Не хочу испытывать терпение моих дорогих читателей тем, что я в рассказе о вещах, совершавшихся в этом мире, лишь бегло касаюсь некоторых из них, не вдаваясь в детали, или вообще не упоминаю. Если я позволяю себе ради лучшего понимания самокритично употребить это преходящее понятие «душа» применительно к самому себе, существу метафизическому, то делаю это только потому, что сегодня любой болван должен быть самокритичным, если он хочет чего-то значить в этом мире. Итак, мне больно на душе потому, что я не имею права рассказывать и дальше о моих нескончаемых путешествиях, приведших меня за долгие годы во все уголки и закоулки Земли, где мне иногда было так комфортно, что я прощался с ними с большим сожалением, но иногда я бывал так разгневан, что предавал и место, и людей, там живущих, вечному проклятию. Сегодня это можно понять по мириадам приезжих, наводнивших эти места, словно полчища саранчи, сметающей богатый урожай и местных жителей, которые испытывают страх за все то, что им мило и дорого.

Не хочу и не могу, к сожалению, рассказать по этой причине во всех подробностях о том, как я однажды познакомился в Индии с молодым человеком благородного рода, которого называли Сиддхартха, а потом дали имя Будда, так как это было легче запомнить, хотя его следовало дополнить именем Гаутама, но уже тогда было замечено, что пробудить внимание и любовь людей можно только обладая запоминающимся и симпатичным именем, так обстоят дела и по сей день. Я сопровождал Сиддхартху на каком-то отрезке жизненного пути, когда он сначала наслаждался роскошью, а потом точно так же радовался бедности, и все только для того, чтобы понять, наконец, что оба пути не ведут к желанной цели, так что в конце концов он стал учить людей тому, что счастье находится посередине, в правильном сочетании вещей, в их гармонии и равновесии.

Лично я всегда придерживался того мнения, что именно такое учение нужно для людских масс, чтобы они, с одной стороны, хоть немного старались, а с другой — не порождали непомерные желания, исполнение которых привело бы к беспорядкам и огорчению для potentes, могущественных правящих кругов, что в общем и целом не всегда входит в мои планы, ибо революция для моего алгоритма подобна соли в супе, т. е. важна для хорошего вкуса, поэтому слишком большое ее количество сделает любое блюдо непригодным в пищу. В общем, я мог бы быть вполне доволен философией этого Сиддхартхи, если бы не один аспект его учения, который на первых порах доставил мне кое-какие заботы, пока я не заметил, что люди в своей повседневной жизни вряд ли могут найти ему применение: речь идет о надежде на спасение в так называемой нирване, где ничто не может потревожить спокойствие души, поскольку сама душа растворяется.

По мне, люди могут надеяться на что угодно, если только они в данный момент не отвлекаются от насущных задач, которые повсюду ожидают их в этом мире, а потому я почувствовал облегчение, так как не так уж много людей готовы прямо сейчас предаться нирване, ибо путь к ней потребует преодоления многочисленных препятствий, значительно больших, чем уготовано нормальной жизнью, и тут я не открою никакой тайны, если скажу, что Ничто значительно сложнее, чем об этом принято думать.

Но Индия, ах, Индия! Что за край! Я всегда любил ее, и буду любить вечно, хотя есть много чудесных мест в моем мире, о которых люди еще ничего не знают. Пусть даже это вызовет зависть и ревность, я все равно признаюсь здесь и сейчас в моей любви к Индии, ибо если и есть место в моем мире, где я мог утолить свою тоску по родине, вечному Космосу возможностей, то это была только Индия. Многообразие племен, культур, религий, красок, ландшафтов, шорохов и запахов, чудесных яств — все это есть в Индии. Люди там бедны, но их богатство бросает вызов силе моего воображения.

Здесь подтвердилось, насколько я был прав, перемешав языки людей для того, чтобы они изыскали разнообразнейшие формы культур, каждое племя на свой лад, чтобы утвердиться в благородном и вечном споре, который никто не сможет разрешить, пока мир мой не станет совершенным. Стоит взглянуть на эти дворцы, которые тысячи рабов возводили долгие годы и которые возвышаются к небесам, подобно Вавилонской башне, где через край льются золото и драгоценные каменья, словно в преддверии Небесного Иерусалима. А всего в нескольких шагах от них люди мрут от голода и лишений, а им воздают хвалу и радуются вместе с ними, ибо, может, именно сейчас совершают они последний шаг в нирвану, и никто не решится помешать им в этом.

Как часто говорил я моему старому другу Смерти, что он должен больше заботиться об Индии, ибо я не хочу и не считаю необходимым, чтобы люди страдали, прежде чем над ними свершится неотвратимое. Однако Смерть не хочет пойти мне навстречу и отвечает, что это не входит в сферу его ответственности и компетенции, коль скоро одновременно в одном и том же месте рождается такое большое количество людей, значит (так он считает) мой алгоритм в чем-то не срабатывает, а это мне обсуждать не хочется, и потому вот уже много лет мы не продвинулись в этом вопросе ни на шаг. И все-таки я возвращаюсь в Индию, когда только могу, и провожу время в больших городах, где брожу без цели, лишь бы почувствовать себя частицей тамошней жизни и избавиться хотя бы на короткое время от одиночества, ведь никто не поверит, что такое метафизическое существо, каковым я являюсь, тоже испытывает время от времени потребность пообщаться с другими, услышать похвалу и получить поддержку. Меня действительно очень радует, когда мне желают счастья и успехов в выполнении великих задач, которые меня ждут, ведь, в конце концов, этот мир отнюдь еще не такой, каким я его себе представлял. Но и в Индии я не нахожу благодарности и поддержки, зато могу немного поразвлечься, чего я так жажду в своей скуке. Там я могу радоваться созданиям и творениям, на которые способен человеческий дух, если он не поддается обольщениям идола Мамоны и его пособника — блудливого рассудка. Однако Мамон хитер, а люди глупы.

Об этом я охотно рассказал бы больше, например о том, что между человеком как индивидуумом и человеком как абстрактумом существует только одно различие, и я именно абстрактному человеку отдам предпочтение в правах и претензиях, но, поскольку за все время моих скитаний на земле я еще ни разу не встречал абстрактного человека, это различие является чисто теоретическим, о котором можно спорить до скончания времен, но это не принесет никакой пользы, а только приведет к разбазариванию драгоценного времени. Во всяком случае, я не хочу судить людей по тому, что они собой являют или заявляют, что они именно таковы, при этом абсолютно все равно, почему они так уверены в этом, ведь, в конце концов, на случаи сомнений все где-нибудь записано. Я сужу людей по их делам, ибо право на существование чего бы то ни было обусловливается поступком и ничем другим.

Поэтому мне очень понравилось, как люди в далеком Китае управляются со своей частью мира, но, к сожалению, я заметил это довольно поздно, так как у меня были срочные дела в других местах, и я не могу заботиться обо всем в одно и то же время, ибо даже такое метафизическое существо, как я, не подвластное докучливым законам физики и способное одновременно присутствовать в нескольких местах, вынуждено иногда расставлять приоритеты. Возможно, эти приоритеты не всегда правильны, и прежде всего в тех случаях, когда что-то срочное заслоняет важное, но это становится понятно только потом, а я не терплю никаких замечаний.

Как бы то ни было, в Китае люди по собственному почину стали придерживаться требований этого мира и добились в этом прекрасных результатов, принимая мир с исключительно прагматической точки зрения, но прежде всего потому, что им удалось систематически передавать накопленное знание из поколения в поколение и тем самым почти перешагнуть границу между пространством и временем, что вообще-то доступно только нам, метафизическим существам.

Кажется, я уже однажды говорил, как трудно учить людей и воспитывать, и как часто все усилия бывают напрасными, поскольку отпущенное им время истекает прежде, чем завершится образование, а оно, к сожалению, не размножается семенами, точно так же, как и цвет окрашенных волос не наследуется, хотя в этом случае краской можно пренебречь, ведь счастье, мира от этого действительно не зависит, даже если некоторые люди придерживаются иного мнения и красят свои волосы во что только можно, словно от этого зависит их судьба.

Если хвалить китайцев, то не только за то, что они нашли средства и пути, как из многочисленных индивидуальных гениев, какими они всегда и везде стараются казаться, сотворить коллективного гения, который постоянно развивался и далеко перешагнул тесные и жалкие границы, поставленные в свое время каждому отдельному человеку; я прежде всего хвалю китайцев за то, что их культура без больших потерь пережила все бури времени и в соревновании культур, которое я организовал однажды, прекрасно зарекомендовала себя, вплоть до сегодняшнего времени, и я не вижу причин, по которым это может в корне измениться в ближайшем будущем. Но здесь я должен, к сожалению, промолчать, ибо таким был наш уговор с Богом.

Но я могу все-таки поговорить еще о том, что китайцы после длительных исканий нашли путь к преодолению наследия Вавилона, но не тем, что они приблизились к постижению праязыка, которому люди научились в Раю у Бога, а тем, что они (какие умницы!) создали шрифт, которым, если захотеть, можно пользоваться повсюду на земле, так как он, собственно говоря, не имеет ничего общего с произносимым языком, так что банту может применить его точно так же, как и немец, чтобы выразить то, что лежит у него на душе. При этом не играет никакой роли, какие несчастные органы человека модулируют (и модулируют ли вообще!) воздух, произносят ли они слово «Fluss», «river», «fleuve», «gawa» и т. д., поскольку для обозначения реки употреблястся один и тот же знак, ибо тайны мира можно читать, а не произносить, о чем я постоянно твердил магам, но они не хотели меня слушать.

Итак, коль скоро мир (так, во всяком случае, думали китайцы) есть не что иное, как символ, эмблема, отражение, впечатление, то, стало быть, можно использовать шрифт, который состоит именно из символов. Что они и сделали, а в нашем случае взяли три вертикальные, слегка волнистые линии, которые символизируют течение воды, поэтому каждому дураку будет ясно, что это обозначает реку. При этом китайцы не вдавались в экономию, создав за все время более восьмидесяти тысяч сильно разнящихся знаков, которые они изящно и мудро комбинируют друг с другом, и если не каждый китаец или японец знает их все наизусть, то, в крайнем случае, имеется достаточное количество книг, в которых это все записано.

Мне всегда нравилось, что китайцы никогда не задавались даже мыслью описать великое создание моего творения с помощью всего лишь тридцати двух букв, что является настолько невозможным, что об этом никогда не слыхали даже в бесконечном Космосе возможностей, и меня всегда раздражало, что люди, вместо того чтобы честно и открыто признать свою несостоятельность, искали себе извинения, что им, дескать, забыли дать одну дополнительную букву, с помощью которой они смогли бы все понять и все объяснить и сами стали бы в конце концов, как боги.

Вздор! Могу только сказать, что это — чистейший вздор! Если кто-то, будучи человеком, попытается прочитать этот мир или же в один прекрасный день сам написать его, то ему для этой цели понадобится алфавит, который должен быть столь же многообразным, комплексным и сложным, как алгоритм моего творения, а к этому не приблизились пока даже китайцы, чья культура существует тысячелетия, ведь мне, в конце концов, потребовались эры и эпохи, чтобы вообразить мое творение и затем претворить его в жизнь, и как же человек может рассчитывать управиться с такой задачей быстрее, чем я. Но как бы то ни было, китайцы положили немало сил, и я уже сейчас с интересом ожидаю, что случится с ними в будущем, в любом случае, даже конец света не нанесет им большого вреда, потому что уже за много лет они все свое знание записали на пятнадцати тысячах камней, что само по себе представляло великий труд, который оправдает себя, если вдруг придется все начинать сначала. Вот тогда китайцы найдут в своей гигантской библиотеке всю необходимую им информацию для реконструкции своей культуры во всех деталях.

Много больше я хотел бы и мог рассказать о том, что узнал в общении с людьми и чему мне довелось быть свидетелем, но тогда я по праву заслужил бы упрек, что я все переворачиваю вверх дном и слишком удаляюсь от моего повествования. Итак, я хочу здесь кратко и немногословно всего лишь обозначить то, что приключилось со мной во время моих путешествий в пространстве и времени. Я никогда не возражал против того, что мое творение несовершенно, оно достигнет совершенства лишь с течением времени, что, однако, не наполняет души людей радостью, поскольку этот мир все же представляется им худшей альтернативой тому Раю, из которого их когда-то изгнали, или тому, который они надеются со временем обрести, ибо Бог имел достаточно времени, чтобы точно узнать пожелания людей и сотворить «новый Рай» в соответствии с их ожиданиями.

Если человек считает, что мой мир препятствует ему в развитии и исполнении необходимых для существования желаний, что бы он под этим ни понимал, то мой опыт последних тысячелетий свидетельствует, что он делает выбор из двух возможностей, а именно: возлагает ответственность за это на негативный полюс действительности и проецирует все свои конфликты с природой и другими людьми на некий обманчивый и мистический образ, который он называет Дьяволом и под которым понимает меня, творца и Князя этого мира. Или он смело подходит ко всем отрицательным явлениям и событиям и, призвав на помощь свой разум, изменяет их, объявляя этот мир своим собственным, и берет на себя ответственность за него. Такой вариант был бы для меня наилучшим, поскольку в этом случае я шаг за шагом мог бы устраниться от организации и управления этим миром и заняться наконец действительно стоящими вещами, озаботившись прежде всего вопросом, как Богу удалось с такой легкостью и элегантностью создать Свои творения, ибо этот вопрос не дает мне до сих пор покоя.

Теперь я уже знаю, что Бог творил неосознанно, что эти грандиозные, захватывающие дух продукты Его Творения были изначально и прежде всего эманациями Его могущества и великолепия, чистыми излияниями, которые словно лучи света испускались непроизвольно и ненамеренно. Поняв это, я был потрясен, ибо мое творение изначально было результатом продуманного и осознанного решения; я долго размышлял, еще дольше я работал, и сегодня должен признать, что его функционирование в течение долгих лет не перестает меня поражать и радовать. Следует упомянуть, что именно поэтому мой мир труда, страдания и боли, а также неизменно возвращающейся смерти, и именно по той причине, что родился он из несказанных мук, вызванных трудами и заботами.

Но вернемся к людям. Раз уж они таковы, что с самого начала решили проводить свою жизнь в праздности и недовольстве, и вместо того, чтобы бодро и отважно, в совместном труде, взяться за недостатки, бытующие в реальной жизни, с целью их исправить, они приняли все как есть и переложили вину за невыносимые невзгоды на других, прежде всего, конечно, на меня, на Дьявола. Неважно, в какой момент и где именно я находился в своих путешествиях, люди всегда и везде были твердо и неколебимо убеждены в том, что существует добрый и хороший Бог, исполненный достоинства и благодати, творение которого, задуманное с исключительно благими намерениями, было испорчено или изменено людям на вечную беду злым богом, который в коварстве своем настоял на том, чтобы смерть и страдание стали неотъемлемой частью человеческой судьбы, который злонамеренно, но очень ловко вводит людей в затруднения и при этом издевается над ними, если им не удается эти затруднения преодолеть.

И назвали этого духа Каанг, Обатала или Апоп. Он, возмутившись Божественным порядком, повседневно сражается с солнечным богом, но при этом добивается определенных успехов по ночам, что я приветствую от всей души. Также называют этого духа Ах-Вох-Пук, повелитель шести преисподних, которого изображают в виде скелета, что вызвано тем, что его путают с моим старым добрым другом Смертью, еще одно имя этого духа — Мара, который властвует над страстями, порабощающими и уничтожающими человека, он же является хозяином Камалоки, сферы вожделений. Именно против такого описания я не имел бы ничего против, ведь я всегда подчеркивал, что этот мир приведет к совершенству не только разум, но и страсти, среди которых не последнее, если не первое место занимает сладострастие, и то, что люди пожелали определить меня во властители сладострастия, оказало мне честь и далее очень меня растрогало. Но я повторю здесь еще раз, что не страсти губят человека, а совсем наоборот — человек использует страсть, чтобы самому погубить себя, что ему во все времена и повсеместно очень неплохо удавалось.

Напротив, я категорически отвергаю утверждения того типа, что достаточно бросить мне вослед персик, чтобы меня изгнать, как это будто бы проделал однажды в Японии некий Идзанаки, и воспринимаю это как оскорбление чести и достоинства, причем в такой степени, что откажусь в конце всех дней подать иск Страшному Суду на возмещение убытков. Ну, а этот Идзанаки, который, помимо прочего, известен тем, что, будучи невнимательным, уронил свою сперму на землю, за что в другие времена заслужил бы немедленную смерть, и якобы сотворил из нее Японские острова, так вот, об этом Идзанаки с тех пор никто ничего не слышал и не видел, ибо исчез он подобно большинству богов, а я такого случая не помню и могу привести достаточное количество свидетелей, чтобы опровергнуть подобные заявления.

Как я уже говорил, большинство богов исчезли, и меня удивляет, что большинство людей до сих пор их не искали, более того, даже не заметили их исчезновения. Большинство людей чрезвычайно прагматичны в этих вопросах, ведь если о старых богах ничего не слышно, то никто о том и не печалится, а ищет себе новых богов, что, собственно, никогда не представляло для людей особой проблемы, ибо в создании новых богов они добились большого мастерства. Не премину здесь отметить, что практически на каждом углу можно отыскать богов, полных страстного ожидания быть, наконец, сотворенными людьми и обещающими взамен великие блага, в которых они позднее с насмешкой отказывают людям.

Но и люди ни в чем богам не уступают. Поскольку люди создали богов и поклоняются им как своим творениям, то они в своей наглой заносчивости пришли к мнению, что неплохо было бы, чтобы боги поклонялись людям и служили им, и об этом существуют даже записи, хотя в это и трудно поверить. Но при этом они не подумали о том обстоятельстве, что сотворенных однажды богов не так легко предать забвению, ибо их существование не заканчивается тем, что люди перестают преклоняться им и приносить жертвы. Конечно, они теряют силу и власть, если их не чествуют подобающим образом, и плачевный вид одного из тех забытых богов, с кем мне приходилось сталкиваться в трансцендентных просторах, вызывает у меня каждый раз печаль, но ведь они бессмертны и продолжают существовать, старые, больные и слабые, они умоляют оказать им хотя бы немного милости и уважения. Даже будучи сотворенными из духа человеческого, они такие же метафизические существа, как Бог и я, и потому мы однажды решили создать приют, где они будут хорошо обеспечены и могут провести свои дни спокойно и с достоинством.

