Новый, 1941 год, подкрался совсем незаметно. За суетой учебы, за рутиной повседневных будней, Краснов как-то упустил из виду приближение долгожданного праздника.

Он с детства любил, когда запах хвойного леса расползается по квартире, перемешиваясь с запахом свежеиспеченной сдобы. Отец каждый год ставил в комнате пушистую елку, украшая её разноцветными стеклянными шарами и всякими яркими лентами, которые он привез из Германии.

По семейной традиции, мать накануне выпекала удивительного вкуса яблочный пирог, и вся семья Красновых собиралась за столом под оранжевым абажуром, слушая как из черной тарелки репродуктора, доносятся удары кремлевских курантов и голос товарища Сталина.

Отец после последнего удара дергал шнур хлопушки, и сотни разноцветных конфетти осыпали праздничный стол. Валерка от восторга хлопал в ладоши, а мать с любовью клала ему на тарелку пирог, обильно политый сгущенным молоком.

С каждым прожитым днем, приближающим его заветному празднику, на душе все более становилось тоскливо. Валерка знал, что в этом году не будет у него теплой квартиры, не будет елки, украшенной конфетами, игрушками и новогодними свечами. Не будет хлопушек и наивкуснейшего материнского пирога с черносливом и яблоками, над которым она колдовала почти целый день. Не будет и его семьи. Краснов остался один…

Радовало только одно — Фатеев все же сдержал свое слово, и теперь Валерка мог хоть раз в неделю передавать матери передачу. Гонения на него, как на сына «немецкого шпиона» прекратились, и ни учителя в школе, ни инструкторский состав аэроклуба не напоминали ему об этом, а лишь сочувственно провожали парня взглядом.

За это время Валерка необычайно возмужал. Из беспечного юнца он, словно в сказке, превратился в настоящего высокого и стройного мужчину. На лице даже появилась растительность, и Валерка не упустил случая отпустить тонкие и элегантные усики, чтобы выглядеть более взрослым и самостоятельным.

Вся одежда, которая была еще хороша полгода назад, стала на удивление мала, и Краснов был вынужден прирабатывать на товарной станции по вечерам, чтобы купить себе новое одеяние.

Леди, как и Краснов, тоже очень сильно изменилась. Девчонка вытянулась, а её грудь заметно налилась соком и теперь она по праву вызывала трепетные чувства не только у Валерки, но и у встречающихся ей мужчин.

Каждый вечер он встречал свою Ленку, когда та по вечерам возвращалась из Красного креста, где помогала своей матери по работе. Финская война добавила проблем, и теперь почти каждый день санитарный поезд привозил в Красный крест новых раненых и обмороженных красноармейцев.

— Давно ждешь? — спросила Леди и чмокнула Краснова в красную и холодную от мороза щеку.

— Да так! Еще околеть не успел! — ответил Валерка, нежно обнимая девчонку.

Он ласково поцеловал её в мочку уха и почувствовал как от неё, вместо духов пахнет лекарствами и мазью Вишневского.

— Ты, Лен, наверное, устала? — спрашивал Валерка, а его Леди смотрела на него влюбленными глазами и своей шерстяной рукавичкой растирала замерзшие щеки Краснова.

— Раненых много… Ребята еще молоденькие, а уже инвалиды. Кто без ног, кто без рук. Очень, очень страшно…

— Это же война! — сказал Валерка. — Может, забудемся и сходим в кино? — спросил он. — Я билеты взял в «Паллас».

— Снова на «Трактористов»? Это какой раз? — спросила Лена, улыбаясь.

— Третий, — ответил Валерка и лукаво улыбнулся ей.

— А может, что-нибудь другое посмотрим. Например, в «Художественном»? — спросила Леди, глядя на Краснова. — Там сегодня премьера «Большой жизни».

— А билеты? Эти-то я сдам, а другие уже не возьмем. Последний же сеанс!

— Ладно уж, тракторист, но это в последний раз! Я больше не вынесу! — сказала Леночка категорично, беря своего кавалера под руку.

— Я не тракторист. Я — будущий летчик!

— Летчик, летчик, на девок налетчик! — с улыбкой передразнила Леди Краснова и засмеялась звонким голоском домашней канарейки.

— Ладно, хватит дохтур дразниться, пошли уже!

В фойе кинотеатра «Паллас» было многолюдно. На сцене играл джаз-бэнд, развлекая публику перед киносеансом.

Пока Леди разглядывала красочные афиши кинокартин, Валерка, отстояв очередь, купил два вафельных рожка с шариками знаменитого московского пломбира.

— Давай все же сходим в следующий раз на «Большую жизнь». Так хочется посмотреть! — попросила Ленка, облизывая холодный, сладкий, сливочный шарик.

— Сходим, сходим, но только на последний ряд, — улыбаясь, сказал Валерка, строя девчонке лукавые глаза.

— Это чтобы целоваться!? А кино смотреть когда? — спросила Леди, растянув рот в улыбке. — Целоваться можно и дома, а я все же еще хочу и картину посмотреть.

— А у меня сегодня билеты тоже на последний ряд! — сказал Валерка, хвастаясь и прижимая девчонку к себе.

— Ах, вот ты какой! Это ради поцелуйчиков, ты третий раз «Трактористов» смотришь?

— Ну не целоваться же нам на морозе!? — спросил Краснов, оправдываясь.

— Для этого есть дом, где тепло и уютно. Тебя же, Валерочка, никто не гонит! Мать почти постоянно в больнице, — сказала Леди, приглашая Краснова к более активным действиям.

В этот момент Валерка изменился в лице и как-то сурово сказал:

— Я боюсь не выдержать. Я же тебя очень люблю. Не хочу, чтобы твоя мать потом говорила всякую ерунду и упрекала меня в том, что я совратил тебя…

— Мать на Новый год будет снова на дежурстве, — сказала Ленка, словно не слыша оправданий Краснова. — Я приглашаю тебя к себе, зажжем свечи, накроем стол. Я купила бутылку вина «Улыбка». Послушаем новогоднее поздравление товарища Сталина. А там как бог даст!

Валерка улыбнулся и поцеловал Леди в щеку.

— Я обязательно приду, раз товарищ Сталин будет всех нас поздравлять! Без его поздравлений жизнь в Новом году обязательно остановится! — сказал он на ухо девчонке, чтобы никто не слышал его иронии.

