Падение на «брюхо» и столкновение с забором, просто так для Краснова не прошло. Сильнейшее сотрясение мозга, динамический удар в позвоночник сплющил межпозвонковые диски. Требовалось полное восстановление организма и длительный реабилитационный период, после которого еще было неизвестно, сможет Краснов летать или нет. Кремлевские врачи, отбывающие наказание в Сеймчане констатировали: «Во избежание осложнений старшего лейтенанта Краснова, второго перегонного полка срочно перевести на лечение в город Иркутск в краевую клиническую больницу», где с 1941 года размещался Харьковский эвакогоспиталь и отделение специального назначения.

«Дуглас», закручивая клубы снежного крошева, прогревал двигатели перед полетом в Киренск. Фактически каждый день самолет летал до Якутска и Иркутска, перевозя офицеров других полков, геологов, технику, почту.

Американский джип «Виллис» подъехал к самолету за пять минут до вылета. Валерка, опираясь на трость, тяжело вылез из машины.

— Куда ты, старик!? — сказал комэск Ваня Заломин и, подойдя к Краснову, взял его под руку, — Тебе же нельзя самому ходить. Тебе, что профессор Вишневский сказал? Только горизонтальное положение. Месяц на вытяжке!

— Если, Ваня, слушать профессоров, то я должен был уже умереть. Давай прощаться. Самолет уже меня ждет.

Старший лейтенант Заломин пожал Краснову руку и напоследок обнял его, как брата, похлопывая по плечам.

— На вот, держи! В Иркутске отправишь. Не хочу, чтобы цензоры свои зеньки в мое письмо лупили!

Ваня сунул треугольник за пазуху Краснову, и вновь дружески постучал по спине.

— Давай, Воробушек, мы еще полетаем! Выздоравливай!

Краснов медленно и осторожно поднялся по лестнице в «Дуглас» и, обернувшись в дверном проеме, помахал своему боевому другу и командиру эскадрильи.

— Ванька, дождись меня! Я думаю, не залежусь, скоро буду! — сказал Краснов, и дверь в самолет захлопнулась.

Американский «Дуглас», набрав обороты, вырулил на «рулежку», и на какое-то мгновение замер на «старте», поднимая своими лопастями клубы снежной пыли. Получив добро на взлет, он плавно тронулся с места и, разогнавшись, оторвался от земли, словно пароход, плавно поплыл навстречу серым облакам.

В самолете людей было немного. Несколько летчиков перегонных полков, да один капитан НКВДешник, сопровождавший на фронт пятерых зеков, получивших «скощуху» по указу Президиума Верховного Совета от 12 июля 1941 г.

Уже со второго месяца войны бытовикам и ворам заменяли остатки срока заключения призывом на фронт. Многие за время войны погибли в штрафных батальонах и ротах, но многим все же довелось встретить победу и перед тем, как вновь угодить в лагерь, они успевали расписаться на стенах Рейхстага.

На осужденных по 58 ст. УК РСФСР эта льгота не распространялась. «Контра» не могла быть допущена к защите своей Родины, и даже заявления с просьбами, обращенные к Председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И.Калинину, оставались для них не услышанными.

* * *

Построенная накануне войны Иркутская краевая клиническая больница встретила Краснова вполне радушно. Палата особого отделения для командного и политсостава намного отличалась от палаты лагерного лазарета. Комнатные цветы, белые простыни, приятно радовали не только глаз, но и тело. В сопровождении медицинской сестры, Валерка в больничном халате переступил порог и поздоровался с лежащими ранеными офицерами.

Впереди Краснова ждала неприятная процедура. Целая команда врачей, медсестер, крутилась вокруг него, пока его ноги не оказались привязанными к тяжелым «гирям». Все тело вытянулось, словно у дождевого червя. Первое, что испытал Краснов, был стыд за то, что ему, как тогда казалось здоровому мужику, придется оправляться в дежурные плоские сосуды. Профессор харьковского госпиталя, установив диагноз, строго настрого приказал Валерке лежать. В таком положении растяжки, ему предстояло провести около месяца, чтобы межпозвоночные диски, лишенные напряжения, смогли полностью восстановиться, и он обрел былую подвижность.