Хотя Бог сначала был немного недоволен, так как Он не терпит рядом с собой других богов, даже если от них не исходит уже никакой опасности, мне все же удалось убедить Его в том, что необходимо просто ради приличия соблюдать солидарность со всеми метафизическими существами. В результате Бог отрядил нескольких ангелов для обслуживания этих несчастных, но скорее всего для того, чтобы быть уверенным, что боги остаются в отведенном им месте. Там, в этом райском пантеоне, старые боги рассказывают друг другу одни и те же истории о былом могуществе и великолепии, они мечтают о своем возвращении, о дне, когда они вновь обретут власть над душами и сердцами людей, и уже сейчас их переполняет радость, когда они во всех деталях составляют план своей мести. Некоторые время от времени слышат голоса, призывающие их, и они, исполненные тщеславия, возвращаются назад к людям, правда, только для того, чтобы через какое-то время вновь просить Бога и меня о предоставлении им убежища, поскольку люди их больше не понимают и они тоже не понимают людей.

Только идол Мамон проявляет строптивость, и только ему удается вновь и вновь совращать дух людской, но ни Бога, ни меня это больше не заботит, поскольку мы уже знаем, что люди через некоторое время сами отворачиваются от него, так как в один прекрасный день с этого высокомерного идола спадает его сверкающая маска и люди, полные страха, видят его отвратительную рожу. Тут они его изгоняют, и он в одиночку должен пробираться сквозь бесконечные дали метафизического мира, пока люди вновь не забудут, сколько страданий и страхов он им принес, и оставят в памяти только его обещания устроить рай на земле, которого они все еще ждут и страждут.

Но я, собственно говоря, хотел рассказать о своих путешествиях, причем для меня необязательно человеческое понимание понятия «путешествие», поскольку я выше физического мира, так как я установил его законы, а тот, кто может давать законы, не должен их придерживаться, такому правилу со временем научились и люди, что, по меньшей мере, скрашивает жизнь власть имущим среди людей, и они должны быть мне за это благодарны, но они так не считают, а каждый может из этого делать свои выводы. Во всяком случае, мне не приходится переносить невзгоды странствий, ибо, не будучи Богом, который вездесущ во всем своем величии и великолепии, я могу в одно и то же время находиться в разных местах, не особо напрягаясь, что, не могу не признать, доставляет мне наслаждение.

Иногда, когда у меня появляется к тому желание, я «вочеловечиваюсь», т. е. втискиваюсь в образ человека, чтобы, как говорится, напрямую узнать, что на самом деле творится в этом странном существе, и меня это каждый раз поражает, потому что для меня непривычно испытывать тяжесть физического тела, обуреваемого к тому же чувствами, среди которых редко бывает удовольствие, поэтому я могу понять людей, когда они выражают недовольство этим миром, правда, они слишком мало прилагают при этом усилий, чтобы гораздо активней, чем они это делают, использовать свое тело и свой дух.

Я уже довольно часто высказывался на эту тему, а посему ограничусь здесь и сейчас только следующим: путешествие доставляет людям немало трудностей, и некоторые, кажется, понимают это лучше других, так как в своих языках они используют для этого слово «travel», производное от «travail», что, в свою очередь, означает не что иное, как «работа», а это всего лишь синоним к словам «усилия», «старания», что я, собственно, хотел доказать, и это мне удалось, как и многое другое, может быть, не все, но не людям судить об этом.

Во всяком случае, уже этот простой пример показывает, насколько я был прав, смешав язык людей и вызвав соревнование культур, с тем чтобы они становились умнее и расторопней, ибо иногда они изыскивают в своем языке чудесные слова, раскрывающие прямо и точно суть вещи, но, к сожалению, это случается не всегда, ибо часто им приходится обходить молчанием то, о чем они говорить не могут, а таких вещей в моем мире хватает.

Ну, ладно, поскольку я не собирался в каждую поездку, как это делает человек, когда ему из одного места нужно попасть в другое, и переносит при этом массу неудобств, то я за все эти годы посетил все уголки и концы света. Человеческий язык еще не достиг того совершенного состояния, чтобы более или менее точно описать реальность, ибо, если быть точным (а мы именно этого хотим, не так ли?), этот глобальный мир вообще не имеет углов и практически никаких концов, все такое круглое, во всяком случае, производит такое впечатление, и если двигаться в одном направлении, то придешь туда, откуда пришел, чему некоторые люди не хотели поверить, пока не попробовали проделать это сами.

Признаюсь, я охотно путешествую, меня далее иногда называют бродягой и думают, что я слоняюсь безостановочно, появляясь то там, то тут, что я — существо беспокойное, которое постоянно готовит новые козни. При этом, как я думаю, имеет место некая путаница, ибо моя сущность безгранична и имеет метафизическую природу, так что мне не обязательно двигаться, чтобы попасть из одного места в другое; в конце концов, никому не пришло бы в голову назвать Бога молчаливым существом только потому, что Он вездесущ. Хочу признаться (все равно я должен это сделать), что не знаю отдыха и никогда не пребываю в бездействии, поскольку мое творение все еще не завершено, а тот, кому дорого становление, а не существование, тот должен трудиться. Вселенная огромна, а времени — в обрез, и повсеместно есть работа, которую необходимо выполнить, хотя сам я обладаю космическими масштабами и природа подчиняется моим приказам, когда я пламенем врываюсь в ход событий. Но людей, возможно, сбивает с толку, что я сам при этом меняюсь, ибо творение оказывает обратное воздействие на своего творца, и потому я всегда другой, никогда не бываю одним и тем же и преобразуюсь и размножаюсь каждый раз, ведь и я — часть алгоритма, однако о прочем умолчу, иначе скажу слишком много.

Ну, теперь, чтобы не уходить слишком далеко в сторону, скажу несколько слов о Китае, ибо там я себя всегда великолепно чувствовал, пусть даже там в меня не всегда верят — ни как в творца, ни как в носителя Зла, которое мне так охотно приписывают в других частях мира, но только не в Китае. Вообще там хотели узаконить Восемь Бесов Юй Гуан, но это были этакие блуждающие огоньки, которые ничего иного не умели, кроме как в облике гномов по ночам пугать прохожих своими длинными волосами, как это сейчас делают некоторые подростки. Впрочем, такое неверие мне никогда не мешало, если сила воображения и фантазия были направлены на развитие культуры и цивилизации.

Там в Китае был действительно один случай, и мне особенно понравилось то, что много-много лет тому назад мастер Кʹунг (Конфуций. — Прим. пер.) догадался, что в этом мире не следует жаловаться и сетовать, а нужно заботиться о том, чтобы по мере сил устроить свою жизнь здесь и сейчас, избрав правильный путь между собственными желаниями и пожеланиями Неба, которое хотя и является универсальным вездесущим, сокрытым и, в конце концов, необъяснимым принципом, как говорится, без звука и без запаха, но все же не Богом. Мастер и сам не знал, насколько близко подошел к истине.

Итак, пока в других местах люди страстно, но терпеливо ожидают спасения в последний день всех дней и возвращения в Рай, мастер Кʹунг дал людям добрый совет не думать вообще о тайнах потустороннего мира, ибо, как учил мастер, если не знаешь жизни, то как можно узнать смерть. Но мастер Кʹунг знал и о том и о другом. Поэтому не пристало людям, во всяком случае, людям обыкновенным, за исключением, может быть, образованных, ломать себе над этим голову, пока они блюдут правила общественной жизни и достойно и корректно исполняют свой долг и, прежде всего, оказывают уважение вышестоящим.

Я был очень доволен мастером, пришлось только обратить его внимание на дух соревнования и на то, что добродетель и умение жить не даются человеку от рождения, а являются плодом личного старания, с чем он сразу согласился, ибо мастер был очень умным человеком, поэтому люди его не любили и оценили его мудрость лишь тогда, когда он давно уже превратился в прах и пыль. Но было уже поздно, как для мастера, так и, прежде всего, для людей, которые не могли задать ему вопросы, на которые они сами не знали ответа. Так, всегда и везде удел мудрых и умных людей — находить ответы на вопросы, которые люди поставят лишь много времени спустя.

О многом мог бы и должен был бы я сообщить, но мне только что дали понять, что терпение современного читателя быстро иссякает и нужно ему постоянно преподносить что-нибудь новое, чтобы он не отвлекался. К сожалению, редко происходит что-то новое под небесами, все повторяется раньше или позже в той или иной форме, иногда как трагедия, иногда как фарс, но редко как героическая драма, во всяком случае, когда речь идет об истинно значительных вещах, ибо понимания их достигли лишь некоторые из людей, хотя утверждают это многие, но нельзя полагаться на то, что говорят другие люди, нужно напрячь силы своего духа — это доставляет боль, но себя оправдывает.

Ну, я за все эти годы вынужден был понять, что лишь немногие люди желают и готовы вынести эту боль, чтобы пожать плоды познания, тем более что никто не может заранее сказать, действительно ли боль эта будет стоить результатов познания, а так как люди с недавнего времени вбили себе в голову, что ценится только полезное, то люди стали избегать всякой боли, если только она не служит получению удовольствия, что, однако, дается не каждому. Пусть не поймут меня неправильно (а именно это люди всегда делают с превеликим удовольствием, ибо я требую от них многого и сужу их строго): я ровным счетом ничего не имею против удовольствия или, скажем, наслаждения, я был первым, кто его испытал, то самое сладострастие, которое обрушилось на меня, когда я в самый первый раз узрел Творение Господа.

Но позвольте, именно для получения удовольствия и наслаждения нужно потратить определенные усилия, так как в этом мире все имеет свою цену, а цена удовольствия и наслаждения кроется в культуре и образовании, в познании и — об этом я не могу умолчать — озарении, ведь разве я не Люцифер, который приносит свет? Плату за это нужно заработать собственным трудом и старанием, ибо ничто не дается даром. Добавлю к тому же, здесь не всегда получаешь желаемое, и только в результате усилий получаешь то, в чем нуждаешься, а в чем оно заключается, об этом решают совсем другие инстанции, возражать которым нет смысла.

Вообще, было бы лучше, если бы люди подумали над тем, как им со всем старанием и памятуя о своем долге использовать дарованные им таланты и способности, чем обращать все свои чувства и помыслы в громкие стенания по поводу ошибок и недостатков этого мира, ведь мир из-за недовольства и нетерпения людей скорее уж станет хуже, но не изменится ни на грош в лучшую сторону. Разве не величайший из всех грехов, который никогда не простится, сколько не каяться, — нагнетать недовольство и нетерпение людей, вместо того чтобы указать им истинный выход из убожества путем упорного труда, усилий и страданий, внося тем самым свою долю в выполнение вечного долга?

Я, во всяком случае, в течение долгих лет достаточно наслышался о правах людей, об их претензиях, об их наглых требованиях, которые они выдвигают исключительно другим, но никогда не предъявляют самим себе. Но как бы то ни было, здесь я должен выступить некоторым образом в защиту людей и со всей осторожностью обратить внимание на то обстоятельство, что и сам Бог в этом случае не совсем безвинен, так как Он создал людей применительно к условиям Рая, где все было совершенным и каждый мог иметь то, что пожелает, правда, за одним только исключением, но об этом мы уже достаточно поговорили в другом месте.

Однако с тех пор прошло немало лет, и люди располагали достаточным количеством времени и возможностей, чтобы приноровиться к другим, новым для них условиям в моем мире, но они все еще ведут себя словно свергнутый король в изгнании, который хотя и не обладает прежней властью, но вопреки обстоятельствам требует прежнего подчинения, поклонения и уважения. Все это смешно и тягостно, и все видят это, кроме опечаленного короля, поскольку дух его все еще занят составлением грандиозных планов возвращения в свою державу, которые каждый раз плачевно рушатся, но на него это не производит никакого впечатления, и он строит еще более грандиозные, мощные и впечатляющие планы, которые также терпят крах. Каждый эмигрант подвержен опасности утерять через какое-то время связь с реальной действительностью, предаться идеализации своей бывшей родины и проклинать приютившее его убежище, хотя именно оно в минуту грозной опасности встретило его с распростертыми объятиями и теперь безропотно заботится о его содержании, даже если иногда это не так уж просто.

Полный абсурд, когда люди на высоких тонах проклинают свое бытие в этом мире, а потом торгуются с моим старым добрым другом Смертью за каждый день, каждый час, умоляя хоть на эти мгновения продлить их пребывание здесь, а когда люди стараются утешиться при этом тем, что они вскоре могут обрести свою прежнюю родину, Рай, то Смерть заявляет им в ответ, что этого придется еще подождать, ибо ничего еще не решено, и никто не мог бы сказать, когда же это свершится, что повергает большинство людей в еще большее отчаяние. Я уже неоднократно выговаривал ему, но он — существо, загруженное работой и обладающее высоким чувством долга, а потому я не могу отказать ему в маленькой радости видеть, время от времени ужас в последнем взгляде человека.

Но пусть люди плачут и жалуются, пусть даже подают свои жалобы в различные инстанции и всегда настаивают на обжаловании приговора; с высочайшим интересом буду ожидать их исковых заявлений против Земли за то, что она опять устроила трясение, или против Воды, что она неправильно распределилась в этом мире, или против Воздуха, который опять где-то закрутился в смерче. Думаю, что люди способны учредить в этих целях судебную палату, где умненький прокурор будет доказывать в выверенных формулировках вину Огня в том, что он вырвался из земли без предупреждения, а Земля будет по этой причине обвинена в соучастии, и я уверен, что Земля и Огонь, а затем и Вода за неоказание помощи будут осуждены и приговорены к драконовским штрафам, причем именно за то и потому, что ответчики не явились в суд к разбирательству и проявили тем самым неуважение к суду, что наказывается значительно строже, чем все остальное. Наказанием для Огня, Земли и Воды, а также для Воздуха, без деятельной поддержки которого Огонь вообще гореть не может, закованных в цепи, порабощенных и униженных, будут вечные принудительные работы на людей.

Да, людям больше всего бы хотелось, чтобы они господствовали надо всем, над чем можно в этом мире, который они считают своей собственностью; а так как Бог в Своем гневе изгнал их из Рая, то они и другим не желают дать мира и покоя, которых они с тех пор жаждут настолько, что никогда не оставляют своей печали и своего недовольства. И они не хотят помнить, что в любом случае они являются подобием Бога, а не равными Богу, только похожие, что само по себе было бы величайшей дерзостью, так как могу заверить, что в человеке действительно таится частица Бога, ведь Он вдохнул ее в них, но этого мало для того, чтобы человека с полным правом называть подобием, ибо для такого определения недостаточно той маленькой Божественной искорки, которая возможно сохраняется в каждом человеке и которую назвали пневмой. Ну и даже если подобие есть, человек остается всего лишь копией Бога, и потому эта копия не может претендовать на все свойства и права оригинала.

Ибо действительно никогда нельзя забывать, что Бог создал человека, возможно, по образу Своему, а возможно и нет, так что о человеке можно судить по Богу, но такое предполагает достаточную о Нем информацию. Однако даже я до сих пор не достиг того уровня, чтобы позволить себе суждения на эту тему с претензией на истину в последней инстанции. Да, действительно никогда нельзя судить о Боге по человеку, словно Бог тогда должен выглядеть гигантским человеком, подобным ему по сущности и структуре, но люди в своей наглости создали Бога по своему подобию, что явилось величайшим из всех грехов, ибо сие есть не что иное, как оскорбление могущества и великолепия Творца.

Но что меня по истечении многих лет всегда так сильно раздражало, что я с трудом обретал душевное равновесие, так это то, что один человек поддерживал другого, если речь заходила о правах и требованиях, и радовался, когда многие следовали за ним. Я назвал бы это антикосмической установкой. Звучит это так: дескать, этот мир исполнен зла до мозга костей, а посему не стоит о нем дальше заботиться, а следует приложить все силы, чтобы оставить его, как можно скорее, ибо человеку, по праву, просто неотвратимо, предстоит нечто значительно лучшее.

Во всяком случае, именно так рассказывали людям, и они были рады поверить в это. Здесь я не могу умолчать о том, что и Бог основательно поспособствовал этому, ибо после того как Ему не удалось раз и навсегда разрушить мой мир, учинив Потоп, Он сначала удалился в бесконечные просторы трансцендентности, но только для того, чтобы разработать еще более утонченный, элегантный и еще более опасный план, как унизить меня и навредить мне. На этот раз Он не хотел более полагаться на Свою власть над стихиями природы, а вспомнил, очевидно, что Он сам был тем, кто вдохнул душу в человека, и потому сделал ставку на психологию. Если мой план изначально заключался в том, чтобы люди радовались моему миру и его вызовам и путем обучения и освоения культуры и техники постепенно вносили свой вклад в его усовершенствование, то Бог противопоставил ему стратегию отчуждения людей от этого мира, укрепляя их в мысли, что они ничего, собственно говоря, не потеряли бы, оставив этот мир как можно скорее, а потому сосредоточили на этой цели все свои чувства и помыслы.

Согласен, такая стратегия изящна и умна, потому как привязана непосредственно к антропологической константе человеческого существа, о которой я уже много говорил, а именно к постоянному и повсеместному недовольству, так что не потребовалось особых усилий, чтобы привить людям такой взгляд на вещи. Очевидно, что уже один только этот фрагмент стратегии доставил бы мне массу проблем, но Бог пошел еще дальше. Он обещал людям, отказавшимся от этого мира, прямой доступ к тому, о чем они всегда мечтали, к цели всех человеческих вожделений, ни много ни мало — доступ в Рай. Для этого нужно было только держаться подальше от всего мирского и от своих искушений, и тогда откроются сами собой врата в Святой Иерусалим, и даже не нужно предварительно давать ответ на пятнадцать вопросов Страшного Суда. Поскольку Бог в претворении своего гениального (должен признать!) плана не желал вмешательства случая, Он дал задание Своему Сыну спуститься на землю и самому позаботиться обо всем, не упустив никакой мелочи.

Вынужден признать, что и в этот раз план Бога ошеломил меня, потому что, во-первых, я за минувшее время уже не рассчитывал на такую атаку, ведь Бог, казалось, навсегда распрощался с моим миром и больше не говорил с людьми, что меня вполне устраивало, так как они могли теперь сосредоточиться на решении более важных проблем. Во-вторых, я был опять занят другими делами в другом месте — точно уже не помню, но смутно припоминаю, что я в то время пребывал как раз в Китае. Я не могу и не хочу следить за всем, что происходит где-то в полузабытой провинции моего мира, иначе у меня было бы слишком много дел и мне не осталось бы времени для самого себя.

В ту пору я уже был не так молод, как бы мне хотелось, и я, собственно говоря, собирался последовать примеру Бога и на какое-то время удалиться из этого мира, чтобы хоть немного отдохнуть от трудов, связанных с непрерывным творчеством, ведь и мне полагается отдых, разве Бог не предавался отдохновению вечером каждого дня, и никто не поставил ему это в укор. В этом смысле Бог отлично выбрал время и место для начала осуществления своего плана, ведь кто бы мог предположить, что в такой жаркой и скучной местности, как Галилея, которой не интересовался ни один хоть немного образованный и культурный человек, где до сих пор не свершалось никакого значительного для истории человечества события. Так вот, именно в Галилее было положено начало заговору, имевшему такие далеко идущие последствия для развития моего мира.