Третий звонок, прозвучавший в фойе кинотеатра, пригласил запоздавших в кинозал. Усевшись в последнем ряду, Валерка расстегнул свою летную отцовскую куртку и обнял девчонку, прижимая к себе. Леди, чувствуя настоящую мужскую руку на своем плече, уверенно откинулась назад и, оперлась на неё своей головой, ощущала себя абсолютно счастливой женщиной. Ведь он был совсем рядом, его теплая щека касалась ее, и от этих прикосновений было удивительно приятно и спокойно.

Запах Ленкиных волос, тепло её щеки, будоражили все нервные окончания Краснова. Как всегда в таких случаях, по его спине начинали свой марш колонны мурашек, которые щекотали его нервы, заставляя раз от разу глубоко вздыхать. Он, ежась от их беспощадного топота, все сильнее и сильнее прижимал девчонку к себе и когда свет в зале гас, нежно целовал её в щеку. В ту минуту, прижавшись к Лене, он поднимался на самую вершину блаженства, и ему не хотелось, чтобы эти приятные ощущения когда-то кончались…

Ведь это была его первая любовь…

* * *

Двери в камеру грохнули цепным звоном. Через мгновение «кормушка» открылась, и в этом маленьком оконце появилось пухлое и красное от водки, лицо тюремного вертухая.

— Краснова Светлана Владимировна, — назвал фамилию охранник.

Светлана, накинув на плечи шаль из козьего пуха, подошла к двери.

— Я, Светлана Владимировна Краснова, — сказала она довольно спокойно, так как уже привыкла и к ночным допросам, и выходкам вертухаев, которые не скрывали своих желаний завладеть её телом.

— Кем вам доводится Краснов Валерий Леонидович? — сурово спросил охранник.

— Кем, кем — сыном, — ответила Светлана удивленно, и в эту минуту ее сердце встрепенулось, словно испуганная птица, взлетевшая с ветки.

— Вам передача, — сказал голос охранника. — Принимайте!

Дверь приоткрылась и осужденный из хозобслуги тюрьмы, подал в дверной проем Светлане собранный сыном узелок.

В эту самую секунду с ее плеч будто упала целая гора, и чувство какого-то бабьего счастья пронзило все ее нервные окончания от кончиков пальцев до самого мозга.

— Бабы, бабоньки, девочки мои дорогие! Мне сын передачу прислал! — от волнения еле вымолвила Светлана.

Она держала в трясущихся руках пузатый платок, перевязанный по углам, а по ее щекам сплошным потоком катились слезы. Горечь разлуки и радость, что он где-то рядом смешались в единую гремучую смесь.

Светлана словно онемела и уже хотела было идти к «наре», чтобы поделить с арестантками эти жалкие продукты, как грубый голос вертухая проорал ей в след:

— Куда пошла, кобыла? Расписываться в получении я, что ли буду за тебя?

Светлана вернулась, и, взяв в руки химический карандаш, поставила свою роспись в графе «Подпись арестованного».

Краснова с какой-то невиданной любовью прижала к груди этот узелок и слезы прямо потоком хлынули из её глаз. Она прижимала передачу с такой материнской нежностью, словно это была не передача, собранная сыном, а сам её Валерка. Она гладила, гладила рукой узелок, который как ей тогда казалось, еще хранил тепло и запах её сына, и именно сейчас был ей так необычайно дорог.

Арестованные бабы одобрительно загалдели. Светлана присела на край тюремной нары и, положив узелок на постель, развязала. Первое, что бросилось в глаза, это была еловая веточка с привязанными к ней конфетами в обертке из фольги. Несколько луковиц, шмат ароматного сала с чесноком и черным перцем, палка копченой колбасы, да три яблока, вот и все, что смог собрать сын. К веточке вместе с конфетами была привязана маленькая записка. Трепетно Светлана развернула записку и увидела аккуратный и красивый почерк сына.

«Здравствуй мама!

Поздравляю тебя с Новым 1941 годом! У меня все хорошо. Учусь хорошо, заканчиваю свой аэроклуб. Сейчас готовлюсь поступать в школу военных летчиков имени Полины Осипенко в Одессе. Я надеюсь, что у тебя тоже все будет хорошо! Тебе привет от Лены.

Еще раз, мы с Леной, поздравляем тебя с Новым 1941 годом! Желаем, здоровья и скорейшего возвращения домой.

Твой сын Валера и Леночка».

Светлана несколько раз перечитывала, перечитывала и перечитывала записку, боясь пропустить что-то самое важное.

Несмотря на свое незавидное положение, она впервые за все это время была счастлива. Сын, её Валерка, вырос и скоро, как и отец, станет военным летчиком, и эта новость еще больше придавала ей сил и терпения. Света прижала это письмо к груди и, улыбнувшись, сказала:

— От сыночка, девочки, передача! Всех вас, девочки, он поздравляет с Новым годом и желает скорейшего возвращения домой к семьям! — сказала она и слеза прокатилась по ее щеке.

— Ну ты, коза драная! — вдруг услышала Светлана Владимировна у себя за спиной. — Что ты, сучка, тут сырость разводишь!? На общак, кто хавчик будет отстегивать? — спросила Клавка, держа руки на своих объемных бедрах.

Светлана обернулась и увидела воровку Клавку.

Клавка, баба лет сорока, была воровкой и уже не раз сидела тюрьме за кражи. По своей наглости и внутренней сути лидера, держала она в своей власти всю камеру, исполняя в тюрьме роль эдакого бабского «пахана». Клавку никто в камере не любил за её сквалыжную и стервозную натуру, однако все уголовные держались её круга, ища с ней дружбу.

Светлана глубоко вздохнула и, осмотрев взглядом передачу, отложила в сторону две луковицы, одно яблоко и головку чеснока. Все остальное аккуратно и не спеша завернула обратно в узелок и отодвинула с глаз долой, спрятав под свою подушку.

— Возьмите это, Клава, — сказала Краснова, протягивая воровке часть передачи.

Клавка, выплюнув на пол окурок папиросы, схватила то, что давала Светлана и тут же заорала на всю камеру, будто ее обокрали.

— А что, сука, «бациллу»-то затарила!? Мы тоже люди, и нам тоже хочется кишку жирами побаловать! Новый год на носу, а она, сука, от нас сало тарит!

