«Мертвый город» встретил нас довольно неуютно. Заснеженные руины да слегка прибранные улицы после лета 42 года создавали удручающее настроение, как напоминание лютой зимы разгара восточной кампании. Наш гарнизон, освободившись от блокады, постепенно приходил в себя. Вокруг города и его окрестностей оборону заняли абсолютно другие, свежие части, прибывшие из Франции и Бельгии. Тех же, кто пережил блокаду, вывели в тыл, а потом дальше в Германию, чтобы после короткого отдыха вновь призвать в вермахт и опять бросить в мясорубку восточного фронта.

Как и предписывал приказ Канариса, Крамер принял разведроту 303 группы батальона Брандербург. Все солдаты этой роты прошли специальную подготовку в диверсионных школах и придавались боевым частям как отдельные специальные диверсионные подразделения. Несмотря на затянувшееся противостояние по всей линии фронта, бойцы этой роты довольно активно действовали в полосе обороны 21 стрелковой бригады и даже далеко в тылу большевиков.

В то время вокруг велижского плацдарма действовало до двадцати групп русских снайперов из 360 стрелковой дивизии, которые ежедневно уносили десятки жизней наших солдат. После покушения большевистского снайпера на полковника Зинцингера, командование армии «Центр» приняло директиву и поставило глобальную задачу по уничтожению русских снайперских групп.

Еще с мая 42 года в нашей отдельной роте было создано специальное снайперское подразделение, которое и занималось очисткой прифронтовой полосы от досаждающих нам «вольных стрелков».

Крамер в один из дней декабря 1942 года вызвал меня в свой офицерский бункер, который находился в деревне Беляево и сказал:

— Малыш, вчера в районе деревни Верховье русский снайпер смертельно ранил генерала Бюлова, командующего десятой стрелковой бригадой. Твоей группе предстоит выдвинуться на её рубеж и прикончить этого «Ивана», который мешает нашим офицерам убывать в Витебск на отдых. По всей вероятности, нас опять беспокоят их диверсанты.

В ту минуту, зная о дислокации наших войск, я никак не мог понять, как этот большевик так далеко мог забраться в наши тылы. К зиме 43 года наши войска уже контролировали большую часть левого берега Двины. Лишь некоторые участки на правом берегу давали возможность «Иванам» без всяких проблем проникать к нам в тыл.

К началу сорок второго года русские по принципу специальных подразделений «Абвера» тоже сформировали свои разведывательно-диверсионные подразделения, которые довольно смело орудовали в наших тылах. Так, еще с зимы сорок первого в районе «Витебского коридора» действовала большевистская диверсионная группа НКВД под командованием старшего лейтенанта Шевченко. Наше затянувшееся противостояние превратилось в настоящее соревнование. За удачными операциями «Иванов» автоматически наша группа «109 Вольф» проводила свои не менее удачные вылазки, которые даже можно было внести в военные учебники по стратегии и тактике.

— Я понял вас, господин капитан. Я постараюсь избавить наших офицеров от этого неудобства. Я сам лично займусь этим стрелком, — сказал ему я, и встал во фрунт.

— Давай, малыш, уж постарайся! Я не хочу, чтобы ты попал в руки майору Шпульке за саботаж наступления. Не хватало, чтобы тебя бросили в пятисотую дисциплинарную роту под Саксоны, где уже второй год русские из наших ребят делают отборный фарш для «баварских колбасок», — сказал Крамер с иронией имеющей глубокий смысл.

Я усмехнулся на шутку капитана и, вскинув руку вверх, ответил:

— Хайль Гитлер!!!

Крамер ничего не ответил, лишь только махнул рукой, уткнувшись в карту, лежащую на столе.

— Давай, малыш, сейчас Германии как никогда нужна твоя маленькая победа. Не зря в твою группу прислали снайпера-лейтенанта Ганса Йоргана. Возможно, что ему удастся вычислить этого большевистского снайпера и прикончить его карьеру? Судя по почерку, это довольно матерый стрелок из числа сибирских охотников.

Щелкнув каблуками, я вышел из блиндажа. Белый снег больно бил по глазам, а мороз, словно злая собака цеплялся за нос и щеки, отчего приходилось растирать их шерстяной перчаткой. Вздохнув глубоко морозный воздух, я, хрустя русским снегом, направился в расположение своей группы.

Отдельная разведывательно-диверсионная рота «109 Вольф» в то время квартировала в деревне Беляево, прикрывая санитарный батальон и дом отдыха офицерского состава. В отличие от «Айнзацгрупп» СС под командованием однофамильца нашего капитана оберста Крамера. Мы не выполняли никаких карательных операций против партизан и евреев, но иногда, в силу специальной подготовки проводили диверсионные операции.

Совсем еще казалось недавно, мы с капитаном вернулись из Берлина. Его слова, сказанные когда-то в берлинском гаштете, как ни странно оказались пророческими.

Паулюс под Сталинградом сдал советам двадцать две дивизии, что по своим размерам равнялось примерно половине армии «Центр». Гитлер по этому поводу объявил траур, а фельдмаршала Паулюса — врагом третьего Рейха.

Крах южного фронта слегка деморализовал нас, но желание выжить даже в условиях этой проигранной войны заставлял бросаться на большевиков с удвоенной силой. Чем успешней были операции советов, тем больше ярости они вызывали в наших солдатских душах и предчувствие начала конца.

Спустившись в блиндаж, я открыл тяжелую дверь и вошел внутрь. Пар клубами вырвался из теплого помещения наружу, слегка обволакивая маскировочную сеть, натянутую над входом.

Из темноты блиндажа послышалось:

— Хайль!

— Хай! — ответил я, снимая перчатки. — Солдаты, довожу до вас приказ капитана Крамера. Я только что беседовал с ним. Вчера на подъезде к деревне Верховье русский снайпер тяжело ранил генерала Бюлова, который ехал в Витебск. Это уже второй случай потери офицера такого ранга. Нам поставлена задача — уничтожить стрелка любой ценой. Для усиления группы к нам направлен чемпион Германии по стрельбе Ганс Йорган. Выдвигаемся с наступлением темноты.

Предчувствуя настоящую охоту, бойцы загомонили, словно гуси на пастбище, обсуждая нюансы предстоящей операции. Небольшое помещение блиндажа в одно мгновение наполнилось суетой. Необходимо было не только подготовиться к вылазке, но и немного поспать, так как такого удовольствия, возможно, что не будет несколько дней.

Вечером, как только стемнело, группа в составе десяти человек была в полной готовности. До деревни Верховье было всего несколько километров и мы, используя попутный транспорт, уже через час были на месте.

Я тогда не предполагал, что именно здесь в Верховье я получу особое боевое крещение. После Берлина это была моя первая операция в качестве командира диверсионной группы. В тот момент казалось, что эта операция всего лишь прогулка по заснеженному лесу среди наших тыловиков. Я не знал, что нам в своем глубоком тылу придется столкнуться с засадой большевиков. Вероятно, они просчитали, что вслед за покушением генерала в этот район будет направлено специальное элитное подразделение, на которое можно было поохотиться.

По всей деревне стояли тыловые и комендантские части, а также мобилизованные из числа фольксштурма, которые занимались сбором провианта для наших регулярных войск. Этих народных служак мы называли «хомяками» за их неуемный труд по сбору провианта. Было удивительно, что «Иваны», используя, как прикрытие эти небоеспособные воинские формирования, делали свое дело и систематически отстреливали офицеров группы «Велиж», возвращающихся в штаб в Сураж или в Германию. За несколько дней, таким образом, было убито около десятка наших офицеров, которые навсегда остались в русской земле на воинском кладбище деревни Беляево.

Войдя в деревню, я принял решение не выдавать планов группы, а рассеять её среди тыловиков, маскируя тем самым наши намерения. Обойдя все селение, в принципе ничего подозрительного обнаружено не было, кроме многочисленных следов в снегу около Двины. Следы пересекали заснеженную реку во всех направлениях, и было трудно определить их принадлежность врагу или нашим мародерам. Но все же решение было принято, и вся эта территория была взята нами под контроль.

Глядя на службу тыловых подразделений, было ясно, что в их обороне, существует много дыр, которые и использовали большевики для достижения своих коварных целей.

Утром следующего дня созрела здравая идея, как нам найти русского снайпера. В деревне Гредяки, что в трех километрах от Верховья располагался пересыльный пункт русских пленных, которые ждали отправки в Германию. Пленные содержались в большом сарае на краю деревни. Русские использовали его до войны для сушки льна. Узнав, где квартирует комендант пересыльного пункта, я зашел в одну из деревенских хат.

