изъявлений вежливости, затем стал расспрашивать, сопровождая речь выразительными жестами и мимикой. Удалось выяснить, что один из стариков много лет назад участвовал в переходе через пустыню с караваном и, действительно, далеко на севере есть море. На вопрос, сколько дней занял переход, старик поднял свой посох и стал рисовать на песке короткие черточки. Делегаты напряженно вглядывались в рисунок. Ожидание на их лицах сменилось изумлением, затем — нескрываемым ужасом. Старик начертил сорок две полоски и задумался, не продолжить ли занятие. Вновь подтвердилось предупреждение нубийца о страшных пустынях Азии. Теперь стало ясно, сколь жалкой была их попытка углубиться в пустыню на неделю пути.

Поблагодарив, оба удалились к товарищам с печальной вестью. Совещание было коротким, оставалось только решить вариант дальнейшего пути. Кумик настаивал на продолжении плавания, так как сейчас преобладали попутные западные ветра. Другое предложение было подождать еще немного, хорошенько подготовить дальнейший путь, а там могут появиться и караванщики.

Неизвестно, какой была бы дальнейшая судьба предприятия, если бы не новое событие, грозной бурей ворвавшееся в их жизнь и все перевернувшее за короткий срок.

 

Глава IV

СРАЖЕНИЕ

В то памятное утро еще ничто не предвещало беды. Заря только намечалась, в селении движения почти не было, лишь в отдельных дворах были видны женщины, доившие животных. Нафо и Вальтиа встали раньше всех, зевая и ежась от утреннего холодка, и направились к морю осматривать оставленные на берегу сети и лодки. Молодой горец сразу же сбежал с обрыва и принялся чинить слегка разорванную сеть, а халдей опытным взглядом старого рыбака озирал небо и море, предвещавшие погожий день. Широко зевнув напоследок, он взглянул на запад и застыл с раскрытым ртом. Все краски с лица сошли, кожа покрылась холодным потом. Вальтиа окликнул товарища, но ответа не получил. Не отличавшийся терпением горец гепардом взбежал по откосу и остановился в недоумении при виде живого истукана. Оглянувшись на запад, Вальтиа сам застыл в смятении. Там, над покрытым легкой дымкой морским горизонтом, слегка возвышался темный четырехугольник.

Двое друзей не помнили, сколько времени простояли в неподвижности. Поднявшееся над горизонтом солнце окрасило четырехугольник в оранжевый цвет. Только тогда оба переглянулись, прочтя в глазах другого ужас, — в этой части моря под четырехугольными оранжевыми парусами ходили суда лишь одного народа. Забыв обо всем, друзья помчались назад, в селение, причем Нафо почти не отставал от молодого горца. Товарищи в доме только начинали просыпаться, потягивались.

Страшная весть мгновенно подняла всех на ноги. Едва одевшись, не захватив даже оружия, бывшие рабы беспорядочно устремились к морю. Все произошло так быстро, что парус практически не сдвинулся с места.

За те несколько недель, что были проведены в пределах Азии, беглецы и думать забыли о египтянах, и появление извечных врагов сразу лишило азиатов присутствия духа. Если бы в этот момент египтяне высадились, они взяли бы всех голыми руками, тем более что никто не имел оружия. Уронив руки и застыв в скорби, азиаты смотрели на парус, как на карающий меч судьбы.

— Если ветер не ослабеет, то через два часа они будут здесь, — произнес чуть слышно Кумик, ни к кому конкретно не обращаясь.

Это мигом вернуло Паладига к действительности.

— Ну, чего раскисли! — воскликнул ассириец, в котором вскипела воинственная кровь предков. — Они еще не знают, что мы здесь, просто ищут по всему побережью. Пусть Нафо предупредит вождей, чтобы они нас не выдавали, и египтяне уплывут ни с чем. А если не поверят, так вступим с ними в бой или уйдем дальше в пустыню вдоль реки.

Товарищи мигом ободрились. А вожак, устыдившись недавней слабости, тут же принялся отдавать точные приказания.

— Кумик, ты возьмешь пятнадцать человек, соберешь сети и отведешь лодки за устье реки, а там закопаешь их в песок. Вальтиа, беги на вершину вон того холма, будешь наблюдать за кораблем. Нафо, разыщи вождей, постарайся объяснить им положение. Гато, возьми двух человек, возвращайтесь к дому, увяжите все вещи в узлы и нагрузите на верблюда да запасите побольше воды. А потом всем разобрать оружие и собраться вон за тем холмом, — вожак указал на бархан за рекой, на северо-востоке.

Получив столь решительные команды, азиаты словно возродились. Тут же закипела работа, назначенные предводители отобрали себе помощников и разошлись в разные стороны. А Паладиг вместе с халдеем направился к дому одного из правителей селения. Уже на пути к окраине стали встречаться местные жители, заинтересовавшиеся событием. Откуда они узнали, непонятно, скорее всего, их внимание привлекло необычное поведение гостей.

Очень скоро встретились и двое вождей, солидно бредущих вслед за любопытными односельчанами. Нафо, стараясь быть хладнокровным, начал по мере возможностей объяснять ситуацию. Один из старейшин, хлопнув халдея по плечу, уверил азиатов в полной безопасности под покровительством аборигенов. Когда Нафо попробовал объяснить, насколько египтяне опасны своими тяжелыми луками, вожди только отмахнулись и пошли дальше — то ли не поняли, то ли не поверили.

Беглецы работали как заведенные. Лодки были со всем имуществом спрятаны за бугристым левым берегом речки. Все скудные пожитки на верблюде и на плечах его погонщиков были унесены за высокий бархан. После этого все спокойно собрались, вооружились и направились туда же.

Тем временем корабль приближался, уже были отчетливо видны корпус с широкими округлыми бортами, вздымающиеся и опускающие весла. Осадка была велика, словно на судне был богатый груз. Кумик взглядом знатока оценил вид судна и недоуменно покачал головой.

— Корабль-то египетский, но не военный, а купеческий, — обратился он к товарищам.

— Ты уверен?

— Мне-то не знать типы их кораблей! И груз на нем тяжелый.

Общее волнение усилилось. Может быть, все опасения необоснованны и это какой-нибудь купеческий корабль ищет новые места для торговли? Но что-то чудным было совпадение — стоило беглецам появиться, как и египтяне тут как тут, а раньше их ни разу не было. И все же сомнение было посеяно, и Кумик, Нафо, Паладиг и еще десяток товарищей повернули назад и притаились за купой деревьев, откуда хорошо был виден приближающийся корабль.

Начавшийся прилив позволял египтянам значительно приблизиться, и вскоре зоркие глаза кормчего разглядели ряд воинов, выстроившихся вдоль бортов. Их было около пяти десятков, они-то и были большим грузом, вызвавшим осадку судна.

— Если у всех пятидесяти есть луки, то это грозная сила, — сказал финикиец. — Всадникам с дротиками против стрел нечего делать. А у нас всего шесть луков.

— Все не высадятся, кто-нибудь останется охранять корабль, — возразил Нафо.

— Даже четыре десятка воинов с тяжелыми луками могут нанести большой урон местным жителям, — вставил Паладиг.

При этих словах в глубине сознания Кумика забрезжила какая-то важная мысль, но общее возбуждение помешало ее ухватить. Тем временем корабль подошел почти к устью речки, с него упали два якоря — носовой и кормовой. Заскрипели блоки, парус медленно пополз вниз. Бывшие рабы, задыхаясь от ненависти, вглядывались в фигуры врагов, продолжавших преследование даже здесь, на свободном азиатском берегу. На корабле возникло какое-то движение, и вскоре на канатах был спущен небольшой плот с перилами — как выяснилось позже, это были сходни для погрузки товаров на купеческий корабль (тут финикиец не ошибся). Затем на веревках на плот спустили сидение с египтянином в белом плаще, белой шапочке, с золотым ожерельем на шее и с изогнутым золоченым жезлом в руке. И, что было мало понятно, спустили какого-то человека в грязном рваном набедреннике, со связанными впереди руками. Веревку тут же перехватил свободной рукой начальник, и по его знаку пленник опустился на колени, склонив голову. У азиатов-зрителей даже кулаки судорожно сжались при этом зрелище. Но тут четверо воинов попрыгали прямо в воду, сложили мечи и щиты на плот, а сами за четыре конца повлекли сходни к берегу. И одновременно с корабля донесся протяжный звук боевого рога.

Дальнейшее, скрытое высоким берегом, азиаты уже не видели; наблюдал только Вальтиа со своего холма. Как только плот приблизился к берегу, воины подтянули его шагом. Подхватили начальника на руки и вынесли на сушу, а пленника грубо столкнули, и он медленно зашагал вперед, так и не поднимая головы. И тут же вновь прозвучал боевой рог. Воины с оружием остались возле вытащенного плота, а начальник с пленником величаво зашагал к обрыву, подняв жезл. По его приказу пленник закричал на местном языке с заметным акцентом, причем голос прерывался рыданием:

— Великий из далекой могущественной страны хочет говорить с вождем!

Оба старейшины, в сопровождении десяти юношей с кривыми мечами на поясе, степенно приблизились. Египтянин вежливо, но холодно наклонил голову, затем жезлом подтолкнул пленника. Тот поднял лицо, совсем молодое, и стали видны застарелые синяки. Египтянин заговорил, и юноша подхватил почти синхронно:

— Приветствую вождя этой местности. Мы ищем разбойников, которые напали ночью на наше селение, убили многих людей, в том числе начальника и его семью. Они были здесь, — при этих словах египтянин многозначительно посмотрел на бронзовые мечи на поясах старейшин. — Если они еще здесь, то мы просим выдать их для справедливого наказания, и мы сразу уплывем. Если они ушли, то скажите — куда?

Старейшины выслушали перевод с невозмутимым выражением лиц, после чего один из них негромко произнес, глядя на египтянина, но обращаясь к юноше:

— А ты кто такой?

— Я родом с этих берегов. Я был у них в плену. Меня захватили еще мальчиком. Потом меня освободили те люди, кого они сейчас ищут. А теперь меня снова поймали. Били. Повезли с собой.

Тут начальник, почуяв что-то неладное, дернул веревку и велел пленнику замолчать. Но старейшина заговорил громко и властно, обращаясь к юноше:

— Говори. Эти люди находятся здесь. Но они — наши гости, и здесь они в безопасности. Как и ты сам.

Юноша перевел все, последние слова — машинально, после чего изумленно уставился на собеседника. Тот молниеносно выдернул из-за пояса египетский меч, перерубил веревку, схватил пленника за руку и отбросил в сторону своих охранников.

Все четыре египтянина-воина сразу схватились за оружие, но явное численное превосходство противника их отрезвило. Начальник произнес громко и угрожающе:

— Скажи им, что мы все равно добьемся своего силой! И здесь будет много убитых. Ты знаешь, как сильно наше оружие.

Юноша попытался перевести эти слова, но его уже освобождали от веревки на запястьях и уводили в сторону речки, чтобы помыть и переодеть. Старейшины повернулись спиной к морю и степенным шагом удалились. Война была предопределена.

Бывшие рабы поняли, что в конспирации больше нет нужды, и приблизились. Каково же было их изумление, когда в освобожденном пленнике они узнали Эль-Кора! Его принялись обнимать, беспорядочно расспрашивать; быстроногий Вальтиа тут же понесся с этой вестью к остальным товарищам. Юноша, искупавшись в реке и сменив рваный набедренник на принесенный женщинами легкий плащ, принялся жадно жевать лепешку с творогом и сбивчиво рассказывать о своих злоключениях. Его поиски родственников в пустыне оказались неудачными, племя перекочевало куда-то на запад, а еда кончилась, и пришлось вернуться к морю. Здесь Эль-Кор беспечно заснул на берегу, а утром уже был схвачен приплывшими врагами. Причем почти на том же месте, где его продали египтянам три или четыре года назад!

Тем временем примчался Гулани, обогнавший даже горца. Ослабленный лишениями юноша мог задохнуться в тисках объятий, если бы не вмешались товарищи. Могучий друг рассыпался в проклятиях и угрозах по отношению к египтянам. А вокруг уже вовсю шли военные приготовления. Оказывается, местные мирные жители постоянно готовились к войне и предпринимали учения дважды в году. Со стороны селения подтягивались всадники в полном вооружении, а на окраине выстраивались для обороны пешие воины. Нафо пытался объяснить старейшинам, что его товарищи будут сражаться вместе с их воинами, но те опять посмеялись над предупреждениями — что страшного могут сделать несколько десятков врагов против нескольких сотен отборных всадников!

Лишь Кумик не принимал участия в событиях, а внимательно наблюдал из укрытия за врагами. Египетский начальник подал руками какой-то знак, и сейчас же на корабле началась суматоха. Плот вдруг сдвинулся с места и понесся к борту — оказывается, он был привязан канатом. Воины тут же принялись нагружать его оружием, а потом попрыгали в море так густо, что вода вдоль борта буквально закипела. Финикиец насчитал сорок два человека, значит, всего селению угрожало сорок шесть воинов. Если у всех или у большинства есть тяжелые луки, то это солидная сила против храбрых, но незнакомых с тактикой египтян аборигенов. Плот и воины немедленно поплыли к берегу, подгоняемые еще продолжавшимся приливом. Если бы всадники в этот момент атаковали врагов прямо в воде, на мелком месте, то произошла бы не битва, а бойня — египтяне не высадили даже охранения в виде десятка лучников. Но местные вожди посчитали неуместным нападение на людей, не причинивших им пока никакого вреда.

Как только высадка беспрепятственно закончилась, с корабля вновь донесся звук боевого рога. Это было официальным объявлением войны. Командир отдал краткие распоряжения, воины поднялись на край склона и рассыпались двумя шеренгами в шахматном порядке, затем быстрым шагом направились к селению. Чистокровных египтян было не более половины, остальные — негры и ливийцы. Каждый держал наготове лук, имел на поясе меч и небольшой щит на случай рукопашной схватки. Тут же конники толпой, с визгом и улюлюканием, рванулись вперед, размахивая дротиками. Однако едва расстояние до них сократилось, египетские шеренги дали стрелами поочередный залп, хоть и не прицельный, но для густой толпы чувствительный. Несколько всадников и лошадей упало, остальные подхватили раненых и убитых, круто развернулись, рассыпались на две колонны и поскакали на врага справа и слева.

И тут же египетские шеренги тоже перестроились углом вперед и пошли прежним быстрым шагом. Поскольку на этот раз всадники двигались рассыпным строем, то египтяне стали стрелять прицельно. Потеряв еще несколько человек, аборигены беспорядочно бросили в египтян дротики (не попал в цель ни один) и повернули к селению. Египтяне тут же двинулись вперед двумя отрядами: один вдоль реки, отсекая защитников от воды, второй (вместе с командиром) — обходя их с запада, в целом же имея задачей окружение. Для этого второму отряду пришлось заметно растянуться, стрельбой перекрывая обход защитникам. Тут азиаты убедились в военном укладе жителей. В считанные минуты необходимые пожитки были увязаны, погружены на верблюдов и ослов, женщины с детьми уселись верхом, и началось быстрое отступление из селения. Первый отряд египтян вступил в селение с юга, когда с севера его уже покидали последние беженцы. Тем временем второй отряд, отбивающийся от коротких наездов всадников, задержался, и замкнуть окружение не удалось. Воины, вступившие в селение и не встретившие противника, занялись осмотром брошенных домов, а проще сказать — грабежом. И здесь у египтян появились первые потери. Во-первых, по приказу Паладига они были с крыш обстреляны из луков бывшими рабами и двое тяжело ранены, во-вторых, на троих мародеров, вышедших из дома с добычей, из переулка налетели затаившиеся всадники. Двое египтян были зарублены на месте, а на третьего набросили аркан и утащили из селения; побежавшие вдогонку воины получили с крыш еще пару стрел в спины. Раненых египтяне поспешно занесли в дом, а тем временем лучники Паладига ускользнули на север.

Вступивший в селение командир остановил грабежи и приказал прочесать улицы и переулки. Понесенные потери заставили его задуматься, ведь для египтян каждый воин был на счету. Это поняли и отступившие защитники: нужно не лезть в открытый бой, а истреблять врагов по одному.

— Я думаю, что египтяне не пойдут дальше, — предположил Паладиг, — побоятся отходить от корабля и от припасов.

И вновь в сознании Кумика настойчиво застучала какая-то важная мысль. На этот раз кормчий сосредоточился и даже вскрикнул от возбуждения. Уже через минуту он тащил за руку Эль-Кора, отыскивая вождей. Те собрались вместе со своим войском на берегу речки, в двух стадиях от селения, и обсуждали план дальнейших действий. На подбежавших «гостей» все смотрели хмуро — ведь из-за них началась эта ненужная мирному племени война.

— Скажи ему, чтобы он отвел египтян подальше от селения, а мы тем временем захватим корабль, и всем врагам конец, даже без боя, — потребовал от юноши, задыхаясь от бега, Кумик.

Выслушав это неожиданное предложение, старший вождь испытующе посмотрел в глаза финикийцу, и на угрюмом лице промелькнуло подобие улыбки. Вождь слегка кивнул и даже хлопнул советчика по плечу. Тут же последовали какие-то распоряжения, и подъехали двое всадников с пленным египтянином. Кумик же повернулся к селению.

— Бежим быстрее назад, — сказал он Эль-Кору, — нужно все подготовить.

— Я буду сражаться вместе с ними, — просто ответил тот, указав на вождей.

Финикиец ничуть не удивился, сунул юноше в руку меч, подаренный Паладигом еще на африканском берегу, обнял товарища и поспешил назад, укрываясь за прибрежными холмами. Своих он нашел за рекой, у того же бархана, в состоянии полной растерянности. Кумик сразу посвятил всех в свой план, и настроение азиатов мгновенно изменилось.

Выполняя замысел, четверо всадников приблизились к окраине селения. Когда египтяне вышли к ним навстречу, ожидая переговоров, аборигены расступились, и стал виден их пленник, растянутый веревками за все четыре конечности. Ему дали возможность встать на ноги, пойти, а затем так дернули веревки, что египтянин перевернулся через голову и закричал. Затем всадники принялись дергать его, как куклу на нитках, и все время делали в сторону врагов оскорбительные жесты. Когда же египтяне кинулись на выручку, всадники нарочито медленно стали отходить, волоча человека по песку. Все это заставило командира забыть об осторожности и начать наступление двумя отрядами. Первый вновь пошел клином вдоль речки, оттесняя противников от воды, а второй сильно растянулся с запада на восток, препятствуя их прорыву к селению. Немедленно азиаты сбежали к реке и пошли, пригибаясь, по воде к морю. Но при всем азарте Гулати и Вальтиа не забыли о мести египтянам. Оба вброд пересекли реку, подкрались к дому, где были оставлены раненые, и тут же добили всех. Тем временем остальные товарищи добрались до места за рекой, где были зарыты лодки, и принялись лихорадочно копать. К счастью, Кумик уложил их вверх килем, иначе работа заняла бы слишком много времени. Корабль покачивался на легкой волне; прилив достиг наивысшей точки, и якорные канаты были максимально вытравлены командой. Паладиг долго всматривался в движение на корабле и сказал наконец:

— Их там шестеро. Если у всех есть луки, то нам придется плохо. Ведь они будут стрелять из укрытия, а у нас щитов нет, да и руки будут заняты греблей.

— Щиты сейчас будут, я это уже обдумал, — успокоил всех Кумик.

Пока откапывали вторую лодку, десяток азиатов побежал к отдельно стоящему круглому дому без окон. Там аборигены хранили верблюжью шерсть для общественных нужд или для обмена у редких гостей-купцов. Скоро все вернулись с большими охапками шерсти. Под руководством финикийца азиаты свалили шерсть толстым слоем на два развернутых на песке паруса, затем перегнули парусину пополам, а свободные края привязали к концам трех весел. Получились импровизированные висячие щиты, каждый из которых мог удерживать на весу три человека. Чтобы шерсть не сбивалась, «щиты» в нескольких местах проткнули насквозь стрелами.

— Теперь расскажи свой план, — обратился к Кумику ассириец.

— Сейчас мы все вместе столкнем в воду одну лодку. В нее сяду я и еще пятнадцать гребцов (кормчий тут же отобрал всех конкретно). Мы обойдем корабль спереди и отрежем его от моря. Тем временем вторая лодка, под командованием Нафо, подойдет со стороны берега. Как только приблизимся на расстояние полета стрелы, вы и вы (он опять перечислил товарищей) поднимете щиты. Нападать нужно обязательно с двух сторон одновременно, тогда египтяне тоже разделятся, и сопротивление будет слабым. Подойдем вплотную, копьями и веслами отгоним защитников от бортов и ворвемся. Мы их задавим численностью.

— План прекрасный, только кое-что изменим. На первой лодке кормчим пойдет Нафо.

— Но ведь это сложнее, — удивленно ответил Кумик.

— Поэтому он и пойдет, и я тоже. А на второй лодке старшим пойдет Вальтиа, а кормчим — Гато.

— А я как же?

— А ты останешься на берегу. Тобой нельзя рисковать — кроме тебя, никто не сможет вести корабль.

Финикиец даже побагровел от оскорбления.

— Вы пойдете на смертный бой, а я останусь отсиживаться в безопасности! Да пусть меня за трусость поразит Ваал!

— Да пойми, корабль нам нужен, чтобы на нем вернуться домой! И некоторые из нас за это погибнут. И если тебя убьют, то они погибнут напрасно. Ты этого хочешь, лишь бы показать свою храбрость?

