Четыре транспортных 52-х юнкерса» под прикрытием трех мессершмитов» с каждой минутой приближались к Великим Лукам. В иллюминаторы самолетов проглядывались вспышки русской зенитной артиллерии, которые с приближением к городу становились все ближе и ближе.

В такие минуты страх как никогда сковывал все движения десанта. Никто из наших солдат не хотел и не имел никакого желания получить осколок от разорвавшегося рядом русского зенитного снаряда.

В глазах бойцов прослеживалась усталость и какая-то странная безысходность, которая с каждым днем все сильнее и сильнее давала о себе знать. Каждый из них в ту минуту понимал, что возможно для него этот выброс окажется последним. Но на кого из них выпадет выбор, никто не знал? Летели молча…

Кто-то в скудном свете внутренних фонарей старался читать Библию. Кто-то, сложив ладони, молился, шепча под нос уже давно заученную молитву. Вдруг дверь в пилотскую кабину открылась, и из неё выглянул капитан Люфтваффе. Он окинул взглядом солдат и, увидев меня, поманил к себе рукой. Гул двигателей транспортника не давал спокойно разговаривать, и я подошел к нему почти вплотную.

— Унтер-офицер, через пять минут выбрасываемся. Вначале выбрасываем груз, а потом по зеленому сигналу вас. Мы должны сделать круг над городом, чтобы скинуть все точно над целью. Держитесь! Сейчас «Иваны» начнут шквальный огонь, да поможет вам всем Бог! — проорал капитан и закрыл двери в кабину самолета.

Я подошел к каждому бойцу и проверил крепление парашютов и оружия. Небольшой инструктаж и над пилотской кабиной загорелась желтая лампа «Achtung».

— Приготовились! — прокричал я своим бойцам, показывая руками начало выброски.

Вдруг все небо вокруг самолета закипело огненными разрывами. С земли навстречу самолетов потянулись пунктиры трассеров, которые тухли в сумраке ночи, не долетая до транспортников, идущих на приличной высоте.

Зеленая лампочка возвестила о выбросе груза и я, открыв дверь, встал рядом. Мои солдаты выпихивали ногами и руками кожаные мешки и ящики в открытую дверь самолета. Каждая единица груза крепилась к тросу через карабин фала. Загоревшийся желтый свет над дверью в пилотскую кабину возвестил об окончании выброски, и самолет пошел на повторный разворот.

В открытую дверь очень хорошо просматривалась вся земная картина фронта. Разрывы артиллерийских снарядов вспыхивали повсеместно. Голубые разрывы зениток раз от разу вырывали из небытия ночной темени самолет Крамера, который шел невдалеке параллельным курсом.

Вновь зеленая лампочка загорелась над кабиной пилота, и в эту секунду мое сердце затрепыхалось, а тело налилось свинцом. Теперь, после того, как был скинут груз, предстояло десанту выпрыгивать прямо на город. Внизу в кромешной тьме проглядывались сигнальные костры, подкрашенные для ориентиров красными факел-свечами.

Морозный воздух вцепился в лицо и я, неподвластный законам физики, вылетел наружу, крепко прижимая руки к груди. Через мгновение хлопок и резкий рывок возвестил об открывшемся над моей головой парашюте, и я повис в воздухе, словно лампочка посреди комнаты. Тогда мне казалось, что все русские зенитки все винтовки «Иванов» уставились в мой зад и не пройдет и минуты, как меня разорвет русский свинец на тысячи окровавленных кусков.

В эту минуту мне еще предстояло вытащить оружие, прижатое ремнями парашюта, чтобы в случае чего открыть ответный огонь по врагу. В кромешной тьме пули, словно страшные жуки своим жужжанием пронизывали пространство вокруг меня, и мне казалось, что мой смертный час уже пришел. Я не позавидовал бы любому, кто смог бы оказаться в таком положении.

Одиночные удары их в купол парашюта говорили о прицельной стрельбе с земли. В такие мгновения ты, словно голый стоишь посреди площади, и в тебя бросают тухлыми помидорами, яйцами и камнями. Но здесь в воздухе были другие ощущения. Хотелось чем-то прикрыть свой зад, хоть толстым куском стали, чтобы большевистские пули отскакивали от него, так и не достигнув своей цели.