— Хайль Гитлер, господин гауптман! — поприветствовал его я, как полагается уставом вермахта.

— Хайль! Что вас привело ко мне, унтер-офицер? — спросил он меня, не отрываясь от жареной яичницы с беконом и гренками.

Я представился:

— Кристиан Петерсен, унтер-офицер отдельного диверсионно-разведывательного подразделения «109 Вольф».

— Что привело вас, унтер-офицер? — спросил капитан СС, повторив свой вопрос.

— Я, господин капитан, хотел бы взять у вас одного пленного для специальной операции по нейтрализации русского снайпера в районе деревни Верховье. Мне нужен здоровый солдат или офицер, чтобы переодеть его в форму нашего полковника.

— Вы, унтер-офицер, зря обольщаетесь в надежде найти хорошую подсадную утку. Очень трудно из всей этой кучи ходячих мертвецов подобрать нужного вам человека. В нашем лагере только одни вшивые доходяги, которые даже до отправки в лагеря вряд ли доживут. Уже неделю мы не можем отправить их по причине объявленного траура по южной группировке, а морозы, вы сами видите, какие!

— Я постараюсь выбрать! — сказал я, не теряя надежды. — В сорок втором морозы здесь были намного сильнее, однако большевики выживали в таких жутких условиях.

— Клаус! Клаус! — прокричал капитан, и в комнату из соседнего помещения вошел здоровенный солдат войск СС.

— Я слушаю вас, господин капитан, — сказал он трубным голосом, глядя на меня.

— Сходи с унтер-офицером к «Иванам», он подберет там себе хорошую мишень.

— Я сомневаюсь, что из этих доходяг можно выбрать лучшего, — сказал он, но подчинился приказу капитана и любезно проводил меня в большой сарай, возле ворот которого стояло несколько русских баб с узелками в руках.

Они надеялись передать пленным продукты, но часовой всякий раз огрызался, направляя на них автомат. Открыв ворота, моему взору предстала ужасная картина. Большевики сгрудились в кучу, грея друг друга своими жалкими изголодавшимися телами. В дальнем углу сарая были сложены голые тела мертвых. Одежда мертвым, по-видимому, была не нужна, поэтому русские делили её между собой. Раз в сутки их кормили жалкой похлебкой, сваренной тыловиками из неочищенной картошки и мороженой капусты.

Стоя в воротах, ко мне подошла одна из русских женщин и, встав на колени, со слезами на глазах попросила передать жалкий сверток пленным.

— Клаус! — обратился я к эсэсовцу. — Проверьте их узелки и накормите пленных. Возможно, нам скоро понадобится их помощь. Пусть наберутся сил.

Солдат взял у русской бабы узелок, развернул его, высыпая все на снег. Убедившись, что в узелке кроме нескольких вареных картофелин, краюхи хлеба и нескольких луковиц не было никакого оружия. Он стал ногой пинать эти продукты в сарай. Бабы, видя, что солдат сжалился над пленными, стали сами высыпать свои узелки возле входа в сарай. Уже через несколько секунд возле сарая выросла небольшая кучка продуктов.

Солдат СС вошел в сарай и, толкнув ногой нескольких пленных, указал на эту кучу. Пленные поднялись и, набирая в руки жалкую пищу, стали раскладывать её на широкой доске, прибитой к стене в качестве полки.

Я вошел в сарай, где было несколько сотен пленных, и стал всматриваться, выбирая мишень для проведения запланированной акции.

Измученные пленные солдаты смотрели на меня жалкими глазами. По ним было видно, что почти каждый из них решает, что пришел их час, и я призван конвоировать их в лагерь.

Осмотрев сидящих на полу «Иванов», я из всей этой массы выбрал одного сержанта, который, как мне казалось, имел интеллигентное арийское лицо.

— Этот солдат то, что нам нужно, — сказал я и указал пальцем на этого парня.

Клаус, подскочив к нему, стал стволом автомата поднимать выбранного мной «Ивана». Вытолкав его за ворота сарая, часовой закрыл их за нами.

— Давай, давай «Иван»! Иди быстрее! — сказал я, и Клаус толкнул его автоматом вперед.

Еле передвигая ноги «Иван» пошел вперед, куда повел его Клаус. Я шел следом и наблюдал, как пленный хоть и был истощен, все же шел вперед гордо, держа свою голову вверх.

Взвод моих разведчиков квартировал в одном из деревенских домов, уцелевших от русского артиллерийского обстрела. В доме было довольно тепло и «Иван», войдя в хату, столкнулся лицом к лицу с десятью моими бойцами.

— О! Über den russischen Soldaten! Die Gnaden ist qebiten treten ein! — сказал Ганс Йорган, подойдя вплотную к солдату.

К моему удивлению у этого Ивана абсолютно не было никакого страха. Он стоял перед разведчиками и пристально заглядывал каждому в глаза. В ту минуту по его взгляду было видно, что он ненавидит нас всем своим существом. Если бы не то положение, в котором он находился, то тогда бы точно он мог ценою своей жизни броситься на нас даже с голыми руками.

— Садись, — сказал я, и толкнул перед ним стул.

Большевик сел на стул и расстегнул свою шинель. В ту минуту он не понимал, зачем он попал к нам. Его отрешенный взгляд выдавал в нем состояние очень уставшего человека.

— Иван, ты пьешь шнапс? — спросил Генрих, подавая ему солдатскую кружку русского шнапса.

Солдат, приподняв глаза, взял в руки кружку и одним махом осушил её, не оставляя ни капли.

— О, корошо! — загалдели мои бойцы, видя силу русского духа. — Кушать, кушать Es das qeschmore Fleisch Deutsche. Es sehr den schmact — дафай, дафай, ессен!

Пленный взял банку тушенки, и с жадностью набросился на неё, ковыряя вилкой.

Разведчики, впервые встретив врага в столь непривычном месте, изо всех сил стали показывать наше немецкое гостеприимство, предлагая бывшему грозному врагу всякие продукты питания. Мы знали, чем скорее этот «Иван» приобретет форму, тем быстрее мы уничтожим русского снайпера, который уже достал наших офицеров.

Уже через несколько минут, расслабившись от шнапса, он расстегнул свою гимнастерку. Его глаза слегка преобразились, и он уже смотрел на нас совсем не как враг, а как давний знакомый. Всем в те минуты хотелось поговорить с русским, чтобы хоть как-то понять загадочную русскую душу.

— Давай, рус Иван! Надо купаться, — сказал я, как меня учил Крамер, — надо быть очень чистым, как немецкий официр. Туй будет немецкий полкофник. Туй будет надевать мундир великий Германия, — сказал я, и мои разведчики заржали в ожидании спектакля.

В ту минуту «Иван» понимал, что его собираются переодеть в полковника, но слегка в подвыпившем состоянии он считал, что это такая игра. Он тогда не знал, что переодетый в форму немецкого офицера он станет «подсадной уткой», на которую русские снайперы будут охотиться уже в ближайшие дни. Ганс Йорган подвинув к нему поближе стул, стал расспрашивать его, как говорилось в памятке солдату Вермахта.

— Wie dich rufen? — спросил он, и посмотрел на меня, чтобы я перевел его вопрос на русский язык.

— Как тьебя звать? — спросил я, вспоминая уроки в школе Абвера в Цоссене.

Сержант взглянул на нас глазами полными какого-то отчуждения, и хриплым простуженным голосом сказал:

— Я Василий Царев. Командир орудийного расчета.

После того как он сказал я перевел это своим бойцам. Альфред Винер достал сигарету, подал её русскому сержанту. Тот с жадностью схватил её, и после того, как Ганс подал ему керосиновую лампу «Иван» прикурил.

— Wiefel dir der jare? — спросил Ганс, продолжая допрос.

— Сколько тьебе лет, Василий Царев? — перевел я.

— Двадцать пять.

Я взглянул в лица своих подчиненных и перевел возраст солдата на немецкий язык. Глаза наших бойцов в те минуты округлились, а лица заметно вытянулись из-за открытых ртов. Перед нами сидел молодой мужчина, который, вероятно, давно не видел себя в зеркало. Его седые волосы, его обмороженное лицо и глубокие морщины говорили о том, что ему около пятидесяти. Только тогда я понял, что довелось пережить этому русскому на этой проклятой войне.