Остальные товарищи тут же поддержали вожака, и Кумик был вынужден согласиться. Он дал кормчим еще несколько советов, обнял обоих и отвернулся со слезами досады на глазах. Паладиг сунул финикийцу в руку тяжелый египетский нож взамен меча, подаренного Эль-Кору. Уже начинался отлив, египетские воины скрылись за холмами, и медлить больше было нельзя. Азиаты торопливо прошептали короткие молитвы, и Паладиг отдал мужественную команду. Тотчас все двадцать семь человек навалились на лодку, и она стрелой понеслась по мокрому песку. Пятнадцать бойцов попрыгали и бешено заработали веслами. Остальные побежали ко второй лодке. С корабля донеслись тревожные крики. Мгновенный переход от безмятежного покоя к смертельной опасности настолько ошеломил египтян, что их действия поначалу были совершенно бестолковыми. Сначала они зачем-то бросились поднимать парус. Затем, спохватившись, побежали к якорным канатам, но, пытаясь выбрать сразу оба, моряки не справились ни с одним. Тут кормчий отчаянным голосом стал требовать топор, но успел перерубить только канат кормового якоря, а потом было уже поздно — первая лодка пересекла путь корабля и уже заходила со стороны моря. Вторая тоже отчалила и устремилась к кораблю напрямик. Кормчий-египтянин вспомнил о боевом роге и затрубил тревогу, громкий звук полетел над долиной и достиг места сухопутного сражения.

Однако Паладига встревожило совсем другое — ведь до воинов было слишком далеко. Отлив подхватил освобожденную корму и быстро разворачивал корабль носом к берегу, так что обе лодки оказались по правому борту. Ассириец сложил руки рупором и приказал Вальтиа заходить с левого борта, обойдя корабль с носа. Азиаты принялись выполнять маневр, а Нафо велел товарищам табанить веслами, удерживая лодку против отливного течения. И вдруг Паладиг похолодел: пользуясь заминкой, моряки столпились на носу корабля и начали поднимать якорь. Трудно сказать, почему они не рубили и этот канат, очевидно, не имели больше якорей. Еще минута, и освобожденный корабль понесет в открытое море, египтяне поднимут парус — и тогда их ищи-свищи. Ассириец, не колеблясь, нарушил главный завет финикийца и велел атаковать корабль одним. Не дожидаясь товарищей.

Египтяне сразу бросили якорный канат и выстроились у борта. Луки были у пятерых, кормчий размахивал мечом. Как только дистанция позволила, враги дали залп, а на лодке мгновенно поднялся «щит». Все пять стрел увязли в шерсти, с корабля донеслись крики ярости, однако и у азиатов началось что-то неладное. Лодка словно натолкнулась на мель и еле двигалась, а три «щитоносца» получили встречный толчок и чуть не свалились навзничь. Лишь уперев свободные концы весел в дно лодки, они удержали «щит». Дело в том, что никто не учел встречного, западного ветра, а у «щита» парусность оказалась очень заметной. К счастью, опытный Нафо сразу развернул лодку под углом к борту корабля и велел передвинуть «щит» с носа на борт. Сопротивление гребле сразу уменьшилось, только гребцам пришлось сгрудиться на малом пространстве, и лодка медленно двинулась к кораблю. Скоро стрелы врагов начали пробивать «щит» насквозь, но, потеряв силу в шерсти, лишь легко ранили гребцов.

Вдруг стоящий позади всех, у самого края «щита», сириец вскрикнул и упал на дно лодки; из спины у него торчала стрела. Бросившийся ему на помощь хетт тоже был поражен стрелой. Стоявший рядом другой сириец бросил весло, подхватил лук со стрелой и осторожно выглянул из-за края «щита»; он успел увидеть нефа, прячущегося после выстрела за бортом, на самой оконечности кормы, и немедленно нацелился в это место. Как только негр высунулся для следующего выстрела, он сам получил меткую стрелу. На этом стрельба прервалась, египтяне держали луки наготове, ожидая падения «щита» перед абордажем. Три азиата-лучника сделали то же самое, высокий борт корабля уже загораживал лодку от ветра, оставшаяся половина гребцов справлялась с движением. Паладиг бросил весло, поднял копье и махнул рукой. «Щит» упал, и с обеих сторон зазвенели тетивы. Целиться и тем, и другим было некогда, но египтяне имели преимущество. Они просто ударили в кучу, и в лодке зазвучали крики и стоны раненых. Азиаты пустили стрелы поверх борта корабля и не попади ни в кого. Однако и это сыграло роль: моряки присели за бортом, чтобы перезарядить луки, а атакующие полезли наверх, подсаживая друг друга. Кормчий мечом сбил с борта первого же азиата, но сам получил от Паладига удар копьем в плечо и отскочил к противоположному борту, где двое моряков уже готовились встретить вторую лодку. Гулани вскочил на борт с помощью весла, кулаком свалил поднимающегося воина с уже бесполезным луком и первым ворвался на падубу.

Тем временем вторая лодка обогнула корабль и беспрепятственно подошла к левому борту, для нее «щит», наоборот, послужил парусом, облегчившим путь. Вальтиа велел убрать «щит» и дать залп из трех луков, но стрелять не пришлось — над бортом никого не было. Обрадованный горец велел атаковать, но не заметил подлинной опасности. Рядом с ним в воде полоскалось одинокое весло корабля, просунутое в отверстие борта. Никто из азиатов не подумал о его назначении. И вдруг тяжелое весло поднялось, качнулось и с шумом описало над водой дугу. Вальтиа, стоявший на носу, получил страшный удар по голове и мешком свалился в воду, находившийся рядом сириец был задет лопастью и упал на дно лодки, задыхаясь от боли в груди. Весло тут же двинулось обратно и упало в воду с таким всплеском, что лодка закачалась. Не промахнись египтяне всего на пол-локтя, и нос лодки от такого удара отломился бы. Потеряв командира и оказавшись одни перед таким страшным оружием, азиаты растерялись, но весло больше не двигалось — друзья с первой лодки уже ворвались корабль.

Гулани ударом лодочного весла размозжил голову ближайшему лучнику и бросился на раненого кормчего. Но тот увернулся, нырнул под настил падубы на корме, пробежал к носу, там выскочил наверх и спрыгнул в море. Гулани отчаянными криками стад подзывать лучников. Тем временем на корабль забрались и азиаты со второй лодки, разъяренные гибелью Вальтиа. Мгновенно совместными усилиями были убиты все египтяне, раненые и здоровые. Столпившиеся на носу лучники жадно вглядывались в волны — кормчего нигде не было видно. Азиаты уже начали торжествовать, что раненый утонул, когда тот вдруг вынырнул в целой стадии от корабля — вне досягаемости стрел. Правда, проплыв под водой почти истощил силы египтянина, а отлив относил его от земли, но берег был уже совсем близко. Став на грунт среди волн, кормчий около минуты отдыхал, затем неверными шагами побрел к невысокому холмику на берегу. Гулани застонал от сознания своей оплошности.

И вдруг из-за холмика, как чертик из табакерки, которую создадут через две с половиной тысячи лет, выскочил Кумик с ножом в руке. Несколько мгновений два кормчих вглядывались в лицо друг другу: один с ненавистью, другой — со смертельной тоской и бессилием. Потом египтянин попятился в море, но финикиец одним прыжком опрокинул его в воду, и оба исчезли в волнах. Через две минуты Кумик вынырнул уже на полпути к кораблю, а среди волн возле берега пару раз мелькнуло безжизненное тело египтянина. Азиаты радостными криками приветствовали победители, но тот махал рукой и что-то кричал. Паладиг велел всем замолчать и услышал одно слово: «Лодки!»

Увлеченные абордажной схваткой, все азиаты перебрались на палубу корабля, а брошенные лодки с ранеными и убитыми отлив уносил в открытое море. Лучшие пловцы тут же попрыгали в воду и помчались вдогонку. Кумик подплыл к кораблю, по роковому веслу вскарабкался на борт и сразу стал командовать:

— Вытащить якорь!

— Принять лодки, выгрузить раненых!

— Поднять парус!

Между тем вдоль окраины селения спешно, почти бегом, отступали египетские воины. Мысль об опасности, угрожающей кораблю, мгновенно выбила у них из головы все остальное. Это стоило им новых потерь: десяток всадников обогнул холмы с запада и внезапно атаковал с фланга, забросав врагов дротиками. Египтянам пришлось остановиться, подобрать упавших товарищей, собраться в кучу и отходить медленно, отстреливаясь. Уже издали они увидели самое худшее: корабль, единственная ниточка, связывающая с родиной, — в руках врагов. Египтяне, раненые и уцелевшие, столпились на берегу, ощетинившись луками. Всадники рассыпались полумесяцем, перерезая все пути отхода, а в тылу качался на волнах корабль. Положение врагов становилось отчаянным, уже потеряна четверть всех десантников (только сейчас египтяне вспомнили о раненых товарищах, оставленных в селении), а вместе с экипажем корабля — треть всех людей, выехавших из крепости в погоню за беглецами.

Что предпринять? Броситься на корабль вплавь или с помощью плота? Корабль уже обрел свободу плавания, его не догнать, да и защитники перестреляют атакующих в воде, словно уток. Пробиться с боем в селение и занять круговую оборону? Корабль все равно уплывет, а ночью, когда луки потеряют значение, местные жители предпримут какие-нибудь вылазки и просто вырежут противников поодиночке.

На корабле происходили иные события. Кумик потерял интерес к египтянам и целиком погрузился в свою новую роль. Прежде всего он занялся ранеными. В самом тяжелом состоянии находились два сирийца: раненный стрелой в спину и ушибленный веслом. Первый все время кашлял и отплевывался кровью, у второго правый бок посинел и вздулся так, что было страшно смотреть. Раны были перевязаны. При беглом осмотре Кумик обнаружил на корме, в трюме, крохотную каюту с двумя полками-койками и шкафом в изголовье. Раненых тут же уложили на койки, напоили вином, найденным в шкафу. Несколько человек были легко ранены, а опасение вызывал только один семит: стрела попала в живот почти касательно, ее без труда извлекли, но задеты или нет внутренние органы, выяснится лишь позже. Троих убитых завернули в одеяла, целая стопа которых лежала на носу, под навесом, вместе с кучей вещевых мешков. Затем новый кормчий осмотрел палубу: длиной тридцать пять локтей, шириной — восемь, с каждой стороны — по шесть весел, приводимых в движение двумя гребцами, на корме — рулевое весло, тоже для двух человек. Мачта складная, во время шторма ее можно опускать на палубу и закреплять, хотя занимает это много времени.

Осмотрев продовольственные припасы на пятьдесят человек, Кумик пришел к невеселому выводу: если бы здесь египтяне не настигли беглецов, им осталось бы только повернуть назад. И не было бы у азиатов погибших товарищей. Правда, не было бы и корабля.

Гибель пятерых товарищей, в том числе общего любимца и спасителя Вальтиа, вызвала в азиатах скорбь и жажду новой мести. Раздались призывы: погрузиться в лодки, засыпать египтян стрелами и атаковать с тыла, одновременно с атакой всадников с фронта — и через полчаса ни одного живого врага на этой земле не останется! Паладиг стоял за этот план.

Однако Кумик пребывал в глубокой задумчивости. Из двадцати семи азиатов выбыло из строя восемь, в том числе пятеро — навсегда. Трое тяжелораненых поправятся нескоро. Оставшихся людей едва хватит, чтобы усадить за весла. А путь предстоит еще долгий, в этом финикиец уже не сомневался, от его раннего оптимизма не осталось и следа. Да и стоит ли погибать, когда уже открыта дорога домой?

— Нет! — воскликнул он и стал излагать товарищам свои соображения.

Однако утихомирить разгоряченных друзей было не так-то просто. Особенно веское возражение привел Паладиг:

— Если мы не пойдем, расправляться с египтянами придется местным жителям одним. А ведь они пошли в бой ради нас. Так-то мы их отблагодарим!

— Им не придется больше сражаться, я уже кое-что придумал. Египтяне сами погибнут здесь, ни один не вернется в крепость!

И финикиец рассказал свою задумку. Раздались одобрительные возгласы, тем более что азарт боя уже проходил и каждый начинал думать только о возвращении домой. Кумик подобрал брошенный кормчим боевой рог и затрубил, он помнил морские звуковые сигналы египтян.

Египетский командир пребывал в самом мрачном расположении духа и вдруг услышал сигнал — приглашение на разговор. Сразу ожила отчаянная надежда. Азиаты отвязали одну из лодок, подплыли к берегу на две сотни локтей, чтобы предательская стрела им не угрожала, после чего Кумик повторил с корабля свой сигнал, а Нафо спрыгнул в воду и быстро поплыл к берегу, немного восточнее египтян. Там он сразу подошел к всадникам, нашел одного из вождей и начал, насколько позволяло знание языка, объяснять свой план. Как ни странно, вождь согласился сразу, аборигены тоже больше не хотели гибнуть понапрасну.

Оба тут же приблизились к кучке египтян, и Нафо издали прокричал предложение начальнику подойти, безопасность ему обещают. Чуть поколебавшись, египтянин приблизился, успев придать лицу выражение суровости. Нафо предложил начать переговоры, командир попробовал проявить фанаберию, дескать, будет разговаривать только с вождем, а не с мятежным рабом, но халдей тут же поставил его на место, напомнив, что корабль находится в руках именно бывших рабов. Суть предложений была в следующем: война прекращается, но египтяне должны сегодня же, до заката, убраться отсюда.

Командир заявил, что уйти отсюда он может без их разрешения, и горе тем, кто встанет на его пути. Нафо тут же напомнил, что на западе — огромная бесплодная пустыня и до дома египтяне не доберутся. Поэтому он хочет вернуть египтянам две лодки, часть продовольствия и кувшины для воды. Дальний путь на лодках вполне осуществим — азиаты это доказали делом. Командир даже перестал дышать, боясь спугнуть такое счастье. Как только египтяне получат лодки, они сразу же пойдут на абордаж, невзирая ни на какие потери, и тогда он доставит на корабле в свою крепость головы этих презренных чужеземцев как доказательство своей победы. Неужели эти противники такие наивные? Как же тогда они только что перехитрили его, многоопытного сына великой Черной земли?

Поколебавшись для вида, он стал предъявлять дополнительные требования: вернуть египтянам личные вещи, освободить пленного, захваченного всадниками, выдать раненых из селения (начальник не знал о состоявшейся резне беззащитных) и тела погибших товарищей. Нафо ответил, что может гарантировать только тела членов экипажа корабля, об остальных нужно просить вождя. Что же касается личных вещей, то это военная добыча, которую не возвращают. Вождь согласился на условия, египтянин тоже не стал упорствовать — все вещи он вернет силой.

Дав командиру насладиться сознанием собственной мудрости и хитрости, Нафо вдруг заявил:

— Это все не даром. За это вы отдадите нам свои луки.

Данное требование мгновенно перечеркнуло все замыслы египтянина. Без луков идти на абордаж — безумие. И он решительно восстал против. Тогда халдей в виде особой милости предложил оставить пять луков для охоты и защиты. После нового отказа Нафо вдруг заговорил с металлом в голосе:

— Я знаю, почему ты отказываешься возвращаться. Ты боишься, что тебя казнят за потерю корабля и гибель людей, за проваленную операцию. Но пойми, если ты приведешь назад лодки, то этим докажешь, что якобы догнал и перебил нас всех.

А корабль и часть людей погибли во время бури. Но если ты не согласен, я сейчас предложу все это твоим людям. Они сразу согласятся, их-то казнить вместо тебя не будут!

Халдей попал в самое больное место. Больше всего египтянин боялся бунта своих людей, доведенных до отчаяния. Поэтому он сразу отбросил спесь и попросил только оставить им десять луков вместо пяти. На это Нафо согласился легко и сразу начал обговаривать процедуру обмена. Нужно было спешить, так как приближался вечер. Пока шли переговоры, в селение уже возвращались женщины и дети, а товарищи отвели лодки за устье речки и успели сходить за оставленными у подножья бархана вещами. Верблюда отпустили на волю. Теперь, пока командир египтян знакомил воинов с результатами переговоров, халдей пошел в селение, чтобы отдать дань уважения погибшим местным бойцам. Тела уже были уложены на окраине, в тени деревьев, покрыты чистыми простынями. Женщины скорбно пели молитвы над погибшими, но не плакали: оплакивать погибших в сражении с внешними врагами не полагалось. Нафо низко поклонился каждому в отдельности, шепча молитву и глядя в уже побледневшие лица. Каково же было его смятение, когда в последнем убитом он узнал Эль-Кора! Несчастный юноша так и не дождался встречи с родными и не мог остаться в стороне от борьбы со своими недавними мучителями. Халдей решил сохранить все в тайне от товарищей, чтобы не вызвать новой вспышки мести. Тела египетских воинов лежали отдельно, ничем неприкрытые, и никто из аборигенов не интересовался причиной смерти раненых.

Вернувшись к берегу, Нафо приступил к осуществлению обмена. По его команде троих египетских воинов, без оружия, отвезли на лодке к кораблю, а сам он остался возле плотика. К последнему привязали конец одной из двух бухт длинных веревок, которые разматывались по мере удаления лодки. Противоположный конец другой веревки прикрепили к двум лодкам — их египтяне должны были вытянуть после погрузки продовольствия. Нафо остался заложником, но времени зря не терял. По его требованию воины складывали на плот луки и полупустые колчаны — много стрел сегодня осталось в пустыне; сам же азиат тщательно осматривал оружие, чтобы египтяне его не испортили. Впрочем, сейчас враги, сытые по горло войной, уже не помышляли о вредительстве — лишь бы заполучить средства для возвращения домой. Больше того, Нафо сумел завести с воинами-неграми доверительный разговор и узнал, что корабль этот действительно купеческий, доставивший продовольствие в крепость. Новый начальник гарнизона реквизировал судно и начал поспешную погоню. Сначала уловка азиатов сработала, и корабль поплыл по Лазурным водам на север, но там вскоре встретились кочевники, отрицавшие появление беглецов на суше. Тогда и был предпринят поход на восток, а захват Эль-Кора даже без допроса выдавал выбранное беглецами направление.

Аборигены тем временем принесли к берегу уже окоченевшие тела семерых египтян, в дополнение к четверым, погибшим при отступлении и вынесенным товарищами. Привели и пленного.

На корабле происходили аналогичные действия. Один воин получал и осматривал лодочные паруса, весла, якоря, такелаж, кувшины и продукты, затем передавал их в лодки товарищам. Так как паруса были слишком тяжелыми для одного человека, то их после осмотра азиаты свернули и приготовились сами спустить в лодку, но тут произошел эксцесс. Азиаты не скрывали вражды к египтянину, и тот чувствовал себя очень неуютно. Когда воин заспорил по поводу трещины в глиняном кувшине, Гато ударил его по лицу. Возникла ссора, быстро перешедшая в драку, но спорщиков растащили, после чего погрузка пошла быстрее. На веревках спустили и тела убитых моряков. Наконец, египтяне уселись в лодки, охраняемые двумя азиатами, и дали знак товарищам тащить их к берегу; одновременно египтяне на берегу отпустили плот, и азиаты потащили веревку к кораблю. Но как только плот поплыл по волнам, оба азиата выхватили из-под плащей по топору, мощными ударами прорубили в днищах лодок несколько дыр и попрыгали за борт. Египтяне ничего не посмели сделать голыми руками против топоров, а их товарищи на берегу не сразу поняли происходящее. Догадавшись, наконец, о вероломстве, лучники пустили несколько стрел в халдея, но тот уже успел спрыгнуть в воду и ухватиться за спасительную веревку. Теперь египтянам требовалось не воевать, а быстрее вытаскивать на берег лодки, пока те не затонули. «Лодочники» даже не стали проклинать проносившегося мимо Нафо, было не до того.

Азиаты в один миг втащили на борт друга, оружие и сам плот, после чего кормчий приказал поднять якорь. Подхваченный легким ветром, корабль двинулся на восток — на родину своих новых моряков. Египтяне же, едва вытащили на сушу лодки, лихорадочно принялись затыкать дыры тряпками, ставить мачты, привязывать реи. Они спешили уйти с этого берега, ведь приближался вечер, а перемирие сохранялось только до темноты. Сражаться с аборигенами было теперь незачем и нечем, нужно преследовать корабль, хотя бы украдкой. И тут раздались крики бессильной ярости — свернутые паруса оказались распоротыми на четыре части. Когда же азиаты успели их испортить? Да во время драки на корабле! Вот то, что через много столетий назовут азиатской хитростью. Паруса можно починить, но сейчас нет времени, нужно быстрее уходить на веслах. Куда? С парусами можно было скрытно последовать за беглецами на восток и попытаться как-нибудь ночью вернуть корабль. На веслах же нечего и пытаться, оставалось только плыть домой, против ветра, и высадиться где-то на берегу для починки парусов. Часть египтян с кувшинами побежали к речке, запастись водой на дорогу. В суматохе они не видели того, что было хорошо заметно с корабля: отряд всадников, прячась за высоким берегом, помчался на запад. Видимо, к предполагаемому месту ночной высадки врагов.

— Я думаю, ни один из египтян не увидит рассвета, — сказал Паладиг, ни к кому конкретно не обращаясь.

Что происходило на берегу дальше, новоиспеченные мореходы уже не увидели — холмистый мыс скрыл из вида бухту, сначала давшую им всем приют, затем ставшую могилой двух товарищей.

