По плану ротации уже через три дня после начала наступления русских мы с Крамером вновь оказались в Витебске. После прибытия в город первым делом мы расположились в офицерской гостинице, находящейся на набережной Западной Двины в одном из уцелевших домов. Витебск по сравнению с прошлым годом выглядел еще ужасней. Почти весь город был превращен в руины благодаря систематическим бомбардировкам русской авиации.

Сердце мое трепыхалась в предчувствии встречи с Анной. Нет, я не был влюблен в неё, но она первая женщина, которая подарила мне радость интимной близости и научила меня тому, о чем я мог только мечтать.

— Что, малыш, не терпится увидеть её? — спросил меня Крамер, видя, как я прихорашиваюсь, приводя в порядок свой потертый мундир.

— Я, Питер, хотел бы еще раз провести с ней ночь. Я даже немного накопил денег, чтобы вновь коснуться её груди и этих шикарных бедер. Черт побери, как она возбуждает меня. Я даже сейчас чувствую, как я хочу её!

— Ладно, ладно, я думаю, фюрер может подождать!

Крамер до блеска начистил свои хромовые сапоги, оросил себя хорошим французским одеколоном, на который он денег никогда не жалел. Почистил свое кожаное пальто, которое он приобрел по случаю учебы в Цоссене. Тогда многие офицеры носили кожаные плащи независимо от звания. Вот в таком почти парадном виде он предстал передо мной, сияя безупречной офицерской свежестью.

— Как я тебе, Кристиан?

— Восхитительно! — сказал я, чувствуя легкую ревность.

Действительно, капитан выглядел, словно с глянцевой обложки журнала «Вермахт» и я чувствовал в нем своего конкурента при встрече с Анной. Все мои усилия придать себе точно такой же бравый вид потерпели фиаско. Я, глядя на себя в зеркало, был чрезвычайно неудовлетворен. Потертая шинель цвета фельдграу (серо-полевой) не имела той былой свежести, когда я получал её на складе. Тяжелые кованые солдатские сапоги дополняли и без того мой жалкий и убогий вид. В эту минуту я понял, что обязательно должен стать офицером, чтобы покорять женские сердца своей бравой статью.

Питер, глядя на меня, почувствовал тогда мое настроение и сказал:

— Тебе надо, Кристиан, поступить в офицерскую школу, чтобы иметь рост по службе. А так, так ты дальше унтер-офицера прыгнуть не сможешь, даже если будешь награжден тремя «Железными крестами». У тебя будет шанс сказать об этом фюреру, так ты, малыш, постарайся его не упустить!

— Я подумаю, — сказал я и неудовлетворенный своим видом вышел на улицу.

Крамер тут же последовал за мной, и мы направились в сторону вокзала. Движение в городе напоминало мне о Берлине. Грузовые машины, мотоциклы фельджандармерии, вооруженные пулеметами, сновали по улицам.

Весенняя грязь да почерневший от солнца и бомбардировок снег придавали нам слегка унылое настроение. В эту минуту город напоминал скорее муравейник, где каждый был занят своими делами и не обращал на нас никакого внимания. Я тогда еще не знал, что буквально через два квартала все мои приготовления к встрече с Анной будут сведены на нет, и внезапно возникшее желание стать офицером, так же внезапно растворится, словно утренний туман.

Добравшись до места, нам предстала ужасная картина. Ресторанчик нашей фронтовой мечты напоминал некое жалкое подобие свалки битого кирпича. Посреди разбитых взрывом стен зияла огромная черная воронка, слегка припорошенная снегом. На куске торчащей из стены арматуры висел красный кусок бархатной драпировки из уютных апартаментов Анны. Что-то тяжелое и неприятное коснулось меня лично, я впервые в один миг возненавидел всю эту войну.

«Боже, есть ли ты на свете? Почему, почему все это случилось? Почему погибают на этой войне самые лучшие, самые достойные люди, которые должны жить и должны своим присутствием вселять в чужие души любовь и надежду?» — подумал я, и слеза скатилась по моей щеке.

— Как ты сентиментален, малыш! — сказал Крамер. — Неужели тебе жаль эту маркитантку?

— Знаешь, Питер, а ведь она не была шлюхой. У неё была довольно чуткая и ранимая душа.

— Не хандри, малыш, может она не погибла, может во время воздушной тревоги спряталась в бомбоубежище? Надо спросить у жандарма.

Как раз в то время по улице прохаживался патруль полевой жандармерии ввиду близости комендатуры витебского гарнизона. Крамер двинулся им на встречу, а следом за ним и я. Отдав честь, капитан обратился к патрулю:

— Господин унтер-офицер! Я еще летом был в этом ресторанчике вместе вот с этим унтер-офицером. Это мой подчиненный. Здесь подавали свежее пиво и необычайно вкусные баварские колбаски. Я вижу, что теперь на этом месте только яма.

— Это война, господин капитан! Еще осенью во время массированной бомбардировки города большевики прямым попаданием развалили к черту этот балаган. Возможно, они метили в комендатуру, ну а попали сюда.

— А что, унтер-офицер, погибли все? — спросил я, сгорая от нетерпения.

— Да, да, тогда погибли все.

— А там еще была проститутка Анна? — спросил я, хоть на что-то надеясь.

— Нет, господин капитан, проститутка осталась жива, но вот только за несколько дней до бомбардировки, её арестовало гестапо. Я советую вам, господин капитан, и вам унтер-офицер не наводить про неё справок. Я буду вынужден доложить об этом факте коменданту. Она оказалась большевистским шпионом и диверсантом, её расстреляли во внутреннем дворе комендатуры.

— Не делайте поспешных выводов, унтер. Мой юный друг лишь хотел развлечься с ней, ведь это была его первая женщина. Он вышел из Великолукского кольца и боится, что на морозе застудил свою «гаубицу». Не правда ли, малыш? — сказал Крамер шутя.

Жандармы засмеялись от рассказа офицера, и дружески похлопали меня по плечу, подбадривая.

— Не переживайте, унтер-офицер, здесь в Витебске очень много таких балаганов и красивых проституток. У тебя еще будет шанс точно выстрелить из своего орудия.

— Хайль, господин унтер-офицер! — сказал Крамер, и отошел в сторону.

Он снял кожаные перчатки, и достал из серебряного портсигара две сигареты. Одну подал её мне и сразу же зажег зажигалку. Я закурил и словно побитая собака, взглянул на своего хозяина снизу вверх.

