Новость об аресте Ферзя застала Валерку на летном поле. Как только, спустившись по крылу У-2, он спрыгнул на землю, в этот самый миг увидел, как через все поле стремглав бежит Синица. Его видавшая виды, залатанная шотландка, словно флаг развевалась по ветру, обнажая напряженные мышцы упругого пресса.

Не добежав до Валерки нескольких метров он, задыхаясь, завопил еще издалека:

— Червонец, Фиксу нашего, легавые повязали вместе с бандой Вани Залепы! Говорят, что они кассира с авиационного завода завалили, когда тот из банка получку нес…

Отстегнув замки парашюта, Валерка, было, собрался бежать, но командирский и властный голос инструктора-лейтенанта, остановил его.

— Курсант Краснов — стоять! Ты, куда змееныш, намылился, мать твою, ежики-лысые…!? Что за посторонние на летном поле во время учебных полетов? — обратился он к Синице.

Синица, стоя в позе «вратаря», уперся руками в колени. Он настолько глубоко дышал, что слюна белой пеной произвольно стекала по его подбородку, и у него не было сил даже вытереть её.

— Он сейчас оклемается и уйдет товарищ лейтенант, — сказал Валерка, вступившись за Синицу.

— Пока он оклемается, ему винтом башку в щепки разнесет, — ответил инструктор, закуривая. — Пять минут и чтобы духу его не было! Пусть ждет тебя на краю поля. Мы еще не закончили. Разбор полетов по плану…

Синица постепенно приходил в себя. Он рукавом рубахи вытер слюну и сказал:

— Валерик, Фиксу легавые замели! Я почти всю дорогу бежал, чтобы сказать тебе. У нас полный двор НКВДешников и народной уголовной милиции. Черные «воронки». Участковый со своим наганом к вам домой заходил вместе с чекистами. Что-то ищут — караул!!! Сплошной кипишь!!!

В эту секунду в душе Краснова, что-то странно екнуло. Чувство какой-то опасности, нахлынуло на него, и он всем сердцем ощутил, что дома произошло, что-то неладное.

Ноги как-то сами по себе подогнулись и он, расслабившись, плюхнулся на парашют, валявшийся тут же на земле.

— Что, что было дальше!? Давай рассказывай! — спросил Валерка, предчувствуя сердцем беду.

— Тетка Фруза говорила, что легавые и тебя якобы ищут… Будто они и тебя в чем-то подозревают. — Сказал Синица, придя в себя от марафонского бега.

— А я-то тут причем? — недоуменно спросил Краснов, делая удивленные глаза.

— А притом, что ты мог знать, когда получку повезут на завод. Участковый дядя Жора не знает, что вы с Феской враги. Он то и настропалил НКВДешников, что вы, якобы закадычные друзья.

— Вот же сука! Это он мне простить не может нашу дуэль с Ферзем.

— Да нет же! Участковый давно на вашу квартиру глаз положил, — ответил Синица. — Он давно говорил, что твой отец эту квартиру получил незаконно. А еще…

Синица подошел к Краснову и на ухо прошептал:

— Участковый говорил, что твой батька немцам продался, и что ты, тоже за мячик футбольный продался Гитлеру и шпионишь в пользу фашистов. Короче, ходит и распространяет слухи, что якобы ваша семейка, это настоящий шпионский рассадник. Ты меня, Валерка извини, но в такое время говорить о шпионах, это моментом угодить на «Американку». Вон батьку Левы, тоже чекисты замели в свой НКВД. Говорят, что тот враг нашего народа. А какой он враг? Он всю жизнь на железной дороге отработал сцепщиком.

— Я теперь понимаю. Участковый инспектор специально хочет моего отца в Магадан отправить без права переписки, чтобы завладеть нашей квартирой. Все же этот Жора, настоящая блин сука! А я думал он наш, настоящий советский милиционер! А он контра недобитая!

