этом месте своего рассказа о вещах и событиях, совершившихся когда-то в этом мире, я хочу ненадолго прерваться, благо после тех драматических коллизий с Каином и Авелем в предначальные времена не произошло ничего существенного, о чем следовало бы рассказать подробнее, так что никто ничего не упустит, если еще на какое-то время последует за мной в меандр моего повествования. Людям в то время была дана долгая жизнь, поскольку их было мало, но они были, несмотря на это, плодовиты и, как им было предписано Богом, плодились и размножались, в то время как я в тишине и спокойствии предавался своим делам на окраинах универсума, а Бог по-прежнему отсутствовал. Какие дела совершал Господь в это время, об этом Он мне не рассказывал, и, собственно говоря, это никого не касается, хотя у меня вроде бы есть определенные предположения, но о них я сообщу позже.

Я же могу здесь и сейчас говорить в основном о том, как обстоят дела в моем творении, о котором, кажется, существуют превратные мнения, так как постоянно слышишь (хотя это тысячу раз опровергалось), что Дьявол, т. е. я, является воплощением Зла, и что его, т. е. моя, задача лишь в том и заключается, чтобы препятствовать торжеству Добра и повсеместно пакостить, что он является причиной всего того, что людям не нравится в этом мире. Не хочу и не могу отрицать, что мое творение не является абсолютно совершенным, но, во-первых, укажу на то, что оно со временем становится все лучше и будет улучшаться в будущем, а во-вторых, должен сказать четко и без обиняков, что мое творение отнюдь не для того существует, чтобы нравиться людям, ибо ни я, ни мой алгоритм не были готовы к тому, что Бог вдруг очистит Рай от людей без предварительного извещения, без всякой подготовки и без права на возвращение.

Мое творение вполне могло бы обойтись и без этих людей, которые постоянно во всем находят изъяны только потому, что однажды на короткое время им была оказана честь, — как потом выяснилось, явно незаслуженная, — побывать в совершенном Божьем Раю и с тех пор вечно тосковать о нем и носить за собой воспоминания о Рае, как горб за плечами. Не хочу отрицать ответственности за то, что в моем мире, возможно, не все соответствует тому, каким оно должно быть по мнению людей. Ведь именно за это люди возлагают на меня вину, хотя я нисколько не виноват в том, что они вступили в конфликт с заповедями Божьими и теперь должны смириться с наступившими последствиями.

Но я могу говорить, что хочу, а люди все еще называют злое начало, или Зло, Князем мира, в котором те, кто привержен доброму началу, должны быть готовы к физическим страданиям, самопожертвованию, ущемлению самолюбия, что вполне можно себе представить как преследования со стороны злого начала. Ведь именно Князь мира, т. е. я, для тех, кто именно так представляет себе венец земных благ, приготовил в своем царстве, вознаграждение: плакаться и стенать будут только лентяи и бедняки, на что они не имеют никакого права, поскольку — лентяи и бедняки.

Со всей осторожностью хотел бы добавить, что люди ни разу еще не смогли договориться, как именно должен выглядеть мир в самом лучшем варианте, должны ли все люди быть равными или благородные избранники должны господствовать над всеми, должен ли один народ править другими, и какой именно народ благословен будет перед другими во славе или в страдании. Я также не хочу умолчать о том, что в таких спорах люди чаще и значительно результативней разбивали друг другу головы, чем по какому-либо иному поводу. Ибо что одному рай, то другому — ад; наверняка, в Вавилоне вместе с языками перемещались навечно и мысли человеческие, что совсем не удивительно, ведь язык — это единственный вид и способ человеческого мышления вообще, а кто говорит на другом языке, тот, стало быть, и думает по-другому, а коль не действует слово, то помогут кулаки, но об этом разговор впереди.

Что, однако, люди никогда и ни в коем случае не обсуждают, хотя поначалу я делал множество попыток втянуть их в дискуссию на эту тему, так это то, что именно этот мир однозначно и бесповоротно плох сам по себе, и что он (конечно, мир, а не сами люди) должен быть немедленно и принципиально улучшен. Считается, что на это есть узаконенное право, которого можно требовать с возрастающей навязчивостью и категоричностью от любых властей, какими бы они ни были: боги, монархи, выборное правительство. Такие требования не сопровождаются никакими обязанностями, вкладами и достижениями и не выводятся ни из чего другого, кроме как из простого факта существования человека. Для этого придумали даже специальный термин — естественные права, которые якобы принадлежат каждому человеку от природы и не могут быть отторгнуты в дальнейшем, хотя он ничего не делает для их сохранения, кроме того, что агрессивно выдвигает все новые и новые требования. Это достаточно скверно, но еще хуже, когда появляется достаточное количество людей, которые подбадривают и укрепляют других в их несоразмерных и наглых притязаниях, хотя сами отлично понимают суть ситуации.

Между тем я полностью уверился в том, что люди должны быть недовольными, чтобы вообще чувствовать и осознавать себя людьми; и я уверен в этом не только потому, что с самого начала мог наблюдать людей, чтобы, в конце концов, утвердиться в том, что они в сущности своей нисколько не изменились. Я уверен в этом потому, что опыт с историей «улучшенного человечества» со всей неопровержимой отчетливостью показывает, что только недовольство дает им силу и повод и для величайших, и для позорнейших деяний» Недовольство является плодотворной чертой человеческого характера, оно дает прямо-таки неисчерпаемую энергию, которая ежедневно толкает людей к новому, и никогда и ни за что не оставит их в покое, вот это-то и есть собственно наказание, которое Господь хотел дать людям в свое время за их. непослушание в Раю.

Я до конца не уверен в том, действительно ли Господь в то время смог осознать, что Он привел в движение своим наказанием, так как Он до сих пор давал мне на него уклончивые ответы. В конце концов, всегда утверждают, что Бог всеведущ, и это даже вполне возможно, однако тот, кому довелось, как, например, мне, пережить неизмеримый гнев Господа, тот может себе представить, что Бог настолько одержим гневом, что Ему чужды какие-либо иные мысли. Во всяком случае, с той поры недовольство прочно укоренилось в человеке, и, боюсь, этого уже не изменишь до скончания всех дней, при этом не играет никакой роли, сколь велики будут усилия по дешифрированию моего алгоритма с целью изменить человеческую сущность. Ибо если человек перестанет быть недовольным, то с людьми можно будет раз и навсегда распрощаться, и никто уже не придет, чтобы ответить на пятнадцать вопросов и получить доступ в Небесный Иерусалим.

Но все-таки, сколько трудов люди положили, чтобы свое недовольство — не сублимировать, не компенсировать, не проанализировать, а легитимировать, — так как люди были недовольны своим недовольством, они злились на самих себя и больше не выносили друг друга. Если уж восхищаться людьми, что я делаю всегда неохотно, то так, как они обходились со своим недовольством, равно как с великими страданиями и великими страстями в редкие светлые моменты своей истории. Как далеко только не простирался их дух, чего только они не изобрели: сначала религию, чтобы придать смысл своим чувствам, затем технику, чтобы дать своим чувствам усладу, и, в конце концов, политику, чтобы дать, наконец, своим чувствам свободу. В поистине великие моменты своей истории люди смогли все это подчинить единственной системе — с единственной задачей, единственной структурой и единственной логикой.

Были бы вообще построены пирамиды или Китайская стена, полетели бы люди на Луну или проникли бы в тайну человеческих генов, если бы они предварительно не довели свое недовольство до высшей точки? Нельзя на многие годы сделать рабами сотни тысяч людей, чтобы они таскали камни, рыли рвы или, по меньшей мере, отдавали собственные деньги. Нет! Их нужно увлечь идеей, лучше всего идеей Бога — идеей спасения, только тогда они мобилизуют последние силы своих хилых тел, тогда они возгорятся и вознамерятся стать частью высокого творения. Когда же людям удавалось творчески обойтись со своим недовольством, что, к сожалению, случалось довольно редко, то они были способны на такие достижения, которым необходимо воздать должное, даже с высоты создателя миров. Естественно, творениям людей не суждено быть вечными, но, пока они в деле, к ним следует относиться со всем уважением, ибо я могу лишь подтвердить, что мне не всегда легко удается укрощать стихии по своим желаниям, а люди управляют водами, поднимаются в воздух, на земле строят дома, а огонь они сделали своим послушным слугой. Собственно говоря, им следовало бы давно выучить, что все-таки стоит пользоваться тем, что предлагает этот мир, вместо того чтобы в жалобах ожидать чего-то нового. Я добавлю, что людям отнюдь не все известно из того, что может предложить им этот мир.

Но, справедливости ради, я должен здесь добавить, что люди не все одинаковы, что существует много отличающихся друг от друга видов, например, люди со светлыми или темными волосами, с короткими или длинными ногами, с широким или узким носом, с сильным или слабым запахом изо рта, другими словами, очень разные, чтобы их можно было как-то различать, поскольку в противном случае это удавалось бы с трудом. Но я хочу сказать о другом, а именно — как люди реагируют на то, что мир выглядит совсем иначе, чем в самых прекрасных мечтах, и я здесь говорю не о людской массе, которая не научилась ничему, кроме как стенать и жаловаться, и этим она полностью поглощена и ничто иное ее не волнует, и потому она не может повлиять на дальнейший ход событий в мире.

Однако, к счастью, есть и другие типы реакций, из которых мне больше всего нравится оптимизм, поскольку он голодный, жадный, жаждущий, он не смиряется с немощью и безволием, которые, без сомнения, существуют в этом мире, и я не буду оспаривать их наличие, но мой мир может двигаться вперед, поэтому в нем можно утвердиться, принимая участие в его усовершенствовании, а не проводя время в ожидании спасения грядущего в конце всех дней. Мой мир может стать лучше, и он станет лучше, даже сам по себе, но разве не пошло бы дело значительно быстрее, если бы в нем приняло участие как можно больше людей?

Я никогда не мог понять, почему люди всего охотнее, скорбя и стеная, мечтают о Рае, вместо того чтобы, энергично действуя, создать свой собственный Рай здесь, в этом мире. Тогда в одном бы они отвечали своим притязаниям на то, что созданы по образу и подобию Божию, ибо быть Богом означает, в конце концов, только одно — быть творцом. Я никогда не понимал, что оправдывает пессимизм людей, такая позиция приличествует только Богу и мне, ибо только мы можем справедливо судить об этом, но ни в коем случае не люди, даже если они предпочтут положиться на свою фантазию, которая доставляет им больше мучений, чем сама действительность, ведь они считают отвратительным именно то, что им неизвестно. Такие люди не приносят никакой пользы моему творению — и я добавлю к этому: и к творению Бога тоже, насколько я представляю себе Его общий замысел, — а поскольку пользы они не приносят и крадут у других место и пропитание, то пусть они со всеми последствиями идут своим путем до конца.

По крайней мере, я еще хорошо помню, что в Греции жил в свое время человек по имени Пейситанатос (что означает «учитель смерти» или «проповедник самоубийства» — прозвище философа Гегеция. — Прим. ред.), который со всей страстью проповедовал учение апокартерон, заключавшееся в том, что следует убивать себя голодной смертью, поскольку в этом мире стоит жить, только если сумма наслаждений в жизни перевешивает сумму страданий, а это, как правило, не так. Проповедуя это учение, указанный человек жил очень долго и неплохо зарабатывал себе на жизнь, и умер он в один прекрасный день — после долгих-долгих лет жизни — от неизбежной старческой слабости, не позабыв взять перед этим обещание у своих детей, что они никогда не будут заниматься философией. Обещание свое они сдержали до нынешней поры, во всяком случае, я до сих пор о них ничего не слышал.

Признаюсь честно, я действительно не понял, что же такое кроется в этом пессимизме людей, неужели они от недостатка знаний не могут сами решить, не лучше ли поработать над совершенствованием мира, ведь они, в конце концов, слишком редко проявляли к этому особое рвение, и еще реже спокойно ожидали результатов своих действий. Иногда мне кажется, что за этим пессимизмом людей кроется что-то другое (как бы это выразиться повежливее, но в то же время поточнее?), а именно — отсутствие веры в свои силы. В глубине души они не до конца верят в то, что они действительно могут что-то сотворить в моем мире, во всяком случае, не так быстро и кардинально, как им, с их недовольством и нетерпением, того хотелось бы.

Возможно, Бог и я допустили в пору нашей юности ошибку, удивляя время от времени людей чудесами и другими фокусами, при этом мы хотели просто поразить их нашей мощью и великолепием, что нам, без сомнения, удалось, но, к сожалению, это произвело неожиданный, во всяком случае для меня, эффект, и люди даже сейчас все еще надеются и ждут, хотя им следовало бы научиться попытаться самим делать такие вещи собственными силами (какими бы малыми по сравнению со мной и Богом они ни были).

Действительно, некоторые занялись тем, чтобы в подражание Богу создать Нечто из Ничего только при помощи слов, и кое-кто достиг в искусстве магии определенной сноровки, не нарушив, однако, при этом ход вещей в моем мире и в совершенном мире Бога, который называют Раем. А как же иначе? То, что люди не могут уподобиться Богу, способно повергнуть того или иного человека в отчаяние, и я очень хорошо их понимаю, ибо я и сам не Бог, а к этому мне пришлось долго привыкать. Но я из этого сделал собственные выводы, а именно: я должен применить свой способ и метод, и в результате я добился успеха, о чем, без сомнений, свидетельствует по-прежнему существующий мой мир. А разве не могли люди извлечь из этого опыт, что гораздо полезнее искать собственный путь, учитывая при этом, что для создания мира потребуется больше семи дней? Для этого изначально понадобилась бы, как минимум, добродетель терпения, но овладеть и пользоваться ею людям всегда удавалось с большим трудом.

Как бы то ни было, в конце концов нашлись смельчаки, утверждающие, причем ни один умник не выступил с возражениями, что Злом является все то, что с точки зрения людского благополучия вообще не должно существовать, или, если перевернуть с ног на голову, — все, что стоит на пути человека к благополучию, является Злом уже ex definitione (по определению. — Прим. пер.). Все, что вредит человеку, будь то физический вред, что-либо мешающее исполнению его естественных желаний или препятствующее развитию его способностей, недостаток в природной или социальной сферах, все это немедленно объявляется злом. Точно так же душевные страдания, включая страх, разочарование и раскаяние, и, прежде всего, ограничения человеческого разума, которые не позволяют человеку понять и осознать окружающий его мир в полном объеме, называются злом. Мало того, страдания и смерть животных и ползучих тварей, цветов и деревьев, а также неслыханные муки песчинок под ударами волн, навеки разделяющих их друг от друга, всему этому виной названо повсеместное воздействие зла, которое найдет свой конец лишь в последний день всех дней, когда Дьявол будет брошен в лужу кипящей серы и подвержен мучениям денно и нощно, из вечности в вечность.

Этого нам еще придется подождать, но, увы, в этом месте я могу только настоятельно просить о милости, но не для меня и не для моего счастья (об этом я сумею позаботиться, сам, без всяких прошений, коль дело зайдет так далеко), а о милости к этому греховному и непростительному высокомерию людей, ведь они вообразили себе, что они способны потребовать себе мир, удовлетворяющий их пожеланиям и нуждам, словно Создатель человека является также и его слугой. Во всяком случае, мне представляется большим заблуждением, с одной стороны, называть изгнание из Рая наказанием, а с другой — с полной доверчивостью ожидать, что место ссылки будет обустроено самым лучшим образом, в этом случае получается, что люди получили небольшой отпуск из Рая и требуют такого же комфорта и роскоши, которыми наслаждались в Раю.

Высказывались утверждения, будто ожидания людей в этом мире потерпели горькое разочарование, и что одного этого разочарования уже достаточно, чтобы окончательно и бесповоротно доказать конкретные проявления зла. Тем временем, за все эти долгие годы мне пришлось усвоить, что не имеет смысла вступать с людьми в дебаты, когда они убедились, что наконец-то найдено то самое доказательство, которое они всегда искали. Я не хочу здесь ссылаться на то, что и меня могло постигнуть разочарование в моих ожиданиях, например в отношении людей и их развития в разумные и цивилизованные существа. По этой причине я ставлю вопрос в чисто риторическом смысле, не ожидая на него ответа: на что же надеялись и чего ожидали люди? Мира, радости, счастья, покоя и защищенности? А если они так жаждали этого, то почему же они не старались положить на это больше труда? А если старались, то почему все свои усилия, труды, помыслы и желания они направили на поиски того, кому могли бы навязать нечто такое, на что никто не согласится, с целью освободить от этого груза других и, прежде всего, себя?

Но таковы уж люди, и я не очень надеюсь, что со временем это изменится. Вплоть до конца дней люди будут твердо убеждены, и ничто не сможет поколебать их в этом, что для них действительно имеются миры на выбор, что они просто промахнулись с выбором, за что ответственность, конечно, можно возложить на воздействие зла. А если это воздействие прекратить, то можно внести необходимые исправления, на что человек имеет якобы достаточно полномочий в рамках данной ему Богом свободы.

Да будет позволено мне поставить вопрос: что же это было? Что это было, о чем никто не может рассказать с полной достоверностью, и каковы были, собственно говоря, ожидания, принесшие столько разочарования? Пока люди не достигнут единства в этом вопросе, они приобретут мало выгод и ждать им придется до последнего дня всех дней. Тем временем я уверился, что тут их разочарование достигнет внушительных размеров, так как их ожидания и надежды будут полностью превзойдены, во всяком случае, судя по сегодняшнему уровню подготовки. Здесь я добавлю, не выдавая особых тайн, что на сегодняшний день она находится на достаточно высоком уровне.