— Кристиан, слушай меня. Если ты хочешь попасть в лапы гестапо, а не фюреру на прием, то лучше помалкивай. Этим мясникам Гиммлера абсолютно все равно кого отправлять в Бухенвальд. Они не посмотрят, что ты представлен командующим 9 армии к награде.

— Мне жалко девку. Кто бы знал, что она этот самый диверсант?

— Ладно, ладно, малыш, я думаю, что мы в Берлине неплохо отдохнем. У нас времени на этот раз будет больше, чем прошлый. Вот там ты себе и купишь настоящее кожаное пальто и хромовые сапоги. А я к лету из цейтбана (плащ-палатка) пошью себе добротный мундир. Вот только я чувствую, что это лето будет для нас очень, очень горячим.

По прибытии в Берлин нас разместили в общежитии артиллерийской школы в Карл Хорсте. Согласно нашим командировочным предписаниям нас тут же поставили на довольствие и выдали месячное денежное содержание.

Красномордый и пухлый унтер-фельдфебель был придан в наше распоряжение в качестве временной прислуги. Он суетился, делая видимость службы, а на самом деле, так и мечтал лишний раз поспать, завалившись в спортзале на кожаные маты.

Школа представляла большое двухэтажное здание, внутренняя часть которого была отделана красным деревом в лучших немецких традициях. Брусчатый плац из тесаного гранита был идеально отшлифован сапогами курсантов. По всей округе располагались добротные двухэтажные особняки с крышами из красной черепицы. Газоны были засажены голубыми елями и вечнозеленой пихтой. При въезде в школу стояло небольшое здание КПП, где несли службу вооруженные автоматами курсанты.

Русские и американские бомбы не коснулись этого района, поэтому именно в этом месте ощущалась первозданная целостность столичной окраины. Бомбардировки, как правило, все более проводились по оборонным предприятиям да политическому центру Берлина. Там в центре в большинстве своем располагались правительственные учреждения и бункер нашего фюрера, который мы были удостоены посетить для вручения нам наград. Кроме нас с капитаном в этом офицерском общежитии поселили еще несколько офицеров отличившихся на восточном фронте.

С первого дня куратором нашей наградной команды был представлен гаубштурмфюррер имперской безопасности. Его чисто арийская физиономия и явно супернордический характер изначально выдавали в нем сверхчеловека. Черный мундир и добротное кожаное пальто были шиты явно по заказу и стоили по тем временам целое состояние. В его функции входило репетирование с нами приветствия фюреру внешний вид, который не должен был шокировать элиту вермахта.

Его холодные колючие глаза пронизывали насквозь, выискивая в наших душах скрытое приготовление к покушению на Гитлера. За день до приема в имперской канцелярии холеный эсэсовец привез нам абсолютно новую форму и уже к вечеру мы смотрелись, словно новые рейхсмарки. Я впервые тогда надел хромовые офицерские сапоги, и сам удивился своему импозантному виду, мечтая о том, чтобы моя мама порадовалась за своего сына.

— Что, Кристиан, сожалеешь, что Анна тебя не видит в таком бравом облике? — сказал с ухмылкой Крамер, видя, как я кручусь перед зеркалом.

— Я, Питер, сегодня даже сам себе нравлюсь. Вот только жаль, что все это сразу же отберут после окончания торжества, а нас отправят на фронт уже в наших видавших виды мундирах.

— Зато фюрер будет очень доволен! — сказал Крамер.

— А я хочу увидеть свою мать, — сказал я, не зная о том, что у меня все же будет возможность увидеть её последний раз в своей жизни.

Утром следующего дня к зданию школы подъехал автобус, из которого вышел наш куратор из гестапо.

— Так, так, господа офицеры, через два часа ваша встреча с фюрером. Давайте, пошевеливайтесь! Гитлер ждать не любит!

Мы устроились по своим местам и мотор автобуса ритмично загудел. Я уставился в окно, стараясь не пропустить интересного и все запомнить, как следует.

— Когда я еще увижу Берлин? — подумал я, абсолютно не зная, что мое свидание со столицей задержится на очень долгое время.

Через многие годы я вернусь сюда и абсолютно не узнаю этот город. В се его улицы и здания будут перестроены, лишь только некоторые будут напоминать об этом дне, когда из рук самого Гитлера мне будет вручен «Железный крест» первой степени.

Рейхсканцелярия гудела от огромного количества офицеров, генералов и их боевых подруг в шикарных бальных платьях. Вниз по стенам свисали огромные красные флаги, на которых красовалась свастика, как символ нацистской партии. Высокие граненые колонны стояли по углам зала торжеств, придавая ему незыблемость и немецкую монументальность.

Я в те минуты чувствовал себя довольно неуютно среди такого количества высших офицеров, поэтому и старался выглядеть довольно таки незаметно, приютившись около такой колонны. Крамер стоял рядом со мной, держа в руке бокал шампанского, которым угощали всех гостей фюрера.

После того как на этот светский раут были собраны все те, кто удостоен был призванным в гости, фанфары и дробь барабанов, украшенных копиями личных штандартов Гитлера, возвестили о начале церемонии. Огромные двухстворчатые дубовые двери открылись, и в зал для подобных торжеств вошел фюрер в сопровождении своей свиты. По привычке он держал свои руки скрещенными чуть ниже нижней пуговице парадного мундира. Доктор Геббельс семенил на своих коротеньких ножках, находясь по правую руку от Гитлера. Слева, раскачиваясь, словно старый селезень шел Мартин Борман. Сзади выглядывала голова Гиммлера в очках и походившая на породистого гусака.

Гитлер подходил к каждому генералу и офицеру и заслушивал доклад стоящего рядом генерала, который зачитывал, за какие подвиги присуждается награда. Сзади шеренги суетился личный кинооператор Гитлера и несколько фотокорреспондентов, которые на свои камеры увековечивали этот исторический для Германии момент. Рядом стоящий полковник Отто Генше и его ординарец держали серебряный поднос с лежащими на нем наградами. Фюрер брал награду и лично вручал её герою, крепко пожимая руку. Награжденный щелкал каблуками сапог и, вытягивая голову вперед, произносил заветные для каждого солдата слова.

— Служу отечеству и фюреру!

Вся эта церемония выглядела довольно торжественно, оставляя в памяти неизгладимое впечатление. Вскоре очередь дошла и до капитана Крамера, который вытянувшись в струнку, четко отрапортовал:

— Капитан Крамер, командир разведывательно-диверсионной роты «109 Вольф» дивизии «109 Вольф», — четко сказал капитан.

