Крамер в полном молчании подошел к печи и присел на стул. Он закурил и, глядя в огонь, не поднимая головы, сказал:

— Солдаты! От Велижа до Усвят русские пробили проход и сдерживают его своими крупными силами. У них это называется «Витебский коридор», по которому из наших тылов выходят окруженные части и всякие разрозненные боевые подразделения. Приказом полковника Зинцингера нам необходимо сегодня ночью выйти в направлении деревни Беляево и там встретить десятую бригаду генерала Бюлова, которая должна прикрыть калитку в этот чертов коридор. На рубеже до деревни Секачи, Миловиды, Нивы русские сдерживают проход наших «грибников» 205 пехотной дивизии, поэтому нам придется скрытно пересекать передовую русских. Выходим ночью, движение осуществляется согласно боевому порядку. Малыш Кристиан, от меня ни на шаг, я не хочу, чтобы твоя мать фрау Кристина, проклинала меня за то, что тебе русские оторвут голову.

— Есть! — ответил я, предчувствуя, что наша очередная вылазка на этот раз будет намного опасней, чем та, когда мы ловили русского майора.

В тот день я еще не подозревал, что наш разведэскадрон в районе деревни Секачи нарвется на разведку русских, и мы потеряем из своей команды шесть человек. «Иваны», используя свое преимущество в обороне, просто расстреляют некоторых из нас из пулеметов, на льду Двины.

Крамер, отозвал меня в сторону и предложил пройтись, чтобы поговорить. Я давно заметил, что он, несмотря на офицерское звание, как-то более внимателен ко мне. Вероятно, это было связано с тем, что из всего нашего подразделения я был самым молодым.

Наша 900 учебная мотострелковая бригада в июне 1941 года была сформирована под Берлином в городе Дебериц, и в своей массе состояла из солдат, вышедших из инструкторских образцово — показательных стрелковых батальонов, которые были значительнее старше меня. Я же был переведен в разведку из 257 пехотного полка перед самой переброской третьего батальона в деревню Кресты в помощь гарнизону.

— Сегодня, Кристиан, нам предстоит пройтись по русским тылам. Нам на помощь спешит 10 стрелковая бригада полковника Бюлова. Ей поручено 19 февраля прорвать кольцо и войти в город. Нам предстоит произвести разведку и обозначить места сосредоточения русских, так как бригада еще находится в Сураже. Выступит она только после нашего донесения о проведенной разведке. Ты можешь остаться здесь в гарнизоне, — сказал обер-лейтенант Крамер.

— Нет, господин обер-лейтенант, я пойду с группой. Я хочу быть на острие меча и не имею права оставаться здесь. Я не для того переводился в разведку, чтобы отсиживаться по подвалам, словно канцелярская крыса.

— Ты, Кристиан, очень молод и многого не понимаешь! Я думаю, что придет тот час, когда ты будешь по-другому смотреть глазами на этот дешевый мир. Рано или поздно война закончится без твоего участия, несмотря на то, будешь ли ты лезть в драку или сидеть в подвале и ждать там её конец. Я просто хочу, чтобы ты сохранил свою жизнь. Я верю в твой разум и мне хочется, чтобы ты просто выжил в этом дерьмовом мире, а потом поведал об этих событиях.

Я тогда был довольно наивен и не подозревал, что обер-лейтенант Крамер, зная особенности русского характера, уже был разочарован идеей фюрера. Он точно знал, что эта война, развязанная Гитлером, будет закончена полнейшей капитуляцией и крахом всей Великой Германии. Я тогда чувствовал, что он хотел, очень хотел рассказать мне, что его волновало в то время, но я, к своему сожалению был молод и многого не понимал. Да и сам Крамер побаивался, что в гестапо узнают о его вольном мышлении.

Как сейчас помню, вечером мы в составе разведэскадрона в количестве двух взводов направились в сторону деревни Беляево, чтобы на месте установить места сосредоточения «Иванов». Сквозь февральскую метель разведчики скрытно вышли на окраину города и спустились к реке, по пояс утопая в снегу. Снег предательски скрипел под ногами наших парней.

В то время большевики стояли узкой полосой от деревни Разуваевка до Секачей, с обеих сторон прикрывая Велиж от прорыва блокады гарнизона. С западной стороны города большевики не старались наступать, так как им только-только хватало сил, чтобы просто сдерживать натиск десятой стрелковой бригады и третьей авиа-полевой дивизии генерала Пистериуса.

Одевшись в зимние маскхалаты, мы ползком по берегу Двины доползли до Нижних Секачей. От шестичасового пребывания в глубоком снегу на морозе вся униформа покрылась льдом и затрудняла всякие движения. Но это еще было только начало пути, так как нам было необходимо пройти почти до деревни Болошки и через Красное вернуться с матерым большевистским «языком». Тогда вся правая сторона реки была занята врагом, поэтому приходилось пробираться в тыл к «Иванам», минуя передовые и авангардные сторожевые кордоны. Во время перехода через Двину в районе деревни Нижние Секачи совершенно случайно мы напоролись на русскую разведку, нос к носу столкнувшись с противником посреди реки. Обер-лейтенант Крамер, держа в руке кинжал, прокричал:

— С нами Бог!!! — и увлекая за собой бойцов, он первым бросился на «Иванов».

