С приближением тепла активность немцев усилилось еще больше. Они словно вши, находившиеся в анабиозе холода, зашевелились, выползая из землянок и блиндажей, предчувствуя наступление жаркого лета 1942 года.

На этой волне боевой готовности Восточного фронта к новым наступлениям, из Нормандии был переброшен под Москву авиационный полк JG51 «MЭlders».

С каждым днем и месяцем войны, превосходство в воздухе немецких летчиков все еще было бесспорным. Супер-асы, так называемые «эксперты» Люфтваффе, целыми полками перебрасывались из Франции и Голландии для поддержания своих войск в наступлениях на Москву. Они прибывали в Россию, как на стажировку, считая восточный фронт местом повышения своей квалификации.

С самого начала войны русские летчики несли огромные потери, а те, кто выживал в этой бойне, до самых последних дней войны становились настоящими фронтовыми легендами.

Среди прибывших на Восточный фронт после недолгого отсутствия, был и стародавний знакомый Краснова, Франц-Йозеф Вольф.

Двадцатидвухлетний обер-фельдфебель Люфтваффе на своем счету имел до сотни воздушных побед. Его мундир украшал Железный крест первой степени, да знак за ранение.

При виде знакомых и до боли родных просторов России, Франц глубоко вздохнул и, сунув в рот сигару, с удовольствием закурил. Он уверенным шагом спустился по стремянке с прилетевшего из Берлина «Юнкерса» и, потянувшись, с улыбкой взглянул в голубое небо своей бывшей родины.

Франц-Йозеф Вольф был одним из немецких асов, который в совершенстве владел русским языком. Его мать была русской и вместе с сыном покинула Россию еще задолго до начала войны, в двадцатом. Он искренне считал Россию своей второй родиной и поэтому всегда мечтал видеть её без коммунистов, советов и товарища Сталина. Большевики еще в 1917 году надругались над родовым поместьем барона фон Вольфа. А ведь его прадед, дед и отец преданно служили России и царю на протяжении нескольких поколений. А пришедшие к власти в результате октябрьского переворота коммунисты, в одно мгновение стерли с лица земли не только родовое гнездо барона, но и расстреляли деда, считая его немецким шпионом.

— Ты, Франц, словно с парада! Что, фюреру, больше не нужны хорошие летчики на западном фронте? — спросил лейтенант, здороваясь и похлопывая по плечу обер-фельдфебеля.

— Ты, Карл, как всегда в своем репертуаре! Западный фронт, это тебе не тренировочные полеты над Россией. Наши летчики едут сюда, словно на отдых. В Нормандии намного хуже, англичане на своих «Спидфаерах» вытворяют в небе такое, что большевикам и не снилось.

— Да, видно, ты мой друг давно не был на восточном фронте и еще многого не знаешь, — ответил Карл, похлопывая обер-фельдфебеля по плечу.

— Ты прав, Карл. Последний раз в России я был в сороковом году в составе делегации группы «Кондор» на заводе в Смоленске. Мы тогда Иванам проиграли в футбол, но сейчас я думаю, у них нет таких шансов на скорую победу. У меня даже фотография осталась в память о той игре, — сказал Франц-Йозеф, хвастаясь.

— Да, я наслышан о вашей встрече с большевиками. Насколько я знаю, тогда Иваны нашему «Кондору» наваляли, словно школьной команде, — засмеялся командир IV/JG51 майор Карл-Готфрид Нордман.

— Ты, Карл, как всегда преувеличиваешь. Мы с Иванами играли на равных! Подумаешь, они нам штрафной закатили в самом конце игры, зато мы сейчас держим реванш за тот банальный проигрыш! Вряд ли им на этот раз удастся отыграться, штрафных в войне нет…

— А вот тут, барон, ты, не прав. Большевики с каждым днем все больше и больше набираются опыта, и я более чем уверен, что наступит то время, когда они будут диктовать нам условия боя. Те времена, Франц, прошли, когда мы сбивали их словно фазанов в зарослях терновника в горах Гарц. Сейчас ситуация осложнилась, — сказал майор, стараясь ввести в курс дела своего товарища по эскадрильи.

— Ты, Карл, не наводи на меня ужас, а то я от страха сейчас наложу в штаны и вернусь назад в Ниццу, пока еще самолет не заглушил свои моторы, — шутя, ответил Франц.

За разговором офицеры незаметно вошли в командирскую палатку. Офицеры-летчики дежурного звена, сидевшие рядом в своих шезлонгах, нежились под майским солнцем и с удивлением, через черные очки, разглядывали пополнение своей эскадрильи.

— Кто это с Карлом Нордманом!? Новичок!? — спросил один из молодых унтер-офицеров.

— Нет, Генрих, этот парень далеко не новичок! Я знаю этого любимчика Геринга. Обер-фельдфебель Франц-Йозеф Вольф собственной персоной! 93 победы на восточном и западном фронте. Я гарантирую, что этот мальчик в ближайшее время получит и рыцарский крест, и дубовую ветвь, и сабли с бриллиантами лично из рук фюрера, — сказал летчик-лейтенант.

— Белая кость! Сразу видно из баронов!

— Нет, Генрих, он из этих фольксдойч! Он из русских баронов! Это хорошо, что парень в совершенстве владеет русским языком. Теперь он будет в эфире путать все карты Иванам и жечь их аэропланы.

— Забавно, русский против русских! — ответил унтер-офицер и, достав фляжку с коньяком, сделал глоток. — Видно, Йорген, дела у нас в Люфтваффе необычайно хороши, если Геринг с западного фронта снимает «эксперта» такого класса.

— Не будь занудой, Генрих, Иванов нам хватит на всех! Хороших летчиков мы еще в прошлом году перебили. Ты, же сам знаешь, что русские не успевают готовить свои кадры, да и их машины настоящее дерьмо, — сказал лейтенант.

— А, барона нам перебросили по причине того, что большевики новый особый полк сформировали и собрали в него всех своих самых лучших офицеров со всех фронтов, чтоб заткнуть дыры перед своей столицей. Иваны этим хотят ввести нас в заблуждение, что все русские, настоящие асы. Только почему-то горят эти асы, словно фанерные мишени на стрельбище под Кумерсдорфом.

— А, теперь я понял тебя, Йорген! — вновь сказал унтер-офицер, отпивая коньяк из фляжки.

Франц вошел в палатку и, увидев начальника штаба эскадры майора Заммеля, выкинул руку в нацистском приветствии, и доложил:

— Хайль Гитлер, господин майор! Обер-фельдфебель Франц-Йозеф Вольф, направлен к вам для усиления звена «ягдфлигеров» 4 эскадрильи.

— Зик! — ответил майор. — Проходите, Франц, присаживайтесь!

Беекенброк сел в кресло и закинул ногу на ногу, выставляя напоказ безукоризненный щегольской блеск своих офицерских сапог.

— Я осведомлен о характере вашего прилета. Хочу, Франц, ввести немного вас в курс дела, — сказал майор, присаживаясь напротив новичка.

— Русские на подступах к столице создали новый истребительный полк особого назначения. Такие фамилии, как Покрышкин, Кожедуб, Краснов, Ловейкин, Головачев, Храмов. Подобные этим асам собраны и в новый шестой полк ПВО 207 авиационной дивизии. Они, Франц, подчиняются только Сталину. Хочу предупредить, чтобы у вас господин обер-фельдфебель, не было иллюзий по поводу мастерства русских летчиков.

— Я, господин майор, прислушаюсь к вашим советам. А сейчас позвольте мне убыть в эскадрилью. Полет из Берлина слегка утомил меня и мне хочется отдохнуть перед жаркой схваткой.

— Да, обер-фельдфебель, вы на сегодня свободны. Но завтра, завтра уже пожалуйте в строй! Полетите в составе 4 звена на свободную охоту вдоль линии фронта.

— Хайль! — сказал Вольф и вышел из штабной палатки вместе с командиром IV эскадрильи JG51 майор Карлом-Готфридом Нордманом.

* * *

— Эй, Краснов! — обратился комэск майор Храмов, к сидящему в курилке на лавочке лейтенанту.

— Ты чего тут расселся, давай быстрее вали к бате, там тебе «кубарь» на петлицу свалился. Сегодня наливать будешь.

Краснов поднялся и, бросив окурок в зарытое ведро, поправил свою гимнастерку, разведя складки под портупеей. Застегнув подворотничок, Валерка ускоренным шагом направился в сторону штаба, придерживая рукой болтающийся на боку планшет.

По всей вероятности новость о присвоении ему очередного звания была наисвежайшей, и комэск узнал о ней из первых уст от полковника Шинкарева.

Шинкарев стоял спиной, рассматривая карту воздушной обстановки. На карте россыпью лежали фотографии немецких полевых аэродромов, сделанные воздушной разведкой, и полковник через лупу пристально изучал их, что-то мурлыкая себе под нос.

— Разрешите войти, товарищ полковник, — спросил Краснов, входя в кабинет командира полка.

