Как-то раз Крамер взял меня в Витебск. Усевшись в грузовой Опель, мы уже через час вместе с саперами прибыли в город. Тогда перед моими глазами предстала ужасная картина. Город, словно огромный призрак, лежал в руинах. Черные пустые глазницы обгорелых окон, битый красный кирпич, разрушенные стены домов создавали поистине удручающее впечатление.

Я плелся за капитаном и вращал головой по сторонам словно филин. Тогда я старался запомнить каждую мелочь, чтобы в конце этого страшного жизненного пути поведать об этом своим детям и внукам, как обещал когда-то Крамеру.

— Смотри, малыш, как наша армия уделала этот город! Еще осенью тут было намного лучше, оставалось много целых домов, а сейчас одни руины! Большевики со своей авиацией, видно, тоже постарались на славу. Ладно, хватит о войне, да о войне, у меня сегодня есть желание посетить какой-нибудь кабачок, да отведать баварских колбасок с пивом. Ты любишь колбаски с пивом, Кристиан!? — спросил капитан, потирая руки в предчувствии сытного обеда.

— Так точно, господин капитан! Я сейчас не только колбаски могу съесть, но и целого быка, зажаренного на углях.

— Я помню, ты еще в блокаде в Велиже мечтал расстаться со своей непорочностью. Жаль, что с нами нет толстяка Уве, он бы тебя сегодня обязательно поводил по борделям, чтобы ты мог удовлетворить свою плоть. Тот был ходок до бабских тел, а я, а я больше специализируюсь по пиву, — сказал капитан, выискивая глазами бордель.

— Господин капитан, к нам патруль!

Капитан повернулся и увидел, как к нам подошел патруль фельджандармерии. Судя по их отличительным знакам и бляхам на груди, это были тыловые комендантские части, которые редко участвовали в боях, а в основном занимались организацией тыла и порядка. Фельдфебель отдал честь и спросил:

— Господин капитан, разрешите ваши документы?!

Его наглые глаза, его ехидное и неприятное лицо выдавали в нем ярого нациста. Вероятно, что до войны он владел свиной фермой, и лишь деньги да хорошие связи среди местных нацистов подарили ему счастливую сытую службу вдали от линии фронта. Его поросячьи глазки всматривались в Крамера в надежде выявить в нем большевистского шпиона или дезертира. Расстегнув шинель, капитан, доставая свой бумажник, как бы невзначай показал этому служаке свой «Железный крест». Протянув документы, Крамер продолжал рассматривать улицу в поисках прифронтового кабачка, не обращая никакого внимание на фельдфебеля-жандарма.

— Господин гауптман, этот солдат с вами? — спросил он, показывая на меня кивком головы.

— Да, господин фельдфебель, — ответил капитан, и, достав сигарету, закурил. — Это мой солдат, он тоже из войсковой разведки.

— Цель вашего визита в Витебск!? — спросил фельдфебель, возвращая документы.

— Наш полк отведен от линии фронта в Сураж на месячный отдых и пополнение. Согласно приказу генерала Зинцингера полевая разведка имеет право свободного перемещения на нашей территории. Вы, господин фельдфебель, лучше бы подсказали боевому капитану, где нам с солдатом выпить пива да отведать знаменитых баварских колбасок. Вы ведь тоже баварец, господин фельдфебель!?

— Так точно, господин капитан! — сказал жирный баварский боров, удивляясь.

— Вас выдает акцент, фельдфебель, — произнес капитан, пряча портмоне во внутренний карман шинели.

— О, у Вас наметан глаз, как у настоящего охотника, господин капитан! А выпить пива в этом городе нет проблем, господин капитан! Вон там, на том перекрестке повернете направо и возле здания комендатуры увидите кинотеатр «Триумф», так вот через два дома от кинотеатра есть прекрасный кабачок. Там всегда свежее пиво и отменные баварские колбаски, — сказал фельдфебель, глотая слюну.

— Хайль! Счастливо отдохнуть, господин капитан! — сказал жандарм, пожелав нам хорошего отдыха.

— Ну что, Кристиан, погуляем, как гуляют «Иваны» после получки!? Я недавно получил денежное довольствие за зимнюю кампанию. Вот тут-то мы и сможем тряхнуть наши тугие кошельки.

— Так точно, господин капитан. Я тоже имею хорошие деньги за зимнюю кампанию.

