Я проснулась в странной маленькой комнате. Полумрак, холод. Какой-то промерзлый холод и затхлость, не помогает даже теплый мех подстилки, или шерстяного покрывала, на котором я лежу. Пытаюсь закутаться — но неровные края не позволяют. Что я здесь делаю? Не помню. Я поднялась с невысокого ложа и в ужасе отпрянула — я лежала на белоснежной шкуре элсмирского волка. Стоило мне подняться, как из-под накидки просочилась, закапала кровь, мерно стуча о деревянный пол. Кап. Кап. Кап. Что это за странное место? Надо срочно уйти отсюда!
Стоило, пятясь, не в силах оторвать взгляда от свежей волчьей шкуры, подойти к двери, как она бесшумно распахнулась, словно приглашая меня выйти. Но как только я подняла ногу, чтобы перешагнуть через порог, дверь с треском захлопнулась перед самым носом, заставляя меня отскочить назад. Да что же это такое?! Срочно нужно уйти отсюда! Попытки открыть дверь вручную ничего не дали — похоже, заклинило дверную задвижку, и крепко. Что ж. Остался еще один вариант выхода — через окно. В распахнутые створки врывался холодный воздух, смешивался с затхлым запахом комнаты, пробирал до костей. Я взобралась на подоконник и тут же в ужасе отпрянула. Да тут высоко! И черная, отвесная стена… Не спуститься мне… Пригляделась получше — внизу крутой обрыв, на краю сидит черный, хотя при этом странном свете не разберешь, может и не черный вовсе, змей — то ли горыныч, то ли змиулон. Я в их классификации не очень-то разбираюсь. Сроду их не было в Лесу Йагинь, да и в окрестностях не шалили. Где же все-таки я? Я попыталась простучать стены. Странно, с виду дерево, но звук получается гулким, неслышным — толщина должно быть, невероятная. Или это какая-то волшба, скрывающая камень, из примитивных — может, с виду и выглядит, как камень, а вот от его холода никак не помогает. Да, должно быть, так и есть. Подойдя к двери и дернув ручку, я, к своему удивлению, обнаружила, что на этот раз дверь легко и бесшумно открылась. Не испытывая судьбу, стрелой выскочила из странной горницы и оказалась в узком, длинном коридоре. Присмотрелась — вроде бы никого нет. Страшно-то как! Совершенно не помню, как я здесь очутилась. Но нехорошее предчувствие сдавливало горло изнутри, вызывая тревогу и наступающую панику. Если останусь и дальше тут стоять — рискую просто умереть от ужаса. Не ожидая, пока окончательно потеряю контроль над собой, я побежала. Странное ощущение — вроде бы, когда бежишь, некогда думать о том, что боишься. Но мне вдруг отчетливо послышались нагоняющие меня шаги. Точно. Кто-то преследует меня. Я, нырнув за очередной поворот, остановилась, прислушалась. Преследователь тоже остановился. Пошла — опять услышала шаги. Перешла на бег — и услышала чье-то сдавленное дыхание совсем за спиной.
Совсем одурев от страха, нырнула в открытую дверь и торопливо закрыла ее за собой. Очень странно — я оказалась в таком же коридоре. Ужас сочился в самое сердце. Я присмотрелась — что это на стене? Не бурые следы от крови? Утихший было страх очередной волной поднял где-то там, в сознании, голову. Я опять побежала. Бежала, пока не услышала голоса. Попробовала прислушаться — шумная компания обсуждала что-то за закрытой дверью. Идти или нет? А вдруг, пока я тут размышляю, меня нагонит таинственный преследователь? Хотя, может по сравнению с тем, что ждет меня за этой дверью… В общем, неизвестно, что безопаснее — идти вперед или оставаться на месте. Попробовала прислушаться…
— Зайдет.
— Побоится.
— Говорю же тебе, зайдет.
— Никто еще не выдерживал в блуждающих коридорах.
— Она сильно напугана?
— Пока не очень.
Смех. Грубый, хриплый, неприятный. Ему вторит тонкий, визгливый, очень противный — с присвистыванием и причмокиванием.