— Во-во, дошло наконец-то до тебя, как до жирафа, — сказал Синица, постукивая Краснова пальцем по лбу.

— Хватит, свидание окончено! — послышался голос инструктора. — Курсант Краснов, ко мне, мать твою, ежики-лысые…

— Есть! — сказал Валерка, и вскочил с парашюта. Он лениво, без особого желания взял его и натянул лямки поверх своего синего комбинезона. Застегнув ремни, отряхнул прилипшие к брюкам сухие травинки, и, подняв с травы кожаный шлем с очками, со злостью водрузил себе на голову.

— Ладно, я тебя там подожду, — сказал Синица и уныло побрел на край поля к ангару.

— Повторим! — приказал лейтенант-инструктор. — Взлет-посадка!

— Я готов, товарищ лейтенант, — ответил Краснов, слегка унылым голосом.

— Ты, мне тут курсант, не хандри! За полем или дома за тарелкой с борщом будешь хандрить… Сейчас, курсант, ты — учебная боевая единица… Если хочешь поступить в авиационное училище, то постарайся окончить эти курсы с отличием. Как говорит товарищ Сталин: «Комсомольцы все на самолет»! Вот и вперед, к самолету! Комсомолец, мать твою, ежики-лысые…

Валерка влез по фанерному крылу «этажерки» в кабину и устроился там, сев как положено на парашют. Инструктор уселся во вторую кабину и хлопнул Краснова по плечу.

— От винта! — прокричал Краснов и двигатель самолета стрекоча, стал раскручивать тяжелый деревянный винт. Мотор стал набирать обороты и когда его звук превратился в монотонное жужжание, Валерка добавил газ, хвост самолета поднялся, освободив крючок тормоза из зацепления с грунтом. Самолет послушно покатился по мягкому полю, чтобы уже через несколько секунд оторваться от земли и взмыть в небо подальше от всех земных проблем. В этот самый момент отрыва, Валерка и ощущал поистине настоящее наслаждение. Какие-то пушистые шарики катились по всем внутренностям до самых пяток, кишки в животе странно поднимались к диафрагме, вызывая своим перемещением приятный и блаженный зуд. Краснов потянул ручку штурвала и У-2 плавно пошел в набор высоты. Ветер бил в лицо, холодом обжигая открытые участки кожи, незащищенные большими летными очками.

В этот миг, он словно улетал в своем сознании от суровой и даже трагической реальности и только волей подчинял фанерный самолет.

Земля уходила все дальше и дальше, и Валерка, взглянув на уменьшающиеся дома, деревья, машины, людей все сильнее тянул на себя ручку штурвала, набирая высоту.

Оказавшись один на один с небом, он в те минуты забывал все неприятности, которые оставались там, далеко на земле. Чувство свободного полета, чувство независимости, спускались на него с небес неземной благодатью, и с этим невиданным ощущением он полностью отдавался во власть пилотирования.

«Этажерка», разогнанная силой мотора, падая, входила в вираж. То свечой зависала в воздухе, словно карабкалась на гору, но, не достигнув вершины, тут же срывалась в пропасть, завывая разрезанным плоскостями воздухом. В эти самые минуты, когда кусок фанеры с мотором подчинялся его воле, его разуму, Краснову хотелось просто петь. Он мурлыкал под нос слова популярной песни из кинофильма «Семеро смелых», двигал штурвалом, заставляя учебный У-2 выполнять немыслимые виражи пилотажа.

Город проплывал то справа, то слева. Золоченые купола Успенского собора сменялись красным хребтом крепостной стены смоленского Кремля и ртутным блеском, бежавшего на юг великого батюшки-Днепра.

Валерка до боли в сердце любил свой город, и эти проносящиеся картинки смоленских улиц, парков, мостов над древним Днепром, вселяли в его сердце великую гордость за свою Советскую Родину. В такие минуты полета он забывался, и только крики инструктора, прорывающиеся сквозь треск мотора и вой винта заставляли его вернуться в мир реальности.