— Кристиан, дружище, сегодня угощаю я! Я ведь твой командир. Вот когда мы войдем в Москву, я тогда и разрешу тебе меня угостить русской водкой. Я там знаю один чудный ресторанчик. До войны я несколько раз бывал в нем, когда дедушка Сталин еще не так был зол на свой народ.

— Господин капитан, я очень хотел поговорить с вами еще раньше. Правду говорили наши солдаты, что вы из поволжских немецких колонистов?

— Да, Кристиан, это правда. Наша семья жила в России еще со времен Петра. Это был у них такой царь.

— Я знаю, учил в школе, — ответил я, вспоминая курс школьной истории.

— У нашей семьи было свое дело. Вся наша родня была отменными маркшейдерами и работала на русских шахтах. Ты знаешь, кто такие маркшейдеры!? — спросил капитан.

— Это какие-то проходчики под землей?

— Да, это специалисты по проходке, они ориентируют шахты в угольных пластах. Так вот, при царе Николае II колонисты еще жили довольно прилично. С приходом большевиков все в этой стране покатилось в тартарары. Красные, белые, анархисты, кадеты все перемешались в этом мире. Убивали друг друга! Ленин уже в те времена продался нам за триста миллионов марок. Вот на эти деньги он то и вверг в бойню целую страну. Брат убивал брата, сын убивал отца. Эти времена были для России апокалипсисом. Наш фюрер, вероятно, думал, что, войдя в Россию, солдат вермахта будут встречать хлебом-солью. Нет, Кристиан, русские это русские и им все равно, кто придет их освобождать от Сталина и советов. Они будут драться до последнего солдата.

— Так точно, господин гауптман! Русские дерутся как звери. Я один раз видел, как они шли в атаку с охотничьими ружьями, но это было в начале войны. Сейчас у них появляется все больше и больше нового классного оружия. Я так думаю, пока мы дойдем до Урала, «Иваны» перетянут туда все заводы и завалят фронт танками и самолетами. Мы еще хлебнем горя в этой бойне, это уж точно, — сказал я, философски размышляя.

— А ты, мой юный друг, смекалист и чертовски умен, у вас в Ордруфе все такие!? Скажу тебе, Кристиан, по правде. Я очень хочу, чтобы ты вернулся к фрау Кристине. Ведь с фронта тебя ждет только мать!?

Где-то невдалеке послышался лай собак и странное шуршание. Мы, стоя с капитаном возле кабачка, указанного фельдфебелем, обернулись на звук. По улице страшной серой колонной тянулись русские военнопленные. Их глаза от усталости ввалились в черные глазницы, а лица поросли многомесячной щетиной. По всему было видно, что пленных «Иванов» гонят к вокзалу. Вдоль дороги стояли русские бабы, которые протягивали пленным хлеб, шпик и молоко. Жандармы, конвоирующие пленных, особо не вмешивались, так как подачки со стороны местного населения частично снимали проблему их питания для наших интендантов.

— Вот смотри, малыш, это те бравые парни, которые в течение шести месяцев не давали нам покоя. Теперь они будут искупать свою вину, и работать на Великую Германию. Хотя я очень хорошо знаю русских, и мне кажется, что славяне в неволе работать не будут. Борман и Гимлер ошибаются, считая, что пленных «Иванов» можно заставить работать. Среди них обязательно появятся комиссары, которые даже в плену будут мутить воду.

— Гер капитан, я много раз слышал про комиссаров, а что это за люди такие! — спросил тогда я, глядя на удаляющуюся колонну пленных.

В тот момент я вдруг представил, что по воле судьбы, по воле случая, я, солдат вермахта, тоже буду пленен. Что ждет меня в русском плену!? Избиения и голод, холод и непосильный каторжный труд? Я смотрел на пленных, а в моем сердце почему-то оставался странный осадок. Я знал, что ждет большевиков в Германии. Я знал, что многие еще погибнут в дороге, но я искренне тогда желал, чтобы они все вернулись домой, и мне было почему-то жаль их. Я не знаю, то ли Бог тогда сказал мне, то ли это были какие-то другие силы, но в те минуты, мне солдату Великой Германии было почему-то стыдно. Я смотрел на своего командира и чувствовал, что он также больно переживает за свой народ. Я знал, что он присягал на верность фюреру. Я знал, что он воюет не с народом, а с той системой, которая так безжалостна была к людям этой великой страны.

— Ну что, малыш, опрокинем по штофу русского шнапса!? — спросил гауптман Крамер. — Московская водка, чертовски хорошо восстанавливает кровеносную и нервную систему и греет кишки в такую мерзкую погоду.