Рядом стоящий генерал зачитал наградной лист, в котором говорилось о том подвиге, за который предстояло получить награду.

— Вас, капитан Крамер, следовало было расстрелять! — улыбаясь, сказал Гитлер. — Вы нарушили мой приказ и вывели войска из осажденного города. Мне известно, какого героизма вам это стоило прорваться через укрепления русских. Это похвально, мой офицер, это похвально! Вермахту бы больше таких отчаянных офицеров и мы бы не потеряли ни Сталинград, ни Великие Луки!

Фюрер надел на шею рыцарский крест на ленточке и пожал Крамеру руку. В тот момент я увидел, как на лбу капитана проступила легкая испарина. По всей вероятности, он уже представил, что фюрер вместо награды повесит на его шею крепкую веревку. Он вытянулся в струнку и, задрав голову, произнес:

— Служу отечеству и фюреру!

Следующим на очереди был я, ноги мои сделались ватными, как после разрыва русского снаряда. Еще так близко я никогда не видел Адольфа Гитлера. Я чувствовал его дыхание, чувствовал даже тепло от его лица. Он, заглянув мне в глаза, спросил:

— Как звать тебя, мой герой!?

Я, слегка робея, вытянулся и выдал на одном дыхании:

— Унтер-офицер Кристиан Петерсен, разведывательно-диверсионное подразделение «109 Вольф» дивизии «Брандербург», — сказал я без запинки.

Рядом стоящий генерал взял в руки наградной лист и зачитал всю мою подноготную.

— Кристиан Петерсен участвовал в освобождении гарнизона Великие Луки. В рукопашном бою убил десять большевиков. Был ранен! Награжден почетным знаком «За рукопашный бой»! Представлен к «Железному кресту» первой степени! На Восточном фронте с первого дня войны!

Гитлер потрепал меня за щеку и спросил:

— Сколько тебе лет, мой юный солдат!?

Я тогда еще более выпятил свою грудь и на одном дыхании ответил:

— Двадцать один, мой фюрер!

Гитлер обернулся к своим генералам, взглянув каждому в глаза, и сказал:

— Вот, господа генералы, на таких солдатах и держится вся наша победоносная армия! Если бы у Паулюса были такие солдаты, то мы никогда не проиграли большевикам наших великих сражений. Вот, вот! Они, мои верные солдаты, достойные сыны третьего Рейха! — сказал Гитлер и, взяв с подноса «Железный крест», приколол его к моей груди.

— Носи, мой юный друг, отечество не забывает своих героев! — сказал Гитлер.

Я вытянулся в струнку и, щелкнув каблуками своих сапог, сказал:

— Служу отчизне и фюреру!

Гитлер похлопал меня по груди своей ладонью по плечу и перешел к рядом стоящему капитану-десантнику. Словно сквозь туман я услышал:

— Капитан Алькмар Гоббе разведывательно-диверсионное подразделение «Ева» дивизии «109 Вольф».

Гитлер, выслушав доклад генерала, повесил на его шею «Золотой Рыцарский крест» после чего пожал капитану руку и перешел на следующего героя, стоящего в шеренге за капитаном.

В ту минуту я уже ничего не слышал. «Железный крест», приятной тяжестью оттягивал мой новый мундир. А я, стоя в церемониальном зале, представлял с какой гордостью за своего сына, встретит меня моя мать.

Гитлер по окончании этой церемонии произнес торжественную речь и фанфары с барабанами вновь заиграли наш победоносный марш и все присутствующие в зале запели дружным хором:

— Развевается наш святой и гордый стяг!

— Мы идем вперед за шагом шаг.

— Через бой и ненастье мы его пронесем.

— Мы за Гитлером к победе идем!

В такие тожественные минуты, кажется, что мы все едины и обязательно победим нашего врага. Аура боевого духа и полной победы наполнила весь этот зал, и мы солдаты Рейха пели, прославляя великую Германию и нашего великого фюрера.

* * *

Моё свидание с матерью после награждения было недолгим — всего один день. Но этот день и запомнится мне на всю жизнь, так как таких дней у меня в жизни больше никогда не будет, за исключение того, когда я вернусь домой через долгие-долгие годы.

Было удивительно, что к наградам нам полагалась еще и денежная премия в размере пятисот рейхсмарок за «Железный крест» и тысячу марок за «крест Рыцарский». Приплюсовав эти деньги к моим фронтовым сбережениям, у меня получилась довольно приятная сумма, которая и должна была стать вкладом в мое новое обмундирование.

Как я и предполагал, по окончании нашего награждения униформа, выданная нам для торжественного случая, была сразу же сдана обратно на склад. Но я все же приобрел на свою премию шикарные хромовые офицерские сапоги. Я знал, что в условиях фронта эта обувь вряд ли мне пригодится, разве только на особый выход по случаю победы над нашим врагом.

Уже вечером следующего дня поезд уносил меня вместе с капитаном Крамером в мой маленький и уютный Ордруф.

Моя Тюрингия встретила меня густым утренним туманом, лежащим в низинах невысоких гор, покрытых буковыми и хвойными лесами. Холмы, покрытые лиственной растительностью, переходили в Тюрингенские сланцевые горы, которые покрывали хвойные леса. Высокие отвесные скалы были настоящим природным украшением моего края. Хрустально чистые реки, стекающие с гор, стали приютом для речной форели, которая косяками стояла на каменистых быстринах, завораживая взгляд своей игрой. Точно так же, как и во время рукопашной атаки под Великими Луками, сердце стало трепыхаться в моей груди, словно птичка в клетке. Радость встречи с матерью и городом детства вызывали в моей душе удивительные ощущения. Я курил одну сигарету за другой, вглядываясь в окно поезда, за которым простирались до боли знакомые Тюрингенские просторы.

Крамер, глядя на мое волнение, улыбнулся и сказал:

— Ты, малыш, так не волновался даже на приеме у фюрера!

— Естественно, господин капитан, ведь Гитлер, он же не моя мама. Я ведь её уже не видел больше двух лет. За это время всего лишь несколько писем, да посылок.

Скрип тормозных колодок вагона возвестил о том, что поезд уже въезжает на территорию вокзала. Несмотря на раннее утро на платформе было довольно многолюдно. Кто-то ехал на работу в Эрфурт, кто-то дальше в Айзенах. Выйдя на платформу, я остановился и глубоко вдохнул воздух своей Родины.