Бойцы удивленно загомонили, словно дикие гуси на балтийском взморье под Килем и, не веря в сказанное этим «Иваном», дали ему зеркало. Сержант взглянул на себя в этот кусок, и долго смотрел на себя, стараясь узнать. После чего он обхватил свое лицо руками и зарыдал словно ребенок. Винер похлопал парня по плечу и сказал:

— Не плачь солдат, лучше умереть сейчас, чем сто раз умирать в лагере для пленных. Я попробовал перевести это на русский в надежде, что «Иван» меня поймет. Жаль, что рядом с нами тогда не было капитана Крамера. Он бы поговорил с этим сержантом и объяснил ему правила нашей игры.

В те минуты, мне стало жалко своего врага. Его убогий и несчастный вид вызывал чувство сострадания. Но нам необходимо сначала было выполнять приказ командира, а потом уже думать о судьбе этого пленного. Мы знали, что возможно ему не придется погибнуть в лагере смерти, так как сами русские уже заготовили своему соотечественнику быструю смерть от пули.

— Дафай, дафай, «Иван», надо мыть свой тело, — сказал я, и Фритц Ланге достал из русской печи железное ведро с горячей водой.

Солдат разделся и перед нами предстал живой скелет. Его кости были обтянуты желтой кожей. По всему телу расплодились вши, и от этой жуткой картины страх пробежал по моей спине сковывающим холодом. Винер открыл банку противовшиного порошка и стал обильно посыпать тело «Ивана». Мы поливали сержанта водой, чтобы отмыть его от фронтовой грязи, а он, словно статуя сидел в корыте и не понимал, за что к нему такое внимание со стороны немецких солдат. Нужно было придать этому большевику настоящий бравый вид, чтобы русский снайпер не опознал в нем своего. Через десять минут сержант был отмыт начисто. Половина кружки шнапса да кусок колбасы подняли нашей живой «мишени» его боевой дух. Он уже ничего не боялся, иногда даже улыбаясь на нашу к нему заботу. В те минуты он абсолютно не понимал, что ему придется сыграть в нашем спектакле главную, а возможно даже и смертельную роль.

Нередко СС и Абвер использовали русских пленных для достижения учебных целей. В специальных диверсионных школах на них отрабатывались всевозможные навыки физической подготовки. Постоянно на пленных русских устраивалась охота с применением боевого оружия, как это особенно практиковали в своем осином гнезде замка Валенштайн истинные «патриоты» Германии, которые после такого обучения направлялись на восточный фронт. Их злоба и ненависть к врагам Рейха была настолько сильной, что ужас охватывал наших солдат в моменты плановых экзекуций со стороны «Айнзатц групп СС».

Утром следующего дня на лице нашей «мишени» даже появился легкий румянец. Мои товарищи по оружию крутились вокруг «Ивана», словно заботливые няни и уже к середине дня, надев на него униформу оберстштурмфюрера СС Шпульке, погибшего накануне, он предстал перед нами, словно доблестный офицер великой Германии. В те минуты он был еще слаб, но уже вполне подходил для выполнения задачи, которая должна была поставить точку в жизни русского аса снайпера.

День выдался на славу, солнце светило необычайно ярко, а голубое небо уходило ввысь и поражало своей необычайной глубиной. Искрящийся снег хрустел под сапогами, создавая завораживающий звуковой фон русского зимнего пейзажа. В отличие от сорок первого в этом году было значительно теплее, да и, учитывая промахи начала войны, в войска на восточный фронт стали поступать более теплые вещи. Поэтому зима эта была не столь роковой для наших солдат, окопавшихся на заснеженных просторах России.

В ту минуту еще никто из нас не знал, что все наши приготовления к акции будут сведены на нет донесением передовых дозоров. Сидя в своих лисьих норах, они в свете луны обнаружили, что с правого берега Двины в нашу сторону передвигаются пятеро переодетых в белые маскхалаты большевиков. Возможно, это была разведка, а возможно и группа прикрытия пресловутого снайпера. В одно мгновение вся большевистская банда была взята под контроль дозорных, которые не сводили с неё своих глаз. Все передвижение группы тут же координировалось по полевым телефонам и уже через час мы знали, где они скрываются.

Наша разведгруппа уже через пятнадцать минут была в полном сборе. Облаченная в зимнюю маскировочную одежду, моя группа в полном составе вышла на это опасное задание.

В то время наша армия почти отказалась от порочной практики зачистки территории при помощи полевых пехотных подразделений. Такие акции, как правило, носили большие жертвы с нашей стороны, а русские, видя свой провал, подрывали себя гранатами. На смену тотальному прочесыванию мы избрали абсолютно другую тактику. Небольшие разведподразделения, словно охотники шли по следу русских до того момента, когда они располагались на привал, вот в это самое время, захватив «Иванов» врасплох, мы при помощи ножей уничтожали русских диверсантов, оставляя в живых одного-двух человек.

Первые километры наша группа проследовала на русских санях, запряженных лошадьми. На подъезде к передовому боевому охранению группа спешилась, и остальной путь проделала, используя лыжи. Через десять минут мы уже вышли на след «Иванов», и, утопая в снегу по пояс, пошли за ними. По всей видимости, большевики направлялись в сторону Беляева, где располагался наш тыловой госпиталь и база отдыха боевых офицеров.

Словно призраки под покровом ночи мы следовали за русской группой на расстоянии вытянутой руки. С каждой минутой напряжение возрастало и мы своей кожей чувствовали, что большевики находятся на расстоянии нашего дыхания. Подкравшись к стоящей на краю деревни риги, моя группа уперлась в кучу отрезанных полевым хирургом людских ног и рук, лежащих под окном этого строения, которые промерзли и были прикрыты толстым слоем снега. Они словно дрова были свалены в кучу и по цвету напоминали перезрелые баклажаны. По всей вероятности, здесь еще в сорок первом размещался полевой госпиталь.

Русские расположились внутри этого сарая, выставив невдалеке свое боевое охранение. С каждым метром сердце вырывалось из груди, когда мы по глубокому снегу крались к «Иванам» держа в своих руках острые армейские кинжалы.

Молниеносный бросок и два трупа с перерезанными глотками уткнулись лицом в снег, не испустив при этом ни звука. Я тогда чувствовал, что мое сердце вряд ли сможет выдержать подобное напряжение, но приказ командира толкал меня, не смотря на жуткий страх, пронизавший мое тело.

Держа в руках кинжал, я первый ворвался в этот сарай и все, что я помню, так это блеск полированной стали удаляющейся от меня. Нож рассек воздух, словно птица, махающая своими крыльями. Несмотря на плохую точность моего броска, кинжал все же достиг цели и ударил жалом лезвия в лицо «Ивану», раскроил ему голову ото лба до подбородка, словно разрезал переспевший арбуз. Разведчик инстинктивно схватил лицо руками и рухнул на пол, истекая кровью.

Видя бессмысленность своего сопротивления, двое других хотели было выхватить гранаты, как два кинжала, брошенные моими товарищами по оружию, свистя, воткнулись в их тела. Один был мгновенно убит, так как острый клинок ножа пробил ему сердце. Второй с пробитым плечом сполз на пол, стараясь все же выдернуть чеку гранаты, но Людвиг ударом сапога выбил её у него из рук. «Иван» упал и стал кататься по полу, держа рукой кровоточащую рану и стараясь остановить хлещущую из неё кровь.

— Фриц, перевяжи его, а то он загнется, — сказал я своему солдату.

Ланге достал перевязочный пакет и, выдернув кинжал, приложил к ране ватный тампон. Обработав её, он перевязал раненого «Ивана» и, воткнув в его бедро укол морфина, посмотрел на меня с вопросом о дальнейших действиях. В ту минуту в его глазах я не видел страха. Его руки все были в крови этого русского, и он старался вытереть их о белый камуфляж разведчика.

— Господин унтер-офицер, ваш приказ выполнен. Этот «Иван» будет жить. Зачем нам возится с этим «Иваном», может лучше его застрелить? — спросил он, доставая из кобуры свой парабеллум.

— Фриц, обыщи его и забери все оружие, а то он еще раз будет гранатами махать.

После этой операции, тяжело дыша, я подошел к своему убитому большевику и ногой перевернул его на спину. Кровь залила и скрыла от меня разрезанное надвое лицо русского снайпера. Вытянув из его головы свой кинжал, я присел и обтер нож о его белый маскхалат, который, тут же впитав кровь, окрасился алым цветом. Вспоров маскировку, я хотел было достать документы, но их у него не было. Не было на нем и знаков различия, лишь винтовка со снайперским прицелом стояла, упершись на стену этого сарая.