Интересно, о ком они говорят? А если обо мне? Но как они узнали, что я стою под этой самой дверью? Что они говорили о блуждающих коридорах? Внезапно послышались шаги. Те же самые, которые преследовали меня.
— Не выдержит.
— А если все-таки она еще упрямее, чем выглядит?
— Тогда жить ей осталось меньше хвилины.
Опять смех. Только на этот раз смеется куда больше голосов. Впрочем, смех не становится от этого более приятным. Какой-то он каркающий, кашляющий, как будто специально издевающийся.
Шаги начали раздаваться все более отчетливо, я оглянулась, и то, что я увидела, заставило меня больше не задумываться, а распахнуть дверь и заскочить в очередную горницу. Потому что меня преследовала та самая мертвая шкура волка. Страшные провалы дырок вместо глаз, белый, в бурых пятнах крови, мех. Пустые лапы черными когтями и стучали по полу, заставляя меня содрогаться от ужаса. Я перевела дух и оглянулась — к тем, кто находился за закрытой дверью. Здесь было светлее, но не сильно. Первой, кого я увидела, была увеличенная карикатура на человека, с рогами и перекошенной вбок челюстью.
— Пришла, — довольно ухмыльнулось существо, но глаза его при этом оставались холодными, словно мертвыми.
— Сама пожаловала, — просвистела голова змеи, раскачиваясь над широким плечом странного рогатого существа. Змея высовывала черный раздвоенный язык, как будто намереваясь попробовать меня на вкус. Я отшатнулась и ударилась локтем в закрытую дверь. Кто бы они ни были, без боя я не сдамся!
— То-то я и чую с утра, человечьим духом пахнет, — каркающий, хриплый голос и визгливыми нотками… Я обернулась — и увидела лохматую, седую, горбатую… Старушку, видимо, но почему-то с черным вороньим клювом, над которым яростно горели маленькие черные глазки.
— Ахгарр, кахрр, кахрр, — закашлялась она, — Какая ж на этот раз ладная да свежая, молоденькая, сочная!
— Какова на вкус будешь, — прохрипел двугорбый карлик с тремя головами и синими, как сливы, носами.
Надо было срочно брать себя в руки. Не дело это… бояться в такой странной компании… мне… Но кому — мне?! Оттого, что я не могла вспомнить, кто я такая, я испугалась, пожалуй, еще сильнее этих существ.
Рогатое существо протянуло ко мне мощные, корявые руки, я отпрыгнула в сторону, нечаянно свалив с ног двугорбого карлика, чем вызвала грубый, неуместный смех всей компании. Причем, смеялся и сам карлик.
— Она хочет обратно, — хрипло шамкала… Это же вещица-сорока, птица-людоедка! Точно! Я же видела таких в учебнике… В каком учебнике?!
— Знать сегодня мертвячий пир, — веселилась змея, ритмично свиваясь в кольцах, чтобы в следующий миг резко распрямиться.
— А ну-ка, выпустите ее, красавицу, — каркала старуха-вещица.
Я вспомнила, что за дверью меня ждет та самая, истекающая кровью шкура, и в ужасе уставилась в окно.
— А может посмотрим, умеет ли она летать? — подмигнуло пустым глазом остальным рогатое существо.
— Летать! Летать! Летать! — хлопал в ладоши карлик. Я присмотрелась — на руках его не было пальцев, карлик стучал обрубками культяпок.
Только не брякнуться в обморок от ужаса. Только сохранить ясность сознания и не сойти с ума от страха. Эти — точно не пожалеют. Нужно что-то придумать. Я отступала от надвигающихся на меня чудовищ, когда одна из половиц под моей ногой вдруг скрипнула, и я ощутила под собой пустоту. Видимо, дыра в полу. А может, погреб. А, не все ли равно! Все равно, хуже, чем сейчас — не будет. Я увернулась от рук, крыльев, культяпок и черного раздвоенного языка, тянущихся ко мне и прыгнула прямо в дыру в полу, мечтая о том, чтобы провалиться сразу в Пекельное Царство. Чтоб не мучиться больше, значит.