— Красиво! — сказал капитан, вращая своей головой, рассматривая невысокие домики, крытые красной черепицей.

— Да, Питер, это самое красивое место на всей этой земле. У нас в горах водятся олени и форель в хрустальных реках.

— А гаштеты у вас водятся? — спросил Крамер с легкой иронией, надеясь весело провести свободное время с местными девчонками.

— У нас, господин капитан, в городе целых 18 ресторанов. Кроме этого, здесь есть офицерский дом отдыха, который обслуживают самые красивые девушки Европы. Их свозят сюда из всех стран, которые мы захватили. Есть спортивный лагерь Обергоф. Гитлер планировал здесь сделать олимпийскую базу для лыжников. Да и так множество всяких увеселительных заведений, которые мы, к сожалению, посетить не сможем.

Мы вышли на привокзальную площадь, которая была уложена тесаным камнем. Пара стоящих повозок, запряженных четверками лошадей, да несколько бюргеров, которые выгружали большие дубовые бочки с пивом в один из местных ресторанчиков. Всё, всё здесь напоминало мне о моем детстве и, не смотря, что вся Европа была охвачена огнем войны, здесь всё оставалось нетронутым и удивительно спокойным. Такое умиротворение, словно целебный бальзам успокаивал мою израненную душу.

Ну что стоим, Кристиан, пошли! Фрау Кристина, наверно, уже проснулась и варит кофе!? У тебя ведь дома есть кофе? Мне больно хочется взбодриться после этого путешествия.

— Наверное, есть, мать всегда имеет в запасе несколько зерен, которые бережет на черный день!

По тихим уютным улочкам моего города мы пришли на маленькую улицу, где стояло всего несколько домов. Снега уже не было, и на полянках перед ухоженными домиками уже пробивалась первая весенняя зелень да первые подснежники.

Боже! Кто никогда не был в разлуке со своим домом, со своей семьей никогда не поймет той душевной радости, восторга и счастья, которое распирает тебя в минуты встречи со своим домом и близкими.

Singenden Meisen Straße (улица Поющих синиц) встретила меня зарослями дикого винограда, оплетающего мой старенький домик. Я с трясущимися руками дернул за веревочку, и услышал знакомый до боли звук колокольчика. Внутри дома послышалось шуршание, и голос матери возвестил о её приближении. Замок во входных дверях скрипнул, и в эту секунду на пороге появилась моя мама. Её белый передник поверх коричневого платья, как всегда блистал чистотой. Волосы были повязаны черным шелковым платком с традиционным узлом чуть выше лба. Увидев меня, она, скрестив на груди руки, вскрикнула:

— Кристиан, мальчик мой! — обняв меня за плечи, мать от нахлынувшей слабости присела около порога.

С её глаз потекли настоящие потоки слез, которые она вытирала своим белым передником. В эту минуту она не могла даже выговорить ни одного слова, лишь плача всхлипывала, прикрывая свое лицо ладонями. Я нежно обнял её и, приподняв с порога, стал целовать соленые от слез материнские щеки. Я обнимал свою мать, и даже сам не мог сдержать слезы необыкновенной радости этой встречи.

— Что ж мы стоим в дверях? — сказала она, как бы очнувшись от шока. — Проходи в дом, Крис. А этот господин офицер, с тобой? — спросила она, указывая на Крамера.

— Это, мама, мой командир. Капитан Питер Крамер, он, как и я, настоящий разведчик!

Крамер подошел к моей матери и залихватски щелкнул своими каблуками. Взяв мою мать за руку, он поцеловал её, и тут же представился четко по-военному, вытянувшись по швам, словно перед генералом.

— Гауптман Питер Крамер!

— Фрау Кристина Петерсен! — представилась она и пригласила нас пройти в дом.

Еще долго она не могла успокоиться, раз от разу, вспоминая о своей радости, легким всхлипыванием.

В доме было тепло. Уже с утра мать топила печь, подбрасывая угольные брикеты. Знакомым запахом моего детства здесь, кажется, был пропитан каждый сантиметр этих стен.

— Мама, а у нас кофе есть? — спросил я, вспомнив пожелание Крамера.

— Есть, сынок. Ты же знаешь, твоя мама всегда держит неприкосновенный запас для таких случаев. Ты раздевайся, раздевайся. Не стой в дверях в своей шинели.

Я снял своё кепи и, скинув шинель, повесил её на вешалку. На моей груди красовался новый блестящий «Железный крест» и почетный знак «За рукопашный бой», и серебряный знак за легкое ранение. Мать взглянула на меня и расцвела в улыбке, похлопывая в свои ладошки.

— Да ты, Крис, мой мальчик, настоящий герой! — с восторгом и гордостью сказала она.

— Да, фрау Кристина, ваш сын настоящий солдат. Ему вчера лично Гитлер в Берлине вручал эту высокую награду!

— Ты что, сынок, видел нашего фюрера? — удивившись еще больше, спросила мать.

— Как тебя, мама! Он даже похлопал меня по плечу!

Крамер тоже снял с себя кожаное пальто и предстал перед моей матерью в своем идеальном мундире с «Рыцарским крестом», висящим на шее.

— Вы, капитан, я вижу тоже настоящий герой? — спросила мать, заворожено глядя на Крамера.

— Да, фрау Кристина. Нас обоих с вашим Кристианом вчера награждал фюрер. Нас специально вызвали с фронта, чтобы Гитлер мог лично вручить нам эти высокие награды солдатской доблести.

— Ой! — спохватилась мать, — я совсем забыла про кофе.

Достав с полки жестяную банку, она вытащила из неё небольшой холщовый мешочек и, развязав шнурок, высыпала в кофемолку зерна настоящего бразильского кофе, еще, наверное, довоенного времени.

Подав мне мельницу, я, как и в детстве, стал крутить её ручку, держа тяжелый деревянный корпус под мышкой. Кофейные зерна приятно хрустели в жерновах мельницы, превращаясь в ароматный порошок. Чайник, стоящий на чугунной плите, уже кипел и мать, высыпав в турку кофейный порошок, залила его горячей водой. Поставив её вновь на чугунную плиту, она дождалась, когда над туркой появится ароматная коричневая шапочка. После чего она сняла её с плиты и поставила её на деревянную подставку.

Крамер с нетерпением ждал, когда мать нальет кофе. По его виду было заметно, что он так же, как и я полностью отключился от фронтовых воспоминаний. Не успев поднять свою чашку, как вдруг окна моего дома сотряслись от взрыва. Я по-привычке даже упал на пол, чуть не разлив напиток, но мать в это время стояла возле плиты с абсолютным отсутствием всякого страха.