На голос лейтенанта полковник обернулся и сказал:

— Легок на помине, лейтенант! Только сейчас о тебе шел разговор с комэском. Из штаба ВВС армии пришел приказ о присвоении тебе очередного воинского звания — старший лейтенант. Так, что хочу тебя поздравить. Это — за сбитый тобой «Юнкерс и мессер».

— Служу трудовому народу! — ответил Краснов, отдавая под козырек.

— На вот держи, старлей, — сказал полковник и подал две голубых петлицы с тремя красными эмалированными кубиками.

— Иди, пришивай, орел!

Батя, как любовно называли офицеры своего командира полка, крепко пожал Краснову руку. Лицо Валерки расплылось в улыбке и он, рассматривая петлички, большим пальцем погладил пропеллер с двумя крылышками.

— Да, вот еще что! Тебе письмо от матери пришло, — сказал полковник и подал Валерке скромный солдатский треугольник.

Письмо от матери в данное время было намного важней и даже желанней нового кубика. Радость присвоения звания сменилась настоящим счастьем. Даже сквозь бумагу Краснов ощутил всю ту теплоту и любовь, с которой было написано это письмо. После того, как он прибыл в эту часть три месяца назад, это был первый материнский треугольник.

— Разрешите идти, товарищ полковник? — спросил Краснов, сгорая от нетерпения прочесть от матери весточку.

— Давай, давай, герой, иди, — сказал полковник и, тронув по-отцовски плечо Краснова, несколько раз одобрительно похлопал.

Как только Краснов вышел из кабинета командира полка, он открыл письмо и, выйдя на крыльцо, замер, всматриваясь в знакомые буковки.

Здравствуй Валерочка!

Письмо твое получила, поэтому, не откладывая в долгий ящик, сразу пишу тебе.

Я очень рада, что ты нашел свое место в эскадрильи и у тебя есть много друзей. Я очень горжусь тобой и знаю, что твой отец точно также гордился бы тобой и был бы по-настоящему счастлив.

Совсем недавно я получила письмо от Леночки Луневой. С её слов она призвана санитаркой в санитарный поезд вместе с матерью. Вот её адрес: Полевая почта 81234 «К». Леночка пишет, что очень любит тебя и очень ждет, и очень надеется на скорую встречу. Я в данный момент работаю в слюдянском леспромхозе. Мы с девушками сколачиваем (спецукупорку) деревянные ящики для фронта под патроны и снаряды. Здоровье мое нормальное так, что можешь не переживать. Извини за столь коротенькое письмо, но у меня нет времени, иду на работу.

Целую тебя и призываю — береги себя, мой сыночек! Будь осторожен, ведь ты единственный, кто остался у меня! Целую!

Валерка раз за разом перечитывал письмо и никак не мог поверить, что его Ленка, его Леди нашлась! Глаза Краснова повлажнели и он, не отрываясь от письма, рукавом гимнастерки вытирал накатившие слезы, не обращая внимания на заходивших в штаб офицеров. Письмо от матери хоть и было коротким, но в нем было столько любви, что Валерка, ощущая её своим сердцем, не мог сдержать своих слез. Прижав письмо к груди, он на мгновение задумался. В голове в одно мгновение проскочила мысль о Ленке. Нужно было написать ей. Нужно было сообщить, что он жив и здоров и все это время не терял надежду найти её.

— Ты че, Краснов, на радостях присвоения знания пустил слезу несказанного счастья? — спросил Ваня Заломин.

— Комэск сказал, что вечером гуляем! Мы уже и девчонок с бомбардировочной пригласили, чтобы твой кубик обмыть, как летчику полагается.

— Письмо от мамы получил! — уныло сказал Валерка.

— Так что, «воробушек», из-за этого боевой летчик-истребитель должен нюни распускать!? Возьмите себя в руки, старший лейтенант Краснов! Пошли в военторг к Клавке, водочки возьмем «Московской» для вечеринки, да шоколаду для девчонок.

— Света, будет тоже!

— Светка? — спросил Валерка и на память мгновенно пришли материнские строчки о письме Лены.

Краснов, вздохнув, сложил треугольник письма и, открыв планшет, сунул туда материнскую весточку. Закурив, он вытер платком покрасневшие от слез глаза и, облегченно вздохнув полной грудью, сказал:

— Пошли, Ваня, у меня сегодня две хорошие новости. Я наливаю от щедрости души своей. Фуршет за мной! Звание будем обмывать!

Как и в прошлый раз сегодня собрались все офицеры его звена. Присвоение очередного звания было настоящим поводом, чтобы обмыть кубики, да пригласить на посиделки своих боевых подруг.

— Ты, Краснов, счастливчик! За четыре месяца боев и звание отхватил, и орден «Красного знамени» — сказал комэск Шинкарев.

— Я, Краснов, и поэтому все красное на меня липнет, словно мухи на мед! — ответил Валерка, открывая бутылку водки. — Я думаю, что еще меня ждут и орден «Красной звезды», и красные революционные шаровары и даже красные генеральские лампасы. Дайте, мужики, только время.

— О, глянь, куда парень-то замахнулся! На генерала метит!

— «Воробушек» — парень с амбициями. Да и война еще в самом разгаре, есть время для карьерного роста, — сказал Ваня Заломин. — Только бы дров не наломал!

— Рано радуетесь, — произнес майор Шинкарев. — По донесению разведки немцы на наш участок перебросили асов из Нормандии. Оперативные полки Люфтваффе JG-51 и JG-54 крестовой и пиковой масти. На их совести уже сотни наших ребят. По всей линии фронта от Волхова до Вязьмы немцы растянули полевые аэродромы. Самые лучшие асы будут противостоять нашему полку.

— Да видали мы этих асов бубновых, горят за милую душу, — сказал комзвена гвардии капитан Храмов и на гитаре проиграл фрагмент похоронного марша.

— Зря ты, Вадик, недооцениваешь фрицев! Они с англичанами воевали, а у союзников и машины лучше наших, да и летчики налета имеют втрое больше, чем мы. Англичане — серьезный противник.

— Мальчики, вы все о немцах, да о немцах. Мы будем обмывать звание Краснова или столь торжественное событие перевернем в оперативное совещание вашей эскадрильи? — спросила капитан ВВС Валентина Семина, командир звена ночных бомбардировщиков.

Краснов достал из нагрудного кармана новенькие кубики и, показав их, демонстративно бросил их в стакан с водкой.

— Ну что, мужики, вздрогнем!? — и поднял стакан. — За то, чтобы всем нам повезло в этой войне, и мы добили гадов в их норе!

Все собравшиеся за большим столом подняли свои фронтовые емкости и чокнувшись, словно по команде, выпили.

По случаю такого торжества, Краснов, для девчонок легкой бомбардировочной эскадрильи приобрел из-под прилавка две бутылки вина, сунув Клавке плитку американского шоколада.

Клавка была бабой запасливой и знала пристрастие летчиков истребительного полка дарить «ночным ведьмам» хорошее вино и всякого рода бабские финтифлюшки. На витрину товар не выкладывала, а постоянно прятала его в подсобке. Лишь немногим офицерам удавалось разжалобить тетю Клаву, подсовывая ей шоколад из своих наркомовских продпайков. Та же, ссылаясь на приказ командира полка и какое-то тайное указание зам. по тылу, использовала дефицит для своих нужд, слегка наваривая на нем.

В этот вечер старший лейтенант Светлана Зорина сидела рядом с Красновым.

Вся эскадрилья знала об их отношениях, которые возникли еще с момента появления Краснова в полку. Девушка-хохотушка с голубыми и чистыми глазами, еще с первой встречи влюбилась в Валерку и теперь не могла даже представить свою жизнь без молодого старшего лейтенанта. Но сегодня Краснов был странно холоден и задумчив, будто его подменили. Вместо прежних ухаживаний и внимания к Светлане, сегодня он как-то странно вел себя, раз от разу прикладываясь к стакану с водкой.

Светлана, видя, что её «Воробушек» отделился от неё, где-то в своей душе затаила обиду, но виду не подала. За её колючими улыбками и мимолетными шутками было видно, что она сегодня странно натянута и чувствует, что её Краснов слегка черств. Не было сегодня тех добрых и искристых глаз, не было светлых и счастливых усмешек, которыми еще недавно она щедро одаривала офицеров третьего звена. Светлана чувствовала, что с Валеркой что-то произошло и её бабье чутье, её интуиция не могли подвести.

Естественно она знала, что у Краснова до войны была девушка Лена. Она знала, но в своей любви надеялась только на чудо и на то, что старший лейтенант сможет полюбить её, и разделить с ней всю оставшуюся жизнь.

Но ему в эту минуту было необычайно стыдно. Письмо от матери с адресом Лены, жгло ему грудь словно утюг с жаркими углями. Сегодня он сотни раз перечитывал, перечитывал и перечитывал этот листок в школьную косую линейку с аккуратным материнским почерком. Ему было стыдно за то, что он забыл свою любовь и так легко поддался соблазну. Ему было стыдно, что он дал девчонке шанс, а влюбив её в себя, воспользовался её любовью. Правда, и Светлана была также ему дорога. Ведь и он за последние месяцы настолько прикипел к ней, настолько полюбил её чистую и ранимую душу, что его сердце сейчас как бы разорвалось надвое.