Об этом не один раз говорил мне капитан, который неоднократно ощутил на своей шкуре этот сковывающий страх.

Как раз в это самое время русская разрывная пуля вдруг ударила в фал парашюта, на котором крепились стропы. Возможно, что именно она тогда и спасла мне жизнь. Я, видя, что могу угодить в стан врага, потянулся за стропами и парашют мгновенно поменял свой угол падения. Слегка пригашенный, он стал спускаться в том направлении, где находились наши немецкие солдаты. С земли было видно мою беспомощность и они, прикрывая мою посадку, открыли ураганный огонь по «Иванам», которые тут же залегли по своим окопам, боясь поднять головы.

Благодаря их действиям мне все же довелось удачно приземлиться в глубине нашей передовой. От морозного воздуха я даже не почувствовал, что осколок от разрывной пули все же попал мне в руку. Корчась тогда от боли мне предстояло лежа на земле достать перевязочный пакет. В тот миг, когда я окровавленными руками все же разорвал упаковку, руки товарищей по оружию подхватили меня и понесли подальше от линии соприкосновения с противником.

Они отцепили парашют и, подняв меня на руки, оттащили в ближайший блиндаж. Через легкую пелену головокружения я увидел офицерскую фуражку и худое изможденное желтое лицо, которое склонилось надо мной, словно полковой капеллан склоняется над телом убитого.

— Унтер-офицер разведывательной роты полка «109 Вольф» Кристиан Петерсен, — сказал я, представившись тогда по уставу.

В тот миг мне было видно, как его лицо заволокло дымкой, и сквозь пелену я услышал:

— Временно исполняющий обязанности коменданта гарнизона майор Трибукайт. Подполковник Засс сдался русским в плен три дня назад.

В этот миг моя голова покатилась, и я почувствовал, как проваливаюсь в какую-то бездну. Легкое похлопывание ладоней по моему лицу да злой и резкий запах нашатыря привели меня в чувство, и я вновь услышал:

— Солдаты, помогите унтер-офицеру, перевяжите его, черт бы вас всех побрал!!! Как придет в себя, доставить в штабной подвал. Да, всем, кто из десанта нуждается в помощи, помогите своим товарищам. Они же прибыли, чтобы вызволить вас, идиоты, из русского котла! — прокричал майор на истощенных войной солдат.

Я тогда видел, как он выскочил из окопа и в сопровождении нескольких автоматчиков проследовал в сторону разрушенной церкви, стоящей на окраине города.

Внезапно вой русского снаряда крупного калибра разорвал временную тишину. Он впился в какое-то строение, вырывая из него глыбы битого кирпича и пыли. Следом за ним послышался вой целого роя, летящего в нас, смертоносного металла. В одно мгновение вся площадь передо мной закипела от разрывов тяжелой артиллерии и камни, земля вперемешку с горячими осколками обрушились тогда на наши головы.

Я не помню, но как мне тогда показалось, чьи-то сильные руки меня за капюшон маскхалата и вволокли в окоп, ведущий через всю улицу, идущую к цитадели. Еще оставаясь в сознании, я видел на бруствере окопа в различных позах лежавшие промерзшие тела немецких солдат и большевиков, убитых во время рукопашного боя. От жуткого холода их лица стали коричневыми и синими, словно шкура баклажана. Я знал, что во время такой мясорубки закапывать трупы, не было времени. Наши солдаты, голодающие уже несколько месяцев, просто не имели никаких сил, чтобы хоронить своих погибших товарищей. Вот так они тогда и валялись на всех полях сражений, чтобы хоть когда-то дождаться своего погребального часа.

— Русские опять начали свою артподготовку. Сейчас пойдут в атаку! — сказал солдат, перевязывающий мою руку.

Рана была неглубокая и не опасная. Жалкий кусочек свернутого железа от пули был величиной с булавочную головку. Он тогда только пробил рукав моего комбинезона и впился в кожу на глубину одного сантиметра, задев вену. Кровь хлестала из раны, замочив внутри весь рукав. Но и от такого незначительного ранения все мое тело тряс сильный озноб.

— Вам повезло, господин унтер-офицер, иногда такой осколок даже лишает солдата жизни. Упади вы вдалеке от наших позиций и уже через час были бы мертвы. Пару дней и рана заживет. В этих условиях у нас все заживает, как на собаках, — сказал санитар и я почувствовал, что моя кровь остановилась.