— Не бойся, Крис, это на полигоне Тамбах Дитхард наш фюрер испытывает совершенно новые танки. У нас последнее время в городе появилось много солдат вермахта. В бывшем кавалерийском полку, что на окраине города, расположился учебный танковый полк «Адольф Гитлер». Почти каждую ночь на железнодорожные платформы прибывают новые и новые танки, которые испытывают тут рядом на этом военном полигоне.

Вернувшись за стол, я понял, что эта страшная война тоже дошла даже до маленького Ордруфа. На душе, вновь стало тяжело в предчувствии каких-то значимых для Германии перемен.

— Да, малыш, из огня да в полымя, как говорят русские! Так хотелось отдохнуть от этой канонады, да видно рано. Я не думал, что в этом тихом городке я снова услышу взрывы артиллерийских снарядов.

— Недавно, Крис, у нас произошел вообще страшный случай. Русские пленные угнали свой танк, который наши солдаты должны были подбить на полигоне. Они ворвались в Ордруф, и въехали в ресторан «Zum Löwen» прямо через витрину. Один «Иван» вылез из танка и заставил хозяина ресторана погрузить им большую бочку пива прямо на танк. Офицеры танкового полка, сидевшие в ресторане, настолько напугались, что хотели уже сдаться в плен. Тогда весь город несколько дней жил в страхе. Правда, этот танк потом подбили. Русский вылез из него, когда ребенок перебегал улицу и упал под гусеницы. Вот тогда этого «Ивана» и убили. Я до сих пор не могу понять, почему же русский не стал давить ребенка. Неужели «Иваны» совсем не такие кровожадные, как говорит нам доктор Геббельс!? Ты, Крис, расскажи мне о них, ведь ты, наверное, встречался с ними на своем фронте? — сказала мать.

В разговор тогда вступил Питер. Он ведь всю жизнь прожил с «Иванами» и знал все их традиции и даже песни, которые они пели. Крамер выпил свой кофе и только тогда сказал:

— Я не хочу вас пугать, фрау Кристина, но поверьте мне, через год-два большевики будут здесь в Германии. Мы никогда не сможем выиграть у них эту войну. Поэтому приготовьтесь, нас ждут большие-большие перемены. Вам не следует так искренне верить доктору Геббельсу, фрау Кристина! После Сталинграда война уже нами проиграна и теперь дело только времени.

После сказанных капитаном слов, моя мать присела на стул и горько заплакала. Теперь из её глаз текли совсем другие слезы. Она в ту минуту представила, как дикие «Иваны» ворвутся в Германию и будут всех подряд убивать, грабить и насиловать на правах победителей.

Я в то время сидел, шокированный рассказом матери. Я никак не мог понять, что русский ценой своей жизни спас немецкого ребенка. Я не мог понять почему, почему они совсем другие, не такие, как говорил нам фюрер. Я всегда, всегда представлял, что «Иваны» — это грубая, необразованная и грязная раса, которая подлежит уничтожению. Но после этого случая я окончательно задумался над праведностью этой войны.

— Мама, а как наша соседка Габриэла, она еще не вышла замуж, пока я с большевиками воевал? — спросил я, интересуясь соседской девчонкой.

— О, Крис, Габриэла за два года превратилась в настоящую девушку. Она окончила школу, а сейчас работает в генеральском санатории санитаркой. Она только вечером будет дома, и если ты хочешь, то сможешь увидеть её.

Еще два года назад, когда в составе вермахта я уходил на фронт, Габриэла только начинала расцветать. Её грудь в те времена только-только начинала формироваться, и я, затащив её в отцовский сарай, из любопытства раздевал девчонку наголо. Я тогда никак не мог представить, что её девичьи прыщики сформируются в довольно красивую грудь, а худющие ноги станут завистью многих местных девчонок и кипящей страстью прыщеватых юнцов. Но я был герой, и у меня теперь больше шансов завладеть её сердцем.

Мы в тот день очень долго сидели на кухне, пока Крамер, измотанный событиями последних дней, не уснул прямо за столом. Мать в моей комнате расстелила постель, и капитан завалился спать.

А тем временем я рассказывал матери о наших фронтовых буднях. О городе, в котором мне довелось воевать, о русских бабах, которые угощали нас молоком и свежим хлебом. Её удивляло всё: от того, как выглядят их дома, до того, как одеваются русские женщины. Я старался рассказывать ей, не договаривая о русских морозах, и о горах трупов, вмерзших в глиняную жижу. О тысячах наших солдат, лежащих в русской земле, и о той опасности, которая подстерегает нас фактически за каждым кустом.

За разговорами время пролетело совсем незаметно. Мать ушла в город за покупками, а я, оставшись дома, вошел в свой сарай. На стене висел мой велосипед, шины которого давно сдулись, а резина потрепалась от перепада температур. Все напоминало тот период, когда я в своих кожаных шортах бегал за солдатским строем и стучал в детский барабан. Как все было давно и совсем недавно. Вот и Габриэла выросла, и уже, наверное, мечтала о том, как удачно выйти замуж. До ужаса хотелось видеть эту девчонку, с её озорными косичками, перевязанными шелковыми лентами. Усевшись на старый пыльный диван, я, подперев голову руками, углубился в воспоминания тех последних дней, перед тем, как я был призван на восточный фронт.

За стенкой отцовского сарая была небольшая соседская лужайка, на которой стояли качели, сделанные мастеровитыми руками её отца. Господин Генрих работал на красильной фабрике вместе с моим отцом. Там из свинца и других компонентов делались одни из лучших красок в довоенной Германии. Позже отец умер от воспаления легких и я, поступив в Гитлерюгенд, расхаживал по городу в портупее и коричневой рубашке, ощущая свою причастность к делам Рейха.

За три дня до ухода на фронт я, как-то сидя в сарае, увидел через щель, как юная Габриэла качается на качелях. Девчонке уже было лет пятнадцать и мой интерес к её телу, с каждым днем, все больше и больше давал знать о себе. Когда дома никого не было я, пообещав угостить её шоколадом, затащил эту девчонку в сарай. Габи, чувствуя к себе мой интерес, особо не ломалась, а сама скинула свой сарафан, представ передо мной в совершенно голом виде. Я трогал её за слегка напухшие груди, ощущая себя уже взрослым мужчиной. Жалкие шелковистые рыжеватые волосики только-только пробивались между её ног, не скрывая еще заветный и таинственный бугорок с природной прорезью. Я трогал её за все приятные места, а она весело смеялась и вкусно ела шоколад, не обращая на мои страдания никакого внимания. Я тогда впервые ощутил, как страстно желаю её, как я хочу это юное тело. Но страх сделать что — то плохое и неведомое мне ранее, словно чужими руками сдерживало меня от подобного поступка.