Как только врачи покинули палату, к кровати Краснова стали потихоньку подползать больные и раненые «старожилы».

— Привет, земеля! Ты кто!? — спросил один из больных, поставив табурет около койки. — Не слабо тебя эти коновалы, словно Иисуса распяли. Тебе, что немцы хребтину сломали или за бабу пострадал в пьяной драке?

— Я летчик! Старший лейтенант Валерий Краснов, из второго перегонного полка.

— А я, майор Твердохлеб Григорий Силантьевич, полковая разведка, первый украинский фронт. А это, что за полк такой, браток!? — спросил больной майор, — Перегонный!?

— Мы, майор, самолеты из Америки на фронт перегоняем. Про трассу Аляска-Сибирь слышал?

— Ты, Валера, брось! Тут в госпитале званий нет. Все друг друга называют по именам. Зови меня просто — Гриша! — сказал майор-разведчик, — На фронте хоть был, или сразу в Америку направили?

— Был! Я же летчик-истребитель шестого авиационного полка ПВО ОСНАЗа.

— Это еще, что за хреновина такая? — удивился разведчик.

— Это, Гриша, авиационный полк особого назначения, называется «Сталинские соколы». Мы столицу прикрывали от фашистов. У меня двенадцать побед и два ордена Красного знамени.

— Ты, парень, молодец! Так им сукам и надо! Надо бить гадов, чтобы земля под их ногами горела!

— Да, правильно! — сказал Валерка и, закрыв глаза, сделал вид, что заснул.

Ему не хотелось сейчас общаться. Шестичасовой полет, консультации с хирургом слегка измотали. Спина болела, а в голове вновь появился странный звон, который напомнил о двухнедельном «отдыхе» в лагере. Даже последние новости из Сталинграда, донесенные Левитаном до палаты по радиопроводам не вызвали в нем восторга. В эти минуты он думал о матери, которая была где-то совсем недалеко, в Слюдянке. Вряд ли она сможет вырваться из ссылки, чтобы увидеть его, чтобы посидеть с ним рядом около больничной койки, держа своего сына за руку.

Тем временем раненые и выздоравливающие офицеры уже готовились к торжественному застолью.

Майор Твердохлеб, словно линь, вертелся около санитарок и уже к вечеру, раздвинув полы больничного халата, показал две бутылки водки с сургучными головками и бутылку 777 портвейна.

Валерка краем глаза наблюдал за разведчиком и удивлялся его пронырливости. Из всех больных и раненых, только майор был на удивление подвижен. По видимости, он уже находился среди выздоравливающих и со дня на день должен был вернуться на фронт. Вечером, когда весь медперсонал покинул госпиталь, стол, стоящий посреди палаты, был накрыт майором-разведчиком.

— Ну что, братья славяне, выпьем за нашу победу под Сталинградом! — сказал он, разливая по мензуркам водку.

Из семи человек, лежащих в палате, к столу подползли только трое.

Майор Гриша, разлив водку, поставил каждому лежачему мензурку на тумбочку вместе с колечками соленых огурчиков летнего засола. Без нескольких минут девять он включил репродуктор и замер в ожидании легендарного голоса Левитана, который должен был поведать о победе Красной армии под Сталинградом.

Краснов, проснувшись, открыл глаза и так же, как и все, примкнул к празднованию торжественного события. Он лежал на спине и созерцал, как неизвестно откуда взявшиеся молоденькие девчонки-санитарочки, помогали Твердохлебу разносить лежачим раненым угощения. Счастливые улыбки не покидали их лиц и было видно, что девчонки, так же, как и все остальные, по-настоящему рады. В те минуты можно было почувствовать, что их веселый смех чудодейственней любого лекарства и все эти раненые готовы после выздоровления, вновь броситься в драку.