В тот момент артподготовки мне хотелось знать, сколько же человек выжили в этом аду во время нашего десантирования?

— Солдат, мне необходимо попасть к коменданту гарнизона, — сказал я, обращаясь к рядовому.

— Вильгельм, — сказал он, — у вас, господин унтер-офицер, ничего нет перекусить? Мы уже месяц, как очень голодаем. Многие даже умерли от голода.

— Продукты, Вильгельм, мы выбросили из самолета при первом заходе. Я думаю, что они где-то рядом с крепостью.

В ту минуту я не хотел доставать из своего ранца хлеб, шпик и колбасный фарш, так как знал наверняка, что изголодавшиеся солдаты набросятся на меня. Мне до глубины души не хотелось погибать от рук своих же соотечественников. Теперь я понял, почему майор Трибукайт ходил по передовой с конвоем автоматчиков. Чувствуя свою смерть от голода, солдаты могли просто растерзать офицера, повинного в их тяжелом положении. В такой период бунты возникали спонтанно, а солдаты целыми ротами сдавались в плен к «Иванам», ведя своих командиров под угрозой оружия. Тогда был выбор или умереть в окопах от голода и прожорливых вшей, или хоть раз в день есть кашу и селедку, которой кормили пленных.

Солдат, пригнувшись, повел меня в подвал какой-то церкви, где под мощными кирпичными сводами скрывалось все управление гарнизона. Войдя в подвал, я почувствовал тяжелый запах умирающих и уже давно умерших солдат. Они лежали вповалку на носилках, истерзанные осколками и пулями. От подобной картины и этого жуткого сладковатого запаха приступ тошноты подкатил к моему горлу. Я удивился, как в таких условиях может существовать управление гарнизоном?

Пройдя через проход в соседнее помещение, я увидел жалкие остатки некогда бравых офицеров Вермахта. Некоторые спали на деревянных подстилках, а другие разговаривали по поводу предстоящего прорыва, иногда переходя на спор, сопровождаемый бранью и криком.

Уставший, я вошел в эту комнату, где воздух был значительно чище и свежее. Офицеры, замолчав, посмотрели на меня с глазами полными надежды. Я, словно Моисей должен был провести свой народ через пески и море подальше от преследуемого нас зла.

— Унтер-офицер Кристиан Петерсен, диверсионно-разведывательное подразделение «109 Вольф», — отрапортовал я, и присел на ящик из-под боеприпасов.

— Унтер-офицер, где ваши камрады? Почему они не с вами? — спросил худощавый капитан с восковым лицом.

— Я прыгал последним, мне пулей перебило стропы, поэтому я и оказался здесь раньше по воле ветра. Возможно, что все остальные прорываются через русские траншеи. Или еще хуже, из осажденных частей города.

— У вас не будет табака? — спросил капитан.

— Да, да, есть.

Я вытащил пачку сигарет «Karo» и стал угощать подходивших офицеров. В сумраке подвала заискрились вспышки зажигалок, после чего послышались глубокие благоговейные вздохи и даже легкое покашливание. Все офицеры курили в молчании, стараясь каждую затяжку держать в своей груди до полного растворения дыма.

Русская артиллерия еще продолжала вести массированный огонь, стараясь выкурить нас, словно крыс из обороняемой цитадели. Страшный грохот в какой-то миг был нарушен отборной бранью ввалившихся в этот подвал солдат. Я услышал, как Крамер, изрыгая рулады русского мата, вошел в импровизированный штаб. Не обращая внимания на звания офицеров, он в довольно ехидной форме громко сказал:

— Это что, самые отборные войска фюрера!? Я вижу, господа офицеры, вы неплохо устроились, пока ваши солдаты погибают под огнем большевиков!?

— О, Кристиан, малыш! А я уже думал, что никогда больше тебя не увижу. Но судьба так благосклонна к тебе, что я решил даже продавать билеты, чтобы на твоем везении нажить неплохой капитал к своему пенсиону!

Крамер подошел ко мне и обнял, словно родного брата. От его маскхалата пахло свежестью русского снега и легким горьким запахом тринитротолуола.