Но я не могу и не хочу высказываться за Бога, мне это действительно не подобает, а у Него есть свои резонные основания не давать о себе знать, причем в слишком категоричной манере, однако людей это, кажется, не волнует. Ну, хорошо, что касается моей части Творения (со всей скромностью укажу на то, что при этом речь идет о более релевантной для людей части Творения), то она действительно не была сделана исключительно или преимущественно для людей. С чего бы я пришел к этой мысли, по какой причине, для какой цели?

Я — Князь мира, и люди в нем являются моими подданными и должны подчиняться тому, что я им укажу, коль скоро они очутились в этом мире, а кому это не подходит, тот может перейти на ту сторону, но там ему еще не раз придется удивиться. Будь я на месте людей, я бы сразу и безоговорочно принял тот факт, что другая, Божественная часть Творения могла быть создана для пользы и благочестия людей. А от себя добавлю: как Бог пришел к этой мысли, по какой причине и для какой цели? Как можно исходить из того, что воля Божья непостижима (что, в конце концов, вполне справедливо), и тут же на полном серьезе утверждать, что абсолютно точно известно, что этот Бог создал мир исключительно для человека, чтобы он хорошо себя в нем чувствовал? Я утверждаю: не исключено, что тот Рай, на который так надеются люди, есть не что иное, как один большой зоологический сад, который Бог создал для собственного удовольствия, чтобы время от времени доставлять себе радость изящными, хорошо продуманными, биологическими или социальными экспериментами. Возможно, это так и есть, и кто бы мне в этом возразил. Однако это не моя задача, говорить за Бога и раскрывать Его намерения, в той же малой степени я могу и хочу давать советы людям, если только они не попросят меня об этом, хотя в последнее время они явно в этом больше не нуждаются.

Быть по сему. Я обойдусь без людей, мне они не нужны ни в качестве моего образа и подобия, ни в качестве восхищенных почитателей. Судить меня будут только за мой труд, и люди уж точно не будут присутствовать, когда будет принято решение, и речь будет идти не об их существовании и уж, конечно, не об их благополучии, а совсем о Другом, что людей не должно интересовать, поскольку своим ограниченным рассудком они вообще ничего не поймут. Вот мой аргумент: если бы я создавал мир для людей, то я был бы заинтересован в том, чтобы они прославляли меня за это и были благодарными до конца всех дней. Однако хвала людская оставляет меня столь же равнодушным, как и их стенания.

Чтобы внести ясность, раз и навсегда хочу здесь однозначно заявить: творение мое создано ради него самого, ни по какой иной причине, и ни для какой иной цели, кроме как осуществить данную возможность, поскольку я, творец, прошел, блуждая сквозь завихрения Хаоса, из Космоса возможностей, который был еще до всех времен и будет существовать вечно. За свои творения в моем мире я не ожидаю благодарностей и восхищения, хотя людям пристало бы познать в моем лице границы своего духа и способностей и проявить немного почтения к тому, что осуществили я и мой любимый алгоритм, ибо что бы ни создали люди с тех пор, как они бродят по Земле, оно мало и жалко по сравнению с моим творением. Люди хорошо бы сделали, если бы больше заботились о собственном совершенстве, а не требовали бы его от других, ибо, когда Страшный Суд начнет судить каждого по делам его, вот тогда будет видно, что дадут бесконечные жалобы и требования.

Каково высокомерие людское! Мир — это Воля и Представление, я же скажу, что сюда неплохо бы добавить хоть немного Власти и Способности, чтобы создать собственный мир, который обнаруживает свои изъяны не сразу же после седьмого дня, ибо с совершенством неразрывно связана гибель. Ведь, в конце концов, совершенство представляет собой не что иное, как владение всеми свойствами одновременно, куда включены и смерть, и страдание, а не только большие ожидания и красота. И как можно вообще оценить добро, здоровье и красоту, если не знать, что такое зло, болезнь и безобразие; лишь тот, кому знакомы потери, может оценить обладание. По этой причине люди должны помалкивать, а не взывать к Богу или черту, и сами заботиться о своих делах, которые достаточно важны и не терпят отлагательства.

Раз уж мы вышли на эту тему, скажу, что я часто задавался вопросом, как будут чувствовать себя люди, если в один прекрасный день, неважно, с помощью случая или чуда они вдруг действительно станут бессмертными и совершенными. Кажется, я нашел ответ: насколько я знаю людей, а знаю я их уже очень давно, это ничего в них не изменит, и их недовольство отнюдь не исчезнет. Они найдут другой объект для своего недовольства и станут громко сетовать, прежде всего на скуку, которую они рано или поздно почувствуют и которая вскоре превратит их бессмертную и совершенную жизнь в невыносимое существование, поскольку день за днем, вечность за вечностью совершалось бы одно и то же, не меняясь ни в чем и не вызывая потребности о чем-либо заботиться. Не осталось бы ничего, кроме простого существования, и ничто действительно не смогло бы побудить кого-либо к чему-либо, поскольку для этого больше не нужно было бы напрягаться.

Да и для чего напрягаться, и что изменится, если уже достигнуто совершенство, равновесие всех действующих сил, гомеостаз и гармония соразмерности? А коль скоро все будет во всем совершенным, то все будет одинаковым, исчезнут все различия и не будет границ, — только бескрайняя, совершенная бесконечность. И все будет на своем месте, распределено равным образом по ширине и глубине Небес, о которых говорят, что их когда-то было 32 — по одному для каждой из сефирот и для 22 букв. Сегодня же, по соображениям экономии, их осталось только 7 — для Триединства и 4 углов мира, а после Судного дня останется, в конце концов, только одно Небо, всеобъемлющее и гомогенное, что тогда будет логично и исполнено смысла.

Но тогда не будет больше движения и времени, поскольку его я должен буду возвратить Богу, правда, без процентов, ибо Бог не любит процентов и строго-настрого запретил их под угрозой жесточайшего наказания в тех 5 заповедях, о которых Он забыл, когда вторично должен был передать скрижали Моисею. Тогда и моему алгоритму придет конец, словно часам, у которых кончилась пружина, и тогда я буду судить свои творения, потому что позволить себе вынести им приговор имею право только я один и никто больше, кроме, наверное, Бога, но Он до сей поры очень редко обращал внимание на творческие действия и их результаты, во всяком случае, не в смысле конструктивной критики, которая иногда в минуты отчаяния могла бы оказать мне существенную помощь, но ничего не поделаешь.

Известно мне также, что многие люди с вожделенной надеждой ожидают пришествия именно того дня, когда не будет ни смерти, ни страданий, ни боли, ни криков, но большинство из них не имеют ни малейшего представления о том, что ждет их на самом деле; и хотя я ничего не страшусь, я боюсь все-таки наступления этого дня, ибо даже для меня наступит тогда страшная, бесконечная скука, я буду страдать от потери своего любопытства, которое не на что будет направить, поскольку ничего не будет происходить, даже день не будет отступать перед ночью, чтобы затем вновь заступить ее место.

Небо больше не будет отделено от земли, и воды не будут собраны в одно место, мы все будем наслаждаться совершенством, погруженные в самих себя, а я могу только страстно надеяться, что я так и не пробужусь из этой спячки, иначе меня поглотит со всеми потрохами тоска по моей родине, бесконечному Космосу возможностей, и сам Бог не сможет утолить мою печаль по окончательно утраченной юности. Но пока еще время принадлежит мне, и я буду обращаться с ним крайне бережно, чтобы оно не утекло до той поры, когда Бог потребует его назад. Вот это, а именно разбазаривание времени, было бы самой большой глупостью, и нескончаемая скука была бы самым подходящим наказанием за нее, причем с немедленным приведением приговора в исполнение без каких-либо шансов на помилование.

Во всяком случае, мир, где отсутствует время, а без него нет движения, и поэтому нет энергии, и, стало быть, нет событий и переживаний, не назовешь иначе, чем Ничто, так как если нет энергии, то нет и материи, ибо только энергия удерживает материю и только материя несет в себе энергию, словно серафимы трон Бога (или это были херувимы, я вечно все путаю), а место, где полностью отсутствует материя, обычно определяют словом «ничто». Но как же можно этому радоваться и, главное, вожделеть прихода Ничто? Да, кто-то может этому радоваться, но я не могу, даже если в данный момент на меня нападет неодолимая усталость, ведь я, в конце концов, отнюдь не молод, но не для того я пробивался в трудах и страданиях сквозь хитросплетения Хаоса, чтобы затем только отдыхать.

В своих исканиях Бога люди, однако, идут довольно странным путем, разве не утверждали некоторые, что Бог — это сплошное Ничто. Его не трогают такие понятия, как «здесь» и «сейчас». Мне лично всегда удавалось понять, почему и зачем людям приходят в голову такие мысли, ибо они так быстро забывают Бога, который постоянно отсутствует и которого можно обозначить как deus absconditus (лат., неведомый, сокрытый Бог. — Прим. пер.). С глаз долой — из сердца вон, поэтому взывать к Нему полностью бесполезно, а посему можно очень просто представить Его как Ничто, если люди с их ограниченным интеллектом вообще могут думать о том, что такое Ничто (ничего не думать значительно проще, это люди в своей истории доказывали довольно часто).

Все бы хорошо, но люди, додумавшиеся до такого, выбрали чересчур запутанные пути. Они думали, что Бога просто нельзя себе представить во всем Его великолепии могуществе как Нечто, то есть сущность, определенную и ограниченную в пространстве и времени; но если уж представлять Бога, то Он выходит за границы мысли и знания, и при этом нельзя полагаться на человеческое восприятие, скорее Бога можно предположить как противоположный полюс этого жалкого мира, как не имеющее сущности, безымянное Ничто. С другой стороны, Бог не может быть всем, так как если все наполнено Божественным бытием, не остается места для каких-либо других видов Бытия, что, как я хотел бы заметить, соблазнило некоторых глубоких мыслителей к столь же глубокой мысли, что Сотворение этого мира стало возможным лишь в тот момент, когда Бог удалился из него.

Вывод, который хотя и близок к истине, но на один маленький квант отклоняется от точного попадания, ибо одного только ухода Бога никогда и ни при каких обстоятельствах недостаточно, чтобы создать даже самый маленький мирок. Или же они на полном серьезе хотят уверовать в то, что мир, после того как Бог удалился, может возникнуть сам по себе, без творца, в порядке самозарождения или в результате громкого хлопка? Но для людей такой вывод стал бы поистине катастрофическим, ведь им некого было бы объявить ответственным за все недостатки этого мира и все их недовольство выливалось бы в пустоту, как раз в Ничто. Поэтому люди вспомнили о своей логике и стали с чистым сердцем утверждать, что если Бог не может быть ограниченным Нечто или всеобъемлющим Все, тогда для Него остается только категория Ничто, что мы, в конце концов, должны были доказать.

Вот так высказался в свое время Дионисий Ареопагит, которого мы упомянем здесь с чувством глубокой печали, поскольку он был все-таки милым человеком, который, правда, не имел представления ни о чем и потому мог растолковать все. Так вот, милый Дионисий, как его называли друзья, говорил, что Бог не есть душа или дух, фантазия, представление или разум, что Он не имеет числа, порядка, величины или малости, никакого равенства или неравенства, что Он не видит, не движется, не покоится, силы у Него нет, и сам Он не сила и не любовь, что не обладает Он разумом, не имеет имени или знаний, не является тьмой или светом, заблуждением или истиной, Он, собственно говоря, вообще не есть то, что мы (он, конечно, имел в виду прежде всего себя) или кто-то другой может познать, так говорил милый Дионисий, и ничего лучшего он не знал, а я на эту тему высказываться не стану.

Ну и наконец, находились такие люди, которые предполагали Бога одновременно в бесконечности и в том, что называют Ничто, и такое предположение сильно осложняло возможность обнаружить Его там, так как Ничто в бесконечности встречается значительно реже, чем иголка в стоге сена, но аргументы они отыскивали с помощью математики, о которой думают, что она-то и есть вполне легитимный, возможно, даже единственный путь к Богу. Допустим, говорили они, имеется часть от Бога, который создал универсум, заполнив собой каждый отдельный уголок Космоса; назовем эту часть «sof», что означает «безграничный», но ведь остается еще и другая часть Божества, а именно Ничто, пустота, ибо Бог, пожелавший стать всеобъемлющим, должен волей-неволей это признать, и эту Его часть мы обозначим словом «ayin», то есть «Ничто».

Собственно тут-то и начинается аргументация с помощью математики, поскольку числовое значение этого слова равно числовому значению слова «aniy», что означает «Я», из этого мы непосредственно можем вывести, что если следовать числовому коду, Бог сам сказал: «Я есмь Ничто». А Его слова мы не будем подвергать сомнению, скорее станем сомневаться в том, что люди правильно поняли смысл этих слов, но на эту тему я не хочу высказываться, так как экзегеза Божественных связей не может быть моей задачей.

Я, в конце концов, Дьявол, и мне хватает своих собственных дел, о которых я должен заботиться, но кое-что я хочу добавить: я не возражаю, пускай кто хочет считает, что Бог создал свои творения из ничего, раз Ему так захотелось, на самом же деле Он воспользовался при этом потенциалом бесконечного Космоса возможностей, о чем я могу свидетельствовать, ибо я был при том почти с самого начала и внимательно наблюдал за всем, что Он делал, поскольку я все-таки должен был у Него учиться. Хочу сказать, что все эти спекуляции относительно Бога и даже моей природы бесполезны, ибо мы оба, Бог и я, являемся трансцендентными и метафизическими существами, которые не могут быть поняты скудным людским умишком, поэтому людям следовало бы не заниматься этими вопросами, а позаботиться о том, как обустроить свою жизнь в этом мире, что нелегко само по себе, но принесет значительно больше пользы.

Меня часто спрашивают, что такое трансцендентное существо, дескать, я мог бы разъяснить это лучше всех, коль скоро я сам такой. Сначала я еще пытался объяснить это людям, но скоро заметил, вернее, вынужден был заметить, что не имеет никакого смысла пытаться объяснить им нечто такое, что далеко выходит за рамки их опыта и за границы того мира, который они могут охватить своими жалкими чувствами. Здесь я должен обратить внимание на то, что людям доступен отнюдь не весь мир (даже мой) целиком, поскольку Бог и я дали взаимные обещания соблюдать тайны, и я хочу сдержать свои обещания, независимо от того, как поступит Бог, но это будет уже не моя вина.

Хочу только сказать, что этот мир много шире и разнообразнее, чем он может показаться людям на первый, да и на второй, взгляд, хотя тут я должен признать, что люди дают себе труд заглянуть за кулисы, но что они способны при этом выучить? Но я об этом помолчу, чтобы не погрузиться в печаль и не воспылать гневом, как это однажды случилось с Богом, и ничего хорошего из этого не вышло. Действительно, откуда в людях уверенность, что граница их познания и есть граница мира, хотя уже из своей истории они должны были бы понять, что за горизонтом есть еще что-то, что мой мир всегда держит для них наготове последнюю тайну, хотя они полагают, что они все их уже раскрыли. И даже тогда, то есть в самом невероятном случае, которому и Бог, и я сумеем воспрепятствовать, когда люди в один прекрасный день пробьются к границам мира, они ничего от этого не выиграют, ибо они не откроют еще все взаимосвязи внутри мира, поскольку мир этот настолько сложен в своем комплексе, что даже мне нужно для раздумий более одного мгновения.

Если людям все-таки удастся раскрыть эту бесконечную тайну, то им снова придется начинать все сначала, ибо ничто в этом мире не остается навсегда в неизменном, виде, как говорится, — panta rhei (все течет, все изменяется) — и люди в их наивных поисках неизменяющегося Бытия еще неоднократно удивятся. Поскольку в моем мире можно покорно надеяться лишь на то, что утром восходит Солнце и приносит жизнь в этот мир, но знать это невозможно и не нужно, ведь должна же существовать разница между людьми, с одной стороны, и Богом, и мной — с другой. Как радовались и гордились люди, что они многому научились и многое узнали, что тем самым они могут принизить значение и роль Бога и Дьявола, что, конечно, является форменным безобразием, ибо сколь ни велико будет людское знание, оно является и останется конечным, но Бог и я — мы бесконечны, а познания людей не поцарапали даже нашей поверхности, хотя трудились они старательно и долго, но это не моя проблема.

Я лично считаю второй крупнейшей ошибкой людей то, что они не извлекли ничего полезного из своего недовольства, по крайней мере, большинство из них, ибо иногда ветречаются исключения, и к ним, признаюсь, я отношусь с определенным уважением, хотя такие благородные побуждения по отношению к человеческой расе обычно даются мне нелегко. В то время как большинство людей не находит своему вечному недовольству никакого лучшего применения, кроме как бесконечно жалуясь и причитая, томиться в ожидании Судного дня, находятся среди них и такие, которые в своем недовольстве черпают силу, чтобы создать для себя, если не целый мир, то хотя бы маленький уголок и обустроить его наилучшим образом. Эти люди знают также, что в жизни важна прежде всего сама жизнь, а не ее результат; а единственный результат, которого, будучи человеком, можно по праву ожидать от своей жизни, состоит в том, чтобы использовать как можно больше шансов, не потерявшись во всевозможных рисках, подстерегающих тебя со всех сторон.