Подошвы ног больно ударились о каменный пол. Я не удержалась на ногах, покатилась по полу, быстро вскочила, огляделась — каменная горница, куда я упала, к счастью, оказалась пустой. Увидев, что из дыры в потолке свешивается голова змеи, я поспешила выскочить в распахнутую дверь, захлопнув ее за собой. Только бы не встретиться с той самой волчьей шкурой.
За поворотом обнаружилась узкая винтовая лестница. Я бросилась вниз. Не помню, сколько пролетов пробежала, когда сверху раздалось хлопанье двери — кто-то из преследователей вышел на лестницу. Быстрее! К несчастью, и внизу послышались какие-то звуки. Не желая встречать больше никого из обитателей этой странной башни, я бросилась в дверь — на очередной этаж. Только бы выбраться как-нибудь отсюда! Не место здесь нормальному человеку!
Коридор на этом этаже отличался от других. Он был светлым, прекрасно освещенным вмонтированным в стену факелами. Странно. В наше время все давно уже перешли на магических светлячков. В какое еще смутное время я попала?! В конце коридора я увидела дверь, из-под которой пробивался свет. Прислушалась — вроде бы никого. Заставила пошедшее было вскачь сердце замолчать, повернула ручку и вошла. Изумлению моего не было предела. Потому что я оказалась на зеленой полянке под объемным старым дубом. Очень даже знакомой полянке. Голову готова на кон поставить, что это лес Йагинь! Значит, я дома! Стоп! Каких еще Йагинь?! Где это — дома?! Что это за место вообще? Травка, цветочки, над ними неторопливо порхают бабочки… Что-то настораживает меня… Очень настораживает. Опять где-то там, в глубине, поднимается волна страха… Вся эта мирная картинка как будто ненастоящая. Нереальная. Потому что вся она происходит в мертвенной тишине. Не слышно положенного в таком случае щебета птиц, стрекотания цикад и кузнечиков… Не жужжат пчелы на цветках, не слышно порывов ветра, в то время как окружающие деревья угрожающе шевелят ветвями. Как же все-таки страшно! Я опять принялась бежать, не разбирая дороги, и обнаружила, что то, что вижу, не совпадает с ощущениями — я должна бежать по мягкой, зеленой травке, а босые подошвы ног ощущают холодный ровный камень. Даже как будто немного мокрый… Что же это?! Это какая-то неизвестная мне магия… Стоп… Откуда я вообще могу знать что-то о магии?! Кто же я, тролль меня и все это троллево место подери?!
Я не заметила, как выскочила на очередную лесную опушку, на которой стоял старый, покосившийся деревянный домик. Обошла его — на крыльце сидела сгорбленная старуха в сером рубище. Старуха штопала какое-то тряпье. Ну, наконец-то! Слава… Кому слава? Неважно! Главное — то, что я встретила наконец-то в этом сумасшедшем месте живого человека, который сейчас все мне объяснит… Какое облегчение.
— Бабушка, — осторожно позвала я, но старуха, видимо, не слышала.
Я закашлялась.
— Бабушка, — позвала уже громче.
Старуха подняла от шитья голову и уставилась на меня, подслеповато щуря глаза. На щеке у нее была огромная бородавка, нос крючком, редкие зубы не помещаются во рту. Разглядев, наконец, меня, старушка улыбнулась. Обрадовалась.
— Внученька, дорогая, Аглашенька! Ты пришла! А я тут все жду тебя, уж не чаяла! — радости бабки не было конца.
Это она — мне? Я — Аглашенька? Странно. Ничего не почувствовала при звуках этого имени. Как будто не мое. Но я себя не помню совсем, а ей, поди, виднее, если узнала. Или не узнала, ошиблась? Бабка-то плохо видит!
— Бабушка, — на всякий случай повторила я, решив не спорить со старухой, — А что это за место? Где я? Где мы?
— Ну что ты, внученька? Ты дома, — причитает бабка, и, кряхтя, поднимается, — Теперь все будет хорошо. Слава Че…, - бабка осеклась на полуслове, — Нашлась, яхонтовая моя! — запричитала она с новой силой, — Дай жа я тебя обниму! Это ж сколько не виделись — то!