Во всяком случае, я такого не предполагал и до сих пор глубоко раздосадован на себя за то, что я опять пришел слишком поздно, чтобы в зародыше подавить этот мятеж. Но это меня многому научило (я должен был научиться), научило тому, что часто серьезные революции начинаются вдали от центров, не в последнюю очередь потому, что они там не привлекают внимания, во всяком случае, до тех пор, пока они не соберут достаточно сил, чтобы сломить сопротивление центра — никто, например, не был готов к тому, что монголы, выйдя из абсолютной пустоты азиатских степей, создадут мировую державу, или что на нескольких отдаленных и заливаемых дождем островах, западнее Европы, начнется Промышленная революция. Так что я вынес уроки из тех событий и не хочу скрывать, что в последующие годы я довольно часто использовал эти события в своих интересах, о чем убедительно свидетельствуют те немногие примеры, которые я только что привел.

Тому же, кто по этой причине собирается обратить все свое внимание исключительно на самые отдаленные провинции, чтобы наблюдать там зарождение революции, могу сказать, что это ничего ему не даст, так как, с одной стороны, у него было бы действительно очень много дел, ибо провинция у нас везде, а с другой — я заранее позаботился о том, чтобы не всякие изменения в провинции сразу вели к революции в центре, ведь мой любимый алгоритм оставляет только то, что заслужило право на существование. В культуре и цивилизации также действует вечный закон о необходимом удалении из Бытия.

Бог, в свойственной Ему манере, готовил свой план загодя; Он позаботился о том, чтобы уже за много лет до того именно в этой местности распространялись темные слухи о том, что вскоре и непосредственно сюда грядет пришествие так называемого Спасителя, который избавит всех людей от вечного груза их грехов и страданий, по крайней мере, тех, кто верил в истинного Бога и прилежно поклонялся Ему; судьба прочих в дальнейшем не имела значения, в конце концов, Бог тоже не может одновременно заботиться обо всех и обо всем. Tant pis (франц.: Ну и ладно. — Прим. пер.). Этого Спасителя — так назвала Его затем молва — можно было легко распознать по некоторым критериям, чтобы избежать любой ошибки и не довериться самозванцу, ведь от этого зависело благо или несчастье всего мира. Одним из таких критериев является то, что Спаситель будет не просто пророком, который излагает слова, вложенные в его уста Богом; посланник или ангел, пусть даже самого высокого ранга, не был бы достаточно хорош для этой цели. Это должен быть Сам Бог, ибо Зло в мире настолько возросло, что устранить его не сможет никто другой.

Мне бы еще тогда нужно было дать ко всему этому свои комментарии, ведь, в конце концов, я создатель этого мира и категорически запрещаю любую критику, особенно со стороны людей, но вынужден с прискорбием признать, что в то время я не воспринял всерьез эти разговоры, ибо какое мне дело до вечного нытья людей. Да, я допустил ошибку, я был невнимателен, возможно, даже заносчив, и пусть злорадствует тот, кто хочет, но я это запомню, и день Страшного Суда еще грядет.

Как бы то ни было, план Бога был блестяще задуман и с величайшей точностью претворен в жизнь, что не всегда имеет место. Прежде всего, нужно было, чтобы Бог пришел в этот мир при самых необычных обстоятельствах, не просто зачат в страсти и рожден в муках, а чтобы уже и зачатие, и рождение свершились особым способом, и тогда сложилось то, что называют непорочным зачатием. Не хочу утверждать, что партеногенз (способ девственного размножения, характерен для некоторых насекомых, ракообразных и пр. — Прим. пер.) не существует в моем мире, и для страстно ожидаемого спасителя, скажем саранчи, нужно было бы придумать что-либо другое, но среди людей такой способ размножения встречается крайне редко.

Конечно, Бог мог явиться людям со всей пышностью парящим на огромном облаке, с громом и молнией, чтобы учредить на земле тот порядок, которого ждали от него люди, но я должен признать, что рождение в грязных и дурно пахнущих яслях было более хитроумным и, в конечном итоге, более действенным, ибо Бог поставил себя здесь хотя бы символически, grande geste, на сторону людей, правда при этом Он ничего не терял. Таким подкупающим способом симпатии завоевывают сразу. Появление в людском обличье, но при этом сохраняя свою неизменную сущность, чистоту и свободу от грязи мира, порожденной отнюдь не бурным обменом липких и сальных веществ тел, и я — существо метафизическое — хорошо это понимаю, ощущая вечную потребность в эстетике и гигиене.

В этом месте мне хочется (но действительно совсем кратко) ответить на вопрос, который мне постоянно задают, а именно — на вопрос о моем семейном положении, и хотя постепенно я стал более чем равнодушен к этому вопросу, хочу все-таки сказать несколько слов. К числу поистине скверных свойств людей относится то, что они пытаются измерить все в этом мире своим собственным жалким мерилом, словно от этого что-то зависит; своим богам они дали человеческое обличье, но почему не Дьяволу, хотя я не собираюсь жаловаться, я бы при этом оказался в лучшем обществе. А тот, кто имеет человеческий образ, тот, прямо следуя человеческой логике, должен иметь семью или хотя бы некую родословную, которая поддается пониманию по человеческим критериям. Если же боги (nota bene — и Дьявол) представляют собой нечто особенное, то и их семья, и их происхождение должны быть особыми.

Боги рождаются непорочно или выходят из головы их отца, или вылупляются из ими самими же снесенного яйца, боги способны без проблем производить потомство в образе быка или лебедя (при этом, к сожалению, ни один бог не появлялся еще перед людьми в виде утки, но чего не было, то еще может случиться). Мне тоже приписали семью, не спросив меня предварительно, но люди себя при этом не особо утруждали, ибо единственное, что пришло им в голову, так это снабдить меня бабушкой, посчитав меня способным перепрыгнуть через целое поколение, а о папе и маме — никаких известий, что, впрочем, не так неправильно. Я не хочу больше распространяться на это тему, ибо я давно уже отвык реагировать на такие подтасовки, в противном случае у меня на это ушло бы слишком много сил и не осталось бы времени для решения действительно существенных дел, куда уж точно не относится рассказ о моих семейных обстоятельствах.

Поэтому здесь и сейчас, раз и навсегда заявляю, что мне как существу метафизическому такая форма семейной очередности не нужна вообще, ни для доказательства своего происхождения, ни для водворения в мир потомков; без отца, без матери и без генеалогического древа, нет у меня ни начала, ни конца, чего бы там ни говорили. Возможно, нас, таких метафизических существ, мало, о чем я вообще-то не сожалею, даже когда мною овладевает чувство одиночества, но каждый из нас представляет собой единичную и онтологическую сущность, и это ставит нас выше всех людских сомнений. Даже если нас сейчас еще нет, мы может появиться в один прекрасный день, и люди не смогут нам в этом помешать. Если они все-таки попытаются это сделать, то они увидят, что из этого получится, ибо без метафизических существ мир не может быть прочным — ни этот, никакой другой. Вещи таковы, каковы они есть.

Раз вещи таковы, каковы они есть, и коль скоро мы говорим о семейных делах, то я хочу еще кое-что добавить, а именно то, что мне всегда казалось странным, что люди говорили о Матери Бога, не зная даже, что они, собственно говоря, имели в виду. Смею заверить, что в те времена, когда все начиналось, у Самого Бога не было матери (ради полноты изложения добавлю, не было и отца), ибо тот, кто вышел из Космоса возможностей, из бескрайнего Океана Нуна, как Бог или я, не нуждается в таких простых телесных предпосылках своего существования; ведь мы метафизичны, мы не только находимся вне законов физики, химии и биологии, мы стоим над ними, мы сами создали законы, каждый для своего мира, поэтому нам нет нужды придерживаться их — при этом в целом очень приятно быть богом или, на худой конец, Дьяволом, даже если груз ответственности бывает весьма тяжким.

Но как бы то ни было, мысль о матери бога заключает в себе противоречие: или бог есть бог, недвижный движитель а невозмутимый побудитель, предначало всего бытия, который создал все из ничего, и в этом случае он происходит от самого себя, он autopoietisch, как теперь выражаются благородные люди. Или он таковым не является, и нас это больше не касается, и мы обращаемся непосредственно к его матери, что люди и делали в течение многих лет, поскольку они громко взывали к Астарте и совокуплялись в ее храмах подобно кроликам или прижимались к многочисленным грудям Дианы Эфесской, которую называли Дианой мультимаммиа, всеобщей кормилицей, или они почитали крылатую Туран, изображенную с лебедем и голубем (опять же, к сожалению, не с уткой!), да и не забыть бы Шакти, чье имя означает силу, и имя это ей весьма подходит, ее также называют Лакшми и Китийо-тен, и существует еще тысяча других имен, которые мы здесь и сейчас не можем назвать, поскольку нам не хватит места и времени.

Тут могут прозвучать возражения, что понятием Матерь Божья мы обозначаем Мать Его Сына, который по Его заданию пребывал на земле, чтобы нарушить мои планы. Честно говоря, и это возражение меня не убеждает, ибо я точно знаю, что Бог располагает другими средствами и путями для того, чтобы вмешаться в ход развития этого мира, что Он убедительно доказывал в течение тех многих лет, что мы с Ним встречались. И в этот раз Он мог бы с громом и молнией явиться из облака или из пучины морской, или с вершины гор, и открыться людям во всем Своем могуществе и великолепии, которые принадлежат Ему по праву, но Он, ибо таков был Его план, сначала поместил Своего Сына в чрево Марии, как кукушка кладет свое яйцо в гнездо какого-нибудь дрозда, а посему нет никакой причины говорить о Богородице и выводить отсюда какие бы то ни было привилегии для Марии, и пусть мне, наконец, перестанут говорить о Матери Божьей.

Итак, Бог отправил Своего Сына в этот мир таким изящным способом не для того, чтобы навсегда разрушить его, а для завоевания душ и сердец людей, чтобы отвратить их от моего мира и предоставить своей собственной судьбе. Узнав об этом, я, естественно, поспешил в Галилею, но опоздал, пусть и на какое-то краткое мгновение. В отчаянии я попытался спасти то, что можно было спасти, и приказал умертвить всех младенцев моложе двух лет, так как у меня не было точных данных; но это не дало мне ничего, так как семья, где родился Сын Божий, была предупреждена высшей инстанцией и давно уже сбежала в Египет, поэтому я умерил свой гнев, ибо в противном случае я навредил бы больше себе, и прежде всего в глазах общественности.

Вот что странно, люди относятся к той категории существ, которые редко могут держать себя и свои чувства под контролем, даже в тех ситуациях, когда этого требуют общество и культура, их постоянно возбуждают присущие им низменные инстинкты, с которыми они не могут совладать. Но от других, и прежде всего от своих богов, они, исполненные нетерпения, требуют того, на что они сами не способны: спокойствия и хладнокровия или, как говорится contenance (франц. «хорошие манеры». — Прим. пер.). Пусть и меня мерят такими меркам, я не возражаю хотя бы уже потому, что метафизическому существу не пристало давать волю своим чувствам, ведь уже в самом начале можно было увидеть, к чему приводит гнев Божий, который не обуздать ни любовью, ни милостью; мой мир и сегодня еще страдает от того, что Бог изгнал из Рая свои создания.

Однако тогда, когда я наконец обнаружил это оригинальное и изящное вторжение Бога в мой мир и раскрыл Его план, то в первый момент не мог сдержать своих чувств, я был разгневан и взбешен, я лелеял мысли о мести всему, что встало на моем пути; я проклинал магов (волхвов. — Прим. пер.), которые пришли издалека, чтобы поклониться новорожденному Спасителю, и преследовал их вплоть до самых отдаленных уголков мира; я проклинал быка и корову за то, что они защищали младенца, и поразил их бешенством, проявляющимся и по сей день. Но скоро мне стало ясно, что, с одной стороны, я ни на что уже не смогу повлиять, а с другой стороны, мои безудержный гнев очень хорошо бы вписывался в план Бога, так как перед всем миром могло возникнуть впечатление, что Князь этого мира стал старым и настолько слабым, что у него уже нет сил защищать свою территорию от непрошеных гостей. Поэтому мне необходимо было следить за тем, чтобы мой гнев не ухудшил и без того дурное положение вещей, и я обуздал спой гнев; но я ничего не забыл, и придет день, когда я предъявлю свой счет, каждому по его заслугам.

Итак, я решил пока ничего не делать и только пристально наблюдать за ходом вещей. Вскоре я заметил, что Сын Божий чувствовал себя в этом, моем мире, не очень-то хорошо, что Он никак не хотел отказаться от того, чтобы всем и каждому показывать свои силы и способности, где только предоставлялась такая возможность; Он был, выражаясь яснее, маленьким строптивым чудовищем, которое терроризировало окружающих, и во всем, что бы Он ни делал, подразумевались Его потусторонние возможности; Ему явно доставляло огромную радость опробовать Свою силу на других людях, словно Ему постоянно было нужно убеждаться в Своем могуществе.

Как-то в субботу Он собирал воду в ямку, чтобы вылепить из глины воробьев и вдохнуть в них жизнь и пустить в небо, как это сделал однажды Его Отец, а затем доложил об этом Отцу. Когда в доброжелательном, но вполне определенном тоне обратили Его внимание на действующие в Галилее законы, повелевающие в память о Творении Божием воздерживаться в субботу от какой-либо работы, и когда сын ученого Анны, в добавление к справедливому штрафу, испортил Его игрушки, Иисус, так называл себя Сын Божий, разгневался, как когда-то Его Отец, ругался и проклинал, а затем иссушил бедного мальчика. А когда какой-то пробегавший мимо парень толкнул Его в плечо, что само но себе в повседневной жизни не стоит внимания, Иисус огорчился и сказал обидчику, что тот не последует дальше, и юноша тут же свалился замертво.

Естественно, такие события привлекли внимание и вызвали раздражение у людей из ближайшего окружения, и они отправились к Иосифу, отцу семейства, и пожаловались ему. Иосиф, со своей стороны, в то время еще верил, что ему поручено Богом подготовить Его Сына путем сурового, но правильного воспитания к жизни в этом, моем, мире, что было довольно бессмысленно, ибо для чего и как воспитывать отпрыска всемогущего и всеведущего Бога? Но, как бы то ни было, Иосиф предпринял серьезную попытку и высказал Иисусу свое глубокое огорчение Его необдуманным поведением. Но что сделал Иисус? Сожалел и раскаивался в Своих поступках, как это подобало бы послушному сыну доброго отца? Отнюдь нет! Иисус разозлился и ослепил всех тех, кто приходил на Него жаловаться; а когда Иосиф увидел, что сделал Иисус, он взял Его за ухо и хорошенько оттрепал — поступок, мужество которого меня тогда удивило, потому что мы, метафизические существа, не любим, когда люди прикасаются к нам, но я думаю, что Иосиф не сознавал того, что он сделал. Иисус, однако, был неудержим и сказал Иосифу, что с Него довольно и пусть Иосиф Его больше не огорчает.

Не знаю, как Господь воспринимал все эти случаи, может быть, поведение Сына Ему было просто неприятно, но я этому откровенно радовался, так как надеялся, что таким путем Иисус скоро испортит отношения с людьми. Признать Бога во всей Его силе и великолепии — это одно, особенно если Он находится в отдалении от людей и действительно не вмешивается в их дела, но совсем другое, когда Его дерзкий и избалованный сын находится среди них и по своему капризу обрушивает на людей свой гнев и силу.

Иисус сначала действительно не упускал ни одной возможности поиздеваться над людьми. И каждый раз, когда Его пытались поставить на место, Он говорил, что Он ниспослан свыше, чтобы проклясть неверующих, и призывает небеса, как Ему поручил тот, кто послал Его сюда ради людей. И такие слова сопровождались в большинстве случаев каким-нибудь чудом, сначала Он карал людей, а затем исцелял, и никто больше не отваживался прогневать Иисуса, чтобы Он не покарал его и не превратил в калеку. Если бы все шло так и дальше, то у меня не было бы никаких забот с тем планом, что придумал Бог, ибо люди были бы счастливы и рады, если бы Сын Бога наконец-то исчез из моего миpa, а с ожиданием и надеждами на приход Спасителя было бы покончено раз и навсегда.

Бог, должно быть, тоже обратил на это внимание и сказал Своему Сыну несколько слов, потому что поведение мальчика Иисуса стало вдруг меняться с каждым днем: Он пробуждал мертвых к жизни, исцелял больных и раненых, кормил бедных, Он помогал отцу в тяжелых плотницких работах, проповедовал и учил в храме старейшин и наставников народа, короче говоря, Он делал все, чтобы завоевать всеобщую любовь. И действительно, люди вскоре прониклись убеждением, что Дух Божий обретается в Нем, ибо каждое Его слово было законченным деянием, единственно, что мнения о Нем разделились, является мальчик только Ангелом Господним, или же это Сам Бог. Но люди в своей заносчивости настаивали на том, что учил их Бог в подлинном воплощении, не больше и не меньше. Однако важнее было то, что я не мог более надеяться на то, что все это рухнет само собой; я не мог далее просто выжидать, а должен был разработать собственную стратегию, причем как можно скорее, ибо Иисус все лучше и лучше приспосабливался к условиям этого мира и достиг уже первых успехов.

Стратегия Бога была продумана на редкость экономично; лишь постепенно до меня дошло, что на этот раз речь идет не о быстром успехе, а рассчитанном на длительное время воздействии. Не исключено, что Он мог бы одним ударом изменить этот мир (правда, после долгого раздумья я все еще в этом сомневаюсь), но как раз это-то и не входило в Его намерения, ведь тем самым Ему пришлось бы вступить в конфликт со мной, исход которого был бы в высшей степени неясен, но, по меньшей мере, стоил бы Ему больших сил — это я могу обещать.

Однако у Него был совсем другой замысел: Он хотел, чтобы в ближайшем обозримом будущем я занимался устранением последствий Его вмешательства, и это Ему, к сожалению, удалось, так как на протяжении многих последующих лет я был занят почти исключительно тем, что приводил мой мир в порядок. Да, люди в своей вере легко поддаются внушению, что я сам неоднократно использовал, претворяя в жизнь свои собственные планы, поэтому Иисусу не было необходимости создавать готовый рай на земле и вести туда людей, достаточно было указать им на недостатки моего мира и доказать с помощью пары чудес, насколько по-другому и насколько лучше все могло бы быть.