— Что ты, старлей, нос повесил? — спросил майор Шинкарев, видя, как Краснов ушел в себя.

Он сидел за столом, подперев голову рукой и пристально молча смотрел в стакан с водкой. В его руке тлела папироса, а он, забыв о ней, не обращал на нее никакого внимания.

— Оставь его, командир! Парень письмо от матери получил, — сказал Ваня Заломин, выдавая секрет друга.

— Так надо же радоваться! — сказал майор Шинкарев, разливая вино девчонкам.

— Так он запутался, его довоенная пассия отыска…, - хотел было сказать Ваня Заломин, но не договорил.

Он осекся на последнем слове, но этого хватило, чтобы Светлана все поняла. Она, странно прищурив свои голубые глаза, молча взяла со стола стакан с водкой и в одно мгновение вылила себе в рот. Не закусывая, она с силой выдохнула воздух и, выхватив у Краснова из рук горящую папиросу, глубоко затянулась. Вскочив с места, старший лейтенант Зорина с силой толкнула дверь и вышла из хаты, вытирая на ходу накатившие на глаза слезы.

— Дурак ты, Ваня, такую вечеринку испортил, — сказал гвардии капитан Храмов и, сделав музыкальный перебор струн, отложил гитару в сторону.

— Че я!? Че я!? Я же не хотел обидеть её. Откуда я знал, что Светка, так отреагирует? — стал оправдываться Заломин, видя, что не со зла стал инициатором раскола.

— Вся эскадрилья знает, а ты, Ваня, ну ни хрена не знаешь, что у неё с Красновым настоящая любовь.

— Что, ты, не видишь, как парень-то мается? Ему ведь наверное, тоже больно!? А ты, ты, словно серпом, да по… помидорам… — сказал комэск.

В тот миг за столом наступила гробовая тишина. Все замерли, глядя на Краснова. Каждый из присутствующих представлял, что чувствует парень в эту минуту.

Краснов резко встал и, оттолкнув ногой табурет, молча выскочил следом за Зориной. В ту секунду в его груди будто разорвался двадцатимиллиметровый снаряд «мессера». Сердце жег огонь, и эта боль словно пульсар отдавала в виски. Выпив столько водки, он так и не запьянел. Голова была свежа, но только внутри что-то странное испепеляло его сердце. Для него — Леди была далеко, а Светлана была рядом.

Светлана Зорина, стала не просто дорогим ему человеком, она стала настоящим другом, который в минуты передышки на фронте был, словно отдушина и единственное дорогое сердцу существо. Она, как и Валерка, постоянно была в смертельной опасности, и этот риск ещё больше сближал их сердца. Зная, что в любую минуту они могут погибнуть, отношения их переросли в абсолютно иную форму дружбы, и они растворились друг в друге без всякого остатка. Отсюда и были у Краснова все эти сердечные переживания, которые давили грудь, изматывающей болью.

— Света, Света, стой! — проорал он с гортанным хрипом вслед уходящей девчонке.

Но девушка, не останавливаясь и не оборачиваясь, шла в сторону базирования своей эскадрильи. Краснов, расстегнув ворот гимнастерки, побежал следом за ней. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Сердце, словно надутый футбольный мяч, распирало изнутри грудную клетку, и от этого дышать было очень трудно.

— Прости! — сказал он, беря девушку за руку. — Прости меня! Я хотел рассказать, но все это так неожиданно. Я же думал, что наши пути уже разошлись! — стал оправдываться Валерка.

— Я понимаю, Валерочка! Но ведь ты мог сказать мне об этом чуть-чуть раньше. Понимаешь, ты оттолкнул меня. Ты меня очень обидел, — сказала Светлана дрожащим голосом. — Разве я не поняла бы! Я же знала, знала, что ты любишь свою Лену. Этого можно было ожидать, а я, дура, настоящая дура, доверилась тебе! Я полюбила тебя, а теперь что? Что может быть между нами?! Прости и прощай!

— Светка, не делай этого! Не рви мне сердце, я же живой человек. — заорал Валерка от досады.

— Прощай! — сказала Светлана и побрела через взлетное поле.

Вечер клонился к закату, а на Западе красный диск солнца наполовину уже спрятался за черную кромку леса. В этом красном диске мелькнуло три силуэта дежурного звена, а вспыхнувшая в фиолетово-синем небе зеленая ракета, указала группе «ЯКов» добро на посадку.

На душе Валерки было муторно и он, чувствуя, что назад Светлану не вернуть, сел прямо на взлетное поле. В ту секунду мысли и чувства словно перемешались в нем. Валерке хотелось кричать, хотелось даже рвать волосы на своей голове, но внутренний голос говорил ему: «Полевая почта 81234 «К»».

В этих скупых строчках было все: любовь, надежда, а самое главное вера, вера не только в победу, но и в будущую встречу с самой дорогой и любимой девушкой на свете.

Закурив папиросу, Краснов лег в траву и уставился в небо. Все мысли сейчас были о его девчонках. До глубины души было жалко, что так получилось со Светой, было жалко потери настоящей боевой подруги, и от этой душевной боли слезы, накатив на глаза, лениво потекли по щеке.

Голос часового привел старшего лейтенанта в чувство.

— Потушите, пожалуйста, папиросу, товарищ лейтенант! Не положено тут курить! Демаскируете военный объект!

Краснов затушил папиросу, воткнув её в землю, и поднялся с земли. Отряхнув свои галифе и, расправив гимнастерку, он глубоко вздохнул и, махнув рукой, направился в сторону квартирования своего звена. После слов, сказанных часовым, с души словно свалился камень, и Валерка вспомнил слова, сказанные ему когда-то матерью:

— С бедой нужно переночевать, сынок, наутро, она сама отойдет от тебя.

Несомненно, было очень больно потерять подругу. Душа Краснова рвалась на части, но у судьбы были свои коррективы. Вероятно, все, что произошло несколько минут назад, было угодно каким-то неизвестным силам, которые заставляли его сердце влюблено трепыхаться, при одном только упоминании о Леди.

Весть о том, что звено гвардии капитана Валентины Сёминой не вернулось на базу, мгновенно облетела все службы аэродромного обеспечения и истребительные эскадрильи. Уже через несколько минут полевой телефон разрывался от звонка.

Вернувшись с «охоты», звено капитана Храмова находилось в состоянии «дежурного отдыха». Вылет был не особенно удачным.

Легендарные асы Люфтваффе, словно предупрежденные о вылете в поисках добычи звена Храмова, попрятались под стволы зениток. В небе, кроме воздушных шаров артиллерийских корректировщиков, не было ни одной цели. Истребители, отстрелявшись по воздушным «шарикам», да маломерным наземным целям, так и вернулись на базу, не имея на своем счету ни одной солидной победы.

— Что он там тарахтит? — спросил гвардии капитан Храмов, читая очередной номер «Красной звезды». — Неужели некому взять трубку!? Ты бы, Краснов, послушал! Может быть, на сегодня еще вылет намечается?

Старший лейтенант нехотя поднял трубку и спросил:

— Алло, «Лютик» на проводе!

В это время его уставший лик словно исказила страшная нервная болезнь. Такого ни гвардии капитан Храмов, ни старший лейтенант Иван Заломин еще не видели. В одно мгновение лицо Краснова посерело и странно осунулось.

— Что там случилось? — спросил Храмов, затягиваясь папиросой.

— Этой ночью наши девчонки на базу не вернулись! Звено Сёминой на зенитки фрицев напоролось. Сгорело три машины, — сказал Краснов дрожащим голосом.

Он приложил трубку к своей груди и в это самое мгновение словно окаменел. Слезы покатились по его лицу. Еще позавчера девчонки были живы.

В этот момент он вспомнил все, что связывало его со старшим лейтенантом Зориной. Вспомнил их первую встречу, её улыбку и озорной курносый носик. Вспомнил бездонные, голубые глаза девчушки-хохотушки. Вспомнил и первый поцелуй, подаренный ему на женский праздник восьмого марта. От этих воспоминаний на душе стало настолько плохо, что он, не скрывая своих эмоций, и не стесняясь своих боевых друзей, заплакал. Бросив трубку на аппарат, он плюхнулся на кровать, уткнувшись лицом в подушку.

Нет, Краснов не плакал, все его тело вздрагивало от приступов. Краснов рыдал, как рыдают, потеряв самых близких людей. Только сейчас он понял, насколько Света была дорога ему. После ссоры он еще лелеял надежду, что помирится с ней. Верил в то, что это всего лишь очередной девичий каприз. А теперь он чувствовал за собой настоящую вину. Было такое ощущение, что эта нелепая смерть есть следствие их раздора. Если бы Света знала, что Краснов любит её. Если бы она знала, что её ждет на земле дорогой девичьему сердцу старший лейтенант, точно так же, как она ждала его из боевых вылетов, она бы сделала все, чтобы вернуться домой. Ведь Зорина была классным пилотом и смогла бы вполне даже на одном крыле посадить разбитую машину на свой аэродром. Если бы она только знала, что кому-то дорога и кем-то очень, очень любима.