 

Глава V

«ДОМ»

Пользуясь попутным ветром, азиаты решили плыть ночью. Особой опасности в этом не было — полная луна уже осветила акваторию. Западный ветер несколько посвежел, и это позволяло уплыть как можно дальше. Не то чтобы им угрожало новое преследование — теперь египтянам уже не до того, но просто хотелось уйти подальше от места роковой встречи. На вахте остались только Кумик и еще двое товарищей, кроме того, травмированного сирийца вынесли на свежий воздух, по его настоятельной просьбе. Прохладный ветер, легкая качка, вид звездного неба действовали на больного товарища самым живительным образом. На освободившееся в каюте место положили раненого семита, чье состояние уже начинало причинять беспокойство. Кормчий часто бросал взгляды на Полярную звезду и боялся поверить глазам — путь шел не на восток, а почти на северо-восток. Наступивший рассвет осветил знакомый уже пустынный ландшафт.

Начинался прилив, и следовало воспользоваться им и похоронить погибших товарищей на берегу. Было выбрано место у подножия высокого холма, куда прилив не доставал. Стали на якорь, спустили на воду плотик, после прощания тела товарищей были погружены на него, и четверо лучших пловцов повлекли печальный груз к берегу. Остальные товарищи посылали прощальные молитвы, многие не скрывали слез. Кумик и вахтенные улеглись под кормовым тентом и сразу заснули. Благодаря найденным на корабле лопатам похороны прошли быстро, и плотик был тут же извлечен с помощью того же длинного каната, иначе пришлось бы сильно побороться с приливной волной.

Кумик поднялся свежим, словно и не было бессонной ночи. Прежде всего он по эллинскому обычаю вылил в море вино из небольшой чаши со словами: «За счастливое плавание». Затем опустился на колени возле мачты и заговорил так торжественно, как его товарищи ни разу не слышали:

— Теперь, когда у нас есть корабль, за который погибли пятеро наших товарищей, я клянусь, что только смерть помешает мне привести его к устью Евфрата! Ни трудности, ни лишения, ни враги меня уже не остановят. В путь!

Финикиец уже двинулся к кормовому веслу, но вдруг остановился.

— У каждого корабля должно быть название, иначе он недолго продержится на воде. Боги этого не любят. Давайте вместе придумаем, какое дать ему имя, чтобы это принесло удачу нашему плаванию.

Азиаты сначала молча и недоуменно переглядывались, затем предложения посыпались градом. Особенно преобладали имена различных богов, причем именно своих, что вызывало жаркие споры. И совершенно парадоксальным оказалось предложение Нафо:

— У нас главная мечта — вернуться домой. А до того прекрасного времени нашим домом будет корабль. Так давайте назовем его просто «Дом».

Сначала зазвучали возражения, но быстро смолкли. Название многим понравилось, а главное, в нем заключалась иллюзия обретенного крова над головой. Сразу после этого Кумик произнес на родном языке молитву, соответствующую данному событию, и без промедления велел поднимать якорь. Товарищей он заранее рассадил вдоль бортов, поручив каждой паре по тяжелому веслу. Плавание возобновилось.

Первый же день принес сюрпризы начинающим морякам. Посвежевший ветер развел высокую волну, и весла стали плохо слушаться, некоторые гребцы даже получили ушибы. Кумик велел убрать весла, а парус подвязать, чтобы уменьшить его поверхность. И хотя кормчий предупреждал об осторожности, но непривычные к корабельному делу вчерашние крестьяне упустили нижний конец паруса, и на верхней рее затрепетало огромное полотнище, а «Дом» сильно накренился. Лишь совместными усилиями четырех человек, навалившихся на рулевое весло, удалось выправить корабль. Финикиец, оставив руль на попечение Нафо, кинулся к мачте, ухватил болтающуюся веревку и стал направлять действия остальных матросов. Все это заняло много времени, и когда с парусом справились, неуправляемый «Дом» так отнесло к югу, что берег пропал из вида. Кумик лично забрался для обзора на верхушку мачты и стал командовать разворотом судна. Словом, за сегодняшний день азиаты хлебнули неприятностей — корабль не лодка, нужно набираться новой науки.

К счастью, ветер начал стихать, и ход судна удалось обуздать. Кормчий объяснил матросам хитрости управления веслами, после чего дело стало понемногу налаживаться. Нафо быстро освоился с рулевым веслом, после чего Кумик смог позволить себе поспать до зари. Было решено, что ночные переходы будут под руководством финикийца, а днем, если море спокойно, на руле станет Нафо с помощниками.

Ветер понемногу совсем утих, и всей команде пришлось усердно грести. Больше того, удалось наладить рыболовную сеть на четырехугольной раме из найденных на корабле металлических прутьев и возобновить рыбалку. Вечером Кумик отметил про себя, что даже при полном безветрии возле берега наблюдается нешуточный прибой, а «Дом» заметно качает. Это говорило о близости океана. Заодно появилась новая неприятность: у половины азиатов, непривычных к качке, началась морская болезнь, и число гребцов заметно уменьшилось. Особенно страдали раненые, а состояние семита стало угрожающим. Кумик, знакомый с врачеванием, понял: дело плохо, египетская стрела все-таки задела внутренние органы. При тогдашнем уровне хирургии проникающее ранение живота было, безусловно, смертельным. Финикиец поделился печальной вестью с товарищами, но те могли лишь высказать несколько дополнительных проклятий египтянам и надежду, что все враги нашли гибель вчерашней ночью. Собственно, аборигены были кровно заинтересованы в истреблении противников как свидетелей сражения, чтобы избежать карательной экспедиции со стороны египтян. А бесследное исчезновение корабля и экипажа всегда можно списать на кораблекрушение.

Вечером пришлось поставить «Дом» на якорь, а гребцам предоставить отдых. Можно было переночевать и на корабле, но на якорном канате волны так вертели судно, что морская болезнь усилилась. Поэтому, кроме раненого семита и вахтенных, на корабле никого не осталось, плотик нагрузили продуктами и дровами для приготовления ужина. На твердой земле матросы быстро оправились и даже смогли с аппетитом поесть горячей ухи, но уже ночью. А на корабле ночью скончался несчастный семит — уже на последнем отрезке пути к устью Евфрата. Утром на берегу похоронили и его.

С утра царил полный штиль, заставивший всех снова взяться за весла. Даже Кумик, поспав несколько часов, тоже принялся грести. Он сам не имел опыта плавания по океану, но много слышал об этом у кормчих, заходящих за Геракловы столбы. И вот сейчас по особой окраске волн и по поведению морских птиц он предчувствовал приближение бури. К сожалению, два десятка азиатов не могли вытащить «Дом» на берег, как это обычно делали древние моряки. Зато зоркие глаза финикийца разглядели небольшую узкую бухту на берегу. Сейчас, на высоте прилива, можно было рискнуть приблизиться к берегу и войти в это убежище. Кормчий велел Гато, хорошему пловцу, разведать фарватер; шумер усердно выполнил поручение, много раз нырял и не обнаружил препятствий в виде подводных камней, а глубина оказалась подходящей. По-видимому, бухта была тектонической трещиной в толще крутого берега. С большими предосторожностями корабль подвели к узкому входу, а затем, с помощью канатов, затянули в бухту кормой вперед. Едва начался отлив, как киль коснулся дна, а корабль завалился на правый борт. К концу отлива «Дом» вообще оказался на суше. Кумик даже воспользовался этим для осмотра днища и устранения мелких повреждений. И вовремя. Океан протяжно вздохнул и покрылся рябью от первых порывов ветра, а затем, в течение какого-то часа, разыгрался настоящий шторм. Ветер был юго-восточный, неблагоприятный для плавания.

Находясь в относительной безопасности, азиаты могли с интересом наблюдать с вершины обрыва ярость океана. Валы ударялись в отвесные склоны берега с такой силой, что ощущалось содрогание суши. Когда начался прилив, корабль снова всплыл и закачался на волнах, однако высокий восточный край бухточки защищал от прямых ударов океана. Матросы заволновались, подавленные мощью океана, но финикиец засмеялся и объяснил, что это обычная для летних месяцев буря, и даже не очень сильная. Товарищи только произнесли молитвы, прося богов оградить их от «очень сильных» бурь. И действительно, уже к утру море успокоилось, и совместными усилиями отлива и людей «Дом» вновь оказался на волнах мертвой зыби.

Снова подул юго-западный ветер, и корабль понесло вдоль пустынных берегов. На следующее утро местность возвысилась довольно мощными горами, со склонов которых кое-где сбегали небольшие ручьи. А на склонах гор азиаты увидели маленькие дома и стада с пастухами. Однако при попытке приблизиться моряки увидели картину тревоги: люди засуетились. Стали выскакивать из домов со скарбом, сгонять стада и подниматься по склонам, поросшим мелким кустарником. Очевидно, со стороны моря местные жители ожидали опасности. Вряд ли ее несли египтяне; Кумик предположил, что здесь могут появляться пираты, охотники за рабами. Вместо общения с жителями пришлось ограничиться пополнением запасов пресной воды. Обшаривать и грабить брошенные дома Паладиг категорически запретил, чтобы не обострять отношений и не приучать товарищей к мародерству.

— Помните, здесь Азия, а не Африка!

Когда «Дом» обогнул большой гористый мыс, перед ним открылась морская дорога прямо на север. Кумик, уже имевший печальный опыт преждевременной радости, не стал обращать внимание товарищей на это обстоятельство. Попутный ветер понес корабль вдоль берегов то прямо на север, то на северо-восток. Берега скоро стали низменными, но совершенно пустынными на всем обозримом пространстве, без единой травинки. Высадка на сушу сразу объяснила причину — здесь от самого моря в глубь земли тянулись солончаки. По расчетам Кумика, они проплыли так не менее двух тысяч стадий, затем обогнули длинный низменный мыс и двинулись прямо на север, причем никаких препятствий впереди не было видно. Тут уже и неграмотные товарищи заметили изменение курса. А ночью Кумик мог констатировать, что Полярная звезда поднялась уже на целую ладонь над горизонтом. Выход из Бирюзового моря в океан был у нее на высоте двух ладоней, о чем кормчий не преминул торжественно заявить товарищам. Зато берег совсем не радовал — сплошные бесплодные пески. Кроме того, возле берега оказались значительные коралловые рифы, заставившие финикийца взять мористее. На некоторое время ночные переходы пришлось прекратить. Рифы удалось благополучно миновать и двинуться на север, но еще через двое суток кормчий допустил оплошность: увидев впереди широкий проход в массиве суши, он объявил, что это пролив между материком и островом. Азиаты смело вошли в проход, но уже издалека увидели впереди сплошную зеленую полосу равнинного берега — это был просто большой залив. Решили немного отдохнуть в этой плодородной местности, но здесь оказались обширные болота, весьма необычные для пустыни.

Целые сутки азиаты изо всех сил гребли против ветра, на юг, для выхода назад из залива, что многих удручало, затем они опять попали в полосу коралловых рифов. На этот раз они не прельстились возможностью пройти проливом (между прочим, настоящим), а отдалились на восток так сильно, что даже потеряли землю из вида. Это вызвало настоящую панику среди сухопутных моряков, и Кумику пришлось потратить много моральных сил, чтобы их успокоить, и не меньше — физических, чтобы вновь приблизиться к берегу. Дальше море оказалось свободным от рифов, что позволило возобновить круглосуточное плавание на северо-восток. Обычно утром Кумик указывал своему преемнику какой-либо ориентир на горизонте, а сам укладывался спать под навесом, по соседству с двумя выздоравливающими друзьями. При достижении цели Нафо будил кормчего, тот указывал новый ориентир, и так — до вечерней зари.

В то памятное утро финикиец передал вахту, указав прямо на севере невысокую гору типа усеченного конуса, а сам тут же уснул. Все товарищи уселись за весла. Было время прилива, легкая зыбь выдавала места над рифами у берега, и пожилой халдей решил немного отдалиться. Из-за слабого ветра движение происходило медленно. Гора оказалась отделенной от берега полосой приливной воды, у прогалины бушевали настоящие водовороты. Наконец, «Дом» миновал гору, и Нафо уже хотел будить кормчего, когда его что-то сильно смутило. Сколько ни вглядывался халдей на восток и на север, никакого берега видно не было. Словно гора слева оказалась концом света. Не на шутку оробевший, он кинулся к спящему Кумику. Тот ничего не понял из объяснений сменщика, ополоснул лицо водой и прошествовал на нос корабля. И правда, слева земля была, а впереди — нет. На секунду в памяти выплыл суеверный страх о злых силах, влекущих азиатов в преисподнюю, но он тут же сменился бурной радостью. Финикиец издал пронзительный, такой неподобающий его чину, крик, упал на колени и принялся неистово молиться своему морскому богу. Товарищи переполошились, побросали весла и столпились на носу «Дома». Хотя и по интонациям было ясно, что ничего тревожного нет, но слишком необычным было поведение человека, от которого зависел успех их плавания. Паладиг даже потряс товарища за плечо. Тогда кормчий вскочил и указал дрожащим пальцем на запад.

Только пристально вглядевшись, все увидели в синей дымке полосу земли, почти скрытую крутым северным склоном горы. Суша не исчезла, она только круто отвернула влево, к западу.

— Что это, ты говори толком! — крикнул ассириец прямо в ухо Кумику.

Кормчий сбивчиво объяснил, что они только что миновали самый край суши, закрывавшей им столько дней путь на север. И они достигли, наконец, места соединения океана с Бирюзовым морем. Таким образом, Азия протягивала к Африке не палец, а громадный сапог, возле носка которого они сейчас находятся. Большинство товарищей слабо поняли эти объяснения, но то, что путь на север, к устью Евфрата, теперь открыт, всем было ясно.

Кумик немного лукавил: до горловины Бирюзового моря, по его же расчетам, было еще далеко, но слишком велика была тяжесть, до сих пор давившая на его плечи и совесть. Преграды, поставленной богом моря, больше не существует!

«Дом» выполнил крутой разворот и поплыл прямо на запад. Берег был обрывистым, а вдали просматривалась горная цепь. Кроме радости, поворот принес и трудности: если раньше преобладающие юго-западные ветра были попутными, то теперь дули прямо в левый борт. Для позднейших многомачтовых парусников с полной оснасткой это вполне подошло бы, но для судна с единственным прямым парусом было только помехой. Пришлось парус спустить и продолжить путь на веслах. Впрочем, тяжелый труд вскоре получил облегчение. Кумик сразу заметил, что во время прилива возникает сильное течение к северу, а во время отлива — к югу. Теперь, чтобы зря не тратить силы, было решено грести дважды в сутки, а время встречного течения пережидать на якоре.

Уже вечером произошла первая встреча. Здесь, на берегах небольшого ручья, сбегавшего с гор, приютилось племя, судя по войлочным палаткам — кочевое. По образу и одежде они напоминали других местных жителей, но, к сожалению, найти с ними общий язык не удалось, а их знаки показывали только, что впереди никто не живет. Радостью было запастись пресной водой, а также обменять некоторые мелочи на козье молоко и сушеное мясо. В дальнейший путь было решено тронуться затемно, с приливом, а пока все улеглись отдыхать на берегу. Раненый сириец уже почти поправился, ходил самостоятельно и ужинал наравне с товарищами. Состояние травмированного товарища еще оставалось неважным — у него было сломано не меньше трех ребер, и выздоровление затягивалось.

Уже утром, когда плавание было продолжено, у Кумика возникло тревожное ожидание: слишком тихим и душным был воздух. Такое бывало обычно перед бурей. И очень скоро финикиец получил несколько дополнительных предупреждений: в виде окраски морской воды, небесного фона и исчезновения медуз в прибрежной полосе. Несколько утешало, что теперь «Дом» находился возле самого берега и можно было принять меры по дополнительной защите. Финикиец предупредил товарищей о грозящей опасности и предложил свой план.

— По-настоящему опасным для нас является только северный ветер, способный унести корабль в открытый океан, где ждет голодная смерть. А наш обычный западный или юго-западный ветер может угнать их в глубь Бирюзового моря, что нежелательно, но, в общем-то, не очень опасно. На всякий случай следует посадить корабль во время отлива на мель и ожидать развития событий.

— Если подует с востока? — сразу спросил искушенный Нафо.

— Тогда «Дом» выбросит на гальку и разобьет в щепки. Нужно подготовить к выгрузке на берег самые нужные вещи, чтобы потом продолжить путь пешком.

Так и было сделано: во время прилива судно подвели к берегу на максимально возможное расстояние, когда киль зацепился за мель, затем забросили якорь на сушу и окопали корпус корабля со стороны моря, стараясь затруднить всякое движение от берега. Оружие разобрали по рукам, съестные припасы и кувшины с водой, а также мешки с личными вещами (теперь у бывших рабов были и такие!) погрузили на плот и тщательно закрепили. Этот НЗ можно было переправить на берег при первом подозрении на восточный ветер. Поступило предложение также пригласить местных жителей, чтобы вытащить «Дом» на твердую поверхность, но для этого требовалось много времени, и никто не согласился идти назад, к месту расположения племени. Прошло еще несколько часов напряженного ожидания. Казалось, все приготовления излишни, когда вдруг вздохнул ветерок с суши.

Некоторое время надеялись, что опасения напрасны. Ведь ветер налетел опять с запада, и гористый берег защищал судно. Кроме того, продолжался прилив, и «Дом» гнало против ветра, на запад. Но прошел еще час, ветер превратился в ураган, начался отлив, и страшная сила повлекла корабль в открытое море, даже якорь пополз по плотному, каменистому дну. Еще несколько рывков, и азиатам самим пришлось поднять якорь, чтобы избежать осложнений. Освобожденный корабль сдвинулся с места, развернулся и поплыл прямо на восток, куда его увлекали чудовищные валы. Кумику оставалось лишь править так, чтобы не препятствовать буре. В глубокой тьме, когда даже звезды исчезли в туманной дымке, «Дом» несло в неизвестном направлении. Волны огромной высоты ударяли в корму с такой силой, что доски корпуса трещали. Приходилось каждую минуту ждать гибели, причем чувство опасности постоянно подкреплялось сознанием неизвестности, куда несет корабль. Темнота увеличивала тревогу.

С наступлением рассвета ничто не говорило об улучшении обстановки. Ветер задувал с неослабевающей энергией, причем затянутое дымкой небо не позволяло даже приблизительно определить направление движения. В минуты затишья товарищи обращали к Кумику отчаянные вопросы, но он мог лишь отвечать, что плавание в пределах Бирюзового моря им ничем не грозит. И вскоре ему пришлось подтвердить свои утверждения делом. Заметив, что буря стихает, кормчий тут же приказал начать подъем паруса, хотя и в сильно уменьшенном размере — теперь он уже хотел, чтобы судно отнесло как можно дальше на восток, к противоположному берегу моря. Хотя финикиец не имел ни малейшего представления об очертаниях моря, но чутье подсказывало, что на востоке — берег. Ветер еще больше ослабел, море начало успокаиваться, и кормчий велел развернуть парус на максимальную ширину. Наконец, ветер совсем утих, а наступившая мертвая зыбь скорее имитировала течение на восток, чем все же успокаивала всех; кормчий ободрился и велел всем сесть за весла. Некоторое время товарищи усердно гребли, затем и у них появилось сомнение. Паладиг бросил весло и приблизился к Кумику, чтобы задать роковой вопрос, но был поражен странным, почти отсутствующим выражением лица финикийца, обращенного на восток. Тот смотрел куда-то вдаль; ассириец невольно обернулся в ту же сторону и в предвечерней тьме разглядел двух чаек, летящих прямо по курсу. Если птицы летят вечером на восток, значит, именно там находится близкая земля. И Паладиг вернулся к веслу, не проронив ни слова. Гребли всю ночь, преодолели море и на рассвете увидели перед собой землю. Она отличалась от оставленной позади местности, как шахматная доска (уже известная в то время) от своей обратной стороны. Гористая земля была от склонов до уровня моря покрыта засеянными полями, селениями, пастбищами, рощами, дорогами. Впереди расстилалась привычная дня них местность, обитаемая Азия.

По ходу плавания было обнаружено весьма серьезное обстоятельство: во время бури был сильно поврежден волной борт судна, даже доски его вогнулись внутрь. Требовался значительный ремонт, который можно было получить лишь в какой-нибудь гавани. И Кумик мужественно решил достичь чего-то подобного. Едва обитаемая земля приблизилась, он круто повернул судно на запад, вдоль гостеприимного берега.

А суша в действительности обещала быть гостеприимной. Сразу же к судну устремились лодки, нагруженные дынями, зеленью, мясом и салом, сушеной рыбой, вином, тканями и многими другими товарами. Лодочники странными, гортанными криками расхваливали свой товар, приближались к борту «Дома», совсем не боясь столкновения. У азиатов разгорались глаза при виде подобного богатства, многие просили вожаков купить что-нибудь. Увы, у Кумика были в наличии лишь золотые египетские таланты, прежние и обнаруженные в шкафу — казна корабля, и серебряные кольца, найденные в мешках некоторых воинов. Их можно было предложить продавцам лишь как золотой и серебряный лом, но это было очень невыгодно. Однако местные жители оказались сговорчивыми, их удалось уговорить на товарный обмен. Они охотно стали принимать оружие, инструменты, утварь и снасти. Очень скоро «Дом» заполнился продовольствием и вином. Кумик продолжил путь судна к западу, ожидая там найти какой-нибудь порт. А пока что азиаты принялись пировать после такого длительного воздержания.

Что-то подсказывало кормчему, что гавань недалеко. И теперь возникла необходимость в создании легенды, как выразились бы современные разведчики. Здесь наверняка существуют организованные системы власти, и вряд ли местные сатрапы будут в восторге от прибытия в их владения бывших рабов, да еще захвативших с боем чужой корабль. Как бы азиатам не попасть из огня да в полымя — не стать рабами уже на родной стороне. Кумик устроил совещание с двумя самыми надежными товарищами — с Нафо и Паладигом. Было признано самым целесообразным выдать себя за египетское посольство — послов везде пропускают беспрепятственно. На корабле имелось немало папирусов, которые легко выдать за верительные грамоты, и никто здесь не сумеет прочитать иероглифы. Разговор на языке Та-Кемта, а также египетские плащи на азиатах подтвердят их принадлежность к жителям Черной земли.