Но давайте честно признаем, Его чудеса не оказали воздействия на действительность, это были дешевые трюки, которые больше годятся для показа на ярмарке; Он накормил пять тысяч человек, что, без сомнения, является даже в нынешних условиях большим достижением. Но разве уничтожил Он тем самым голод на земле, разве люди не должны были после этого вкушать хлеб в поте лица своего, разве указал Он тем самым подходящий путь к лучшему обустройству мира? Нам к тому же рассказывают, что Он воскресил человека из мертвых, но ведь история этим отнюдь не завершилась, ибо воскрешенный скончался в один прекрасный день, но позже. «Смотри, я все обновлю, — так сказал Он, — утешьтесь», и народ жадно поверил Ему, но разве мир с тех пор действительно изменился, разве он стал лучше?

Я отвечаю — Да! Но ведь не в результате чудес господина Иисуса, а только лишь потому, что люди берут свою судьбу в собственные руки, как я им всегда советовал. Все эти чудеса были просто подачками, рожденными, возможно, угрызениями совести Бога, ведь Он много времен тому назад изгнал людей из Рая в приступе неудержимого гнева. Но как подачки не решают судьбу нищего, так и все эти чудеса ничего не изменили вообще на длительный срок; мир не стал лучше ни на копейку, только возросли тщеславные надежда людей, а мне в результате пришлось обо всем заботиться. Но в замысел Бога вообще не входило думать о последствиях, иначе Он не послал бы Своего Сына в такую отдаленную часть мира, не заставил бы Его бесцельно бродить по пустыням Палестины, иначе Он не запрятал бы Его там, вдали от людей.

Однако, чтобы распознать замысел Бога, приходится оперировать огромными отрезками времени: еще несколько столетий тому назад (некоторые утверждают, что это были тысячелетия, другие же полагают, что было это еще раньше; я, по меньшей мере, не помню точно, ибо не желаю держать в памяти каждую частицу людской истории) Бог решил открыться народу Авраама и заключить с ним союз — «завет», согласно которому этот народ должен всегда и вечно быть с Богом, не отступать от Него, верить только в Него и только Ему поклоняться, что бы ни случилось, за это народ будет благословен и избран среди других народов, что не в последнюю очередь означало, что Бог хотел говорить только с народом Авраама и ни с каким другим.

Я еще тогда задавал себе вопрос, почему Бог избрал именно этот народ и никакой другой, ведь этот не мог предложить ничего, кроме пары тощих стад, которых он, изнывая от жары и попрошаек, гонял от оазиса к оазису сквозь бесплодную пустыню, но позже я пришел к убеждению, что Авраам был, в конце концов, единственным, кто вообще пошел на этот, прямо скажем, туманно сформулированный союз с Богом. Вообще в этой связи никогда речь не шла о том, что этому избранному народу должны быть предоставлены какие-то привилегии в виде могущества, богатства или благосостояния, и я могу понять, что другие народы того времени — египтяне, шумеры, хетты, индусы, китайцы или любые другие, с кем говорил о союзе Бог, — решили обойтись собственными силами и, соответственно, собственными богами, ибо благодаря им народы эти стали такими могущественными, что побеждали других, в том числе и народ Авраама. Что мог предложить им по большей части отсутствующий Бог, желавший дать им только особый вид Откровения, если только Его правильно и благоговейно будут почитать?

Теперь я уже точно не знаю, сколько народов Бог предварительно опросил, и не знаю, что стал бы Он делать, если бы и Авраам с благодарностью, но решительно отклонил это предложение; такие вопросы меня, собственно говоря, не интересуют. Возможно, Бог, разгневавшись, прекратил бы поиск избранного народа, а может быть, дошел бы до пигмеев, и тогда Его Сыну пришлось бы распространять Его весть в конголезском лесу под тропическим дождем среди обезьян, что было бы для него куда как неприятней, чем в пыльных пустынях Палестины. Но почему бы и нет? И мир, возможно, выглядел бы сегодня по-другому. В конце концов, условием союза, его главной составной частью было то, что любой контакт Бога с людьми мог осуществляться только через этот избранный народ, исключений не предусматривалось, во всяком случае, хотя бы в этом народ Авраама мог быть уверен.

Но вернемся назад к истории, которую я собирался рассказать. Мне не часто доводилось говорить с Иисусом; как и Его Отец, он, кажется, сознательно избегал моего общества, наверное потому, что не мог выносить того, что существуют еще и другие творцы в этом мире. Но однажды я Его все-таки остановил и высказал Ему свою досаду, поскольку в дальнейшем пропаганда сделала из этого совсем другую историю, хочу рассказать здесь и сейчас, как это было на самом деле.

Можно прочитать и услышать, что я хотел совратит Его, и даже под каким-то предлогом заманил Его в глубочайший Гадес, чтобы там запереть Его навеки, чего, однако, мне сделать не удалось, и Иисус с триумфом вопросил сначала, дескать, где жало мое и где моя победа, а затем разбил одним ударом железные затворы Гадеса и разрушил железные балки и, наконец, вызволил мертвецов из пут, и свет проник во все углы Гадеса. А я в конце этой истории, как всегда, оказался посрамленным, а Иисус схватил меня за голову и передал ангелам со словами, что следует завязать мне руки и ноги, и шею, и уста железными цепями и держать меня так до Его второго пришествия. А затем мне пришлось якобы еще услышать горькие упреки моего любимого старого друга — Смерти, дескать, как это я отважился совершить такое святотатство и свести во мрак такого человека, который лишил его, Смерть, всех когда-либо умерших, в результате чего нашей старой дружбе был нанесен большой удар.

Далее рассказывают, что Иисус праотцу Адаму, который, скорее всего, и несет вину за все людские беды, поставил на лоб знак креста и проделал то же самое с патриархами, пророками, мучениками и праотцами, кстати, при этом о Еве и других праматерях речи не было вообще. Затем поднялся Он с ними из подземелья, и святые отцы, естественно, бодро шествовали за ним и пели Ему благодарственные псалмы и громко кричали «Аллилуйя!». И наконец, все шествие прибыло в Рай, и все праведники, за исключением жен, ибо они, к великой радости Смерти, остались в Гадесе, были переданы архангелу Гавриилу, чтобы он заботился о них до Последнего дня всех дней и далее.

Воистину, трогательная история, красиво рассказана, с необходимом элементом драматизма, в конце хор спасенных звучит сквозь бесконечные просторы вечности; что же касается литературных достоинств этой истории — кстати, о них можно долго спорить, учитывая полное отсутствие женской привлекательности, — то у нее есть один решающий недостаток: она от начала до конца фальшива, не говоря уже о том, что господин Никодим, которому мы обязаны этой бульварщиной, даже близко не был, когда Иисус и я сошлись единственный раз вместе и долго беседовали о Боге и о мире. Я даже не знаю, почему некоторые люди имеют обыкновение тратить свое драгоценное время на сочинение подобного рода историй, из которых нельзя извлечь ничего полезного, нельзя ничему научиться — это просто потеря времени и энергии, но я уже говорил об этом людям и говорил довольно часто, а теперь опять пострадал я. Только я хочу все-таки рассказать, как это было на самом деле, а дальше… пусть меня это больше не волнует.

Знаю-знаю, я опять отвлекаюсь, но в данном случае это просто необходимо. Меня, честно говоря, всегда очень удивляло отношение Бога и Сына Его к женщинам в этом мире, ведь они точно так же и без всяких сомнений являются такими же людьми, а небольшое отличие от мужчин только добавляет привлекательности всему делу. Если же Бог и Сын Его изначально были заинтересованы в том, чтобы люди их почитали и ими восхищались, — в конце концов, для этой цели они и были созданы, как и все Творение, — тогда следовало бы уделить больше внимания тому, чтобы женская половина человечества точно так же чтила их и им поклонялась.

Во всяком случае, я не вижу никакой логики в том, что женщины без всяких на то причин лишаются права на посвящение в более высокий сан, хотя Бог создал их точно такими, какие они есть, и каждый месяц на их долю выпадает достаточно страданий, чтобы еще лишать их именно в это время любых контактов с Богом и Сыном Его. Но я уже слышу аргументы мужчин: ведь сказано в Писании, так говорят они, что Бог только в мужчину вдунул святое дыхание жизни, что возвысило его над всеми прочими тварями, но не в женщину, которая была создана из ребра мужчины, так сказать, создание «второго ранга», всего лишь копия копии, и создана она была для услужения мужчине и в помощь ему.

Звучит впечатляюще, но и только, ибо редко можно встретить столько благоглупостей, как в этой аргументации, ведь вряд ли можно поверить, что пневма сконцентрировалась в одном единственном месте, в одном единственном органе, словно моча в мочевом пузыре. С полным на то основанием можно предположить, что, скорее всего, Божественное дыхание — «Одем» — более или менее равномерно распределилось в теле мужчины и, стало быть, достаточная часть его осела в ребре, поскольку Господь сам позаботился о том, чтобы в каждой части Дыхания содержалось равное количество Божественной энергии и информации, благодаря чему женщина получила вместе с мужским ребром и «Одем» и стала обладательницей столь важной пневмы в равной с мужчиной степени, не больше, но и не меньше.

Кстати, в Писании к тому же сказано, что Господь Бог наслал на мужчину глубокий сон и только после этого сотворил женщину из ребра, поэтому мужчина не может никак знать, что проделал Господь Бог с этой женщиной, прежде чем Он привел ее к мужчине, поскольку тот спал глубоким, беспробудным сном, а стало быть, ничего нельзя исключить, в первую очередь того, что именно в этот момент Он вдунул в неё Божественное дыхание, а о том, что еще могло произойти, я умолчу, ибо я дал в этом обещание Богу, которое сдержу, даже если мне придется туго.

Хочу только упомянуть, что пневма подразумевает не только Божественный «одем», Его Святой Дух, но и ветер, подвижный теплый воздух, который в момент рождения человека несет ему душу из бескрайних резервуаров Седьмого Неба, жизненную силу, чтобы он жил; в конце всех дней ветер приносит души из всех четырех концов мира назад к человеку, чтобы он мог предстать перед Страшным Судом. Все возникает из этого воздуха, и все растворяется в нем вновь, и, таким образом, пневма является не чем иным, как семенем, дарящим жизнь материалом, из которого созданы мир и люди. Священная сперма, которая продолжает действовать в человеке вплоть до конца всех дней. Действительно, разве можно думать, что Бог дал сперму только мужчинам, когда он способен воспроизводить жизнь, только соединившись с женщиной? Ну, да ладно, только не следует полагаться на то, что говорят мужчины, ибо часто они засыпают в самый решающий момент и только потом узнают, что же произошло на самом деле, но так и не могут ничего понять.

Но, может быть, причиной ненависти мужчин ко всему женскому стало именно это, а точнее зависть к тому, что женщина дважды восприняла от Божественной пневмы, являющейся одновременно творящей спермой, так что женщина с самого начала имеет ее больше, чем мужчина, и ему никогда с ней не сравниться, как бы он ни старался. Вот и стали утверждать, скорее всего, именно из-за этой ненависти, что Зло пришло в мир именно в тот момент, когда женское начало навсегда отделилось от мужского, поскольку сказано, что владычество Смерти будет длиться до тех пор, пока женщины рожают детей и пока не придет Господь Бог, чтобы навеки и навсегда распустить творения женского начала. Так, человек должен стремиться к высвобождению от всего женского, что достигается мужчиной лучше и быстрее, когда он сам себя оскопляет, как это когда-то совершил Аттис, называемый также Адонисом, который был очень красив и был первым существом, созданным задолго до человека и соединившим в себе и мужчину, и женщину. По крайней мере, ему следовало бы сделать обрезание, как это сделал Иисус, оставив, таким образом, подарок женщинам, которые ночами мечтали о Нем.

Я громко хохотал, когда в первый раз услышал этот вздор, и мне до сих пор представляется справедливым, что люди не отваживаются говорить об этом вслух, ведь они хорошо знают, что это есть грех, который не будет прощен никогда, ни сегодня, ни до конца всех дней. Не смог я также узнать, действительно ли люди верили в то, что в женском начале собрано все Зло этого мира, от которого, в принципе, можно было бы освободиться простейшим образом, причем немедленно, с помощью более или менее острого ножа. И через поколение, самое позднее — через два, Зло было бы навсегда изгнано из мира, ибо женщины не открыли еще тайну размножения и продолжения рода без мужчин; но я бы их научил, могу обещать, и тогда, возможно, мой мир пришел бы к совершенству значительно быстрее, чем тогда, когда мужчины пытаются все взять в свои руки.

Не знаю, на самом ли деле они были столь глупы, что верили в это, не знаю, потому что меня сие не интересуют, ибо я сужу людей не по тому, во что они верят, а по их делам, а они долгое время вели себя так, словно верили в это со всей глубиной души, поскольку им всегда нужна была причина скрыть от меня свою глупость, а глупость есть величайший из всех грехов. Насколько же глуп был Теофраст, утверждавший, что хорошее образование превращает женщину в склочное, ленивое и болтливое создание, но ведь тогда она не отличалась бы от мужчины? Во всяком случае, вряд ли женщина далеко ушла бы от того самого Теофраста, который всю свою жизнь провел, валяясь под фиговой пальмой в размышлениях о судьбах мира и страстном ожидании, что ему перепадет от дающей жизнь спермы своего учителя Платона, а это его, в конце концов, умнее не сделало.

Однако я полагаю, что то самое вечное пренебрежение женственным началом со стороны Бога и Его entourage (франц. окружения. — Прим. пер.) повлияло на то, что Ева во время пребывания в Раю обладала мужеством (по меньшей мере, отважной неопытностью) заглянуть за завесу тайн, которые Бог ревниво укрывал от взоров людей. Как я узнал на собственной шкуре, Бог скуп до чрезвычайности; даже когда время от времени милость струится из Него фонтаном так, что и я не всегда могу от нее спастись, поскольку вообще не знаю, что мне с нею делать, то и тогда нельзя на это положиться, потому что Бог раздает Свою милость, когда Ему захочется, а у Бога, в основном отсутствующего, такое встречается редко.

Но Ева, женщина, не хотела ждать этих редких моментов счастья, вот почему она от всей души откусила от фрукта, не задумываясь над этим. А Бог не забывает ничего и никого, в первую очередь тех, кто не чтит Его заповеди, пусть даже и малоприметные, им Он отказывает по скупости в Своей милости, которую Он благосклонно обещает всем. И словно в усиление позора скупость стали с тех пор изображать в виде тощей, гадкой женщины с кошельком в правой руке, на который она алчно устремляет свой взор.

Ничуть не помогло и то, что позднее женщины покорились Богу, и именно они стали самыми преданными верующими, забыв о своем истинном предназначении — плодить и размножаться, вместо этого они блюли себя в ожидании прихода Спасителя, который, однако, являлся им лишь ночью во сне, и они могли рассказать сестрам, как они принимали Его с влажными чреслами так, чтобы Он распознал именно их. И пред лицом Господа женщинам вообще ничуть не помогло, что они открыто и навсегда отказались от прежних идолов и забыли то, чему научились они от Кандисы, речной нимфы, или от Нанайи, гордо носящей серп Луны на своем челе, или от богини в виде цветка прямостоящего, которую называют также Ксохикецатль.

Как бы женщины ни старались, ничто не могло избыть их бесчестия в глазах Господа, ведь они первыми выступили против Его заповедей, проявив при этом мужество и инициативу. Кстати, если нужен еще один пример отличия моего мира от мира Бога, то можно взять как раз этот случай, так как высшее вознаграждение я даю за способность решать и действовать, в то время как Бог карает за это навеки и навсегда, не допуская при этом и капли милости. Если бы все люди были такими, как Ева, если бы они извлекли урок из ее мужества, ибо гораздо больше мужества требуют поиски усовершенствования души и духа, чем стремления к войне, силе, славе и власти, так вот, если бы они научились хоть чему-нибудь у Евы, то насколько краше мог бы выглядеть сегодня мой мир, и, возможно, он был бы уже почти совершенен, а я отправился бы на покой, ни о чем больше не беспокоясь.

Вернемся, однако, к тому, что я собирался рассказать. Естественно, вся эта рассказанная нам господином Никодимом история не соответствует истине, но даже невзирая па это, мой старый добрый друг Смерть отнюдь не был бы так зол, если бы время от времени кто-нибудь освобождал его темное царство от всех тех, для которых в нем действительно не находилось места, ибо, к сожалению, царство Гадеса ограничено в пространстве (как и все в этом мире) и может принять только вполне определенное, но не бесконечно огромное число душ. Через регулярные промежутки времени его следует чистить, что дало этому раньше часто употребляемому, а ныне почти забытому понятию пургаториум его подлинное значение Чистилища — своего рода промежуточного накопителя, но не для решения окончательной судьбы той или иной души (направо — на Небо, налево — в Ад), а для восстановления способности исполнять свои обязанности и вновь служить людям.

Мой старый добрый друг Смерть всегда считал эту тесноту в его царстве невыносимой, что легко можно себе представить, потому как не каждая душа воспринимает свою судьбу со смирением и использует время, чтобы спокойно подумать о себе самой и сущности всех вещей. К сожалению, постоянно растет число душ, которые громко жалуются на то, что именно их в данный момент и против их воли по непонятной причине отправили в Гадес, хотя ничего такого они не заслужили. И сначала они бранятся, потом клянчат и, наконец, когда видят, что ничто не помогло (ведь Смерть, даже если хочет помочь, сделать ничего не может), пускаются во все тяжкие и клянут все на свете, что, конечно, не делает приятным пребывание в Гадесе, но это никого не беспокоит.

Мы пытались сделать все возможное, чтобы там, хотя бы в отдельных местах, хотя бы в какие-то моменты был установлен созерцательный покой, чтобы мой старый добрый друг Смерть хоть иногда мог предаться отдохновению, необходимому ему после такой тяжелой работы, тем более что он так ненавидит всяческий шум. Но души не имеют сочувствия и не дают пощады, их ропот постоянно переходит в дикие крики, и никакое наказание не может их остановить. Они взывают к своему Спасителю, чтобы Он обеспечил им вечную жизнь. Однако Спаситель, вероятно, остережется исполнить эти желания, ибо тогда Ему придется позаботиться, как говорится, о полном довольствии, в то время как Рай потому и Рай, что вход туда обеспечен лишь тем немногим, кто быстро и правильно ответит на пятнадцать вопросов. Но могу по собственному опыту заверить, что Бог и Его ангелы отнюдь не склонны к тому, чтобы позволить каким-то скандальным душам нарушить взлелеянные ими тишину и красоту Седьмого Неба и навеки испортить пребывание там душам, от которых нельзя ожидать ничего иного, кроме того, что они присвоят себе все блага и привилегии и ничего не будут делать взамен.

Во всяком случае, я не могу поставить ангелам в вину то, что они опасаются того дня, когда им придется служить всем людям, подавать им еду и питье, осушать их слезы и даже носить на руках, как, собственно говоря, подобает обходиться только с Господом Богом, при этом они, ангелы, не получат в ответ никакой благодарности. Ибо люди полагают, что они уже сейчас все это заслужили, не известно только как и за что. Как бы то ни было, мой старый добрый друг Смерть был бы чрезвычайно рад, если бы его, наконец, освободили от этого груза, ибо и его терпение, как и все в этом мире, имеет свои границы.