— Так точно господин капитан. Нам необходимо слегка подлечить свои нервишки после этой зимы в большевистском котле.

Стеклянные, узорчатые двери гасшттета открылись, и в одно мгновение в нос ударил терпкий запах сигарного дыма. В ресторане на сцене танцевали русские девушки, которые под музыку махали ногами, одетыми в черные шелковые чулки. За столиками при свете свечей, утопая в сигарном дыму, сидели офицеры-летчики, танкисты, отдыхающие после боев пехотинцы и артиллеристы. Кто играл в карты, кто в кости, а кто, изрядно набравшись, рассказывал о своих фронтовых подвигах. Гауптман, осмотревшись, прошел вглубь зала и присел за свободный столик.

— Присаживайся, Кристиан, — сказал он, указывая мне на свободный стул.

Присев за стол, я стал внимательно оглядывать окружающую меня публику. Подвыпившие летчики спорили о своем, и все еще продолжали летать, махая руками и кружась вокруг своего столика. Через минуту к нашему столу подошел русский официант. Его красная рубаха в мелкий горох с косым воротом и хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска, подчеркивали в нем душу истинного славянина. Белоснежное полотенце, перекинутое через руку, еще более выявляло загадочный традиционный русский стиль. На ужасном немецком он с лукавой улыбкой спросил:

— Чего господа изволят?

Крамер, посмотрев на своего соотечественника, на чистейшем русском ответил:

— Давай, милейший, графин «Московской», два пива и баварских колбасок с кислой горчицей. Да пошевеливайся, свинья!

Немецкий капитан со знанием русского языка у официанта вызвал неподдельное удивление. Несколько секунд он стоял, открыв рот, и, не мигая, смотрел на Крамера.

— Что, халдей, уставился, ни разу немецкого капитана, не видел что ли? — спросил Крамер по-русски и вдогонку послал несколько слов матом.

— Господин офицер, с таким знанием русского у нас еще посетителей не было! Я сейчас, сию минуту, — сказал официант и в мгновение ока удалился.

Уже через минуту он вышел из подсобного помещения, держа в руке большой блестящий поднос. На нем под белоснежным покрывалом стоял хрустальный графин с водкой и два хрустальных бокала.

— Битте, битте! — говорил халдей, расставляя на стол хрусталь.

При этом он как-то неестественно прогибался, стараясь угодить Крамеру.

— Гутен аппетит! — сказал он и вновь исчез, чтобы не вызывать недовольство капитана.

— Видал, малыш, некоторые русские тоже не спешат умирать на поле боя. Вон, посмотри, как устроился! Я думаю, что после нашей победы, многие «Иваны» пройдут натурализацию. Ведь надо же кому-то работать на наш третий Рейх!?

Капитан, разлив по бокалам водку, чокнулся со мной, улыбаясь от удовольствия.

— За то, чтобы мы с тобой, малыш, остались живы после этой войны! Цум воль!

— Так точно, господин капитан! Цум воль!

Крамер одним махом заглотил шнапс, и, крякнув, занюхал куском черного хлеба, лежащим на тарелке ровной стопочкой. Затем он откинулся на стуле, и, расстегнув свой мундир, блаженно закурил. Я слегка отпил отменный русский шнапс и, поставив рюмку на стол, стал наслаждаться слегка сладковатым привкусом русской водки с запахом пшеницы.

— Кристиан, «Иваны» шнапс пьют одним махом. Объем применяемой посуды их абсолютно не волнует. Сколько не нальешь, столько и выпьют, — сказал капитан, подавая мне пример.

— Я слышал, господин капитан, но, ни разу не видел. Мне кажется это и есть русская национальная традиция распития алкоголя.

— Я думаю, у тебя еще будет шанс посмотреть на эту их национальную традицию.

Мое внимание в тот момент привлек пьяный взгляд майора-танкиста. Его обожженное лицо с красным шрамом, пересекающим его наискосок, тупо уставилось на капитана Крамера. После того, как капитан выпил вторую рюмку водки, лицо танкиста постепенно налилось кровью. Он, держа в руках бутылку французского коньяка, покачиваясь, двинулся к нашему столику, не сводя глаз с капитана Крамера.

— Ты кто!? Партизан или фольксдойче? — спросил он, подсаживаясь к нашему столу.

— Я, майор, боевой немецкий офицер. Если вы слегка перебрали, то постарайтесь вести себя достойно, как подобает офицеру Вермахта. Хочу вам напомнить, недалеко отсюда наша комендатура. Не пристало вам, майор, искушать свою судьбу и будить гнев у наших жандармов.