Лейтенант-инструктор, перепуганный смелостью пилотирования Краснова, словно сапожник ругался матом, но после того как самолет благополучно садился на взлетно-посадочную полосу, он глубоко вздохнув, прощал все Валеркины вольности в воздухе, видя в нем рождение нового талантливого летчика-аса.

Валерка еще не знал, что белокурая девчонка, прозванная дворовыми пацанами Леди, с замиранием сердца смотрит за каждым его полетом в театральный бинокль с высокой голубятни. А после каждого маневра Краснова она крестится, причитая пришедшую на её девичий ум молитву, услышанную еще от своей бабки.

— Еже иси на небеси… Да святится имя твое! Да прийдет воля твоя!

Сохрани раба божьего Валерку! Не дай дураку убиться!

Ей в те минуты было страшно, жутко страшно за того, чье сердце уже полностью принадлежало ей и только ей. В Краснове она видела того единственного и того самого желанного лихого парня, с которым мечтала прожить всю жизнь, с кем мечтала нарожать детей и умереть в один день, так никогда и не познав горечи разлуки.

Но сегодня, сегодня для всех был день особый, и Ленка чувствовала, что грядут какие-то ужасные перемены, которые заставят по-новому взглянуть на весь этот мир.

Поселок гудел, словно разоренный улей, обсуждая арест Саши Фескина. Старушки, постоянно сидящие на лавочке, уже давно пророчили ему незавидную судьбу уголовного арестанта, выдавливая из себя в его адрес ехидные реплики.

— По тебе Сашка, давно тюрьма плачет!

Фикса делал ужасную гримасу и, передразнивая сквалыжных старух, резко отвечал:

— Не построили еще ту тюрьму, которая по мне зальется горькими слезами!

Пророчество тетки Фрузы сбылось. И когда два милиционера выводили Фиксу из дома в «воронок», бабки, сидящие на лавке, от умиления даже захлопали в ладоши, приветствуя Фескина, словно артиста смоленской филармонии. Тот зло покосился на старух и сквозь зубы прошипел:

— Я еще вернусь! И на моей улице обернется машина с тульскими пряниками! А вам, старые, пусть воздастся сполна за ваше дешевое злорадство.

— Давай вали, вали на свою «Американку» Пряник ты, тульский! — отвечала тетка Фруза, держа руки на своей широкой талии.

Корпус «Американка», Смоленской тюрьмы, был построен еще в 1933 году по американскому проекту. Два здания из красного каленого кирпича в три этажа, высились почти в самом центре города за высоким пятиметровым забором, и своими коваными, железными решетками на следственных камерах наводили ужас на простого обывателя. О смоленской тюрьме, слагались настоящие легенды. Ходил даже слух, что якобы в её подвалах, ежедневно приводятся расстрельные приговоры «Тройки», а по ночам охрана НКВД, в крытых полуторках, вывозит в Красный Бор или дальше, в лес под Катынь, трупы этих самых расстрелянных. Там, в охранной зоне отдыха санатория НКВД, многие расстрелянные, как и сотни польских офицеров нашли в те годы свое последнее пристанище.

За арестом Фиксы, тут же в этот же день последовал арест отца Краснова. Странное совпадение абсолютно разных событий, людской молвой было мгновенно перекручено и объединено в одно целое.

По поселку тут же поползли слухи, что отец Краснова, майор РККА, связан с бандитами и, что это якобы даже он убил из своего нагана заводского кассира, чтобы завладеть деньгами рабочих.

Впервые за все время Валеркиных полетов, Леди, ошарашенная этими событиями, спустилась с крыши голубятни. Она скромно стояла около Валеркиного подъезда в толпе местных зевак. Лена нервно теребила носовой платок, видя как НКВДешники в галифе и синих фуражках, выводили из дома Валеркиного отца.