Однажды я все-таки имел продолжительную беседу с Иисусом о Боге и мире (о чем же еще?). Мне это стоило определенного труда, ибо Ему явно доставляло радость поражать людей своими чудесами и развлекать их, чем Он никак не мог насладиться до конца и постоянно странствовал в поисках оказии, чтобы исцелить больного, воскресить мертвых или накормить голодных. Поговаривали даже, что некоторые из Его помощников выходили заранее, чтобы кого-нибудь ограбить или избить, или даже убить, с тем чтобы дать Иисусу повод сотворить свои чудеса, если в действительности там не было бедных, больных или мертвых, но я не могу судить, как относиться к таким сообщениям. Совершенно очевидно, что Иисус пользовался уважением среди людей, и люди поклонялись Ему, они видели в Нем, но меньшей мере, могущественного волшебника, если не хотели в каждом отдельном случае видеть в Нем посланника или даже Сына Божия. В этой жажде признания Иисус очень походил на Своего самовлюбленного Отца, тот тоже создал человека не в последнюю очередь для того, чтобы он восхищался Им и поклонялся Ему.

Его способность увлекать за собой была действительно огромной, что я без зависти признаю, так что всегда находились люди, которые следовали за Ним, но Он был достаточно умен, чтобы приблизить к себе небольшую группу людей, которых Он сначала называл учениками или своими апостолами, как говорили, своими посланниками, но это было значительно позже, поэтому мы не будем говорить об этом здесь и сейчас. Следовать за ним мог всякий, кто хотел, но Его узкая группа entourage состояла только из двенадцати, как правило, юных, стройных и красивых мужчин, не очень умных, но обладавших прекрасными и крепкими телами. Это были юноши, с которыми Он передвигался по стране, вкушал пищу и отдыхал, когда Ему было нужно, при этом число Двенадцать, естественно, содержало определенный намек, чтобы с его помощью демонстрировать связь между божественной Тройкой и мирской Четверкой, в этом случае не простым сложением, а властным умножением или каким другим способом, который окажется подходящим.

Изначально планировалось даже соединить эти числа с помощью экспоненциального вычисления, но в ту пору еще плохо знали эту форму математики, так что она не годилась для символа, поскольку символ только тогда является таковым, когда он однозначно воспринимается людьми. Как было бы замечательно, если нельзя было бы решить, какое число ставить на то или иное место, как основание или как экспоненту, в результате возникли бы сложнейшие вопросы интерпретации и трактовки. Например, возводить Божественное в степень мирского или мирское в степень Божественного, на чем, само собой, можно было бы выстроить самые различные теологические системы.

Целые поколения теологов были бы заняты только тем, что выясняли бы, какое число — Шестьдесят четыре или Восемьдесят один, в зависимости от подхода, — является воистину самым святым из всех святых чисел, что не продвинуло бы человеческую культуру ни на шаг вперед, однако на долгое время оставило бы умнейшие головы в стороне от решения действительно важных вопросов. И именно в этом заключался тайный план Бога — с помощью таких в высшей степени эзотерических вопросов отвлекать людей от того, чтобы они, прилагая все силы, участвовали в совершенствовании моего мира. Решение ограничить круг приближенных двенадцатью учениками имело не только теологические, но и чисто бытовые основания, ибо, с одной стороны, всегда можно было надеяться на кров и приют, даже в такой бедной стране, как Палестина, где и сейчас никто никому ничего не уступит, а с другой — можно было не привлекать непосредственного внимания властей, которые никогда не любили, если народ по каким-то причинам собирался толпами.

Итак, это было нелегко — оторвать Иисуса от Его учеников, что было мне необходимо, ибо не пристало метафизическим особам обсуждать свои проблемы пред взором и слухом людей, во всяком случае, таково мое твердое убеждение и отступать от него я не намерен. Иисуса это, однако, не волновало, и я вынужден был настоять на этом со всей силой, сославшись и на мое положение, так что Он на несколько часов отделился от своих почитателей и удалился имеете со мной в пустыню, куда никто из людей не смог бы пойти вслед за нами. К счастью, в этой стране было достаточное количество пустынь, к тому же они были велики и безлюдны, так что мне не пришлось беспокоиться, что на нас наткнется какой-нибудь заплутавший путник или пастух и подслушает нас.

Позднее и об этой встрече рассказывали многое, и в большинстве своем, как всегда, чистейший вздор, поскольку кроме нас никто там не присутствовал, когда мы вели этот разговор посреди пустыни. Отчего, например, стал бы я Ему показывать все царства мира и их великолепие, если Сын Божий в достаточной степени должен был бы знать этот мир, даже если это не Его мир, и почему вдруг я должен был бы передать Ему власть в этом мире с условием, что Он будет мне поклоняться? Нет, все было по-другому. Да, я предложил Ему господство над этим миром, но не за то, что Он должен будет мне поклоняться, ибо за такие вещи я не продаюсь. Я призывал, просил, в конце концов, умолял на коленях, чтобы Он взял на себя ответственность за этот мир, коль скоро Он уже широко известен в обществе и постоянно привлекает внимание людей; раз уж Он открывает им глаза на недостатки этого мира, против чего я не имел бы возражений, ибо контролировать всегда лучше, чем доверять. Но тогда Он должен сам активно включиться в процесс и внести свой вклад в усовершенствование мира. Проповедуя бегство от мирской суеты в надежде на будущее спасение от всех зол, делу не поможешь.

По моему мнению, это просто неприлично, да и недостойно метафизического существа — оставлять людей наедине с проблемами их мира, не оказывая им существенной помощи в овладении этими проблемами и не даруя им Спасения. Что бы ни говорили о людях, их способностях и свойствах (я же на основании своего опыта придерживаюсь собственного мнения), как бы ни ругали их за то, что они, дескать, ничему не учатся, а только повторяют свои ошибки на более высоком уровне, все-таки нельзя играть с ними, нельзя дразнить их и приманивать лишь для того, чтобы отказать им затем в исполнении их желаний. Так себя вести действительно не подобает метафизическому существу, тем самым подрывается репутация всего рода таких существ, что сегодня приводит к таким неприятным и страшным последствиям, что ни один человек уже не верит нам и не доверяет, а это сегодня особенно необходимо. От такой ответственности я не могу освободить Иисуса, и мы все будем свидетелями, чем это кончится.

Ну, хорошо, Иисус жеманился, колебался и медлил, искал отговорок и приводил все новые аргументы, и в завершение Он тогда отказался заниматься делами в этом мире. Он и дальше не переставал подчеркивать, каким страшным и неприемлемым представляется Ему этот мир, поэтому Он хотел бы всем дать совет как можно скорее освободиться от соблазнов и, прежде всего, от искушений этого мира. Его царство, настойчиво повторял Он, Его царство не от мира сего. Я ответил, что это мне известно, но что для Него в этом случае оставался бы единственный выбор — удалиться как можно скорее из этого, моего, мира, без всякой шумихи и не привлекая больше внимания.

Я понял, вынужден был понять, что мне не остается никаких возможностей хоть в какой-то степени повлиять на Него или в чем-то убедить, ибо Сын, подобно Отцу, был глух к моим аргументам, и я тогда, да и сейчас, задаю себе вопрос, что мог бы я сделать по-другому, во мне ничего не приходит на ум. Тем временем я развил собственную теорию, поскольку искал тому причины, и теперь, при всей своей самокритичности, я уверен, что дело было не только но мне и моих ограниченных способностях, что все объяснялось тем, что у меня ни в какой момент не было никаких шансов хоть как-то повлиять на планы Бога, коль скоро он начал их реализовывать, ибо Он в высшей степени своенравен, а Его решения неисповедимы. И лучше мне заняться тем, чтобы усовершенствовать собственные планы и четко следовать им. Не следует противиться тому, чего изменить нельзя. Вскоре мне, однако, стало ясно, что Иисус сам не имеет особого желания задерживаться на долгое время в этом, моем мире. Восторги масс могут доставлять удовольствие, можно какое-то время наслаждаться ими, но ведь мы, метафизические существа, предъявляем, в конце концов, совсем другие требования к окружению, в котором нам хотелось бы находиться.

Я могу понять, что Иисусу постепенно надоело бродить по свету в человеческом облике, испытывать холод и голод, страдать от грязи и запахов, вновь и вновь отвечать на глупые и докучливые вопросы, а главное, быть предоставленным самому себе, и никакие серафимы, херувимы и ангелы не следуют за Ним по пятам и не выполняют каждое Его желание, прежде чем оно будет высказано. И тогда Иисус быстро подготовил конец Своего пребывания в этом мире, но не без того, чтобы сделать из этого красивый жест, encoure Своего Воскресения, словно захотелось Ему еще раз насладиться аплодисментами и восторгом людей, прежде чем надолго удалиться из этого мира в трансцендентные дали.

Не хочу умалять достоинств драматургии, особенно то, что выбор момента окончательного ухода со сцены является высочайшим искусством, что, без сомненья, удалось Иисусу, но хотел бы обратить внимание на то, что Сын Божий явился всего лишь на короткое время и в одном только определенном месте, словно Он не намеревался оказывать воздействия на события, а хотел только просиять на краткий миг во всем Своем великолепии, словно звезда, падающая с неба, во время падения которой можно загадать желание, но без гарантии, что это желание сбудется. Разве все Его пребывание в этом мире было чем-то большим, чем одно из тех чудес, которые ошеломляют, но ничего не дают?

В этом месте хочу не упустить момент и рассказать о небольшом событии, которое меня очень повеселило, когда я услышал о нем впервые. К сожалению, меня не было там, когда это произошло, но у меня нет сомнений в том, что все происходило именно так, поскольку сведения исходили из чрезвычайно надежного источника, который я, по понятным, причинам не могу раскрыть. Во всяком случае, сообщалось, что Иисус не сам принял смерть на кресте, а использовал другого человека. Поскольку у Него не было ни малейшего желания испытать муки и боль в своем нелюбимом человеческом облике, и Он давно уже настроился на возвращение на свое родное Седьмое Небо, и Ему не хотелось испортить радость ожидания страданиями от распятия.

Кажется, это был некий Симон Киринеянин, вроде, ливиец, что, однако, доподлинно не известно, которого злосчастная судьба именно в этот момент привела в Иерусалим, так вот, этого Симона Иисус с помощью божественных сил якобы вынудил сначала нести за Ним крест по горбатым улочкам Иерусалима, а затем превратил с присущим Ему юмором, в свое подобие, и бедного Симона приняли за Иисуса и ошибочно, по неведению, распяли на кресте. Написано, что был там юноша, который следовал за Ним, накинув льняное одеяние на голое тело. И они схватили Его, но Он, оставив одеяние у них в руках, бежал от них обнаженный, и этот юноша и был Иисус.

Для Иисуса все это не представляло особых проблем, ибо по желанию Он мог совершать любое превращение, какое в тот момент Ему пришло бы на ум, так почему бы и не превратиться в несчастного Симона Киринеянина? И так, Иисус вознесся опять к Тому, Кто послал Его, и посмеялся над теми, которые не смогли удержать Его, и Он был невидим для всех, кроме меня, потому я отчетливо помню, как торжественно было обставлено Его возвращение под звуки труб и барабанный бой и какой состоялся праздник, оставивший после себя беспорядок на Седьмом Небе, который был тут же полностью устранен услужливыми ангелами, ведь Бог ничего не ненавидит сильнее, чем непорядок на Его небесах; все должно находиться на своих местах, в совершенной гармонии и красоте, ибо так Господь сотворил Свой мир, и так и должно быть на небе.

Людям, однако, ничего об этом было не ведомо, и почитают они того, кто принял смерть на кресте, и утверждают: Он взял на себя все страдание мира, чтобы спасти его навечно от Зла. Однако это был всего лишь несчастный Симон из Киринеи, который не ведал, что с ним произошло, и должен был в муках умереть, поскольку он не обладал силой и величием уйти от своей судьбы и бежать в Каулакау мира, откуда когда-то пришел Иисус и куда Он теперь возвратился, счастливый и довольный. С каким удовольствием спас бы я Симона, но, к сожалению, к большому сожалению, всю информацию об этой истории я получил тогда, когда было уже слишком поздно.

И поскольку Иисус послал на смерть Симона, для него не было особой проблемой еще пару раз явиться перед своими учениками и вызвать тем самым великое удивление, которого я никогда не мог понять, ибо чего необычного в фантоме, в привидении? Люди в них верили всегда и везде, не приписывая вмешательства божественных сил в существование такого рода явлений. Короче говоря, разве обязательно надо быть Сыном Божиим, чтобы являться после смерти, неужели это должно было стать последним неопровержимым доказательством мессианства?

Таких примеров я мог бы показать людям тысячи, если бы только они хоть раз попросили меня об этом, ведь в моем царстве нет недостатка в призраках, которые могут греметь цепями, проходить сквозь стены или носить собственную голову подмышкой, что лично я расцениваю как выдающееся достижение, особенно если при этом они еще и разговаривают. И всех их я бы мог вызвать одним мановением руки, если это действительно потребовалось бы людям; вообще, им следовало бы так же, как своего Мессию, почитать вампиров, поскольку они тоже восстали из мёртвых, и не единожды, и не на третий день, а делают это каждый вечер заново, и уже не одну сотню лет. И я действительно показывал людям тех или иных призраков, заставляя их ночью, а иногда — к их прискорбию — и днем бродить в стенах жилищ или по полям. И как часто я печалился, видя скорбь матери по умершему сыну или девушки о возлюбленном, и наоборот, и я просил моего старого доброго друга Смерть проявлять хоть немного милосердия, но он отвечал мне каждый раз, что его генетический код не допускает таких чувств, и смотрел на меня со странной ухмылкой. Поэтому мне приходилось самому заботиться об этом, и я пробуждал от смерти сына или возлюбленного, но никогда не получал в ответ благодарности.

Это считалось чертовщиной (так оно и было на самом деле), наваждением, химерой, люди боялись, кляли и проклинали, крестились, чего я терпеть не могу, но никак не хотели задуматься над тем, что должны были испытывать при этом бедные души тех, кого я пробудил от смерти, ведь именно им приходилось особенно страдать, когда какой-нибудь примчавшийся заклинатель духов грозными и величественными пассами повелевал им отправляться в ад, хотя для них он, может быть, вообще не предназначен. Но кто это может знать, ведь пока еще не наступил день Страшного Суда, и все люди должны еще будут ответить на пятнадцать вопросов, прежде чем решена будет их участь, а это решение мы, Бог и я, оставили за собой. Но зачем мне дольше волноваться из-за этого, я вполне мог бы всё изменить, но это не стоит затрат.

Не хотелось бы больше отвлекаться, но меня во все эти долгие годы поражало то, над чем некоторые люди ломали себе голову всю жизнь, потратив на это столько времени и сил, которые отнюдь не безграничны (и люди это отлично знают по собственному опыту). Мне начинает казаться, что именно таким образом они хотят избежать настоящей ответственности в моем мире, будто они действительно смогут раскрыть сущность Иисуса, вместо того, чтобы раскрыть природу этого мира; в этом случае не следует сетовать на то, что этот мир не таков, каким ему следовало бы быть или даже, каким он мог бы быть, если бы была проявлена забота о самых насущных вопросах.

Я дал людям в подарок свободу, и не хочу жаловаться сверх меры, но да будет мне позволено заметить, что этот мир ни на йоту не изменился к лучшему от споров о том, преобладает ли в Иисусе божественная или человеческая часть и какие практические следствия могло бы иметь различное соотношение этих долей для различных функций тела, то есть должен ли был Иисус справлять физические нужды во время пребывания на земле.

Насколько мне известно, никому еще не помог в его страданиях вердикт, вынесенный после долгих раздумий, что Иисус, хотя и вкушал пищу и пил напитки, но не выделял их, поскольку в Нем сила воздержания была столь велика, что пища в Нем не портилась, ибо сам Он не был подвержен порче, а стало быть, и на еду не действовали соответствующие факторы. Вопросы пищеварения не доставляли Ему хлопот, что для сына метафизического существа, наверняка, было особо приятно, ибо я лично могу подтвердить, что такие процессы относятся к неприятнейшим явлениям, когда приходится, по разным причинам, принимать человеческое обличье. Не хочу вдаваться в подробности, хотя бы из соображений хорошего вкуса, но людям было бы лучше озаботиться проблемами собственного пищеварения, ибо при наличии доброй воли в этих проблемах можно добиться высоких результатов.

Но люди решили по-другому, что мне вообще-то было бы безразлично, если бы они не вопили о свободе их духа, которая проявилась лишь в том, что они с высокой точности разбивали друг другу головы из-за того, что никак не могли прийти к единому мнению, мочился ли Иисус время от времени, пребывая в облике человека. Идол Мамон сказал мне как-то, что он, по меньшей мере, всегда придерживался мнения о том, что Иисус действительно должен был время от времени мочиться, так как на святой моче можно было бы заработать уйму денег, но, к его огромному сожалению, люди не последовали за ним в этом вопросе, что он до сих пор не может им простить и посему время от времени наказывает их в полной мере.

Был бы я на месте людей, то после расставания с Сыном Божиим я почувствовал бы еще большее отчаяние и недовольство, чем прежде, ибо что дало мне Его присутствие на самом деле? Разве только то, что мир мог бы быть значительно лучше и совершеннее, но что только Бог способен Своим всемогуществом исправить недостатки это мира, так что этот пример доказывает людям только их беспомощность. Мир плох, только Бог мог изменить это, но Он этого просто не делает. И в этом люди должны черпать свою надежду?

Должен сказать, что мне вся эта история показалась странной, и я никак не мог найти этому объяснения. Людей оставили в еще большей растерянности, чем прежде, к тому же поставив перед ними задачу обрести веру и путь истинный своими силами. То, что вездесущий Бог или Его Сын могли бы сделать быстро и просто, люди должны были теперь делать сами, или поручить избранным среди них, которых называли апостолами, поскольку они могли утверждать, что их вдохновляет Бог самолично или, по меньшей мере, одна из Его «агрегатных форм», а именно Святой Дух, а посему они вправе произносить любую проповедь, даже если поначалу не очень многие благоволили внимать им.

Теперь мне стало ясно, сколько хитроумия, я бы даже сказал, коварства таилось за всем этим, ибо, таким образом, люди изначально превращались в сообщников в осуществлении плана, подельников, которые никогда не смогут отрицать свою вину в этом, равно как и в изгнании из Рая. Ведь Бог и Сын оставили им совершенное учение, безупречное и без изъянов, которое, если его строго придерживаться, приведет прямым ходом обратно в Рай, так что все ошибки, недостатки и крушения (а они непременно возникнут по ходу дела, поскольку люди, как известно, несовершенны, нерешительны и вечно недовольны) будут лежать исключительно на совести людей, и виноваты в этом будут только они, а не Бог и не Его учение.