Теперь становилось понятно, почему сегодня в небе не было фрицев. Зная, что за смерть своих боевых подруг русские безжалостно будут мстить, «доблестные» асы Люфтваффе, словно крысы прятались в своих «норах» под защиту зениток. Они уже знали, что карающий меч расплаты обязательно настигнет их и не будет к ним ни жалости, ни пощады. И будет до последнего патрона их бить простой русский Иван. Будет бить с утроенной, нет — удесятеренной неземной яростью. Бить так сильно, что пресловутые и легендарные 109 немецкие «Мессеры» будут гореть, словно свечи перед православным алтарем.

Вечер прошел в полном молчании. Никто из офицеров не вымолвил ни слова. Все ходили словно тени, и было видно, какая скорбь появилась на лицах офицеров.

Ведь еще позавчера все девчонки были живы. Они сидели в этой комнате, пили вино, смеялись и верили в то, что когда придет победа, они смогут вернуться к мирной жизни. Верили, что смогут нарожать детей и любить, любить тех, кто все эти годы войны был рядом с ними, разделив нелегкую судьбу военного летчика.

Но сегодня все было иначе. Боль утраты, словно черная пелена, накрыла каждого летчика третьей эскадрильи. К вечеру, как подобает у христиан, стол был накрыт на помин.

Поминки по невинно убиенным всей эскадрильей собирали молча. Среди тушенки, вареной картошки, свежего лука, стаканов и кружек со спиртом, в самодельных рамочках стояли фотографии любимых всеми девчонок. Черные ленты, любовно вырезанные из бумажной упаковки аэрофотопленки, перечеркивали фотографии боевых подруг. Они, словно живые, продолжали улыбаться со своих портретов, прячась за стаканы с водкой, прикрытых сверху по традиции ломтиками черного хлеба. Спирт пили стоя и молча! Никто не закусывал. Все старались, как бы за жжением крепкого напитка усилить и без того сильнейшую скорбь невозвратной и непомерной утраты.

Каждый летчик в своей душе не просто сожалел о смерти девчонок, это была настоящая и почти неземная трагедия. Ведь только в них, в своих боевых подругах они видели не только веселую компанию для фронтовых вечеринок, которая отвлекала их от жестоких будней и дарила радость общения. В них было олицетворение всего женского мира — любимых невест, жен, матерей. В них была нежность, доброта и любовь. В них было продолжение рода, уют домашнего очага и настоящее мужское счастье.

Гнев и ярость к врагу в ту минуту закипала в душах каждого из них, словно расплавленная магма в жерле вулкана. Она, достигнув критической массы, просто должна была выплеснуться наружу, чтобы своей адской температурой и огнем истреблять тех, кто был повинен в смерти не только родных и близких, но и всех тех, кто просто был убит рукой врага. Каждый в ту минуту, словно перед иконостасом клялся отомстить фашистам за смерть боевых подруг. Каждый в ту минуту представил себе, как будет смертельным огнем своих пулеметов и пушек разить того, кто непрошенным пришел на эту землю. Тех, кто ворвался в мирную жизнь и перевернул все устои простой человеческой морали, кто уже давно заслужил эту смертную кару и сейчас ждет, когда же меч правосудия опустится на его фашистскую шею.

Краснов, с трясущимися руками, курил одну папиросу за другой. Спирт, словно вода, вливался внутрь организма, обжигая пищевод и стенки желудка. Но это жжение было в тысячи крат меньше, чем то, которое испытывала его израненная душа. Она горела и ныла нестерпимой болью не только от этой, но и других утрат, которые ему довелось испытать за время службы в полку.

Вытащив из планшета потрепанную по краям фотографию, он впервые положил её на стол перед своими друзьями и сказал:

— Вот они, пресловутые ястребы Геринга! Запомните все их гадкие рожи! Вот они, хваленые «рыцари» неба! Все они достойны только уничтожения! Пусть скорбят по ним их матери и жены! Пусть дети никогда не вспомнят своих отцов, а вспомнив, пусть краснеют от стыда за то, что они сделали для своих внуков.

На фотографии среди футбольной команды Смоленского авиационного завода, сидели, улыбаясь, немецкие летчики.

— Ни хрена себе!!! Ого! Откуда это у тебя? — спросил гвардии капитан Храмов, рассматривая фото перед мерцающим светом коптящего «бздюха».

— Приезжали, командир, в сороковом по обмену опытом на завод, да и в футбол поиграть. Мы им навешали тогда, как щенкам 2:1, - сказал Краснов.

— Вот мой отец. Вот я, а это — сволочь белогвардейская, фельдфебель Франц-Йозеф Вольф. Бежал в гражданскую из России в утробе своей мамаши. А это его однополчане. Группа «Кондор» в полном составе. Гернику, Барселону Мадрид в тридцать шестом бомбили и стерли с лица земли за сорок минут.

— Ты, Валерка, смотри, будь аккуратней с этой фоткой! СМЕРШ, он же не дремлет! Как узнают особисты, что ты еще до войны с немцами в футбол играл, они разбираться не будут. Дай бог, в лагерь попасть, а так могут еще и к стенке поставить или отправить на передовую в штрафбат! — сказал Храмов, передавая фото Ване Заломину.

— Холеные какие, суки! Держатся уверенно, словно хозяева этой жизни! — сказал Иван, дымя папироской. — Я бы надрал им задницу!

— А я, мужики, специально держу это фото, чтобы знать врага в лицо! Хочу всю их команду порешить, чтобы даже в памяти ее не было. Только за этих одиннадцать сволочей, господь спишет с меня все прегрешения в этой жизни. Я отомщу им, сукам, за смерть наших девчонок! Клянусь, мужики, честью русского офицера! — сказал Валерка, крепко сжав зубы.

— Давайте, мужики, выпьем за нашу победу. Мы обязательно поквитаемся с ними и это будет уже личное. А с личным счетом легче воевать! — сказал комэск и поднял кружку со спиртом.

* * *

Сирена боевой тревоги разорвала тишину ночи за час до рассвета. Вместе с её завыванием полевой телефон звена также, не умолкая, тарахтел, вырывая из теплых постелей истребителей полка ОСНАЗа.

Храмов спросонья схватил трубку и, прокашлявшись, осипшим голосом сказал:

— Алло, «Лютик» на проводе! Звено, боевая тревога! Готовность один! — повторил он вслед за «Ромашкой» и, бросив трубку, изверг из себя лавину слов отборного русского мата.

— «Воробей», «Налим», подъем, мать вашу! Готовность один! Наш вылет через десять минут! — проорал он, и в мгновение ока вскочил с кровати, одеваясь по форме.

В один миг старый рубленый деревенский дом наполнился необычайными звуками общего сбора. Кто, надев галифе, прыгал на одной ноге, стараясь попасть в сапоги, кто скрипел пружинами фронтовой кровати, сидя, облачаясь в униформу после вчерашних поминок. В эту секунду казалось, что в доме творится настоящий хаос и все эти люди просто не в состоянии выполнить то, что еще вчера делали с абсолютной четкостью. Но уже через две-три минуты, дверь деревенской хаты с лязгом открылась, и третье звено капитана Храмова в полном составе помчалось через деревню к самолетам, стоящим на краю леса под маскировочными сетями.

— От винта! — прозвучали команды пилотов, и боевые «ЯКи», выплюнув из труб сгустки дыма и пламени, взревели многосильными движками в ожидании команды на взлет.

— Убрать колодки!

Всего несколько минут на прогрев, и самолеты, словно огромные птицы приготовились к дальнему перелету, выруливая звеньями на старт.

Зеленая ракета с шипением взвилась над полем и первая эскадрилья, поднимая лопастями винтов клубы пыли, оторвавшись от земли, растворилась на фоне леса и исчезла в предрассветных сумерках.

В бой вступили в тот момент, когда солнце, лишь показало четверть своего диска. В этот миг оно как бы замерло перед долгим путешествием по небосклону. Розовые, желтые, золотистые облака под крыльями самолетов переливались перламутром и выглядели удивительно сказочным морем, которое манило и звало своим великолепным, мирным видом. В такой момент было не до войны.

Краснов всегда с восхищением и с замиранием сердца смотрел на них, мечтая в эти минуты, не об этой проклятой войне, а простой счастливой жизни.

Несколько эскадрилий ПВО, подкравшись в полном молчании к немецкой эскадре, идущей в сторону Москвы, просто вывалилась из этих розовых облаков на врага, разя его кинжальным огнем. Расстроив стройные ряды бомбардировщиков Люфтваффе, «ЯКи», словно огромная стая волков, бросились терзать вражеские самолеты. Это была поистине пляска смерти или, как говорили немцы, «собачья свара».

Все, что видел Краснов, так это было то, что «мессеры», словно воронье кружились над выпавшим из гнезда вороненком. Черные кресты на крыльях немецких самолетов, словно трефовая масть, тусовалась в огромной колоде карт прямо перед глазами «Воробушка».