Майор Краснов Леонид Петрович, под конвоем двух чекистов гордо вышел из подъезда, держа в руках небольшой узелок с вещами. Он, молча осмотрел собравшихся соседей и, увидев в толпе Леночку, крикнул через плечо стоявшего вокруг «воронка» конвоя:

— Леночка, дочка, береги Валерку, он любит тебя! Я знаю, что это какое-то недоразумение… Я думаю, суд во всем разберется…

В этот момент, стоявший рядом капитан НКВД, ударил майора кулаком в лицо. Леонид Петрович лишь пошатнулся, но не упал. Сплюнув сгусток крови из рассеченной губы, он вытер лицо рукавом офицерской гимнастерки и, прищурив глаза, сказал:

— Зря ты так, капитан, на людях-то!

Капитан втолкнул его в машину на заднее сиденье и влез следом. Сквозь еще приоткрытую дверь машины, он грубо выматерился на собравшийся вокруг народ, и громко, подчеркивая свое превосходство, хлопнул ею. Легковушка заурчала, выкинув из выхлопной трубы небольшое облачко сизого дыма, тронулась с места.

Еще несколько минут после отъезда машины, народ стоял молча. Непонимание, шок и жуткий нечеловеческий страх печатью отразился на лицах всех соседей. В ту секунду, стоящие около дома люди ощутили, что точно так же как и за майором Красновым, могут приехать за каждым из них. Так же, как и его, будут бить в лицо кулаком и прикладом «трехлинейки», и уже никто не сможет ни спасти, ни помочь.

Мать Валерия сидела на кухне, подперев голову руками. Её глаза уставились в бронзовый кран рукомойника, из которого капля за каплей вода падала в стоящую в мойке алюминиевую миску. В её руке дымился зажатый между пальцами окурок папиросы. По отрешенному взгляду, по растрепанным волосам и горящему окурку «Красноармейских» было видно, что женщина находится в шоке.

Лена тихо вошла в открытую дверь и осмотрела квартиру. Вещи были разбросаны, шкафы раскрыты, книги, ранее стоявшие на полках, кучей лежали на полу.

Леди аккуратно приподняла томик стихов Пушкина и бережно прижала к своей груди, вспоминая, как Валерка читал ей. Войдя на кухню, она увидела Валеркину мать.

Лена тихо поздоровалась, но к своему удивлению заметила, что женщина даже не откликнулась. Она продолжала так же молча сидеть, не обращая никакого внимания на девчонку, раскачиваясь взад-вперед своим телом, словно маятник от часов.

Ленка, видя невменяемость будущей свекрови, взяла из мойки миску с накапавшей водой, плеснула её прямо в лицо. В тот самый миг женщина очнулась, и, сделав глубокий вздох, сопряженный с каким-то грудным и внутренним хрипом — завыла. Нет, она не плакала, она просто выла — выла, словно верная собака над телом своего умершего хозяина. Её зубы стучали, будто её бил сильнейший озноб, и сквозь этот жуткий стук из её груди вырывался истошный волчий вой. Слезы постепенно появились на её глазах, и Светлана Владимировна перестав выть, заплакала. Ленка присела рядом и облегченно вздохнула. Она обняла свою будущую свекровь за плечи, и, прижавшись к ней, так же пустила слезу горечи.

Валерка после полетов возвращался домой. Соседи по дому и дворовые пацаны молча смотрели ему вслед, ничего не говоря. Лишь странный, предательский шепот слышался за его спиной. Было такое ощущение, что народ сторонится его словно прокаженного или больного смертельной чумой. Идущий рядом с Красновым Синица, крутил своей головой ничего не понимая.

— Слышь, Валерик, а чего это они!? — спросил Синица, глядя на соседей.

— Да хрен их знает, — отвечал Краснов, удивляясь происходящему. — Может, помер кто?

— Да ну ты! Тоже скажешь. Я страсть, как покойников боюсь, — сказал Синица и еще ближе приблизился к Червонцу.

— Дурень ты, Синица, бояться нужно живых, а покойники они самые смирные. Лежит себе в гробу и ему ничего от тебя не надо.