Светлана, повинуясь напору Клавки, потянулась к узелку, чтобы достать сало, но тут произошло самое интересное…

С одной из нар, на пол спрыгнула молодая женщина по имени Ольга. Ольга была, как и Светлана, женой какого-то офицера из пулеметной школы, арестованного НКВД по навету. Ольга, ничего не говоря, схватилась за шконку, как-то странно вывернулась, и ногой нанесла такой удар в челюсть воровке, что Клавка, оторвавшись от пола, рухнула без чувств, теряя все то, что дала ей Краснова.

Блатные, видя, что в хате назревает переворот, повскакивали с нар с желанием пресечь его, но яростный взгляд Ольги, да животный собачий оскал ее красивых белых зубов, остановил их в начале своего пути.

— Ша, чмары! Брысь по пальмам! А то я сейчас вашими харями буду асфальт драить! Вы у меня сейчас на всю оставшуюся жизнь жиров нажретесь! — сказала Ольга, скаля свои зубы, словно разъяренная овчарка.

Взяв за шкирку валяющуюся на полу воровку, она подтянула её к тюремной параше и, держа за волосы, несколько раз ткнула лицом в грязное очко тюремного унитаза. — Кто из вас, Жучки, дернется, я каждую из вас вот так законтачу на параше! — сказала она и отпустила Клавку.

Видя, что в камере назревает конфликт, бабы, толкая друг друга, соскочили со своих нар.

Политические, словно по команде, встали стеной напротив воровок, держа в своих руках заточенные алюминиевые ложки. Блатных воровок было меньше, чем политических, поэтому вступать в открытое столкновение они не пожелали, и тут же ретировались в свой угол, обсуждая смену «власти».

— Ша, бабоньки! Нам еще тут кровопролития не хватало, — сказала Ольга, держа свои руки на бедрах. — Объявляю всем новый порядок! Теперь я буду смотрящей за этой хатой. С сегодняшнего дня никаких разборок в камере не будет. Общак будем пополнять добровольно и без всякого принуждения. Чай мы люди, а не стадо голодных крыс!

Ольга смело расхаживала по камере, пока не зачитала все те порядки, которые по её разумению были более человечными и гуманными.

Тем временем, Клавка очнулась. Видя, что она лежит на параше, воровка завыла, словно волк на луну. Её контакт с тюремной парашей навсегда перевел ее в разряд изгоев, а вся дальнейшая уголовная карьера разрушилась в один момент, словно карточный домик.

Разве она могла представить, что вот так, из авторитетной воровки, она по своей алчности, вдруг превратится в опущенную чуханку (как говорят урки).

Контакт с тюремным унитазом, раз и навсегда перевел её в разряд опущенных. По законам тюрьмы, ей после этого не позволено было близко приближаться ни к авторитетным «жучкам», ни к общаковому столу. Смириться со своим униженным положением, блатная Клавка не могла, да и по законам лагеря, просто не имела права. Обидчик должен быть наказан, хотя это уже ничего в тот момент и не решало.

Где-то из-под чугунного рукомойника, где никогда не было рук вертухаев, производящих «шмон», она вытащила стальную заточку и с бешеными глазами и ревом львицы, бросилась на Ольгу, желая мести.

Её удар непременно должен был достичь Ольгиной спины и пронзить обидчицу в самое сердце. Бабы, видя этот выпад, просто оцепенели от ужаса, но в последний момент Ольга изогнулась словно змея, и как-то странно выскользнула под ее руки, уйдя от летящего на неё «пера».

Клавка, не рассчитав силы, по инерции проскочила мимо неё, растянувшись на полу еще более униженной, чем пару минут назад. Уже под дружный гогот подследственных женщин, она не спеша поднялась и, отряхнувшись от табачного пепла и пыли, вновь со всей яростью бросилась на Ольгу. Правда, заточка только скользнула по плечу обидчицы, так и не причинив ей вреда.

Ловким движением Оля схватила воровку за растрепанные волосы и с мужицкой силой потянула на себя, прижимая ее к бетонному полу.

Обитательницы камеры видели, что офицерская жена на порядок сильнее и играет воровкой, словно кошка с пойманной мышью. Ольга была намного проворнее, и эти качества делали молодую женщину абсолютно неуязвимой.

Оля, сделав три шага назад, с силой дернула на себя уверенную в себе наглую воровку. Та, не ожидав такого расклада, ударилась лицом в обитую железом дверь. В этот миг, пока Клавка приходила в себя, Оля нырнула ей под руку и, выскользнув из-под нее в десятую долю секунды, оказалась за спиной обидчицы.

Воровка, со всей силы и всей массой своего разъевшегося на тюремных харчах тела, ударилась лицом о кованую железом дверь так, что гул прокатился по всему тюремному корпусу. Клавка, уже бессознательно хваталась за воздух руками и, потеряв равновесие, упала прямо на спину, ударившись вдобавок своей головой о бетонный пол с такой силой, что всем показалось, будто ее голова лопнула словно грецкий орех. Из-под растрепанных волос, раскиданных по полу камеры, показалась алая кровь, которая уже через несколько секунд превратилась в настоящую лужу.

В этот миг глазок в двери приоткрылся, и в нем показалось недремлющее око тюремного охранника. Пупкарь, пристально осмотрев камеру, закрыл глазок, и до слуха арестанток дошли его удаляющиеся глухие шаги.

— Ну что, босота лагерная, всем ясно!? — спросила Ольга, обращаясь к блатным воровкам, которые молча созерцали за всеми движениями в хате. В ту минуту в камере воцарилась настоящая тишина, лишь легкое постанывание валяющейся на полу Клавки, выражало в тот момент линию общего согласия.

Разбив голову и искупавшись в дерьме, Клавка не смогла пережить такого позора и повесилась той же ночью.

Тайно вытащив из общакового загашника «коня», она привязала его к спинке железной нары. Перекрестившись напоследок, Клава накинула скрученную петлю себе на шею и со слезами на глазах затянула этот шнур. Вот так, стоя на полу на своих коленях, она и удавилась. Шнур стальной хваткой впился ей в шею, перетянув сонные артерии. Лицо ее посинело, а язык вывалился почти до самого подбородка.

Воровайка Клава так и не смогла перенести и выдержать такого позора и унижения от Ольги. Унижая других, она ни разу не задумывалась о той боли, которую несет людям её своенравный гонор и властолюбие. Бог наказал её, и это наказание он дал исполнить ей самой, словно палачу с полным смирением и раскаянием. Так и окоченело её тело в позе молящейся и кающейся святой Магдалены. А уже утром тюремные санитары вынесли на носилках из камеры «повешанку», скрюченную смертным оцепенением. Молилась ли, каялась ли она перед своей смертью, из арестанток тогда никто не знал, все спали или просто делали вид, что спят, не желая ввязываться в ее самостоятельное решение.