Я как сейчас помню те остервенелые лица русских, которые скрипя зубами от ярости, молча и в полном меньшинстве, кинулись с нами в драку. По всему было видно, что пять человек ничего не смогут сделать против двадцати и исход рукопашной схватки изначально был предрешен в нашу пользу. Ножами, прикладами карабинов и кулаками мы старались пробить себе дорогу к правому берегу. Русская разведгруппа старалась сдержать наш натиск и тоже бросилась на нас, держа в руках острые ножи.

Схватка была скоротечной и я до сих пор с ужасом вспоминаю, до какой нечеловеческой злобы может война довести людей. Без единого выстрела мы, убивая ножами, бросились друг на друга. Получив прикладом русского автомата по голове, я, теряя сознание, упал лицом в снег. Этот удар, возможно, тогда и спас меня в той схватке. Я не видел всего боя и очнулся лишь тогда, когда обер-лейтенант Крамер привел меня в чувство. Голова ужасно болела и когда я, усевшись на лед, взглянул на место боя, то ужас от увиденного сковал все мои члены.

Среди окровавленного снега и льда в неестественных позах лежали тела восьми убитых человек. По всему было видно, что русские дрались до последнего человека и умирали на этом холодном ледяном поле брани, как настоящие солдаты. Я впервые увидел то, что будет преследовать меня всю жизнь.

Пробитый штыком «Иван» в самый последний момент своей жизни все же успел зубами вцепиться в глотку Мартину. Он, умирая, из последних сил перегрыз её, словно дикий зверь. Все его лицо было в крови. Так и лежали они вдвоем, обнявшись, словно братья. Побратимы этой войны и они уже не были врагами. Лежа на льду Двины, славой и подвигом своим они разделили нелегкую солдатскую судьбу. Был ли тогда Бог в их сердцах, и с какой верой они приняли свою смерть, было нам неизвестно.

Крамер качаясь от усталости, собрал жетоны и личные вещи наших солдат и, присев возле меня, с дрожью в голосе сказал:

— Смотри, малыш, и запомни на всю свою жизнь! Мы никогда не сможем победить тот народ, который, даже умирая, рвет нам глотки! Смотри, Крис, запоминай и расскажи об этом своим детям. Пусть — пусть все знают, как могут умирать русские.

В ту минуту, услышав его слова, я еще ничего не мог сообразить, так как впервые вышел живым из такой передряги. До тошноты болела голова и при виде изобилия крови на льду, я не выдержал, и, став на колени, долго-долго блевал, выворачивая наизнанку свои кишки. Несколько минут меня чистило, как проклятого. Я не мог даже подняться с колен, пока от бессилия снова упал и вновь потерял сознание.

Очнулся я тогда, когда Крамер с оставшимися в живых солдатами прятал под берегом тела наших убитых ребят. Русские, остались лежать на льду, дожидаясь тепла или своей похоронной команды. Мы знали точно из своего опыта, что их никто не будет хоронить и их промерзшие тела утонут во время весеннего паводка, и никто никогда не узнает, где их могила. Придя в себя, я старался восстановить в памяти эту рукопашную схватку, но каждый раз мои воспоминания обрывались, на одном и том же эпизоде.

— Ну как, малыш, ты пришел в себя!? — спросил Крамер, протягивая мне прикуренную сигарету.

Я еле-еле удержал её в руках и, взяв в рот, глубоко затянулся. Выпуская дым, я сквозь адскую головную боль спросил:

— Господин обер-лейтенант, я убил хоть одного «Ивана»!?

Крамер засмеялся и сказал шутя:

— Ты, Кристиан, бился как лев, пока тебе в лоб не стукнули прикладом автомата. Я думаю, что даже в самом Берлине видели те искры, которые вылетели из твоих глаз.

— Это было очень больно, господин обер-лейтенант! Меня до сих пор мутит.

— Это, малыш, по-видимому, сотрясение мозга, но ты поправишься, я знаю. Ты должен выстоять в этой кровавой бане, должен вернуться к своей матери фрау Кристине. А потом я обязательно представлю тебя к знаку «Abziehen für den Handkampf» («За рукопашный бой»). Хорошо, что тебе еще «Иваны» не перегрызли глотку, как бедняге Мартину!

— Да, господин обер-лейтенант, ему жутко не повезло! — сказал я, стуча зубами и от холода, и от жуткого страха.

Я тогда, сидя в снегу, вспоминал, как за день до вылазки Мартин получил из дома письмо. Он мечтал вернуться к своей семье в маленький и уютный Лукенвальд, где она жила. С каким ужасом его жена, его дети узнают, что простой русский мужик в рукопашном бою своими зубами перекусил ему горло. Поистине для семьи это будет настоящим шоком.