— Ганс, Фриц, Людвиг! Обыщите остальных, нам нужно знать, кто это!?

— Есть, господин унтер-офицер, через несколько минут мы закончим досмотр.

— Хорошо сработали! — сказал Йорган в предчувствии очередного отдыха в глубоком тылу.

— Да, Ганс, тебе необычайно повезло. Вновь будешь сидеть в борделе и ждать очередной вызов на фронт, чтобы покончить с очередным гением снайперской науки. А нам уж придется работать дальше, — сказал я, присаживаясь рядом с Йорганом. — Ты, наверное, не ожидал, что так быстро может все обернуться?

— Я впервые так работаю. Обычно приходится высиживать на передовой, пока не выловишь в прицел русского снайпера. А тут сразу такая удача, Кристиан! Это мне кажется, подозрительно и как-то неестественно.

— Удача не удача, а дело мы сделали. Это даже может быть не тот стрел, на которого мы охотились. Обычно русские снайпера работают без прикрытия. А у этого целая команда. Нет, Ганс, здесь что-то не то! Мне кажется, это была их полковая разведка. Я думаю нам расслабляться еще рано. Если в этом районе появится еще одна группа, то это точно была разведка большевиков.

Держа свои автоматы наготове мы, подняв пленного раненого «Ивана», вернулись в обусловленное место, где нас ждали лошади и сани. На все про все мы потратили на ликвидацию этой группы четыре часа, и это уже доставляло определенное удовлетворение за проделанную работу. Не каждый день нашему солдату на этом фронте благоволит такая фортуна, как это было сегодня. Обычно на устранение подобной группировки уходит до двух дней, но сегодня, возможно, просто случай помог нам, а возможно даже и господнее проведение.

Чтобы не потерять пленного русского, решено было сразу же везти его в Беляево, где была возможность перевязать его и более подробно, и умело допросить.

Еще было темно, когда мы прибыли в расположение штаба 205 стрелковой дивизии. Там в глубине блиндажа находилась штаб квартира капитана Крамера. Спустившись в блиндаж, я вошел в теплое подземное помещение, сложенное из толстых сосновых бревен. Несмотря на ранний час Крамер был на ногах, увидев меня, он радостно похлопал меня по плечу и сказал:

— Я рад видеть тебя, малыш. Какими судьбами ты в этих краях? Наверное, все же добыл того снайпера?

Я рассказал подробно, что приключилось с нашей группой, желая в его глазах видеть не только поддержку, но и помощь. Крамер выслушал меня внимательно и после моего рассказа сказал:

— Нет, малыш, это был не тот снайпер. Скорее всего, это была полковая разведка или диверсионное подразделение. У них с собой было что-то, кроме стрелкового оружия?

— Нет, господин капитан.

— Я все же склоняюсь к тому, что все же это была разведка. Тащи своего пленного, я допрошу его.

Раненый в плечо «Иван» был слаб. По его бледному виду было видно, что он потерял много крови. Войдя в теплый бункер, он упал на пол от бессилия. Крамер и я подняли русского и усадили его на лавку, сбитую из жердей. Капитан подал ему кружку горячей воды и солдат с жадностью стал пить. После чего он вытер рот рукавом своего окровавленного маскхалата и словно затравленный волчонок посмотрел на нас дикими глазами. «Иван» знал, что после допроса последует или его расстрел, или отправка в лагерь. Теперь вся его дальнейшая судьба зависела только от него самого.

На чистом русском Крамер, спросил:

— Как тебя звать, солдат?

«Иван» удивленно посмотрел на моего командира и, приподняв свою голову, гордо ответил:

— Я — Сергей Петрович Колесников.

— Скажи мне, Сергей Колесников, как ты оказался в Романах? — спросил его капитан. — Это же вашей группе не по пути?

Солдат посмотрел на капитана и, глядя ему в глаза, сказал:

— Это вам не по пути, а я русский и по своей родной земле хожу, где хочу.

— Ты знаешь, что тебя могут расстрелять? — спросил Крамер, открывая перед солдатом пачку с русскими папиросами.

— Я вижу, ты сам русский? — спросил солдат, достав папиросу.

— Нет, «Иван», я — немец! — ответил капитан. — Ты, наверное, считаешь, что я предатель, что я продал свою Родину, где жил мой старинный род. Нет, солдат, ты не прав. Я никого не предавал. Я пришел сюда, чтобы освободить тебя от большевиков и Сталина, который утопил свой народ в крови.

Крамер разговаривал с русским, а я внимательно слушал, чтобы запомнить каждое слово сказанное им и солдатом. Я хотел, хотел знать русский язык, чтобы здесь в разведке продвигать свою военную карьеру. Я знал, что война коварна и смерть подстерегает каждого солдата в любом месте. Я знал, что в любую минуту могу быть точно также пленен, как этот сержант Колесников.

— Кристиан, приведи фельдшера, пусть он сменит этому «Ивану» повязку и осмотрит его рану.

Я вышел на улицу, в лицо ударил морозный воздух, который словно стая злобных собак набросился на мой нос и щеки. Удивительно, что русская зима была так жестока, но мне почему-то очень нравился чистейший, морозный воздух, настоянный на ароматах зимнего леса.

Наш госпиталь находился невдалеке от землянки Крамера. Возле фельдшерского пункта стояло несколько саней, запряженных мохнатыми русскими лошадьми, прикрытых теплыми шерстяными попонами. Всюду слышались стоны раненых. Солдаты 183 медсанбата 83 пехотной дивизии суетились возле раненых бойцов, доставленных из-под деревни Нивы. Там русские уже второй год старались пробить брешь в нашей обороне, чтобы сомкнуть кольцо вокруг Велижа. От того и потери на этом участке фронта были довольно значительны.

— Фельдфебель, — обратился я к принимающему раненых, — мне нужен один санитар с медицинской сумкой, чтобы перевязать пленного «Ивана».

Фельдфебель на мгновение оторвался от своей тетради и, взглянув на меня через стекляшки своих очков, сказал:

— У нас не хватает перевязочного материала для своих солдат, а тем более для пленного. Пусть его Сталин и перевязывает, дерьмо собачье! — выругался он и вновь стал что-то записывать.

— Это, фельдфебель, приказ капитана Крамера. Если вы не хотите попасть в пятисотый батальон под Саксоны, я советую вам исполнить приказ старшего офицера.

Фельдфебель взглянул через меня и, увидев спину солдата, который вытаскивал из саней фельдшерскую сумку, сказал:

— Булер Херман! — обратился он к солдату.

— Я, господин фельдфебель! — ответил тот, оборачиваясь.

— Возьми сумку! Поступаешь в распоряжение этого унтер-офицера.

— Есть! — сказал солдат и, взяв сумку, подошел ко мне.

— Пошли, Херман, перевяжешь пленного «Ивана», а то он загнется от потери крови.

Фельдшер шел рядом, слегка прихрамывая. Я посмотрел на него и понял, что этот солдат находится на восточном фронте с первого дня.

— Ты сам, откуда? — спросил я в надежде встретить своего земляка.

— Я, господин унтер-офицер, из Балингена, Швабия.

— А я, а я думал, что ты с Ордруфа. Я уже второй год стараюсь найти своего земляка, но все тщетно. А ты, Херман, наверное, с первого дня на восточном фронте? — спросил я, видя, что фельдшер, довольно, неплохо экипирован в отличие от зеленых новобранцев.

— Так точно! Я раньше служил под Ржевом, зимой сорок первого получил осколок в ногу и пролежал месяц в госпитале, а потом несколько дней был дома в отпуске по болезни. Вот теперь я вновь прибыл на фронт, но уже сюда в госпиталь, в качестве фельдшера.

Мы вошли в бункер, из которого вырвалось облако густого пара. Солдат вошел внутрь и, увидев капитана, поднял руку и поприветствовал офицера:

— Хайль Гитлер!

— Хай! — сказал капитан и махнул рукой. — Солдат, перевяжи этого «Ивана» пока он тут не скончался от потери крови. Не хватало нам потом его труп нюхать и без того вони хватает.

Фельдшер снял с пленного маскхалат и расстегнул телогрейку. Ватный тампон, который на скорую руку был всунут Гансом, уже полностью пропитался кровью. Раздев «Ивана» мы обнаружили, что рана от кинжала была глубокой, из неё продолжала хлестать кровь. Фельдшер пережал артерию пальцами и сказал:

— Господин капитан, ему нужно колоть морфий и зашивать артерию, а иначе он умрет от её потери.