Только этот день в камере прошел в полном молчании. Все по-разному восприняли ее смерть. Кто-то сожалел о кончине блатной Клавки, кто-то втихаря радовался, хихикая в тюремную подушку. Но фактически, почти у каждой арестантки на душе остался странный и неприятный осадок, тот осадок, который в душах людских оставляет любая смерть, будь умерший другом или просто ненавистным врагом.

Пока в камере «скорбели» по скоропостижной кончине воровки, Ольга шушукалась через кормушку с вертухаем, выпрашивая у него чай. Сердце пупкаря растаяло и уже ближе к вечеру, накипятив большой медный чайник на кусках суконных одеял и вшивых простынях, Ольга заварила крутой чифирь.

Грех был не помянуть бедолагу Клаву и большая алюминиевая кружка ядреного чифиря, пошла по кругу от одной арестантки к другой. Пили молча. Никто не высказывал ни траурных слов, ни слов соболезнования. Но каждая из арестанток где-то в душе жалела Клавку. Хоть и была она баба непутевая, но все же она была баба. За её воровским гонором пряталась несчастная душа, душа лишенная любви и простого бабского счастья.

Прожив на земле сорок лет, Клавка уйдя, так и не оставила после себя того, кто вспоминал бы о ней. Не осталось того, кто, придя на её могилу, положил бы цветы и когда-нибудь просто сказал: «Здравствуй мама…»

* * *

Мороз в ту Новогоднюю ночь словно взбесился.

Валерка несся через весь город с солдатским рюкзаком угля, мечтая о том, как в тихой и уютной квартире Луневой Леночки, сегодня будет гореть печка и он, сидя у огня, наконец-то отогреет свои озябшие руки.

Михалыч, «бугор» бригады грузчиков, улыбнулся, когда парень вместо причитающихся ему денег за разгрузку вагонов, попросил на эти деньги немного угля.

Пацан ведь вполне мог и сам взять уголь из тендера любого стоящего на путях паровоза, но Валерка, от природы своей был не воровит и, как отец, честен. Без разрешения он никогда и ничего не брал, и эти качества Краснова сильно импонировали седовласому Михалычу. Поэтому, растаяв душой, в честь Нового 1941 года, он помог парню набрать из вагона хорошего донбасского, калорийного антрацита, который очень жарко горел, и из которого делали кокс для доменных печей.

— Вали все на меня, малыш, если вдруг линейщики тебя возьмут за зад с этим угольком. Я тебя так и быть, отмажу! Я же работаю тут еще со времен Николая-батюшки, и мне они поверят больше, чем тебе. Меня на сортировке знает каждая собака! — сказал бригадир, похлопывая парня по плечу.

— Спасибо, Михалыч! С Новым годом вас! — сказал Валерка и, закинув рюкзак на спину, хрустя снегом, побрел по путям в сторону города.

Запыхавшись и устав, Валерка просто ввалился в Ленкину квартиру сгибаемый этой тяжкой ношей.

С глубоким вздохом облегчения, он с грохотом скинул на пол вещевой мешок прямо в коридоре коммуналки, а сам уселся на стоящую рядом табуретку. Опершись от усталости спиной на стенку, он вытер рукой пот, кативший крупными каплями из-под летного шлема, и сказал:

— С Новым годом!

— Что с тобой!? — спросила Леди, растирая ладонями, красные от мороза щеки Краснова.

— Я прямо таки упарился! Будто из бани!

— На улице двадцать восемь градусов мороза! — удивленно сказала Ленка. — А ты упарился!

— А вон, посмотри, с меня пот течет, словно я в парной просидел! — ответил парень устало, снимая летную куртку.

— А что это в мешке такое брякнуло? — спросила Леди, приподнимая тяжелый мешок.

— Уголь!

— Уголь? — удивленно переспросила девушка. — Уголь! Это значит, у нас будет тепло!

— Уголь! — утвердительно ответил Краснов, развязывая мешок.

В свете, падающем от лампочки, попадающем во мрак мешка, что-то блеснуло искрой металлического блеска. Валерка достал кусок антрацита, и хвастливо подбросив его на руке, сказал:

— Во, Алена, настоящий донецкий антрацит! Сегодня у нас будет тепло и уютно! Такого кусочка вполне нам хватит на целый вечер, — сказал он, бросив этот блестящий камень обратно в мешок.

— Вставай! Чего тут расселся? Соседи сейчас выползут из своих комнат, — сказала Леди и потянула парня за отвороты куртки, увлекая его в свою комнату.

Валерка лениво и устало поднялся и, повинуясь ее воле и девичьей силе, пошатываясь, побрел по длинному коридору.

К удивлению Краснова новогодний стол в комнате у Луневой почти «ломился от яств». Бутылка вина «Улыбка» стояла среди стола, словно Спасская башня, завершающая по тем временам скромный гастрономический этюд.

В комнате было на удивление свежо, и Валерка почувствовал, как его мокрая рубашка в один момент стала отдавать неприятным холодом. Он, ежась, присел около печки и открыл чугунную дверцу.

Жалкое, бездушное пламя лизало сырые дрова, и они предательски шипя, еле-еле тлели, не желая даже разгораться.

Он вытащил из вещевого мешка два куска блестящего антрацита, и аккуратно положил их на тлеющие дрова, слегка приоткрыв поддувало печи.

Ленка, кутаясь в пуховый платок, стояла и глядела, как ее Краснов, колдует около печи, и старается разжечь то, что гореть никак не хотело. Сердце девочки в этот миг, по-настоящему пело от необычайного умиления и первой любви. Сейчас она очень ясно почувствовала, как он, её Валерка, необычайно дорог ей.

Он был поистине надежен, словно смоленская крепостная стена, за которой можно было укрыться от любых невзгод. За его широкой, мужской спиной было удивительно спокойно и тепло. Девичье сердце как-то странно сжалось от нежности и чувственности, и она тихо подойдя к парню сзади, положила ему на плечи свои тонкие руки.

— У меня, Валерочка, все готово к встрече, — тихо сказала она, и прижалась своей щекой к его, все еще холодной от мороза щеке.