Ровно в девять вечера послышалась очередная сводка Совимформбюро. Левитан рассказал о положении на фронте, поздравляя весь советский народ с такой выдающейся победой. После чего послышался голос Сталина. Он, от имени коммунистической партии Советского Союза, от себя лично и от имени Председателя президиума Верховного Совета СССР, поздравил весь советский народ с победой на Волге.

Все замерли, услышав голос своего вождя. В тот момент за окнами больницы послышались выстрелы и несколько десятков сигнальных ракет под громкие крики «Ура» взвились в черное Иркутское небо.

В тот миг казалось, что ревет не только госпиталь. От радости орали все. Даже незнакомые люди в ту минуту обнимали друг друга на улице, поздравляли, целовались и плакали. Плакали от радости и от осознания того, что рано или поздно, а Победа, великая Победа придет в каждый дом.

Санитарочки прыгали от радости, хлопая в ладоши. Они подходили к каждому раненому и нежно целовали офицеров в губы, поздравляя с таким радостным и счастливым днем.

— Ну что, братья славяне! Выпьем за нашу победу! За освобожденный Сталинград! Ура! — закричал он, и все, дружно подняв мензурки, выпили, поддержав майора.

Девчонки, схватив со стола бутылки, бросились к кроватям больных, разливая им водку. В этот вечер каждый понял, что пройдет время и враг действительно, будет разбит, а знамя Великой Победы разовьется над поверженным Берлином.

Валерка лежал на больничной кровати, вытирая вафельным полотенцем накатившие слезы. Сейчас он всей душой чувствовал свою беспомощность и сожалел о том, что он не на фронте. Судьба военного летчика закинула его в эти края и он, никак не мог понять, что здесь тоже фронт. Закрывая свои глаза, он представлял себя в кабине боевого ЯКа или МИГа. Ему казалось, что вот он, сжимая гашетку, расстреливает в упор очередного немецкого аса. Струи трассеров прошивают фюзеляж «мессера» и тот камнем падает вниз, оставляя за собой черный дым, который словно траурная лента, перечеркивает жизнь очередного фашиста. Сейчас, когда все так радовались, он по-настоящему испытывал боль. Нет, это была боль не физическая, это была боль душевная. На память приходило счастливое лицо Зориной Светланы, и этот лик вызывал в его душе еще большие страдания.

— Новенький, ты что!? — спросил майор Твердохлеб, подойдя к Краснову. — Давай, авиация, за нашу победу вмажем! Пусть она будет скорой! Сейчас, мы попрем этих гадов так, что у немцев будут подошвы дымиться! — сказал майор с чувством поднявшегося боевого духа.

Валерка чокнулся с ним мензурками и одним махом выпил водку, не закусывая. За время пребывания на фронте он привык к ней. Только водка снимала напряжение, и только она была тем бальзамом, который умиротворял душу в минуты скорби по погибшим.

— Знаешь, Гриша, я хочу сказать тост! Налей-ка мне еще! — сказал Валерка, протягивая под водку медицинскую посуду.

Твердохлеб налил ему и тут же во всеуслышанье громко сказал:

— Тихо, авиация будет тост говорить!

Валерка слегка приподнялся на подушке, еще больше натянув гири, привязанные к ногам. Кожаный ремень, держащий его под подмышками, натянулся и врезался в грудь, от чего дышать стало труднее.

В наступившей в палате тишине, он сказал:

— Я хочу выпить за тех, кто не увидел этой победы! Чьи кости сейчас лежат на дне окопа или где-то по лесам. Я знаю, что придет время, и после Победы, мы вернемся на места боев и предадим земле тех, кто не дожил до этого самого счастливого дня! За погибших!

Валерка выпил водку и, закрыв глаза, улетел в своих воспоминаниях снова на фронт.

От сказанного Красновым тоста у всех в один момент перекрыло дыхание. В тот миг каждый вспомнил своих боевых друзей и подруг, не вернувшихся из боевого задания…

* * *

Февраль подходил к концу. Дни уже стали намного длиннее, как и Валеркин позвоночник. И вот пришел тот день, когда профессор Кожевников, присев на край больничной койки, сказал:

— Как самочувствие, ас? Ну что, милейший, будем бандаж снимать или как?