Сквозь перебивающие друг друга переговоры советских и немецких летчиков в эфире, Валерка вдруг услышал до ужаса знакомый голос. Среди помехи и треск, немецкий голос нырял в глубину неизвестности, и тут же вдруг всплывал извне, отборной русской бранью, вводя в заблуждение летчиков эскадрильи.

В сотую долю секунды Краснов вспомнил, кому принадлежит этот голос. Вспомнил веселого молодого немецкого фельдфебеля с сигарой во рту и его чистый, хорошо поставленный русский. Вспомнил и футбольный матч на поле смоленского авиационного завода, и подарок холеного и даже щеголеватого летчика-фашиста. За воспоминаниями следом всплыло и лицо его отца. Оно в тот момент как бы просило: «Убей его, сынок! Убей! Убей своего врага! Мсти за меня, мать, за Леди и Светлану»!

В тот миг Валерка вспомнил рыдающую мать и спасенную им девушку, вытащенную им из искореженного вагона. Вспомнил и поцелуи Зориной Светланы, которая всего лишь два дня назад сгорела в своем У-2.

В тот миг из его груди вырвался жуткий протяжный стон, будто страшный свирепый зверь вселился в его душу. Старший лейтенант Краснов, сжав до боли свои зубы, со всей своей нечеловеческой яростью и ненавистью кинулся в эту кровавую карусель воздушного боя. За приступом мести прошлое будто перевернулось в нем. Все его мышцы, подчиненные только сознанию и силе воли, включились в настоящее, и он всей своей шкурой в полном объеме ощутил жестокие реалии боя.

Валерка инстинктивно вращал ручкой управления «ЯКа» и через свой гнев ловил в перекрестие прицела страшные черные кресты пауков, распластавшиеся на плоскостях немецких самолетов. Он с силой жал на гашетку, и с каким-то удовольствием всаживал в этот ненавистный ему символ фашизма, очередную порцию разрывных пушечных снарядов.

Куски перкали, рваного алюминия в ту секунду отвалились от крыльев и хвоста немецкого самолета. «Мессер» вдруг, вспыхнув факелом, тут же свалился в штопор и, объятый пламенем, понесся в сторону земли, пронзительно завывая, словно огромный раненый зверь. Самолет падал, оставляя черный шлейф дыма и с каждой секундой, все ближе и ближе приближался к своей смерти, пока где-то внизу он не превратился в огромный клубок бурлящего огня.

Вновь и вновь Валерка бросал свой «ЯК» в драку и, заходя на виражи, выжимал из своего самолета последние лошадиные силы. Он, то взбирался в горку, то вращаясь, бочкой врезался в стаю «Фокеров» и «Мессеров», выхватив очередную жертву, беспощадно рубил лопастями и мощью двигателя «Яка» небо своей любимой России. Выводя свою машину в хвост очередного «трефового туза», он хладнокровно, без всякой жалости давил на гашетку и вновь от его самолета отделялись красные пунктиры, которые, пронзив хрустальный воздух, устремлялись в сторону вражеских самолетов. Дымный шлейф трассирующих снарядов пронизывал врага, словно стрелами Зевса, разрывая фюзеляж немца на куски. Даже за ревом двигателя Валерка отчетливо слышал, как снаряды, пущенные из его пушек, со странным жужжанием впивались в хищное темно-зеленое тело немецкого самолета. Он отчетливо видел, как, попав, его карающие мечи разорвали на куски бронированный плекстигласс фонаря вместе с головой бравого фашистского аса. Кровь и мозги летчика разлетелись по кабине и очередной «мессер», «застонав», «завыв от боли», устремлялся к земле, унося мертвое тело врага в небытие.

В тот момент Краснов совсем не принадлежал себе. Он был, словно избранный богом палач, который своим топором сеял возмездие, исполняя приговор Родины. Он был тем оружием, которое несло на себе кару за страдания его народа, его родных и близких. Он громил и громил врага на пределе своих сил и возможностей и эта яростная месть настигала фрицев, не давая им никаких шансов на жизнь.

За круговертью боя он не заметил, как загорелся самолет капитана Храмова. Лишь после крика и отборного мата своего командира, раздавшегося в наушниках, он увидел, как «Мессер», с нарисованным на борту страшным «волком» и номером 042, всадил в «ЯКа» капитана целую очередь. Он словно хищник, словно трус, незаметно подкрался снизу от земли и против всех законов аэродинамики, зависнув в мертвой точке, дождался своего победного триумфа.

«ЯК-3» Храмова вспыхнул мгновенно. Шансов выпрыгнуть с парашютом у капитана не было. Объятый пламенем истребитель, словно шаровая молния понесся вниз, рассыпая по небу яркие магниевые искры горящего алюминиево-магниевого сплава. Со всего разгона, всей своей массой, он рубанул своими лопастями тучное тело «88 Юнкерса». Огромной силы взрыв бомбардировщика разметал оба самолета на мелкие фрагменты, которые, словно метеоры Леониды в теплую летнюю ночь, тут же посыпались на землю огненным дождем.

— Суу-кк-ка! — заорал Краснов и бросился на воздушного «волка» со всей яростью.

Ему хотелось порвать этого немецкого аса на куски, хотелось раздавить его, и вогнать его труп в землю, так чтобы никто ни в какие времена не нашел его могилы.

«Мессер» вращался в воздухе, словно уж на сковороде. Он, то взмывал в небо, то камнем падал вниз, стараясь сбросить висящего на хвосте «Воробушка». Краснов старался просчитать действия, его маневр, но фриц, словно бешеная муха постоянно выскальзывал из прицела и очереди трассеров проносились мимо самолета врага. Зная, что на виражах «Мессер» слабоват, Валерка, сидя на хвосте аса, старался загнать его на длительный вираж, чтобы, срезав путь, распороть его борт огнем своих пушек. Всего три секунды преимущества «ЯКа» против «Мессершмита» при развороте, давало приличную фору и возможность поставить точку в воздушном бою и отомстить за капитана. Но сто девятый «Мессер» крутил в воздухе такие фигуры пилотажа, что уловка Краснова в этот раз не сработала. Немец как чувствовал, что за ним началась настоящая охота, и это придавало ему еще больше азарта и боевого куража.

Звонкий звук затвора и старший лейтенант понял — пусто! Еще раз, он с надеждой на чудо передернул затворы пушек, но опять услышал звонкий лязг пугающей пустоты пулеметных лент. Ожидания выстрелов рухнули, как рухнули и надежды на месть. Все, боекомплекта не было! Не суждено было ему исполнить сегодня свое предназначение и это придавало еще больше злобы и ярости к хитрому врагу. Немец тоже почувствовал, что у Краснова закончилось боепитание. Бросив свой самолет к земле, и маневрируя среди перелесков, он исчез из вида, так и не ввязавшись в драку. Вероятнее всего он ушел на свой аэродром, чтобы, пополнив свой запас горючим и снарядами, вновь вернуться в бой.

— «Налим», «налим», Ваня, я пуст! Прикрой меня! Уходим на базу! — сказал Валерка в ларингофон, пытаясь глазами обнаружить убежавшего фрица.

— «Воробушек», я понял, уходим на базу! У меня тоже топлива — резерв! — сказал Заломин и, вися на хвосте Краснова, последовал за ним.

Выйдя из боя, пара потрепанных «ЯКов», словно с горки спустившись к земле, развернулись в сторону своего аэродрома и так же, как немец, скрылись, слившись с растительностью.

Приземлившись, Валерка, соскочив с плоскости, просто рухнул от усталости на траву лицом вниз. Вся его гимнастерка была мокрой от пота. Он настолько вымотался, что, даже не смотря на технарей, окруживших машину, да подъехавшего командира полка, продолжал лежать. Всего несколько минут на отдых, и он, собрав в кулак оставшиеся силы, поднялся, отряхивая сухие травинки, прилипшие к комбинезону.

— Товарищ полковник! В результате воздушного боя звено гвардии капитана Храмова уничтожило четыре самолета противника. Командир звена гвардии капитан Храмов в бою геройски погиб, таранив бомбардировщик врага, — доложил Краснов и стянул с себя шлемофон.

Душевная и нестерпимая боль потери командира капитана Храмова сжала сердце старшего лейтенанта и он, стиснув зубы, добавил: — Он, товарищ полковник, погиб, как настоящий герой.

— Ты, сам-то, как? — спросил полковник, также сняв фуражку.

— Готов к вылету! — сказал Краснов, стараясь приободриться.

— Машина?

— Самолет, товарищ полковник, в полном порядке, через десять минут будет готов к бою.

Выйдя из боя, самолеты других эскадрилий и звеньев стали садиться на поле, чтобы, заправившись и, пополнив боекомплект, снова взмыть в небо. Несколько машин из полка в тот день, так и не вернулись на базу.

Заправщики подъезжали к каждому самолету, скачивая бензин, а в то самое время технари уже готовили самолеты к очередному вылету, забивая ленты патронами.