Как и при изгнании человека, зверя и гада ползучего из Сада Эдемского, Бог и в этом случае вновь освободил себя от ответственности, возложив на людей всю ответственность за свою судьбу, отчетливо представляя себе, что с этим они вряд ли толком разберутся, так что в общий хор под названием «ответственность или свобода» очень скоро вольется голос вины, смешанной с несчастьем, которое этим будет вызвано. Конечно, люди старались избавиться от ответственности, а стало быть, и вины, возложив все свои проблемы на третьего, а именно на меня, Дьявола, которого они идентифицируют со всем Злом, только потому, что мой мир, к сожалению, все еще не настолько совершенен, как ему следовало бы быть, но причиной тому сами люди, которые не берут на себя повышенной ответственности, которая, собственно, и является их задачей и предназначением.

Поразмыслив немного, я разработал собственную, весьма сложную стратегию, чтобы план Бога не завершился немедленным успехом. Сначала я решал, нужны ли вообще мне люди для претворения моих намерений или я могу просто пренебречь ими, другими словами, действительно ли есть необходимость реагировать каким-то образом на предпринятые Богом акции. Мне не доставило трудностей даже поддержать Его в том, чтобы люди отвернулись от этого моего мира и, как следствие, окончательно и бесповоротно с ним распростились, ибо «ничто» порождает «ничто», если, конечно, оно заложено в нем изначально, как однажды сказал один умный философ, но это имеет силу только для Бога и меня, а не для людей.

Если быть до конца честным, то я должен признаться, что эта мысль сначала не вызвала у меня сомнений, ибо люди давно уже стали для меня нетерпимы, ведь возишься с ними, надрываешься, а пожинаешь в конце концов неблагодарность и неверие. А если осмотреться в этом мире, не вдаваясь и интенсивные поиски, можно найти и других существ, которые вполне могли бы без особой помощи поддержать меня в моем труде: возможно, пчелы или муравьи, которые в прошлом добились серьезных достижений, причем по собственной инициативе, без того, чтобы высшее существо подгоняло их пинками под зад, что вообще-то было трудно осуществимо, ибо зад у муравьев очень и очень мал, а нога у высшего существа очень и очень велика, к тому же не знаешь, кого из муравьев нужно подбодрить, ибо их так много, что трудно выделить какого-нибудь одного.

Как бы то ни было, мне это стоило бы некоторых усилий, но я мог бы обойтись без людей, и поэтому я всегда повторяю: мой милый философ, отправляйся к муравью и поучись у него, но пока еще ни один философ не прислушался ко мне, но в этом они виноваты сами. С другой стороны, раз уж я за прошедшие годы потратил на людей столько времени и сил, и мои усилия стали приносить первые плоды, то я решил, в конце концов, не отказываться от них; собственно говоря, я довольно консервативен и предпочитаю известное зло неизвестному счастью, даже если я впоследствии сокрушаюсь, что тем самым потерял определенные шансы. Но всего этого уже не изменить, так как и я подвержен, к сожалению, действию известного закона необратимости, точно так же, как и Бог, ибо иначе Ему не пришлось бы устраивать Потоп или даже посылать своего единственного и любимого Сына в чужой враждебный мир для того, чтобы излечить то, что подверглось заболеванию. Я же приступил к тому, чтобы в меру своих сил ограничить последствия Божественного плана.

Тем временем я на самом деле преуспел в воспитании и цивилизации людей; куда ни обратил бы я свой взор, на запад или на восток, я везде мог с гордостью свидетельствовать, что экономика и наука находились в полном расцвете, а люди познавали и улучшали одну часть мира за другой. О мастере Кʹунге и его учениях в Китае я уже говорил, и меня очень радует, что люди по-прежнему их придерживаются, хотя прошло уже немало лет и мир изменился во многих отношениях. Однако китайцы — верный народ, они не забывают традиций и мудростей своих отцов и, конечно, матерей, ибо не будем забывать, что женщины внесли весомый вклад в культуру, о котором почему-то всегда забывают. Однако, кто прививает людям правила, как и какую вкушать пищу или как правильно подтирать задницу, что тоже является искусством, которое, правда, редко уважают, но я опять отвлекаюсь, хотя это могло бы быть очень важной темой, но ведь и женщины, и именно они, все время страдают от упадка нравов, ибо Бог пожелал наказывать их в любом месте и во все времена.

Но мы как раз говорили о мастере Кʹунге, и его мы никогда не забудем, это я должен был пообещать ему, когда мой старый добрый друг Смерть слишком рано призвал его к себе, ибо не хочу умолчать, что иногда мне доставляет большую радость возможность сопровождать некоторых людей на их жизненном пути и иногда давать им советы, которым они могут следовать или нет, за это я уже не отвечаю. Мастер Кʹунг использовал их наилучшим образом, несмотря на то, что люди смогли оценить его, когда он давно превратился в прах, но я уже об этом рассказывал и поэтому обращусь к другим примерам, которых у меня великое множество.

Я был так счастлив, когда люди приступили, наконец, к овладению Землей, когда они научились обрабатывать металл, составлять для этого нужные пропорции и придавать ему затем формы, пригодные к использованию. А какие прекрасные вещи смогли они производить: они делали из металла кровати и не спали больше на грязной земле, а сладострастие достигло новых вершин, они делали оружие более красивое и еще более смертоносное, чем прежде, и вожделение с новой силой наполнило людей, по меньшей мере, мужчин, но также и женщин, которые даже отрезали себе грудь, чтобы лучше натягивать лук, и это доставляло мне еще больше радости, ибо я не делаю различий между людьми, лишь бы они исполняли то, что является их задачей. Сегодня же женщины каются в своих грехах и набивают себе груди так, что они лопаются, и это вроде бы нравится некоторым мужчинам, но не мне, ибо совершенство мира измеряется не величиной грудей.

Однако в те времена люди выполняли свой долг, старательно и прилежно занимались исследованиями и приобретали опыт, они изобрели ткацкий станок и получили достаточное количество одежды, чтобы скрыть свою наготу, но не настолько, чтобы это повредило сладострастию, а скорее даже подстегнуло его, и я хочу похвалить жителей Крита за то, что они позволили своим женщинам обращать обнаженные груди к небу, воздавая тем самым должное мне. Люди усмирили стихии и поставили их себе на службу, заставили воду крутить мельницы, они даже вскипятили воду и стали с помощью пара поднимать вверх баллоны и открывать двери храма, а имена героев, не хочу их замалчивать, были Герон Александрийский и Филон Византийский, но они уже давно позабыты.

Архит Тарентский изобрел винт, Архимед придумал полиспаст, а другие греки переговаривались с помощью азбуки факелов, чтобы и в отдалении чувствовать близость друг к другу, и все это было задолго до того, как Иисус распространялся о недостатках в моем мире, указывая на них всегда с удовольствием. Многое свершилось с тех пор, как Господь изгнал людей из Рая, и постепенно люди своим тяжелым и суровым трудом, не без моей, конечно, помощи, создали вполне приемлемое бытие, в котором они стали чувствовать себя довольно уютно; возможно, именно это обстоятельство стало подлинной причиной вмешательства Бога в дела моего мира. Здесь я должен с сожалением отметить, что народ Авраама до сих пор пока почти не участвовал в улучшении мира, хотя, по идее, это должен быть избранный народ, от которого действительно можно было ожидать большего.

Ну, да ладно, не хочу жаловаться: другие народы, по меньшей мере, не оставляли своих усилий, они строили дома, где было тепло и чисто и ничто не оскорбляло эстетических чувств, они нашли путь к искусствам, и, наконец, им удалось создать автоматический театр, так что все люди могли наслаждаться им одновременно, и они создали спортивные площадки и парки, где можно было отдыхать и набираться новых сил с тем, чтобы и дальше работать над улучшением мира. Они занялись совершенствованием культуры и придумали массу инструментов, необходимых для повышения комфортности и уюта — мебель, столовые приборы, и овладели тем чудесным искусством, позволяющим из различных растений и животных приготавливать изумительные кушанья, что меня особенно радует, когда я время от времени пребываю в обществе людей в человеческом облике, так как мне опротивело, что мне всегда подавали одни и те же волокнистые кушанья, истекающие жиром. Люди построили дороги, они построили корабли, которые были лучше, чем тот сосновый ящик, который мне пришлось сколотить впопыхах, когда грозила страшная беда Великого Потопа, и они обогнули Землю, они встречались, но не понимали друг друга, так как я смешал их языки, они сначала воевали, потом стали торговать, поскольку это обходилось дешевле, и вновь вели войну, если торговля в какой-то момент себя не оправдывала.

Но люди изучали не только природу, отдаваясь поискам и претерпевая неудачи, вновь приступая к поискам и вновь ошибаясь, пока им наконец не удавалось найти нужную траву для лечения именно определенной болезни, или нужные металлы и правильную температуру для получения нужных сплавов. Нет! Они даже начали размышлять о мире и его законах и создавать в своих головах новые, модели мира, так что в своем воображении они управляли звездами, не пошевелив и рукой, что им вряд ли бы удалось на деле, ибо то, что мне доставляет немало трудностей, для людей недостижимо.

Конечно, они при этом допускали сначала ошибки, заставлявшие меня ухмыльнуться, настолько ошибки эти были смешны, но я в те времена не позволял себе ругать их и не делаю этого и поныне, если только они трудятся. Я даже воздерживаюсь от шуток по поводу того, что люди именно Землю поставили в центр своего мира, но должен сказать, что я смеялся от всего сердца, но смеха моего никто не слышал, кроме Бога, и Ему это доставило изысканное удовольствие.

Ну, хорошо, некоторые из их теорий были скорее бессмысленными, и они ничем не способствовали тому, чтобы люди лучше поняли мир, или лучше себя в нем почувствовали, или просто почувствовали собственную ответственность за его судьбы. Я и сегодня еще не знаю точно, насколько серьезно люди воспринимали в те времена свои теории, или они изящно морочили голову своим современникам. Как прикажете понимать утверждения, что Космос навечно неизменен и недвижим? Что за жуткий вздор, ведь даже сам Бог со временем не остался неизменным, а я тем более, и мой алгоритм меняется с каждым днем, иначе его давно бы уже не стало. Но именно так и не иначе написано у Парменида и Зенона, и они не поленились к тому же доказать эти теории, но это им плохо удалось, так что вообще нельзя говорить о какой-то правильной теории.

Но такова уж сущность человека, что он заблуждается, и фрукт с Древа познания мог бы научить его различать Добро и Зло, если бы он его съел, что за него сделали муравьи, но, откусив от него, человек не приблизился к истине ни на один шаг, а посему должен искать ее в поте лица своего. Но эти поиски не пропали втуне. Ах, как я радовался тому, что Аристотель, наконец, отверг раз и навсегда бесконечность этого мира, поскольку она не понадобилась ему для построения его теории, ибо человек должен проявить себя в конечном понимании своего бытия и нигде кроме, так пожелал Бог. И таким я создал свой мир, так, чтобы люди не теряли себя в мечтах и надеждах, а прилежно трудились над тем, как сделать этот мир еще совершеннее.

И как я радовался тому, что Демокрит и Левкипп искали мельчайшие частицы мелкого, естественно, только в мыслях, поскольку мельчайшие частицы слишком мелки, чтобы человек мог ухватить их руками, так как ему этого не дано и сие целиком принадлежит моему хозяйству, причем я утаиваю это от Бога. Мне могут возразить, что сегодня человек далеко продвинулся в этой области и люди могут сами считать себя создателями нового мира, если им удастся разъединить атомы и вновь соединить их, и должен признать, что я был немного удивлен, когда люди неожиданно проникли в ту область, где, как я надеялся, я останусь полновластным хозяином.

Но волнение мое длилось недолго, так как я быстро понял, что только случай навел их на след тайного знания и они до сих не осознают, что они при этом делают. А мой добрый старый друг Смерть настоятельно просил меня оставить людей в покое, когда они занимаются расщеплением или расплавлением атомов, ибо это только облегчает ему работу, особенно в тех случаях, когда люди совершают при этом ошибки. Ему остается только терпеливо ждать. Я же просто рассвирепел, ибо мне не хочется каждый раз создавать свой мир заново, и я обругал Смерть, и он замолк.

Итак, в те времена, еще до того как Бог послал Своего Сына на землю, было достаточно людей, которые задавались мыслями о развитии мира и при этом приходили к удивительным идеям, что меня очень радовало, ведь я полагал, что наконец-то нашел поддержку, о которой так долго мечтал, чтобы сделать мой мир более совершенным. Как же я был счастлив в какой-то момент, что один из этих людей, казалось бы, открыл один из существенных принципов моего мира и рассказывал о нем другим, что конкуренция заставляет работать даже ленивых и сосед соревнуется с соседом, так как и раздор может быть полезен смертным, если стараться победить в соревновании, и, как вполне справедливо указал еще один из этих мудрых людей, страшна не бедность, а бездействие.

Я мог бы быть, да и был какое-то время доволен, пока не выяснил, что большинство тех людей стремилось не к тому, чтобы сделать этот мой мир более совершенным, а к поиску выгоды для себя самих. Им вообще не было дела до алгоритма, системы, коллектива, их духовный взгляд доставал лишь до кончика собственного носа, что совсем ничтожно, так как в те времена у людей были еще плоские носы. Люди думали о культуре, науке и технике, но только для того, чтобы немногие из них могли наслаждаться философским бездельем, и они глубоко презирали так называемого banausos, т. е. того, кто работает у печи, хотя жили они целиком за счет его работы. Когда таких людей спрашивали, как они представляют себе счастье на земле, то они не могли придумать ничего лучшего, кроме как заявить, что счастье заключается в достатке, но не заработанном, а унаследованном, что не нужно ссориться с людьми, но и гостей принимать нужно не часто, что вечера нужно проводить, пускай не в попойках, но без забот, что нужно иметь женщину целомудренную, но не ханжу, и что, прежде всего, важен хороший сон, позволяющий скоротать время темноты.

Мне к этому нечего добавить, кроме разве того, что мой мир может стать лучше не от таких размышлений, а только от целенаправленных усилий людей, которые при этом не страшатся трудностей. Даже если бы я одобрял успехи этих мужчин, что в ласковой тени своих садов все глубже мысленно проникали в тайны мира, даже в этом случае, не буду этого скрывать, мне гораздо симпатичней были другие, которые желали испробовать свои возможности не только в мыслях, но и в условиях реального мира, познать его, использовать и изменить. Понятно, что я себя чувствовал значительно лучше среди этих «делателей», ведь я сам прежде всего демиург, простой ремесленник, который из чистого любопытства, но и при всей ответственности, всегда желает создать что-то новое, что-то лучшее. Не хочу забегать вперед, но я тогда уже почувствовал, на кого я могу положиться в этом мире, а позже, когда наступил момент и люди вновь разочаровались в ожидании обещанного Рая, и, полные энтузиазма, решили сами создать его здесь, в этом моем мире, я сделал свои выводы, вот почему демиурга по праву называют творцом миров.

Но на том и остановимся, ибо мои аргументы ясны: каким прекрасным мог бы стать сегодня мир, если бы люди не последовали тогда призыву Иисуса и не отвернулись бы от мира и его насущных задач. Признаю, что избранному народу Авраама жилось в ту пору на краю цивилизованного мира не очень хорошо, но должен добавить, что, насколько я знаю, никто еще не запрещал людям учиться у других и в результате вести более достойную жизнь. Вещи материального мира мне не чужды, ведь я сам их и создал, и никому не стану пенять, если иногда состояние мира приводит его в отчаяние и единственный выход он видит в том, чтобы ждать какого-нибудь спасителя, поскольку все его усилия обречены на провал. Соглашусь также с тем, что большинство земель в Галилее и Иудее чрезвычайно способствуют развитию маниакальных депрессий, поэтому даже море о тех краях совершило самоубийство и его по праву называют Мертвым морем, однако мой старый добрый друг Смерть не несет за это никакой ответственности.

Как бы то ни было, я узнал, что никогда нельзя недооценивать воздействия климата и географии на культуру и чувства человека, чему я сначала очень удивлялся, ведь я хотел сделать как лучше и доставить людям хоть немного разнообразия и поэтому предусмотрел в некоторых местах и среднем побольше дождей, а в других — побольше солнца, однако люди оказались неблагодарными и использовали это как еще один повод для недовольства. Действительно, люди в Палестине уже тогда, как и сейчас, были чрезвычайно недовольны тем, что для них невыгодно быть избранным народом, ибо цивилизация развивается опять-таки в других, удаленных от них местах. Немного оскорблены они были и тем, что существовала ярко выраженная, характерная корреляция между почитанием ложных богов и постоянно расширяющей свои границы цивилизацией, особенно если за масштаб взять социальное и индивидуальное благосостояние; именно так и делает большинство людей, желая оценить качество этого моего мира.

На эту тему я мог бы теперь поговорить более подробно, но не хочу этого делать, так как я всегда открыто подчеркивал, что здесь для меня речь не идет о том, чтобы сделать людей богатыми и счастливыми, за это они ответственны сами, и от этой ответственности их никто не освободит ни теперь, ни позже, а потому ожидать этого вообще не стоит, ибо в этом случае грозит опасность упустить то, что действительно необходимо, а если и есть грехи, то это — леность и безделье, и прощены они не будут никогда; может быть, Бог простит, но я не прощу никогда.

Даже если я в некоторой степени могу понять, что люди и то время в Палестине не хотели и не были способны взять свою судьбу в собственные руки, как следовало бы, и предпочитали упражняться в ожидании спасителя, избавителя, Мессии, и устали от долгого ожидания настолько, что некоторых принимали за долгожданную персону и чествовали ее, то я должен все-таки отметить, что вмешательство Бога в мое мироздание стоило мне полутора тысяч лет и многих усилий, прежде чем мой мир поднялся до достигнутых однажды высот.

У людей оставалась еще неутоленной жажда познания и озарения, люди стояли на пороге по-настоящему глубокого понимания природы, и не хватало всего какого-то единственного, скромного шажка, чтобы совершить прорыв в новую, лучшую эпоху в истории Высшего человечества, но искушение ленью оказалось огромным, ибо ожидание всегда прельщает людей больше, чем действие. А идол Мамон научил людей обращать внимание только на выгоду, во всяком случае, не следует при этом страшиться усилий, затрачиваемых на скрупулезный подсчет издержек, чтобы избежать лишних движений. А поскольку Бог сам создал людей, правда, весьма давно, но все-таки создал и снабдил их своим собственных духом, то Он отлично понимал их психологию и знал, что достаточно всего лишь небольшого толчка, чтобы пробудить в них наслаждение блаженным ожиданием, которое слаще любого из семи смертных грехов, и при этом совсем не нужно напрягаться, если можно так выразиться, то леность является самым экономичным грехом, и это делает ее чрезвычайно привлекательной для большинства людей, и они просто не могут ей противостоять.