— У меня тоже готово. Через двадцать минут у нас будет тепло и уютно. Я хотел бы помыться, чтобы не выглядеть трубочистом, — сказал он, желая поскорей избавиться от угольной пыли и запаха мужского пота.

— Я сейчас, — сказала Лена и, взяв в углу комнаты большой кувшин, вышла на общую кухню, где в этот вечер суетились соседи.

Вообще-то иногда казалось, что они живут на этой кухне вечно. Наверное, это было единственное место в коммуналке, где было относительно тепло. Горящие горелки примусов, да керогазов наполняли кухонную атмосферу не только противным запахом сгоревшего керосина и подгоревшего на сковородках подсолнечного масла, но и каким-то живительным теплом. Здесь, на кухне среди баб, можно было услышать все последние новости, которые трансформировались их фантазией, и уже обросшие новыми подробностями, расползались далее по рабочему поселку всевозможными сплетнями.

— Жених? — спросила бабушка Аня, потягивая с блюдца морковный чай.

— Это мой друг, — соврала Ленка, разжигая свой керогаз.

— Ой, ой, ой, тоже мне друг! — сказала Лелька, колдующая около своего примуса. Она что-то мешала в своей кастрюле, облизывая раз от разу ложку. — Знаем мы таких друзей! Чуть что, так сразу в кровать тащат! Потом всю жизнь живешь с детьми и таким вот выродком. Всю жизнь потом думаешь, а за что мне господь такое наказание дал? — и Лелька стукнула своего мужика по лысине ложкой. — Во, тоже мне друг!!! Сидит себе и ждет, когда товарищ Сталин, будет его поздравлять с Новым годом! Хоть бы за дровами сходил, сука! В хате, словно на Северном полюсе! Скоро надо будет звать товарища Байдукова спасать нас, словно Челюскинцев с тонущего парохода! — зло процедила женщина, направляя свой гнев в сторону мужа.

— Цыц ты, дура! Сейчас схожу! Вот только дослушаю. Хорошая радиопостановка идет.

Сосед Василий сидел в уголке, подставив ухо к рваной тарелке репродуктора, из которой, словно бульканье доносилась радиопостановка «Как закалялась сталь». Он жадно затягивался «Беломором» и, не отвлекаясь от радиопьесы, пускал дым, разгоняя его ладонью словно веером.

Ленка поставила на керогаз кастрюлю с водой и, не вступая в дискуссию с соседями, молча вернулась в свою комнату. Первое, что её поразило за этот месяц зимы, это было то необыкновенное и волшебное тепло, которое давало радость настоящей жизни.

Валерка сидел на стуле, упершись головой в железный корпус печи. Исходящее тепло склонило его ко сну, и он, уставший от разгрузки вагонов, уже крепко спал.

Леночка нежно тронула его за плечо, и он нехотя открыл глаза, в которых просматривалась жуткая усталость.

— Прости, меня сморило! — сказал он, оправдываясь.

— Давай раздевайся, сейчас мыться будешь. Негоже Новый год встречать грязному, как кочегару. Посмотри на себя в зеркало…

Валерка, повинуясь, стал медленно выползать из своего любимого летного свитера. Сняв с себя рубашку, он оказался по пояс голый. Сейчас ему было лень делать какие-то лишние движения. Все тело было просто разбито и каждая мышца, каждый мускул ныл от того тяжелого мешка, который он пронес через весь город.

— Раздевайся давай, полностью, — властно сказала Ленка. — Будешь мыться весь от головы до пяток.

Валерка, взглянул на Ленку смущенным взглядом, и крепко вцепился руками в брючный ремень. Он выкатил полные какого-то неведомого ему ранее страха перед этой девчонкой глаза и, краснея от смущения, сказал:

— Я не буду раздеваться! Я тебя стесняюсь…

Леночка, с упреком посмотрела на него и совершенно спокойно, как это присуще только медицинским работникам, ответила:

— Послушай, Краснов, я уже четыре месяца по вечерам подрабатываю в Красном кресте и прекрасно знаю, как устроен мужчина. Будем считать, что ты больной, а я твоя сестра милосердия. Я пошла за водой, а ты разденься и становись в этот тазик.

Краснов, скрипя душой и повинуясь Луневой, стянул свои брюки, и остался стоять в тазу в одних трусах. В ожидании помывки он присел и замер, словно цапля на болоте, прижав локти рук к животу. Уже через мгновение, держа в руках фарфоровый кувшин с ручкой, в комнату вошла Лена.

— Краснов! Что ты стоишь, словно памятник Кутузову? Ты что, так в трусах и будешь мыться? — удивленно спросила она.

— Я, Лен, тебя очень стесняюсь, — ответил Краснов, держась обеими руками за резинку своих трусов.

Леди подошла к нему и, поставив кувшин на тумбочку, в одно мгновение сдернула с него черные семейные трусы. Зардевшись от стыда, Валерка спрятал свое достоинство, зажав его руками, словно футболист перед штрафным ударом.

Ленка, взглянув на нелепую позу Краснова, улыбнулась и бросила его черные трусы рядом на табурет. Валерка, переминаясь с ноги на ногу, сгорал от смущения, отворачиваясь от девчонки. Он впервые находился в таком положении, когда его обнаженное тело с необычайным интересом и прямо в упор рассматривала девушка. Это было что-то…

— Ты что, так и будешь стоять? — спросила Леди, подавая ему кусок мыла.

— Я же говорю, я тебя стесняюсь, — сказал Краснов, глядя на неё глазами побитой собаки.

— Ладно, если ты такой трусливый, я буду тебя со спины поливать, — ответила девушка, расплываясь в улыбке. — Тоже мне, кавалер! Все вы, мужики одинаковые, словно дети…

Она взяла кувшин, и Валерка почувствовал, как теплая вода потекла с головы промеж лопаток вниз. Протянув руку к мылу, он на мгновение выпустил свое мужское достоинство из своих крепких объятий. Слегка расслабившись, он почувствовал всем телом, как на него сверху льется теплая вода. Фырча от удовольствия, Валерка стал мыть голову, шею и тело мылом, абсолютно забыв о своих смущениях.

В процессе такого импровизированного помыва, он так увлекся своей гигиеной, что на мгновение даже утратил свою бдительность. Закрыв глаза, он «жирно» намыливал голову так, что густая пена текла по его лицу, срываясь с подбородка в таз. В эту минуту, он забыл о своей наготе, отдавшись во власть струящейся по телу воды, не подозревая, что его Ленка сейчас сделает свой первый шаг к установлению более близких отношений.