— Я, товарищ профессор, уже две недели назад был готов. Скажу честно, надоело до глубины души!

— Вот и ладненько! Сегодня уже пойдешь своими ножками, — сказал он и снял с ног Краснова непосильную тяжесть.

В тот миг, когда они освободились от груза, Валерка почувствовал, как его тело вновь сократилось, словно отпущенная резинка. Странное чувство какой-то слабости прошло от пяток до самых лопаток. Краснов пошевелил пальцами на ногах и доверчиво взглянул на профессора, как бы спрашивая.

— Что, милейший, лежим? Пора бы и подняться. Пройдись по палате туда, сюда, попробуй согнуться! Но сегодня, старший лейтенант, сильно не увлекайся. Ходить начинать нужно постепенно, — сказал профессор, подав Валерке руку.

Тот поднялся и впервые за месяц сел самостоятельно на край кровати. Придерживаясь за спинку, он приподнялся и сделал первые шаги. Той боли, что была еще месяц назад, не было. Теперь он ощущал странное вихляние своих суставов. Создавалось такое ощущение, что все его тело словно поставили на шарниры. Оно ходило ходуном, что было следствием ослабления мышц. Несмотря на эти бестолковые колебания организма, он все же пошел. Пошел, сперва неуверенно, но с каждым шагом ему становилось легче и легче.

— Не увлекайся! Все должно приходить постепенно. Если хочешь вернуться на фронт в авиацию, то постарайся правильно выполнять мои рекомендации.

— Хочу, хочу Михаил Израелевич, очень хочу! — сказал Краснов, присев на стул.

— Вот и ладненько! Недельку тебе на реабилитацию, а там милости просим на комиссию ВЛК. Профессура должна признать, годны вы летать, или нет. На первых порах, Валерочка, я рекомендовал бы вам корсетик поносить! Я так думаю, за это время вы сантиметра три к своему росту точно прибавили, — сказал профессор, поправляя свое пенсне.

Радости Краснова не было предела. Теперь он был свободен как птица в полете. Ему не придется краснеть перед молоденькими санитарками, которые целый месяц из-под него выносили наполненное испражнениями судно. Он мог ходить, и это было поистине настоящим счастьем.

Как и говорил профессор, через неделю он предстал перед комиссией ВЛК. Сердце старшего лейтенанта отбивало бешеный ритм от накатившего на него внутреннего волнения. Ведь сейчас эти люди, эти доктора, сидящие за большим столом должны решить, вернется он в свой полк или нет, или же раз и навсегда лишится того неба, которое он так самозабвенно любил.

— Ну что, милейший, сказать! — вздохнув, сказал профессор. — В принципе, вы годны к полетам. Но! Но вот то, что вы в течение месяца не кушали — это плохо! У вас, милейший, большая потеря веса! Не надо было облегчать санитаркам их нелегкий труд.

— Я, товарищ профессор, очень стеснялся молодых девчонок, — сказал Краснов, и все его лицо залилось румянцем.

— Хорошо, старший лейтенант Краснов! Месяц отпуску, потом снова комиссия и на фронт!

— Как месяц!? — уныло спросил Краснов.

— Дистрофики, товарищ старший лейтенант, не летают! Марш в санаторий, и если за месяц не наберешь двенадцать килограммов, о небе можешь забыть навсегда!

— Есть, товарищ военврач первого ранга! — сказал Краснов, вытянувшись по стойке смирно.

Предчувствия Валерки оправдались. Военная Летная Комиссия на месяц забраковала его, отстранив от полетов. С одной стороны, это решение было настоящим шоком, но с другой — ему представилась уникальная возможность увидеть мать, которую он не видел уже почти три года. Ведь она была всего в ста километрах от Иркутска и не использовать этот случай, было настоящим сыновьим грехом.