— Нет, все равно боюсь! Я читал, что есть какая-то Дракула, которая тоже была покойником. А потом вдруг ожила и давай из людей пить живую кровушку. Своя-то уже была холодная, вот ему горяченькой и хотелось!

— Дракула — мужик, граф был такой мадьярский или румынский. Он то и пил кровь людскую…

В какой-то миг Краснов остановился, видя, как тетка Фруза при виде его, отвернула свой взгляд. Что-то острое кольнуло в сердце и Валерка, словно пуля влетел на второй этаж. Дверь в квартиру была открыта. Краснов-младший осторожно переступил порог и втянул свое тело в коридор. На кухне сидела заплаканная мать и такая же зареванная Ленка.

— Что случилось, мам? — спросил Валерка, входя на кухню.

При виде его из глаз матери вновь хлынули потоки слез. Следом за матерью заплакала и Леди.

— Да что же тут произошло, скажет мне кто или нет!? — вновь спросил Краснов, уже выходя из себя и срываясь на крик.

— Сыночек, батьку твоего арестовали, — сказала мать, вытирая слезы краем фартука. — НКВД его забрал.

Тут до Валерки дошло то, что говорил ему Синица. В этот момент к его горлу подкатил какой-то колючий и отвратительный ком. Он словно плотина перекрыл глотку и душил, душил Краснова, подобно пеньковой петле. После недолгой борьбы с временным недугом он вдохнул полной грудью и с каким-то странным гортанным хрипом еле вымолвил:

— Когда!?

— Два часа назад, когда ты в клубе на полетах был.

— А Фескин!? — спросил Краснов.

— Фескин твой, бандит и никакого отношения к папе не имеет, — сказала мать, привстав из-за стола.

— Ничего не понимаю. Синица говорил, что арестовали Фескина. Причем тут отец!?

— Фескина арестовала милиция из отдела по борьбе с бандитизмом, а отца — чекисты.

Тут до Валерки дошло, что отец-то и стал жертвой какого-то злого навета. Не зря Синица говорил, что дядя Жора, местный участковый, по пьянке, выказывал свое недовольство. Якобы Родина и сам товарищ Сталин обделили его, и что он, как милиционер и бывший красноармеец-буденовец, достоин лучшей доли в социалистической стране, за которую он в гражданскую проливал свою кровь. А этот выскочка, военпред Краснов, занимает трехкомнатные апартаменты, да еще на работу на казенной машине ездит и с немцами шашни какие-то заводит, видно Родину им частями продает.

Белая пелена в тот миг накрыла сознание Валерки. Схватившись за дверной косяк, он присел на корточки в дверном проеме. Что-то непонятное и неопределенное крутилось в те секунды мозгу, и картины страшного ареста отца поплыли перед глазами, словно миражи в жаркой пустыне. Не удержавшись на ногах, Валерка упал. В тот миг он вообще не контролировал своих действий. Он всем своим нутром, всей своей душей ощутил ту сыновью боль, которая гложет сердце в минуты скорби по близкому человеку. Словно через толщу воды до его слуха докатился истошный вопль матери. Уже ничего не осознавая, Валерка покатился в черную пропасть, инстинктивно хватая воздух широко открытым ртом.

Видя состояние сына, мать и Ленка бросились к Валерке, желая подхватить его. Но тело Краснова-младшего обмякло, и он с грохотом упал на пол.

Очнулся Валерка от странного холода, лежавшего на его лбу.

«Тряпка мокрая», — подумал он сквозь пелену, накрывающую его сознание.

Полотенце, пропитанное водой, неприятной холодной влагой касалось лица, подбородка и шеи и это холодное и мерзкое неудобство, привело его в чувство.

Валерка, скинув полотенце, приподнялся. Мать, сидевшая рядом, схватила его за плечи и уложила сына вновь на подушку.

— Лежи сынок! Не стоит подниматься.