— Эй, «Воробушек», ты часом не ранен? — спросил подошедший к нему старший лейтенант Ваня Заломин.

— Что-то вид у тебя довольно бледный, — сказал он, присаживаясь рядом на скамейку.

— Храмова жалко! Я видел, как он в «Юнкерс» рубанулся. Я думал, у меня от взрыва плоскости отлетят! — сказал Валерка, жадно затягиваясь папиросой.

— Ты, бате, доложил?

— Я доложил! Только Батя сказал, чтобы ты вечером, как зам. Храмова, ему рапорт написал. Теперь, наверное, ты будешь комзвена вместо нашего капитана!?

— До вечера еще дожить надо, «Воробушек»! Я так думаю, у нас еще сегодня будет жаркий денек, немцы, суки, словно взбесились.

— Ладно, Вань, давай по машинам, а вечером помянем капитана, если нас кому-то не придется поминать.

* * *

Позывной «Налим» прилип к Ивану Заломину еще несколько месяцев назад, когда он приказал своему технарю выкрасить брюхо «Яка» желтой краской, которую выдал зам. по тылу полка для окраски табличек химической разведки. Так и летал Ванька с желтым брюхом, словно налим.

Комэск майор Шинкарев несколько раз приказывал привести истребитель в соответствие с уставным цветом камуфляжа, но Ваня настолько полюбил этот солнечный цвет, что находил тысячу причин, выкручиваясь также скользко, как и прообраз его позывного.

— От винта! — крикнул Валерка и, прогазовав, стал выруливать на старт следом за Заломиным.

Остальные машины полка, по мере готовности, стали подтягиваться к рулежке, ожидая команды на взлет. Зеленая ракета прочертила небо и самолеты, разогнавшись, попарно стали уходить со старта в сторону фронта, где впервые за несколько месяцев развернулось в воздухе настоящее сражение.

Краснов уже в полете вспоминал, как «Мессер», зайдя снизу из мертвой зоны, продырявил топливные баки командира звена. Машина вспыхнула мгновенно. Гвардии капитан Храмов не имел никакого шанса на спасение и его отчаянный поступок был по-настоящему примером мужества и самопожертвования во имя великой победы. Только героический таран горящей машиной немецкого бомбовоза, навсегда приравнял его к истинным героям.

«Смог бы он поступить так, как Храмов?» — задавал сам себе вопрос Краснов, абсолютно не зная на него ответа. Разве можно знать, на что способен человек в минуты отчаяния, когда нет никакого шанса на спасение. Когда дорога каждая секунда в принятии решения и ты, приняв его, уже не можешь принадлежать себе.

* * *

— Я все видел, Франц, как русский трепал тебя, словно новичка. Это тебе не Па-де Кале и здесь нет англичан на своих «Спидфаерах»! Мне, помнится, ты сомневался в мастерстве большевиков?

— Ты, Карл, был прав! Этот бешеный русский, выжал меня словно лимон для скотча. Я засек его позывной — «Воробушек», — сказал Франц-Йозеф Вольф, скидывая с себя мокрый от пота комбинезон.

— «Воробушек»!? — удивился Карл. — Что за птица такая, и почему «Воробушек»?

— «Воробушек»! — повторил Франц. — Это, наверное, от того, что маневрирует непредсказуемо. Когда вступаешь с ним в бой, не знаешь, что он выкинет!

— Если у Иванов такие воробушки, то интересно, как тогда выглядят легендарные соколы Сталина? — спросил Карл ерничая.

— Ничего, еще познакомимся! Я думаю, он теперь объявит на меня настоящую охоту. Я на его глазах прямо на вертикали, завалил его ведущего, — сказал Франц. — Будет мне мстить за командира.

— Если бы у Ивана были патроны, то вряд ли мы бы с тобой сейчас разговаривали. Я видел, как ты удирал, прячась за верхушки деревьев, словно заяц. Может попросить Юргена, чтобы он тебе на фюзеляже зайца намалевал вместо волка?

— Да. Карл, ты бы сам попробовал. Иван попался довольно цепкий. Подвернись такой случай, я бы сразился с ним еще один на один, — сказал Вольф. — Хорошо, если бы он был моим сотым. Не каждый день судьба подбрасывает такого достойного противника.

— Не боишься!? — спросил Карл.

— Если это угодно Богу, то нет! — ответил обер-фельдфебель.

Делясь впечатлениями о воздушном бое, Франц-Йозеф Вольф вместе с Карлом вошел в палатку. Франц бросил свой шлемофон на кровать и, вытащив из-за пазухи свою фуражку, водрузил её на голову. Он достал сигару и, откусив кончик, плюнул его на земляной пол, который был застелен деревянными трапиками.

— Я вижу, старина, ты все еще под впечатлением боя!? — спросил Карл, наливая в рюмки шнапс.

— Да, что-то такое есть! Такое ощущение, что я уже где-то встречался с этим большевиком. Только не помню, где. Если ты, Карл, наблюдал за боем, то, наверное, видел, что у этого парня наша манера пилотирования. Красиво работает, как на вертикалях, так и в маневре. Русские обычно так не летают, а этот цепляется за хвост, словно клещ.

— Брось ты. Франц! На вот, лучше выпей шнапса, да успокойся. Откуда Иван мог постичь тайны Люфтваффе? — ответил офицер, протягивая рюмку своему другу.

— И все же, это для меня загадка! За нашу победу! — сказал Вольф, поднимая рюмку.

— Прозет, Франц, всего лишь прозет! За твою победу над этим бешеным Иваном! Я думаю, у тебя будет еще шанс надрать ему задницу, — сказал Карл и, взглянув через хрустальный бокал, подмигнул Вольфу.

* * *

— Разрешите, товарищ полковник!? — спросил Краснов, войдя в кабинет командира полка.

— А, Краснов!? Что привело тебя, заходи!? — спросил полковник Шинкарев.

— Я, товарищ полковник, принес рапорт. Хочу просить вас на базе нашего звена создать подразделение свободных охотников. Я должен отомстить за капитана Храмова.

— У вас, товарищ старший лейтенант, есть командир эскадрильи. В армии не принято обращаться через голову своего начальника. Рапорт пусть подпишет майор Шинкарев, а я потом рассмотрю. Я, конечно, Краснов, тебя прекрасно понимаю. Да и цели твои благородны, но устав есть устав и нам его соблюдать! — сказал полковник, вернув рапорт Краснову.

— Разрешите идти!? — спросил Валерка.

— Нет! Не спеши! Подойди к столу. — сказал полковник, дымя папиросой.

Краснов подошел к столу, на котором лежала оперативная карта.

— Ты, мне вот, что скажи, старший лейтенант, где вы вступили в бой, и где был сбит гвардии капитан Храмов?

Валерка наклонился над картой и, немного постояв, как бы ориентируясь, взял в руки карандаш и указал на то место, где вчера произошел воздушный бой. Он в своей голове с точностью восстановил всю картину воздушного сражения. Сейчас он смотрел на карту и вместо лесов, полей, речушек и оврагов, нанесенных умелой рукой топографа, видел вполне реальный ландшафт, оставленный памятью, словно был сфотографирован его сознанием.

— Храмова подбили в этом районе. Он протянул в направлении северо-запада и где-то над этим полем, врезался в «Юнкерс». Я видел, там, на окраине леса было озеро. Вот оно! А вот немец опустился метров до пятидесяти, и пошел в этом направлении. Он исчез, словно приведение, мелькая среди перелесков. Слился, сука, с лесом!

Полковник стоял молча, сосредоточенно вглядываясь в карту, что-то размышляя. После чего взял карандаш и примерно провел прямую, от той точки, где Краснов потерял фрица, до места базирования вражеского полевого аэродрома.

— Я знаю, где искать твоего фрица. Так говоришь, у него ноль сорок второй номер и на борту был нарисован волк!? — спросил полковник.

— Так точно, товарищ полковник, волк!

— Вот смотри, деревня Белоусовка. По нашим разведданным, там и расположился полк JG-51.Оперативная группа прикрытия «MЖlders». Полк входит в состав эскадры под командованием двадцативосьмилетнего генерала Адольфа Галанда. Отъявленный стервятник! Хотя благородства в нем не занимать! Ни один подбитый самолета, который удачно приземлился, на земле им добит не был! Рыцарь, мать его! А вот эту карту нам пехота доставила. Изъяли у мертвого летчика, которого вы вчера в том районе завалили. Вот видишь, тут отмечен их аэродром. Наши соседи уже готовятся к бомбометанию по этим координатам. Вот ты и полетишь в составе своего звена прикрытием бомбардировщиков. Возможно, что и встретишь своего крестника «серого волка».

— У нас же нет командира? — спросил Краснов.

— Командиром будет старший лейтенант Заломин, приказ о его назначении я уже подписал. А в ваше звено сегодня прибудет пополнение. Так что, ожидайте. Да, Краснов, чтобы без всякой прописки. Знаем мы ваши традиции фронтового братства, обмывать назначение, да принимать пополнение через спиртовой шок.