Не хочу ставить людям в вину то, что их рассудок и способности так ограничены, ибо не в моих это правилах — сгоряча судить обо всем и о каждом. Однако я должен констатировать, что они неоднократно отважно пытались, хотя осторожно и с опаской (что я отлично понимаю), подобраться к границе мира; по своему опыту могу только сказать, что горизонт возможностей отодвигается вдаль куда быстрее, если к нему приближаешься твердым шагом и с решительными намерениями. Ведь именно этого желал я все долгие годы, чтобы именно люди своими собственными побуждениями оказывали мне поддержку в созидании, с тем, чтобы я мог время от времени отдохнуть в мире и спокойствии, когда возраст даст почувствовать усталость. Дело в том, что когда я потребовал у Бога Время, и получил его, я не подумал, к сожалению, о последствиях, ведь оно приносит с собой необратимость и, тем самым, неизбежное старение, которое с течением времени вызывает усталость, а иногда и слабость. Только Бог с той поры вряд ли изменился, поскольку живет в своем времени и чувствует себя в нем вполне хорошо, в то время как Его ангелы, херувимы и серафимы должны испытывать на себе бремя возраста и, стало быть, больше, чем когда-либо уповать на милость Бога.

Я уже признавался, что меня подхлестывают любопытство и вожделение, и что боюсь я только скуки. Даже теперь, в моем возрасте, я испытываю всечасно жадность ко всему новому, к неожиданностям, к тому, с чем мне до сих пор не довелось столкнуться. Сознаюсь, что сегодня, по истечении стольких лет, не так-то легко удивить меня чем-то новым, ибо многое я пережил и повидал в этом мире. В свое время я придумал сам, собственными силами, повсеместно действующую формулу мира, поэтому могу легко рассчитать, что именно случится в мире, при каких обстоятельствах и где. Однако это слабое утешение, когда все свершается именно там и именно так, как я рассчитал, постоянно и неуклонно растущее комплексное взаимопроникновение и переплетение уже состоявшихся событий требует время от времени всех моих сил. Но с самого начала я все устроил так, что в моем мире первостепенное значение имеет не надежность, а только вероятность, и поэтому эта комплексность, в конце концов, не представляет для меня непреодолимых трудностей, поскольку я давно уже привык к расплывчатости моего собственного творения.

Сначала это давалось мне нелегко, ибо, когда я на седьмой день смог приступить к своему творению, то у меня перед глазами постоянно был великий образец Бога, которому я подражал и который я хотел превзойти. Собственно у Бога всегда все совершенно и потому абсолютно надежно, без малейшего сомнения, даже без незначительных отступлений, все создано твердой рукой, без дрожи и колебаний. Вот тогда мне и пришлось выучить то, чего люди до сих пор все еще не могут осознать: нельзя со скромными средствами пытаться подражать Богу. Все, что людям нужно (в этом случае и я среди них) — это искать собственные пути и при этом быть готовыми к тому, что получится возможно совсем не то, что планировалось и на что надеялись.

Можете мне поверить, сегодня я могу признаться, что это творение, в рамках которого мы все вращаемся с большим или меньшим успехом, не первый мой опыт, что я в начале довольно часто терпел фиаско в моих попытках и был настолько разочарован и преисполнен отчаяния, что часто помышлял о том, чтобы вернуться на свою родину, в Космос возможностей, где я когда-то был счастлив, и пребывать там от вечности до вечности. Но тут мной овладели вожделение и любопытство, а главное, я не хотел признаться ни себе, ни Богу, как постыдно я провалился при выполнении самим же собой поставленной задачи.

Именно воспоминание о Космосе возможностей принесло мне спасение. Если уж я не в состоянии сотворить одним мановением, подобно Богу, совершенство в его неповторимом единстве, тогда я должен сделать попытку с множеством в надежде, что среди многочисленных экземпляров найдется хотя бы один, который, пусть не абсолютно, но, по меньшей мере, относительно будет совершенен, и я смогу, опираясь на него как на образец, создавать свои новые творения. К тому же я сообразил, что мои шансы будут возрастать по мере увеличения множествами внесения в него разнообразия, причем мне необходимо было освоить, как в нужный момент ограничить увеличение множества, ибо я не мог себе позволить опробовать поначалу все возможности, прежде чем решиться на последующий шаг. В конце концов, время мое, хотя и велико, но все-таки ограничено, поэтому мне каждый раз приходилось взвешивать и выбирать между уже достигнутой степенью совершенства и временем, необходимым для проведения последующих опытов. Как это можно видеть и осознать сегодня, эта система себя полностью оправдала, иначе вряд ли мой мир стал бы на нее ориентироваться. Я дал множеству название «мутация», а принятию решения — «селекция».

Но по-настоящему удовлетворенным я почувствовал себя лишь тогда, когда для меня отпала необходимость принимать решения, поскольку эту задачу принял на себя мой алгоритм. Собственно говоря, мне стало слишком докучать то, что ко мне в любой миг, снова и снова, являлись элементы с вопросами, какое соединение они должны образовать друг с другом и можно ли потом вновь разъединиться, если больше не захочется быть вместе, а также при каких условиях и в какой момент это делать, какие можно при этом выдвигать требования и можно ли таковые, соответственно, отклонять. Мне действительно не хотелось заниматься этим остаток моего существования, даже если оно (точнее, именно поэтому) будет длиться, по всем моим предположениям, еще очень долго. Но я не считал занятие такими пустяками своим главным предназначением, нет, я уже тогда знал, что мне придется разделить свою силу и свое время, чтобы в тот момент, когда это потребуется, иметь возможность соответствующим образом реагировать и оказывать воздействие на разные случаи жизни.

О том, что такая ситуация наступит значительно раньше, чем я того ожидал, речь пойдет дальше. Благодаря своей осторожности я был, несмотря на все неожиданности, в состоянии защитить свое творение от любых нападок и спасти его, что было для меня особенно ценно, ведь не начинать же все еще раз сначала, хотя это не стоило бы мне особого труда, но потребовало бы много времени.

Как я уже докладывал, смерть появилась в мире в тот момент, когда Каин убил Авеля, и должен к этому прибавить, даже невзирая на опасность укрепить этим некоторых людей в мысли, что я источник всего Зла, что смерть действительно была продуктом моего алгоритма и, более того, должна была быть им по необходимости, так как моя стратегия множества работает лишь тогда, когда существует возможность вернуть не оправдавшие себя творения в состояние необходимого Небытия, что им все еще обеспечивает подобающее место в Космосе возможностей, откуда они, собственно, и появились, прежде чем обрести Бытие. В этом отношении с ними не происходит каких-либо серьезных изменений, и не следует им особо сострадать, если принять во внимание, как быстро побледнел и увял тот краткий миг их существования перед лицом бесконечной вечности, где вещи еще или уже не существуют.

Некоторые люди довольно неплохо усвоили эти взаимосвязи, но, к сожалению, сделали неправильные выводы: душа, как они полагают, не только бессмертна, но к тому же преэкзистентна (положение о так называемом предсуществовании души. — Прим. пер.), что само по себе не является ошибочным, ибо человек и как индивидуум, и как вид существовал изначально в Космосе возможностей, прежде чем реализовался в этом мире. Вопрос лишь в том, как оценивать эту реализацию, т. е. рассматривать вступление в действительный мир как шанс, который стоит использовать при любых обстоятельствах как можно шире, как это делаю я, или же считать это своего рода наказанием, которое Божественный Творец наложил на тех, кто совершал грехи на Его глазах, так рассматривает это большинство людей.

Воздержусь здесь от каких-либо насмешек и издевок, но должен все-таки отметить, что у такого Бога следует предположить наличие злого умысла высочайшей степени, если принять, что Он наказывает определенные души, заставляя их быть людьми в этом несовершенном мире, при этом такое наказание отнюдь не достигает своей цели, более того, бедные души подвергаются огромной опасности согрешить вновь, что навсегда наложит на их судьбу несмываемую печать, ибо шанс выдержать испытание и реабилитироваться в этом мире, задуманном как греховный, является чисто теоретическим. Я лично всегда задавался вопросом, что представляют собой в духовном и моральном смысле люди, которые приходят к таким немыслимым идеям, которые отнимают у людей всяческую надежду и тем самым лишают всякого смысла и жизнь, и само существование.

Однако мой действительный мир не такой, здесь можно пользоваться и наслаждаться шансами, которые дает Существование, особенно если постоянно помнить о долгом, почти вечном времени необходимого Небытия, ибо оно является, по меньшей мере, столь же важным в моем мире. Не предусмотри я Небытие как настоятельно необходимую составляющую моего алгоритма, то мой мир быстро оказался бы перенаселенным, наполненным суррогатами или давно изжившими себя поделками, так что больше не осталось бы места для тех избранных творений, которые целенаправленно и с надеждой прокладывали бы свой путь к совершенству, ведь, собственно говоря, только они имеют право на жизнь, поскольку они полезны для жизни и для моего творения.

Естественно — и в этом может убедиться каждый, если немного напряжет глаза и уши, — такую стратегию не всегда удается соблюсти во всей строгости, и тот, кто, подобно мне, однажды уже выбрал принцип неопределенности, тот должен будет позже столкнуться с тем, что иногда полезное умирает раньше времени, а ненужное живет дальше, тем более что некоторые (среди них, к сожалению, и я) не всегда поначалу могут знать, что же, в конце концов, окажется полезным для жизни, а что нет. Так и существует ненужное, пока ему не мешает полезное; такой вид великодушия я готов охотно признать, но не в том случае, когда люди в своей необузданности сами берутся определять, что полезно, полагая, что они это умеют. Но тут опять-таки неоднократно приходит на помощь моя стратегия множества, ибо что-то оказавшееся в данное время безуспешным может принести пользу в другом месте и в другое время. В моем творении должно как можно меньше пропадать навсегда, в противоположность Богу, я должен быть экономным, а Он уже через шесть дней объявил свое Творение завершенным, не вызвав никаких возражений.

Но, несмотря на это, время от времени, с равными промежутками приходится принимать необходимые и неизбежные решения, и должен признать, что это было бы сверх моих сил, если обо всем этом мне пришлось бы заботиться самому; но, с одной стороны, я за долгие годы проб и ошибок, а также постоянно проводимых новых опытов, сумел соответствующим образом отладить свой алгоритм, а с другой — мне очень помогает в этом господин по имени Смерть («смерть» в нем. яз. мужского рода. — Прим. пер.), которому я в этом месте хотел бы выразить мою сердечную благодарность.

Поэтому я и встречаюсь с этим господином как можно чаще и охотно приглашаю его отобедать со мной, что, к сожалению, редко нам удается, ведь оба мы, независимо друг от друга, ежедневно заняты настолько, что едва находим время, чтобы отвлечься, хотя это нам необходимо в повседневной и почти невыносимой скуке нашего бытия. Мы беседуем о том и о сем, прежде всего о том, что нам предстоит сделать в ближайшее время, и всегда находим повод поболтать о принципиальных жизненных проблемах.

Я высоко ценю эти беседы, хотя в моем собеседнике спокойствие и солидность всегда сочетается со спонтанными проявлениями, но это доставляет мне массу удивительных впечатлений, которых мне так не хватает в этой жизни. Вообще, этот парень чрезвычайно богат идеями, и я иногда удивляюсь, сколько в нем изобретательности, ведь даже когда речь идет о разрушении, можно использовать такие творческие и артистические способы, которыми овладевают только в результате старательного обучения, чего, однако, большинство людей не замечает и, как правило, не ценит по достоинству. При этом господин Смерть, как он мне однажды признался, поставлен перед дилеммой: с одной стороны, он мог бы, обладая умением и опытом, накопленным за столько лет, препровождать любую вещь в неизбежное Небытие совершенно уникальным способом, а с другой — количество вещей, о которых ему приходится беспокоиться, выросло за последнее время настолько, что ему приходится применять все те же традиционные и, к сожалению, насильственные методы, которые в последнее время он существенно оптимизировал.

На помощь Смерти приходят сами люди, которые с течением времени так организовали свою жизнь, что для них стали характерны скопления в одном месте; сдается мне, что именно для этой цели они понастроили высокие башни, куда они упорно стараются набиться без всякого смысла и цели, что, однако, оказывается полезным, когда Смерть сильно торопится и не стремится кропотливо заниматься каждым человеком в отдельности. Бóльшую выгоду, причем во всех смыслах, принесло Смерти то обстоятельство, что я в свое время научил людей греху вожделения, и они оказались прилежными учениками, так что теперь Смерти можно было положиться на то, что зерна гибели будут передаваться от одного человека к другому через близость, и ему, особо не напрягаясь, удается свободно бродить по белу свету.

Во время одной из таких встреч (я уже не помню, когда и где это могло иметь место, ибо после всего того, что мне пришлось пережить за долгие годы, не хочется отягощать свой дух воспоминаниями о второстепенных вещах), мы с ним, сначала в шутку, а затем с все возрастающей серьезностью углубились в тему, кому из нас приходится больше трудиться в этом мире.

Господин Смерть выложил мне со всей обстоятельностью, что ему, в конце концов, приходится заниматься чуть ли не каждой вещью в этом мире, поскольку почти все смертно или, по меньшей мере, преходяще, и это находится в его компетенции; я же, по его мнению, могу концентрироваться на небольшой, избранной группе вещей и существ, что, несомненно, представляет собой более легкую задачу, так как в этом случае остается значительно больше времени и возможностей глубоко и обстоятельно заниматься каждым в отдельности. Еще он сказал, что такое положение дает возможность, в данном случае мне, разрабатывать и проверять на деле индивидуальные и специфические приемы, благодаря чему можно время от времени избежать постоянной скуки, которая, что ни говори, является нашим самым грозным общим врагом. Этот враг, который, как не без основания предположил мой собеседник, по заданию Бога везде и всегда старается подчинить нас себе, что ему, однако, не удастся, ибо господин Смерть поклялся самому себе никогда и ни за что не бросить своей работы, поскольку это его долг перед самим собой и своей честью, что бы там ни случилось.

Когда он так говорил, у меня на глаза навернулись слезы, ибо меня глубоко тронули верность и чувство долга моего старого друга, его совестливость и строгость, которую никто и ничто не сможет поколебать. Меня настолько захватила его речь, что я встал со своего места, подошел к нему и обнял его со всей сердечностью; я назвал его своим дорогим другом на вечные времена, что его также взволновало и тронуло. Затем я заказал еще одну бутылку вина, или, может быть, еще сакэ, точно вспомнить не могу, но это не играет никакой роли. Мы незамедлительно принялись за нее, с чувством взаимной симпатии подымая наши бокалы за благополучие друг друга.

А потом, я не исключаю, что тут определенную роль сыграл алкоголь, я не удержался, указав, правда, весьма дружески и в шутливой форме, на то, что его задачи с наступлением конца всех дней отпадут; во всяком случае, так записано, в то время как я буду и дальше, от вечности до вечности, заниматься всеми теми, кого Бог окончательно изгонит из своего Творения и ввергнет в огненную лужу или пучину тьмы. И это тоже записано. Из этого следовало бы сделать вывод, что точно не известно, даже если это записано, будет ли это огонь или мрак, хотя они плохо совместимы. На это в определенных кругах, о которых речь шла выше, последовал ответ, что наказания будут такими страшными и неизмеримыми, что при этом вечный огонь сможет гореть в вечной темноте.

Пусть будет так. Во всяком случае, пришли к единству в том, что Смерть победят навсегда; даже дикие звери и птицы должны будут вернуть всю ту плоть, что они пожрали, ибо Бог хочет, чтобы люди предстали опять зримыми в их обличии. Разве не сказано в пророческих 12 писаниях: «кости к костям во членах, мускулы, нервы, плоть и жилы к ним и кожу и волосы сверху, и Ураэль Великий привнесет дух и душу, и возникнут Четыре Ветра, обдуют они мертвецов, и те оживут и встанут на свой ноги, и где тогда бысть Смерти на веки вечные».

Здесь я прервусь на короткое замечание, что вся забота будет уделена только людям, а не зверям и не уткам, ибо нигде речь не идет о том, что люди тоже должны будут возвратить всю плоть, которую поглотили они в течение своей жизни, но это — замечание на полях. Как бы то ни было, я, Сатана, если даже и буду брошен ко всем грешникам, неверующим и неправедным, то у меня еще останется, по крайней мере, одна задача, а именно — наказывать их, а карающие ангелы будут помогать мне при этом поражать грешников, ибо число их будет велико. Однако, добавлю я, мне будут отданы женщины, которые заплетали волосы не ради красоты, а ради занятия проституцией, а также мужчины, которые ложились с ними, и тут можно себе представить, что будет твориться, ибо вожделение так просто не подавишь.

Но, увы! Не следовало бы мне поднимать этот вопрос, даже в шутку, ибо глаза моего старого друга вновь наполнились слезами, но теперь уже от отчаяния, и он очень опечалился и застыдился, что я его так жалею, и я вынужден был заказать еще одну бутылку сакэ (или это было все-таки вино, не могу точно вспомнить), чтобы немного развеселить. К сожалению, это сначала мне не удалось, правда, не удалось это и алкоголю, которого мы к тому времени порядочно употребили. Здесь я должен добавить, что ни я, ни Смерть в принципе не имеем никаких проблем с алкоголем или каким-либо другим допингом; чтобы достичь более высокого уровня сознания, нам они не нужны, ибо он у нас и без того достаточно высокий. Мы, в конце концов, чисто спиритуальные существа, и материальный мир в целом оказывает на нас весьма незначительное воздействие, в то время как мы, напротив, вполне можем вмешаться в происходящие в материальном мире события, что Смерть доказывает каждый день.