Сгорая от любопытства, Лунева, видя, что парень в этот миг утратил над собой контроль и ничего не видит, словно кошка тихо и незаметно встала перед ним, и с умиленным взглядом стала созерцать мужскую природу Краснова.

Наверное, тогда это не было простой и праздной любознательностью, которое посещает девочек еще в раннем возрасте. Это было скорее желание подзадорить Краснова, который страшно боялся женского взгляда, изучающего его физиологию.

В эту минуту, Ленка, с каким-то странным равнодушием смотрела на его мужское достоинство, уже где-то мысленно принимая его сильную мужскую власть. Этот интерес был навеян скорее не ежесекундным вспыхнувшим желанием его мужской плоти, а простой девичьей пытливостью к любимому человеку, присутствие которого в её жизни вызывало в душе странное чувство духовного соития.

Когда Краснов все же отмыл свое лицо от пены, первое, что он увидел, это был взгляд его подруги, который был направлен ниже его пояса.

Инстинктивно краснея от стыда, Валерка мгновенно прикрыл свое «хозяйство» и присел в тазик. Ленка, видя его беспомощность и смущение, как-то естественно хихикнула в свой кулак и тут же громко засмеялась, вновь окатив Краснова водой.

Сжав свои ноги, Валерка сидел в тазу, крепко держась руками за его края. Сейчас ни одна сила не в состоянии была вырвать его из этой купели, настолько страх и стеснение сковали все его мышцы.

— Лен, ну отвернись же, я тебя очень стыжусь, — попросил Валерка беспомощным и умоляющим голосом.

— Тоже мне, жених! А я уж было, чуть не согласилась выйти за тебя замуж! Фу ты, какая цаца!

От этих слов, сказанных Леди, Валерку бросило в жар. В сотую долю секунды он почему-то пришел к выводу, что девчонка просто разочаровалась в его природе, и теперь вся её любовь мгновенно испарилась, не оставив былой целомудренности. Страх потери любимого человека волнами вновь и вновь прокатывался по его телу с головы до самых пяток, и какая-то странная детская обида стала душить его.

Краснов чуть ли не плача, сказал:

— Отвернись же! Прекрати надо мной издеваться!

Вновь ухмыльнувшись, Лена сунула ему в руки полотенце и, отойдя к накрытому столу, с видом знатока человеческой анатомии, сказала через плечо:

— Хм! Я, между прочим, уважаемый товарищ Краснов, и больше вашего видала! И заметь, никто как ты не ломался, недотрога!

Сказанное, словно током, ударило Краснова. Слова Ленки, точно сабли пронзили его душу и, приняв все за чистую монету, он ответил, срываясь почти на крик:

— У тебя, что есть другой мужчина? А как же я? Ведь я…я люблю тебя!

От мгновенно вскипевшей ревности, из его головы как-то выскочил тот факт, что Лена помогает матери в больнице. Он совсем забыл о сотнях раненых молодых красноармейцев, которые искалеченные, прибыв с финских полей сражений, лечились в смоленском Красном кресте.

— Дурачок! — сказала Ленка и включила тарелку репродуктора, висевшую над комодом.

В это самое время марш Дунаевского затих и из этой картонной «сковороды», после слов Левитана, послышался легкий прокуренный кашель Сталина.

Краснов, как истинный патриот, замер, стоя в тазике и держа в руках полотенце, которым он старался прикрыть свои гениталии, ставшие предметом насмешек.

— Тихо, тихо, наш вождь товарищ Сталин будет поздравлять с Новым годом! — сказал он, переминаясь с ноги на ногу, совсем забыв обиду.

После небольшой паузы в тарелке послышался голос отца всех народов.

— Товарищи! Позвольтэ мнэ в канун Нового тысяча девятьсот сорок пэрвого года, от имени Лэнинской коммунистической партии Советского Союза и от себя лично поздравить вэсь наш многонациональный народ с великим праздником… Я виражаю надэжду, что этот год принесет нашему народу новие побэды в завоеваниях вэликого октября. С новым годом вас, товарищи!!!

В те минуты на глаза Краснова накатила слеза, он не дыша, слушал речь товарища Сталина и, представлял, как вождь Советского государства стоит перед микрофоном, держа в руках свою знаменитую трубку.

Валерка, словно очнувшись от сна, вылез из тазика и, оставляя мокрые следы на крашеном полу, прошел в комнату. Не отвлекаясь от речи, он оделся, глядя, как Лунева самозабвенно смотрит в говорящую тарелку, будто видит в ней вождя всех народов.

По окончании речи отца всех народов, она спряталась за ширму и переоделась в новое платье, пошитое самой, ради этого праздничного случая. Краснов, оделся и подошел к столу. Открыв бутылку вина, он замер в ожидании боя курантов, чтобы налить по стеклянным бокалам это сладкое вино. В репродукторе после речи Сталина, послышались долгожданные удары знаменитых на всю страну самых главных часов.

Валерка налил два бокала вина. Сейчас, когда он остался один на один с Леной, в его сердце все еще тлела искра небольшой обиды на Луневу. Но с торжественными ударами курантов огорчение стало проходить. Он еще не привык к таким взаимоотношениям, и по своей юношеской наивности не представлял, что это случится именно так.

Бесспорно, он любил эту девчонку за то, что она была не только красива лицом и телом, но еще она была какой-то родной, своей. Иногда даже хотелось умереть в ее объятиях, хотелось сделать все, чтобы никогда не расставаться.

— Двенадцать часов! Давай пить вино, а то не успеем старый год проводить, — сказал он, держа в руке два бокала из синего стекла.

Леночка в тот миг вышла из-за ширмы. Она была прекрасна, словно настоящая богиня. Ее белокурые волосы аккуратно лежали на плечах черного в белый горох платья. Расплывшись в улыбке, она молча подошла к Краснову и взяла из его рук бокал, наполненный лучезарным виноградным вином. Раньше Валерке никогда не доводилось видеть Лену в этом наряде, и это был поистине настоящий сюрприз, который окончательно сразил его в этот вечер. Её улыбка, её чистые наполненные страстью глаза, все это могло принадлежать только человеку влюбленному, человеку, который готов отдать и разделить всю свою жизнь только с ним, с объектом своего воздыхания.