— Господа офицеры, я уполномочен генерал-полковником Моделем вывести вас из этой мышеловки. Через день-два «Иваны» перекроют вам все выходы из этой норы и тогда все остатки гарнизона будут обречены окончательно. Прорыв оставшейся части гарнизона должен осуществляться в условиях полной секретности. Раненые не должны знать о нашем броске иначе…

Капитан не докончил свою мысль и свежим взглядом оглядел присутствующих.

— Я предполагаю, что вам известно каким образом сдался Засс и еще пятьдесят шесть доблестных офицеров вермахта?

«Пленный командир 277 полка 83 немецкой пехотной дивизии, бывший начальник немецкого гарнизона города Великие Луки подполковник фон Засс заявил: «Осаждённый немецкий гарнизон в городе Великие Луки полностью уничтожен. Остатки гарнизона сложили оружие. В городе были большие склады боеприпасов и продовольствия, но в ходе наступления русские разрезали город на несколько частей, между которыми отсутствовала какая бы то ни была связь. Командир 83 дивизии генерал Шевалири от имени Гитлера ежедневно повторял нам один и тот же приказ: «Держитесь до последнего человека». При этом Шевалири уверял, что на помощь гарнизону идут крупные силы. Однако помощь так и не пришла. Желая приободрить упавших духом солдат, Шевалири приказал наградить Железным Крестом 2-го класса всех солдат гарнизона, а унтер-офицеров — Железными Крестами 1-го класса. Мне лично на самолёте доставили Рыцарский Крест. Эти награды не вызвали энтузиазма. Напротив, солдаты были крайне возмущены, что их заставляют бессмысленно жертвовать своей жизнью. Убедившись, что мы обречены на гибель, я со своим штабом, под давлением солдат, сдался в плен. Вместе со мной сдались 56 офицеров».

В подвале наступила полнейшая тишина.

— Что вы предлагаете, господин капитан? — спросил майор Трибукайт, приглашая Крамера к оперативной карте, расстеленной на полевом столе из ящиков от 88 миллиметровых снарядов.

— В приказе командующего 9 армией генерал-полковника Вальтера Моделя говорится: «19 января в 1 час 45 минут все солдаты, владеющие оружием, сосредотачиваются во внутреннем дворе цитадели. Первыми в бой вступают танки лейтенанта Коске.»

Коске вытянулся в струнку и согласно уставу представился:

— Я!

— Вы, Коске, на своих Т-4 и Т-3 первым вклиниваетесь в передовые дозоры большевиков. Следом за вами, господин лейтенант, в бой вступаем мы. На плечах «Иванов» мы врываемся в траншеи и в рукопашной схватке пробиваем брешь для выхода основных сил.

— А как же раненые? — спросил майор Трибукайт писклявым голосом.

— Раненые, майор, останутся здесь на милость победителю. Если вы желаете испытать прочность русской веревки на своей шее, то можете оставаться с ними.

— Мы же, мы же, не имеем морального права оставлять их здесь, — сказал майор Трибукайт, заскулив от приступа жалости к раненым.

Крамер, не выдержав паническое настроение майора, схватил его за мундир в районе груди так сильно, что висевший на шее «Железный крест» остался у него в руках.

— А вы имели, майор, право приходить в эту страну и убивать её жителей? Вы имели право жечь деревни и города? Мы все заварили эту кашу и должны сами расхлебать наше дерьмо. Раз мы все пришли сюда с девизом «С нами Бог», так пусть этот Бог действительно будет с нами до самого нашего конца. Вы со мной, господа офицеры? — спросил Крамер, и в подвале раздался крик всеобщего одобрения.

Крамер, словно полковой капеллан прочитал молитву, и все потерявшие ранее боевой дух офицеры, воспрянули в предчувствии успеха операции.

До прорыва оставались одни сутки. Необходимо было провести визуальную разведку и наметить все огневые точки противника. Крамер, взяв меня на передовую, поднялся на оставшуюся часть колокольни и в стереотрубу стал наблюдать за траншеями «Иванов». В своем блокноте он что-то записывал и после записей вновь и вновь прикладывался к трубе. Зная русский менталитет и опыт ведения войны, капитан наметил на карте все слабые места «Иванов», которые просматривались на два-три километра вперед. Судя по арьергарду, выдвинутому в пределах броска, было видно, что большевики в ожидании усиления обороны допустили незначительные тактические ошибки, которые играли в нашу пользу.