Я ходил кругами вокруг неё, целуя, то в плечо, то в шею, то в розовые соски её маленькой груди. Мои руки скользили по её животу, по ногам и ягодицам. Я, тогда как бы в запас старался, как можно больше насладиться её девичьей нежностью и привлекательностью. А Габи, видя тогда мою не решимость, сама старалась еще сильнее возбудить меня, танцуя передо мной, покручивая своим задом. Я же, не ведая последствий подобной игры, все больше и больше старался насладиться ранее мне не испытываемыми чувствами. Но было уже поздно, и боль в моих гениталиях стала настолько нестерпимой, что казалось, мои кишки сами собой завязались морскими узлами. Любое незначительное движение вызывало приступ тупой боли.

А Габи, Габи смеялась и, одев свой сарафан, убежала домой, оставив меня один на один со своей болью. Тогда, я инстинктивно вытащил из своих кожаных шорт свой распухший орган и удивился, как он страшно увеличился в размерах. Подобного ранее я не видел! По твердости он был сравним только с огурцом. Я как-то случайно и инстинктивно обхватил его рукой и, сделав несколько скользящих движений, ощутил, как по моему телу прокатилась волна странного ощущения. Я испытал ранее невиданное мной чувство. Из моего члена вырвалась какая-то белая вязкая струя. Точно такая же мутноватая слизь иногда по утрам склеивала мои трусы с телом, после того, как я во сне видел обнаженных женщин и занимался с ними любовью. После подобного выстрела боль слегка отпускала, но еще не совсем. Я вновь и вновь в какой-то истерии дергал себя за член, представляя в своей голове, как это я делаю с Габриелой. Вновь мое тело дрожало от невиданного ощущения, и вновь струя этой жидкости вырывалась наружу настоящим фонтаном.

Сейчас, сидя в сарае, и вспоминая свой первый сексуальный опыт, я невольно засмеялся сам над собой. После того случая, как в моей жизни побывала Анна, я уже почувствовал себя настоящим мужчиной, который сможет теперь исполнить то, о чем я мечтал еще с мая 1941 года. Теперь в моей душе абсолютно не было того страха, который раньше сдерживал меня от проявления своих чувств.

Пока капитан нежился в белоснежной постели, я в своей голове вынашивал коварный план, как сегодня овладеть Габриелой и насладится её девичьей плотью. Я представлял, как раздену её, как расцелую все её девичье тело, как вопьюсь губами в её грудь и войду в её теплое и влажное лоно. Я одержимый этой идеей сидел на диване и мечтал, мечтал о тех ощущениях, которые мне доведется испытать. Я придумывал слова и целые фразы, которые должны были мне помочь в достижении этой цели. Но я тогда не знал, что то, что я придумывал, что замышлял, будет развеяно Габриэлой её невиданной ко мне страстью.

Еще с улицы я услышал, как из города вернулась мама. Еще не войдя в дом, она несколько раз прокричала:

— Крис, Крис, мальчик мой! Где ты?

Я вышел из сарая и спросил, что случилось. Мать, взглянула на меня с улыбкой и спросила:

— Ты, сынок, хотел покататься на велосипеде? Так у него колеса совсем испортились. Прошло уже почти три года, как он висит на гвозде и ржавеет. Пошли домой, я сейчас приготовлю гуляш с картофелем. Ты знаешь, Крис, как наши войска под Сталинградом попали в окружение, так после этого все продукты очень сильно подорожали. Если бы не твои фронтовые, то я ничего бы не смогла купить. Жаль, что дома нет самой Габриелы, она видно сегодня на работе. Ты знаешь Крис, ведь её отец тоже погиб на Восточном фронте еще в первые дни войны где-то под Киевом. Так и живет сейчас Габи вдвоем с матерью. А в этом госпитале Крис иногда даже дают паёк и мыло. Вот так вот сынок они и живут без мужчины в доме. За погибшего отца, им правда тоже немного приплачивают, — сказала мать, видя мой интерес к этой девчонке.

Я поднялся к себе в мансарду и, усевшись возле окна, ожидая Габи, стал смотреть в сторону её дома. В своей голове я представлял, как коснусь губами её мягких и теплых губ. Как нежно поцелую её в шею, а своими руками обхвачу за талию. Я представлял, как раздену и прижму её тело к своему телу. От этих мыслей мой орган вновь стал слегка возбуждаться в предчувствии минут грядущего сладострастия. Через несколько минут с кухни послышался голос матери. Она уже приготовила легкий завтрак и звала меня к столу вместе с капитаном Крамером. Тот, потягиваясь, вылез из-под одеяла, усевшись на край кровати, сказал мне:

— Ни одна война, Кристиан, не стоит такого приятного целомудренного сна. Я выспался за все эти годы, как никогда, и сейчас я, словно боевой слон готов к новым подвигам.

— Мать звала к завтраку, — сказал я, спускаясь на первый этаж в кухню.

Капитан оделся, по-военному, заправив кровать, тут же спустился вниз.

— Добрый день, фрау Кристина. Долго ли я спал? — бодро сказал он, улыбаясь. — Я могу помыть свое лицо, чтобы стереть с него печать сна?

— Пойдем, Питер, я покажу, где у нас умывальник, — сказал я, и вывел капитана под лестницу, где у нас в маленькой комнатке была сделана ванная и умывальник.

Там стоял эмалированный чугунный рукомойник с большим бронзовым краном, который постоянно тёк. Крамер открыл кран и, оголившись до пояса, стал с наслаждением умываться под холодной струей воды. Я тогда вспомнил, как и зимой сорок первого он фырчал и брызгался холодной водой, обливая свое украшенное шрамами тело. Он с чувством достоинства растирал его своим широким полотенцем и кряхтел от этого удовольствия. Я, вспоминая это, подал ему полотенце и капитан Крамер с огромной радостью обтерся им докрасна.

— Сейчас бы нам да в русскую баньку, а Крис!? — спросил он, надевая свой наглаженный мундир. — Вот, вот, что нам немцам надо позаимствовать у этих диких «Иванов». Если я и останусь когда-нибудь жив, то обязательно куплю себе домик в этом городе и построю около него хорошую русскую баню.