— Ты, капитан, жрешь водку, словно заправский большевик. Ты, наверное, капитан, тыловая крыса? А я, я под Вязьмой в сорок первом в танке горел, когда ты….

Внезапно увидев «Железный крест» на груди Крамера, майор поперхнулся. Он ососоловелым взглядом осмотрел капитана с ног до головы и спросил:

— За что ты, капитан, свой крест получил!?

— За Велиж, — ответил спокойно Крамер, наливая себе еще водки.

В какое-то мгновение танкист слегка протрезвел и, протянув Крамеру руку, сказал:

— Прости, капитан, я сегодня чертовски надрался. Я слышал про этот город, его, наверное, не зря назвали «мертвый»! Питер Кустерман — писака из армейской газеты «Panzerfaust» писал про ваш многострадальный гарнизон. Я бы, ребята, вам всем дал «Железные кресты», за то, что вы настоящие герои, а не эти сучьи макаронники, которые под Москвой бежали только от одного вида большевиков на лыжах. А вы, вы его целых полгода в кольце «Иванов» держали и бились, как настоящие львы. Да, вы настоящие солдаты Великой Германии! — сказал майор чуть не плача.

Крамер взглянул на майора и тихо сказал, ковыряясь вилкой в тарелке с жареным картофелем:

— Да, майор, мы почти все получили свои кресты, вот только они березовые. От шеститысячного гарнизона за четыре месяца русской зимы в живых осталось чуть более тысячи солдат.

Майор отхлебнул от бутылки коньяк и, поднимаясь из-за стола, напоследок сказал:

— Мы в этой России все получим по своему березовому кресту. Помяни, капитан, мое слово! Всем, всем, всем по березовому кресту!!! — заорал танкист и, шатаясь, пошел к своему столу за которым, вероятно, сидели его соратники.

Они уже были готовы утихомирить майора в случае приступа его необдуманного буйства. Вот тогда, когда танкист ушел, до меня-то и дошел смысл сказанных им слов. Вероятно, он был прав. Вероятно, что уже многие офицеры и солдаты стали задумываться о перспективности этой восточной кампании. Но присяга, принятая на верность Германии и фюреру, идеалам национал-социалистической партии, еще вдохновляла нас на бессмысленные подвиги вдали от своего дома.

— Видал, малыш, как людей война меняет? Он в каждом человеке видит врага. Если мы проиграем эту великую битву, то благодаря таким, как этот майор! Безмозглый идиот! — сказал капитан, слегка разозлившись. — Он пал духом и поэтому обречен!

Впервые очутившись в столь публичном месте, я старался приглядеться и сориентироваться, чтобы со стороны не выглядеть белой вороной. Ведь в этом прифронтовом гасштетте я был единственным рядовым среди офицеров и унтер-офицеров. Здесь вдали от линии фронта было довольно уютно и тихо, и эта тишина слегка расслабляла мой уставший от войны организм.

Слегка утолив голод, капитан расслабился и, задумавшись, со стеклянными глазами, уставился в сторону сцены. Там при свете софитов скакали русские девушки, развлекая нас своими тугими ляжками, одетыми в ажурные шелковые чулки. Я тогда совсем не думал о том, что придет то время, когда они будут расстреляны и сосланы в лагеря, только за то, что они просто хотели жить. Их нежная кожа в условиях сибирского мороза увянет, и они смогут вернуться домой только тогда, когда последний пленный немецкий солдат покинет эти бескрайние российские просторы. Сколько жизней, сколько людских судеб искалечит эта война? Сколько людей потеряют своих любимых, и во всем будем виноваты только мы, солдаты Великой Германии?

— Ну что раскис, Кристиан!? — спросил капитан, глядя на меня. — Ты хочешь девку?

— Я, господин капитан, просто задумался, — ответил я, так как от выпитого шнапса мне было удивительно приятно и хорошо.

— Ты я вижу на русских баб засмотрелся!? — спросил капитан с издевкой. — Наверное, мечтаешь загнуть какую-нибудь славянку буквой «Z» в местном туалете!?

— Так точно, господин капитан, у меня действительно проснулось такое желание! Хорошие девушки эти славянки, черт бы их побрал!

— О, Кристиан! Я же абсолютно забыл, что ты еще девственник! Сейчас мы это дело поправим, — сказал Крамер, подзывая официанта.