— Давай, делай! Нам этот русский пленный нужен живым. Делай что хочешь, но чтобы «Иван» был жив!

Солдат расстегнул свою сумку и, достав шприц, сделал пленному укол прямо через штаны. Затем, выждав несколько минут, он ловко корнцангом подцепил артерию и защемил её, перекрыв выброс крови. Достав из сумки иглу с кетгутом, он перетянул им артерию выше зажатого инструмента, сделав несколько узелков. После чего он обработал рану, и умело зашил её иглой. По всему было видно, что фельдшер имеет довольно большой опыт в полевой хирургии и поэтому справляется с такими ранами почти с закрытыми глазами.

Наложив тампоны, и плотно перевязав солдата, Херман сложил инструмент и попросил капитана угостить его сигаретой. Крамер, не скупясь, достал пачку русских папирос и протянул ему. Булер закурил и тут же закашлялся. Для него русский табак, в отличие от немецкого эрзаца, был сильнее ядреного иприта. С его глаз от этого дыма даже потекли слезы и он, держа папиросу, сквозь кашель сказал:

— Какой хороший табак! До самых кишок продирает, это, наверное, круче русского пулемета будет. Теперь понятно, почему «Иваны» такие живучие, и мороз у них сильный и спирт ведрами пьют, и табак, словно атака хлором или «циклоном».

— Так говоришь, солдат, этот «Иван» будет жить? — спросил капитан, рассматривая русского солдата, который засыпал от морфия.

— Да, господин капитан, будет. Я сделал все, что можно. Только я не понимаю, зачем нам лечить русских, если его или расстреляют или отправят в лагерь пленных. Все равно сдохнет, как собака, — сказал фельдшер с явным пренебрежением.

— Ты, Херман, если не понимаешь в разведке, то лучше иди к нашим раненым. Это теперь наша проблема, куда отправить этого солдата.

— Ej, Iwan, wirst du leben oder nicht? (Эй, Иван, ты жить будешь или нет?) — спросил я, накинув на него шерстяное одеяло.

В ту минуту он сидел, словно был контужен взрывом гранаты. Морфий делал свое дело, и еще долго надо было ждать, когда он отойдет от наркоза. В таком состоянии он не мог ни говорить, ни отвечать на вопросы, которые нас интересовали.

— Так расскажи мне, малыш, как вы взяли этого «Ивана», пока он спит. Хотелось бы установить, с какой целью они вышли в наш тыл и оказались около Романов. Это, скорее всего диверсионная группа. В Романах у нас стоит резервный склад с боеприпасами. Вот это, наверное, и была их конечная цель, — сказал капитан Крамер, рассуждая логически.

— При них, господин капитан, не было никаких зарядов, чтобы совершить эту диверсию.

— Ты, Кристиан, вероятно, плохо искал. Неужели ты думаешь, что «Иваны» настолько глупы, чтобы тащить с собой взрывчатку. Вероятнее всего, что она уже давно на месте и просто ждет своего часа. Давай возвращайся со своими бойцами в Верховье и постарайся мне накрыть этого снайпера. Пусть Ганс работает, это его работа, его не зря из Германии, сюда доставили. Фамилия этого снайпера Жуков. Мне вчера попалась русская фронтовая газета, в которой говорилось о нем. Он в Велиже положил около трехсот наших солдат и тяжело ранил двух генералов. Так что теперь, Кристиан, это дело нашей чести. Надо в ближайшее время уничтожить этого аса русской пули, — сказал Крамер, завалившись на свой гамак.

— Так точно, господин капитан!

— Кристиан, ты помнишь гаштет в Берлине в наш последний день на Родине?

— Да, помню, — сказал ему я, и в моей голове поплыли воспоминания, проведенные в штабе вермахта бронетанковых войск под Цоссеном, где шесть месяцев к ряду, в школе Абвера, я изучал основы диверсионной и разведывательной деятельности.

— Мы ведь договорились называть друг друга по именам?

— А как же субординация? — спросил я.

— К черту субординацию, мы не на приеме у Гитлера по поводу вручения боевых наград, чтобы называть себя по званиям. Это, малыш, война — сегодня убьют меня, а завтра может и тебя. Мы почти породнились с тобой. Так что, Кристиан, давай, возвращайся в Верховье.

— Я все понял, Питер! До встречи! Пожелай мне удачи. Она как никогда мне сейчас нужна.

Пожав руку капитану, я вышел на улицу. Через пятнадцать минут я уже сидел в кузове грузового Опеля с нашими связистами. Через час мы уже вернулись обратно в Верховье, где ждала нас «подсадная утка», слегка пришедшая в себя за сутки нашего отсутствия. «Иван» этот неплохо смотрелся на фоне других пленных, видно питание и тепло воскресили его жизненные силы.

— О, Руди, как поживает наша наживка? — спросил я Руди Тонера, оставленного охранять пленного русского.

— Хорошо! Он уже почти похож на нашего полковника. Вот только худоват малость, а так уже неплохо выглядит! — сказал Руди и, взяв «Ивана» за щеку, потрепал её.

— Он бежать не собирался? — спросил я, раздеваясь после рейда.

Голова была тяжелая, трое суток на ногах делали меня не боеспособным, необходимо было отдохнуть и вновь собираться в рейд. Капитан правильно сказал, что этого Жукова нужно было достать с потрохами, пока он не перебил нам всю нашу армию и всех офицеров.

Я рассказал об этом большевике Гансу Йоргану, так эта новость его очень расстроила, и он поклялся на библии наказать русского аса-снайпера.

Выполнение поставленной задачи затрудняла снежная и довольно студеная зима. Долго в засаде при минус тридцати не просидишь. Иногда, возвращаясь из очередного задания, было трудно даже оторвать свои ноги от сапог. Шерстяные носки на морозе примораживались к загнутым в сапогах гвоздям, и только необычайная сила могла вытащить их оттуда. Так и приходилось ложиться в свои проволочные гамаки в ожидании того, что сапоги оттают от ног в тепле землянки.

— О, Василий, туй хочет кушайт? — спросил я, протягивая «Ивану» хлеб и шпик.

Сержант посмотрел на меня глазами безропотного ягненка. Вся его славянская бравада растворилась, как утренний туман. Вероятно «Иван» чувствовал, что его откармливают не для того, чтобы отправить в Ля Скала на сцену знаменитого оперного театра. Для него сценой сейчас была почти вся линия фронта, где ему и предстояло сыграть свою первую и последнюю роль.

— Дафай, дафай! Быстрее кушай, кушай! — сказал ему Ганс Йорган и протянул банку с колбасным фаршем и ложку.

— Йорган, ты так обхаживаешь свою мишень, словно маркитантку из велижского борделя, — говорил ему я, наблюдая за действиями нашего прославленного чемпиона.

Бойцы дружно засмеялись, видя, что наш снайпер прямо-таки лелеет свою «подсадную утку», несмотря на то, что он враг.

— Я, Кристиан, не хочу, чтобы его шатало от ветра. В оптический прицел очень хорошо видно даже лицо жертвы. Любая мелочь может повредить делу.

— Ты скажи мне, Ганс, где мы будем искать этого снайпера? — спросил я, абсолютно не понимая, где на всем протяжении фронта объявится этот вольный стрелок.

— Статистика, статистика его пораженных целей укажет нам его любимые места, — сказал Ганс.

Он достал из своего деревянного футляра, обитого зеленым бархатом, маузер 98 с оптическим прицелом и с любовью стал его протирать промасленной тряпкой. По всему было видно, что он страстно любит свой карабин и вряд ли когда доверит его в чужие руки.

Глаза слипались, и я не удержался и влез на полати русской печи. Голова не успела коснуться подушки, как я уже спал. И мне было наплевать, что сейчас я стал настоящей добычей русских клопов, которые кишели во всех земляных бункерах и уцелевших хатах наравне со вшами. Чем только мы не травили этих тварей, но они плодились под нашими мундирами с невиданной скоростью. В то время, когда твое тело истощено, когда постоянная усталость преследует тебя, заставляя спать на ходу, никакие сны не проскакивали в твоем сознании. Любая минута, любой свободный час и солдаты, измученные боями засыпали, словно убитые. Да было и неудивительно, что русская разведка с легкостью вырезала передовые дозоры целыми взводами, потому что нам постоянно хотелось спать.