— А вы — уверены, что вы — моя бабушка? — я не выдержала. Точнее, нервы не выдержали. Не спешила я в гостеприимно распахнутые объятия горбатой старухи, — Я вот ничего не помню!
— Так опоили, опоили зельем проклятым внученьку мою, родненькую, — запричитала старуха, — Аглашеньку-уу-уу! Опору мою единственную! Уж я и ночей не сплю, и не ем, и не пью, жду ее, родимую, а она родную бабулю не признает! Да как же так, люди добрые! Посмотрите на горе наше горемычное!
Мне стало совестно. Наверно, и в самом деле попала под действие какого дурмана, как обухом по голове стукнули. Надо бы действительно бабушку-то обнять.
Почему-то подавив первоначальный порыв — броситься в распахнутые навстречу объятья, я, шаг за шагом, начала осторожно приближаться к старушке. Она стояла на пороге, не двигаясь мне навстречу. И это меня насторожило. Протягивала ко мне сухонькие скрюченные руки в старческих пятнах, с тонкой, дряблой кожей, однако с места не двигалась.
— Что же, бабушка, не подойдешь, не встретишь кровиночку свою, которую ждешь уже давно? — не выдержала я, остановилась, не доходя до крыльца какой-то шаг.
Глаза бабушки злобно сверкнули. На лице ее промелькнуло выражение досады, но в следующий миг оно сменилось льстивым ожиданием.
— Ревматизм треклятый замучал, ягодка моя. Ревматизм. Суставы ни к Ч…черту! Подойди ж моя миленькая, подойди ж сама быстрей, моя конфетка!
А я почему-то не могла отвести взгляд от волосатой бородавки на щеке старухи, и ощущение неправильности происходящего не покидало меня. Что-то не так. Это точно. Еще бы понять, что именно.
— Ну же, бабушка, один только шаг, — не уступала я, — А я потом суставы твои посмотрю…
Почему я сказала о суставах? Что я имела ввиду? Я что, умею их лечить? Ничего не понимаю.
Но глаза старухи горели уже неприкрытой злобой.
— Аглашка! Не глупи, девка! От сейчас возьму хворостину да отхожу тя по мягкому месту! Вы только посмотрите на нее, она ж ищо над старым человеком издевается, бесстыжая!
— А с кем это ты все время разговариваешь, бабушка? Не видишь ли ты то, что я не вижу.
Я отступила на шаг. Бабка буквально зарычала от злости, осознав, что я не спешу утонуть в ее объятиях. Я испугалась, увидев, что скрюченные руки старухи, которые она протягивала ко мне, внезапно начали расти, удлиняться, когти на них сделались страшными, звериными, кожа приобрела зеленоватый оттенок. В воздухе запахло тленом.
Меня замутило, стоило взглянуть в лицо старухи — оно исказилось до неузнаваемости, черты лица поплыли, стали какими-то рыхлыми, одутловатыми. Странным зеленоватым цветом светились ее зубы.
Меня бы точно стошнило, если бы не совсем уж откровенная паника. Показалось, что воздух начинает сгущаться, и я вот-вот увижу что-то важное, но настолько страшное, что мне никак не пережить. Я отвернулась, и в следующий миг бросилась бежать, однако лес, вопреки ожиданиям, не приближался. Я бросила взгляд вниз, и увидела, что мои босые ступни бегут по воздуху, хотя под ними ощущается по-прежнему мокрый каменный пол. Настолько мокрый, что я поскользнулась. И упала. И провалилась в темноту.
* * *
Пришла в себя, лежа на холодном камне. Отчего-то невозможно было двигаться — руки и ноги были надежно привязаны. Я повертела головой — и обнаружила, что на соседнем каменном помосте лежит еще одна девушка, лицо которой было мне странно знакомо. Очень знакомо. Глаза девушки были закрыты, руки и ноги, как и у меня, связаны. Стройное тело прикрывала полупрозрачная нательная рубашка. Перевела взгляд — на мне точно такая же. И тут я вспомнила, где видела эту девушку! Это было невероятно, но у нее было мое лицо. Это была я сама.