Очень скоро моряки увидели высокий мыс, ограничивающий вход в большую бухту. Здесь можно было рассчитывать на пристанище, поэтому Кумик без колебаний развернул корабль в глубь залива. Через какой-то час в глубине бухты можно было разглядеть городок возле моря, а также множество лодок и барок. Кумик уже потирал руки, как вдруг вздрогнул и обратил лицо к Паладигу:

— Ты видишь? — воскликнул финикиец, указав какой-то объект на берегу.

Ассириец проследил за пальцем товарища и разглядел на суше корабль, лежащий на деревянных лесах.

— Ну и что?

— Да это вавилонский корабль. А уж вавилоняне знают, как выглядят египтяне.

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что нам срочно надо менять объяснение нашего появления здесь. Нужна новая выдумка.

Новая выдумка требовалась немедленно, так как на берегу возле поврежденного корабля было видно толстого человека в хламиде, с неподдельным любопытством взирающего на приближающийся «Дом». Ясно, что это купец, который имел дело с коллегами из разных стран. Кумик тут же придумал новую легенду и довел ее до сведения товарищей. Теперь требовалось оповестить и остальных товарищей.

— Запомните, что мы не египтяне, а азиаты-открыватели, взявшие торговое судно в Лазурных водах для поиска новых морских путей из Африки в Азию. Я, Паладиг и вот вы, — Кумик указал на шесть товарищей, донашивающих египетские плащи, — хозяева и стражники, воины. А гребцы… — здесь финикиец словно споткнулся, — египетские рабы.

Эти слова произвели впечатление разорвавшейся молнии. Азиаты всегда ненавидели это слово, для них египтяне были не просто врагами, а символом повторного пленения. И чтобы все это вернулось, хоть и понарошку! Но кормчий быстро объяснил, что альтернативой может стать настоящее рабство, уже в Азии, а это еще чудовищней. Пришлось смириться. Вожаки распределили роли: Кумик оставался кормчим, Нафо стал владельцем корабля, а Паладиг — начальником над «стражей» и «рабами». Было решено, что экипаж состоит лишь из азиатов: ведь вавилонянин мог в прошлом иметь контакты с настоящими египтянами и быстро обнаружил бы подделку. Поэтому было решено заявить, что азиатская купеческая компания зафрахтовала египетский корабль, вместе с гребцами-рабами, из гавани Суу в Лазурных водах, для поисков морского пути в страну Саба.

Поскольку их рейс только разведывательный, то товаров с собой не взяли.

Между тем «Дом» подошел к пологому берегу почти вплотную. Хорошо были видны береговые сооружения: товарные склады, мастерские, жилые дома для прибывающих моряков и грузчиков — все из дерева, которого здесь хватало. Вокруг поврежденного корабля, окруженного строительными лесами, суетились плотники в кожаных фартуках, а на берегу уже столпились грузчики, ожидающие найма для погрузки-разгрузки товаров. Между тем толстяк разглядел лица азиатов и закричал по-шумерски:

— Порази меня молния, если вы — египтяне! По-моему, вы — наши земляки.

Гато мгновенно сориентировался, перекинулся парой слов с кормчим, затем приветствовал вавилонянина характерным жестом руки и заговорил на родном языке:

— Почтенный, ты плохо приветствуешь земляков. Или ты не соскучился здесь, в чужих краях? Мы вот очень рады видеть родное лицо после долгой разлуки с родиной. Я — Гатори, наемный воин из Урука.

Вавилонянин церемонно поклонился, представился:

— Приветствую гостей в моем временном пристанище. Я — Ситан, купец из Ниппура. Плыл с товарами в страну Инд. Задержался здесь поневоле, буря повредила мой корабль. Буду рад провести время с вами и даже поторговать.

Кумик собрал свои познания в шумерском языке и солидно заговорил:

— Почтенный Ситан, у нас нет товаров, есть другой ценный груз. Нашему кораблю тоже требуется ремонт, поговори с местными грузчиками, пусть помогут моим рабам вытащить судно на берег. И скажи, требуется ли нам говорить с начальником порта?

— Если у вас действительно нет товаров, то я все устрою в один миг. Вам придется только заплатить пошлину за стоянку.

Кормчий пересказал товарищам содержание разговора. Новый их знакомый оказался человеком дела, «Дом» очень скоро расположился на берегу, все формальности были быстро улажены, кроме одной: для расплаты с грузчиками и таможенниками требовались местные деньги. И тут Ситан все устроил — сразу же повел Кумика к местному меняле, который принял египетские таланты на вес. Дальше встал разговор о ремонте корабля и размещении людей. Вавилонянин великодушно отпустил часть своих плотников — вскоре должны были задуть встречные, юго-западные, ветра, так что ему торопиться с ремонтом для плавания в Инд было поздно; к тому же при этом пришлось бы повысить работникам жалование. Возле «Дома» осталась охрана в виде «воинов». Остальных Ситан повел в городок, где неподалеку находился постоялый двор. Там корабельным «аристократам» понравилось: маленькие, уютные комнаты, чистый столовый зал, опрятная прислуга. Труднее оказалось с размещением «рабов». Обычно рабов и наемных гребцов размещали в порту, но там помещения были неудобными, тесными, переполненными. Кумик наотрез отказался размещать товарищей в подобном хлеву, объяснив удивленному вавилонянину, что «рабы» чужие, взятые вместе с кораблем внаем, и вернуть их следует живыми-здоровыми, иначе грозит большой штраф. Поэтому подыскали в городке простое и дешевое, но вполне приемлемое помещение с отдельным двором, способное вместить и «рабов», и «стражников». С питанием вопрос решился просто: Паладиг по утрам с тремя-четырьмя «рабами» ходил на рынок, закупал продукты (для конспирации — самые простые и дешевые), а стряпали прямо во дворе. Днем «рабы» под руководством плотников занимались ремонтом, а на ночь их приходилось демонстративно запирать и ставить «стражу». Точно так же на работы и с работ товарищей конвоировали, иначе возникли бы подозрения. Никто из местных жителей не подметил, что чужеземец каждый раз водил на рынок новых «рабов», а те, кроме переноски покупок, присматривали на лотках и прилавках какие-нибудь скромные подарки для далеких родственников.

Как ни странно, в худшем положении находились три «элитных» друга, поселившиеся на постоялом дворе. Трудности причинял их новый приятель, который не отставал от них круглые сутки и в котором Кумик и Нафо разглядели очень хитрого дельца. Уже за первым совместным обедом он рассказал всю свою историю с плаванием в составе каравана под попутными северо-западными ветрами и с бурей, бросившей корабль на скалы уже после выхода из Бирюзового моря. Товары с его корабля разобрали другие корабельщики, согласившиеся за определенный процент доставить их в Инд, а также привести оттуда пряности и драгоценные камни. Кормчий, приказчики и часть матросов тоже уплыли, а Ситан, владелец корабля, был вынужден остаться. И теперь страшно скучал. После этого вавилонянин пристал к новым знакомым, как репей к рукаву. Кумику и Нафо пришлось пускать в ход весь запас своей хитрости, а менее увертливый Паладиг отмалчивался, сославшись на незнание языка, и, мол, он даже языком Та-Кемта владеет лишь в рамках командования рабами.

Кумик сразу начал излагать заготовленную версию. Финикийские купцы давно мечтают покончить с монополией Та-Кемта на торговлю с далекой и богатой африканской страной Пунт. Но морской путь через Лазурные воды прочно заперт египтянами. Поэтому азиаты под фальшивым предлогом поиска морского пути в страну Саба (на восточном берегу Лазурных вод) за взятку зафрахтовали корабль, а затем тайно, ночью, прошли южным проливом и отправились искать морской путь к устью Евфрата. В случае удачи можно начать морскую торговлю с Пунтом через Бирюзовое море и океан, в обход египетских владений.

Ситан даже подскочил от восторга. Итак, морской путь из Вавилона в Пунт существует!

— Клянусь Шамашем, это великое открытие! Если вы обратитесь к моим хозяевам, сыновьям Мурашу, то получите большие деньги. А еще лучше давайте создадим торговую компанию. Все равно, без помощи вавилонских купцов и властей вам одним будет трудно организовать эту торговлю и вывоз товаров в Финикию.

Словом, вавилонянин проглотил наживку вместе с крючком и лесой. Теперь он думал только о новом проекте и о вознаграждении от хозяев. После этого он совсем не отставал от новых приятелей, хотя Кумик наотрез отказался раскрывать какие-либо подробности. Пришлось обещать все привилегии сыновьям Мурашу и даже принять письмо для хозяев Ситана.

Кумик обещал не просто для отвода глаз. Теперь, когда возвращение домой становилось реальностью, он уже задумывался о будущем, о нуждах оставленной в Сидоне семьи, о будущих доходах. Совсем неплохо будет вознаградить себя за долгое время лишений.

Близость вавилонянина, давно пролезшего во все щели городка, была выгодна, особенно для скорейшего приведения «Дома» в рабочее состояние. И мастера, и материалы уже были предоставлены. Но возникали и многие неприятности. Например, Ситан предложил посетить местную баню со всеми ее удобствами. Но появиться в бане вместе с вавилонянином — значит показать ему египетское клеймо, что, в свою очередь, означало провал всей легенды. Поэтому азиаты отговорились под каким-то неуклюжим предлогом. Однако это были еще цветочки.

Работы на корабле закончились уже через неделю, «Дом» был спущен на воду и загружен припасами. Оставалось ждать сезона попутных юго-восточных ветров, который должен был начаться со дня на день. «Рабов» пришлось загнать в изолятор, и тут произошла неприятность. К Нафо, «хозяину» судна, пришел местный богач, владелец обширных фруктовых садов. Поспел урожай, рабочих рук для сбора не хватает, а рабы моряков все равно сидят без дела. Не уступит ли хозяин своих рабов на время для работ, конечно же, не бесплатно?

Ошеломленный халдей заявил, что ему нужно посоветоваться с товарищами. Но и те оказались в большом затруднении. Действительно, положение создалось щекотливое: отказ вызовет подозрение, почему это хозяин отказывается от прибыли, так бережет безделье рабов? Отдать же товарищей чужим людям на принудительные работы было выше его сил, да и согласятся ли они?

— А ты запроси непомерную цену, чтобы наниматель сам отступился, — предложил Паладиг.

Но финикиец не зря был раньше купцом.

— Нельзя пользоваться безвыходным положением просителя для выкручивания рук, это противоречит всем купеческим кодексам, — сразу же заявил Кумик. — Пусть таким недостойным делом занимаются ростовщики. Остается согласиться, выговорив ряд взаимовыгодных условий.

Богачу было предложено уплатить разумную сумму, включив в нее и расходы на питание, мол, хозяева не доверяют местным поварам. Кроме того, надсмотрщиком за «рабами» останется Гато, а не приказчик, а добросовестность работы гарантируется. Приказчик полномочен лишь задавать объем работ и проверять вечером их исполнение, а в дело не вмешиваться.

На эти условия владелец садов согласился сразу. Вновь пришлось пережить бурю возмущения со стороны «рабов», но Паладиг убедил товарищей, что путь предстоит еще долгий и лишние деньги не помешают. Кроме всего, пришлось изготовить для Гато плеть с тремя хвостами, издающую громкие щелчки, — опять-таки для конспирации. Работа в садах оказалась нелегкой, к вечеру товарищи выматывались, как при гребле в штиль. Трудились на деревьях, из осторожности было приказано привязывать себя к толстым веткам. Но еще тяжелее приходилось морально: мало было вновь почувствовать себя невольниками, но приходилось еще видеть рядом труд настоящих рабов. Хотя Паладиг категорически запретил всякое общение с другими невольниками, во избежание случайного разоблачения, все равно приходилось наблюдать, как свирепый надсмотрщик бьет бичом исхудалых, отупевших рабов. Наказанию подлежали даже попытки съесть плоды, а для голодных людей это было аналогично танталовым мукам, тогда уже озвученным в греческом мифе. Но, при всем возмущении, бывшим рабам приходилось сдерживаться и не вмешиваться ни в какие происшествия. Лишь по вечерам, оставшись без свидетелей, они давали волю своему негодованию.

— Получается, что мы ненавидим египтян только потому, что они превратили в рабов нас, — мрачно высказал Оя, — А у себя на родине мы будем спокойно смотреть на рабов-чужеземцев.

— Ну, а стань ты богатым, будешь ли ты только нанимать людей для хозяйственных работ или предпочтешь держать даровых невольников? — кольнул его «надсмотрщик» Гато.

— Ты прав, конечно. Но все-таки в маленьких государствах, где и рабов мало, нет такой жестокости. Там рабов и свободных поденщиков держат вместе и кормят одинаково. Убить своего раба там невыгодно: он стоит довольно дорого. И я бы обращался со своими рабами мягче, чем здесь или в Та-Кемте.

Все мечты были направлены на скорейшую перемену ветров. Тяжело приходилось даже Кумику, от которого не отходил вавилонянин. Успокоившись на предмет будущей купеческой компании, он стал расспрашивать о торговле в Финикии и на Великом Зеленом море. Каждый вопрос мог содержать ловушку для финикийца, не имевшего вестей с родины уже четыре года. Боясь брякнуть какую-нибудь нелепость, он старался давать уклончивые ответы, ссылаясь на тайну предприятия. Но ряд реальных имен пришлось назвать, чтобы не выглядеть самозванцем. О торговле пришлось сочинить, что он, Кумик, давно отошел от дел, но был приглашен для тайного предприятия как опытный мореплаватель, хорошо знавший Та-Кемт. Ситан предлагал даже не спешить с отплытием, подождать его компаньонов и направиться в Вавилон вместе, но тут финикиец показал себя на высоте: он, мол, намерен набрать товаров в Ахурамазе и первым привезти их в Месопотамию, пока цены будут высокими.

Наконец, наступил день отплытия. Еще затемно «рабов» перевели на судно, утром Нафо получил расчет с хозяином садов, расплатился за постой, и «Дом» снялся с якоря. Вавилонянин провожал новых товарищей и выглядел искренне опечаленным — снова нужно скучать, а его компаньоны прибудут лишь через месяц. Когда гребцы заработали веслами, Ситан помахал рукой и прокричал на языке Та-Кемта, непонятном для окружающих:

— До скорой встречи в Ниппуре, азиатские купцы. Только с моими хозяевами будьте осторожнее, чем со мной, — и, подмигнув, добавил: — Ведь ваш почтенный друг, купец Ребла из Сидона, уже два года как умер. И еще: рабов хоть изредка, но наказывайте плетью на глазах посторонних зрителей!

Кумик, стоящий на руле, покраснел: вавилонянин все-таки раскусил обман. Но в открытие морского пути вокруг пустынного полуострова он поверил, иначе потребовал бы свое рекомендательное письмо назад.

После выхода из бухты был поднят парус, и попутный ветер понес «Дом» на северо-запад, к Бирюзовому морю. Кумик обдумывал любопытную сторону их путешествия: насколько труднее был бы их пеший путь в обход пустыни без корабля? Удался бы он вообще? Или пришлось бы много месяцев ждать случайного каравана? А ведь как были убиты беглецы при виде египетского паруса, приближавшегося к устью речки!

Как скажет много веков спустя писатель: «Спастись при помощи того, что вам угрожало гибелью, — вот верх искусства сильных людей». Сильные духом азиаты, не побоявшиеся смертельной схватки, сумели превратить гибельный для них корабль в спасительный.

 

Глава VI

МОРЕ: ДРУГ ИЛИ ВРАГ?

Еще у Ситана азиаты выяснили, что расстояние до Ахурамазы всего вдвое больше, чем ширина моря, которое они преодолели во время бури. Это уже не казалось страшным людям, перенесшим так много. Даже при полном безветрии они готовы грести целый день, лишь бы приблизить час достижения желанной цели. Сейчас сохранялось отмеченное ранее явление — течения прилива и отлива. Когда задувал попутный ветер, это имело малое значение, и было решено плыть круглые сутки. Едва же ветер ослабевал или менялся, матросы без колебаний садились за весла. Так как пострадавшие в бою с египтянами товарищи совсем поправились, Кумик нередко передавал кормовое весло одному из них, а сам садился рядом с гребцами.

Берега сохраняли привычный вид обитаемых мест, менялся только преимущественный образ занятий у жителей: то вспаханные поля, то обширные пастбища. Часто к «Дому» устремлялись лодки с одним или тремя-четырьмя гребцами, интересующимися товарами и сразу теряющими интерес при отрицательном жесте. Так было и на четвертые сутки плавания, когда ни небо, ни море не предвещали тревоги.

Так как с утра подул северный ветер, то парус спустили (это потом оказалось огромным счастьем) и шли на веслах. Береговая линия была сильно изрезана, с отдельными рифами, поэтому Кумик отвел судно немного мористее (это тоже вскоре дало положительный результат), передал весло выздоравливающему сирийцу, а сам присоединился к гребцам.

На севере возвышались поросшие лесом, довольно далекие горы, зелень их склонов растворялась в голубой дымке воздуха. А на северо-востоке, как заметил сидящий лицом к корме финикиец, цвет неба стал заметно меняться с голубого на темносиний. Опыт старого моряка сразу подсказал ему необходимость срочных действий.

— Кончайте грести! — скомандовал кормчий удивленным товарищам. — Весла вытащить! Прячьте их под палубу! Теперь отвязать парус — и его туда же!

Привыкшие выполнять, а не рассуждать матросы быстро выполнили все команды. И тут же последовала еще одна:

— Отвязывай реи! Срочно!

Нижнюю рею отвязать было сравнительно просто, и с этим управились быстро, а к верхней полезли по канатам, когда небо на северо-востоке уже покрылось сине-черными тучами и потемнело так, что даже сухопутные люди почуяли опасность. Бедствие надвигалось так быстро, что Кумик скомандовал перерезать снасти, скрепляющие рею с мачтой. Следовало убрать и саму мачту, но на это даже у опытных моряков того времени уходило не менее часа. Обе реи привязали к бортам, и тут же кормчий приказал: троим товарищам перейти на корму, к рулевому веслу, и привязаться к кормовым креплениям, а всем остальным матросам спрятаться под настилом. И вовремя!

Все дальнейшее представлялось страшным сном. Только что воздух был неподвижным и жарким — и вдруг с северо-востока налетел сильнейший, удивительно холодный ветер. «Дом» рванулся с места, как пришпоренная лошадь, по поверхности моря понеслась крупная рябь, затем в корму ударили высокие, непрерывно увеличивающиеся волны. Хорошо, что рифы оставлены позади. Все четыре азиата ухватились за рулевое весло, как последнее средство спасения. Тут, в завершение бед, полил обильный дождь, посыпался мелкий град. Люди, не успевшие надеть даже плащи, подверглись настоящим побоям, но эта неприятность поглощалась страшной опасностью. Ветер сразу и заметно переменил направление, волны ударили в левый борт; корабль угрожающе накренился. Руки гребцов словно окаменели в попытке выровнять ход, даже с риском сломать рулевое весло. Но корабль понемногу стал выпрямляться; сквозь завесу дождя Кумик разглядел товарищей, выскочивших на палубу и навалившихся на противоположный борт. Это Паладиг, не в силах больше находиться в неизвестности и бездействии, дал соответствующую команду. Едва удалось развернуть «Дом» по ветру, как все бросились в трюм вычерпывать воду, в одно мгновение налившуюся на локоть.

Катастрофа продолжалась около десяти минут, показавшихся всем часами. Берег уже исчез из вида, как в сказке, небо осталось плотно затянутым тучами, дождь стал моросящим. Хуже всего, что было невозможно определить направление, по которому их унесло. Ветер ослабел, но остался довольно свежим, а волны — высокими. Пустить в ход весла было невозможно, а вернуть на место реи и парус нечего было и думать. Оставалось отдаться на волю волн. Стало так холодно, что промокшие люди дрожали, не помогали и легкие плащи.

Кумик объяснил товарищам, что такое явление бывает редко, он за годы плаваний наблюдал его лишь раз, у Геракловых столбов. И в прошлый раз наступило сильное похолодание, видимо, холодный ветер в теплых краях и вызывает внезапную бурю. Тогда на глазах финикийца два корабля вместе со всеми людьми исчезли под водой в одно мгновение. Плотные тучи создавали полумрак, а затем быстро пришла вечерняя темнота. Зажженный на корме факел был единственным источником света на всем обозримом пространстве. Всем людям было не по себе от мысли, что их несет на юг, в сторону океана. Это означало бы медленную смерть от голода и жажды — теперь на корабле не держали запасов, так как берег постоянно снабжал моряков продуктами и питьем. Кумик же напряженно вслушивался, не раздастся ли впереди зловещий плеск, говорящий о приближении к скалам. Гибель корабля на рифах означала бы быструю смерть в волнах.

Зато поздний хмурый рассвет принес радость: на горизонте, прямо по курсу, тянулась длинная полоса земли. Хотя солнца не было видно, по светлой полосе зари Кумик определил, что земля находится на западе, а волны несут корабль на северо-запад, постепенно приближая к берегу. Местность была гористой, а прибрежные холмы представляли собой хорошо знакомую пустыню. По расчетам финикийца, «Дом» несло к уже близкому входу в Бирюзовое море, так что «нет худа без добра». Конечно, все натерпелись страхов, зато буря заметно ускорила приближение к желанному морю. Если бы на судне были богатые припасы, кормчий бы направил судно прямо к устью Евфрата. Однако еды и пресной воды было мало, так что придется вновь переплывать море до Ахурамазы, а оттуда плыть к устью Тигра. Ничего, этот порт находится прямо по курсу. Однако вскоре стало ясно, что «Дом» понемногу сносит к берегу. Кумик попробовал отвернуть с помощью руля, но безуспешно. Шквал нагнал массу воды и создал сильное течение, к которому сейчас присоединился прилив. Корабль несло так сильно, словно он плыл по горной реке. Если положение не изменится, судно будет выброшено на берег.