Официант подошел к нашему столику и что-то спросил по-русски. Капитан, поглядывая на меня, стал что-то говорить «Ивану». Тот, улыбаясь, кивал головой и когда капитан, достав сто рейхсмарок, протянул их русскому, тот стал, широко улыбаясь, раскланиваться.

— Ну что, малыш, готовься. Сейчас у тебя будет первая русская фрау, которая сможет из тебя сделать настоящего мужчину. Там в номерах ты можешь делать с ней, что хочешь, это мой тебе подарок.

— Я, господин капитан, боюсь, — сказал я, не представляя, как это я буду заниматься любовью, если ни разу не делал этого.

Глаза Крамера округлились и, улыбнувшись, он сказал:

— Кристиан, ты, когда под Беляевым шел врукопашную с большевиками, не боялся!? — спросил Крамер, улыбаясь.

— Не боялся, господин капитан! Но ведь там был враг.

— Так что, ты русской девки испугался!? — спроси он, прищурив глаза.

— А вдруг у меня ничего не получится!? — сказал я, ощущая какую-то нервную дрожь, которая прокатилась по всему моему телу.

— Ты, малыш, расслабься и доверься ей, она тебя всему научит. Был бы сейчас с нами Уве, он бы тебе показал, как это делается, — сказал Крамер и, налив себе рюмку водки, одним махом по-русски выпил её за упокой его души.

В тот самый момент я вспомнил, как он шутил перед нашей последней вылазкой. Как мы жались к нему, лежа с головой в снегу и согреваясь от его большого и доброго тела.

От слов сказанных Крамером по моему горлу прокатился какой-то ком.

— Возьми себя в руки, солдат! Ты еще нужен Великой Германии! — сказал капитан, глядя, как по моей щеке пробежала слеза горечи. — Не распускай сопли, солдат, а то ни одна девка с тобой не захочет трахаться. Я тебе вот, что скажу! Что немка, что полячка, что русская — все едино. Бабы везде бабы и мечтают только об одном, как бы кто нибудь воткнул в неё свой кожаный кинжал до самого желудка. Им бабам абсолютно неведомы понятия Родина и долг. Для них Родина там, где живут ее муж и дети. Где живет её семья. А на все остальное им наплевать.

— Я уже готов, господин капитан! — сказал я под легким воздействием русского шнапса.

В ту самую минуту, подогретый алкоголем, я вполне был готов затащить в постель даже гремучую змею. Мне было уже все равно, лишь бы быстрее избавиться от повода для насмешек со стороны своих товарищей по оружию. Почувствовав себя настоящим львом, я сказал:

— Господин капитан, я готов! Я им докажу, докажу, что солдат вермахта не только герой на поле брани, но и в постели тоже!

Капитан, глядя на мое стремление совершить сексуальный подвиг, рассмеялся и сказал:

— Малыш, ты довольно забавный, когда выпьешь русского шнапса! Я думаю, что русские девки по достоинству оценят твое стремление стать настоящим мужиком. У тебя на груди ведь почетный знак «За рукопашный бой». Так докажи на деле, как ты сумеешь завалить на спину в кровать женщину своего заклятого врага.

Вдруг в сопровождении официанта из двери, задрапированной красным бархатом, вышла жгучая блондинка лет тридцати. Её роскошный бюст слегка прикрывало кружевное одеяние, и он выпирал вверх двумя объемными буграми. Она, улыбаясь, курила сигарету, вставленную в длинный мундштук. Подойдя к нашему столику, она уселась на колени капитану и, затянувшись полной грудью, выпустила дым в мою сторону. Крамер по-русски что-то ей сказал, и она вдруг засмеялась, кокетливо глядя на меня.

— О, мой цыпленочек! О, мой котик ласковый! — сказала она по-немецки с ужасным славянским акцентом.

Вероятно, что эти слова были заученной фразой, чтобы привлечь клиентов из числа наших офицеров. Я глядел на неё, а мое сердце было готово выскочить из груди. Даже в промерзшем Велиже на улицах, покрытых трупами и снегом, во время штурма города рассвирепевшими «Иванами» я так не волновался. Там была война и я, как солдат делал свою работу. Здесь, здесь эта девка делала свою и также чувствовала себя уверенно. Раньше в мыслях я представлял свой первый контакт с подобной женщиной, и даже чувствовал блаженные ласки и райскую нежность, но когда я столкнулся с этим лицом к лицу, то жуткий страх обуял все мое тело.