Когда договариваемся откушать вместе, мы принимаем человеческий облик, что нас избавляет в дальнейшем от некоторых трудностей, но это имеет один недостаток, ибо в такие минуты и в таких ситуациях приходится справляться и с недостатками человеческой натуры, и с радостями, которые она доставляет. Когда мой друг, господин Смерть, попробовал заглушить алкоголем свое огорчение по поводу моих непродуманных слов, то ему пришлось пострадать от последствий, как если бы на его месте был человек. При других обстоятельствах было бы интересно понаблюдать, как по-прежнему ясный рассудок старается, несмотря на телесные проблемы, выразить свои мысли отчетливо и понятно; при этом на свет божий выходили четко сформулированные предложения, произнесенные заплетающимся языком, так что мне приходилось собрать все свои чувства (а мне это к тому времени и после принятия алкоголя давалось нелегко), чтобы понять хотя бы отчасти, что он пытался выразить. К счастью, у нас, спиритуальных существ, имеются в распоряжении и другие средства коммуникации, поэтому мне удалось уловить смысл его слов.

В общем, он изложил следующее, правда, весьма резко: его ни в коей степени не интересует, что и где написано; за эти долгие годы написано столько всего, что можно найти достаточно написанных слов для всего, что хотелось бы доказать. Во всяком случае, в одной только Библии имеется, по меньшей мере, две истории Божественного Творения, а в других местах и того больше, если дать себе труд поискать, так какой же истории мы должны придерживаться, — спросил он, — и почему только четыре Евангелия, когда и Петр, и Никодим, и Яков, и Фома, и Филипп написали об этом прекрасные книги, которые людям стоило бы прочитать и цитировать, но их скрывают и держат в тайне от людей. А уж если речь зашла об этом, то он, Смерть, должен позволить себе вопрос, как относиться нам к тому, что написано у Маркиона из Синопа (один из великих гностиков II в. — Прим. пер.) или у Бардесанеса из Эдессы [Бар Дайсан или Вардесан, (154–225), гностик, ближайший предшественник манихейства, автор многочисленных сочинений, среди которых сохранилась «Книга законов». — Прим. пер.], или Макария Египетского [отец Церкви (301–391), под его именем известны сочинения «50 бесед», краткие изречения и др. — Прим. пер.], Ефрема Сирина, или Посейдония Арамейского, или в том же «Апокрифоне» Иоанна (возможно, «Апокалипсис Святого Иоанна Богослова», отличный от канонической книги. — Прим. пер.), или в «Кефалайи» Мани, или в «Поймандре» Гермеса Трисмегиста. Он, Смерть, мог бы продолжать этот перечень сколь угодно долго, если я того захочу, но я не захотел, поверил ему на слово, что он их все знает, я только хотел тем самым сэкономить время, чтобы он не вздумал читать наизусть все Священные Писания, написанные когда-либо людьми, а их великое множество, я не хочу их все даже называть.

Кроме того, — продолжил господин Смерть свою речь, — они все очень старались, когда писали о Боге и мире, смерти и Дьяволе, и всегда находили новые идеи, о которых в этом мире до того никто ничего не знал, и все удивлялись, пока определенные круги, о которых здесь и сейчас говорить не следует, не решили, что написанного уже достаточно. Ведь если каждый полагает, что он может взять из написанного то, что ему нравится, то те самые определенные круги оказываются в тяжелом положении, ибо они не могут ответить на вопросы по поводу написанного, которые сыпались на них отовсюду, поскольку они не знали даже, что это вообще было написано.

Он говорил, что с тех пор, как было решено обучить искусству письма не только мудрецов, но и всех людей, будь то мужчина или женщина, любой Иванушка-дурачок мог быстренько написать что-нибудь, а затем самовлюбленно и тщеславно указывать, что это написал он. Для Смерти все это ровным счетом ничего не значит, так как он приучен верить только тому, что он видел собственными глазами и воспринимал своими чувствами, и его всегда удивляло, как слепо доверяют люди написанному, вместо того чтобы самим увидеть, услышать, потрогать. Ведь с этого момента человек пробудился бы от своей дурости и начал понимать самого себя и мир, в котором он живет, и начал бы в нем обустраиваться.

Ни теперь, ни во все будущие времена Смерть не желает больше слушать о том, что это, дескать, написано, и даже если речь идет о конце всех дней, который отстоит от нас довольно далеко, он сегодня не желает об этом ни слушать, ни говорить.

Кстати, все это было изложено в неподобающих словах, которые обычно он употребляет крайне редко, ибо Смерть вообще довольно спокойный парень, который не поднимает шумихи вокруг себя и своих талантов, что его приятно отличает от других существ и, прежде всего, от людей. Можно представить себе мое удивление, даже испуг, когда я увидел Смерть в таком возбужденном состоянии, сам я упрекал себя за то, что перевел наш разговор, хотя и в шутку, на такие рельсы. Вот в такие моменты я начинаю понимать, почему люди назвали меня Diabolos.

Поэтому дозвольте мне напоследок небольшой экскурс, который для меня по определенным причинам очень важен: именно здесь и сейчас я должен просветить людей относительно того, что Дьявол и Смерть, что бы ни писали, не одно и то же лицо; это можно уяснить себе хотя бы из того, что мы время от времени встречаемся друг с другом за столом и при этом бурно дискутируем, о чем я только что написал. Бог, напротив, настаивает всегда на своем Триединстве, правда, никто до сих пор не слышал, чтобы Он о чем-нибудь и когда-нибудь поспорил со своим Сыном или Духом.

Я, как это было всегда и остается теперь, отличаюсь от моего доброго старого друга по имени Смерть, и если в этой связи все-таки хотят указать на злого демона Аримания (Kakodaimon Arimanius, лат. Genius malus, в астрологии — двенадцатый небесный дом, Преисподняя, Нижний мир. — Прим. пер.), о котором написано, что он и Смерть, и Дьявол, то на это я отвечу, что тут вкралась опечатка, а в виду имеется Ахриман, что опять же является всего лишь именем, которое дали мне на Востоке, не спросив заранее моего разрешения.

Нет, вещи всегда нужно четко различать друг от друга: Дьявол есть Дьявол, а Смерть есть Смерть, следовательно, нам нужно дать различные имена, поскольку мы отличаемся друг от друга, при этом добавлю, ибо меня об этом часто спрашивают, что Смерти абсолютно безразлично, какое имя дадут ему люди — Асто-Видату, костлявым мужиком, который уже в момент зачатия накидывает человеку на шею смертельную петлю, Маргом или Хароном, причем в этой связи Смерть настаивает, чтобы его ни в коем случае (могу это подтвердить) не изображали с птичьим клювом, заостренными ушами, змеями на голове вместо волос, а также с крыльями, кроме того, он очень редко использует в своей работе молот. Также он не любит, чтобы его называли Персу, но в этом случае люди правы, поскольку мой добрый друг действительно любит надевать на работе красную шапку и черную маску, что само по себе имеет эстетическое обоснование, ибо я не выдам большой тайны, если скажу, что он довольно тщеславен.

Коль скоро я подошел к этой теме, хочу еще рассказать, что Смерть отдает предпочтение собакам, и не потому что они очень вкусные, как это установили люди на Востоке, а потому, что собака, как таковая, лучше всего годится для роли посланника и сопроводителя души. И это люди со временем узнали, поэтому они делают собаку поводырем для слепых, чтобы она быстрее привела их к предначертанному судьбой. Поскольку Смерть любит собак, он иногда является в их обличии, и тогда его называют Анубисом с головой шакала, или Хентименти, или Хун Ахау, или Упуат, так как люди везде разные и дают одним и тем же вещам разные имена. Собственно говоря, для собаки вообще большая честь, что ее соотносят с такими важными особами, как Смерть. Но самим собакам это не нравится, они постоянно жалуются мне, что люди по этой причине не желают открыть им доступ в Рай и ставят их тем самым в один ряд с развратниками, убийцами, идолопоклонниками и лжецами, к которым собаки никак не относятся, как они часто подчеркивают, и я нахожу, что они правы. На это я отвечаю, что не людям дано решать, кто будет принят в Рай, и судить об этом будут совсем другие силы, я утешаю собак тем, что им не придется отвечать на пятнадцать вопросов, и это собаки воспринимают с удовольствием, поскольку после изгнания из Рая они не ждут ничего хорошего от этого мира.

Как я уже говорил, господин Смерть довольно равнодушен к тому, как его называют, до тех пор, пока к нему относятся с уважением, поэтому он и не жалуется на то, что люди иногда считают его мужчиной, а иногда женщиной, в зависимости от ситуации. Я уже выдал секрет, что мой добрый старый друг не чужд тщеславию, поэтому ему доставляет радость, когда его описывают как красавца юношу, гасящего факел, и присваивают ему имя Танатос или Мересгер, т. е. обожающий молчание. Ведь ничто не может так сильно разозлить Смерть, как шум, который производят люди своей повседневной суетой и постоянной болтовней, что побуждает его к более интенсивному выполнению своей работы. При этом я иногда бываю вынужден сдерживать его, ибо не пришло еще то время, когда ради покоя придется жертвовать людьми, даже если я сам часто мечтаю об этом.

Я говорю моему доброму старому другу Смерти, что он сначала должен смириться с людьми, принимать их такими, какие они есть, а самому ему не следует усердствовать в своем труде, а лучше радоваться тому, что люди придумали для него столь много обличий, ведь это поможет ему избегать скуки, если он только все это примет. Среди них и скелет, и рыцарь с мечом или копьем, или же луком и стрелой, как уж ему понравится, и жнец с серпом, или, даже бродячий музыкант, который играет на своей скрипочке последний танец. Пусть он не соглашается, если ему дадут имя Ле-хер-хер и представят в образе краба с двумя огромными клешнями. Ведь это подпитывает ошибочную веру людей в то, что Смерти можно отомстить, если ловить крабов и варить их живьем. И хотя это чрезвычайно неприятно крабам и заставляет их жаловаться на судьбу громким писком, Смерти это нисколько не мешает, что доказывает история, не оставляя нам ни тени сомнения, а люди умирают даже тогда, когда предварительно съедят краба, даже если его подадут на стол, красочно оформленным майонезом или салатом. Это должно было бы давно научить людей, что смерть можно описывать и по-всякому называть, но ее никак нельзя устранить, ибо людям не дана власть над словом, и посему на деле нет никакой разницы, какое имя дать смерти: Кшитигарбха, или Ди-Цанг, или Дзизо — не важно.

К счастью, вечер подходил к концу, и, несмотря на приличное подпитие, мы вновь, наконец, вспомнили, что у нас есть и другие дела, помимо того чтобы судить да рядить о людях и их глупости, и каждый вспомнил о своем, при этом мы знали, что за временем отдыха и веселья вновь грядет время долга, ибо важно, чтобы каждое дело свершалось в свое время. Итак, мы оставили ресторан, неважно какой (кстати, я очень озабочен тем, что многое, partout, уже не могу удержать в памяти), где мы чудесно поели, попили и поговорили, затем сердечно распрощались, ибо, что бы ни говорилось в такой вечер, нашей вечной дружбе вреда это нанести не может, и мы оба очень хорошо это знаем.

Господин Смерть вновь приступил к своей работе, что было настоятельно необходимо, так как именно в последнее время люди открыли, сколь радостно плодиться, и размножались столь рьяно, что даже мне это стало доставлять хлопоты, поскольку мой алгоритм не был к этому готов. Правда, и в этот раз я мог бы вполне положиться на моего друга, который всегда выполнял свои задачи с чувством долга и с полной самоотдачей, не уставая от трудов своих, но мне стало ясно, что и мне самому придется вскоре заняться этой проблемой, ибо чего не сделаешь сейчас, то завтра будешь делать вдвое. В тот вечер, однако, я был расположен к отдохновению, поэтому укрылся в таком уголке, куда даже Бог не смог бы за мной последовать, не говоря уже о людях, если бы они меня искали.

Однако же вернемся назад, собственно к нашей теме, которую мы оставили несколько мгновений тому назад: недовольство людей в этом мире и этим миром. Хотя я все время пытался, мне практически не удается уйти от вечных жалоб и стенаний людей — мучительного шороха на задах Универсума, постоянных придирок и бормотания о неудобствах и недостатках этого мира. Люди всегда чем-то поражены, обескуражены, всегда печальны и разочарованы, что само по себе могло бы быть мне безразлично, ведь я не нуждаюсь в их одобрении. Никогда я не отрицал, что этот мир имеет изъяны, иногда, должен признать, существенные изъяны, но несмотря ни на что этот мир все эти годы движется вперед, и один только факт его существования однозначно доказывает, что все с этим миром обстоит не так плохо.

Он будет даже еще лучше, если люди не будут употреблять весь свой интеллект на дальнейшее развитие своих впечатляющих способностей к критиканству, а, вложив все свои силу и волю, отдались бы решению стоящей перед ними задачи, а именно — поддержать меня в совершенствовании нашего мира. Ведь я не открою никакой тайны, если скажу, что на ближайшее обозримое время это — единственный мир, предоставленный в распоряжение людям, и у них не будет возможности выбрать, если им захочется, какой-либо другой мир, поэтому с этим миром они должны обходиться весьма заботливо. Я утверждаю, что никому не следует придираться к нашей Вселенной и привередничать, что она якобы не красива и не совершенна для обладающих плотью существ, и тем более препираться со мной, ее создателем. Если этот мир и не вполне совершенен, он все-таки, будучи продуктом моего алгоритма, прекрасен, и другого не существует, который был бы его прекраснее, это же относится и к человеку, ибо он совершенен в той степени, в которой я по милости своей позволяю ему становиться совершенным, в чем иногда раскаиваюсь.

Тут я добавлю, что в принципе я ничего не имею против критики, если она направлена на то, чтобы сделать мой мир лучше, чем он есть, и я сам готов раскритиковать в пух и прах ту критику, которая не питается ничем другим, кроме голого недовольства и пренебрежения. Относиться к этому миру с пренебрежением нельзя уже хотя бы потому, что формирование его высоких нравственных качеств прошло долгий путь от начала всех времен и имеет перед собой большое будущее вплоть до конца всех дней. И наконец, я преподнес людям великий подарок — культуру — не для того, чтобы они только радовались и получали от нее наслаждение, они должны прилежно использовать ее на благо этого мира, который есть мое творение. В действительности я некоторое время тому назад досконально изучал вопрос, не отобрать ли мне у людей культуру назад, поскольку они все равно не научились использовать ее во благо, а только предаются игре, поверив, что свои самые насущные потребности они уже удовлетворили.

Разве это не игра, когда люди без пользы и без серьезного подхода отдали все свои мысли и помыслы поискам Бога, который давно уже распрощался с этим миром, и никто, даже я, не знает, когда Он вернется и вернется ли вообще? Разве это не игра, когда они всеми средствами пытаются заманить в этот мир Бога, но при этом никто не ведает, каковы желания у Бога и каковы Его предпочтения, не знают, что принести в дар Тому, у кого есть все, поскольку Он всеобъемлющ и совершенен? И наконец, разве это не игра, когда люди пытались осмыслить немыслимое, познать непознаваемое, обосновать безосновное?

Это продолжалось довольно долго, пока люди постепенно не пришли к пониманию, что вызов их духу бросает не Бог, а мир, в котором они живут, и что лучше бы им не обращать свой взор к звездам, когда у их ног лежит разверстая пропасть, свалиться в которую они могут в любой момент. Смею уверить, что звездам нет никакого дела до этого мира и людей, в нем обитающих, что они ничего собой не представляют, кроме дыр в небосводе, сквозь которые в этот мир проникают отдельные лучи из царства Вечного света, до чего, в свою очередь, нет никакого дела людям. Однако существует все-таки некая часть того самого недовольства, которая делает из человека собственно человека, который постоянно стремится к горизонту и старается в один прекрасный момент перешагнуть его, хотя человеку давно пора было бы понять, что горизонт отступает все дальше по мере приближения к нему, и что в этих заботах нельзя забывать о том, что лежит вблизи, и что может открыть ему немало прекрасных и мудрых тайн.

Однажды со всей серьезностью было сказано, что человек живет, будто бы в Аду, и все, что он может там познать, является якобы лишь мерцающими тенями подлинного и действительного мира, и поэтому нужно приложить все силы к тому, чтобы выбраться из Ада и получить возможность воспринимать не только смутные и неясные отражения, а сами вещи в светлом сиянии Солнца. Но я могу сказать, что дорога из Ада очень извилиста и узка настолько, что лишь немногие могут пройти по ней, остальным же не следует ждать, когда, наконец, придет их черед начать свой путь, а постараться как можно удобнее и приятней устроиться в Аду, поскольку все равно им придется оставаться там до конца всех дней, если Бог дозволит им допуск в Рай, который есть царство света. Но ведь я — Люцифер, который несет свет в Ад.

Итак, люди недовольны, поскольку они полагают, что обнаружили недостатки в моем творении, но кто они такие и что о себе возомнили, чтобы судить об этом, с чем и по каким меркам могут сравнить они мое творение, ведь люди не видели ничего другого, кроме этого мира, которого они так до конца и не поняли. Как могут они представить себе какой-либо другой мир, когда сами так ничего и не создали? В крайнем случае, люди смутно помнят то время, когда они находились в Раю, когда они уже восприняли душу, но еще не были рождены, ибо Сад — это не что иное, как утроба матери, а, рождаясь, человек изгоняется из Рая, куда он никогда уже не вернется, так как Рай — это матка, а туда никто не возвращается, став взрослым.

Но человек пожирает самого себя в своей бесконечной и в то же время бесплодной тоске по тем невозвратным временам полной беззаботности, когда все было устроено наилучшим образом, а ему не было нужды о чем-либо заботиться, принимать решения и нести ответственность. Разве человек не познал еще, что Богу не совсем и не до конца удалось изгнание из Рая, что остается еще какая-то, пусть исчезающая, частица, сохранить которую на длительное время человек смог бы, направив на то все свои усилия? Одними меланхолией и печалью об утрате не совладать с теми требованиями и вызовами, которые я бросил в этот мир, чтобы учить и испытывать людей, настолько сильно я хочу позволить людям таким путем повысить интенсивность их восприятия наслаждения, ибо оно доставляет удовольствие в полной мере лишь тогда, когда осознаешь его невозвратимость.