Кумик напряженно всматривался в волны по курсу, а его товарищи — в берег. Там тянулся отлогий песчаный пляж, за ним — гряды холмов, еще дальше — горы. Один раз в разрыве между холмами мелькнул небольшой караван, направлявшийся к северу, он состоял из навьюченных верблюдов, гуртов овец, всадников. Караванщики замахали руками, что-то закричали, жесты их очень напоминали просьбу взять их на борт. Это несколько удивило моряков, но не в их власти было повернуть «Дом» к берегу. Сейчас их обрадовал бы даже встречный, северный ветер, лишь бы он замедлил этот подневольный бег судна к берегу.

Караван скрылся за холмами, прошло еще около двух часов. Прилив уже ослабел, и тут все уловили отчетливое прикосновение днища к песчаному дну, когда корабль соскользнул с волны. Все тревожно переглянулись, кормчий с подручными изо всех сил налег на кормовое весло, опять рискуя его сломать. Однако «Дом», хотя и медленнее, течение продолжало сносить к побережью. Еще касание, толчок, другой, и нос корабля с силой врезался в песчаное дно. Только благодаря предупреждению финикийца все матросы крепко держались за борта или мачту, поэтому не растянулись на палубе. Тут же через правый борт прокатилась волна, к счастью, не очень высокая. Начало заливать водой трюм, Кумик приказал всем вычерпывать. И в это время начался отлив, волны нахлынули уже с левого борта, «Дом» стал заваливаться вправо. Как ни спешили товарищи вычерпать воду и облегчить судно, они опоздали, и скоро корабль косо стоял на мелководье, плотно засев в песке. Все попрыгали в воду, принялись веслами, как рычагами, сдвигать киль с места. Кормчий приказал прекратить это бесполезное молодечество: даже если максимально разгрузить судно, четырьмя десятками рук с этой работой не справиться. Можно надеяться только на сильный западный ветер, да еще на высоте прилива.

А пока требовалось подумать о пополнении провианта, а главное воды. Места здесь, по-видимому, малонаселенные, помочь могут проплывающие мимо лодки или корабли. Но когда они появятся, это еще вопрос. Здесь Паладиг случайно вспомнил о караванщиках — ведь у них можно купить или выменять припасы. Правда, Нафо сразу напомнил, что местные кочевники могут оказаться и разбойниками, а неподвижный корабль для них — лакомым кусочком. Кормчий приказал на всякий случай приготовиться к обороне, египетские луки делали «Дом» серьезной крепостью. Халдей, еще помнивший свои уроки местного наречия, предложил встретить караван и вступить в переговоры. Может быть, караванщики даже согласятся за плату помочь снять корабль с мели?

В сопровождении десятка хорошо вооруженных товарищей Нафо достиг берега и направился к холмам. С вершины одного из них по временам удавалось рассмотреть вдали движущиеся фигурки. Идти к ним навстречу или подождать здесь? Встретиться с ними вдали — значит договориться до того, как они узнают о бедственном положении «Дома». Зато разбойникам легче будет расправиться с путниками по частям. Ожидать их здесь — значит встретить противника сообща, во всеоружии, но удастся ли договориться?

Как и следовало ожидать, товарищи запротестовали против удаления от судна. Более часа прошло в напряженном ожидании, затем из-за ближайшего холма начали появляться отдельные всадники, донесся собачий лай. У караванщиков тоже поднялась тревога, вперед выехали два десятка всадников в полном вооружении. Нафо сложил руки рупором и прокричал слова приветствия, затем все путники медленно стали спускаться, не сводя глаз с кочевников. Наконец, молодой и лихой наездник подскакал на расстояние четверти стадии и прокричал несколько слов, одновременно и знакомых, и чужих. По интонациям все-таки определялись мирные намерения, а из последующих слов стало ясно, что караванщики просят моряков перевезти их через море, в Ахурамазу! По-видимому, сухопутные люди не поняли по виду корабля, в каком бедственном положении он находится, а приняли все за остановку по их былой просьбе.

Нафо не был бы самим собой, если бы мгновенно не сориентировался и не начал торговаться. Прежде всего он потребовал (!) от аборигенов, чтобы они помогли столкнуть судно с мели, ведь совместных усилий людей и лошадей должно было хватить. Затем начал переговоры о плате. Как и следовало ожидать, денег у кочевников не было (или они не хотели сознаваться в обратном), заплатить предполагалось натурой. Все столпились на берегу, подошедший финикиец начал расчеты грузоподъемности «Дома». Главную трудность представляли не люди, а животные. Как их разместить, удерживать на месте во время волнения, чем кормить и поить? После долгих споров было решено, что возьмут трех груженых верблюдов, двух лошадей, полтора десятка овец при пяти сопровождающих караванщиках. В качестве платы взяли воду, продукты (в том числе живых овец), а также требование сесть за весла, если обстоятельства того потребуют.

Дождавшись прилива, уже в темноте, приступили к операции по освобождению судна. Прежде всего перетащили на берег весь груз, на борту остался лишь Кумик. Труднее всего было заставить войти в воду животных. Верблюды просто упрямились, лошади открыто бунтовали, но опытные погонщики и наездники сумели уговорить строптивцев. Моряки веслами, а аборигены руками раскачивали корпус, а животные с хозяевами напряженно тянули. Нужно было спешить, пока ноги касались дна, и это вливало новые силы. И усердие превозмогло все трудности! «Дом» вновь закачался на волнах, и тут же приступили к обратной погрузке, а затем по сходням, удерживаемым руками, стали заводить на борт животных. Спешно на носу устроили коновязь, а в трюме — загон для овец, владельцы разместились при животных, и приливная волна понесла корабль на север, ко входу в Бирюзовое море. Солнце быстро скрылось, и моряки двинулись к родине, направив корабль прямо на путеводную звезду.

Ситан много рассказывал об этих местах, поэтому финикиец принял решение преодолеть пролив в два приема: сначала прямо по курсу до одного из двух больших островов, на севере пролива, затем — до Ахурамазы, лежащей на другом. По расчетам Кумика, плыть вдоль берега предстояло около суток, затем столько же времени — переплывать пролив. Вавилонянин оставил несколько рекомендаций к местным купцам, поэтому в городе неожиданностей не предвиделось, гораздо больше кормчего тревожили чужаки на борту. Хотя, впрочем, тем тоже могло быть не по себе, ведь они, оторванные от собственного племени, так же могли бояться «хозяев».

Переждав время отлива на якоре, утром вновь пустились в путь. Пользуясь тихой погодой, восстановили рангоут и подвязали парус. Течение было сильным, что подсказывало опытному кормчему близость пролива. И действительно, ближе к полудню берег стал скалистым и начал понемногу отклоняться к западу. Скалы то далеко вдавались в море, то расступались, образуя большие бухты, некоторые выступали из воды вдали от берега. Пришлось вновь взять против ветерка, мористее, что вызвало волнение у пассажиров — никак нельзя было объяснить сугубо сухопутным людям, что все делается для их же блага.

И вот наступил момент, который Кумик давно предчувствовал: вдали слева появились могучие буруны, означавшие прорыв течения в горловину Бирюзового моря. Берег исчез, моряки сели за весла, предварительно сотворив благодарственную молитву. Привычный юго-восточный ветер был сейчас больше помощником, чем препятствием, поэтому решено было поднять парус. На радостях все запели песни, мало заботясь, что слова и мелодии различны, — они достигли последнего рубежа, после которого путь был уже знаком их кормчему, значит, времена неопределенности остались позади. Да, толстоватым оказался «палец», протянутый их родиной к Африке, но и Кумик оказался прав, предложив именно этот путь. Теперь было ясно, каким был бы финал, начни азиаты свой путь сушей или на лодках, в сторону Лазурных вод!

Без колебаний кормчий направил «Дом» в открытое море, в первый раз по доброй воле. На этот раз никто из путешественников не боялся, настолько все привыкли доверять своему славному кормчему. Паладиг мысленно припомнил, что именно благодаря финикийцу азиаты смогли благополучно выбраться из Африки. Сравнить вклад Кумика в спасение всех можно разве что с действиями покойного Вальтиа, вырвавшего товарищей из египетской западни в горах. Встреча с финикийцем-кормчим в самый подходящий момент, на последней границе Африки с морем, вполне могла быть благословением богов.

Между тем быстро надвигалась темнота, и вновь единственным маяком в ночи стала Полярная звезда, теперь уже поднявшаяся над горизонтом почти на треть небосклона. На носу и корме «Дома» зажгли факелы, кормчий остался у весла в одиночестве, а его помощники перебрались на нос, якобы для наблюдения за морскими скалами, а в действительности — за пассажирами. Верблюды и овцы оставались равнодушными к новому способу передвижения, а кони долго не могли успокоиться, да и неподвижное стояние их тяготило. Таким образом, возле лошадей все время хлопотали погонщики, и наблюдать за ними всеми было нетрудно.

Рассвет сразу развеял тревоги — с верхушки мачты на северо-западе отчетливо виднелась полоска земли. А около полудня уже с палубы хорошо просматривался низменный зеленый беpeг, с разбросанными строениями и вспаханными полями. Самое интересное, что со стороны берега к кораблю устремились лодки того же типа, что и виденные раньше. Гребцы не испытывали страха перед незнакомым кораблем, они еще издали кричали что-то на незнакомом языке; зато пассажиры, по-видимому, прекрасно все понимали и вступили в переговоры. Очевидно, лодочники интересовались товарами, а караванщики — ценами. Обе стороны казались явно неудовлетворенными, а когда Гато на шумерском наречии объявил, что товаров на корабле нет, гребцы сразу отвернули.

Кормчий приказал товарищам немного подвязать парус и сесть за весла. «Дом» развернулся вправо и поплыл вдоль берега, постепенно приближаясь в поисках удобного места для временной высадки. Конечно, можно было плыть и дальше, но морякам хотелось приготовить горячий обед, а караванщикам — выгулять и размять лошадей. Вскоре на самом берегу был замечен невысокий холм с обрывистым склоном, а за ним — зеленая низина. Очевидно, прибой подмыл и обрушил край холма, и глубина здесь была достаточной для якорной стоянки. Бросили якорь, вплавь перетащили на берег канат, с его помощью стали буксировать плот с лошадьми, парой овец, дровами и посудой. Тут же развели костер, принялись жарить шашлык и варить суп из баранины, пока всадники некоторое время скакали по низине. Трапеза была общей для хозяев и гостей, однако есть всадники сели отдельно, в стороне — видимо, вера не позволяла. Сразу после обеда перебрались на корабль, Кумик и вахтенные пообедали и легли спать, Нафо стал к рулю, и «Дом» помчался по волнам к очередной цели — Ахурамазе.

Северную оконечность острова обогнули довольно скоро, и вновь впереди открылся морской простор. Лишь с вершины мачты виднелась далекая земля. Над кораблем кружили крикливые морские птицы, из воды перед носом корабля выскакивали дельфины. Гребцы, не ощущая усталости, подталкивали корабль к желанной цели, даже поправившиеся раненые трудились наравне с товарищами. Вперед, вперед! К вечеру скользившие по воде лодки и барки указали путь к порту, туда и повернул корабль проснувшийся финикиец. Несмотря на бессонную ночь, он не мог продолжать спать — так хотелось увидеть город детства. И он был вознагражден, так как еще до заката впереди появились дома. Особенно отчетливо на фоне неба выделялись купол и три шпиля храма, заметно удивившие Кумика; несмотря на предельное напряжение памяти, он не мог опознать величественную постройку. Очевидно, храм построили недавно. Другие достопримечательности были памятны, и из глаз финикийца выкатились две тяжелых слезы: перед ним стояли воспоминания отрочества, вид больного отца в одинокой комнате, уплывающие на восток спутники, скука проживания в чужом городе. Тогда очень хотелось быстрее вырваться и плыть домой, но теперь страстно желалось скорее достигнуть этого первого знакомого города.

Караванщиков с животными выгрузили на берег, в стороне от Ахурамазы, так как морякам не хотелось платить пошлины за ввозимые товары. Вхождение в порт было решено также отложить до утра. Можно было этого и не делать, а добраться до города пешком, закупить продовольствие и доставить на борт. Однако это означало оставить «Дом» с ослабленным экипажем под угрозой нападения грабителей на лодках. А в порту корабль будет в безопасности, придется только уплатить пошлину за стоянку. Когда стоял такой выбор, Кумик предпочел официальных грабителей, подвел «Дом» как можно ближе к Ахурамазе и остановился на рейде в двух десятках стадий от входа в порт. Отсюда были хорошо видны огни города, по воде хорошо доносились удары барабанов, зазывающих гостей в харчевни, музыка и пение — жители наслаждались вечерним отдыхом.

Требовалось обновить легенду. Еще во время ремонта Кумик закупил на рынке наборы восточных одежд для всех товарищей, и больше тем не требовалось изображать из себя рабов. Для таможенников был составлен рассказ, что корабль вместе с командой нанят в стране Инд купцом Ситаном (здесь это имя было хорошо знакомо), что «элита» корабля — купцы из Передней Азии, воспользовавшиеся оказией, что товары из Инда хозяин уже выгодно продал по пути, а корабль отправил в город Ур для закупки новых. Поскольку на судне груза, облагаемого пошлиной, не было, то таможенники сразу утратят интерес.

Так и случилось. Когда утром «Дом» на веслах достиг гавани, на него обратили мало внимания, так как кораблей на рейде было много. Заинтересовала лишь необычная форма корпуса, но для объяснений хватило ссылки, что корабль — из какой-то страны «за Индом». Пошлину взяли скромную, а небольшие подарки сразу помогли отвадить таможенников от дальнейших расспросов. После этого Кумик совершил два рейда в город, каждый раз с новой половиной товарищей, чтобы все смогли увидеть этот прекрасный порт. Ему, кстати, предстояло еще больше расцвести в Средневековье, в нем побывал даже Афанасий Никитин, по пути в Индию и обратно. Финикиец нашел много нового в центре, а окраины и рынки оказались такими же, как и четверть века назад. Возле нового храма Кумик нашел и новый дворец правителя, украшенный красивой голубой плиткой из Инда, замкнутый в бронзовую ограду и резные ворота. В глубине просматривались роскошный сад и небольшие фонтаны, а по бокам от входа стояли огромные каменные быки.

На окраинах же, где проживали ремесленники и другой бедный люд, вдоль кривых улочек тянулись глинобитные, украшенные причудливыми белыми и красными узорами или же сложенные из дикого камня глухие заборы с низкими калитками или узкими деревянными воротами. На рынке было шумно, ржали лошади, ревели ослы, старались перекричать друг друга ретивые восточные купцы и ремесленники, покупателей часто хватали за одежду и зазывали к прилавкам или в небольшие лавочки. Правда, товары были добротными, надувательство пока что не вошло в моду. Поэтому выбор товаров не отнял много времени, и уже к вечеру «Дом» был готов к отплытию. Кумик отчасти выполнил поручение Ситана и зашел к одному из богатых судовладельцев. Дела у того сейчас были в застое — все наличные корабли ушли на восток, пока дули северо-западные ветра, а поэтому он охотно принял и внимательно выслушал рассказ финикийца. Приходилось, конечно, быть сдержанным и часто ссылаться якобы на секретность дела, так как нужно еще согласовать вопрос с сыновьями Мурашу, а пока ограничиться общими вопросами и передачей письма от Ситана. Хозяин хорошо угостил тройку «купцов», предлагал остаться ночевать в его доме, но кормчий сослался на срочное поручение. Тогда судовладелец взялся их проводить и оказался полезным. Отплыть предполагалось с отливом, но встречный юго-восточный ветер теперь создал препятствие. И хозяин предложил нанять лодочников, чтобы те отбуксировали корабль из гавани. Моряки согласились и были удивлены быстротой исполнения. Несмотря на поздний час, по оклику купца тут же сбежались десятки людей, желающих заработать. Это позволило нанять лодочников по минимальной цене, и дело завертелось. Тут же к кораблю подплыли шесть довольно крупных лодок, проворно были заброшены и прикреплены канаты, азиаты сели на весла, лодочники дружно заработали — и «Дом» совместными усилиями людей и отливного течения двинулся к югу.

Прошло часов пять, лодки вместе с кораблем вошли в пролив между берегом и островом. Здесь ветер стал почти попутным, зато начавшийся прилив создал встречное течение, и помощь лодочников опять стала необходимой. А на рассвете произошла неожиданная коллизия: лодочники вдруг потребовали удвоить плату, поскольку приходится работать без отдыха. Расчет был безошибочным: заменить работников вдали от населенных мест было некем, а грести самим — тяжело. Пришлось согласиться на это требование. Лишь днем, когда прилив ослабел, а направление плавания изменилось к западу, стало возможным обойтись без этих вымогателей. Чувствовалось, что такой трюк проделывается постоянно, но сердиться на бедняков, озабоченных пропитанием семей, не приходилось. Целый день «Дом» плыл по неширокому проливу, лишь потом оказался в открытом море.

Дальнейшее плавание стало довольно однообразным: вдоль берегов под ветром и веслами днем, или только под ветром — ночами, или только на веслах — при штиле. Были и бурные дни и ночи, но особых страхов они не вызывали. «Дом» теперь находился во внутреннем море, и унести в океан никакая буря его не могла. Опасности еще, конечно, оставались, но пришла беда совсем с другой стороны.

Плавание по Бирюзовому морю продолжалось уже полмесяца, и нетерпение путников нарастало. Плыли практически без задержек, даже провиант закупали с встречных лодок. Необходимость пережидать бурю в какой-нибудь бухте рассматривалась как наказание богов. Полный штиль и необходимость целый день грести, наоборот, позволяли переключаться с тягостного ожидания на тяжелую работу. Доходило до того, что в такие минуты даже кормчий — Кумик или Нафо — закрепляли рулевое весло с помощью веревок, а сами садились за обычное весло рядом с товарищем. Если штиль приходился на ночное время, плыли при свете факела, закрепленного на носу.

Накануне события из небольшой реки запаслись на всякий случай водой, мутноватой, так что поначалу приходилось фильтровать ее через тряпки. А дальше пошла довольно пустынная и безводная местность, так что кормчему оставалось только хвалить себя за предусмотрительность. Был час прилива, и путь «Дому» преградила довольно высокая гора с острой вершиной, выступившая в море и окруженная бурунами. Чтобы не наскочить на подводные обломки горы, требовался непростой маневр, и Нафо разбудил главного кормчего. Кумик вскочил, словно и не спал, и тут же стал к рулю. Поворот достиг почти девяноста градусов. Когда корабль повернулся к берегу кормой, с вершины горы повалил густой черный дым, словно из жерла вулкана. Но, поскольку грохота и сотрясений не было, то автором мог быть только человек, однако зачем людям разводить такой сильный огонь в этой пустынной местности и в столь неподходящем месте? При других обстоятельствах Кумик и Нафо всерьез задумались бы над этим вопросом, но сейчас все их внимание привлекал маневр. У халдея только мелькнула мысль, что такой высокий столб дыма виден за сотни стадий. Когда же «Дом» оказался на безопасном расстоянии от берега, дым уже рассеивался ветром и никого на вершине видно не было. Скорее всего, это явление навсегда останется загадкой. Финикиец пожал плечами и тут же вновь улегся спать.

Наступил вечер, молодой месяц закатился сразу же после солнца. Кумик заступил на вахту, поставив двоих товарищей на носу рядом с факелом. Море, освещенное лишь слабым сиянием звезд, казалось почти черным, суша угадывалась лишь по неясному силуэту, заслонявшему ночные светила по правую руку. Обидно наткнуться на скалу, когда желанная цель уже так близка. Может быть, правильнее было в такую темную ночь стать на якорь, но дул легкий попутный ветер, и нетерпение товарищей, жаждавших конца плавания, заставило финикийца рискнуть. Кумик нервничал, периодически уступал весло напарнику и с носа корабля напряженно вглядывался, а главное, вслушивался, но ничего определить не мог. Время подходило к полуночи, когда зоркий глаз кормчего уловил на воде нечто более черное, чем сама ночь, причем это «нечто» не было единственным, а казалось разбросанными пятнами. И все же самое тщательное прислушивание плеска не обнаружило. Значит, это не скалы, а лодки. Но что могут делать рыбаки в такой тьме, если ночью предпочтительнее охотиться на рыбу с огнем? А сети выставлять без света и в полной тишине рыбакам совсем нелепо. Неужели они не видят факела на идущем прямо на них корабле и не понимают опасности? Вдруг сознание кормчего молнией пронзила мысль о черном дыме на вершине горы. А не был ли он сигналом, поданным издалека для сообщников?

— Поднимайте тревогу, но тихо, — шепнул финикиец товарищам, а сам первым делом разбудил Паладига. С момента выздоровления раненых все спали только на палубе, чтобы ни у кого не было привилегий.