— Так, товарищ полковник…. - хотел было сказать Краснов, как командир полка перебил его:

— Я, Краснов, сказал — без пьянки! Вылет может быть в любой момент.

— Так точно, товарищ полковник, без пьянки! — ответил старший лейтенант, улыбаясь.

— На вот, держи карту и изучи, как положено боевому летчику ОСНАЗа. Чтобы знал, как «Отче наш»! — сказал полковник и передал карту Краснову.

Тот открыл планшет и хотел было сунуть её туда, но зоркий глаз полковника увидел фотографию, вставленную в целлулоидный прозрачный карман офицерского планшета.

— Это что у тебя за дагерротипчик такой!? — спросил Шинкарев, протягивая руку. — Дай-ка взглянуть, уж больно любопытно…

Краснов, предчувствуя интерес командира, нехотя вытащил ту фотографию, на которой были изображены немецкие летчики с футболистами смоленского авиационного завода. Сидящий рядом с ним фельдфебель, был аккуратно обведен химическим карандашом.

— А это, что за черт из табакерки? И за какие такие заслуги ты его кружочком пометил!? Знакомый что ли?

— Фельдфебель Франц-Йозеф Вольф. Сынок барона фон Вольфа, служившего его величеству царю Николашке. Его беременная мамочка бежала в Германию в 20 году, еще в гражданскую, — сказал Валерка. — Уже там, в Германии, родила этого выродка Франца.

— А что это ты его так любовно пометил кружочком? За какие такие подвиги?

— Мне кажется, я его слышал в том бою, когда сбили капитана Храмова. Фриц этот отлично говорит по-русски! Нам кто-то тогда все карты попутал. Вот гвардии капитан Храмов клюнул на его уловку и нарвался своим брюхом на его пушки.

— Так ты считаешь, это он и есть пресловутый волк?

— Я еще, товарищ полковник, не знаю! Но вот голос был явно его. Я же в сороковом году разговаривал с ним на авиационном заводе. Отец мой военпредом служил. Вот этот фельдфебель мне даже подарил футбольный мяч. Запомнился на всю жизнь.

— Ты спрячь от греха подальше эту фотографию. Не хватало, чтобы тебя еще в СМЕРШ затаскали за связь с врагом. Я слышал, что батьку твоего репрессировали?

Краснов глубоко вздохнул и, опустив в пол глаза, сказал:

— А кого в нашей стране еще не репрессировали? А отца — расстреляли! И вот из-за этих ублюдков. Не было бы их тогда на заводе, может быть, остался бы жив?

Полковник похлопал парня по плечу и сказал:

— Я не дам тебя в обиду, старший лейтенант. Помни, сынок, это не мы такие, это такое время! Сам должен понимать, не мальчик же! А за два «Мессершмитта», которых ты завалил вчера, я уже написал представление. Пусть хоть мать тобой гордиться, если отцу уже не дано! Да коль у тебя такой интерес к этому Бикинброку, то я, пожалуй, подпишу твой рапорт на «свободную охоту». Только передай его майору Шинкареву, пусть все будет по уставу.

— Вольфу!

— Что!? — переспросил полковник.

— Его, товарищ полковник, звать Франц-Йозеф Вольф! — сказал Краснов.

— Разрешите идти?

— Ладно, давай сынок, иди, ищи своего фрица, а сегодня готовьтесь к прикрытию.

* * *

— О, Франц, тебя можно поздравить! Я слышал, ты завалил свой сотый самолет? — спросил майор Карл-Готфрид Нордман.

— Я чувствую, что тебя ждет дубовая ветвь с мечами и бриллиантами. Майор Заммель о твоей сотой победе уже отправил докладную в штаб эскадры в Смоленск!

— Я не в курсе, Карл. Бой сегодня был довольно жаркий. Я с удовольствием бы выпил Баварского пива или штоф русского шнапса. Сегодня же символический день, у русских называется Илья. Конец лета! — сказал Вольф, доставая по привычке сигару.

— Я вижу, опять этот «Sperling» тебя достал? Что-то у твоего «Мессершмитта» сильно перья потрепаны, — сказал командир IV/JG51 майор Карл-Готфрид Нордман, рассматривая дырки в крыльях.

— Я второй месяц летаю вдоль линии фронта, все стараюсь найти этого «воробушка», вот только черт, он словно испарился, — ответил Вольф.

— А тогда, кто тебе дырок столько наделал?

— Мало ли у русских, дураков с пулеметами и пушками летает? — ответил Франц, стараясь обойтись шуткой.

— Каждый Иван мнит себя асом и норовит моего «волка» подстрелить себе на унты!

— Ладно, ладно, Франц, встретишь ты своего «воробушка». Видно, парень хорошо достал тебя, раз ты уже два месяца не можешь успокоиться!? — стал подкалывать его лейтенант Рейнвотерн.

— Не то слово, Карл! Я сплю и вижу, как я влеплю этому самонадеянному Ивану весь боекомплект своей пушки. Во мне проснулся азарт далеких предков. Я даже от англичан так не бегал, а они все же имеют больше опыта, чем русские.

Уже с самого утра следующего дня в палатку к Францу Вольфу стали входить летчики 51 эскадрильи. Ничего не понимающий обер-фельдфебель сидел на кровати, дымя сигарой. Голова жутко болела после вчерашнего торжества, и все происходящее казалось очередной шуткой летчиков эскадрильи «ягдфлигеров».

— Тебя, Франц, можно поздравить, — сказал лейтенант Йорган, войдя в палатку.

Он пожал руку Вольфу, похлопал по плечу и тут же вышел, так ничего и не сказав. Следом за ним зашел Карл и также поздравил Франца. Все это выглядело странно и интригующе. После того, как из палатки вышел Карл, Франц услышал, что снаружи кто-то из однополчан засмеялся, давясь в кулак. Вольф не выдержал и, накинув подтяжки на плечи, выскочил на улицу. Летчики четвертой эскадрильи полка пятьдесят первого полка «MЖlders» стояли около входа и при виде перепуганного и удивленного лица Вольфа, дружно засмеялись.

— Тебе, дружище Франц, лейтенанта дали! Майор Заммель еще ночью телефонограмму получил из Берлина! Тебя и Какеля фюрер ждет 22 августа в Вольфшансе под Винницей, чтобы наградить золотой Дубовой ветвью к твоему Рыцарскому кресту.

Франц при виде летчиков, так близко принявших его продвижение по службе, сел на лавочку около офицерской палатки и, придя в себя, сказал:

— Так что, господа офицеры, праздник продолжается, сегодня снова пьем шнапс? Господи, как чертовски болит голова!

— Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем! — заорали летчики и, схватив Беренброка, стали подбрасывать его вверх.

— Эй, эй, эй, господа, я забыл одеть парашют! — заорал Франц, болтаясь в воздухе. По его лицу было видно, что он приятно удивлен. Ведь со звания лейтенанта уже начинается его настоящая офицерская карьера.

Офицерская вечеринка по поводу присвоения звания выдалась как всегда веселой. Летчики расположились в одной из деревенских хат. Стол был накрыт, словно на католическое Рождество. Во главе стола сидел Франц Вольф. Офицерский китель с новыми лейтенантскими погонами был накинут на плечи. Посередине стола высилась бутылка мутного русского самогона, купленного у местных жителей деревни Белоусовка. Жареный гусь, шпик, яйца, свежий картофель, огурчики украшали фронтовое застолье.

— И заметьте, господа, это только начало. Наш Франц вполне может переплюнуть самого генерала Галанда или даже Эрика Хартмана. — сказал командир IV/JG51, майор Карл-Готфрид Нордман, глядя одним глазом на окружающих через рюмку самогона.

— Ты лучше скажи нам, дорогой Франц, из какого дерьма Иваны делают свой шнапс?

— Ты никак рецепт хочешь перенять, дорогой Карл? — ответил Франц. — А может, решил заняться самогонным бизнесом?

— Ты прав! Я после победы над советами хочу построить маленький заводик по производству этой редкостной дряни. Мне кажется, даже наши «птички» смогут вполне уверенно летать на этом шнапсе? — сказал Карл и сморщившись, выпил мутную жидкость.

— Не дури, Карл! Если Иваны прознают, что наши самолеты летают на самогоне, они еще с большей яростью будут нас бить. Не стоит затрагивать их национальной достояние, — сказал фельдфебель Антон Хафнер, один из лучших пилотов полка IV/JG51.

— Да, Антон, ты прав! Не стоит будить русского медведя, пока он спит, — сказал майор Нордман. — Поэтому, я все же добился приказа генерала Галанда о снятии полка с прикрытия бомбардировочных миссий. Будем сами истреблять Иванов, как завещал нам Бог и фюрер.

Эта хорошая новость еще больше вдохновила «охотников». Избавившись от прикрытия, они могли более рационально и продуктивно использовать все достоинства 109 Мессершмитта, и это решение командира еще больше прибавило ему авторитета среди летчиков Люфтваффе.