— Да, бани такой нам, конечно же, не хватает, — сказал я, думая совершенно о другом. Мне сейчас нужно было во чтобы то ни стало увидеть мою Габриэлу, и это теперь была моя основная задача.

После сытного обеда, сотворенного мамой, капитан решил прогуляться по городу и ознакомиться с нашими местными достопримечательностями. Быть его гидом мне абсолютно не хотелось, так как с минуты на минуту должна была появиться Габи, и мое сердце уже чувствовало её приближение. Я явно не мог пропустить этого долгожданного момента. Мне хотелось показать себя и свои награды, которые должны были произвести на неё завораживающее впечатление.

Я надел свои новые хромовые сапоги и натер их бархатной тряпочкой до зеркального блеска. Перепоясавшись ремнем, я развел по сторонам все складочки на своем мундире, и в таком виде вышел на улицу, в ожидании соседки. Крамер тоже вышел следом за мной и, остановившись, закурил. Он чувствовал, что я сейчас не имею никакого желания сопровождать его. Он видел, как я метаюсь, всматриваясь своими глазами вдаль улицы, по которой к дому должна была подъехать Габи.

— Я вижу, малыш, что ты кого-то ждешь? — спросил Питер, пуская клубы дыма.

— Я, господин капитан, жду свою соседку. Она должна появиться с минуты на минуту. Я не могу упустить своего шанса, чтобы затащить её в кровать! Я все годы на фронте только и мечтал об этом.

— Ладно, ладно, Кристиан, дружище, я на тебя ничуть не обижаюсь. Я вижу, что твои мозги заняты другим. Я пойду пока прогуляюсь по городу, да постараюсь найти себе подружку тоже по вкусу. Вечером я вернусь. А ты, как встретишь её, постарайся меня дождаться, пойдем вместе в ресторанчик. Побалуем себя хорошим свежим пивом, да всякими деликатесами, — сказал мне Крамер, чувствуя, что в эту минуту я хочу только одного.

— Sehr gut! (очень хорошо!) — сказал я, продолжая всматриваться вдаль.

Минут через пять после того как ушел капитан, я увидел, что по улице по направлению к своему дому на велосипеде едет Габи. Полы её пальто широко развевались по ветру. Фетровый берет темно-зеленого цвета очень выразительно смотрелся на её шикарных белокурых волосах. Я заметил, что время сделало свое дело и Габриэла, словно Золушка из сказки, стала настолько красива, что у меня в груди от её вида сперло дух. Я подошел к её калитке, когда она слезала с велосипеда и таинственно сказал:

— Габи, привет!

В ту минуту её серые глаза как-то странно заморгали и она, узнав меня, отпустила свой велосипед и тут же обняла, прижавшись всем своим телом.

— Крис! Неужели это ты!? Неужели ты вернулся с фронта здоровый и невредимый!? — спросила она, удивленно прижимая меня к своей груди со всей силы. — Мне фрау Кристина говорила, что ты жив, но мне в это было трудно поверить. Она ведь писала тебе, а я боялась. Я думала, что ты уже забыл меня и нашел себе там, на фронте красивую славянку. У нас ведь тоже работает очень много красивых девушек. Из России, из Румынии, из Франции, Бельгии, Голландии. Их наш фюрер специально собрал вместе, именно здесь в нашем городке в санатории для забавы высших офицеров.

Я хоть и готовил целый день речь для Габриелы, но все слова в тот момент куда-то исчезли, и от своего волнения я не мог вымолвить, ни слова. Габи, видя мое замешательство, сама сделала мне шаг навстречу и, лукаво прищурив свои глаза, спросила:

— Крис, а ты не хочешь угостить меня шоколадом!?

Вот тут-то я и понял, что Габи сама делает мне предложение, и от такой неожиданности мое сердце стало биться, словно во время танковой атаки. Чувство необыкновенной радости вспыхнуло в моей груди, подобно осветительной бомбе, зависшей на парашюте над нейтральной территорией между нами и большевиками. Только сейчас я понял, что шоколада у меня в это ответственное время так и не оказалось. Стараясь выйти из дурацкой ситуации, я вдруг открыл свой рот и сказал:

— Габи, ты не хотела бы со мной сходить вечером в ресторанчик? Можешь взять с собой подружку для моего командира. А вот после, после будет тебе целый ящик шоколада.

Габриэла засмеялась и приняла мое приглашение.

— У меня есть подруга, правда она живет в Люзентале, но я позвоню ей по телефону и назначу время и место нашей встречи. Ты зайдешь ко мне!? — спросила меня Габи с глазами полными какого-то неописуемого ожидания и девичьего счастья.

— А ты разрешаешь?

— Я так хочу! Пусть это будет мой маленький каприз! — сказала Габи, как-то лукаво щурясь.

Я вошел следом за ней, помогая вести велосипед. Габи открыла дверь и впустила меня к себе в дом. Еще до войны, когда я был мальчишкой, я иногда заходил к своей подружке. В доме за это время ничего не изменилось, только добавился портрет её отца, который висел на стене в гостиной и был украшен черными траурными лентами. К деревянной рамке портрета был прикручен «Железный крест» на черно-красной ленте, свернутой бантом.

В такую минуту я не стал напоминать ей о смерти отца, но она опередила меня и сказала:

— Знаешь, Крис, я хочу сказать тебе одну вещь. Ты, возможно, меня неправильно поймешь, но я должна сказать тебе это. Я, дорогой Крис, хочу иметь от тебя ребенка. Я еще не знаю, вернешься ты с войны или нет, но частица тебя будет всегда со мной.

Габриэла взяла меня за руку и потянула к себе в комнату, глубоко вздыхая. Закрыв дверь, она с какой-то нервной дрожью набросилась на меня, расстегивая мой поношенный мундир. В это время я ничего не мог понять. Почему, почему эта девчонка потеряла всякие тормоза. Будто дьявол вселился в неё, и она под его властью старалась затащить меня к себе в кровать. После недолгого замешательства я все же сдался. Мои руки, так же как и её, принялись освобождать её от одежды. Стянув с неё серое платье, я обнаружил под ним розовую шелковую рубашку, которая красиво облегало её тело. Габи тяжело дышала, повторяя мне на ухо только одно:

— Meine Geliebt, bin ich schneller ich will dich, ich will dich sehr!!!(милый мой, давай быстрее, так тебя хочу, я так тебя хочу!!!).