Привычные к мгновенным пробуждениям, азиаты тут же выстроились вдоль бортов с оружием в руках. Кумик шепотом разъяснил свои подозрения и сразу приказал обматывать стрелы промасленной паклей — ее припасли еще египтяне. Через минуту все было готово, один лучник зажег паклю от факела и пустил стрелу высоко в небо. Такие предшественницы осветительных ракет применялись с незапамятных времен. Повиснув на несколько секунд над водой, горящая стрела осветила участок моря с двумя десятками небольших лодок, выстроившихся в виде подковы, разрывом к «Дому». И мгновенно все переменилось: спереди донеслись воинственные крики, шлепки весел по воде, и лодки сорвались с места. Следующие горящие стрелы позволили определить, что в каждой лодке сидит от трех до пяти человек, значит, численное превосходство врагов — минимум четверное. Кормчий передал командование боем Паладигу, а сам побежал к рулю. Ассириец мгновенно почувствовал себя в своей естественной роли и велел выпустить весь залп, горящими и обычными стрелами, в ближнюю лодку слева.

Два десятка стрел сразу уложили весь экипаж лодки, и гасить стрелы, вонзившиеся в ее борта, стало некому. Через минуту большой пылающий «факел» осветил поле боя, и лучшие стрелки стали пускать стрелы направо и налево. А в борта корабля застучали камни, выпущенные из пращей, и метательные дротики; некоторые их них свистели и над палубой. Зловещее кольцо из двух линий, выстроившихся вдоль бортов корабля, смыкалось. И здесь Кумик показал себя во всем блеске, приказав всем свободным от боя сесть на весла правого борта. Непостижимым образом он стал резко разворачивать корабль влево, и «Дом» двинулся на одну из вражеских линий, на прорыв, причем теперь морякам угрожала только половина врагов. А Паладиг тут же велел стрелять по ближним лодкам с обеих сторон. Кроме прямого урона от стрел, враги тут же потеряли две лодки: одну, с неполным экипажем, корабль таранил и пустил на дно, другая попала под удар весла и переломилась. А на моряков дождем сыпались камни: дротиков, по-видимому, у врагов больше не было.

Прорезав атакующую линию, «Дом» вырвался из кольца. А Кумик уже дал гребцам команду пересесть на левый борт и налечь на весла, а сам передвинул руль в противоположную сторону. Корабль быстро вернулся на прежний курс, так что теперь ему непосредственно угрожала только четверть всех лодок, с правого борта, остальные были далеко. Все лучники одновременно дали залп, затем бросились к веслам правого борта. Вода вокруг корабля буквально закипела от гребли. Факел погасили, чтобы уходить в темноте. Паладиг лихорадочно подсчитывал: три лодки противника уничтожены, еще на трех-четырех экипажи выведены из строя, корабль вырвался из окружения, фактор внезапности нападающими утрачен. Да и судя по примитивности оружия у врагов, это местная голытьба, а не воины. Погони не будет!

И действительно, плеск от лодочных весел удалялся. По-видимому, враги сочли добычу слишком опасной. Однако, несмотря на победу, морякам следует быстрее удалиться. Если это не разбойничья шайка, а просто рыбаки, тайно совмещающие рыбную ловлю с морским грабежом, они могут нажаловаться местным властям. Мол, неизвестные морские разбойники на корабле напали ночью на них, мирных тружеников. То же возможно, если грабители действуют при попустительстве властей, делясь с последними добычей. В общем, если удастся убраться подальше, то считай, что легко отделались! И тут же Паладиг подскочил, как ужаленный. Отделались! А нет ли потерь на корабле?

Не зажигая даже фитиля, ассириец начал поиски на палубе: шарил руками и прислушивался. Очень скоро до него донеслись стоны. К вожаку подполз раненный дротиком в спину, обливающийся кровью сириец. Оружие глубоко вонзилось в правую лопатку, но застряло в кости. Главная беда состояла в том, что рукоятка соскочила, и наконечник оставался в теле. Паладиг выдернул острие, кровь потекла сильнее, но боль уменьшилась. Ассириец передал раненого кому-то из товарищей, чтобы отвели в каюту и перевязали, а сам продолжил поиски. И вдруг похолодел: возле мачты распростерлось неподвижное тело. Убитый? Паладиг склонился ко рту пострадавшего и расслышал хриплое, какое-то булькающее дыхание. Теперь вожак сам стащил раненого вниз и здесь зажег, наконец, свечу. Это был хетт, оглушенный камнем из пращи; левая половина лица представляла собой сплошную рану, но глаз уцелел. Оставалось удивляться, что череп выдержал такой удар, Паладиг на войне видел результаты прямого попадания камня из пращи в незащищенную голову. Рану промыли, насколько возможно, от крови, перевязали, раненого уложили в постель. Только после этого ассириец поднялся на палубу и сделал перекличку; остальные товарищи отделались легкими повреждениями, борта «Дома» защитили моряков. Паладиг посоветовался с кормчим, тот одобрил решение уходить как можно дальше. Азиаты гребли всю ночь, лишь к утру почувствовали полное изнеможение. Рассвет озарил пустое море — враги исчезли. Кумик осмотрел оснастку корабля, парус оказался в нескольких местах порванным, в бортах кое-где торчали вонзившиеся дротики с железными наконечниками. При внимательном осмотре кормчий заметил на мачте, на высоте человеческого роста, вмятину от камня. Очевидно, хетт пострадал от рикошета, мачта приняла на себя часть удара, поэтому он и остался в живых.

Печально, но Азия грозила путешественникам гибелью ничуть не менее Африки.

 

Глава VII

ПЕРВЫЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ

После полудня берег начал меняться на глазах — пустынная местность превращалась в населенную. Сначала потянулись деревни, затем недалеко от моря обрисовался городок. Очевидно, нападавшие ночью были именно разбойничьей шайкой, действующей на «ничейном» море, и к властям с жалобой обращаться никто не будет. Состояние раненых было тяжелым, но тревоги за жизнь уже не было. У сирийца кашля с кровью не было, значит, легкое не задето. Хетт утром пришел в сознание, жаловался на головную боль и полную потерю памяти о ночных событиях, но стакан доброго вина немного помог. Успокоившись на этот счет, Кумик уже собирался предаться заслуженному сну, когда одно из зданий городка привлекло его внимание.

— Нафо! — окликнул кормчий товарища дрогнувшим голосом. — Что это, по-твоему?

— Где? Вот это? Храм.

— И все? А между прочим, храмы такой формы строят только в одной стране.

Нафо вгляделся: храм был невысоким, малопримечательным, только тупой пирамидальный купол с входом находился не на фасаде, а в торце здания. Смертельно побледнев, он с мольбой вгляделся в финикийца. Тот кивнул.

— Халдея!

Вопль Нафо был таким пронзительным, что остальные товарищи вскочили и еле успели подхватить кричащего, пока он не свалился за борт. Халдей рухнул на колени и забормотал молитву на родном языке, не сводя взгляда со здания. Затем обернулся к кормчему с мольбой сделать остановку и свезти его, Нафо, на берег для посещения храма. Хотя ветер и течение были попутными, ни у кого не возникло ни малейших возражений — все хорошо представляли себя на месте счастливца.

Все было проделано очень быстро. Нафо переоделся в лучшее платье, попросил у кормчего немного денег в счет своей доли, спустился на плот, который повлекли четыре пловца, в том числе Паладиг. На берегу товарищи, надев обычные плащи, пошли позади халдея, посмеиваясь над непривычной переменой: только что он был в экстазе, а теперь погрузился в глубокие раздумья, словно отрешившись от действительности. Редкие встречные на берегу с удивлением смотрели на незнакомые одежды, а Нафо тут же ненадолго оживлялся, жадно вслушиваясь в родную речь. В этот час в храме почти никого не было, что соответствовало желанию изгоя свободно поговорить со жрецом.

Попросив товарищей остаться снаружи (в Халдее иноверцам вход в храмы запрещался), Нафо опустился на колени и так пополз по ступеням, поминутно кланяясь и что-то шепча, затем скрылся в проеме. Что происходило внутри, товарищи узнали только через час и в общих чертах: их друг принес что-то вроде покаяния за то, что несколько лет не посещал святого храма, прошел обряд очищения, внес вклад на украшение храма. Несколько удивило Паладига, что в руке товарища была свинцовая табличка с клеймом и коротким клинописным текстом. Никто не подозревал, как пригодится очень скоро этот документ, подтверждающий полное прощение за длительное «отлынивание» от веры. И никто потом не мог разгадать чувство предвидения, озарившее их товарища. За этот час успели разыскать менялу и обменять золотой египетский талант на местные деньги, и Нафо расплатился со жрецом.

Некоторое время Нафо оставался погруженным в себя, затем словно очнулся и быстро зашагал к плоту; товарищи едва поспевали и удивленно переглядывались. На борту «Дома» халдей сразу переоделся в рабочее платье и встал к рулевому веслу. Команды, отдаваемые им, выдавали крайнее нетерпение, и все моряки постепенно заразились этим чувством. Местность была довольно однообразной, селения и поля сменялись пустошами, пастбищами с тучными стадами, одинокими домиками и хижинами, лишь в одном месте встретилось напоминание о войне — опаленные развалины в окружении довольно свежих могил.

Дневной кормчий так пожирал глазами видения родной земли, что часто «терял ветер» и заставлял судно рыскать среди невысоких волн. Но никто не высказывал недовольства, каждый на его месте был бы так же рассеян.

Вечером он с большой неохотой уступил руль главному кормчему, упросив не задерживаться ни по какому поводу. Лицо Нафо было бледным и отсутствующим, глаза блестели, он отказался от ужина и улегся спать в стороне от товарищей, словно уже чувствовал себя чужим. Может быть, он боялся уловить в словах друзей зависть? Это осталось невыясненным.

Наученный горьким опытом предыдущей ночи, Кумик не стал зажигать факел, а оставил на корме тлеющий фитиль и пучок сухих веток, увеличил число вахтенных до шести человек, а всем остальным велел ложиться спать с оружием. Для раненых были заготовлены в каюте кувшин воды, смешанной с вином, и чистая вода для примочек. Кормчий стоял у руля вдвоем с напарником, часто отлучался на нос «Дома» и внимательнейшим образом всматривался в темные воды впереди. Проходя в очередной раз на корму, Кумик уловил чей-то приглушенный стон, но не придал этому значения: бывшие рабы часто стонали и вскрикивали во сне: годы рабства не так-то просто отпускали страдания из подвалов памяти.

Через полчаса кормчий опять пошел на нос и теперь уловил стон настолько мучительный, что насторожился. Ничего не видя в темноте, он зажег хворостину и начал оглядывать палубу. И в отдалении от остальных товарищей он увидел скорчившуюся фигуру Нафо. При слабом свете было видно, что лицо халдея бледно, покрыто потом и искажено страданием. Тронув плечо, финикиец ощутил холодную липкую кожу.

— Что с тобой?

— Ничего…, не обращай внимания… — прозвучал прерывистый шепот.

Не требовалось больших познаний в медицине, чтобы понять, насколько серьезно болен товарищ. Кумик сейчас же распорядился перенести больного в каюту, откуда раненый сириец немедленно ушел сам. Здесь, при свете фонаря, кормчий смог хорошенько расспросить больного, причем все время приходилось гнать из дверей встревоженных товарищей — пугающая весть сразу подняла всех на ноги. Живот больного напоминал доску, прикосновение к нему сопровождалось стонами сквозь зубы. Ясно было главное: у Нафо грозная болезнь в животе — разлитие желчи, и без лекаря тут не обойтись. На берегу не было видно ни огонька, и все моряки бросились к веслам, стремясь быстрее привести «Дом» к городку или большому селению. Можно было подумать, что у них не было тяжелой работы предыдущей ночью, сегодняшним днем и вечером. Попутный ветер немного посвежел, словно тоже стараясь помочь общему делу.

Однако на берегу была либо тьма, либо отдельные огоньки, да и те на отдаленных возвышенностях — видимо, костры пастухов. К утру измученные люди сели отдохнуть и подкрепить силы едой. К этому моменту состояние больного изменилось к худшему: тело уже горело, лицо стало багровым, даже дышать ему стало тяжело. И здесь судьба словно смилостивилась — на берегу показалось довольно большое селение. Нечего было и думать перевозить больного на берег, даже толчки корабля от волн отдавались усилением болей в животе бедняги. Тут же спустили плот, и Кумик, знакомый с местным языком, лично отправился с тремя товарищами на берег. Несмотря на ранний час, собравшиеся доить коров женщины были уже на ногах, и от них удалось быстро узнать место жительства лекаря. Зато возникло неожиданное препятствие: лекарь, напоминавший чем-то деревенского колдуна, наотрез отказался отправляться на чужеземный корабль, даже за хорошую плату. Видимо, похищение жителей моряками были здесь не редкостью.

Кумик без колебаний предложил остаться на берегу в качестве заложника. Правда, товарищи сразу возразили — а кто будет объясняться с лекарем на корабле? Пришлось переиграть — заложниками останутся все трое. Лекарь согласился, но отказался плыть на плоту — его должны были перевезти на лодке местные рыбаки. Получив задаток и передав заложников в руки сельских стражников, он с Кумиком направился к берегу. На борт «Дома» лекаря и кормчего буквально втащили на руках. Однако возле больного пробыли недолго, так как лекарь ничем помочь не мог, лишь прочел какое-то заклинание, после чего больной впал в забытье. Лекарь даже отказался от второй части платы, лишь бы скорей уехать.

Сразу после возвращения отпущенных товарищей «Дом» сорвался с места. Возникло настоящее соревнование для халдея между приближением смерти и прибытием в родной дом. Всем вдали чудилось устье большой реки, тем более что вода в море приобретала все более явственно желтовато-коричневый оттенок — явный признак заноса ила из устья. Вечером Нафо очнулся, лицо его заострилось и приобрело землистый цвет, сознание было то ясным, то спутанным. Паладиг сел рядом на какой-то ящик и ловил каждое слово старого друга, удерживал его в моменты возбуждения. В минуты просветления халдей шептал три женских имени и одно мужское (это он обращался к жене, дочерям и сыну), название родной деревни и слова: «Вперед, домой». И еще попросил вынести его на палубу, где морской воздух и заходящее солнце, где еще видны берега его родины. Поскольку терять было уже нечего, последнюю волю умирающего исполнили со всеми предосторожностями. На палубе Нафо не мог даже шептать, только несколько слез скатилось из глаз в тот момент, когда солнце село в море на западе, перед воротами в его дом. Паладиг сидел рядом, подавленный горем.

Многие товарищи также не могли сдержать слез. Пройти столько испытаний на чужбине, вырваться из самых безнадежных ситуаций, уцелеть прошлой ночью в последней битве на море — и умирать от какой-то болезни перед самым свиданием с родными и близкими! И почему эти болезни не тронули Нафо при голодовках, страданиях от жажды в пустыне, при изматывающих тело переходах, в страшных бурях и битвах — и настигли здесь, в тихом заливе? Силы иссякли?

Умершего завернули в кусок паруса и унесли в трюм, в прохладное место. Поскольку уже завтра тело будет доставлено на родину, нет смысла хоронить его по морским обычаям, в пучине. И опять все прочитали искупительные молитвы, а затем без сил улеглись спать. Утром все старались не смотреть друг на друга, словно были виноваты в смерти друга. Паладиг отошел от товарищей, стоял на носу корабля, всматривался вдаль и не отвечал на вопросы. У первого же селения Кумик сделал остановку, купил целый мешок соли, которой засыпали тело внутри паруса.

Между тем не только суша, но и море вокруг становилось все более оживленным. Повсюду сновали лодки разных размеров, плыли парусные баркасы с грузами, большие связки бревен с плотогонами. Часто люди подплывали к «Дому» и пытались завязать деловые разговоры, а то и просто удовлетворить любопытство. Однако и кормчий, и гребцы отмахивались. Лишь когда впереди отчетливо обозначились песчаные отмели — речные наносы, Кумик сам начал расспрашивать лодочников о фарватере, а когда стало видно окруженное густой зеленью устье огромной реки — о местонахождении рыбацкой деревни. Заводить «Дом» в реку было, в принципе, возможно, но Кумик воспротивился: это ведь устье Тигра, а не Евфрата. Вместо этого оставили судно на рейде, в стороне от оживленной магистрали, а тело в саване доставили к берегу на плоту.

На берег высадились Паладиг и Гато, они никому не уступили права отдать товарищу последний долг. Кумик остался на корабле, ему ввязываться в «сухопутные» дела не следовало. На ассирийце была богатая одежда, на шумере — простая; уже была разработана новая легенда, вполне пригодная для деревенских жителей. Паладиг должен был изображать владельца судна, у которого покойный служил матросом и умер от тропической лихорадки месяц назад (сказать жене, что умер накануне, было бы слишком жестоко). А он, честный человек, пришел отдать родственникам причитающееся жалование. Поскольку деревня находилась в пределах видимости, Паладиг не стал перегибать палку и нанимать для важности повозку. Двое азиатов остались на берегу охранять плот с телом покойного.

До деревни добрались скоро, по хорошей дороге, так же быстро Гато выяснил на шумерском языке, где дом Лашиты, жены Нафо. Здесь, в рыбацкой деревне, дома были устроены иначе, чем в селении скотоводов: заборы невысокие, дворы просматриваются с улиц, дома обращены окнами в любую сторону. И жилище Нафо знало когда-то лучшие времена. Теперь забор местами покосился, части досок не хватало, сад был ухожен, но ветки деревьев давно не обрезались. И дом, довольно просторный, заметно постарел: краска сильно осыпалась, деревянная резьба кое-где выпала, тес крыши лежал волнами. Люди, указавшие Паладигу нужный дом, остановились неподалеку и с любопытством ожидали развития событий; несколько женщин, присоединившиеся к ним, разговаривали так громко, что привлекли внимание хозяйки. К калитке приблизилась женщина в скромной опрятной домотканой одежде и вязаной шапочке; гости сразу заметили, что признаков траура в наряде нет. Ассириец с болью в сердце подумал, что теперь ей придется надеть вдовий наряд. Хозяйка приблизилась с недоуменным выражением лица. Трудно было определить ее возраст; восточные женщины вообще старятся лицом довольно быстро, а тревога за мужа и наступившая нужда не способствовали сохранению молодости.

Заговорил с женщиной Гато, он представил богато одетого спутника как владельца корабля, затем сразу разрубил узел, высказав подготовленную версию. Лашита выслушала рассказ довольно спокойно, не стала голосить, только побледнела и навалилась грудью на калитку. Пробормотав что-то вроде: «Я этого давно ожидала», она впустила гостей и пошла к дверям, но по дороге покачнулась и была подхвачена двумя парами рук. Уже приблизившиеся к забору односельчане всполошились, послышались тревожные выклики. Гато махнул им рукой, сказал: «Приходите завтра», и все трое вошли в дверь. Внутри дома также царила бедность, но чистая и опрятная. Сразу за сенями оказалась довольно просторная комната для приема гостей, со скамейками вдоль стен, но без столов — видно было, что гости здесь давно не собирались. На беленых стенах оставались светлые прямоугольники от висевших когда-то ковров. В комнату из боковой двери вошел высокий худой отрок лет четырнадцати, с красивым тонким лицом и серыми внимательными глазами — сын Нафо, совершенно на отца непохожий. Хозяйку поспешно посадили на скамью, мальчика послали за водой. Очень быстро женщина пришла в себя, обняла сына и прошептала:

— Теперь ты сирота.

Мать тихо заплакала, мальчик обратил к пришельцам непонимающий, даже враждебный взгляд. Гато поспешно произнес:

— Хозяйка, успокойся, у нас мало времени. Нужно поговорить о важных делах.

Это сразу подействовало, и слезы исчезли; а может быть, халдейским женщинам не полагалось плакать при посторонних. Гато вкратце объяснил, что его хозяин принес жалование и вещи покойного. Паладиг молча положил на скамью узел с имуществом (подарки, что Нафо купил во время ремонта «Дома», и бронзовый египетский меч).

Затем, оглянувшись на окна, положил вдове в руку две больших золотых монеты и сделал знак тут же их спрятать. Местные деньги, как помним, Гато приобрел в первом же городке, пока товарищ находился в храме.

Гато объяснил изумленной щедростью гостя женщине, что покойник был не простым матросом, а кормчим, часто спасавшим корабль во время бурь, и напомнил, что деньги и подарки нужно немедленно спрятать, пока о них не проведали сборщики налогов. Уж они-то найдут «законное» основание, чтобы отобрать и золото, и красивую одежду. И едва Лашита успела отлучиться и вернуться, как в комнату вошел приземистый толстяк с выражением важности на лице.

При виде богато одетого Паладига он немного смешался, представился как староста деревни и попросил объяснить цель визита; мол, ему надо знать обо всех чужеземцах, появляющихся здесь, для доклада начальству. Гато тут же повторил свой рассказ, а Паладиг выложил на стол два десятка мелких серебряных монет — «жалование» покойного за два месяца службы. Оба гостя успели отметить жадный блеск глаз старосты — уж он наложит лапу минимум на половину денег. Тут, словно спохватившись, Гато добавил, что они привезли сохраненное тело покойного для предания земле на родине, согласно последней воле. Староста, сразу почувствовав себя должностным лицом, запротестовал:

— Я этого не дозволяю! Нельзя хоронить покойника, не прошедшего очищения в храме после долгого отсутствия, это принесет бедствия всей местности.

Очевидно, он рассчитывал на весомую взятку, однако Паладиг с надменным видом помахал у него перед носом свинцовой табличкой из храма. Староста был страшно разгневан, потребовал показать запись местному жрецу, на что ассириец спокойно согласился, в душе дивясь невероятной предусмотрительности покойника.

Гато предложил тут же отправиться за телом, но у вдовы не было ни лошади, ни телеги. Однако Паладиг тут же посоветовал Лашите через переводчика:

— Не скупись, все расходы по погребению беру на себя.