В ту минуту, прячась под берегом Двины, и, барахтаясь по пояс в снегу, мы не знали, что ждет нас уже через пятнадцать минут. По всей вероятности, авангард русских мы приняли за разведку, но не учли, что следом за ними к месту боевого столкновения выйдут основные силы, с которыми нам и пришлось принять еще один скоротечный бой, но только уже не в нашу пользу.

Своих бойцов мы похоронили на высоком берегу Западной Двины уже весной, когда вновь вернулись сюда, для выполнения очередного задания. Шесть могил в один ряд высились свежими бугорками. Все это захоронение с помощью местных жителей было в тот день украшено красным битым кирпичом, взятым тут же с пепелища. В промежутке между могил была выложена свастика, как последний знак нашей немецкой доблести и беспредельного мужества под знаменами Рейха.

Через пятьдесят лет я вернулся на это скорбное место и еле-еле отыскал поросшие травой бугорки. В тот миг, встав на колени, я буду просить прощения у своих товарищей по оружию. Прошли годы, которые расставили все на свои места и показали нам, насколько мы верили и заблуждались в своей вере. Лишь жалкие холмики в местах былых сражений да траншеи заросшие травой, напоминают о тех трагических для германского и русского народов днях. Рядом с могилами высилась береза, которую мы с обер-лейтенантом Крамером посадили той весной. Она, как символ времени, как напоминание о проклятой войне высилась над Западной Двиной, шелестя своей свежей изумрудной листвой.

В ту вылазку мы потеряли шесть человек. Такое с разведкой было впервые, и обер-лейтенант Крамер после неё вновь ударился в запой. Я глядел на него и чувствовал, что он, несмотря на свое немецкое происхождение все же где-то в душе так и остался русским.

Он пил шнапс стаканами, переживая, как за своих погибших бойцов, так и за тех, кого приходилось убивать. Он словно был разделен на две половины, и эти половины подчинялись только одному — принятой присяге на верность Гитлеру.

Все, что тогда происходило с ним, впоследствии скажется на его психическом состоянии. В марте 1943 года, когда русские окончательно перейдут в наступление он со своей группой попадет в засаду. Предчувствуя свое поражение, он просто сведет счеты с жизнью, оказавшись в плотном кольце, выходом из которого мог быть только плен. Я не могу винить его в этом, так как все эти годы, проведенные рядом со своим командиром, я видел все те терзания души, которыми он страдал. Он видел, к чему привела эта бесперспективная и жестокая война. Он видел те страдания, которые мы, солдаты немецкой армии, несли русскому народу, и знал, что ждет его в случае пленения. За общевойсковыми подразделениями приходили эсэсовцы из «айзенац группы А» и всевозможные карательные части СС. Они не церемонились ни с мирным населением, ни с военнопленными, уничтожая их сотнями и тысячами. Они истребляли народ и топили его в крови, согласно приказам Бормана и психопата Геббельса. Германия не могла прокормить столько людей, и поэтому в лагерях смерти их истребляли миллионами. Вся идея освобождения от большевистского гнета, благодаря нацистам, потерпела полнейшее фиаско и превратилась в массовое уничтожение поистине великой и гордой нации.

За зимней блокадой города стремительно пришла весна, которая принесла освобождение от русской изоляции. В то самое время, когда пришедшие нам на помощь наши войска довольно далеко отогнали русских, фронтовая жизнь стала слегка приходить в нормальное состояние.

Возможно, это было совпадение, а возможно и запланированное мероприятие, но блокада города была прорвана в день рождения нашего фюрера. Бригада генерала Бюлова все же разорвала большевистское кольцо и вошла в разрушенный мертвый город. Благодаря работе комендатуры разбитые улицы города с помощью русских пленных и местного населения стали приводиться в порядок. Тогда нам казалось, что мы пришли на эту землю надолго, и теперь вся жизнь требует мирного обустройства.

После изматывающих боев разведывательный эскадрон обер-лейтенанта Крамера в составе оставшихся защитников гарнизона был отведен для отдыха и пополнения в тыловой город Сураж, подальше от линии фронта. Месяц без войны, без разрывов снарядов и бомб в то время казался настоящим раем. Хорошее питание, чистые простыни и отсутствие всякого напряжения в довольно короткий срок поставили нас всех на ноги.

Обер-лейтенанту Крамеру присвоили очередное звание гауптмана и наградили «Железным крестом» второй степени. Полковник Зинцингер за заслуги перед великой Германией был приказом фельдмаршала фон Бока произведен в генералы инфантерии, и также награжден «Железным Крестом» первой степени. Крамер, как и обещал, представил меня к почетному знаку «Abzeihen für den Handkampf» («За рукопашный бой»), и уже в глубоком тылу нашей армии собственноручно мне вручил этот знак, повесив на грудь.

Отдых в тылу в те времена казался настоящей сказкой. Мы словно боевые псы зализывали свои раны, чтобы уже через месяц вновь оказаться на передовой.

В последнее время я очень сдружился с гауптманом Крамером и всякий раз, отправляясь на прогулку, он брал меня с собой.