— Кристиан, малыш, взгляни на этих недотеп. Они установили перед входом в цитадель все свои пулеметы и минные поля. «Иваны», по всей вероятности, ждут нашего прорыва именно из центральных ворот. Тем самым они оголили свои фланги, на которых сосредоточены только незначительные силы. Я думаю, что танки лейтенанта Коске смогут отвлечь русских от центра. В это самое время мы двумя группами спускаемся по стене и врываемся в траншею с флангов. Русские постараются оттянуть силы от центра, и тогда наша основная группа вступает в рукопашную схватку. Я думаю, что с наступлением темноты наши саперы снимут мины перед центральным входом, обеспечивая нам прорыв. А лучше, лучше, будет устроить им настоящий фейерверк. Необходимо все мины соединить с нашими зарядами, и мы с помощью этих зарядов пробьем широкую галерею для штурма. Русские при виде массированного подрыва вынуждены будут сосредоточить здесь свои основные силы.

— Я согласен с этим планом. Я возглавлю группу по правому флангу. А центр, центр нужно брать вам, господин капитан. Вы на солдат действуете, как аппетитный мюнхенский окорок.

— Спасибо, Кристиан, я не знал, что я похож на свиной окорок.

— Я хотел сказать, что наши солдаты верят вам и поэтому пойдут за вами, словно мухи полетят на свежий окорок.

— Ладно, пошли в подвал, сейчас нам необходимо составить стратегический план действий. В принципе мне нравится этот код «Окорок!» Пусть будет так — «Окорок»! Пусть Трибукайт занимается своим гарнизоном, а мы организуем прорыв в самом центре с применением военной хитрости. Вот только жаль, что восемь человек нашего десанта так и остались где-то на русской передовой. Теперь их СМЕРШ точно знает, что на крепость высадился десант из отборных солдат. Нам нужно заставить «Иванов» подумать, что здесь в цитадели собрались одни бараны, как говорят русские. Вот мы и сыграем роль настоящих баранов. Пусть парни малость порезвятся!

С наступлением дня подготовка к прорыву шла согласно намеченному плану. Солдаты, задействованные в прорыве кольца, получили по тройной порции хлеба и тушенки, которую мы сбросили с самолета. Все боевые группы были укомплектованы под завязку тройным боекомплектом.

По лицам солдат было заметно, что капитан Крамер, несмотря на потерю их духа, все же смог внушить им веру в силу нашего оружия. Я смотрел на Питера, а в душе завидовал его решимости и вере. В довольно короткое время он все же убедил солдат, что они потомки великих рыцарей-крестоносцев, которые еще в те далекие годы выступали за величие нашей Германии. Крамер, несмотря на ослабление обороны цитадели, снял половину боеспособных солдат и заставил их отсыпаться. Вторая половина должна была отдыхать следом за первой группой, чтобы составить самый сильный и самый боеспособный костяк. В то время «Иваны» предполагали, что гарнизон находится на гране капитуляции, поэтому не предпринимали никаких атак, экономя свои силы.

С каждым часом до времени прорыва стрелки часов неукротимо отсчитывали деления на циферблате, приближая час истины. За два часа до броска все солдаты и офицеры получили по кружке хорошего шнапса. Алкоголь притуплял страх и вызывал в наших сердцах гнев и звериную ярость к нашим врагам. В эти минуты нам хотелось их резать ножами, бить прикладами и колоть штыками, но вырваться из этой мышеловки. С каждой минутой напряжение боеспособного состава нарастало. Солдаты, как морально, так и физически были способны идти на русские пулеметы не жалея своих сил и самой жизни.

За несколько недель до этого русская артиллерия приучила наших солдат к планомерному артиллерийскому обстрелу, который начинался в 02 часа ночи. По этому обстрелу можно было сверять даже часы и, этот факт и должен был стать сигналом к нашему прорыву.

Русские в эти минуты особой бдительности не проявляли, надеясь на свою артиллерию и, зная, что наш солдат отсиживается в эти минуты в подвалах крепости. Но сегодня, сегодня была ночь настоящих длинных ножей и мы уже за десять минут до артподготовки должны были начать свой единственный и последний штурм. Тот штурм, который вырвет нас из лап бешеного русского медведя. В ту минуту каждый из нас надеялся на плечо своего товарища, надеялся на силу своего духа и господнее провидение.