Это вызвало новый приступ зависти у старосты, но надменность пришельца сбивала с толку. Тем временем хозяйский сын, Мени, побежал к соседу нанять лошадь с телегой. Весть о смерти Нафо мигом облетела селение, и люди толпами сбегались к его дому. Однако пришельцы отказались вступать в разговоры, пока не закончат дела. На повозку сели вдова, уже сменившая шапочку на темный платок, староста, жаждавший поживы, и Паладиг, вынужденный поддерживать свой имидж. Гато и односельчане поспешно двинулись следом, Мени же побежал за жрецом.

Уже приближался вечер, когда упряжка достигла места причала плота. Товарищи успели очистить лицо покойного от соли, и этот исхудалый лик был устремлен в родное небо. Только вдова сумела угадать в нем то, когда-то полнокровное, круглое лицо. Огромная сила потребовалась ей, чтобы не разрыдаться прямо сейчас, при всех. Староста взглянул в лицо покойника и со значением спросил Лашиту, узнает ли она мужа. Получив вместо ответа кивок, он еще сильнее нахмурился. Тут подоспел и жрец, молодой и худой, с тощей бородкой. По-видимому, он еще не был испорченным, поэтому сразу подтвердил подлинность записи об очищении души и сделал вид, что не заметил расхождения дат. После этого староста совсем помрачнел и больше не произносил ни слова.

Тело переложили на телегу и повезли в сторону деревенского храма, впрочем, только по названию. Это было обычное приземистое здание, лишь тремя грубо изготовленными деревянными фигурами богов над входом выдававшее свое назначение. Так как уже стемнело, жрец выполнил службу прямо у входа, даже не снимая покойника с телеги. Паладиг расплатился со всеми, нанял могильщиков и поспешил вместе с Гато на корабль. Почти никто не заметил их исчезновения.

Рано утром все путники были уже на берегу, на корабле остались лишь Паладиг и выздоравливающие друзья. Роль старшины сейчас исполнял Кумик, тоже неплохо ее игравший. Так как жители были людьми занятыми и не могли надолго отвлекаться от дел, хоронить покойника решили на рассвете. Кроме жены и сына, пришла еще старшая замужняя дочь, лицом и статью очень напоминавшая отца (она жила в соседней деревне). Вторая дочь тоже вышла замуж, но жила далеко. Кумик познакомился с родственниками, узнал, что староста уже приходил вымогать деньги, боялся, что вдова все отдаст за накопившиеся долги. За ночь он придумал еще несколько способов вытянуть деньги из пришельцев, вплоть до обвинения в убийстве халдея и требования выплатить цену крови, но вид полутора десятков мрачных вооруженных чужеземцев сразу заставил его поджать хвост.

Покойного уже обернули материей, пропитанной маслами, и положили на твердую широкую доску — заменитель носилок. Товарищи хотели сами отнести тело на кладбище, но им этого не позволили (иноверцы!), и за доску взялись могильщики. На кладбище не было памятников, только каменные кубы или столбы, причем даже не на каждом были высечены надписи. Могила была уже готова, отпевание и погребение прошли быстро. Путешественники отметили, что во время молитвы все халдеи стояли, закрыв лица ладонями, и молча шевелили губами в определенные моменты. Затем Кумик расплатился со всеми, причем умело торговался — не из скупости, а во избежание подозрений по поводу щедрости к какому-то матросу. Все зрители сразу разошлись на работы, остались только товарищи. У халдеев не принято было устраивать дома поминки, поэтому все моряки, кроме Гато и Кумика, отправились в лавочку, где продавались горячий хлеб, шашлыки и пиво. Что касается финикийца и шумера, то они пошли проводить вдову с сыном, шепнув заранее, что предстоит серьезный разговор.

Лашита пригласила гостей на кухню, накрыла на стол скромный завтрак с медовым напитком. Поели молча, затем хозяйка хотела отослать сына, но Кумик объявил присутствие Мени обязательным.

— Все, что я расскажу, лучше держать в секрете.

И финикиец кратко рассказал историю покойного, многое переиначив. По его словам, Нафо в Вавилоне выгодно торговал, но потом его обокрали, и ему пришлось браться за любую работу, лишь бы выжить. Он не мог вернуться домой с пустыми руками, поэтому ушел на запад, к Великому Зеленому морю, и стал моряком. Со временем он сделался помощником кормчего, заработал немного денег и вложил их вместе с товарищами в покупку корабля. Он планировал заняться морской торговлей, но плавание оказалось неудачным. Поэтому он, Кумик, намерен продать корабль в ближайшем порту — Уре, а долю покойного передать семье.

За время рассказа вдова несколько раз смахивала слезу, а сын не сводил напряженного взгляда с рассказчика. Географии хозяева не знали и не высказали недоумения, как мог корабль проплыть морским путем из Великого Зеленого моря к устью Тигра. Но другие сельчане могли быть более грамотными, этим и объяснялось отчасти пожелание сохранить историю в секрете. Лашита спросила только, каким образом она сможет получить деньги, ведь ей нельзя оставлять дом и хозяйство. А морем плыть до устья Евфрата не менее суток, да еще подниматься по реке до Ура столько же. И тут Кумик предложил взять Мени с собой на корабль, а из Ура отправить обратно с какой-нибудь оказией.

Лашита только замахала руками в знак протеста, а мальчик даже запрыгал от восторга. Ему доводилось плавать на лодке, а на корабле — никогда, то-то ему позавидуют товарищи! Да он и не видел еще ничего, кроме пары окрестных деревень, а вот теперь побывает в большом городе! Мать обхватила сына руками и твердила:

— Не отпущу! Да его ограбят, убьют, похитят, или вы сманите его с собой в далекие края! Он заблудится, а после смерти мужа сын — моя единственная опора, нет-нет-нет! У нас из деревни кое-кого уже увезли обманным путем и продали в рабство на невольничьем рынке.

Кормчий резонно возразил:

— Если бы нас интересовали деньги, то нам выгоднее было сбросить тело покойника в море и ничего не платить семье. Ведь ты получила гораздо больше, чем платят за раба-подростка. А путь от Ура сюда по суше займет всего два дня, ведь туда ведет торговая дорога. И уж мы позаботимся, чтобы сына покойного товарища никто и не подумал грабить. А денег, которые он получит, хватит, чтобы залатать все дыры в расходах, выплатить долги, отремонтировать дом, обучить мальчика хорошему ремеслу.

К этим убеждениям горячо присоединился сын, который уже не мыслил жить без этого путешествия. Наконец, мать сдалась.

Через пару часов они трое (вернее, четверо, так как мальчик, по настоянию Кумика, прихватил с собой дворовую собаку) находились уже на борту корабля, был поднят якорь, и «Дом» понес свой экипаж в его последнее плавание. На этот раз ветер был бесполезен, поэтому парус свернули, и все сели на весла. Мени сначала не отходил от кормчего, пожирая глазами его работу и выслушивая пояснения, затем начал обходить судно и осматривать все уголки, любоваться видом низменного зеленого (болотистого) берега и моря с множеством лодок и баркасов. «Дом» оставался самым крупным из судов, и мальчик наливался гордостью. Он и сам. под добродушный смех гребцов, попробовал подменить одного из них, старательно пытаясь подражать отцу. Кстати, он прихватил отцовский меч, вполне подходивший по росту.

С самого начала кормчий порекомендовал товарищам не напрягаться и экономить силы, так как цели они все равно достигнут не раньше ночи, и провести ее опять придется на борту. Берега медленно проплывали мимо, и азиаты пытались любоваться ими напоследок. Ведь почти все бывшие рабы — люди сухопутные, и вряд ли им доведется еще когда-нибудь увидеть море. Вода оставалась с мутноватым оттенком — две великих реки старательно несли ил, столь же плодородный, как и в Черной земле от разливов Нила.

Перед закатом вдали показалось устье второй большой реки, имевшей существенное отличие от первой, и не природное, а рукотворное: по обе стороны высились тонкие маяки, предназначенные указывать морякам прямой путь. Построены они были в незапамятные времена, когда междуречье было завоевано правителями Элама. Когда-то огни на них зажигали каждую ночь, теперь — только в разгар морской торговли, или во время бури. Кумик благоразумно отложил вход в реку до утра, а сейчас опустился на колени, прямо на палубе возле мачты, и произнес благодарственную молитву богу моря, закончив ее словами на языке Та-Кемта, чтобы не понял мальчик:

— Я выполнил свою клятву, и ты не заставил меня умереть, чтобы отказаться от нее! — и, обернувшись к Паладигу, добавил: — Спасибо, что ты не пустил меня в бой с египтянами.

Утром приступили к выполнению сложной операции — входу в русло. Попутный ветер помогал, а слабое течение на равнине мало мешало работе гребцов, и на протяжении примерно пятидесяти стадий весла справлялись с работой. Но затем островки разделили русло на плесы, и пришлось заняться необычным делом — стать бурлаками. Здесь уж Мени по праву занял место рядом со взрослыми, и все зашагали по глинистому правому берегу, на руле остался выздоравливающий раненый. Травмированный же хетт лежал на корме, изредка взглядывая на окрестности. Хотя работа была очень тяжелой и невеселой, но эта работа была для себя, а не для рабовладельцев. Правда, попытка запеть быстро угасла и сменилась ритмичными вскриками (через две тысячи лет они звучали как «Эй, ухнем!» во время такого же, ничем не модернизированного труда). А когда достигли окраины деревушки, сбежались два десятка мужчин, предложивших свою помощь. Паладиг отобрал половину людей, согласившихся на минимальную плату. И вплоть до момента, когда открылся вид на городскую стену на возвышенном берегу, пристани на реке и множество судов разного размера в воде и на пляжах, люди шли без отдыха. Отпустив бурлаков и поставив судно на якорь, стали совещаться.

Морское путешествие благополучно окончено. Теперь предстоит путь вверх по реке до Вавилона, четыре или пять тысяч стадий. Морской корабль для этого не годится, придется покупать или нанимать лодки, наличных денег, полученных в обмен на египетское золото и серебро, на это хватит (о драгоценностях по-прежнему знали только двое). А «Дом» нужно продать, для дальнего пути среди людей требуются немалые деньги, ведь Вавилон — еще не конец дороги. Следовало решить: продать ли корабль быстрее, первому же покупателю, или не торопиться, подождать настоящей цены. Ответить непросто: и по дому стосковались, и возвращаться нищими неохота, насмотрелись на старосту в деревне Нафо. Наконец, решили: попробовать и то и другое.

Оставив на корабле (называть его «Домом» больше не приходилось) надежную охрану, отправились на поиски. Решено было остановиться вне городской стены, для этого были основания. Нашли большой постоялый двор, в настоящий момент полупустой, и потребовали у хозяина одно просторное помещение. Разместились тесно, но это было лучше, чем отдельные клетушки в шене, египетском лагере для рабов. Кумику пришлось снять для себя отдельную комнату — положение обязывало. Гато взял на себя хозяйственные вопросы, а нарядный Кумик в сопровождении Паладига, просто одетого и вооруженного до зубов «телохранителя», отправился в город. В дневное время стража у ворот впускала пешеходов без поклажи свободно, друзья прошли через крепостную арку длиной в девять локтей и сразу оказались окруженными городской суетой. К ним, точнее к богато одетому финикийцу, подбегали разносчики, проводники, сводники, накрашенные девицы. Не удостоив вниманием никого из них, Кумик направился в деловую часть города. Благодаря опыту и тонкому чутью он довольно быстро нашел богатую торговую контору и надменным тоном велел провести себя к хозяевам. Вспомнив рекомендации Ситана, финикиец, прежде всего, сослался на это имя, и охранник чуть не бегом отправился доложить. В этот час в конторе находился один из компаньонов, сухощавый старичок с проницательными глазами и густой рыжей с проседью бородой, довольно скромно одетый. Комната его была большой, но тесной из-за множества шкафов, ларей и столов. О богатстве говорили лишь красочно расписанный потолок и множество иноземных редкостей (ваз, статуэток) на полочках и шкафах. Гостей он встретил почтительно, но с достоинством. В этом кабинете искушенный купец-финикиец почувствовал себя рыбой в воде.

Разговор оказался долгим, хозяин проявил большой интерес к путешествию. Кумик, разумеется, самого главного не сообщил, много присочинил, но об общении с Ситаном старался говорить только правду. Единственно, в чем пришлось солгать, это в происхождении корабля. В Уре, безусловно, разгадают его египетское происхождение, поэтому пришлось сочинить версию, что корабль был изготовлен в Ахурамазе по проекту заезжего мастера-египтянина, на пробу, несколько лет назад. Судно выдержало все испытания, но хозяин его попал в трудное финансовое положение (финикиец назвал настоящее имя судовладельца), и Ситан помог Кумику купить корабль за полцены. Теперь он, Кумик, намерен перепродать судно, так как спешит по важному делу в Ниппур (при этом глаза хозяина блеснули, он явственно уловил запах жареного).

— Но «спешу» — не значит, что намерен терпеть убыток при продаже; все равно в это дело посвящен только Ситан, а конкуренты ничего не знают, поэтому неделю можно свободно подождать. Не знает ли почтенный хозяин солидного покупателя?

Хозяин пустился в пространные объяснения, время от времени пытаясь выяснить какие-нибудь подробности «важного дела», но он столкнулся с достойным противником. Максимум, чего он добился — устного обещания, что в благодарность за помощь с продажей судна получит определенные льготы с до-стулом в компаньоны. Про себя финикиец подумал, не многим ли он уже наобещал того же самого? Но хозяин сразу взял деловой тон и предложил устроить аукцион — здесь так поступают часто. А пока представить корабль к осмотру, для чего его следует подогнать ближе к причалам. Для оповещения же об аукционе нанять глашатая. На том и договорились.

Следовало быстрее вернуться к товарищам и приступить к делу, но Кумику очень хотелось посмотреть город, в котором он также успел побывать много лет назад. Главные улицы здесь проходили радиально, собираясь возле центральной крепости на невысоком холме. В городе были и деревья, хотя в небольшом количестве, лишь на нешироких площадях и в парках богатых домов. На первых этажах размещались лавки и конторы, на вторых были небольшие балконы, украшенные статуями и цветами. Издалека был виден дворец местного правителя: из белого камня, с синей окантовкой под крышей, с четырьмя ажурными башнями по углам. Когда-то здесь жил местный царь, но после объединения страны — только наместник, не располагавший средствами для дальнейшего совершенствования дворца. Но достаточно было свернуть в переулок, как открывалась другая картина: проходы настолько узкие, что годятся только для пешехода или лошади, пыльные, перекрытые лужами, с глухими заборами. Рынок находился на северной окраине, возле ворот, здесь друзья увидели такое богатство товаров, что разбегались глаза. В отличие от рынков городков и селений, где царил в основном товарообмен, здесь все покупалось за деньги, поэтому уже у входа теснились меняльные и закладные лавки. А шум стоял такой же, как и в маленьких городах.

Купив кое-каких деликатесов и решив обязательно привести сюда всех товарищей, Кумик нашел и нанял глашатая с медной трубой, поручив ему завтра же, с рассветом, приступать к делу. Затем зашел к меняле и лишь потом, с небольшими деньгами, направился к постоялому двору. Товарищи уже ожидали их двоих с беспокойством. Гато тем временем походил среди лодочников и расспросил на предмет возможности поездки на север, к Уруку. При самом произнесении этого названия у шумера начинал дрожать голос. А на постоялом дворе Гато вновь начал рассказ, знакомый многим товарищам.

Он был единственным сыном кузнеца и сам готовился к этому занятию, хотя попутно осваивал и другие ремесла. Он женился на дочери их старого друга, красивой и доброй девушке.

Были все условия для благополучной жизни, но молодому мужчине было душно в их кузнечном ряду, на однообразной работе, в домашних делах. Даже создание художественных изделий из железа развлекало лишь на время. Душу волновали неясные стремления, хотя вслух он ничего не высказывал. Поэтому, когда был объявлен воинский набор для войны с египтянами в Передней Азии, Гато с лучшим другом, сыном брадобрея Рифатом, записался в ополчение и ушел на северо-запад, в расчете на приключения, славу и богатую добычу. Но им не повезло: в Сирии небольшой вавилонский отряд сбился с пути и был атакован в чистом поле египетской конницей. Рифат был ранен в самом начале боя, а на Гато набросили аркан и утащили в рабство. Это было более четырех лет назад, когда большая вавилонская армия одержала победу над египтянами, но пленнику это не помогло. И пожилые родители с невесткой остались без единственной опоры.

Когда вожаки вернулись, был устроен совет. Говорили на языке Та-Кемта, опасаясь подслушивания. На следующее утро планировалось подготовить все для незаметного и быстрого исчезновения из города, как только будут закончены дела с расчетами.

Весь следующий день был посвящен намеченным хлопотам, которые Гато опять взял на себя, а Кумик с «телохранителем» и Мени пошли в город, чтобы проследить за работой глашатая и наметить покупателей. Пока финикиец остался ожидать возле шумера-глашатая с басистой трубой и раскатистым голосом, а половина товарищей и ассириец с мальчиком пошли осматривать город — возможно, в последний раз. Впрочем, особенно долго Кумику ждать не пришлось — некоторые покупатели были негласно оповещены вчера хозяином торговой конторы. Мысленно кормчий хвалил себя за предусмотрительность, подсказавшую ему сослаться на Ситана. Иначе покупатели легко могли сговориться друг с другом не давать высокой цены, ведь чужеземцам податься было некуда и ждать долго тоже было затруднительно. Теперь же никому не хотелось ссориться с агентом «сыновей Мурашу», могущественной купеческой гильдии. Несколько солидных покупателей сговорились встретиться с судовладельцем сегодня вечером на борту корабля, а назавтра устроить аукцион.

Вечером на корабле дежурила другая смена товарищей, а Кумик, уже переодетый в походный плащ (не обычный, поношенный, а купленный в Ахурамазе), демонстрировал гостям товар. Естественно, потенциальные покупатели строили недовольные гримасы, произносили критические оценки, но финикиец знал другое: корабль построен сравнительно недавно и очень старательно, а во время ремонта кое в чем был подновлен. Поэтому на все замечания он отвечал грамотно и даже насмешливо, чем сбивал поднатчиков с толку. Когда один из них с важным лицом, как бы невзначай, назвал приятелю смехотворную цену, Кумик тоже, как бы между прочим, заявил:

— А я уже приготовил погребальную урну для пепла сожженного корабля как подарок «сыновьям Мурашу». Это лучше, чем отдать за бесценок. — После этого никто хитрить не пытался.

За день все азиаты, по очереди, побывали на рынке для покупки подарков родным.

Аукцион был назначен на полуденный час, завтра. Возле корабля выстроилась вся команда, в походных плащах и грубых сандалиях на толстой подошве, с оружием в руках. Она представляла внушительную на вид охрану корабля от праздных зрителей и возможных воров. Кумик был опять нарядно одет и исполнен важности. Перед строем было сооружено нечто вроде помоста с парусиновым навесом, на который взобрались торговый агент и сборщик податей. К счастью для путешественников, в те времена не принято было требовать от продавца документов на право владения кораблем. Была названа обговоренная заранее с товарищами стартовая цена, в пять раз выше, чем прозвучавшая от вчерашнего «шутника». Это сразу вызвало глухой ропот, и несколько покупателей недовольно отошли. Остались только трое самых богатых купцов.

Торг происходил медленно, на востоке вообще не принято было совершать сделки быстро. Уже рядом кружились разносчики прохладительных напитков и закусок, несколько раз менялись зрители, сборщик откровенно зевал, а покупатели все набавляли «по копейке». Впрочем, Кумик давно вычислил настоящего покупателя, остальные упорствовали просто из принципа. Навес уже не защищал от косых лучей солнца, когда двое «лишних» отмахнулись. Для расчета уединились в каюте, где составили расписки по всей форме, сборщик податей тщательно пересчитал казенные отчисления и еще тщательней — выданного ему «барашка в бумажке». Все трое выпили по большому бокалу привезенного из Ахурамазы вина, и Кумик, в окружении грозной стражи, понес полученные деньги на постоялый двор. Там он рассчитался с хозяином и велел приготовить обильный ужин в большой зале. Хозяин, уже слышавший об аукционе, тут же принялся хлопотать, раздавать команды, рассылать подручных в кладовые, соседние лавочки, дровяные склады. За этой суматохой никто из работников не заметил, как из задней калитки двора вышли два десятка бедно одетых людей с котомками и по тропинке сбежали к берегу реки, где их ожидали четыре лодки и подросток, одетый в пастушеское платье, с мохнатой собакой. Ну, что же, если местные грабители устроят ночной налет на постоялый двор, они утешатся нетронутым богатым даровым ужином. Поистине, африканские хищные звери не представляли для путников такой опасности, как двуногие азиатские разбойники. Лодочники с веслами уже разместились на носу и корме, а путники плотно окружили мальчика, как бы для прощания. Затем все расселись по скамьям, с веслами в руках, а подросток и собака приготовились бежать к восточной окраине города, откуда утром направлялся на север небольшой отряд крестьян, распродавших в городе урожай. В узелке мальчика лежали серые лепешки, овечий сыр, зеленый лук и фляга с водой — на это вряд ли покусились бы дорожные грабители. И никто не подозревал, что шкура на собаке — двойная, и между слоями лежит несколько крупных золотых монет.

— А теперь послушай внимательно, ведь ты уже мужчина. Тебе нужно знать правду об отце, но лишь тебе одному. Не рассказывай даже матери.

И Паладиг рассказал историю исхода из рабства от начала до конца, описав умершего халдея как настоящего героя.

— А на мече, который отныне должно носить только тебе, сыну, — кровь многих врагов, мешавших нам прорваться к дому. Твой отец оказался подлинным воином, хотя всегда хотел быть мирным тружеником. Гордись им!