Жуткий грохот разбудил меня. Он, словно свалившийся с горы огромный булыжник с невероятной скоростью ворвался в русскую хату. Подобно картонной коробке она подпрыгнула и в разбитые взрывной волной окна ворвалась горькая гарь тренитротолуола. В ту минуту в доме уже ничего не было видно. Он мгновенно наполнился белым дымом, и я выскочил из дома через выбитое окно.

Огромная дымящаяся воронка в пятидесяти метрах от него зияла своей черной язвой среди белого снега. Краем глаза я увидел, как мои бойцы выскакивают из хаты и бегут в направлении окопа, волоча за собой русского пленного.

Нырнув в щель, я вдруг услышал пронзительный рокот русского фронтового бомбардировщика. Он, подобно огромному ястребу пикировал на наших тыловиков, наводя ужас одним только воем мощных моторов. Вдруг от тела этого железного монстра отделилась черная капля, которая с каждой секундой становилась все больше и больше. От её пронзительного свиста сердце замирало и ты, униженный страхом, впивался в этот несущий смерть предмет глазами, стараясь предугадать место его падения. Казалось, что этот смертельный снаряд, словно живое существо видит тебя и летит с желанием вогнать тебя в землю и разметать потом твое тело на мелкие части.

Я заворожено смотрел на эту смертоносную каплю, и все мое тело в эти секунды сковало дьявольское оцепенение. Я видел, как пробив промерзшую толщу земли, она вошла в неё, словно кинжал в кусок хлеба и через мгновение огромный столб огня и земли взметнулся в обратном направлении, поднимая в воздух сотни тонн замерзшей породы. Земля содрогнулась и стала уходить из-под моих ног, бросая мое жалкое существо в глубокую щель траншеи.

Все небо в долю секунды покрылась разрывами зенитных снарядов. Всё пространство вокруг базы закипело от выстрелов зениток и крупнокалиберных пулеметов. К самолету потянулись пунктиры трассирующих снарядов, которые разрезали воздух огненными точками. Но, несмотря на плотный огонь противовоздушной артиллерии, самолет большевиков спокойно без потерь удалился в направлении линии фронта. Всего несколько тяжелых бомб, сброшенных на наш гарнизон, повергли его обитателей в состояние смятения и вселенского хаоса. Отовсюду доносилась отборная брань, перемешанная со стонами раненых и умирающих.

Когда я вылез из окопа то первое, что меня поразило, это бегущие к концу деревни наши солдаты и офицеры. Отряхнувшись от земли, я направился к месту общего сбора. Увиденное поразило до самого сердца. Даже лишенные чувств наши солдаты, замерли в полнейшем оцепенении и непонимании произошедшего. Моему взору предстала ужаснейшая картина, которую я всю жизнь буду видеть и вспоминать в кошмарных снах. В ту минуту мороз пробежал по моей шкуре, а необычайный озноб стал трясти меня в нервной лихорадке.

Посреди сарая, где еще десять минут назад были русские пленные, зияла огромная воронка диаметром не менее десяти метров. Разорванные взрывом бревна были разметаны по огромной площади и тлели, испуская белые струйки дыма. Тела пленных «Иванов» были настолько истерзаны силой взрыва, что месиво из мяса, раздробленных костей и внутренностей были разбросаны на расстоянии в диаметре ста метров от этой зловещей черной и еще парящей ямы.

Фактически весь снег в округе был окрашен красным цветом человеческой крови и мяса. Эта жуткая картина войны настолько поразила сознание солдат, что многие не смогли сдержать свои внутренние чувства.

Несмотря даже на смерть своего врага многие наши новобранцы рыдали словно дети, а бывалые ветераны, поддавшись внутренним ощущениям, просто блевали при виде этого кровавого месива. Из трехсот, собранных вместе человек, не выжил ни один в этом огне ада, за исключением того русского, которого мы держали в качестве приманки для снайпера.

Сейчас я вспоминаю тот миг, когда нашему пленному «Ивану» довелось увидеть всю эту картину сотворенную его же соотечественниками.

Его серое лицо сковал необъяснимый ужас. Было ощущение, что его разум покинет голову, и он никогда не сможет помочь нам в запланированном деле. Царев стоял возле этой воронки и с глазами полнейшего отречения от самого себя смотрел в её дьявольскую глубину.

Что тогда произошло, ведомо только господу. Василий, как бы очнувшись от шока, горько зарыдал. «Иван» упал на колени и стал собирать окровавленные куски шинелей и униформы. Он никак не мог себе представить, что мог оказаться в этом месте со своими сослуживцами и разделить их горькую судьбу. Он не мог представить, что в одно мгновение окончилась жизнь сразу нескольких сот человек. Вероятно, что эта ужасная картина как-то изменила его сознание и он, после того как пришел в себя, впервые заговорил.

— Господин унтер-офицер, что я смогу для вас сделать? — спросил он.

Мне довольно трудно давался русский язык, но в эту минуту я понял, что «Иван» как-то хочет нам помочь. Что это было — я не знал! Порыв мести или осознание силы немецкого оружия?

Я видел, как его глаза загорелись, и он в одно мгновение предстал перед нами совсем другим человеком. Я не думаю, что это было предательством. Я не думаю, что этот русский трясся за свою жизнь в страхе смерти, нет, это было совсем другое. Это было осознание, и он в эти горькие минуты сделал сам свой выбор.

В тот злополучный день русской бомбардировки к счастью из моей команды никто не погиб. Условия складывались так, что нам необходимо было покинуть этот район и вернуться на основную базу сосредоточения нашей роты, согласно приказу, доставленному вестовым.

Йорган, видя тогда бесперспективность коллективного поиска, решил перейти в режим одиночной охоты и в тот же день, вызванные Крамером, мы вернулись обратно в Беляево.

Весть о налете авиации уже опередила нас, и я видел, как наши солдаты смотрели на нас глазами полными сочувствия и сострадания. Фактически русские ежедневно на своих фанерных этажерках бомбили нас, но их примитивное ночное бомбометание особого вреда не приносило. Иногда бомбы просто падали в лес вдали от всех военных целей.

Сегодня день был особенный и «Иваны» сыпали на наши головы не просто бомбы — это были пятисоткилограммовые чудовища. Подобная бомбардировка была уже не просто военной неприятностью, это был настоящий кошмар, заставляющий немецкого солдата зарываться даже в промерзшую землю. Любой осколок от такого мощного заряда мог запросто пробить танк, не говоря уже о людях из крови и плоти.

— Ну что Кристиан, хорошо вас пощипали сегодня русские бомбардировщики? Даже у нас с полок падали бутылки со шнапсом. Я представляю, как вам было жарко!? Это что, ваша «подсадная утка»? — спросил меня Крамер, указывая на Василия. — На хрена ты его приволок сюда? Сидел бы в сарае со всеми большевиками. А так таскаете, что дитя малое. Кому он сейчас нужен, если мы вечером выступаем в рейд.

— Нет больше сарая и большевиков больше нет. Их собственной бомбой разорвало на мелкие части. Кишки на соснах висели, словно рождественские гирлянды.

— Что всех? — спросил удивленно Крамер без всякого сожаления к своим бывшим соотечественникам.

— Нет, он остался один. Этот «Иван» и уцелел потому, что был вместе с нами. А остальные уже давно предстали перед господом в очереди за местами в раю.

В те минуты я понял, что за два года войны совсем очерствел душой ко всем трагическим картинам фронтового пейзажа. Меня уже абсолютно уже не трогала смерть ни наших солдат, ни мертвых большевиков, которые промерзшие повсеместно торчали из-под снега в ожидании весеннего тепла. В ту минуту я вспомнил такой случай.

Один раз мы, выдвигаясь в тыл противника, столкнулись с невиданным явлением. Подползая к одному из передовых наших дозоров, мы увидели «Ивана», стоящего в полный рост. Он держал свою винтовку, воткнув штык в нашего мертвого солдата. Я, взглянув в бинокль, увидел, что русский стоит и не хочет вынимать из нашего бойца своего оружия.

Я взял у своего разведчика карабин и, прицелившись в «Ивана», выстрелил. Большевик, к нашему удивлению так и остался стоять. В тот момент мы уже палили всей группой, но «Иван» стоял и стоял, как будто был отлит из бетона или стали. Мне казалось, что от него отскакивают все наши пули, а он просто издевается над нами. Подойдя к нему вплотную, я был поражен. Тело «Ивана» промерзло, и все наши пули при попадании отрывали от него огромные куски мороженого мяса. «Иван» так и стоял мертвый, не желая вытаскивать штык. Вероятно, что уже давно немецкая пуля пробила ему голову, и он так и закоченел, опершись на свою винтовку. Его лицо с открытым ртом, цвета перезрелого баклажана, так и застыло в гримасе нечеловеческой ненависти к своему врагу.