Крамер, видя мой испуг, вдруг сказал:

— Кристиан, это твой шанс и возможно даже единственный. Не ровен час нас с тобой большевики спишут в архив, и тогда ты никогда не сможешь ощутить неземного блаженства и стать настоящим мужчиной. Иди смело с ней, она знает, куда тебя вести. Возьми её своими руками за зад, да продери хорошенечко. Ты представь, гренадер, что это орудие, а твой шванс шомпол для его чистки.

Мою первую женщину звали Анной.

Анна, с её слов, раньше принадлежала к зажиточному и знатному роду, который еще в двадцатых годах раскулачили коммунисты. Я с трудом понимал отдельные фразы, которые она старалась ввязать в немецкую речь. Слегка пощипывая меня за ягодицы, Анна повела меня на второй этаж, где в гостиничных номерах располагались апартаменты специально предназначенные для интимных дел.

Комната для свидания была украшена в стиле парижских борделей. Красные обои сочетались с красными бархатными шторами. Бронзовые канделябры с горящими свечами создавали поистине интимное настроение. Посреди комнаты стояла двуспальная кровать с хромированными спинками.

Анна, войдя в комнату, сразу же упала на нее, изыскано держа в руках длинный мундштук с горящей сигаретой. Она, откинув халатик, обнажила ногу до самых трусиков. Опешив, я стоял словно окаменевший, стараясь трясущимися пальцами расстегнуть пуговицы моего армейского френча. Анна, лежа на кровати, наблюдала за моими действиями и иронично улыбалась.

Наконец-то я расстегнул френч и аккуратно повесил его на спинку стоящего стула. Скинув с плеч подтяжки, я уже более уверенно стянул с себя тяжелые армейские сапоги и брюки. С каждой минутой ко мне возвращался азарт, как в моем первом бою. Страх постепенно уходил и я, оставшись в нижнем белье, словно пантера бросился на свою жертву. Анна, видя мои нелепые телодвижения, со смехом обняла меня и прижалась к моей щеке своим роскошным бюстом. Её теплые губы коснулись моей щеки, и я в эту минуту почувствовал, как страстно желаю эту женщину. Анна, стянув с меня нижнее бельё, обнажила мое тело, с интересом стала его рассматривать. Я, впервые оказавшись под взглядом опытной шлюхи, зарделся от стыда, словно знамя большевистского полка.

Девка, насладившись созерцанием моего хилого и потрепанного войной организма, впилась в мой рот, словно болотная пиявка. Её руки скользили по моему животу, пока вдруг не обхватили мой возбужденный орган. Она гордо и страстно держала его, словно древко нашего полкового штандарта, словно рукоять противопехотной гранаты. От её ласковых прикосновений я впервые ощутил то, что ощущал в минуты отдыха только в эротических сновидениях. В долю секунды я уже освободил себя от накопившегося во мне семени, выстрелив из своего органа, словно из 88 миллиметрового артиллерийского орудия.

— О, мой мальчик, ты, Крис, неудержим, — сказала Анна по-немецки.

В ту минуту мне было почему-то стыдно. Мокрое пятно на одеяле, неприятной холодной сыростью касалось моей кожи.

Шлюха профессионально делала свое дело, и уже через несколько минут её ласк я очутился внутри Анны. Я своим шванцем, ощущал её внутреннее тепло, её нежность, с которой она шевелила бедрами. Держа себя за грудь, она приподнималась на мне и снова опускалась. Распластавшись, я лежал, как убитый воин на широком поле брани, отдавшись во власть этой великой женщины. В те минуты я забыл о том, что за стенами этого дома идет война. Забыл о тысячах убитых и раненых, забыл о своем капитане, который остался в кабаке один на один с графином водки да сумасшедшим майором из танковой дивизии «Мертвая голова».

В те минуты мне действительно было очень хорошо, и я был благодарен своей судьбе за этот случившийся факт. Да, действительно в случае своей смерти моя душа никогда бы не смогла простить моему телу то, что оно не познало всех радостей и того блаженства, которое может подарить настоящая женщина. Действительно, я в те минуты был по-настоящему счастлив.

— Да, да, толстяк Уве был прав! Радость и облегчение, которое дарят нам женщины, поистине заслуживают такого к ним внимания. Вот почему древние мужи философы так благотворили тех, кто носил великое имя — женщина!

После полученного удовольствия я, одевшись, спустился в зал фронтового гасшттета.

Мой капитан, уже изрядно набравшись, сидел в обнимку с майором-танкистом, и они вовсю горланили песню Лили Марлен. Слезы текли по их пьяным физиономиям и я, видя эту картину, на мгновение представил эту песню про себя, вспоминая Габриэлу.