Стянув с неё шелковый пеньюар, я был приятно удивлен. За эти годы её «прыщики» превратилась в довольно красивую женскую грудь, которая только одним видом возбуждала меня с необыкновенной силой. Шелковый пояс с подвязками для чулок, обтягивал её нежный девичий стан, подчеркивая безукоризненные формы. С трясущимися руками я старался расстегнуть злосчастные мелкие крючочки, которые застегивали этот пояс, но у меня ничего не получалось. Видя мое неумение, Габи сама расстегнула свой пояс и спустила с ног шелковые чулочки. Обняв меня за шею, она повисла на мне и завалила в свою кровать. Я не знал тогда, что меня ждет еще одно приключение, которое называется лишением девственности. В моей жизни еще никогда не было подобного препятствия, которое сдерживало меня в достижении своей цели. Я напрягся и тут же ворвался в неё словно в окоп к «Иванам». Необыкновенное ощущение пронзило меня с головы до ног. Габи слегка дернулась всем телом и, тихо-тихо застонав, прикусила свою губу, закрыв глаза.

После того, как я дважды опустошил в неё свой организм, Габи обняла меня и стала целовать с невиданной страстью, обхватив меня ногами. После чего из её глаз потекли слезы. По-детски заплакав, она, всхлипывая, уткнулась лицом в подушку.

— Ты, Крис, наверное, думаешь, что я шлюха? Что я отдалась тебе в первую минуту нашего первого свидания? Я просто хочу, чтобы ты меня понял. У тебя нет отца, мой отец тоже погиб, отец и брат моей подруги Петры тоже погибли. Все лучшие мужчины погибают на этой страшной войне, а здесь остаются или больные, или эти нацистские недоумки. А я же просто хочу иметь ребенка от нормального здорового парня, чтобы и ребенок тоже был здоров. Вот поэтому я и пошла на этот шаг. Ради ребенка я готова на всё. Будь же сегодня только моим, и ни в чем себя не сдерживай, мой милый Крис.

Как Габи и обещала, вечером она вместе с подругой ждала нас на ратушной площади невдалеке от ресторанчика Хельмута Мюллера. В точно назначенное время мы с капитаном подошли к ним и, разделившись на пары, вошли в этот небольшой, но уютный кабачок. К нашему удивлению, ресторан был полон отдыхающих танкистов и артиллеристов местного гарнизона, которые после службы пили пиво и наслаждались последними днями своего пребывания в глубоком тылу. Не пройдет и трех месяцев, как многие из них погибнут под Прохоровкой, в самом страшном танковом сражении за всю историю человечества.

В тот момент весь этот ресторан утопал в табачном дыму. Мы, пробившись через эту дымовую завесу, заняли пустующий столик. В одно мгновение перед нами возник толстый официант бюргер, который, держа в руке записную книжку, тут же улыбаясь, принял наш заказ. Петра явно пришлась Крамеру по вкусу. Её голубые глаза, шелковистые локоны волос и детский наивный взгляд придавали ей свою неповторимость, на которую Питер клюнул, словно жирный карп на вкусную наживку. Он рассказывал ей о своих подвигах на фронте, поглаживая её тонкую и хрупкую ладонь, вызывая в её глазах неподдельный восторг. Сквозь дымовую завесу вдруг снова возник толстый официант, держащий на подносе четыре бокала пива. Ловким движением он бросил на стол четыре картонных кружка, которые, прокатившись по столу, легли каждый напротив нас. Поставив пиво, официант тут же удалился, чтобы принести нам по штофу шнапса и жареных баварских колбасок, о которых постоянно мечтал Крамер. Чокнувшись бокалами, капитан Крамер сказал:

— Цум Воль, — и каждый из нас, повторя.

Вечер пролетел в довольно теплой обстановке. Слегка подвыпившая Петра уже в полной мере целовалась с Питером, просовывая в его рот свой розовый язык. Уже через пару часов девчонки потеряли над собой контроль и, пересев на наши колени, обнимая, страстно целовали нас, просовывая руки нам в штаны. Я видел, что Питер уже сгорает от нетерпения к своей спутнице, поэтому предложил попарно уединиться. Он согласился с моим предложением, и мы вышли на улицу.

Невдалеке от этого гаштета Мюллера находился небольшой провинциальный отель, где вполне за умеренную плату можно было на ночь снять уютные номера. Вот туда, разбившись по парам, мы и направились, чтобы уединившись, провести с женщинами последнюю в этом городе ночь, а может даже и в своей солдатской жизни.

Войдя в номер, Габи с неистовым азартом подогретым алкоголем бросилась на меня. Её тело дрожало от предвкушения близости, и она сама стягивала с меня одежду. Освободившись от неё, я стоял перед Габриэлой, словно Аполлон. Мой вздувшийся член торчал, как ствол «Фердинанда» готового сделать выстрел. Габи ждать себя не заставила, а, скинув с себя одежду, прижалась ко мне, держа меня рукой за мое орудие. Она впилась в мой рот, а в это время своей грудью терлась об меня, возбуждая к соитию. Я, подхватив её на руки, поднял и бросил на кровать, жадно целуя её тело. Губы, грудь, её пупок и даже шелковистый лобок заветного треугольника стали тогда объектом моего обожания и кипящей страсти. За стеной в те минуты слышались тоже эротические вздохи и ахи, которые также возбуждали меня и Габриэлу к желанию. Капитан Крамер, по всей вероятности был опытней меня, поэтому его Петра не могла сдерживать своих эмоций и страстных чувств, которые доносились из соседнего номера.

Габи, разогретая этими эротическими стонами, словно всадник запрыгнула на меня, и сама своей рукой ввела меня в себя. После чего, прижавшись ко мне грудью, стала двигать бедрами. Её бюст раскачивалась перед моими глазами, соблазняя к страстным поцелуям и я, не выдержав, присасывался поочередно к её соскам.

— Крис, а у тебя в России есть женщина? — спросила меня Габи, не останавливая движений.

— Нет! Там фронт, там идет война, и заниматься любовью нет времени. А если еще гестапо узнает о связях со славянами, то мгновенно переведут в дисциплинарный батальон и бросят на русские мины. Фюрер запретил нам смешивать арийскую кровь с кровью диких славян, — сказал я, дергаясь навстречу Габриэле.

Все что тогда было с нами останется в моей памяти на долгие годы, но эта кипящая страсть так и не сможет разжечь огня в моем сердце до самой смерти.