Помотала головой, пригляделась повнимательнее — и поняла, что нас разделяет высокая, прозрачная стена, а точнее зеркало. Очертания темного помещения, со зловещими к'аддалистическими знаками на стенах, черные свечи… все было таким же. Кроме моего отражения, потому что я вертела головой, смотрела, разглядывала — а я там, в отражаемой (или отражающей?!) комнате — спала. Или была без сознания.
Внезапно там, в отражении открылась темная невысокая дверь. Так неожиданно, что не будь я привязанной, подскочила бы. А так — только перевела взгляд, и к своему удивлению обнаружила, что такая же дверь, ведущая в это помещение, в котором я находилась, оставалась закрытой. Заглянула опять в зеркало — и увидела, что в комнату отражаемой действительности, где лежала на каменном алтаре вторая я, неспешно заходят фигуры в черных балахонах, окружая этот самый каменный алтарь. Девушка, лежащая на нем — все же удобно было называть ее так, нежели собой, очнулась и с ужасом уставилась на происходящее. Губы ее открывались, голова моталась из стороны в сторону, но неслышно ни слова. Действие происходило в абсолютной тишине. От этого становилось еще более жутко. Несложно догадаться, что девушка просит ее отпустить, умоляет, плачет, обращаясь по очереди к каждой из черных фигур, но они абсолютно безучастны к ее просьбам, продолжают медленно, приседая на каждый шаг, ритмично двигаться вокруг алтаря.
Девушка не выдерживает, она бьется в настоящем припадке, но привязана она крепко, не вырваться. Никак не вырваться. Она кричит, и мне кажется, я слышу ее истошный крик.
— Отпустите меня!!! Вы этого не сделаете!!! Это бесчеловечно!!! Бесчеловечно!!!
Черные фигуры замирают. Поднимают правые руки вверх, в них оказываются висящие черные цепи. Что они собираются делать?! Что они собираются делать?!!
В следующий миг я уже знала — что. Не просто знала — видела. Не в силах отвернуться — наблюдала. Легко, будто играючи, фигуры в балахонах вскидывали тяжелые цепи и с силой опускали их на расставленные руки и ноги девушки. Мне показалось, что я слышу ее хрипы, ощущаю ее боль. Потому что она — и есть я. Вот, я пыталась вспомнить, кто я, не получилось. А теперь нашла себя — но слишком поздно. Удары продолжали наноситься. Кровь из перебитых рук и ног струилась по холодному камню, но не достигала пола, впитываясь в него. В это время одна из фигур бросила цепь и сбросила плащ, оказавшись тем самым странным рогатым существом из первой комнаты. Существо взгромоздилось на залитое кровью тело, и принялось совершать ритмичные движения. Остальные продолжали крушить железными цепями кости. Мне стало плохо, замутило. Закружилась голова. Но в следующий миг наступила пронзительная, отрезвляющая ясность. Потому что я услышала, как дверь в помещение, в котором находилась я, открывается. И, как в кошмарном сне, который я только что просмотрела, в низкую дверь входят фигуры в черных плащах с капюшонами. Каждая из них несет в руке тяжелую, железную цепь…
Такого апогея, апофеоза страха я не испытывала никогда. Это был страх тела, которое сейчас умрет. Страх каждой клетки, которая хотела жить. Страх загнанной в ловушку жертвы, когда она понимает, что ни помощи, ни пощады ей ждать неоткуда. Страх… Липкий… Ясный и вместе с тем животный… Из животного исходящий и в животное превращающий.
Неожиданно посреди помещения, прямо надо мной возникло большое прозрачное лицо, которое с видимым удовольствием и интересом наблюдало за происходящим. Внезапно и без того полупрозрачная рубашка на мне бесстыдно задралась, а в голове у меня раздался голос.
— Какой же твой страх сладкий, милая. Очень сладкий, как и ты сама. Я хочу наслаждаться им снова и снова…
В этот момент я начала терять сознание, и последнее, что я услышала, был четкий, холодный приказ, отдаваемый непонятно кому: Прекратить…
Я опять падала в темноту…