Широко открыв рот от удивления, Валерка, очарованный видом своей подруги, замер затаив дыхание. Ведь с последним ударом курантов, они на один год становились старше, а это накладывало на них обоих, особую ответственность перед будущей жизнью.

Когда в репродукторе послышался долгожданный и последний удар, он чокнулся с Леночкой, и под нарастающий гимн одним махом вылил в свой рот белое вино.

Девчонка, лукаво взглянула ему в глаза и, припав своими губами к бокалу, сделала маленький глоточек, смакуя напиток и продлевая необычайное удовольствие. После, тронув ладонью Валеркину щеку, она с необыкновенной нежностью и какой-то женской чувственностью поцеловала его в губы и тихо сказала:

— С Новым годом, Валерочка!

В этом дрожащем и трепетном голосе Лены, Краснов тогда почувствовал какое-то необыкновенное и душевное тепло. Какую-то необыкновенную нежность, которая дошла до его сердца, окончательно растопив лед еще пока детской обиды.

— И тебя, с Новым годом! Вот и стали мы на год старше! — ответил он и вытащил из кармана брюк серебряный перстенек с зеленым изумрудным камнем.

— Это мне? — восхищаясь подарком, спросила Ленка.

Краснов молча надел ей на палец кольцо и, поцеловав руку девчонке, сказал:

— Носи и помни меня вечно…

В тот миг глаза Луневой загорелись маленькими яркими искорками, словно это были настоящие лампочки Ильича. С какой-то невиданной любовью и любопытством она рассматривала этот подарок, а в эту самую минуту её сердце прямо рвалось на части от настоящей девичьей любви. Ее глаза сентиментально повлажнели и она, обняв Валерку, уже с невиданной ранее страстью впилась ему в рот. Всем своим телом Леночка прижималась к Краснову, передавая ему все ту физическую блажь, которую испытывала сама. Она целовала, целовала и целовала его, растворяясь в нем без остатка, погружаясь в пучину невиданной страсти. Теперь она была больше чем уверена, что именно Краснов, именно ее Валерка, будет ее мужем и отцом ее детей, и это ощущение физического и душевного единства было сейчас настоящее и ни с чем несравнимое счастье.

Краснов не мог остаться безучастным, чувствуя, как в его груди «зашипели шарики газировки», он был на седьмом небе блаженства.

Ленка была рядом, она влюблено смотрела ему в глаза, и в этом взгляде можно было прочесть только одно слово — да. В эту минуту божественный аромат ее заморских духов прямо пленял Краснова, подводя его к более смелым шагам. Он все сильнее и сильнее затягивал его в свои сети, из которых невозможно было выбраться уже никогда. Это была настоящая и первая любовь. Ему как никогда захотелось крепко-крепко обнять девчонку, чтобы раз и навсегда вдавить её тело прямо в себя и слиться с ней воедино в одно целое.

От переполняющих его чувств он крепко обнял Леночку за талию и, приподняв над полом, уткнулся лицом ей в грудь, чтобы еще сильнее ощущать этот чарующий его аромат. В эту секунду ему почему-то стало настолько грустно, что сердце сжалось в его груди, словно шагреневая кожа. Жуткий страх потери своей любви пронзил его сознание так сильно, что нежданная слеза горечи накатила на его глаза. Задыхаясь от излишних чувств, он вымолвил:

— Ты знаешь, а я тебя очень, очень люблю! — сказал он, уже не стесняясь показать свои покрасневшие от влаги глаза.

— И я люблю тебя! Люблю, люблю, люблю!!! — ответила ему Леди, и крепко обняла своего Краснова за шею.

Так и стояли они, обнявшись, ощущая как струны их душ, уже слились в одно целое, и теперь ни одна сила не могла разлучить эту самую счастливую пару на всей земле.

— Давай же Новый год отмечать! Я столько всего наготовила, — шепнула она Краснову на ухо и вновь ее теплые губы коснулись его щеки.

Но Валерка так и продолжал стоять, крепко держа её в своих объятиях. Сейчас ему было очень хорошо с ней и вообще не хотелось отпускать девчонку из своих рук, чувствуя эту приятную для него тяжесть.

Глубоко вздохнув полной грудью, он все же медленно и аккуратно поставил её на пол и, задыхаясь от бушующего в груди огня и страсти, сказал:

— О боже, как я тебя обожаю! Прямо хочется умереть в твоих объятиях! Но любовь любовью, а я, Ленка, чертовски голоден!

Леночка, как умела, стала ухаживать за своим Валеркой, накладывая ему в тарелку все то, что смогла раздобыть на рынке и приготовить, используя материнские секреты. Сейчас ей как никогда было приятно видеть, что Краснов, накинувшись на еду, сметает продукты с необычайной скоростью. Работа на разгрузке вагонов была тяжелой и требовала очень большой отдачи, поэтому Валерка почти постоянно ощущал чувство голода. Оно словно закручивало его кишки морским узлом, заставляя постоянно страдать без крошки хлеба.

Лена, одной рукой держа свой бокал с вином, улыбалась, глядя, как ее герой расправляется с закуской. Сейчас ей было несказанно приятно, что он ест с таким зверским аппетитом, и она от души, старалась угодить парню, подкладывая ему все новые и новые порции приготовленного праздничного угощения.

— Может, еще вина выпьем? — спросила Лена, когда Валерка на мгновение остановился, вытирая рот белым вафельным полотенцем.

Она приподняла бокал и сказала тост:

— Знаешь, я хочу выпить за нас с тобой! За нашу любовь! Пусть этот год будет для нас удачным!

Валерка поднял бокал и, чокнувшись с ней, вновь одним махом выпил вино, словно это был какой-то компот из сухофруктов.

— Вино, Валерочка, нужно пить мелкими глоточками. А ты пьешь, словно это крем-сода. Вино нужно смаковать, вкушать привкус солнечного букета!

— Я же еще не пил ни разу! Прости, я не знал, — сказал он оправдываясь.

Лунева долила ему вновь вина, и пристально глядя в глаза, тихо сказала:

— Повторим еще раз! Ты поднимаешь бокал и деликатно чокаешься со мной… Залпом не пей, а подержи вино во рту, а потом смакуй, пробуя его на вкус…

— Ладно, давай попробуем, мой учитель, — сказал Валерка. — Я сделаю, как ты сказала.

Валерка чокнулся с Леди бокалами и набрал полный рот вина. Глядя на Ленку, он долго гонял его во рту, перекатывая от одной щеки к другой, а потом проглотил. От подобного пития, у него во рту осталось странное послевкусие, которое было для него необычайно приторно.