Мое сердце в те времена застыло на русском морозе, словно камень. И уже не воспринимало ни своей, ни чужой боли, которая была всюду. Я мог спокойно есть из банки колбасный фарш прямо рядом с полевым хирургом, который ловко отпиливал пилой ногу моего бойца. Я не испытывал ни боли, ни жалости, и подобное состояние души меня стало немного настораживать.

— Питер, зачем нас отозвали из Верховья? Нашим солдатам, что удалось пристрелить Жукова?

— Убивать Жукова остается Ганс. А у нас, малыш, будет с тобой особая задача. Гарнизон в Великих Луках попал в окружение к большевикам. Комендант гарнизона полковник фон Засс обратился к командующему 59 корпуса генералу фон дер Шевальири с просьбой о помощи. Командир 10 стрелковой бригады генерал Бюлов выделил для прорыва этой блокады танковый батальон СС майора Шпульке и нашу разведроту «109 Вольф». Нам предстоит высадиться в качестве воздушного десанта прямо в городе и подготовить прорыв окружения в составе оставшихся в живых наших солдат. Операция предстоит опасная, поэтому ты, Кристиан, можешь уже своего Ивана расстрелять за ненадобностью.

В тот момент, когда Питер сказал эти слова, мое сердце вдруг ожило. В нем будто что-то кольнуло и я, сжав зубы, ответил:

— Есть!

Приказ капитана был для меня неоспорим, но в душе чувствовалась досада на то, что все же придется убить этого большевика, который еще вчера проклинал свою авиацию, собирая останки своих друзей и соотечественников. Спорить с капитаном желания не было, так же как и убивать. Но, взяв Василия за рукав, я легко толкнул его стволом МП-40 к выходу из блиндажа. Он будто почувствовал, что сейчас в его жизни будет поставлена точка, и он больше никогда не сможет отомстить за смерть своих друзей и выпить доброго шнапса. Я видел, как его глаза в долю секунды повлажнели, и крупные слезы покатились по серому лицу.

— Дафай, дафай, Иван! Пошли, я буду тебя расстреливать, — сказал я, и вывел «Ивана» на улицу.

Я провел его на берег Западной Двины и напоследок перед смертью угостил сигаретой. Иван закурил и, глубоко затягиваясь трясущимися руками, жалобно посмотрел на меня. Я держал автомат наготове и в любую минуту мог разрезать его пополам одной только очередью. По его лицу текли слезы и он, жадно затягиваясь, вдруг зарыдал, словно обиженный ребенок, опускаясь на колени в снег. Что тогда произошло со мной — я не знаю?

Я впервые пожалел «Ивана», пожалел своего врага и, вскинув автомат, выпустил очередь в воздух. Что было после, меня не интересовало. Как этот русский выберется из нашей зоны, мне было тоже все равно. Не оборачиваясь назад, я вновь вернулся в бункер, доложив Крамеру об успешно проделанной работе по ликвидации очередного большевика. Повесив автомат на бревно, служащей опорой крыши Крамер почувствовал, что от него пахнет горелым порохом. Несколько раз он втянул в себя воздух и сказал:

— Малыш, тебе не было жалко своего врага? Мне кажется, что…

— Нет, Питер, хороший русский, это мертвый русский. Мне жаль только тот колбасный фарш и шоколад, который мы потратили на него за это время. Такая мишень была хорошая для их снайпера, а мы её завалили сами, как свинью в деревенском сарае.

— Ганс, дорогой мой друг, очень хорошо знает свое дело, он сделает этого Жукова как надо, а нам с тобой нужно готовиться к рейду, — сказал Крамер, ничуть не жалея врага

* * *

— Транспортный юнкерс будет сегодня ночью ждать нас на аэродроме в Велиже. Ты еще не забыл дружище, как прыгать с парашютом на головы врагов? — спросил Питер, натирая лицо кремом.

— Нет, господин капитан, не забыл.

— Тогда собери мне нашу роту, есть приказ. Нам поставлена очень-очень опасная задача. Сегодня вечером выступаем, — сказал Крамер, одеваясь в боевую экипировку.

— Так точно!

Судя по немногословности нашего командира, можно было предположить, что он всем своим внутренним чутьем чувствует, что данная авантюра наших генералов очередной раз является блефом.

Я вышел из бункера и тут же рядом вошел в другую солдатскую землянку, где мои бойцы довольно крепко спали, стараясь запастись силами на будущее.

— Вили, через два часа мы выступаем в сторону Велижа. Через час, построить роту в полном боевом снаряжении с тройным запасом боеприпасов, у нас сегодня будет очень жаркая вечеринка!

— Так точно, господин унтер-офицер, — сказал он.

Вернувшись в бункер капитана Крамера, я сел в проволочный гамак, накрытый огромным количеством всевозможных тряпок. Глаза мои слипались и я, засыпая на ходу, сказал:

— Питер, я только час посплю, а потом пойдем с тобой воевать.

— О, малыш, как ты раскис. Может кофе? — сказал Крамер.

— Да, да, кофе, но только через час, — сказал я, уже не отдавая отчет сказанному.

Голова моя наклонилась, и я тогда мгновенно заснул. Три последних дня без сна выжали меня, словно лимон. Иногда от подобной усталости мне просто хотелось умереть. Я неоднократно был свидетелем, когда многие бойцы просто сами лезли под пули, чтобы ценой жизни избавить свой уставший организм от этих жутких страданий проклятой и грязной войны.

Правда сия чаша миновала меня, я хоть и жутко устал, но все же своим сознанием надеялся, что конец этому кошмару придет довольно скоро. За снегом русской лютой зимы обязательно придет весна, а там будет намного легче и нас отправят на переформирование назад в Германию. Тем более, что уже через две недели наши войска должны были отойти в тыл, чтобы дать возможность свежим силам склонить чашу весов в нашу пользу.

Правда, новости последних дней из-под Сталинграда слегка деморализовали многих наших солдат. В эти дни только войска СС, гонимые реваншем за поражение под Сталинградом все более и более жестоко расправлялись с мирным населением в поисках мнимых партизан, которых они видели в бородатых стариках да беззубых бабах, населяющих прифронтовую полосу.

Наша рота хотя и предназначалась для ведения диверсионных и разведывательных мероприятий, но иногда в целях усиления придавалась этим мясникам-карателям для охраны их тылов. Солдаты в такие дни особого удовольствия не испытывали ввиду ведения нечестной игры нашими наци.

Капитан Крамер старался в роте создать отношение уважения к своему врагу, но все его старания сводились на нет зверствами этих головорезов с черепами на пилотках и петлицах.

Проснулся я от легкого толчка в спину. Крамер стоял надо мной и держал в своих руках алюминиевую кружку с горячим кофе.

— Вставай, малыш, уже пора, через час выступаем. В самолете доспишь, нам лететь до высадки около часа.

— Зимой в самолете? — спросил я иронично, хватая кружку с горячим напитком, — Это же ад!

— Да я, наверное, неудачно пошутил, — ответил Крамер, присев напротив меня.

— Я, Кристиан, предполагаю, что нас посылают к черту в пасть. По последним донесениям там сейчас довольно таки жарко. 8 танковая дивизия генерала Бранденбергера выступила на прорыв блокады. Но его танки сейчас довольно хорошо горят на подступах к городу. Нам приказано для усиления гарнизона высадиться прямо на крепость, будем готовить прорыв русского окружения. Ты бы так, на всякий случай, привязал к своему тощему заду чугунную дверку от печки. Падать нам придется прямо на наши окопы. Русские будут рады увидеть наши жопы, висящие над их головами.

— Я не уверен, Питер, что наши десантники чем-то смогут помочь этим смертникам. Я думаю, как бы нам выжить в этой бойне и достойно выйти из города. Через две недели нас снимают с фронта и отправляют на месяц в тыл для отдыха. Я не хотел бы упускать возможность вернуться в теплую постель к Анне и выпить с ней вина с десертом. Хотелось бы еще и пива глотнуть с баварскими колбасками, как в былые годы.