— За это, Карл, надо обязательно выпить! Теперь у нас, слава Господу, развязаны руки, — сказал обер-фельдфебель Йахим Брендель и разлил по опустевшим рюмкам мутную русскую сивуху.

— За весь воздушный флот Рейха! За нашу господа победу над советами! — сказал виновник торжества Вольф, и все летчики поднялись из-за стола и, чокнувшись, стоя выпили.

— Бр-рр! Какая все же дрянь! Настоящее собачье дерьмо! — сказал один из офицеров.

— Английский виски, господа, ничуть не лучше! Доводилось мне пробовать его во Франции. Но скажу честно, приятней пить домашний русский шнапс здесь, на восточном фронте, чем пить виски и воевать с англичанами над Ла-Маншем, — сказал Франц, на своей шкуре испытавший мастерство англичан.

К назначенному времени самолет Вольфа N042, с рисунком волка на фюзеляже, стоял на взлетной полосе с полными баками горючего. Немецкая пунктуальность не позволяла опаздывать на столь радостное мероприятие.

Раз встреча с Гитлером была назначена на 22 августа, то кровь из носу, а лейтенант Вольф должен был явиться в точно назначенное время. К тому же Адольф Галанд, прибывший с инспекторской проверкой частей Люфтваффе, ждал его в штабе в самом Смоленске, чтобы самолично поздравить с заслуженной и высокой наградой. Аккуратно сложив свою парадную форму в походный фронтовой чемодан, Франц на прощание помахал рукой однополчанам и, закрыв фонарь самолета, сорвался с места. Два «МЕ-109», пилотируемые фельдфебелем Какелем и лейтенантом Вольфом взлетели с полевого аэродрома и, взяв курс на Смоленск, растворились в облаках.

Уже на следующий день лейтенант Франц и фельдфебель Какель приземлились на полевом аэродроме невдалеке от Винницы. Опель с открытым верхом уже поджидал героев восточного фронта, чтобы доставить их на аудиенцию к Фюреру в «Вервольф». Франц предчувствовал встречу с Гитлером, и его душу охватило настоящее волнение. Машина, проехав километров двадцать, въехала в лесной массив с вековыми соснами. Дорога шла через лес. На первом КПП к машине подошли два солдата СС и потребовали предъявить документы. Франц и фельдфебель Какель достали свои офицерские книжки летчиков Люфтваффе и послушно подали их унтер-офицеру лейбштандарта фюрера. Сравнив фамилии со списком гостей, унтер выписал пропуска и отдал документы назад.

— Все в порядке, господа офицеры! Фюрер ждет вас! — сказал он и, козырнув, отдал распоряжение открыть шлагбаум. Машина, рассекая песчаную дорогу своими колесами, проехала внутрь второй зоны безопасности около километра и вновь остановилась возле КПП внутренней охраны. Офицер СС взял у летчиков пропуска первой зоны и оставил у себя, выдав им новые. Вновь «Опель» покатил по наезженной лесной дороге, пока не остановился у огромных бетонных сооружений, спрятанных под тенью вековых сосен.

Два здоровенных солдата из лейбштандарта фюрера вышли из дежурки навстречу гостям и, козырнув белыми перчатками, пригласили офицеров пройти.

— Пройдемте с нами, господа офицеры, — сказал один из солдат и повел летчиков в ближайший бункер. Второй солдат, вооруженный автоматом МП-40, в соответствии с принятым порядком шел сзади летчиков. Спустившись по бетонной лестнице на нижний уровень, они прошли по длинному коридору и оказались внутри большой комнаты.

Убежище фюрера было убрано с аскетической простотой. Большой письменный стол в углу венчало несколько оперативных географических карт. Огромный плетеный ковер из соломы располагался по самой середине комнаты. Садовая мебель из лозы виноградника создавала антураж «Den volkseigenen Stil» и вписывалась в бетонные стены, как бы разбавляя их монументальную холодность этаким народным стилем. Напротив письменного стола стоял длинный стол со стульями для военного совета с командующими фронтов.

Гитлер стоял лицом к вошедшим. Парадный китель горчичного цвета украшал железный крест, полученный фюрером еще за кампанию 1914–1918 годов в России. Круглый значок члена НСДАП и знак за ранение дополняли парадный гарнитур фюрера.

— Ягтфлигер IVэскадрильи JG51 полка Франц-Йозеф Беренброк! — представился Франц Гитлеру. Следом за ним представился и фельдфебель Какель.

Гитлер подошел к летчикам и поздоровался с ними, пожав каждому руку. Жестом он пригласил героев рейха присесть за стол. Не сводя с асов своего взгляда, фюрер по-товарищески, приступил к расспросам, интересуясь воздушной обстановкой под Москвой и Ржевом. Ординарец Гитлера, здоровенный фельдфебель поднес ему две коробки с наградами и фюрер, пожав каждому руку, лично вручил их летчикам.

Разговор был не долог и продлился минут двадцать. Гитлера интересовало все, от сбитых самолетов противника до самого современного вооружения русских. На удивление, фюрер был спокоен и за время разговора ни разу не повысил голоса. Он внимательно выслушал пожелания летчиков и, сделав небольшую паузу, пригласил новоявленных героев Рейха разделить с ним торжественный ужин.

Гитлер встал из-за стола и жестом указал на дверь в столовую. Фюрер шел впереди, как подобает хозяину и, войдя в столовую сел во главе. За большим столом, накрытым по случаю торжественного награждения, уже находились несколько генералов и офицеров вермахта. При виде фюрера они встали и, вытянувшись в струнку, поприветствовали Гитлера кивком головы согласно этикету.

— Садитесь, господа офицеры, — сказал фюрер и, сделав жест рукой, словно повелитель, усадил своих вассалов на отведенные им расписанием места.

Изъяв у летчиков ремни и головные уборы, солдаты СС аккуратно повесили их в гардеробе на костяные вешалки и, открыв двери, ввели летчиков в столовую.

По случаю торжеств, все руководство рейха было одето в парадные белые мундиры.

Гитлер, сев посреди стола, встал и, подняв хрустальный бокал с шампанским, сказал тост:

— Господа! Мы присутствуем при торжественном событии в истории нашего тысячелетнего Рейха. Я рад сегодня лично вручить заслуженные награды нашим доблестным летчикам пятьдесят первого полка «Ягтфлигеров». Только за такими верными сынами Великой Германии величие и могущество нашей родины! За победу господа! За нашу победу!

Офицеры, дружно встав из-за стола, крикнули троекратное:

— Зик Хайль! Зик Хайль! Зик Хайль!

Вольф впервые в жизни, удостоенный такого приема, чувствовал себя слегка смущенно. В душе словно расцвели тюльпаны, и их колыхание приносило массу удовольствия. Фюрер пить шампанское не стал, а отставил бокал в сторону.

Торжественный ужин проходил молча. Лишь изредка, поддерживая компанию, фюрер обращался к офицерам, не давая гостям скучать. Он поднимал не выпитый бокал с шампанским, заставляя всех остальных присутствующих не забывать о прекрасных алкогольных напитках. Гитлер был не многословен, каждый раз он замирал, сжав руки вместе и уперев на эту опору свой подбородок, погружаясь в размышления. Потом он вновь, отойдя от раздумий, лениво и нехотя довольствовался тушеной спаржей, ковыряясь в своей тарелке серебряной вилкой. Мяса Гитлер не ел ввиду своего вегетарианского убеждения. Это абсолютно не сказывалось на общем фоне предоставленных гостям блюд, которые изобиловали овощными салатами, острыми жареными баварскими свиными ножками с пареной квашеной капустой и молодыми листьями винограда. Разбраты, шморбратены, шнельклопсы и бифштексы по-гамбургски из первоклассного мяса выглядели довольно аппетитно и были чертовски вкусны. Надо было отдать должное поварам фюрера, которые в такие дни всеобщего ликования превосходили самих себя.

После ужина Франц и Какель, получив свои портупеи и фуражки, в сопровождении солдат из личной охраны, вышли из бункера, и точно также покинули ставку, как и въехали в нее. Настроение было изумительное, ведь теперь перед Францем открывались новые далеко идущие перспективы. Вольф сейчас чувствовал себя тевтонским рыцарем на белом коне, которого господь обласкал своим вниманием, любовью и благословением.

Приятное событие в виде ужина с фюрером было продолжено уже в личном поезде Адольфа Галанда, стоявшего на запасных путях возле Винницы.

Начальник штаба Галанда полковник Лютцев встретил двух героев довольно радушно.

— Поздравляю вас, господа офицеры, с большой наградой! — сказал полковник.

— Как вам фюрер? Как кухня!? Жива ли Блонди или ожирела от недоеденных мясных деликатесов!?

— Все было довольно пристойно, господин полковник! — сказал Франц. — Фюрер даже отужинал с нами за одним столом и произносил тост во славу героев рейха, силу и мощь нашего немецкого оружия.

— Вам, господа офицеры, генерал Галанд даровал отпуск в честь высокой награды. Ведь героям положен отпуск на Родину, не правда ли? Вам можно, господа, позавидовать! — сказал полковник, приглашая гостей в командирский вагон.