— Нет, это не для меня. Или я плохой дегустатор, или вино не ахти какое… Я буду пить залпом, как и пил, — сказал он, и вновь налил себе бокал и тут же выпил еще.

Теплая волна прокатилась от головы до ног. Жар ударил в лицо, и Валерка почувствовал, как накат какого-то странного ощущения, словно пеленой накрыл его разум. Язык сам по себе стал что-то говорить Лене, а мозги абсолютно не контролировали этот разговор.

Впервые за всю свою жизнь Краснов был пьян. Вначале он испугался, но уже через минуту почувствовал какую-то странную смелость, которая так и перла из него, провоцируя на откровенные поступки.

— Я хочу танцевать! Давай потанцуем! — сказал он Леночке, корча из себя опытного ловеласа.

Девушка улыбнулась, видя, как её герой достиг своего апогея, и сказала:

— Я давно ждала, когда ты предложишь…

Девчонка и поднялась из-за стола и, подойдя к комоду, завела патефон. Под музыку из кинофильма «Музыкальная история» она вытащила Краснова на середину комнаты и обняла его в надежде, что сейчас вальс закружит их в танце и…

Но Краснов, закрыв глаза, нашел теплые губы своей подруги, и слился с девчонкой, страстно целуя ее. Так и стояли они, не обращая никакого внимания на играющий патефон. В тот миг для них казалось, что время просто остановилось. Валерка медленно и запоздало стал топтаться на месте, напоминая своими телодвижениями, подобие медленного танца, но так и не выпустил ее из своих объятий.

Слегка разгоряченный вином, Краснов уже не мог себя сдержать. Страсть вспыхнула в нем и он, коснувшись девичьей щеки, нежно целовал Лену то в губы, то в щеки, то в мочку уха, заставляя сердце Луневой трепыхаться от желания близости. Ленка, в тот миг, чувствуя, как она хочет Краснова, отключились от реалий всего мира, и её тело сделалось каким-то ватным и податливым.

Голова Краснова странно закружилась, и он, не удержавшись, обняв девушку, потянул ее за собой на кровать. В тот миг, будто дьявол вселился в его душу, и он уже ничего не мог поделать с собой.

Валерий чувствовал, как кровь прилила ко всем его органам, и с каждой секундой это давление возрастало все больше и больше. По телу уже шел страшный зуд, который вызывал в нем неудержимое желание Ленкиной плоти. Его руки как-то инстинктивно стали снимать с нее одежды. Его желание ощущать, видеть ее природную красоту и наготу было неудержимо. Он своими губами впивался в ее лицо, шею и от каждого этого прикосновения тело девушки вздрагивало в каком-то необычайном, внеземном наслаждении и экстазе.

В голове Ленки в тот момент вновь как-то приглушенно прозвучали слова соседки Лельки, словно это заела пластинка старенького патефона:

«Чуть что, так сразу в кровать! Чуть что, так сразу в кровать! Чуть что, так сразу в кровать!»

— Может не надо? — спросила она, но по-прежнему сгорая в эти секунды от желания. В ее душу вселился страх. С одной стороны, она страстно хотела его, но с другой стороны боялась, что отдавшись ему, его потеряет.

Напор Краснова возрастал с каждой секундой все сильнее. То ли это подействовало вино, то ли он, одержимый своей решительностью и желанием женской плоти, пошел ва-банк.

Руки его, нежно скользнули по её коленям, ногам. Страстно, беспрестанно целуя девчонку, он словно притуплял её бдительность и все выше и выше просовывал руку под платье.

Леди лежала на спине, скрестив ноги, стараясь прикрыть доступ к своей природе. Она тихо, раз за разом шептала ему на ухо, надеясь как-то притупить порыв бурной страсти Краснова, и даже пустила слезу:

— Валерочка, миленький, не надо, я очень боюсь! Может не надо, мне страшно? Может когда-нибудь потом? Я чувствую, что это неправильно!

Но он не видел и не слышал ее. С каждой минутой в его груди огонь страсти разгорался, словно кусок антрацита и странная сила закрутила кишки внизу его живота. В тот миг он почувствовал, как нестерпимо он хочет её и больше не может сдерживать своего желания.

— Не надо миленький, я боюсь! Я же еще ни разу не пробовала, что это такое, — стала умолять Леди, все же надеясь разжалобить Валерку.

— Милая, я же тебя очень люблю! Я еще сам ни разу не пробовал! Мне очень это надо. Неужели ты думаешь, что я тебя после всего этого смогу бросить?

— Я, Валерочка, не этого боюсь. А вдруг у меня будет потом ребенок? Мы ведь еще в школе учимся и нам её нужно обязательно закончить, а не пеленки стирать? А что скажет мама, если узнает? Она мне не простит этого…

— Не бойся, дуреха, я ведь стану ему хорошим отцом, — сказал Краснов. — А если надо, то я готов и пеленки стирать, ведь это же будет наш с тобой ребенок, — и Валерка вновь слился с девчонкой в страстном поцелуе. Его рука, наконец-то, нащупала резинку девичьих трусиков и, потянув, он плавно стянул их с её ног.

— Ты бы хоть свет выключил, — сказала Леди, наконец-то, решившись на близость с парнем.

Краснов, обрадованный, вскочил с кровати и, снимая на ходу штаны, устремился к злосчастному выключателю на противоположной стенке. В какой-то миг темнота поглотила комнату и он, шаря руками почти вслепую, подкрался к кровати. Ленка лежала уже под одеялом полностью раздетая. В ту секунду, словно молния проскочила между ними, когда их разгоряченные и полные страсти тела, соприкоснулись между собой.

Краснов впервые всей своей кожей ощутил её тепло. Его губы инстинктивно скользнули по её губам, шее, груди. Он без устали покрывал все её тело поцелуями, наслаждаясь нежной и чистой кожей. Впившись в розовый сосок девчонки, он гонимый инстинктом, нежно стал щекотать его своим языком так, что ее тело изогнулось и, задрожав, по нему пробежала волна неописуемого удовольствия. Она обняла своего рыцаря и крепко, крепко прижав к своей груди, сказала:

— Да! Да! Да!

В какой-то миг, Валерка, преодолев нерешительность девушки, крепко обнял ее, и в этот миг почувствовал, как оказался промеж ее ног…