В те минуты мои видения и предчувствия были пророческими. Пройдет всего три года и русские, научившись воевать, войдут в Берлин и поставят там заключительную точку в этой проклятой войне. Пьяные офицеры сдадут свои армии в плен, и отправятся прямым ходом к «Иванам» в Сибирь валить лес.

Ставка Гитлера «Вольфшансе» в Растенбурге, Восточная Германия.

Фюрер стоял возле окна бревенчатого особняка в Растенбурге, по привычке держа руки за спиной. Он всматривался в окружающие «Волчье логово» сосны и, не оборачиваясь, обратился к адмиралу Канарису.

— Адмирал, под вашим началом на данный момент целая дивизия бранденбуржцев. Хотелось бы знать, чем эти сыны Великой Германии сейчас занимаются? Меня заботит теперешнее положение на восточном фронте после зимы 41 года. Я предполагаю, что в ближайшее время грядет замена командного состава армии «Центр» за провал нашего наступления на Москву.

— Я готов выслушать все мнения, господа! — обратился он к сидящим за столом Йозефу Геббельсу и рехсфюреру СС Гиммлеру.

Гиммлер в момент волнения всегда снимал свое пенсне и протирал на виду у своих оппонентов, выдерживая тем самым паузу. Он основательно и размеренно тер стекла, а в голове формировал ответ фюреру, который должен был удовлетворить его. Вильгельм Канарис в тот момент из-под лобья смотрел на Гиммлера, и старался предугадать ответ, которого ждет фюрер.

— Я предполагаю, что нам необходимо в довольно короткие сроки на восточном фронте наладить сеть агентуры. Бандиты, евреи и всевозможные окруженцы большевиков с каждым днем досаждают нам все больше и больше. Наши карательные войска СС и айзенац группы стараются всеми силами пресечь деятельность партизан, но встречают яростное сопротивление. На данный момент необходимо расширить сеть наших диверсионных учебных подразделений, как здесь в Германии, так и на оккупированной территории.

— Вот-вот, адмирал! — сказал фюрер, оборачиваясь к Канарису. — Ваше ведомство занимается агентурой, вам и подвластно создание мобильных диверсионных подразделений агентуры, как в тылу наших войск, так и в прифронтовой полосе и тылу русских.

Гиммлер технично переадресовал гнев фюрера в сторону Канариса, и его мутные и томные темные глаза засветились счастливым светом. Канарис по своему обыкновению рассматривал карту, висевшую на стене, и лениво оборачивался лишь на прямые реплики Гитлера.

— Мой фюрер, по мере продвижения наших войск на восток мы организовали несколько школ Абвера. Подготовка диверсионных команд производится из числа военнопленных, присягнувших Вам на верность, мой фюрер. Но, увы, их обучение не соответствует требованиям времени. Я предлагаю изъять из наших боевых частей офицеров из числа фольксдойче, которые бежали от сталинских репрессий еще до начала войны. Прекрасное знание языка, культуры и повадок большевиков делают из них наиболее ценных и верных агентов или же командиров инструкторского состава.

Гитлер опустил в пол глаза и закусил большой палец правой руки, углубившись в раздумье. После недолгой паузы он взглянул на адмирала и сказал:

— Подготовьте приказ, Вильгельм, я подпишу его, — после чего он обнял Канариса по-дружески за плечи и предложил ему подойти к карте, лежащей на огромном столе.

— Так точно, мой фюрер! Подполковник Редль в ближайшее время доставит его вам на подпись.

В тот же вечер Канарис из Растенбурга вылетел в Берлин. Самолет сел на аэродроме Темпельгоф, где его дожидалась машина с ординарцем. Адмирал сел в машину и в компании своих любимых такс поехал в Берлин. На улице Тирпиц-Уферштрассе, 76 и располагалось здание Абвера, ничем не выделявшееся среди столичных строений.

Адмирал въехал во двор и, на ходу расстегивая кожаный плащ, вошел к себе в кабинет. Усевшись на кожаный диван, Канарис откинул голову и, закрыв глаза, стал мысленно сочинять приказ, навязанный фюрером. Таксы расположились тут же на диване возле хозяина, и он, поглаживая их, вспоминал весь разговор с Гитлером.

— Каков Гиммлер, подлец! Утопил половину России в крови, и мечтает о том, чтобы народ воспринимал нас как освободителей, — подумал он, и открыл глаза на шум, появившийся в кабинете.

Перед ним стоял ординарец, который держал в руках серебряный поднос с серебряным чайником и фарфоровой чашечкой.