На прощанье Мени получил совет для матери быстрее продать дом и хозяйство и переехать к младшей дочери, подальше от родных мест, а там начинать новую жизнь. Ведь стоит их старосте что-то заподозрить, и он оберет сирот до нитки.

* * *

Позади были три дня плавания вверх по реке. Гато рассчитывал преодолеть путь до родного города за двое суток, но их задержал вчерашний сильный дождь, а плыть на ночь глядя никто не решился, вопреки горячим просьбам шумера. Паладиг с трудом уверил его, что на ночь ворота города будут заперты и еще печальнее ночевать под стенами. Поэтому на ночлег устроились в большом селении. Дождливая погода и усталость навеяли сон, только Гато не смог ни на минуту сомкнуть глаз. Он до поздней ночи беседовал с хозяином харчевни, выясняя новости последних лет. Тот знал о многих событиях в Уруке, о назначении нового наместника, затеявшего обширное строительство дорог и каналов, о прошлогодних волнениях в связи с новым налогом, но о рядовых жителях города ничего рассказать не мог. И поднял товарищей шумер ни свет ни заря, опасаясь возобновления непогоды. Первый час невыспавшиеся азиаты гребли молча, а виновник был слишком взволнован, чтобы начинать беседы. Лишь взошедшее на расчистившемся небе светило восстановило бодрое настроение, и началось нечто вроде гонок на воде. Впрочем, уже через час стали видны крепостные башни, затем стены города — серые, с белой окантовкой наверху, и необычайно длинные. И по мере того, как небо светлело, лицо Гато бледнело, глаза пожирали знакомую с детства картину. Урук, в отличие от Ура, лежал не на холме, а на равномерно возвышенном берегу, вдоль которого тянулись защитные дамбы. Под их укрытием теснились слободы бедноты, возникшие в период роста и расцвета города.

Гато еще издалека начал перечислять примечательные места родины, однако все время сбивался, терял мысль. Чувствовалось, что все помыслы его вертятся вокруг дома, семьи. Самое большее, на что его хватило, это указать лодочникам место причаливания, а друзьям — подходящий постоялый двор. Идти от реки ко двору пришлось по размокшей глине, что мешало товарищам разделять восторги виновника торжества.

Хозяин, толстяк с крашеной бородой, принял «бедняков» не очень приветливо, но предложенные Паладигом серебряные монеты заставили его смягчиться. Пришельцы расположились, с удовольствием отмыли грязь водой из колодца и направились в обеденный зал. Столов здесь не было, сидеть приходилось на полу, застеленном толстым войлоком, а еду подавали на широких мелких глиняных блюдах-подносах. Гато от завтрака отказался, а сразу направился назад, в спальный зал, и переоделся в платье, специально закупленное им для явки домой в роли «блудного сына». Только вместо лохмотьев, описанных в Библии, на шумере были короткий белый плащ, перехваченный витым поясом, такая же белая остроконечная шапка, льняная синяя рубашка, кожаные штаны до колен, красные сапоги. На поясе висел бронзовый египетский меч, хорошо послуживший в боях. Появление этого франта в обеденном зале вызвало шумный восторг и шутки, так как неухоженные волосы и борода совсем не гармонировали со щегольским туалетом. Паладиг сразу вручил ему узелок с денежной долей.

Гато попросил Кумика и сирийца Оя проводить его к дому, перед остальными принес извинения, попросил потерпеть до вечера. Оба товарища тоже нарядились и украсили пояса серебряными кинжалами. Комизм положения состоял в том, что к городским воротам пришлось идти по грязи без сапог, обмотав ноги тряпками. Лишь там была мощеная дорога, позволившая надеть чистую обувь. Ворота только что открыли, и друзья легко затерялись в толпе пешеходов, ограничившись платой за вход в одну малую серебряную монету. Толщина стен в проходе достигала пятнадцати локтей. Абориген уверенно повел спутников сначала по центральной улице, потом — по кольцевой. Там вскоре открылся вид на величественное сооружение странной формы: ступенчатые террасы, соединенные широкими лестницами, раскрашенные каждая в свой цвет (белый, красный, синий и другие). Каждая терраса состояла из отдельных каменных кубов. Гато объяснил, что это — зиккурат, культовое сооружение в честь богов, управляющих небесными светилами, посещаемое только жрецами, для которых построен отдельный храм, с левой стороны.

Затем друзья перешли через узкий канал и оказались на небольшой площади, усаженной уже отцветающими декоративными кустами вокруг высокой статуи. Она изображала бородатого человека в богатом кафтане и высокой меховой шапке, попирающего ногой каменного льва. Гато поклонился изваянию, прочел вслух молитву о благополучии родных и рассказал, что здесь изображен древний царь Гильгамеш, национальный герой Урука, объединивший вокруг города обширные земли. Тогда, до построения Вавилона, здесь была столица царства.

После этого ритуала шумер свернул с главной улицы в проулок и повел друзей к восточной окраине города, где жили ремесленники и мелкие торговцы. Здесь был разгар рабочего дня, отовсюду, из-за глухих заборов, доносился трудовой шум. Гато то и дело вносил комментарии: вот слобода плотников, вот ткачей, шерстобитов, гончаров. И тут же: вот по этой дороге я с другом Рифатом уходил на войну, вот на этом пустыре мы еще юношами устраивали кулачные бои, я и мой друг были самыми умелыми, а вот определить сильнейшего из двоих так и не смогли. А вот это — он указал на домик с замысловатой вывеской, изображавшей красивые мужские лица, — цирюльня дяди Оло, отца Рифата. И тут же выразил желание зайти.

Дверь была открыта настежь, но занавешена от насекомых кисеей с медными кольцами внизу. При отбрасывании ее в сторону раздался легкий звон, на который тут же выглянул юркий сухой бритоголовый старик в легком хитоне и кожаном фартуке. Он близоруко вгляделся в посетителей, угадал в них чужеземцев и спросил, чем может служить. Гато решил соединить приятное с полезным и измененным голосом попросил привести в порядок волосы и бороду. Хозяин пригласил клиента к скамейке перед большим треснутым зеркалом; Гато про себя отметил, что второй скамейки, возле которой когда-то работал друг, нет, и ощутил болезненный укол в сердце. Двое товарищей разместились на длинном ларе у стены и начали тихий разговор на египетском языке. Впрочем, дядя Оло весь погрузился в дело и очень умело придавал клиенту приличный вид, болтая о том о сем. Гато вдруг подумал, что он совсем не похож на согнутого горем отца, и немного приободрился.

По окончании работы гость встал и повернулся к товарищам, удивленно уставившимся на него. Нарядно одетый, аккуратно подстриженный и причесанный, Гато выглядел очень эффектно, совсем не так, как в рабстве и походах.

— Дядя Оло, ты меня не узнаешь? — спросил он тихим, но естественным голосом.

Старик прищурился, привстал, вглядываясь в лицо, и вдруг выронил ножницы, замахал руками и попятился.

— Ты?! Живой! Но как?..

— Я все расскажу, потом… Я только что вошел в город. Расскажи, как там мои, они живы?

— Конечно. Отец был у меня дней десять назад. Мать здорова, только очень сдала после твоего исчезновения.

— А Нефире… ждет меня? Или ушла к своим родителям?

— Зачем ей уходить? Она сына воспитывает.

— Кого?!

— Как кого? Ты что, не знаешь? Ну да, конечно, ты же ушел, когда он еще не родился.

— Да я и не знал, что она ждет…

— Иначе не ушел бы? — уже ехидно спросил дядя Оло.

— Я сейчас же к ней побегу! — вывернулся Гато. — Спасибо тебе за эту весть.

Гость метнулся к выходу, но в последний момент остановился.

— А как Рифат, он вернулся?

— Давно, с тех пор все хромает. Не захотел, негодник, продолжать мое дело, занялся крашением тканей. И живет отдельно, в их слободе. Женился, две дочурки у него. От него мы и узнали, что ты попал в плен.

— Дядя Оло, не говори пока никому, что я вернулся. Я хочу сегодня побыть наедине со своими.

— Ну что ты, что ты. Я буду молчать, как мой намасленный посетитель.

Гато исчез за дверью. Кумик, с понимающей улыбкой, подошел к зеркалу и положил на столик серебряную монетку за работу. Хозяин вновь замахал руками, но гости уже уходили. Старик минуту помолчал, обдумывая новость и борясь с желанием понести ее дальше. Обещал молчать; но ведь жене рассказать можно, разумеется, под строгим секретом. И он заспешил на кухню. А уже через десять минут старушка под спешным предлогом, с горячими клятвами о молчании, засеменила к соседке.

Гато собирался лететь дальше соколом, но Кумик остановил его. Теперь, когда выяснилось, что дома все благополучно, можно чуть задержаться и что-то купить: угощение, небольшие подарки, игрушку ребенку. Нужно зайти в какие-нибудь лавочки. Блудный сын согласился, и они наскоро купили белые лепешки, копченую грудинку, сыр, сладости и кувшин вина. Для сына Гато купил глиняный свисток и маленький кожаный барабан — музыка очень подходила к радостному событию. Затем происходило нечто примечательное: чем ближе становился родной дом, тем медленнее шагал шумер. Наконец, остановился у входа в переулок, молча указал на ворота и скамейку возле них.

Путники подошли и сложили покупки на старую скамью, помнившую еще и мальчика Гато, и молодую супружескую пару, отдыхавшую здесь вечерами. А хозяин вскочил на скамью и заглянул во двор. Здесь мало что изменилось: те же деревья, грядки, справа от ворот — кузница, из которой доносился металлический звон. Опытное ухо Гато уловило двойное постукивание — значит, отец работал с подручным, приходилось нанимать работника. Опять сын почувствовал укол в сердце. И тут он разглядел нечто совсем новое — под старой сливой лежала маленькая металлическая лошадка; игрушек в этом доме давно не было. Затем послышались шаги, и к колодцу прошла пожилая женщина, мать; поступь ее была по-прежнему твердой, но спина — согнутой. И Гато без сил слез и опустился на скамью.

— Кумик, прошу тебя, пройди первым и подготовь их. Мне стыдно, да и не хочу никого испугать.

Лицо шумера было таким бледным, что можно было опасаться, как бы он не умер на самом пороге родного дома подобно Нафо. Приказав Оя не спускать с товарища глаз, финикиец постучал в окованную железом низкую калитку. Стук пришлось повторить несколько раз, и каждый удар отдавался молотом в груди блудного сына. Затем калитка без скрипа приоткрылась, и женщина удивленно уставилась на нарядного гостя. Чувствовалось, что в молодости она была красивой, но сейчас ее накрыла преждевременная старость. Кумик вежливо приветствовал хозяйку и спросил, не здесь ли живет мастер Хотур, к нему есть важное дело. Женщина пригласила гостя пройти в маленькую беседку в углу сада, а сама заспешила к кузнице. Удары молотов продолжались еще минут десять, хозяин то ли не хотел останавливать ответственную работу, то ли показывал гостю свою солидность. Затем хозяйка попросила Кумика немного подождать, а сама достала из колодца ведро воды и опять пошла к кузнице.

Наконец, появился и мастер, приземистый и такой широкоплечий, что казался квадратным. Издалека кивнув гостю, он принялся неторопливо умываться, затем дал жене какую-то команду, а сам пошел к беседке. И лицом, и поступью сын очень напоминал отца. Обменявшись приветствиями, они принялись за прохладительное питье, принесенное хозяйкой. Кузнец сделал жене знак удалиться, но Кумик попросил ее остаться, чему любопытная женщина была очень рада. Хозяин же недовольно спросил:

— А у вас всегда жен посвящают в деловые вопросы?

— Я пришел не с заказом, а по вашему семейному делу.

Недоумение на лицах обоих было так велико, что стало ясно: о сыне, как члене семьи, здесь перестали думать. Правильно сделал Гато, что не вошел без предупреждения.

— Я пришел с вестями о вашем сыне, Гатори.

Солидность мгновенно слетела с кузнеца, он вместе с женой буквально вцепился в одежду гостя.

— Тебе что-нибудь известно? Он жив? Он на свободе? Он где? — посыпались вопросы, прерываемые всхлипываниями матери. — Говори скорей, не мучай нас.

— Жив, жив. Он в той несчастной битве попал в плен и стал рабом в далекой стране Та-Кемт, в Африке.

— Мой сын — раб, — прошептал мастер. — Вот она, цена неповиновения родителям. Но скажи, чужеземец, нельзя ли выкупить его из плена? Я готов продать последнюю рубашку…

— В этом нет нужды. Когда я встретил Гатори в Африке, он уже добился освобождения.

Мать сорвалась с места и принялась рыдающим голосом звать невестку. Молодая женщина появилась с подозрительной быстротой, явно была рядом, интересуясь происходящим. Узнав суть дела, она схватилась за горло, чтобы не закричать. Красивое лицо ее скривилось на сторону.

— Но ведь ты здесь, — спохватился отец. — Скажи, почтенный купец, почему ты не взял его с собой? Я бы оплатил тебе расходы сторицей! Я ведь все надежды возлагал только на него, он же из всех детей у нас один выжил.

Кумик впервые улыбнулся.

— Я взял его с собой, привез на корабле в Азию. Уже совсем близок час, когда вы обнимете своего Гатори.

Слушатели совершенно остолбенели, онемели. Лишь в глазах читался мучительный вопрос: когда именно? Финикиец почувствовал, что подготовка окончена, больше мучить этих славных людей незачем.

— Ваш сын сегодня прибыл вместе со мной в Урук, он сейчас стоит возле вашей калитки, не смея войти.

Отец даже налился кровью от негодования и буквально зарычал:

— Если ты пришел посмеяться над нашим горем…

Но гость уже направился быстрым шагом к калитке, отворил ее, позвал товарища по странствиям. Прошла минута, финикиец даже испугался, не случилось ли чего, не сбежал ли Гато — тогда быть беде. Но вот в просвете калитки показался нарядно одетый, согнутый в поясном поклоне, с шапкой в руках, блудный сын, за ним — Оя с подарками. Гато вступил на дорожку, бросил шапку, опустился на колени и протянул руки к родным. Родители наперегонки кинулись к давно потерянному сыну, а Нефире вне себя метнулась назад, в дом. Там женщина подхватила на руки играющего сынишку, побежала к выходу, затем опять назад, к небольшому зеркалу, сбросила накидку и торопливо привела в порядок волосы. После этого она устремилась к долгожданному мужу, в гибель которого так и не верила, забыв о накидке и о посторонних людях во дворе. Там Гато уже стоял на ногах, мать висела у него на шее. Опомнившийся отец же боролся между несказанной радостью и глубокой обидой на строптивца и сжимал воротник сыновнего плаща. Нефире остановилась рядом, сотрясаемая мелкой дрожью, мальчик заплакал, блудный сын протянул свободную от матери руку, и теперь уже все пятеро слились в один шумный клубок.

Кумик потянул сирийца за рукав, тот поставил подарки на дорожку, и оба тихонько вышли за калитку, чувствуя себя уже лишними. Между тем со стороны переулка приближались быстрым шагом несколько мужчин, заглядывая во все ворота и что-то крича. Видимо, дядя Оло недолго хранил секрет. Уже в переулке слышались женские возгласы, из калиток и ворот выскакивали соседи. Никто не обратил внимания на двоих чужеземцев. А дальше, на улице, мимо друзей, чуть не сбив обоих, пробежал хромающий дюжий молодец. Кумик проводил его озабоченным взглядом: кажется, вернулся давний противник Гато, и тому предстоит серьезный кулачный бой.

Друзьям было невесело, а ведь теперь они впервые твердо знали, что хотя бы один из вырвавшихся из рабства упрямцев благополучно достиг дома, живым и здоровым; он теперь пойдет по жизни своим, отдельным путем. А остальным еще предстоит дальний путь, и кто знает, всем ли суждено вернуться. Не хотелось оставаться на чужом празднике, обоих тянуло скорее вернуться на базарную площадь, где сейчас находились восемнадцать верных товарищей.

А в дворике Хотура творилось нечто невообразимое, толпились знакомые и просто любопытные, все шумели, поздравляли родных, многие обнимали Гато. А он, в свою очередь, кланялся, благодарил за сочувствие, приглашал всех прийти завтра вечером, а сегодня позволить побыть в кругу семьи, посетить храм, принести искупительные и благодарственные молитвы. Все поддакивали, но никто не уходил. А тут еще подскочил Рифат, сбросил хитон и дал виновнику торжества здорового тумака, вызывая на кулачный бой. Все расступились, никто не пытался остановить соперников. Но Гато в плену изучил несколько приемов рукопашного боя, незнакомых противнику. Рифат выбросил вперед здоровый кулак, а противник легко увернулся, захватил одной рукой запястье, а другой — плечо соперника, повернулся на месте и поддал боком. Тело Рифата кувыркнулось в воздухе, упало на дорожку, и вот уже Гато сидел верхом, выкручивая до предела руку взвывшего от боли соперника.

— Счастье твое, что у тебя есть семья! — воскликнул победитель. — Иначе ты сейчас хромал бы не только на ногу, но и на руку.

Все расхохотались, а друзья-соперники встали, крепко обнялись. Гато вновь поклонился зрителям и попросил пока уйти, в шутку пригрозив, что повторит бойцовский прием на каждом, кто задержится. Все поняли намек, и ушли с пожеланиями счастья семье. Ушел и молодой молотобоец, подручный отца. Только заперев калитку, Гато увидел оставленные на дорожке узлы и вспомнил о товарищах по походам.

— Где двое, что пришли со мной?

Все недоуменно оглядывались, пожимали плечами. Отец беззаботно махнул рукой, мол, купец еще придет требовать платы за проезд, не переживай. Тут уже Гато горестно махнул рукой — какой там «купец». В нескольких словах сын объяснил отцу, кем были эти двое. Хотур посерьезнел, подтвердил необходимость разыскать и отблагодарить верных товарищей.

— Но сейчас тебе нужно помыться после дороги, пообедать в кругу семьи (это вино как раз кстати!), потом пойти в храм, помолиться и пожертвовать денег на его украшение, а уж потом думать обо всем остальном. И так сегодняшний рабочий день пропадает, будет убыток.

Женщины побежали готовить баню и обед, а путешественник отозвал отца в сторону и сообщил ему о полученных немалых деньгах. Их нужно хорошенько спрятать, никому, даже женам, о них не рассказывать и обдумать лучшее применение.

Все намеченные мероприятия заняли больше времени, чем предполагалось, из храма вернулись уже в сумерках, а глаза Нефире светились таким блеском, что убегать на постоялый двор, к товарищам, уже не хотелось. Пришлось отложить до завтра.

Впрочем, товарищи его опередили и явились, почти в полном составе, на следующее утро в гости. К общему удивлению, их друг Гато спозаранку работал с отцом в кузнице. Друзей встретил он в грязном переднике, с закопченным лицом. А ведь их товарищ, мастер на все руки, планировал на вырученные деньги купить дом, открыть свою мастерскую и стать чеканщиком — этому выгодному ремеслу он выучился у египтян. Но Гато объявил, что теперь его прямой долг — искупить вину перед родителями за лишения, испытанные ими во время его отсутствия, и перед сыном, к которому сразу привязался.

— Мы с женой еще молодые, прокормимся своими руками. А отца я думаю уговорить на некоторые нововведения в кузнечном деле, ведь я выведал несколько секретов у египтян. Мы уже ждем сборщиков налогов; как участника ополчения, меня освободили от податей на время отсутствия. А вот узнай они о заработанных деньгах, так разговор будет иным. Поэтому пока что открывать мое богатство рано. Я придумал кое-что другое. Нужно отложить деньги на будущее, чтобы мой сын стал грамотным, выучился морскому делу. Я хочу, чтобы он стал таким, как ты, Кумик. Или пусть выучится на жреца. Или на инженера, чтобы строить плотины и каналы. Или на военачальника. В общем, чтобы он вырвался из бедности. А я счастлив уже тем, что оказался рядом с женой и сыном — мы все нужны друг другу.

Гато познакомил товарищей с родителями и сыном, Нефире постеснялась выходить к такому количеству мужчин. Отец сердечно поблагодарил и обнял каждого, кто принимал участие в спасении его сына. Он предложил устроить завтра вечером званый ужин у себя в саду, но азиаты отказались, сославшись на желание быстрее уйти домой. Завтра утром из города, через северные ворота, уходит купеческий караван в Вавилон, а теперь им всем, при виде счастья их товарища, хочется увидеть свои семьи.

— Вы все — смелые люди и верные товарищи, — сказал Хотур. — Без вас мой сын не смог бы ни добыть свободу, ни выбраться из чужой страны, ни победить врагов. У всех вас разные боги-покровители, но если люди объединяются сердцами, жертвуют собой ради общего дела, то и боги становятся друзьями друг другу. И пусть теперь боги Вавилона помогут всем вам завершить общее дело. И еще. Когда вы разойдетесь по своим странам, вы, по воле ваших правителей, можете оказаться в состоянии войны между вашими народами. Так вот, пусть вы никогда не окажетесь в рядах враждующих армий.

Все выпили по бокалу вина в знак дружбы, кузнецы вернулись к наковальне, а путники отправились на рынок, закупать все необходимое для дальнего пешего пути. Караванщики охотно взяли вооруженных путешественников в качестве бесплатной охраны. А благодаря вырученным за корабль деньгам можно было расщедриться на ослов — и для преодоления пути в восемь тысяч стадий, и для использования в хозяйстве дома. Месопотамия славилась качеством вьючных животных.

Утром Гато проводил товарищей, и первое удачное расставание завершилось.