По масштабам такого воображаемого или оставшегося в воспоминании Рая мой мир должен быть плохим, полным недостатков и ошибок, непригодным для дела и для личности, одним словом, злым, поскольку этот мир представляет собой противоположность, отрицание ничем не отягощенного радостного блаженства во чреве матери, которое человеку дано было когда-то вкусить. Здесь, в моем мире, нужно работать, чтобы жить, нужно терпеть тяготы и невзгоды, чтобы затем получить возможность познать моменты мимолетного счастья, в чем никогда нельзя быть уверенным, в чем пришлось убедиться Иову.

В моем мире нужно утверждаться в борьбе с другими, но и тут нельзя быть уверенным до конца, чаще бывает, что Дьявол, как говорится, гадит всегда кучку к кучке, т. е. предоставляет богатство и счастье тем, кто этого вообще не заслужил. В таких обстоятельствах люди просто должны становиться недовольными и завистливыми, разве не должны они стенать и жаловаться без конца и надеяться на день Страшного Суда, когда они, наконец, увидят, что такое справедливость, которой им пришлось так долго ждать?

Да, я могу понять людей, но что им даст мое понимание, ведь из-за них я не буду менять свой алгоритм, а Бог не откроет вновь врата Рая, причем людям я могу только посоветовать не слишком полагаться на милость Божью, ибо разве не сказано у пророка Исайи: «Я, Господь, и нет иного. Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, творю это». Разве не говорит об этом Амос, который тоже был пророком, как Исайя, и получил слова от Бога, что «бывает ли в городе бедствие, которое не Господь попустил бы», причем сам, возможно, ему помогал только Эламир, ангел силы, но об этом ничего и нигде не написано.

Мне недовольство людей может быть безразлично, пока они сами им довольны. Однако здесь я хочу указать еще на одну дурную человеческую привычку, а именно — на нетерпение, о котором я вообще не мог бы сказать, откуда оно взялось. Во всяком случае, я людей не учил быть нетерпеливыми, ибо мой союзник — госпожа, носящая имя Время (в немецком языке существительное «время» женского рода. — Прим. пер.). Ей я обязан моими величайшими и прекраснейшими достижениями, только в союзе с ней я могу развернуть мой алгоритм, я люблю ее, и в ней вершится моя сущность, ибо она прекрасна, моя сестра и любимая невеста, я запечатлел ее в моем сердце и на моей руке, и она сильна так же, как мой старый и добрый друг Смерть. Она моя, ее я долго выпрашивал у Бога и получил навсегда, и любовь моя не кончится с приходом Судного дня. Госпожа Время — моя любовница, она мать и повивальная бабка моего творения, она выносила мои создания и родила их, кормила и воспитала, без страданий и жалоб, окружая повседневной заботой, чтобы потом передать Смерти, когда, наконец, свершится смысл и цель моих созданий.

Люди же никогда не любили Времени, они не могут насладиться радостями, которые всегда заново предлагает им Время в этом мире, где нужно работать, чтобы вкушать хлеб в поте лица своего. В своем недовольстве люди хотят иметь все, в своем нетерпении они это все хотят иметь немедленно; соблюдать спокойствие, выждать и взвешивать — все это представляется им, таким благородным, всего лишь трусостью, во всяком случае, так они говорят. Они хотят как можно скорее назад, в свой Рай, все их мысли и чаяния направлены только на то, чтобы не дать себе слабости, избрав окольные пути, не допускать задержки и проклясть на веки вечные тех, кто пытается их задержать. Но и люди когда-нибудь поймут, что только Время укажет им истинный путь в другой мир, коль этот им не по душе. Госпоже Время уже пришлось приложить немало усилий, чтобы сделать из моего творения то, чем оно стало, и это длилось очень долго. Так как же могут люди позволять себе попытки ускорить ход времени, когда они еще даже не поняли, что такое время?

Но люди никогда еще не отступали перед вещами, которых им не удалось понять, напротив, их неразумение, кажется, только пришпоривает их. Я еще хорошо помню, как люди пробовали разобраться в созидании моего мира. Прежде всего, некий Карпократ, который, возможно, звался Гарпократом, что точно не известно, и который жил вместе с Мариамной, Марфой и Саломеей, утверждал, что мой мир прекратит свое существование именно тогда, когда будет исчерпано число его возможностей, что, в порядке одной из гипотез, само по себе звучит не так уж фальшиво, ибо в действительности сначала Бог, а затем и я в результате акта нашего творения свели бесконечное множество возможностей к огромному, но все-таки конечному числу. Затем Карпократ немедленно и без обиняков сделал следующий шаг в своей аргументации: он утверждал, что в этом мире не может быть повторений, в чем он был не совсем неправ, во всяком случае, в том, что касается истории человечества, ибо она старается изо всех сил не повторяться постоянно, при этом люди не оказывают ей никакой поддержки. Ну и ладно, ну и хорошо.

Но тут последовал третий и решающий шаг. Если число возможностей остается ограниченным, а повторения исключаются, то тогда можно было бы ускорить течение времени к моменту наступления конца всех дней, а именно, путем нацеленного и сознательного скорейшего совершения всех возможных действий, ибо души лишь тогда станут свободными, когда будут совершены все поступки, которые только существуют в мире, когда одновременно будет до конца опустошено хранилище возможностей. А если прежде всего исключить к тому же позорнейшие из своих деяний, с тем чтобы они не запятнали будущее и грядущие невинные пока поколения, то можно быть уверенными в себе и собственной праведности и нисколько не бояться, что могут подумать на этот счет другие.

Как бы то ни было, тезис таков: Зло нельзя побороть Добром, победить его можно только самим Злом, ибо Зло, в конце концов, не поддается никакой логике, потому-то его нельзя объяснить и обосновать, а можно, дескать, творить его с чистой совестью, чтобы оградить от него других. Должен признать, что я редко встречал более красивое обоснование того, что человек может по праву принести другому человеку страдание. Я тебя убью, чтобы тебе не пришлось убивать меня, а поскольку я тебя избавлю от этого греха, то мне простится это в день Страшного Суда, и мы оба вместе будем вечно бродить по Небесному Иерусалиму. Да, так на самом деле думали когда-то и в соответствии с этим развили бурную деятельность, пока этой кощунственной ереси не положили с чувством справедливости и удовлетворения впечатляющий конец огнем и мечом.

Если люди чего-то вдруг возжелают, то они становятся способными к выдающимся достижениям духа, хотя, к сожалению, очень часто это происходит не в то время и не на том месте, но лучше мы окутаем это вечным покрывалом безмолвия, чтобы никто и никогда не узнал об этом. Так что я не хочу вспоминать дальше, как люди однажды даже уверовали в то, что в своей собственной сексуальности они открыли глубокий религиозный смысл, как они потом в наготе и экстазе взывали к своим богам, как они приносили им в жертву мужское семя и даже кровь женщин, поскольку, в конце концов, среди улиц в Небесном Иерусалиме на Древе жизни написано, что оно ежемесячно приносит плоды, словно для того, чтобы какое-нибудь метафизическое существо увидело в этом что-то ценное. Я, скажем так, испытываю при этом только отвращение и не ощущаю потребности в такого рода жертвах, ибо чем они могут быть мне полезны.

Поэтому не буду скрывать, что меня злят людские празднества, и я презираю людей, а их сборища на дух не выношу, и что бы они мне ни жертвовали, будь это сожжение чего бы то ни было или подношение в виде хлеба, мне это отнюдь не нравится, и я терпеть не могу смотреть на эти изобильные благодарственные жертвы. Сначала я негодовал также на то, что людям не хватало смирения и почтения, когда они пытались установить со мной контакт, однако со временем злость уступила место чувству сожаления именно о том, что люди до сих пор так и не научились не растрачивать то самое короткое мгновение жизни, которое отпущено им в этом мире, на бездумную суету без смысла и цели.

Мне абсолютно безразлично, какой вид сексуальности выберут в конце концов люди, будут ли они безудержны или стыдливы, каких партнеров и какие способы заниматься сексом они предпочтут, в любом случае я буду приветствовать, если при этом они будут оттачивать и улучшать свою сноровку и не отлынивать от трудов, ибо в стремлении к совершенству нельзя забывать о наслаждении, а люди должны хорошо себя чувствовать в моем мире, а за вечный труд и старания лучшей наградой является наслаждение. Однако их брачные ритуалы, какими бы сложными и экзальтированными они ни были и сколько бы сил ни отдавали этому люди, влияют на течение этого мира не больше, чем танец токующих глухарей на лесной поляне. Я хотел бы подчеркнуть, что это очень и очень мало.

Ну, коль скоро мы говорим о дурных привычках людей, то не хочу умолчать об еще одной, которая всегда раздражает меня в высшей степени, и я не смогу простить ее людям легко и быстро, тем более что прощение не входит в мои задачи, ведь для этих целей есть другие. Речь идет не только о великой дерзости, которую люди позволили себе, изготавливая для себя изображения Бога и Дьявола, хотя они не имеют сколько-нибудь правильного понятия ни о Боге, ни обо мне. Тут я хочу добавить, что ни одного из нас не видели они во всем нашем великолепии перед своими очами, более того, здесь речь идет к тому же о высшей форме наглости и самонадеянности, совершенно непростительной, поскольку они эти изображения строят по своему образу и подобию. В результате получается, что эти изображения в некоторых местах какое-то время почитаются, словно живые существа, их купают, натирают мазями и подносят им еду, что я нахожу сильно преувеличенным, так как ни Бог, ни я не считаем необходимым, чтобы к нам относились подобным образом.

Ведь я сам присутствовал при всем почти с самого начала и могу как очевидец заверить, что Бог отнюдь не является пожилым господином [Книге пророка Даниила, с которой соотносятся эти и последующие высказывания Дьявола, сказано: «…воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его — как чистая волна» (Дан. 7:9); в немецком тексте буквально «der Alte» — «старик». — Прим. пер.], как об этом сказано, с развевающейся бородой и длинными белыми волосами, которые на голове Его словно чистая волна, и во время Творения не накидывал Он белое одеяние на свои плечи, чтобы утереться, если нужно, хотя это наверняка потребовалось после того, как Он вдохнул в человека дух свой. Я до сих пор испытываю внутреннее сопротивление, когда вспоминаю эту сцену. Но к изображению Бога люди приблизились хотя бы чисто символически, ибо их страх перед Ним, очевидно, был всегда велик, и, кроме того, им было категорически и неоднократно воспрещено создавать изображение Бога, так что они потом остановились на простом треугольнике, обрамляющем око в лучах славы и венце облаков. Ибо Око Господне всегда бодрствует и не спит никогда, кроме как в тяжелые дни Творения, но тогда у Бога действительно было очень много дел, и стоило это Ему большого труда, поэтому Ему требовался покой в ночи и, конечно, в седьмой день. Поскольку Бог создал мир, а люди хотели сделать Его изображение, подобное им самим, они представили Его себе в качестве архитектора мироздания, а потому снабдили Его циркулем, однако в то время они не подумали, что зодчему пристало иметь к тому же и молоток, так как посредством молотка можно не только философствовать, но и создавать много разных вещей, поэтому много позже, когда люди сами себя осознали творцами, они пришли к мысли сделать циркуль и молоток своей эмблемой.

Богу люди еще оказывают уважение, которое не позволяет им делать слишком часто и слишком много Его образов, но, к сожалению, в свое время была упущена возможность одновременно запретить людям изображать Дьявола. По этой причине каждый считает себя вправе изготавливать изображения Дьявола без смысла и понятия, не оказывая мне при этом того почтения, которое принадлежит мне по праву. Если даже люди считают меня ничтожным, если они ненавидят меня, гнушаются мною, они не должны все-таки презирать меня, ведь я могущественнее их и останусь таковым до скончания всех дней, и если они уповают на помощь, милость и спасение от Бога, то этого они будут ожидать еще некоторое время, ибо конец всех дней еще далек, и Бог пока удалился из этого мира, а до того времени им придется смириться со мной, создателем этого мира. И если уж меня нельзя победить, поскольку никто меня до сих пор не побеждал, даже сам Бог, что Ему, возможно, удастся в конце всех дней, но пока еще ничего не решено, поскольку битва на равнине Армагеддона [в христианских представлениях — место эсхатологической битвы на исходе всех времен, в которой будут участвовать «цари всей земли обитаемой», (Апок. 16:14–16). — Прим. пер.] еще не состоялась, хотя некоторые люди уже явно к ней приступили, то людям не удастся избавиться от меня, поэтому не лучше ли было бы для них, если бы они раз и навсегда примирились со своим положением и перестали бы со всей силой оскорблять и высмеивать Князя их мира.

За эти долгие годы мне пришлось уяснить себе, что люди никогда и ни при каких обстоятельствах не будут меня любить, несмотря на то, что я после изгнания их из Рая предоставил им мой мир в качестве убежища, и в нем людям живется, в принципе, неплохо, особенно если принять во внимание, что и в те времена, и сегодня моему миру не было и еще долго не будет никакой альтернативы. Я понял, что властелин не может рассчитывать на любовь, поскольку узами любви является благодарность, а коль скоро люди скверны, то они рвут эти узы при каждой возможности ради собственной выгоды. Боязнь же скреплена узами страха перед наказанием, который никогда не оставит людей. Таким образом, для меня давно решился спорный вопрос, что лучше — быть любимым или ненавидимым. Я отвечу так: самое лучшее, естественно, чтобы тебя любили и боялись, но поскольку трудно это объединить, то пусть лучше боятся, чем любят, если от чего-то одного все-таки приходится отказываться, ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны, нерешительны и лицемерны, полны страха перед опасностью и полны жажды наживы.

Здесь я должен признаться, что очень хорошо использовал страх людей, после того как понял, в чем тут дело. Страх представляет собой результат уравнения со многими известными: люди недовольны, так как их выгнали из Рая, они нетерпеливы, поскольку они узнали, что Смерть не оставит им времени спокойно ожидать возвращения в Рай, а результатом этого становится страх, что они упустят или потеряют что-то из того, чего они с трудом добились, обманывая или обворовывая других.

В моем алгоритме страх играет очень важную роль, во всяком случае, когда речь идет о действиях и поведении людей, так как вряд ли найдется другая такая приманка, чтобы эффективно управлять ими, подталкивая в нужном направлении, хотя первоначально меня поразили побочные явления страха. Я никак не ожидал, что реакция на страх непосредственно скажется на изменении частоты дыхания и потери контроля над мышцами; я, собственно говоря, хотел, чтобы люди взяли, наконец, инициативу в свои руки, а не только делали в штаны.

Однако со временем я научился использовать страх в правильно подобранных дозах, так как люди, если не испытывают страха, не будут контролировать и концентрировать свое вожделение, они с удовольствием будут отвергать достижения культуры, а их реакции не выйдут за пределы жалоб и причитаний. У людей есть страх перед всем — перед природой и самими собой, перед великим и малым, но, прежде всего, перед страданиями и смертью, лишь иногда его превозмогает алчность, и в этот момент люди забывают обо всем. Однако алчность, в конце концов, это тоже не что иное, как страх упустить что-либо или не попользоваться чем-то, прежде чем смерть предъявит свои права. А поскольку люди хотят помнить только прекрасные дни в Раю, а не то, что они сами виноваты в том, что их изгнали оттуда, они чувствуют себя свободными от любой ответственности и видят во мне источник всех их невзгод и всех страхов.

Постепенно я привык к тому, что люди взваливают на меня вину за все беды в этом мире, словно сами они к тому не причастны, хотя и они давно заметили, каким эффективным оружием может становиться страх, и не устают непрестанно применять это грозное оружие друг против друга. Все равно меня просто бесит, что люди, после всего того, что за эти долгие годы я сделал, используют меня, чтобы нагнать страху на других, и при этом придумывают картинки, которые вряд ли что-то может превзойти по своей мерзопакостности. Но ведь невозможно изображать Дьявола, равно как Бога и ангелов. Я говорю это неохотно, но в данном случае это явно не по плечу человеческому искусству, сколько бы они ни давали воли фантазии. Сначала меня, как и Бога, изображали стариком с длинными волосами и бородой, что справедливо только в том отношении, что поистине могущественным и мудрым можно стать только с возрастом. В людском понимании возраст может быть связан со страданием и слабостью, но разве не были за это время приобретены опыт и спокойствие, которые и есть кладезь могущества и мудрости? Против изображения меня пожилым мужчиной я, пожалуй, возразил бы, что они низвели меня до человеческого обличья, впрочем, жаловаться не буду.

Моя критика была все-таки откровенно недопонята людьми, поскольку в течение последовавших лет меня стали представлять в виде зверя с рогами на голове и козлиными ногами, покрытого волосами, хромого и с копытами; я был чудовищем, Левиафаном, из пасти которого вырывались искры, а из ноздрей валил дым, как из горячего горшка, я представал с торчащими изо рта клыками, с хвостом и птичьими когтями, с головой зверя и взъерошенными волосами, я был Дракон, Старый Змей, одним словом — зверь. Если же им не хватало смелости поместить в картину меня самого из страха перед моим могуществом, которое лишь в редких случаях можно отрицать, то на моем месте появлялась обезьяна, дескать, вот оно, вечное проклятие Дьявола, — он способен только обезьянничать, а сам творить не может.