— Ваш кофе, господин адмирал, — сказал он, ставя поднос рядом на столик.

— Полковник Редль у себя!?

— Так точно, был у себя, с вечера ложился спать.

— Русские сегодня Берлин не бомбили? — спросил ординарца Канарис, зная, что большевики систематически вместе с американцами осыпают город огромным количеством бомб.

— Никак нет, господин адмирал, сегодня было на удивление тихо.

— Пригласите мне срочно подполковника, я хочу его видеть, — сказал Канарис, наливая себе кофе.

Эту процедуру он выполнял всегда сам, и это было известно ординарцу, поэтому он задерживаться не стал, а сразу же удалился из кабинета. Через несколько минут, в кабинет к адмиралу вошел подполковник Редль. Его безупречный мундир всегда вызывал уважение к его обладателю. Ленточка за зимнюю кампанию и «Рыцарский крест» говорили о его былых подвигах на восточном фронте.

— Я рад вас видеть, Макс, — сказал Канарис, приглашая горного стрелка к себе к столу.

Черная повязка на правом глазу из кожи и перчатка на левой руке говорили о том, что Редль был поистине настоящим немецким воином. Потеряв руку и глаз на восточном фронте, он был признан медицинской комиссией негодным для службы на фронте. Но здесь в тылу он служил у адмирала в третьем отделе управления «Z» и лично подчинялся Канарису.

— Макс, у меня сегодня был нелицеприятный разговор с фюрером. Он чертовски озабочен нашим положением на восточном фронте. Да и этот выскочка Гиммлер все свои грехи переадресовал в мой адрес, словно мяч в английском футболе. Гитлер поручил мне подготовить приказ о реорганизации нашего батальона 800. На его базе планируется создать специальное подразделение типа английских «командос». Фюрер считает, что эти парни должны быть машинами смерти, и выполнять задачи по устранению командного состава врага и саботажу производства всех вооружений противника. Вы, Редль, подготовьте об этом приказ, я постараюсь дополнить его своими соображениями.

— Первое; на базе учебного подразделения Абвера в Цоссене временно подготовить отделение фильтрации. Необходимо отобрать лучших из лучших из числа войсковой разведки всего нашего вермахта. Там у нас есть для этого специальная подготовленная база, на которой мы готовили наши десантные лыжные подразделения. Второе, уделять особое внимание знанию языков, и комплектовать учебные роты именно по языковому и национальному признаку. Как сказал фюрер — приоритетом в выборе может быть только чисто арийское происхождение. Мы довольно уже хлебнули горя с этими славянами, они попутали нам все карты и теперь явно ведут двойную игру.

— Господин адмирал, в России это могли бы быть бывшие колонисты из числа поволжских немцев. Они очень злы на отца всех народов Сталина за то, что он сослал их всех в казахстанские степи подальше от линии фронта.

— Наши эксперты разберутся в этом, Макс.

— Третье; на оккупированной нами территории создать сеть вербовочных пунктов, которые могли бы производить первоначальную фильтрацию кандидатов. После того, как Гитлер подпишет этот приказ, разослать его во все боевые части и роты. Необходимо уже в течение месяца разрешить все реорганизационные вопросы. Я поручаю вам лично взять на себя прием и отбор кандидатов.

— Я все понял, господин адмирал, разрешите идти?

— Да, Макс, предупредите Крюгера, чтобы он принес мне еще кофе. Сегодня будет явно бессонная ночь, и мне самому придется немного поработать.

Щелкнув каблуками, Редль удалился, закрыв за собой тяжелые дубовые двери.

Канарис уселся за стол и, подперев голову руками, устало взглянул на свой чернильный прибор, на котором сидели фигурки трех обезьянок отлитые из бронзы. Каждая из них несла определенный смысл: не вижу, не слышу и никому не скажу. Канарис погладил среднюю фигурку и на мгновение представил великую тройку третьего рейха — Гитлер, Геббельс и Мартин Борман, казначей партии. В эту минуту в комнату вошел ординарец и, подойдя к столу, поставил на него серебряный поднос с серебряным кофейником.

— Ваш кофе, господин адмирал!

— Ах да! — будто от сна очнулся Канарис и, налив себе в чашечку душистый напиток, положил перед собой лист бумаги и ручку. — Вы, Крюгер, свободны!

Сделав глоток кофе, Канарис снял с ручки колпачок и, задумавшись, воткнул ручку в белый лист и аккуратно вывел на бумаге только одно слово: Приказ.