Без десяти два лейтенант Коске запустил моторы своих танков. Группа «А» в количестве тридцати человек под моим командованием, скрытая покровом ночи, спустилась с крепостной стены и залегла в пятидесяти метрах от русских окопов. Все наше оружие было тогда наготове, но в руках были только кинжалы и штыки от карабинов, которые незаменимы в рукопашной схватке. Мы, лежа в снегу, ждали условного сигнала.

Группа «Б» находилась с другой стороны от цитадели. В отличие от нас им повезло больше, по той причине, что к стенам крепости подходило настоящее болото, переходящее в реку Ловать. То место русскими простреливалось плохо и поэтому располагало к успешному прорыву на плечах своих врагов.

Еще за час до штурма наши саперы связали русские мины в единую сеть подрыва. Вот в эту брешь и должны были устремиться остатки нашего гарнизона и танки.

С каждой минутой мое сердце все сильнее и сильнее впрыскивало в кровь новые и новые порции адреналина. Чем ближе подходила минута атаки, тем сильнее и сильнее потели ладони рук и холодный пот струился меж лопаток, несмотря на двадцатиградусный мороз.

Ровно в два часа ночи шелестение снаряда крупного калибра возвестил о неизменной традиции большевиков. Как правило, первый снаряд всегда был пристрелочным, на разрыв которого ориентировались прицелы других орудий. В то самое время, когда его взрыв, сотрясая своим грохотом окрестности, возвестил о начавшейся артподготовке русских, наши саперы, используя свои «сети», произвели подрыв минного поля, пробив в нем брешь, и, повергнув этим взрывом противника в состояние смятения.

Танк лейтенанта Коске первым выскочил из цитадели и на полной скорости полетел на траншеи русских. К сожалению, танковой атаки по Гудериану у нас не получилось. «Иваны» четырьмя снарядами рассадили второй танк, застопорив все движение в воротах крепости. Но даже этот промах с нашей стороны уже не мог остановить начавшегося прорыва. Мы ворвались в русские траншеи и, сметая на своем пути врагов, вторглись в глубоко эшелонированную оборону большевиков.

Как сейчас, я вспоминаю те перекошенные и испуганные лица русских солдат, которые, не ожидая нашей атаки, даже не смогли толком противостоять нам. Мы врывались в укрытия, блиндажи и пулеметные гнезда и в рукопашном бою убивали нашего врага. Ошеломленные «Иваны», так и не смогли организовать свою оборону. Они лишь жалко размахивали саперными лопатками и длинными винтовками, но должного отпора у них не получалось.

Наши разъяренные бойцы в каждой траншее вели рукопашный бой, с успехом пробивая себе путь. За артиллерийской подготовкой во втором и третьем эшелонах русской обороны командование так и поняло, что арьергард «Иванов» пал, оставляя в траншеях до батальона убитых солдат.

Схватка проходила настолько молниеносно, что к концу обстрела в окопах уже никого в живых не оставалось, кроме тех солдат, кто, бросив оружие, сам сдался в плен. В свете разрывов и осветительных ракет из холодного мрака траншей, окопов и щелей вырывались изувеченные мертвые тела русских. Кто лежал с простреленной головой, кто со вскрытым ножом горлом, кто с пробитым штыком сердцем. Вся эта картина была поистине трагична, но даже сейчас кроме сочувствия и сожаления моя холодная душа никаких эмоций уже не ощущала.

В ту минуту надо было идти вперед, только вперед. И мы по траншеям все дальше и дальше пробивали русскую оборону и вклинивались в их передовые ряды. Застав врасплох большевиков, мы прорвали их жалкое сопротивление, и по пути своего следования направо и налево сеяли смерть. Тогда в русских траншеях усталость абсолютно не чувствовалась. С верой в победу мы просто делали свое дело, и Господь вознаградил нас за наш подвиг, даровав нам её.

Уже к половине шестого утра боеспособные остатки гарнизона вышли к нашим основным силам, оставляя на поле брани поверженного врага, несколько разбитых орудий да их горящие танки. Да, на этот раз слава и доблесть досталась солдатам Вермахта, а большевикам так и не удалось устроить нам второй Сталинград.

Идеально разработанный Крамером план был осуществлен теми, кто не только хотел выйти из окружения, но и хотел остаться в живых.

Питер подошел ко мне сзади и положил свою руку мне на плечо.