Я еще преподам урок людям, разъяснив, как обстоят дела с моим творением и концом моих дней, ибо я ничего не забываю и не прощаю. А каких только животных не нарекали моими соратниками! Прежде всего пауков и мух, некоторые даже утверждали, что имя мое «Вельзевул» означает просто «Повелитель мух», так они хотели поиздеваться надо мной, дескать, могущество мое не распространяется дальше червяков и паразитов, хотя каждый знает, что я отгоняю мух от лика людей, если меня попросят об этом по всей форме, как это делали, например, Зевс Апомийос и Миагр в Аркадии, правда, исключительно по моему заданию.

Но это еще не все: меня считали Тарихеем, сыном Саваофа, врагом Небесного царства с ликом дикого кабана с торчащими клыками и вторым ликом — льва — сзади. Некоторые считают также, что я — Северный ветер, враг Солнца, что я терпеть не могу всякий свет, хотя имя мое Люцифер, Несущий свет. Но я же еще и лучник, преследующий людей и направляющий в них свои стрелы, эдакий Tetracolus — Четырехглазый стрелок. И в таком виде я, стало быть, гоняюсь за людьми, словно охотник за зайцами, но я‑то давно узнал, что люди первыми приходят ко мне, по собственной воле, и мне нет надобности прилагать для этого много усилий, чего я в любом случае делать не собираюсь, так как есть у меня дела поважней.

Потом меня изобразили в виде женщины, что сначала меня весьма обрадовало, ибо тем самым меня можно было бы воспринимать как существо с интеллектом. Однако, когда я более внимательно изучил изображения, изготовленные людьми, я был вынужден констатировать, что там была отражена только животная сущность, таящаяся в женщине, Княгине мира, — ее пороки и талант соблазнять, что в принципе соответствует истине, но показывает не все, на что способна женщина в ее лучшие моменты. Ибо истинная женщина соблазняет в первую очередь отнюдь не наготой своего тела, а мудростью своего ума. Насколько же недалеки мужчины, если им ничего иного не рисует воображение, кроме Лилит которая была первой женой Адама, высасывавшей ночью кровь своего мужа, за что он ее и выгнал.

Но если люди в своей гордыне осознают себя подобием Бога, то тогда они не желают, чтобы я и мое творение постоянно напоминали им о том, что они не слишком-то сильно отличаются от животного, разве что научились отличать Добро от Зла. Животная натура, однако, неприятна людям, они не хотят признавать, что соки тела мощно толкают их к тому, чтобы соединить эти соки с соками других людей в бурный поток. Они не признают, что, в конечном счете, не могут все-таки противостоять совращению, даже если прилагают к тому массу усилий, наказывая себя голодом, жаждой и холодом. Даже бичевание по голой коже не дает результата, ведь часто оно воспринимается всего лишь как другая форма сладострастия, и, таким образом, истинный соблазн состоит в том, чтобы найти правильный путь к наслаждению соблазном, если уж от него нельзя избавиться.

Но мне всегда казалось, что люди делают подобные изображения только для того, чтобы создать представление о Зле, каким бы смутным или, наоборот, определенным оно ни было; ведь когда есть представление, изображение, фигура, или, по меньшей мере, идея, зло не будет уже таким устрашающим, тогда оно станет конкретным, а то, что конкретно, то принадлежит этому миру, а раз оно принадлежит этому миру, то может существовать, подчиняясь исключительно законам этого мира. Если человек, в конце концов, овладевает законами этого мира, коль скоро он их создает и исполняет, то Зло и злые люди подчиняются ему и навсегда теряют свою власть над всеми, кроме дураков, что не имеет значения, так как лучшей участи дураки не заслуживают, к тому же они умирают раньше мудрецов.

Сумев создать изображение чего-то, можно овладеть им не только с точки зрения формы, но и по существу, ибо все так или иначе находится во взаимосвязи, тем самым это нечто можно поставить под контроль, сначала, правда, только символически, но тем не менее, и разве формулы физиков и химиков не являются всего лишь изображениями этого мира, и разве атомы и молекулы не следуют слепо этим формулам просто потому, что они не могут иначе? Однако если не удается изобразить что-то, для чего не существует идеи и нет соответствующей формулы, то перед таким нечто люди испытывают не просто боязнь, а самый настоящий страх. Они вполне усвоили, что в этом мире может быть много вещей, о которых у людей нет представления, но они, тем не менее, существуют, ибо Бытие нигде и никогда не было зависимо от людского мышления. Люди также усвоили и то, что настоящие опасность и угроза исходят именно от невообразимого, от неописуемого, от невыразимого, и опасность, и угроза становятся еще более сильными, когда отсутствует представление о том, когда, где и как это произойдет, а есть только несомненная уверенность, что это случится. Может быть, это и есть истинное наказание Господне людей за совершенное когда-то преступление в Раю, поэтому их никогда не оставляет этот смутный страх, какими бы умными и гордыми они ни были.

Волей-неволей мне придется здесь сделать еще одно заявление, хотя, строго говоря, это, собственно говоря, никого не касается: я — Дьявол, и не являюсь ни мужчиной, ни женщиной, ни инкубом, ни суккубом. Я вообще всегда избегаю быть поставленным в какую бы то ни было связь с человеческим или звериным родом, хотя ни в коей мере не собираюсь отрицать свой позыв к сексуальности, ибо вожделение всегда было мне любо и дорого. Но меня всегда поражало, как люди в своей мании все и вся в этом мире мерить человеческой меркой, точнее, принижать до людского уровня, растрачивают свое драгоценное время на размышления о половой жизни богов. Чего только не приходит при этом людям в голову, однако должны же, в конце концов, боги отличаться от людей в своем поведении во время спаривания, должны же они все-таки быть высшими существами, и делать это не как кролики или улитки, ведь никто и никогда не слышал, чтобы Зевс всаживал какой-либо из своих многочисленных возлюбленных известковый отросток в живот, прежде чем излить на нее свою страсть, хотя он якобы приходил к той или иной из них в облике быка или даже лебедя, здесь хочется добавить, но никак не в облике утки.

Теперь вполне справедливо было бы задать вопрос, к какому же типу божеств относился тот самый Зевс, если сам он не сотворил мир и интересен всего лишь тем, что он отрезал своему отцу причинное место и стал после этого властелином мира, так, во всяком случае, говорят. К Богу и ко мне этот Зевс не имеет никакого отношения, просто парвеню, местный идол, который обитал на Олимпе и каждый день устраивал жуткие ссоры со своей женой, от чего был вынужден страдать целый мир; он своего рода волшебник, умевший творить божественные фокусы, меча громы и молнии.

Но создать совершенный мир за шесть дней, пусть и устав на седьмой, или хотя бы придумать алгоритм, которому подчиняется все в мире, — это совсем другое дело, и никакой Зевс или Один, или любой другой, как бы его ни называли, никогда не смогут сравниться с этим; умолчим здесь о сотне тысяч божков и демонов, которых придумали люди долгими темными ночами, ибо имена их преходящи, как звук и дым.

Я никоим образом не отрицаю своей сексуальности, но свои потребности я удовлетворяю не с людьми и не со зверями и червяками, что может сходу подтвердить любая утка, и не в вечно спертой атмосфере субмолекулярного пространств, где во влажной темноте каждый миг заново соединяются атомы самым непристойным образом, в этом у меня действительно нет потребности. Моя сексуальность, мое вожделение и порывы — все это только в лоне моего алгоритма, который и есть подлинный и единственный, как и всемогущий Эрос моего мира, брат-близнец Танатоса, которых я породил вместе с Ночью, моей вечной возлюбленной, для того чтобы научить людей тому, что настоящую красоту лишь тогда можно оценить во всей полноте, когда она уникальна и в то же время преходяща.

Но, как бы то ни было, я сумею сохранить в памяти вплоть до конца всех дней, когда настанет час Страшного Суда, чтобы каждого судить по делам его, что люди насмехались надо мной и оскорбляли меня, что они бросали в меня грязь и нечистоты, хотя попасть в меня не могли, ибо я распознаю их намерения, даже когда они неосуществляются. Мое творение (о Творении Бога я здесь пока не хочу говорить) является плодом напряженных усилий, именно усилий, ибо это творение мне далось нелегко, ведь я не всемогущий и всезнающий Бог, который с легкостью, одним лишь словом смог отделить небо от суши, как об этом написано.

Неужели нужно было сразу же заявить по этому поводу, что суша, видите ли, возникла оттого, что в воду упало несколько капель семени после моего совокупления с одной богиней? И что после всего этого я никогда больше не показывался на Земле, а путешествую с упомянутой богиней по универсуму, чтобы распространять повсюду мое семя, естественно, предварительно насладившись с ней по полной программе? Неслыханная наглость, что люди выдумывают и пестуют такие невероятные истории обо мне, а затем сами же в них верят.

Но я не из тех, кто только плачет и жалуется; я хочу рассказать здесь, как это было на самом деле. Здесь же следует отметить, что люди явно забыли о том, что Бог должен являться всеобъемлющим, иначе он был бы не Богом, а чем-то иным, и здесь я не откажу себе в удовольствии заявить, что по одной только этой причине представление о Боге как о пожилом (или, если угодно, молодом) мужчине является абсолютной бессмыслицей, так как Бог включает и женское начало, ведь как же иначе Он смог бы создать женщину, если бы она не содержалась уже в Нем, пусть даже в виде идеи или мысли?

При этом я всегда с удовольствием ссылаюсь на то, что это не Святой Дух, а Айя София, единственная сестра Софии Пистис, родившей когда-то Баофа, Святая Мудрость, которую сам Бог приял в Триединство, что, принимая во внимание множество других кандидатов, которые, возможно, по праву, полагали себя достойными избрания (например, Любовь, Верность, Смирение, Сила) и сделали все от них зависящее, чтобы быть избранными, стало поистине внушительным достижением.

Позднее мне рассказали, как соискательницы представлялись одна за другой перед Богом и показывали себя с лучшей стороны: Любовь с короной и крылами, с чудесным пламенем в руке, кормит пеликана, что на меня лично произвело бы особое впечатление, или Смирение, решившаяся избрать другой способ привлечь внимание, а именно — надев платье из мешковины, и я мог бы заранее сказать, что этим в гордости своей Бог ни в коем случае не был бы доволен. Наконец, появилась Сила — с оружием, щитом и львиной шкурой, стоявшая прислонившись к колонне, и Бог почти выбрал ее, как появилась Мудрость с лицом, закрытым покрывалом, и зеркалом в руке, и Бог, всегда склонный к таинственности, тут же поддался ее очарованию, поэтому Верность с ее непременной курицей на руке не была уже допущена к выходу.

Я внимательно наблюдал и анализировал действия Бога, когда он совершал свое Творение, и я кое-чему научился у него и поэтому использовал для своего алгоритма триединство, а именно — Случай, Необходимость и Свободу. Все они для меня равны, все мне милы и важны, и ничто из них нелишне. Свобода — это? мой подарок людям, чтобы они могли использовать Случай, и затем положиться на Необходимость, пока Случай не предоставит им новый шанс, свободно принять новое решение. Ибо я пришел из Космоса возможностей (некоторые мыслители применяют для этого понятие «Космос форм», например, Плотин. — Прим. пер.) и горжусь этим, потому меня никогда не покидала тоска по родине; и если я в результате моего собственного решения навечно заброшен в этот мир холодной и голой реальности, я никогда не откажусь от памяти о моей родине.

Ну, хорошо, люди верят, что они могут различать Добро и Зло только потому, что когда-то вкусили от яблока или фиги, как утверждают другие, которые точно так же ничего толком не знают, поскольку никто при этом не присутствовал, но потому верят, что по сырым листьям фигового дерева и сегодня можно распознать, что страдание следует за удовольствием и что, в конце концов, необузданные страсти будут наказаны.

Много можно сказать по этому поводу, прежде всего то, что, насколько мне известно, люди вкусили от того плода, будь это яблоко или фига, только один кусочек, к тому же очень маленький, и потому они, возможно, познали, что в этом мире Добро отличается от Зла, но отнюдь не то, в чем именно состоит настоящее отличие одного от другого, ибо для этого потребно немного больше разума. Люди не должны преувеличивать свою скудную способность к познанию, ибо в глазах людей Добро и Зло представляются близнецами, разницу между которыми якобы не совсем четко представляли себе ангелы и демоны, когда люди впервые повстречались с ними и должны были решить, кому из них они будут в дальнейшем служить.

Конечно, людям хотелось бы, чтобы Добро можно было отличить от Зла с первого взгляда, чтобы одно предстало в светлом ореоле благости, а другое — в глубокой, мрачной тьме проклятия, тогда людям не будет стоить большого труда выбрать правую сторону, когда они будут поставлены перед выбором. Но только Бог и я знаем, что в этом мире хорошо, а что — плохо, и откроем мы это лишь в конце всех дней, но даже тут не сказано еще последнее слово, поскольку мы пока не пришли к единству относительно деталей, т. е. греха и наказания, а особенно — относительно добродетелей. Ибо и здесь люди все хотят упростить, твердо веруя в то, что Бог отвечает только за Добродетель и Милость, а Дьявол — за Грех и Наказание. Отнюдь нет, и для многих это будет большой неожиданностью в день Страшного Суда, когда каждый судим будет по делам его и должен будет ответить на пятнадцать вопросов, и будет стоять стон и скрежет зубовный, когда все обернется не так, как привыкли предполагать, ведь воля Божья неисповедима, да и я не выдам сейчас все свои тайны.

Во всяком случае, люди с самого начала упростили себе жизнь и не озаботились тем, чтобы обосновать Зло как феномен, как принцип, как идею, т. е. как поистине достойный предмет духовных споров, вместо этого они немедленно и неустанно стали исследовать Зло, и в этом, конечно, не могли преуспеть, однако нашли достаточно причин изощренно мучить и убивать ближних своих все новыми методами, что в высшей степени радовало моего старого друга по имени Смерть, но никак не меня, поскольку такой вид отбора скорее угрожал, чем способствовал продвижению моего проекта.

Ну, можно, например, сомневаться (а я сам отношусь скорее к сомневающимся), что нечто вроде принципа или идеи Зла вообще имеет место, потому как ни Бог, ни я этого не создавали, хотя я, если спросят, должен буду, тем не менее, признать, что все-таки с определенных позиций можно воспринимать феномен зла. Но об этом-то как раз речь и не идет, речь не об индивидуальном или коллективном восприятии, ибо вопрос об истине решается отнюдь не большинством, иначе это превратилось бы в мальчишеские выходки со стороны людей.

На это я возражу, что явно недостаточно выводить дефиницию или даже существование Зла как идеи или принципа только из того, что имеют место события или обстоятельства, которые противоречат желаниям, потребностям и интересам отдельных лиц или даже всех людей. Такова жизнь в моем мире, и я со всей прямотой признаю, что люди в моем варианте творения не играют особой роли, я не награждаю их и не штрафую, возможно, в расчетах Бога это выглядит иначе, но я об этом ничего не знаю и не могу ничего поделать. То, что мое творение не всегда следует тем правилам, которые люди в своей гордыне называют логикой, отнюдь не является причиной дезавуировать такие отклонения в качестве Зла только потому, что мое творение и мои правила оказываются всегда автономными и суверенными по отношению к логике людей. Я обращаю здесь внимание только на то, что мое творение существуют значительно дольше, чем логика людей и, судя по тому, что мне известно, будет существовать и тогда, когда логика людей давно уже исчезнет, как капли дождя в пустыне.

Кстати, — хочу поставить и этот вопрос, — о какого рода логике мы здесь вообще говорим? О логике, которая признает только две категории — истинно и ложно, из которых быстренько выводятся категории Добро и Зло, о логике, которая из одной причины может вывести только одно следствие, о логике, которая всегда и Повсюду, во все времена, повсеместно и на каждом углу универсума остается одной и той же, о логике, которая уже действовала, когда еще не было людей, и которая будет существовать и тогда, когда ни один человек не будет мыслить в соответствии с нею, о логике, которой, в конце концов, должны придерживаться и Бог, и Дьявол, поскольку и они пленники и рабы этой логики?

В таком случае логика стала бы единственной и истинной властительницей в этом мире, а для Бога и для меня не осталось бы ничего иного, кроме как со стыдом возвратиться в Космос возможностей. Но до этого пока еще не дошло. К счастью, люди постепенно умнеют, они все-таки заметили со временем, что между «истинно/ложно» может находиться нечто третье, что только в некоторых случаях одинаковые причины влекут за собой одинаковые следствия, хотя бы уже потому, что люди никогда не могут с точностью знать, что в том или ином случае явилось истинной причиной, и что им пришлось наконец уяснить, пускай и с большой неохотой, что правила их логики всего лишь результат их мышления. Само по себе это является, несомненно, большим их достижением, но не более того, и потому им не следует ждать, что и другие будут этого придерживаться, и меньше всего Бог и Дьявол.

Люди, даже если они уверовали, что созданы по образу и подобию Божью, должны сами себя судить по моим правилам, по крайней мере, пока они находятся в этом мире, а ведь иного у них нет, не правда ли? И в первую очередь к этим правилам относятся неопределенность и неуверенность, вот почему продвинуться вперед с помощью логики можно только, предварительно распознав ее границы, хотя никогда нельзя точно знать, где эти границы находятся. Это можно называть Злом, если нет желания найти другое понятие, ибо издавна стало привычным называть непостижимое Добром, если оно кому-то нравится, или Злом, если оно кому-то доставляет неприятности.

Но люди лишь редко пользуются логикой ради самой логики и разумом ради самого разума; люди развивали логику, разум и рационализм, потому что полагали, будто им нужна защита для их души, чтобы защитить себя от собственного страха и происков этого мира. Все длиннее и выше возводили они эту стену, все мощнее и искуснее укрепляли ее, раскрашивали и украшали, пока в один прекрасный миг не забыли почти напрочь, зачем они вообще начали это строительство. И тем больше было их изумление, когда они заметили, что их крепость обнажает все больше трещин, брешей, через которые в их так тщательно оберегаемую Аркадию, их святая святых души человеческой, проникли демоны нелогичности и иррационализма.