Чего я только не делал, чтобы воспрепятствовать людям в их склонности предаваться праздности: я разыскал апостолов и попытался сначала переубедить их, затем соблазнить и приманить, но все мои усилия не дали результата, и на грани отчаяния я принял решение умертвить их, что тоже мало помогло, ибо число их быстро возрастало, и мой старый добрый друг Смерть еле поспевал выполнять свой долг, так много у него было работы. А уж когда еще львы и медведи на цирковых аренах стали жаловаться на то, что их пища постепенно принимает односторонний характер, мне стало ясно, что эту битву я проиграл; люди явно устали каждый день работать над улучшением мира и каждую ночь вновь и вновь раздумывать над тем, как им лучше познать мир и изменить его. По причинам, о которых я не буду говорить здесь подробно и которые, собственно, к делу не относятся, я, к сожалению, не могу каждому отдельному человеку преподнести свет для его исключительно личного просветления, так что многие из них всю жизнь проводят в напрасном ожидании, чтобы только в час своей кончины узнать от моего старого доброго друга Смерти, что они и не были предназначены для просветления и что им следовало бы заняться в жизни другими делами, а не ожиданием этого, но будет уже слишком поздно.

Короче, не варвары с Востока и Севера погасили светом античного мира, это была сама Новая религия, которая не проповедовала ничего иного, кроме смиренного ожидания Спасителя, который, однако, больше не показывался людям на глаза, разве что издали. Я не очень высокого мнения о разного рода культурологических сравнениях, которые мне сегодня предлагают на каждом углу, но да позволено мне будет здесь отметить, что Китай значительно чаще подвергался нашествиям варваров, которые были значительно разрушительнее, и Китай был завоеван ими, но китайская цивилизация вроде бы недолго терпела от этого ущерб. Эти набеги только подстегивали китайцев к еще более внушительным достижениям, словно они хотели доказать это миру и самим варварам.

Да, Китай — центр цивилизации, Срединное царство, или как говорят chung-kuo, вот там мое задание сделать этот мир хоть немного лучше и совершеннее путем прилежного труда, денно и нощно, было воспринято со всей серьезностью, и весь народ направил свою судьбу и свою историю на выполнение единственной моральной миссии — принести в мир цивилизацию, а всем людям — мир и гармонию, чего придерживалось и большинство властителей народа. А если нет? Тогда они не имели права быть властителями, тогда вступало в силу право, даже долг народа избрать себе новых властителей, ибо властителем может быть лишь тот, кто несет благо, а только тот несет благо, кто находится в согласии с законами Неба, и только тот следует законам, кто делает этот мой мир лучше.

Ну, а что же варвары? Они не злы и не плохи, они столь же несовершенны, какими когда-то были китайцы, пока добрый властитель не цивилизовал их, и, таким образом, каждый человек, равно как и варвар, поддается улучшению почти во всех отношениях, никто не остается навеки и навсегда обреченным на проклятие жить, как варвар, важна только культура, но никак не племя, нация или, horribile dictu (лат. страшно сказать. — Прим, пер.), раса, и уж конечно, не цвет кожи, волос, зубов или далее ногтей. Только варвары этого не знают, и поэтому более высокая культура должна передать им как можно скорее и как можно больше своих ценностей, ведь в конце концов варвары — это те же невоспитанные дети, не исключено, что в них доминирует грубая физическая сила, но это ничего не значит, если приложить труд и уделить им время, познакомить их с благами культуры, которым они не смогут противостоять, так что с полным основанием можно утверждать, что со временем из варвара получится цивилизованный человек, сиречь китаец.

Вот такую позицию хочу похвалить, ибо она свидетельствует о неколебимой внутренней силе, чего я вообще всегда ожидаю от людей. Но если внутренне сомневаться в своей собственной культуре, если отказаться от мира и действий, то у таких людей внутренние плотины будут быстро прорваны, когда накатится волна варваров и будет грозить подмять под себя все. Разве я не говорил всегда, что стены и крепости представляют собой всего лишь символы, которые сохраняют свое действие, пока есть готовность в них верить, причем с обеих сторон, ибо никогда еще не удавалось защитить крепость, когда это действительно было нужно. Но люди не пожелали прислушаться ко мне, как это часто случалось в их истории, и потому должны терпеть последствия.

Некоторые, но немногие, люди боролись еще в те времена против упадка, и имена их были Плотин Боэций и Порфирий, и много еще было таких, чьи имена могли бы заполнить целую книгу, но они были обмануты и преданы, обруганы и прокляты, и даже я не мог им помочь, ибо дух человеческий был опьянен надеждами, которые пробудил в них Иисус, не исполнив их на деле. И в этом помутнении люди приходили к абсурдным мыслям, что мне еще раз показало, какую творческую силу могут они развить, если только захотят и приложат при этом хотя бы немного усилий.

Собственность — это грех, так, по крайней мере, утверждал некий Амвросий Медиоланский, но лучше бы он, следуя значению своего имени (Ambrosius — амброзия, пища богов. — Прим. пер.), занимался кулинарией и гастрономией, а не философией. Да, но что это должно было означать? То, что каждый должен будет беспокоиться за судьбу плодов своего труда, бояться, что может прийти любой прохиндей и потребовать от них свою часть, ссылаясь единственно на то, что он, дескать, тоже подобие Бога, независимо от того, что он сам внес в благосостояние мира? Единственное, что может возникнуть при этом, так общество лентяев и воров, однако достопочтенный господин Амвросий ожидал своего Спасителя, а что произойдет до Его прихода, этого господина не волновало, ибо Спаситель скоро явится, так зачем же сейчас заботиться о мире, но он забыл при этом, что Нимрод, могучий охотник, в свое время возобладал над людьми, привив им понятия «Мое» и «Твое», и люди к ним издавна привыкли и отступать от них не собираются.

Не могу не указать здесь на то, что спустя пару столетий после того как Спаситель все еще не явился, именно в чудесном городе Милане, который я всегда так искренне любил, исходя из благих намерений, я организовал там настоящий банк под именем Амвросия, и этот институт оказался вполне достойным своего патрона и, прежде всего, его философских воззрений, согласно которым собственность других людей являлась грехом, и он старался на полном серьезе освободить их, пусть даже на длительную перспективу, от этих грехов, просто-напросто отбирая у людей собственность, естественно, не спрашивая у них на то предварительного согласия. Иначе это было бы скучно.

План Бога был умен и хитроумен, но не только по этой причине на его долю выпал успех более значительный, чем мне бы того хотелось. Иисус после краткого пребывания в моем мире сенсационно вновь покинул его, не без того, чтобы оставить после себя целый запас идей и мыслей, которые сначала медленно и незаметно, затем, набирая силу, начали свое разрушительное действие. Однажды кто-то сказал, что «религия есть опиум для народа» (здесь дана цитата из Карла Маркса в том виде, как она давалась в официальной советской литературе. У Маркса: «Религия — это вздох угнетенного создания… она есть опиум народа». — Прим. пер.), естественно, так просто об этом говорить нельзя, поскольку были разные религии, на каждый вкус своя, так что религию можно выбрать по желанию и при этом необязательно придерживаться какой-то одной религии. Можно избрать несколько одновременно.

Такие свойства природы человека, естественно, не могли оставаться сокрытыми от Бога, ибо Он сам, по собственной инициативе и на свою ответственность создал людей, и хотя с тех пор прошло много времени и люди (и даже Бог) немного изменились, Бог помнил еще, почему Он придумал такой тип религии, которая должна была особенно понравиться людям: собственно, в корне своем она требовала от человека только двух вещей, а именно — Верить и Ждать, а другими словами — быть глупым и ленивым.

Истина, так, во всяком случае, твердили людям, может быть познана только теми, кто сознательно отрешится от любого знания и всяких наук и целиком отдастся вере; если люди верят истинно и твердо, то они не должны желать ничего, что выходит за пределы веры, ибо вера — это первейшее дело, и не существует ничего иного, во что можно верить за ее границами. Вот так было призвано тупоумие, названное добродетелью, людей научили молиться, чтобы жажда знаний отступила перед верой. Для этого, в частности, никому не понадобилось сильно напрягаться. Сначала некоторые люди с известной, хотя и непростительной наивностью полагали, что ради веры следует постоять бездвижно несколько лет на столбе, почему и называли их стилитами (столпниками), благо их, в смысле — столбов или колонн, имелось в те времена более чем достаточное количество, или уединиться, удалившись от всех в пустыню, в которых в тех краях тоже не было недостатка, и их называли эремитами, что означает «люди пустыни», и они приняли на себя всяческие лишения, думая, что тем самым они приобщаются к вере, что, естественно, было сущим вздором. Но простите, я не хочу судить, должен же каждый верить во что он хочет, только пусть он потом не жалуется мне, если у него не получается, люди должны обращаться в другую инстанцию, где они, как я предполагаю, тоже не будут выслушаны.

Но признаю, что я испытал немалый испуг, когда впервые услышал об этих странных существах: они пребывали в полном запустении, со свалявшимися волосами, выглядели дико, зверски воняли, отощали до костей и укрывались шкурами диких зверей, оставляя открытыми только небольшие отверстия для рта и носа, словно с момента изгнания из Рая прогресс в культуре не принес ничего нового. Но эти странные существа сами об этом ничуть не заботились, ведь они утверждали, что бежать из мира сего они решили в полном сознании и по собственному желанию, хотя об этом можно было бы и поспорить. Во всяком случае, я считал большим выигрышем для мира то, что эти недоумки ушли в строгое отшельничество и решили провести свою жизнь в одиночестве и молчании, ибо кому захочется иметь таких соседей.

Пока люди здесь, в этом мире, кормили свои семьи трудом рук своих, платили налоги и проценты, как полагается, и, стало быть, вносили свой вклад в дело совершенствования моего мира, день за днем, пусть и понемногу, эти эремиты предавались безделью. Единственное, чем они занимались, была их собственная аскеза, и в этом они были, должен признать, весьма изобретательны. Прежде всего, они отягощали себя веригами, которые таскали на себе не снимая, ежедневно, без смысла и понятия. В этом участвовали и женщины, что меня особенно печалило, потому как мной было уготовано для них нечто другое, если уж действительно добиваться совершенства мира, но об этом я пока умолчу.

Естественно, всегда находились люди, которые по самым разным причинам отказывались от собственности, некоторые из них — по глупости, другие, однако, по той причине, что были слишком ленивы, и они утверждали, что Бог предоставил эту землю всем людям наравне, с тем чтобы они бережно обращались с этим даром и вернули его в полной сохранности, если Бог потребует его назад. Однако это был только предлог, чтобы наслаждаться успехами других людей, не утруждаясь самим. Некоторых из них назывались назореями, что справедливо указывало на то, что они были отщепенцами, или эбионитами, поскольку были они бедны, они отказывались от вина и не стригли волос, одевались в верблюжью шерсть с кожаным поясом вокруг бедер, питались саранчой и диким медом.

Ну, ладно, в конце концов, наверное, хорошо, что эти существа (можно ли еще называть такое существо человеком?) отказались от продолжения рода, но даже исключив то обстоятельство, что вряд ли можно найти в них хоть что-то привлекательное, уже можно счесть целесообразным, что этот вид почти окончательно вымер, правда, время от времени он прорывается на поверхность, но, очевидно, по той причине, что Бог прячет где-то соответствующий ген, который я пока не обнаружил. Представьте себе, что все люди включились в то время в подобные эксперименты, тогда роду человеческому скоро наступил бы конец, что, возможно, входило в планы Бога, но в корне разрушило бы мою стратегию.

Но так далеко дело, к счастью, не зашло, ибо Бог не обдумал тот факт, что я привил людям идею соревнования, что в случае с эремитами привело к тому, что каждый стремился превзойти другого в различных способах самобичевания и отрешения, и люди находили все новые формы самоистязания, что, в свою очередь, отпугнуло большинство других людей, ибо их еще не научили, как боль сделать наслаждением — это придет на более высокой ступени цивилизации.

Кстати, сильные мира сего наблюдали за этой возней с большой долей скепсиса, в конце концов, именно они были заинтересованы в том, чтобы никто не уклонялся от налогов и платежей, какими бы благими намерениями это не оправдывалось, даже если это были предпринятые еще в этом мире попытки эмигрировать в Царство Божие. Но у некоторых властителей достало ума самим решиться и принять эту Новую религию, после того как почти все попытки бороться с ней раз от разу завершались крахом, и такой шаг, по моему разумению, вызван был не привлекательностью Новой религии, так как с помощью страданий и мучений нельзя мобилизовать массы, особенно если страдаешь сам, а тем, что блага при ancien régime (франц. — старом режиме. — Прим. пер.) распределялись уж очень неравномерно. Но тут нельзя уже было ничего изменить, хотя я неоднократно предостерегал от этого власть имущих, но мое слово уже ничего не значило.

Вообще, мне пришлось, к моему огромному сожалению, обнаружить, что люди именно в тот момент теряют уважение и доверие к богам (к каковым в этом единственном случае я хотел бы быть причисленным), когда им кажется, что они поняли какую-то малость от этого мира. В этом случае наши заветы и советы уже ничего не стоят, так как люди творят тогда собственные законы, но и их не соблюдают. Пришлось научиться не слишком распаляться в такие моменты, ибо приобретенный со временем опыт учит меня, что даже такие фазы, как и все прочее в истории «улучшенного» человечества, преходящи, и что, будучи существом истинно метафизическим, всегда обретешь новых верующих и сторонников, если только умеешь ждать. А мне ожидание не составляет труда, ведь тем временем меня ждет много других дел в разных местах моего мира. И поскольку я являюсь истинно метафизическим существом и таковым останусь, то для моего существования и моего благополучия абсолютно все равно, что люди обо мне думают; вот им самим лучше бы не слишком полагаться на свои знания и способности, но и тут я навсегда снимаю с себя всякую ответственность.

Хорошо. В те далекие времена мы — Бог и я — начали большую игру, не завершившуюся вплоть до сего дня, при этом ни Бог, ни я не смогли бы в настоящий момент еще сказать, какова ситуация в этой игре. Игра эта чрезвычайно сложна, и потому я не стараюсь здесь объяснить ее во всех деталях, ибо люди все равно не поймут или, что было бы еще хуже, поймут и попытаются со свойственной им неуклюжестью вмешаться в ход игры, что, естественно, полностью нарушило бы обе наши стратегии. По меньшей мере, я лишился бы всякой радости от этой игры и предоставил бы Богу в одиночку заботиться о людях, чего Он, по моему мнению, постарается определенно избежать.

Итак, я не буду здесь и сейчас подробнее рассказывать о правилах и целях этой игры, однако позволю себе все-таки заметить, что это действительно чрезвычайно сложная игра, которая ведется не на шестидесяти четырех клетках и не только шестью различными фигурами, которые по простым правилам можно двигать туда-сюда, пока у одного из партнеров не кончится время или желание этим заниматься. В принципе, это отнюдь не игра, в которой целью является выигрыш, на это Господь изначально наложил запрет, и я был доволен, что Он вообще соизволил сыграть со мной, в конце концов, выбор интеллигентных партнеров был в те времена столь же невелик, как и сегодня, а посему я не мог себе позволить раздражать Бога, ставя слишком высокие требования. Поэтому хочу здесь со всей ясностью подчеркнуть, что я не бился с Богом об заклад ни в этой игре, ни при каких-либо других обстоятельствах — никогда я этого не делал и никогда делать не буду, ибо на что-то действительно существенное Он спорить не будет, а всем прочим я располагаю сам.

Итак, Бог сделал свой ход, должен признать, с некой долей зависти, поистине блестящий, и поместил на некоторое время Своего Сына на землю, где Он вызвал немалую смуту и нанес немалый урон моим планам, который в те времена трудно было даже точно определить. Моя первая реакция, как уже говорилось, была исполнена гнева и ярости, ведь я пытался ответить силой, что, однако, не дало сколько-нибудь ощутимых результатов, поскольку со всех концов и из всех углов выползали новые апостолы, миссионеры и верующие, и даже мой старый добрый друг Смерть не мог далее следовать за ними, так что мне довольно быстро пришлось выработать новую тактику. На некоторое время я удалился и уверовал через какую-то сотню лет, что решение мною найдено, а именно — это была своего рода дуальная тактика, при этом я надеялся, что, по меньшей мере, часть ее будет обладать пробивной силой и окажет долгосрочное воздействие.

Часть моей тактики состояла в том, что я обратился к potentes, властителям этого мира, что казалось мне особенно важным, именно они должны были стать моими естественными союзниками, ибо они не могли быть заинтересованы в том, чтобы все больше людей отворачивалось от этого мира и, стало быть, от их власти, более того, они должны были воспринимать это как демонстративную угрозу. Ведь власть — это то же богатство, которое в этом мире распределено чрезвычайно неравномерно, но не потому, что я не доверяю людям, а только по той причине, что оно обретает силу лишь тогда, когда сконцентрировано в небольшом количестве мест. За власть, по-моему, должно бороться как можно больше людей, ибо никогда нельзя заранее сказать, в чьих руках она будет наиболее эффективна, но если власть достигнута, то она должна связывать все воедино, задавать ритм, и каждый должен ей подчиняться, не придираясь по каждому поводу; первой и благороднейшей задачей власти должно быть подавление раз и навсегда любого сопротивления, без милосердия и не взирая на лица.

Добиться власти — это, как говорится, полдела, важно удержать власть, поэтому умные властители не полагаются только на свою силу, даже если их владычество опирается на нее, как дом на фундамент. Ибо со временем даже самый прочный фундамент становится ломким, поэтому они составляют план, каким образом можно постоянно обновлять дом, и называют этот план философией или, еще лучше, — религией, ибо вера держится дольше знания, поскольку она черпает свою силу в сердцах людей. Я не могу отрицать, что Новая религия Иисуса и Его посланников приветила добрыми словами сердца многих людей, и они, исполненные радости, верят в то, что им осталось только дождаться возвращения Спасителя, чтобы освободиться от страданий их земного бытия.

Итак, я посоветовал властителям мира встать самим во главе этой религии, тогда она не будет представлять для них опасности. В частности, если объяснить простым людям, что их деятельность вообще не влияет на спасение, и им оставалось бы просто следовать Божественной воле, как ее возвестил Иисус и как ее теперь громогласно повторяют власть имущие, ну а затем — готовиться к концу, Судному дню с его пятнадцатью вопросами и к Царству, которое не от мира сего. Так чего же было бояться властителям?