— Мы с тобой, Кристиан, заслужили коротенький отпуск и много-много баварского пива. Я предполагаю, что ты все же увидишь свою Анну в ближайшее время. Лучше скажи, сколько бойцов ты потерял из своей команды? — спросил Крамер, закуривая прямо на ходу.

— Франц погиб на моих глазах, — сказал ему я с сожалением, вспоминая, как Францу в лицо выстрелил из пистолета молодой русский лейтенант. Он тут же был убит штыком, пробившим его насквозь, и пригвоздив к жердям окопной обвязки. Так и висел он с широко открытыми глазами, что бабочка из коллекции профессора энтомолога.

— Франц Герберт? — переспросил Крамер.

— Франц Герберт, Рудольф Лютер, Пауль, Вальтер, Арно Вернер и еще несколько человек из команды крепости. Я не знаю их имен. Не было времени собирать жетоны и составлять списки. Помню только, как мы врывались в каждый окоп и резали сонных русских, словно овец. Мы шли вперед, вперед и вперед прямо по трупам. Вон, смотри маскхалат весь в крови русских.

— У нас, Кристиан, тоже было нелегко и было много потерь. «Иваны» бились словно львы, несмотря на то, что мы их взяли врасплох. Я дал команду унтер-фельдфебелю Креймсу посчитать всех живых и раненых, которые вышли из этого ада. Я буду добиваться, чтобы из них каждый получил знак «За рукопашный бой», а ты, Кристиан, в отпуск поедешь с «Железным крестом», ты по-настоящему заслужил его. Фрау Кристина будет рада увидеть тебя с такой наградой. Я думаю, что нам даже дадут отпуск на Родину подлечить на водах Баден-Бадена свои порванные нервишки.

— Благодарю, Питер! Я солдат и воевал сегодня не за свое отечество и не за нашего фюрера. А если сказать честно, то я воевал за себя, я не хочу загибаться здесь в русских болотах. Я не хочу, чтобы русские мальчишки глумились над моим телом, катаясь на нем с ледяной горы. Я видел, как они ловко это умеют делать. Я не хочу, чтобы какой-то бородатый, грязный «Иван» отрубил мне мои ноги, ради вот этих сапог. Мне, господин капитан, страшно, страшно видеть эти мертвые тела, страшно чувствовать этот зловонный трупный запах. Мне страшно вгонять в большевиков кинжал, и при этом видеть, как они умирают, ехидно улыбаясь тебе в лицо.

— Ты, Кристиан, сдал! Тебе бы сходить в русскую баню, да отпарить там свои кости, а потом выпить после бани крепкого шнапса. Вот тогда вся твоя хандра пройдет, и ты успокоишь свои расшатанные нервы.

Снег хрустел под нашими ногами, словно картофельный крахмал, а морозный воздух обжигал уставшие и изможденные лица, обветренные русскими крещенскими морозами. В эту минуту радовало одно, что весна уже не за горами и, что если я все же останусь жив в этом аду, то смогу искупаться и отмыть свое тело от грязи и фронтовых вшей, которые облюбовали мое тело, словно бюргеры на пляжах Балтики.

Креймс подбежал сзади и обратился к Крамеру:

— Господин гауптман, у нас 154 человека. Тяжелораненых 8, пленных тоже 8.

— А что раненых нет? — спросил Крамер.

— Ранены почти все, — ответил унтер-фельдфебель с сочувствием.

— Вот так, Кристиан, из ста восьмидесяти человек осталось только 154. А сколько «Иванов» мы положили?

— Я, Питер, не могу даже представить! Я помню только кровь и их лица полные ужаса. Я даже не знаю, сколько я убил сам. Там была такая жуткая свалка. Кругом тела, кровь, опять тела и опять кровь. Один «Иван» хотел в меня из автомата выстрелить. Я ударил его саперной лопатой по рукам и обрубил их. Он заорал, и тогда я вновь ударил его по лицу и разрубил его голову от уха до уха. Я до сих пор вижу его глаза полные ужаса. Да вывалившийся окровавленный язык.

— Да, малыш, мы вчера на карту поставили всё! Окажись русские в нашем положении, точно так бы поступили, если еще не хуже. Ведь это мы пришли на их землю, а не они на нашу и у них есть полное право нас беспощадно убивать.