— Что со мной? — спросил Валерка, касаясь рукой материнской щеки, по которой текла крупная слеза.

— Ты был в обмороке, — ответила мать и, перехватив руку сына, нежно поцеловала её. Она прижала её к своей щеке и с глазами полными слез, посмотрела ему в глаза. — Отца арестовали по подозрению в шпионаже.

Тут Краснов вспомнил, как Синица говорил о неудовольствии местного участкового дяди Жоры. В эту секунду в его душе словно что-то взорвалось.

— Я убью эту сволочь! Контра белогвардейская! Я знаю, кто написал на него донос. Подонок! — стал выкрикивать Валерка и, вскочив с дивана, бросил мокрое полотенце на спинку стула. — Я знал, знал, что он настоящая тварь! Прикрывается сука удостоверением, а сам хуже того же вора Залепы! Но тот-то хоть вор в законе, а этот? Это настоящий гад, оборотень в погонах! Днем служит Родине, а по ночам приворовывает из товарных пакгаузов на «сортировке».

— Тихо, тихо не кричи, соседи услышат и донесут этому милиционеру. Будет он потом и на тебя доносы строчить в НКВД. А я, я же не могу потерять двух мужиков, — сказала мать, держа сына за руку.

Краснов-младший был в гневе. Он ходил по комнате взад и вперед и на ходу хватал какие-то вещи. Подержав, он тут же с остервенением бросал на место и вновь продолжал свои движения.

Все эти трагические для семьи Красновых минуты Ленка сидела молча. Она с сочувствием и жутким страхом наблюдала за Валеркой, и опять нервно руками теребила носовой платок, стараясь за этим занятием уйти от горести событий. Ей показалось, что он, её Валерка, как-то мгновенно изменился и даже повзрослел. Из веселого и беззаботного семнадцатилетнего юнца, он в этот миг превратился в настоящего мужика, с печатью силы воли и непоколебимого духа на лице. Оно сделалось суровым, глаза как-то сузились, словно у хищника в момент охоты на жертву и все в его поведении говорило, что теперь он является материнской опорой и надеждой.

Впервые в жизни Валерка, в присутствии матери, достал из кармана пачку папирос, дунул в гильзу, и с силой сдавив её своими зубами, закурил, хотя раньше никогда не делал этого.

Сидевшая на диване мать, видя сына курящим, удивилась, но ничего не сказала. Она смолчала, поняв в ту самую секунду, что Валерка уже не тот мальчик, которого она нежно целовала в родильном доме и кормила своей грудью. Её сын вырос, и теперь сам решает, что ему делать, как настоящий взрослый мужчина.

— Ты, давно куришь? — спросила она.

— Скоро уже год.

— А если узнает отец? — хотела вдруг сказать мать, но осеклась на последнем слове, вспоминая кошмар сегодняшнего утра.

— Я, наверное, пойду домой? — спросила Ленка, уже привстав со стула.

— Сиди! — властно сказал Краснов-младший и, тронув её за плечо, усадил на место. — Ты, Леночка, сейчас очень нужна мне и матери. Неужели тебе непонятно?

— Хорошо, я побуду у вас еще немного, — покорно ответила Леди, вновь взяв в руки платок и продолжая нервно теребить его.

— Так девушки… Слезами горю не поможешь, а кушать надо. Давай мать, накрывай стол, питаться будем и думать, как нам жить дальше. На сытый желудок оно ведь лучше всего думается, — сказал Валерка словами отца, показывая, что теперь ему предстоит стать во главе семьи Красновых.

В эту самую минуту мать окончательно убедилась, что теперь сын стал главой семьи и теперь только он в состоянии принимать твердые мужские решения. Приподнявшись с дивана, мать глубоко вздохнула и, поправив фартук, впервые за целый день улыбнулась. Подойдя к сыну, она поцеловала его в щеку и сказала:

— А все же, какой ты у меня, уже взрослый — сынок!