Ничего, во всяком случае, до тех пор, пока они слишком явно и настойчиво противостоят Новой религии, пока они будут укреплять людей в их вере в силу ожидания, дескать, нет смысла упорно стремиться к изменению условий здешнего мира, коль скоро тот мир давно готов принять истинно верующих. Да и неизбежные бедствия от власти переносились бы в этом случае лучше и легче, ибо люди твердо верили в то, что Страшный Суд вынесет неверующим и неправедным кару, которая будет более справедливой и более страшной, чем люди могли бы измыслить сами. А уж если властители копят богатство и умножают роскошь, сколь им заблагорассудится, то ведь в Судный день игра начнется с начала, и властелинам этого мира не останется ничего, кроме вечной кары, а верующим — вечное блаженство в Святом Иерусалиме. Этого простые люди ждут и сегодня, а властители вполне справедливо подсмеиваются над ними.

Ну, все бы вроде хорошо… Когда магнаты возглавили религию, для меня это стало до некоторой степени удачей, так как тем самым сохранится хоть немного порядка в этом мире и он не погрузится полностью в летаргический сон, убаюканный надеждой. Утвердить власть за правителями этого мира было не так уж трудно, как мне это казалось изначально, ибо раз уж сам основатель религии сказал, что Его царство не от мира сего, то кто же будет Ему возражать. Могущественным властителям оставалось только советовать верующим, ссылаясь на слова Господа, подчиняться начальству, добавив к тому же, что ослушавшийся властелина противится Божественному порядку, а холопы должны быть покорны своему господину во всем.

Однако одним порядком этого, естественно, не добьешься, поскольку мой красивый, грандиозный план усовершенствования мира может удаться лишь в том случае, если люди не начнут слишком рано довольствоваться своими достижениями. Так, я измыслил следующую часть своего плана, которая в то время мне показалась сверхгениальной: если уж так получилось, что люди настолько недовольны своим земным бытием, что они толпами устремились к Новой религии и при этом не давали себя смутить ни добрым словам, ни изощренными преследованиями, то я должен был на первое время примириться с данной ситуацией.

Но мне удалось проделать нечто другое, а именно — внести в их ряды великое смятение. Коль скоро люди так сильно верят в Спасителя и надеются, что Он освободит их от скорбной земной юдоли, зачем же тогда быть Ему одним-единственным, отчего их не должно быть как можно больше, чтобы каждый человек получил шанс лично встретить Спасителя? В прошлом я достиг определенных успехов, устроив соревнование между людьми и их культурами; они великолепно развивались и притом внесли достойный вклад в прогресс этого мира, поэтому я полагал, что эта оправдавшая себя стратегия сработает и на этот раз, что хотя и было обоснованным предположением, но, как я вынужден признать, к сожалению, не всегда и необязательно вписывающимся в логику моего алгоритма, потому как даже я не должен бездумно исходить из того, что нечто функционирует лишь по той причине, что раньше оно уже функционировало. Ведь времена меняются, и нам надо работать вместе, ибо только так создается что-то в этом мире.

Так вот, я тогда позаботился о том, чтобы Новая религия не оставалась единственной, а вынуждена была выдерживать жесткую конкуренцию, для которой я постоянно подбрасывал новые идеи, как только видел, что она идет на спад. И я создал симониан и менандриан, и саторниальцев, базилидиан и николаитов, карпократов и керинтян, которых называли также меринтианами, валентиниан, секундиан, к которым примкнули Епифан и Исидор, что меня в то время весьма обрадовало, к тому же катафригийцев, к которым относились монтанисты и таскодругиты, которые, в свою очередь, разделились, пепуциан или прискиллиан и кинтиллиан, с которыми соединились артотириты, чему даже я не мог воспрепятствовать, появились также фотеяне и пневматомахи, которые были учениками Элевсия, который не признавал Святого Духа, и, наконец, оригиты, которые по ходу дела предавались блуду, что мне представлялось особенно красочным, но здесь и сейчас я умолчу об этом, как и о многих других религиозных группах, названия которых даже я не могу вспомнить. Но, к счастью, некий Епифаний (нет, не друг Исидора, а другой) однажды записал их всех по порядку, так что теперь я могу, по крайней мере, зачитать этот список.

Конечно, уже тогда делались предположения, что за всеми этими делами стою я, поскольку я действительно напустил всех этих духов на Новую религию, чтобы уничтожить ее в зародыше, — в этом-то и заключался весь смысл моих действий, ибо я не хотел оставить без ответа блестящий ход Бога. Я пошел еще дальше, и давал тому или другому «спасителю» понять, что не Бог, а я сотворил этот мир, потому как я всегда придерживался того мнения, что нельзя оставлять людей в заблуждении и, наоборот, нужно дать им приобщиться к вечному и подлинному знанию, т. е. gnosis, ибо мой мир можно улучшить только благодаря знаниям, а не одной лишь вере и ожиданиям.

На эту тему я часто вел споры с Богом, но мне никогда не удавалось Его убедить, даже когда я прилагал немало усилий, чтобы тщательно отобрать аргументы и сформулировать их тщательным образом, ибо Бог весьма щепетилен в таких делах, а уж на что Он способен в гневе, мне хорошо известно. Иногда мной овладевало отчаянье от бесплодности моих трудов, ибо люди тоже не хотели следовать моим аргументам. Они выслушивали то, что я им высказывал, записывали в красивых толстых книгах, бродили по свету, проповедовали повсюду, вплоть до Китая, где им вообще-то нечего было делать, поскольку хотя бы в этом уголке мира царил порядок, но они об этом не задумывались, ибо полагали, что обрели, наконец, истину, и хотели сообщить о ней всему свету. К счастью, властители Китая знали, что им делать, и затоптали эту искру, прежде чем пожар охватил всю страну.

Однако в других странах, там, где я того пожелал, деятельность миссионеров самых новых религий была поначалу успешной, они составили серьезную конкуренцию Новой религии, они спорили с ней по существу и внешним аспектам, выдвигали добротные аргументы в защиту своего взгляда на мир, и им почти удалось привлечь на свою сторону Августина, что меня чрезвычайно обрадовало бы, ибо это избавило бы нас всех от его жалобных исповедей. Но к чему сожаления? У меня еще оставалась возможность убедить Августина в том, что наряду с civitas dei (Божественным), на что он так надеялся, в этом мире должен быть еще и сугубый порядок вещей, благодаря которому он узаконил сильных мира сего, чтобы и дальше действовать как прежде. Какое я испытал облегчение, когда первая часть моего плана увенчалась успехом, маленький архипелаг власти и порядка оказался защищенным от бури дико вздымающихся волн моря веры и надежды.

Досадно, однако, было то, что эти новые религии сделали совершенно другие, нежели я предполагал, выводы из моих разоблачений, которые я сделал из благих побуждений. Я раскрыл им великую тайну о том, что я был создателем этого мира, и при этом надеялся, что теперь люди вновь займутся честно и серьезно его усовершенствованием, что всегда было их задачей. Но люди все перемешали и отвратили с еще большим отвращением лица свои от этого мира и испробовали все, чтобы как можно скорее покинуть его. Только по одной той причине, что этот мир создал Дьявол, Самаэль, как меня еще называли, слепой бог, должен последовать вывод, что весь Космос неизбежно становится принудительной системой, средоточием Зла, полным мрака, смерти, обмана и подлости. А поскольку Космос плох, то таков и человек, ибо каков макрокосмос, то таков и микрокосмос, и наоборот, что является сущим вздором, как я это неоднократно и подробно доказывал. Ведь эти области четко разделены, но люди истово в это верили, и я не мог этого изменить в спешном порядке. К тому же они говорили, что человек в своей существенной и неизменной основе вообще происходит не от этого миpa, а является в этом мире всего лишь чужаком и странником, и они проповедовали о гадкой плоти, узилище странствующей души, о юдоли печали, о заблудшей душе, которая из светлого мира духа сослана в низменную материю, откуда она стремится под родной кров, и об окончательном спасении через аскезу и мученичество.

От людей требовали полной отрешенности от мира сего и от моих творений; уже не только в этом мире, чему людей до сих пор обучали всегда и с большим успехом, как только они желали обрести святость, но и в том вечном, одухотворенном потустороннем мире, который дает забыть здешнюю суету, поскольку там владычествует настоящий, добрый Бог, а я, Дьявол, не обладаю больше никакой властью, о чем можно было бы поспорить, ибо где же поместить Ад, как не в потустороннем мире, но люди об этом знать не желают, а мне уже надоело обсуждать одни и те же темы. Посему я не хочу больше высказываться по поводу того, что якобы все грехи человека кроются в его алчности, безудержной воле к власти, выходящей за разумные пределы его природы, но при этом не мешало бы спросить, как же выглядит эта природа человека, и на этот вопрос лучше всех мог бы ответить я, которой с самого начала присутствовал при всем при этом. Бог, конечно, тоже мог бы высказаться по этому поводу, но Он давно уже не дает ответов на заданные Ему вопросы.

Но на этом поношения в мой адрес не заканчиваются. Если Христос был плодом чистой женщины и получил душу от Святого Духа, о чем, кстати, можно долго и детально спорить, как это сделали антидикомарианиты, не вызвав этим никаких последствий, так вот, если Христос происходит от Бога по прямой линии, то мне сделали упрек, что под моим воздействием у нечистой женщины якобы родился нечистый сын, Антихрист, который теперь бродит по земле, чтобы бороться против Бога, Его Сына и Святого Духа, о чем наглядно свидетельствуют страдания и преследования, которым подвергаются верующие. Но в утешение люди говорили: «Спокойно! Господство Антихриста будет длиться недолго, и он ничего не добьется, ибо ветер с юга возвратит пневму истинно верующих, истинно ведающих на родину, в вечное Царство Божие». Для этого якобы человек должен всего лишь пробиться сквозь царство демонов к Луне и пройти через сферы Семи планет, которые не очень-то дружественны человеку, к небесам недвижных звезд. И вот тут он поднимется в чистый мир Духа, и Логос проведет его к самому Господу Богу, а за время путешествия его тело станет воздушным, затем эфирным, и наконец превратится в свет, ибо свет и дух суть одно и тоже. Тут я никак не мог понять, почему именно мне дали имя Люцифер, но это уже другая история, о которой здесь я ничего рассказывать не буду.

Вот в каком положении я теперь оказался. Иисус уже давно на Седьмом Небе, среди своих любимых херувимов и серафимов, или как еще называются все эти ангелы, а я должен придумывать, как мне все опять привести в порядок. Как и в случае с Потопом, Бог вновь доставил мне одним блестящим ходом массу огорчений; однако постепенно, к моей великой радости, моя тактика принесла первые успехи, ибо, по меньшей мере, сильные мира сего оказались по-прежнему на моей стороне, хотя их позиция не имела ничего общего с верностью и лояльностью, как я того желал, а была скорее результатом голого оппортунизма, поскольку властители отлично усвоили, что Я — Князь этого мира и останусь им на ближайшее обозримое будущее. Ведь вслед за Богом теперь исчез и Его Сын, и Он не собирается вскоре возвратиться в этот мир, однако меня, в конце концов, не интересовала мотивация властителей, ибо я всегда твердо придерживался мнения, что все зависит не от мотива поступка, а от его результата.

Тем не менее, я бы, естественно, порадовался, если бы меня хотя бы раз немного похвалили, так как я всегда прилагаю немало усилий для того, чтобы мой мир шел вперед по своему нормальному пути, и при этом достигаю вполне определенных успехов. Но мне все равно, раз предпочитают искать близости к Богу, который не разговаривает с людьми, не говоря уже о том, чтобы слушать их, то пусть так и будет, поскольку мое душевное счастье на самом деле от этого не зависит. Ибо в этом мире есть еще немало других существ, которые, развиваясь, способны мне ежедневно доставлять больше удовольствия, и придет день, когда я откажусь от своих надежд на человечество и посвящу свое внимание другим задачам и другим партнерам, и тогда люди увидят, что они получили, презирая меня и издеваясь надо мной, но будет уже поздно, и им придется самим решать, что и как им делать дальше. На кого они смогут тогда свалить вину и ответственность за то, что их развитие пошло вкривь и вкось, когда их инстинкты вновь одержат триумф над культурой, а они будут страдать и жаловаться и вновь сомневаться в самих себе?

Тогда я удалился в бесконечные просторы этого, моего мира, где меня никто не сможет найти, ни сам Бог, ни люди, даже если они будут посылать один космический корабль за другим или запускать элементарные частицы со все большей скоростью, пока бедняги, перестав соображать, не распадутся от отчаянья. И кто, собственно, сказал, что Бог и я удаляемся вдаль, если мы хотим отдохнуть от людей? Существует такая вещь, как недостижимая близость, но кажется, я слишком много сказал о своих тайнах, которые никого не касаются, ибо и у меня есть право на частную жизнь, и я очень хорошо знаю, чего мне стоило пробиться через все инстанции, поэтому помешать мне никто не может, и я ни на кого не буду обращать внимания.

Все было бы значительно проще, если бы люди оказывали мне хоть немного уважения, если нашли бы для меня несколько дружеских слов, если бы были благодарны за то, что этот, мой мир ставит перед ними настоящие задачи, которые можно выполнить, приложив мужество и фантазию, если бы они только захотели спросить у меня совета, но … я остался одиноким, и да будет так, как оно есть: no retreat & по surrender! (Не отступать и не сдаваться! — Прим. пер.)

На эту тему говорить больше не хочу. Продолжаю свою историю. Итак, я убедил сильных мира сего, и они стояли на моей стороне, когда встал вопрос о сохранении порядка, достигнутого с большим трудом, преодолевая всяческое сопротивление. И поскольку для меня была так важна поддержка со стороны властителей, то я допустил, чтобы именно они в какой-то момент устранили великую неразбериху в религии, ибо эта часть моей тактики изначально преследовала одну только цель — дать мне время, необходимое для приведения себя в порядок, а также моих планов, и именно эта задача была выполнена вполне достойно. Судьба многих спасителей была мне более чем безразлична, потому что если бы среди них действительно находился истинный Спаситель, что я, принимая во внимание царившую тогда спешку, не могу полностью исключить, то Он Сам смог бы спастись, но мне до сих пор не встретился ни один из одухотворенных (pneumata) ни в сфере Семи планет, ни в небесах недвижных звезд, а я бываю там довольно часто, и мне бы такое бросилось в глаза, но сейчас речь не об этом.

Наступил, как мне показалось, подходящий момент собрать воедино так называемых спасителей с их новыми религиями, когда один из римских императоров попал в сложные обстоятельства и поэтому последовал моему совету встать самому во главу Новой религии, чтобы таким образом обеспечить себе надежную поддержку в народе, что ему и удалось, потому у него было больше денег, чем у всех других императоров, и он выигрывал все сражения. Поскольку он затем приложил немало сил и энергии, чтобы заново обустроить свою империю, я посоветовал ему привести в порядок и религию, хотя бы для того, чтобы показать всем, кто есть владыка, а кто — нет. Так, император пригласил всех в город Никею во Фригии, прекрасный город на берегу тихого озера, чтобы заявить им, во что они должны будут верить с этого момента.

Правители города Никеи были очень рады, что император выбрал именно их город, и думали, что это случилось по причине того, что там и в те времена носили роскошные шапки, но в действительности император хотел оставаться вблизи Нового Города, который он только что повелел возвести в нескольких часах езды отсюда за счет своих подданных, и город этот должен стать прекраснее всех существовавших когда-либо городов, почти столь же прекрасным, как Святой Иерусалим, и назвал он его Константинополь. Город стоит там и поныне, только носит другое название, из чего люди должны были вынести урок, как быстро проходит мирская слава, однако это опять же другая история.

Но слава императора в те времена сияла ярчайшим блеском, и потому никто не возразил ему, когда он установил, что отныне истинной будет вера в Отца и Сына и Святого Духа, не испросив, однако, на то их согласия, да и как ему было это сделать, поскольку они все равно ему бы не ответили, правда, не будем исключать того, что император, по крайней мере, сделал такую попытку, но затем должен был принимать решение, и молчание было воспринято как согласие.

Поэтому не будем возлагать ответственность на Бога и Сына Его и Святого Духа за те решения, что были приняты тогда в Никее, а их было немало, а именно целых двадцать канонов, так как теперь хотели установить правила на все, что кому-нибудь приходило в голову, например запрет любому церковнику жить совместно с женщиной или ссужать деньги под проценты, что на первый взгляд не имеет между собой ничего общего (или же запретили давать взаймы женщину под проценты… Я, к сожалению, уже точно не помню). В любом случае, не будем подвергать сомнению вечную мудрость святых отцов, которых император призвал в Никею; они наверняка знали, что делают, а каждый может думать, что хочет.

Помимо прочего решили, так сказать, en passant (франц. мимоходом. — Прим. пер.), что Иисус был Богоравным, а не только Богоподобным, хотя вряд ли кто мог бы счесть для себя возможным отважиться на такое решение, ибо это означало бы, что кто-то должен был бы знать не только природу Иисуса, но и природу Бога, а даже я не стал бы выступать по таким щекотливым вопросам, не будучи твердо уверенным. Но люди, вероятно, исходили из следующих соображений: коль скоро нам не ведома натура Иисуса, равно как и натура Бога, то в этом они равны, ибо две вещи равны между собой, если по отдельности они равны третьей. Так было получено первое математическое доказательство относительно природы Бога, что в дальнейшем окажется весьма плодотворным, когда нужно было найти обоснование для победы над варварами, хотя те не вполне четко понимали, что с ними произошло, поскольку природа Иисуса была им безразлична и они ничего не смыслили в математике. Но нас это в данный момент не интересует, поскольку варвары нам безразличны, что в те времена, что сейчас.

Наверное, мне нужно еще упомянуть, что император по окончании консилиума устроил пышный праздник, поскольку все наконец закончилось и он имел полное право отпраздновать двадцатилетний юбилей захвата власти, хотя мне трудно представить, что с епископами и аббатами можно действительно хорошо праздновать, так как они желают перед каждым куском сначала помолиться, что серьезно нарушит весь ход торжества, да и на женщин они не обращают внимания, по крайней мере, делают вид, что не обращают. Но, может быть, у императора были свои представления о таких мероприятиях, во всяком случае, по его повелению был впервые приготовлен салат, в котором были тунец, маслины, сыр и ветчина, и он в своем смирении, которое может достойно украсить римского императора, назвал его не своим именем, а дал ему имя города Никеи, и так люди называют этот салат и сегодня. Но все это не существенно; гораздо существенней, не в последнюю очередь для моих планов, было то обстоятельство, что с этой поры сильные мира сего взяли власть и над Новой религией, чему я несказанно радовался, ибо тем самым была предотвращена величайшая опасность, что люди окончательно отвернутся от моего мира. Теперь владыки тому воспрепятствуют, хотя бы потому, что это в их интересах. Но об этом мы поговорим позднее.