На улице в ту минуту послышалось оживление. Разведчики, гремя амуницией, уже строились в боевой порядок, согласно уставу вермахта. Среди солдат чувствовалось напряжение, так как многие уже знали, куда нам придется приземляться. Новые белые маскхалаты были специально получены со склада для этой операции. Все солдаты переоделись в сухое белье и трофейные телогрейки большевиков, у которых были отрублены рукава. Запас продовольствия был выдан всего лишь на трое суток.

Да если бы в ту минуту мы знали, как изголодались наши солдаты в осажденном гарнизоне!? Авиация тогда почти ежедневно сбрасывала на город контейнеры с хлебом и тушенкой, но большая часть груза доставалась нашему врагу, который обжирался дармовыми продуктами, падающими на их головы.

На двадцать человек наших солдат приходилась одна булка хлеба да банка тушенки. Три сотни лошадей были съедены уже давно, и вот в этот ад нам пришлось высаживаться по воздуху.

В отличие от блокады Велижа в 41–42 году, у этих солдат крепости Великих Лук не было ничего. А у нас тогда были целы городские запасы картофеля. Даже у нас создавалось ощущение, что мы летим не в окруженный гарнизон, а в волчью яму с голодными и страшными зверьми. Я тогда осознавал, что не успеем мы коснуться ногами земли, как наши братья по оружию съедят все наши припасы вместе с нами. В гарнизоне оставалось около тысячи раненых, которые нуждались не только в лекарствах, но и в полноценной еде, которую взять было уже неоткуда.

Точно в назначенное время к месту построения подъехали три грузовые машины. До Велижа было примерно пятнадцать километров, поэтому наше путешествие не было очень долгим. Въехав на территорию аэродрома, где в сумраке зимней ночи прослеживались силуэты нескольких транспортных самолетов, прогревающих свои моторы. В освещенных кабинах пилотов виднелись их мутные силуэты.

Крамер выскочил из машины и подал команду на выгрузку. В свете фар автомобилей рота выстроилась на летном поле. После команды полковника Братке все, построившись в цепь по одному, направились в легкий ангар для получения парашютов. Через полчаса группа из восьмидесяти двух разведчиков была в полной боевой готовности.

Крамер поочередно прошел по самолетам и пожелал всем солдатам счастливого приземления. Мы согласно боевому распорядку оказались в разных машинах, чтобы в случае чего, принять правильное решение на управление нашими бойцами. Для меня этот прыжок трудности не представлял. Все шло по расписанию. Только встреча с русскими «ястребами» могла сорвать весь намеченный тогда штабом план.

* * *

Генерал-полковник танковых войск Вальтер Модель сидел за столом, подпирая голову руками. Он с чувством внутреннего сожаления и скорби всматривался в расстеленную на столе карту дислокации армии и карандашом отмечал все новые и новые победы русских в районе Великих Лук. Донесения, доставляемые связистами в последние дни, носили все более ужасающий характер. Семь с половиной тысяч человек были отрезаны от основных войск армией генерал-полковника Еременко, пустившего своих бойцов по трудно проходимой цепи озер. Великие Луки были блокированы со всех сторон. Попытки гессенской 20 танковой дивизии и 253-й пехотной дивизии имели только временный успех. Правда, недооценив противника, они сами попали в ловушку после того, как вошли в город.

Гарнизон из солдат 83-й пехотной дивизии под командованием подполковника фон Засса сдерживал, как мог прорыв русской армии. В такой катастрофической ситуации необходимо было принять единственно правильное решение.

Двери в кабинет Вальтера Моделя отворились и на пороге появился генерал-лейтенант Курт фон дер Шевалири. На ходу он снял кожаные перчатки и уже с протянутой рукой подошел к Моделю.

— Хайль, господин генерал-полковник! — сказал он, щелкая, словно курсант каблуками своих хромовых сапог.

— Хай! — ответил Модель, слегка приподняв зад от стула, — Присаживайся, Курт, вдвоем будет легче думать.

Генерал-лейтенант скинул с себя добротное кожаное пальто с подшитым изнутри русским полушубкам и фуражку, отдав их ординарцу Моделя, стоящему около двери.

— Хельмут, вызови мне начальника штаба полковника Кребса!!

— Есть! — ответил унтер-офицер и вышел из кабинета.

— Присаживайся, Курт, — еще раз повторил Модель. — Обстановка в районе Великих Лук по донесениям наших офицеров довольно сложная. Армия генерал-полковника Еременко блокировала город со всех сторон. «Иваны» настолько настроены на победу, что заслали туда даже своих парламентеров, чтобы сдать гарнизон без лишних жертв. Я уже доложил фюреру о создавшейся обстановке вокруг крепости на болоте. Ответ был один — держать город до последнего солдата.

— От фюрера вряд ли можно было ожидать другого ответа, — сказал Шевалири, равнодушно рассматривая карту. — Я бросил на этот участок 183 артиллерийский полк, 3 полк реактивных минометов «Нобельвеффер» и «Пенцервеффер», а также 17 легкий разведывательный батальон. С Ивановского озера ежедневно взлетают самолеты, которые доставляют блокированному гарнизону продуты и вооружение. Командир 4-й бомбардировочной эскадры Ханц-Иоахим Шмидт делает все возможное, чтобы груз точно попал нашим солдатам. Но только часть его достигает цели. Плотность огня русских настолько велика, что даже при точечном выбросе груза его большая часть достается врагу.

В кабинет вошел полковник Кребс. Махнув рукой, он сказал:

— Хайль, господа!

Генералы оторвались от карты и перевели взгляд на полковника.

— Полковник, вы ознакомились с положением вокруг Великих Лук?

— Так точно, я уже принял кое-какие меры по ликвидации этой блокады. Наша отдельная диверсионная разведрота «109 Вольф» уже на подлете к осажденному городу. Они будут готовить прорыв для оставшихся в гарнизоне солдат. Операцией руководит капитан Крамер. Он прошел подготовку в диверсионной школе Абвера в Цоссене и в совершенстве владеет русским языком.

— Я считаю, полковник, что подобное самоволие по распределению живой силы такого уровня отрицательно скажется на вашем послужном списке. Это элитное подразделение предназначено для работы в тылу русских, а не для вызволения голодной толпы из окружения, которая не смогла удержать оборону. Я доложу об этом вопиющем факте самому Гитлеру, — сказал Модель довольно раздраженно.

По всему было видно, что Кребс старался найти оправдания своим действиям, поэтому добавил:

— Наши десантники смогут деблокировать гарнизон. Я в этом полностью уверен.

— Вы, полковник, идиот! — сказал Модель. — Танки, танки лейтенанта Коске из 15 танкового полка 20-й дивизии с трудом ворвались в город. При этом они потеряли две трети своего боевого потенциала. Опорный пункт «Будапешт-277» пехотного полка поражен дизентерией, майор Шваббе сдался на милость победителю вместе со своими обгадившимися солдатами и комендантом гарнизона Зассом. Срочно подготовьте приказ генералу Велеру!

— Приказ: подготовить прорыв окруженного гарнизона. Силами разведподразделения гауптмана Крамера и оставшихся танков лейтенанта Коске прорвать окружение. Всем солдатам способным держать оружие в 02 часа ночи 16 января 1943 года прорвать линию русской обороны и сомкнуться с частями 9 армии южнее Великих Лук. — сказал генерал-полковник Модель.

Полковник Кребс записал приказ и с разрешения командующего Моделя удалился. (Начальник штаба 9 армии Ганс Кребс в 1944 году получит звание генерала. Покончит жизнь самоубийством в бункере Гитлера 1 мая 1945 года за семь дней до полного конца этой войны).

— Курт, тебе не кажется, что русские, окрыленные победой в Сталинграде, перешли в наступление по всему фронту? — спросил Модель, обращаясь к Шевалири.

— Я предполагал такое развитие событий. Для усиления армии Эрика Монштейна мы планировали переброску частей нашего резерва 311 австрийского пехотного полка 17 танкового полка СС «Мертвая голова», а также батальона СС «Адольф Гитлер». Но при комплектации железнодорожных составов в Новосокольниках эти части были подвержены интенсивной бомбардировке русскими. Генерал-полковник Еременко тоже предполагал, что мы бросим наш резерв в район Сталинграда. Сняв боевые части и подставив их под массированный удар русской авиации, мы оголили все наши фланги, за что сейчас и рассчитываемся. Черт бы вас всех побрал! — сказал Шевалири. — Я уже сегодня отбываю в Невель для корректировки выполнения этого приказа на месте.

(Вальтер Модель покончит жизнь самоубийством на следующий день после дня рождения фюрера 21 апреля 1945 года).