Никто не знал, что делать с этими демонами, воцарились разброд и беспомощность, некоторые даже полагали, что демоны эти вообще не существуют, разве что в воображении, поэтому не нужно беспокоиться, но, в конце концов, страх нарастал, ибо демонов было много, и каждый из них имел имя, и звали их Хмин и Каитабха, Тхюбан и Асуракумара, и что ни день, меняли они имена свои, называли себя Фобией или Манией, а наутро опять по-другому, потому что только тот, кто узнает их имя, сможет их победить, если он произнесет его семь раз при полной луне, вперив взор свой в восточное небо.

Поначалу люди лихорадочно пытались то там дырку заштопать, то здесь новую стену возвести, то там редут укрепить, то здесь новые рвы прокопать. Но быстро поняли, что этим делу не поможешь, ибо валы не защитишь, гордо разгуливая по ним и посмеиваясь над всем, что видишь вокруг, для защиты необходимо воспрепятствовать врагу напасть на твою крепость у тебя в тылу, поскольку если враг уже придет под стены, то считай, что все погибло. Итак, отчаяние людей становилось все сильнее, поскольку раз уж демоны нашли лазейку в человеческую душу, изгнать их было не так-то просто, даже если люди более чем усердно занимались строительством крепости. К мысли использовать демонов в собственных целях они так и не пришли.

Итак, подвожу итог: если таким доходчивым образом можно выразить сомнение в существовании Зла как принципа или идеи, тогда поиск злого духа становится довольно бессмысленным, ибо что же именно должен он воплощать? Естественно, люди не удовлетворились таким положением вещей, и некоторые попытались доказать, что его можно было бы представить в виде глиста, который наследуется человеком от прародителей из поколения в поколение вплоть до сегодняшнего дня и творит свои козни в теле человека, но найти паразита пока еще не удалось.

Но здесь уместно будет возразить, что к тем феноменам, которые воспринимаются некоторыми людьми как Зло в тех случаях, когда судьба не особо благоволит к ним, можно отнести и поведение их ближних. Не буду спорить, что тому есть немало примеров, когда один человек доставляет другому человеку боль и страдание, хотя и не могу подтвердить каждый такой случай свидетельским показанием, ибо для меня это просто трудно, ведь, с одной стороны, у меня хватает и других дел, а с другой — я не вездесущ, к сожалению, ибо эта способность дана лишь Богу, но не мне. В частности, положение становилось все хуже и хуже с тех пор, как каждому человеку вдолбили в голову, что именно его желания и интересы являются самыми важными в этом мире и что, прежде всего, к его вечным и неотъемлемым правам относится неукоснительное их исполнение невзирая на интересы других людей. А препятствия для исполнения таких желаний и есть неопровержимое доказательство существования Зла в этом мире. Так кого из двух называть недобрым?

Легко можно увидеть, что восприятие и желания отдельной личности в любом случае пригодны для того, чтобы обеспечить этой личности чистую совесть, но не могут претвориться в основу общепринятых и повсеместно действующих принципов, во всяком случае, ни Бог, ни я к тому стремиться не собираемся, иначе на нас каждый день будет обрушиваться масса новых забот и дел, чего мы себе позволить не можем, ибо для нас, правда, для каждого на свой лад, важно выполнить до наступления конца всех дней наши прямые задачи, которые никак не касаются людей и о которых я могу лишь сказать, что они потребуют немало сил, даже если до конца всех дней должно будет пройти еще какое-то время, а мы какое время будем посвящать отдохновению, что, в свою очередь, тоже никак людей не касается.

Хорошо, соглашусь опять же, что в истории человечества, хотя и короткой, но именно поэтому интенсивной, могли иметь место моменты и события, весьма способствовавшие укреплению веры в существование Зла или злого духа. При этом я отнюдь не желаю ставить вопрос (хотя и мог бы), была ли история человечества подходящим поводом для раздумий о существовании Добра и Зла, словно человек и есть мерило всех вещей, а его страдания или радости имеют какое–либо значение для хода событий в мире. Но я уже слышу возражения и крики протеста, поэтому пусть так и будет — часто человек становился волком для другого человека, один причиняет другому страдание или даже уничтожает его, не заботясь ни о чем другом, кроме собственного удовольствия и наживы.

Я уже отмечал, что мой друг по имени Смерть имеет на то собственное мнение, но я скажу, что категорически отказываюсь брать за это на себя вину или ответственность; мой алгоритм, правда, не предусматривает, что человек должен вечно бродить по земле, равно как утка, змея, домашний клещ или прочие звери, а также не должны вечно произрастать ни деревья, ни растения, ни даже персик, который боготворят женщины. Мой алгоритм никак не предусматривает, что кому-то воздастся на земле по справедливости, но чтобы по этой причине один человек мучил и убивал другого человека — совершенно не обязательно, и уж в любом случае в этом нет никакой пользы.

В этой связи, однако, необходимо в каждом отдельном случае указывать на то, что очень часто мучили, грабили и убивали во имя Добра, причем то, что выдавалось преступниками и жертвами за Добро и Зло, каждый раз трактовалось весьма по-разному, чему даже в исторической ретроспективе, которая всегда затуманивает взор человека, должно было найтись оправдание. Все-таки, как было бы прекрасно, если бы Зло всегда можно было находить во всем нелогичном и иррациональном, но, к сожалению, каждый, кем бы он ни был, пользуется своей собственной логикой, которая в каждом отдельном случае не открывается непосредственно другому лицу, даже если делается попытка эту логику обосновать. В частности, жертва никогда не может понять логику преступника. А что бы изменилось, если бы жертва смогла ее понять?

Именно жертва берет себе право не понимать логику преступника, более того, она и не должна ее понимать, ибо где же тогда право жертвы на протест и негодование, которые, вне сомнений, относятся к числу всеми признаваемых прав человека, которые никто не может оспорить? Преступнику же и без того достаточно, если он обладает властью сделать другого жертвой, так что его пониманием спокойно можно пренебречь как в целом, так и в частностях, тем более, что к числу общепризнанных прав человека относится и право побыть преступником, коль скоро пришел черед. В моем алгоритме правит изменчивость, и, таким образом, один человек становится жертвой, а другой преступником, зато в следующий раз роли меняются, хотя вовсе не обязательно. Никто не знает, когда наступит следующий раз, ибо неопределенность — любимая сестра переменчивости, они вместе сидят у подножия моего трона, и мы будем властвовать над миром вплоть до последнего дня всех дней, а может быть, и дольше, но не буду выдавать слишком много.

Вообще хорошо, что люди способны забывать, что случилось с ними в прошлый раз, ибо настоящим преступником можно стать только тогда, когда не думаешь больше о жертве, а хорошей жертвой — если не понимаешь преступника. Только если оба — и преступник, и жертва — полностью свободны от каких-либо воспоминаний, и никто не думает, какой урон он причинил другому или потерпел от него, и оба концентрируются исключительно на себе самих и не воспринимают другого как равного, вот тогда и только тогда дело может дойти до настоящего поступка.

Возможно, это искажение перспективы, но, для меня и с моей точки зрения, все люди одинаковы, но между собой люди проводят тончайшие дифференциации, которые в каждом отдельном случае остаются для меня непостижимыми. Людям же это нисколько не мешает, еще ни один не попытался оправдаться передо мной и объяснить, на каких основаниях и на какие категории он подразделяет других людей, чтобы присвоить себе привилегию убивать ближних. Еще больше меня удивляет при этом, что люди мнят, будто они точно знают, кто на стороне Бога, а кто — на моей, но никогда еще никто не интересовался у меня: знаем ли это я или Бог, хотя Он об этом молчит. Эту веру людей не может поколебать никто и ничто, даже мне это не удастся, поэтому я давно уже отказался комментировать подобного рода вещи.

Хочу привести здесь один пример, о котором я только что вспомнил, хотя вообще я мог бы привести огромное множество примеров, как рушились башни, или как один человек убил другого лопатой, или как люди плавились в результате атомного взрыва, но я хочу сказать о другом. Вряд ли евреи и мусульмане предавались бы страданиям и смерти с большей радостью, если бы понимали мотивы преступников в жаркий день 1099 г. от Рождества Христова, когда в Иерусалиме христиане учинили над ними насилие. В те дни Храм Соломона залила кровь жертв широким потоком, город был завален трупами, и из-за страшного смрада их пришлось выкидывать из города, а крестоносцы рыскали повсюду, забирая золото и серебро, лошадей и мулов, чтобы затем, плача от счастья и радости, почтить Гроб Господень, покаяться и вознести свои благодарственные молитвы Спасителю. Другим жертвам погромов и побоищ, которых в истории человечества больше, чем камней в том саду в Киото, не помогло бы, если они хоть немного поняли мотивы своих мучителей, ведь само собой разумеется, что они были замучены во имя Божье.

Разве люди не всегда полагали, что Бог на стороне сильных и победителей (где же Ему быть еще?), ведь было бы бессмысленно и глупо мириться со слабым богом? Разве жертвы, которые всегда являются «неверными» и «еретиками» (кем же еще?), не могли своевременно прийти к сильному, победоносному Богу, ведь Бог даровал им свободу выбора, с которой, однако, они явно не знали, что делать, ибо иначе не были бы неверными и еретиками. Отсюда следует, что будет только справедливо, если их накажут строгостью закона и острием меча, или чем-то, что соответствует уровню развития техники, но это жертвам абсолютно безразлично.

Я никогда не встречал кого-нибудь, кто признался бы, что он стоит на стороне Зла, всегда речь шла исключительно о Добре и о том, как быстрее и добросовестней можно было бы установить его господство в этом дефектном мире. Никто никогда не верит в Ложное и не любит Зла; нет такого человека, который любил бы Зло, ибо вера равнозначна Добру, а неверие — Злу, а кроме того, неверующий не верит из-за своей косности и присутствия Зла, стало быть, он враг веры. И не надо приводить в качестве довода логику и мораль, люди всегда без проблем и самым изящным способом проводили границы между Добром и Злом, а ответ был всегда прост: Добро — это всегда то, что нужно победителю.

А преступники-победители, чтó испытывали они в моменты своего триумфа? Были счастливы своей победой, довольны, что завершили, наконец, свое дело, или же они были просто обессилены после всех трудов? Ведь это должен быть сверхчеловеческий труд — сражаться целый день с другими людьми, побеждать их и убивать, поэтому вечером они, вероятнее всего, немедленно впадали в бессильное забытье сна, несмотря на смрад разлагающихся трупов и стоны умирающих. Они выполнили задачу, поставленную перед ними Богом, которая потребовала от них всех сил.

Они молились у Гроба Спасителя и плакали, и их слезы исторгались из чистого сердца, равно как и слезы их жертв перед лицом страшной смерти. Победители обрушивали свои мечи и копья на все, что стояло на их пути, при этом в спешке они могли и не разобрать, кто перед ними — мужчина, женщина, дитя или старик, еврей или мусульманин. Все происходило быстро, и все должны были умереть во славу Господню, даже когда руки и ноги у победителей сводило от усталости и первое опьянение рассеивалось, но усталость в расчет не шла, и они брали женщин, чтобы удовлетворить свои потребности, а настоящая страсть охватывала их только при мысли о священной задаче, которую они выполнили здесь во славу Бога и Церкви. Давайте не будем забывать, что по другую сторону стояли совсем не люди, не существа Божественного Творения, а просто бездушные тела, совращенные Самиэлем, а потому давно и безоговорочно обреченные на муки вечного проклятия, испорченные и потерянные, поставленные самим Богом hors la loi. И разве не все они слуги Повелителя мух, почему же нужно иметь к ним больше сострадания, чем к мухе, которую только что прихлопнули ладонью. Сострадание — это чувство, которое можно испытывать только к равным себе, а если сам недостаточно эгоистичен, то в тебе, по крайней мере, есть гены, которые Бог дал человеку в момент творения с тем, чтобы он тщательно холил их и преумножал. И потому сострадание к жертвам оправдано лишь тогда, когда они одни из нас, а все прочее — просто суета сует.

Но теперь я наконец понял их глубочайшую и неколебимую сущность: вот они, эти люди, сами себя объявившие венцом Творения, это искаженное подобие Творца, взывающее к Богу из разбитого зеркала! Если они говорят о Зле, то их не волнует моральная категория, им нужно только узаконить возможность разбить затылок своему ближнему, ограбить его, отнять у него жен и стереть с лица земли память о нем. Когда из года в год кочевники с огнем и мечом спускались с гор, и никто и ничто не могло их остановить, они провозглашались слугами Ахримана (в иранской мифологии верховное божество Зла. — Прим. пер.), злого бога, и тогда нужно было усерднее молиться и приносить больше жертв Ахурамазде (авестийское — «Господь премудрый», в иранской мифологии — верховное божество — Прим. пер.), чтобы добрый бог собрал все свои силы и побил врагов.

Мы всегда — народ Божий, а они, другие, чужаки, — враги Бога, и тогда мы исполняем нашу службы Богу, убивая их всех немедленно и беспощадно, ведь враги отвратительны и наглы, а кроме того, представляют опасность не только для нашего существования, но и для порядка во всем мире, в Космосе и Универсуме. Возможно, они мешают даже самому Богу, никто же не знает, как обстоят дела, может быть, Бог как раз нуждается именно в нашей помощи, и наверняка нам это зачтется в конце всех дней. Только так Он сможет распознать нас, ибо мы были бы плохими и нехорошими и не заслужили бы Рая, если бы не было неправедных приверженцев Зла, язычников, лжецов и обманщиков, место которым уготовано в геенне огненной, где они подвергнутся мукам на веки вечные. Зато мы можем приступить к делу уже сегодня, и Бог отблагодарит нас, если мы возьмем на себя часть Его работы.

Однако Зло не следует искоренять совершенно, ибо Добро всегда должно иметь некую противоположность, да и у нас будет нечто столь же необходимое для жизни, как воздух, ибо только так обретем мы друг друга, только так узнаем мы самих себя и задачи, которые предстоит нам выполнить в этом мире. Это не политическая борьба и даже не экономическая, а скорее, моральная, и завершить ее мы не можем, даже если бы хотели и даже если бы нас об этом слезно умоляли, ибо это не наша борьба, ведь речь идет о космической морали, здесь задействованы совсем другие силы. От изначальных времен до конца всех дней не прекращается ни на одно мгновение сражение сынов света с сынами тьмы перед лицом Господа, и пока еще ничего не решилось, поэтому и мы не можем выйти из борьбы, вернее, не имеем на то права, так как последствия были бы непредсказуемы, а кто желает, кто может взять на себя ответственность за это? А потому нечего нам жалеть других, ибо они приверженцы Зла, а если бы они были, как мы, то были бы хорошими, но они чужаки и остаются таковыми.

Сочувствие своим, ставшим жертвами, всегда давало людям силы отплатить другим сполна той же монетой с процентами, поэтому они поняли, что самое лучшее — уничтожить других прежде, чем те смогут нанести еще больший урон, ибо кому хочется терпеть страдания? Передо мной лежит раскрытая Книга истории, и с каждой ее страницы все еще льется кровь, которая никак не хочет высохнуть, даже если пройдут еще столетия. «Historia magistra mortis», и она отнюдь не наставница жизни, а учительница смерти, и люди с удовольствием следовали ее урокам, любовно применяя всю свою изобретательность, чтобы снова и снова превзойти историю.

Я не понимаю, почему люди не желают в полной мере признавать за собой такие достижения; конечно, можно себя похвалить за такие дела, и я охотно и безоговорочно хвалю их за то, что изобрели паровую машину, книгопечатание или фарфор, точно так же, как когда-то укротили лошадь и приручили собаку. Но разве меньше потрудились рука и разум, когда после тщательных расчетов были обрушены башни Зла, когда за кратчайший срок были умерщвлены миллионы армян, евреев, индейцев или представителей своего же народа, если под рукой никого другого не оказалось? В то же время люди не забывали об эстетике, ведь услышав слова «кхмер руж» (красные кхмеры), людям на ум приходит название французского одеколона, а не бесчисленные могилы в Юго-Восточной Азии.

Я точно знаю, что люди, сотворившие такое, очень этим гордились и требовали признания, однако как же они были разочарованы, когда в этом признании им было отказано только потому, что вектор истории изменился, и они предстали во всей своей жестокости, и никакой бог больше их не защищал, и им оставалось только надеяться, что в один прекрасный день все снова станет иначе. Бог на стороне и преступников и жертв, и в этом нет ничего удивительного, разве сам Он не утверждал, что Он вездесущ, а значит и там, где Его присутствие вообще и изначально не предполагалось.

Во всяком случае, точно никто не знает, ибо Бог давно уже не давал о себе вестей, и даже я не мог бы сказать, где Он находится в данный момент, а человеку нужно быть весьма сдержанным и осторожным, призывая Бога на помощь только себе и никому другому, ибо Бог может очень быстро и неожиданно принять противоположную сторону, и тогда преступник станет жертвой, поскольку никому не приходит в голову просить моей помощи, а кроме того, я не знаю, окажу ли я просящему поддержку.

Ко мне, Дьяволу, все это не имеет ни малейшего отношения; я не Зло и не злой дух, а всего лишь простое и отнюдь несовершенное творение миров, которому единственно важно, чтобы произведенное им сохранялось, пусть даже слегка изношенным, с чем я, хочешь не хочешь, а должен считаться. Люди должны сами принять на себя ответственность и признать свою вину, и никто не может, да и не хочет взять на себя хоть частицу этого — ни змей, ни яблоко, ни инжир, ни, прежде всего, Дьявол. Я уже не могу больше слышать эти жалобы и, стенания, дескать, они не хотели нарушать запрет Бога, и что если бы они знали заранее, вот тогда…

Я никогда не утверждал, что мой мир прост, легко обозрим и с ним легко управляться; что я был бы за творец, если бы с самого начала открыто выложил все свои тайны, чтобы люди могли творить свои издевательства, ибо другого от них ждать не приходится. Со временем я оставил всякую надежду, и людям надо очень постараться, чтобы я изменил свое мнение о них. Иногда я спрашиваю себя, а стоят ли люди тех усилий, которые я вкладываю в них, и тогда мне приходит мысль, что Бог не так уж был неправ, когда захотел стереть людей с лица земли, а с ними и всех тварей, и единственное, что помешало Ему, было… Стоп! Об этом я буду говорить позднее.

Мне сейчас важно ни при каких условиях не допускать, чтобы на меня постоянно взваливали любую вину, этого я не хочу больше ни слышать, ни видеть, и торжественно обещаю, что сумею сделать соответствующие выводы, если так будет продолжаться и дальше. Терпенье Дьявола не бесконечно, я не Бог, я не совершенен, не добр, не милостив и быть таковым не желаю. Я устал, и мне обидно, что мне не выражают благодарности, а только ругают, высмеивают и проклинают, ведь у меня тоже есть честь и чувства, но, кажется, никому до, этого нет дела. Но если меня пошлют к черту, то это ничего не даст, ибо я давно уже пришел в себя.

Собственно говоря, я собирался не распространяться о себе, а сопровождать людей в их безутешных поисках истоков Зла. Одно из самых захватывающих путешествий, в которое они отправились с этой целью, привело их к самим себе. Наступил момент, когда людям стало ясно, что нет смысла отрицать наличие демонов внутри крепости их собственной души, ибо они поселились там давно и отлично себя чувствуют, ведь довольно долгое время люди не знали, где им искать демонов.

Прошло изрядное количество времени, прежде чем люди соблаговолили признаться самим себе, что Зло может быть найдено не только за высокими стенами логики и разума, но и внутри их собственной души, что Зло крадется легким шагом, оно везде и повсюду; а если представлять Зло как принцип и идею, то имманентность всегда сопровождала трансцендентность. Люди заметили, что во всех своих попытках укрепить стену и при этом продвинуться на неизведанную территорию они только отдалялись от подлинной сути своей души и пребывали в полной растерянности, не в силах разобраться в своей душе и став чужими самим себе.

Людям крайне неприятно было узнать, что внутри роскошной и блестящей стены логики и разума, сооружение которой они всегда ценили так высоко, обнаружились закоулки, запущенные и грязные, где угнездились демоны, которые могли беспрепятственно возвращаться сюда после разбойничьих набегов на богатые нивы человеческой души.

Первым делом люди попытались отделаться от этих закоулков, объявив их анимальной частью души человека, животным началом, чем-то вроде червя Зла, т. е. той частью, которая отличает человек от Бога и в которой бушуют необузданные инстинкты, присущие любой культуре. Некоторые люди предложили обнести и эти инстинкты стенами, чтобы заключить их в отдельные гетто и защитить тем самым более благородные части человеческой души от вредного общения с ними.

Однако нашлось мало людей, которые, преисполнившись мужества, отправились на поиски тайных убежищ демонов, одни с целью побороть их, другие — чтобы отнять у них добычу, и только некоторые захотели как можно больше узнать о демонах, как таковых, видах и способах их существования. Путешествия к истокам души были полны лишений и опасностей, и многие психонавты так и не вернулись домой — нашли по пути свое счастье или погибли в муках и лишениях. Что же касается отчетов и сообщений, поступивших в результате в сферы логики и разума, то сначала они звучали для благовоспитанных людей как нечто невероятное, ибо в них постоянно велась речь о некой пропасти, или Бездне, открывшейся внутри той потаенной части души, где такая пропасть даже не предполагалась. Она открылась скорее случайно, выступив под хрупкими слоями приличий и культуры. Но даже я не знаю, сколько отважных психонавтов спихнул с обрыва Абадон, ангел Бездны, и сколько их, ослабев, свалились сами, но мы должны воздать им должное и выразить наше сочувствие.

Сегодня известно, сколь узок гребень, на котором приходится балансировать, чтобы исследовать эту пропасть, не потерявшись в ней навечно, ибо какая может быть польза от исследователя, если он не может доложить о результатах и находках? Меня вновь немного примирило с людьми то, что во все времена находились люди, пусть их было немного, которые, несмотря на страхи и опасности, отправлялись на поиски истоков души и при этом не боялись многократно заглянуть в эту Бездну, один лишь вид которой потрясает человека.

Однако большинство людей уподобились трем обезьянам, из которых одна закрывает лапой глаза, другая — уши, а третья — рот, чтобы ничего неприятного не видеть, не слышать и не говорить, ибо когда считаешь мир всего лишь продуктом собственного восприятия, проще всего избежать содержащегося в нем Зла, максимально ограничив его восприятие. Но таким простым способом нельзя уйти от демонов, так как они прочно обосновались в самом центре человеческой души, где испокон века вырабатывается восприятие. Пусть исходные материалы для него собираются со всех уголков и концов мира, но восприятием они станут только благодаря искусности древних мельниц и кузниц, спрятанных в глубинах души, там, где переулки особенно узки, а дома особенно ветхи, поскольку в результате этого процесса образуется очень много отходов, а для получения качественного продукта подходит только редчайшее и благороднейшее сырье.

Но демоны умны и изворотливы, они давно заметили, какую ценность может представлять собой восприятие. Теперь они сами мастерят его из отходов и подсовывают ничего не замечающим людям, давно уже не умеющим отличать хорошее восприятие от плохого, ибо качество не ценится в мире людей с тех пор, как Мамон стал идолом, а разум — его блудницей. Этого ни Бог, ни я не смогли предотвратить, поскольку мы, к сожалению, заметили это, когда уже было поздно, и теперь нам приходится бороться с докучливыми конкурентами, которые захватывают все новые территории человеческой души и не ставят нас ни в грош, хотя мы пришли значительно раньше, но традиции тоже уже не в почете.

Но истинно говорю: настанет день, когда идол Мамон и его блудница Разум сорвут с себя маски, и люди застынут в ужасе и страхе пред этими отвратительными рожами, и будет великий плач, и люди будут умолять о помощи и милости и Бога, и Дьявола, но я очень обстоятельно все обдумаю, ведь я знаю людей и их вечную неблагодарность.

Однако я снова отвлекся, итак, зверь, видите ли, является источником Зла и злого духа, т. е. меня, Дьявола, с удовольствием изображали в виде зверя или иногда снабжали звериными причиндалами. Что я об этом думаю, я уже изложил, хочу здесь только добавить, что может существовать и другое видение, в зависимости от того, что находится у кузнецов восприятия en vogue, а это может изменяться каждый день. Разве не было уже чудесных и в высшей степени эстетичных изображений богов, мощное и возбуждающее тело которых венчала голова шакала, быка или сокола, и разве не было среди них льва с головой человека; в ту пору люди были в ладу с собой и со зверем в своей душе, ведь именно в нем, в этом чистом единстве, понимали они подобие Богу, так как Бог был также и создателем зверей, и им имманентен Бог, может быть, даже в большей степени, чем людям. Разве Бог не создал животных задолго до человека, поскольку Он раньше подумал о них и посчитал это более важным?

В свое время я очень внимательно наблюдал за действиями Бога, находясь в непосредственной близи от Него, и позвольте заверить, что в то время не создавалось впечатления, будто Он чем-то недоволен, ибо «создал Бог тварей и увидел, что это хорошо», и разве не по этой причине дал Он херувимам два лица, а иногда и три, и одно из них — лик льва, а другое — орла, а разве херувимы не ближе Богу, чем люди, ведь Он может выносить образ человека лишь тогда, когда Он одновременно зрит образ зверя. Ведь зверь не ведает ни Добра, ни Зла, так как он не вкусил от Древа познания, равно как утка и, наверное, муравьи, хотя в этом я не очень уверен, поскольку остатки фрукта, от которого откусила сначала Ева, а потом Адам, найдены не были. А разве не известно о муравьях, что они едят все, что только попадется? То же самое говорят и о китайцах, поэтому для людей было бы лучше, если бы в жилах Евы и Адама текла китайская кровь, так как они в первую очередь съели бы не яблоко, а змея, и история человечества потекла бы совсем по-другому.

Но первоначально с китайцами Бог вообще не имел ничего общего, хотя позднее они с величайшим рвением принялись претворять в жизнь Его завет плодиться и размножаться, но такова жизнь, а судьба есть и остается глубоко несправедливой, но кто может сказать, что такое справедливость. Как бы то ни было, давайте исходить все-таки из того, что ни одна тварь не вкусила от пресловутого фрукта, кроме, может быть, муравьев, но, в таком случае, они мудро умолчат об этом и ничего не скажут людям, поскольку это есть великая тайна, которая когда-нибудь может им пригодиться. Во всяком случае, большинство зверей (оставим в покое муравьев) не знают ни Добра, ни Зла, они действуют, как подсказывает им чутье, и при этом они ничего не теряют, прежде всего, не теряют своей души, поскольку таковой у них нет, и им не дана свобода выбора, потому что выбирать можно только в том случае, если известна альтернатива, но звери о ней не имеют ни малейшего представления.

Но тот, кому она известна, будет виноват, если сделает ложный выбор, а человек делает ложный выбор, когда его животная натура толкает к этому, не учитывая последствий, а посему животное опять предстает воплощением Зла, так как подало ему неправильный пример. По меньшей мере, из этого люди исходят, хотя могу заверить, что некоторые звери имеют совсем другие представления на этот счет и жалуются мне при каждом удобном случае, на что я им отвечаю только одно, что так просто я не могу изменить природу человека.

Собственно, это нескончаемая дискуссия, которую я веду иногда даже с самим Богом, когда Он милостиво удостаивает меня беседой, что же все-таки определяет природу человека — задатки, безусловные и неотъемлемые, которые получены им от Бога при Сотворении, или же воспитание, которое подарил ему мой мир. Охотно признаю, что было бы приятней, если я мог бы с чистым сердцем утверждать, что я и обстоятельства в моем мире оказали на человека большее воздействие за все те годы, что человек находится под моим покровительством. Господь же (и это мой постоянный аргумент в беседах с Ним) создал и вооружил человека только для совершенства, царящего в Раю, и, к сожалению, оказывается, что это наследство всегда сильнее обучения и уроков, ибо это наследство не изменяется, а обучение необходимо каждый раз начинать заново, оно не передается так просто от поколения к поколению, как, скажем, грех.

Однажды во время моих долгих странствий мне повстречался человек, который каждый день старался закатить большой камень на вершину горы только для того, чтобы после всех трудов и усилий тот прямо перед вершиной свалился бы обратно в долину. На следующее утро человек опять должен был начинать свою работу, чтобы вечером его ожидал тот же результат. Такое со мной бывает редко, но я посочувствовал этому человеку и проникся к нему даже в некотором роде восхищением, так как он не жаловался и не стенал, но был горд тем, что не отчаивался и не собирался бросать это занятие, сколько бы ему не пришлось терпеть неудачу в выполнении этой задачи.

Вот это я называю настоящим достоинством и честью образованного человека, который не убегает и не сдается, несмотря на издевательства и насмешки, которые часто звенят и у меня в ушах, когда я каждый раз заново пытаюсь привить новому поколению немного культуры и хорошие манеры, потому что именно в тот момент, когда люди начинают действительно что-то понимать и мне с большим трудом удается довести их почти до вершины познания, у меня их забирает господин Смерть, но не хочу ему пенять на это, ибо мы оба однажды вступили в эту игру. Однако иногда случается и мне довести того или иного человека до высочайших вершин, чтобы показать этот мир, каков он есть, прежде чем ими завладеет господин Смерть; правда, в этом случае ему придется оплачивать нашу очередную трапезу, что мне. очень нравится, ибо я всего-навсего бедный чёртушка.

Будь я на месте Бога, я не стал бы столь категорично настаивать на том, что человек является всего лишь результатом развития тех задатков, которые были даны ему Богом в момент Творения, ибо в этом случае вся ответственность за действия человека ляжет не на кого-то другого, а на самого Бога, и от нее Он не сможет избавиться, ссылаясь на свободу человека, которая всегда и повсюду оставляет ему возможность выбора. В конце концов, какова цена свободы, заключающаяся только в понимании необходимости, когда не остается ничего другого, как чинно и достойно следовать своим задаткам, поскольку такими создал их Бог с самого начала и до конца бытия?

Признаюсь, что я никогда правильно не понимал такую аргументацию, якобы человек уже в момент своего рождения наследует грехи, и от этого наследства он избавиться не может, поскольку оно прочно и нерасторжимо заложено в его задатках, и в то же время от него ждут (т. е. Бог ждет), что он эти задатки преодолеет, т. е. сознательно выступит против Божественного наследия. Собственно говоря, это было бы величайшим святотатством, ну, да ладно, ничего страшного, словно нет у человека других дел в этом мире, в то время как его главной задачей является совершенствование сначала моего мира и только затем — самого себя.

Ну так как? Действительно ли человек полон грехов и передает их из поколения в поколение, или он сможет освободиться от этого наследия при помощи своих собственных деяний, если не оставит таких попыток в течение долгого времени? Понадобится весьма сложная и изощренная аргументация, если захочется логически это доказать, но в этом деле у людей богатый опыт, ведь они, например, потратили уйму времени и придумали сложную систему, чтобы доказать самим себе, будто Солнце вращается вокруг Земли, а не наоборот, добавляли к каждой орбите еще одну до тех пор, пока даже астрологи не отказались делать свои расчеты с помощью таких орбит, так как им было досадно, что их обвиняют в тех случаях, когда их предсказания оказываются ложными.

Как бы то ни было, от этого заблуждения они смогли освободиться самостоятельно, но они настолько привыкли к своим предрассудкам, что постоянно ищут для них новые сферы, едва избавившись от прежних. Так, долгое время они были твердо и неколебимо убеждены, что именно Бог определил их на занимаемое в обществе место, поэтому не имеет смысла роптать или восставать против того, что ты родился сыном крепостного крестьянина; свой статус ты наследуешь точно так же, как и грехи прародителей, и ни от того, и ни от другого избавиться не удастся.

Как же я радовался, когда люди некоторое время тому назад познали, что сам факт рождения еще ничего не решает и после своего появления на свет человек начинает долгий и тернистый путь к совершенству, если ему предоставляется такая возможность. Также люди открыли, что можно формировать самих себя, т. е. образовывать, и они при этом очень старались. Это действительно был немалый труд, ибо не каждый добровольно вступает на этот путь, ведущий только в гору и не оставляющий времени на отдых, который на каждом новом перекрестке всегда требует новых решений, о которых впоследствии можно сожалеть, но пересмотреть их уже нельзя. Однако люди, несмотря ни на что, вновь обрели, надежду на то, что сами станут кузнецами своего счастья, и с большим подъемом принялись ковать железо, пока оно горячо.

Но теперь, так мне кажется, люди опять стали вялыми и ленивыми, при этом они растратили все свои надежды, ибо сейчас они вновь начинают верить в то, что способности и шансы заложены в них по наследству, что уже ничего нельзя изменить после того, как человек появился на свет — ни его ум, ни талант, ни склонности. Теперь они не желают больше воспитывать совершенного человека, они хотят выращивать его, словно теленка или свинью, и тут они слишком много берут на себя, поскольку в этом они действительно не разбираются — ни в свиньях, ни в себе самих. Тем самым они могут вновь вызвать великое несчастье, и будет много страданий, ибо пока еще никто не может сказать, что же произойдет с теми, чьи способности или наклонности нежелательны.

Люди явно не могут ничего другого, кроме как представлять себе этот мир в виде огромной машины, конструкцию которой можно открыть, разгадать и использовать и, таким образом, усесться на престол Бога, которого мы до сей поры вынуждены представлять отсутствующим, так как Он давно не дает о себе ничего знать. За все эти годы я привык вмешиваться не во все происходящее в мире, а потому, со всей сдержанностью, хочу заметить, что конструкция машины значительно более сложна, чем это могут представить себе люди. Разве на своей истории они не научились тому, что всегда, когда им кажется, что они раскрыли уже все тайны творения, открываются новые врата к новым просторам и, тем самым, возникают тысячи и тысячи новых вопросов, о существовании которых до сих пор никто не имел никакого представления, и нужно вновь отправляться на поиски ответов, чтобы узнать в конце концов, что есть еще много-много ворот, ведущих в неизведанные пространства.

Лестница познания имеет бесчисленное количество ступеней, и ни одному человеку еще не удавалось даже представить себе, куда она ведет, ибо люди вскарабкались лишь на несколько первых ступеней, но теперь, кажется, опять устали. Правда, среди людей есть и такие, которые, добравшись до очередной ступеньки, начинают кричать во все горло, что, дескать, вот она — цель всех желаний, давайте устроимся тут поудобнее, что меня особо не удивляет, поскольку я знаю, что именно горлопаны извлекают в этих случаях самую большую выгоду. Но я не хочу волноваться по этому поводу и вмешиваться в дела людей, ибо история человечества отмечена тем, что предрассудки, как и все творения рук человеческих, не рассчитаны на вечность и вскоре на замену им придут другие предрассудки, и меня это не должно волновать, пока люди при этом чувствуют себя хорошо и не мешают мне в моей работе, которую я еще не завершил. Людям следует знать, что я не потерплю помех и препятствий на моем пути и буду их безжалостно устранять.