Наступившее лето радовало не только своим теплом, свежестью зелени, да голубизной неба. Наступившее лето радовало еще и окончанием школы и новыми надеждами предстоящей самостоятельной жизни.

Впервые, за шесть месяцев, Краснов получил письмо от матери. Он несколько раз перечитывал его и, прижав к своим губам, словно насос втягивал нежный и до боли знакомый запах. Теперь он точно знал, что мать жива, здорова и находится далеко от Смоленска.

Нелегкая судьба, осужденной по 58 статье УК РСФСР, занесла её в ссылку почти на самый край света. Отдаленная деревня в Иркутской области, стала на пять лет её пристанищем.

Фатеев вновь сдержал свое слово, и вместо общей колонии в Норильске, Светлана Владимировна Краснова оказалась на берегу великого Байкала в забытой Богом деревушке Осиновка.

Валерка был счастлив словно ребенок. Его грудь распирала не просто радость, это было поистине настоящее ликование. Мать, его мать была жива и вполне обустроена. Он ворвался к своей Леди, словно на крыльях боевого Яка и уже с порога заорал:

— Ленка! Мать, мать прислала письмо! Она жива и здорова! Слышишь, мама, жива и здорова!

Леди, услышав, что её будущая свекровь жива, от нахлынувшего на неё волнения и счастья, заплакала. Она вспомнила Светлану Владимировну. Вспомнила её вкуснейшие пирожки с капустой и те задушевные бабские разговоры, которые они вели в отсутствии Валерки.

— Я очень рада! Где же она!? — спросила Лена, откладывая в сторону шитье.

— В Иркутской области. Станция Слюдянка, поселок Осиновка.

Леди вновь от радости всхлипнула и, достав носовой платок, и отойдя от приятного известия, вытерла свои слезы.

Она очень любила Светлану Владимировну. Ведь Краснова была для неё не просто будущая свекровь, она была настоящей и верной подругой, с которой не надо было делить Валерку и попусту ревновать друг к другу. Светлана была женщиной от Бога. За её природной красотой скрывалась чуткая, ранимая и очень чувственная душа. Её спокойствие и безупречный вкус всегда являлись Ленкиной завистью, и ей всегда хотелось быть похожей на Светлану, а это в свою очередь нравилось Валерке.

— Надо, Валерочка, собрать маме посылку. Ей, наверное, очень много нужно хороших вещей? — спросила Лена. — Я попробую, что-нибудь найти подходящее…

— Не надо, не ищи. После того побега, я кое-что все же забрал из нашего дома. Вот и вышлем.

— Ты не забыл, что через три дня выпускной вечер в школе?

— А как же! Я ведь еще имею радостную новость. Мне пришло предписание из комитета комсомола — убыть в Одессу в летную школу имени Полины Осипенко.

— Так тебя приняли!? — с удивлением спросила Лена.

— Не приняли, а направили! Комиссар Фатеев помог мне. Он после нашего с ним разговора стал почему-то тайно благоволить нашей семье.

— Да, но не забывай, Валерочка, что это все благодаря дяде Моне! Нужно сходить к нему и хоть спасибо сказать.

— Давай сегодня и сходим. Мне в воскресенье, 22 июня, уже необходимо убыть в Одессу. Да и посылку маме отправим с главпочтамта. Я пойду, соберу вещи, а ты оденься и давай приходи к моему дому.

Ленка, счастливая, надела Валеркино любимое черное платье в крупный горох и, перевязав волосы лентой, попудрила свое милое личико.

Ленка была счастлива! На «отлично» окончив школу, она уже имела цель поступить в медицинский институт. Опыт работы с матерью в Красном кресте, был подкреплен благодарственным письмом от главврача Красного креста, и это снимало почти все проблемы с её поступлением.

Валерка, уже полгода снимал комнату на Благовещенской улице, невдалеке от Дома профсоюзов. Оттуда было совсем подать рукой до Ленинской, где по плану и предстояло отблагодарить дядю Моню добрым словом за его чуткость и доброту.

Валерка стоял на улице, держа в руках большой узел. В нем лежали те вещи, которые он должен был отправить матери.

— Ждешь? — спросила Лена, подойдя к своему кавалеру.

— Жду! Куда я без тебя? Мы ведь теперь на всю жизнь вместе, — сказал Краснов влюбленно, расплываясь в улыбке.

Лена взяла своего Краснова под ручку, и они пошли к дяде Моне.

Уже через несколько минут, их взору предстала следующая картина. Старый еврей-сапожник Моня Блюм грузил в «полуторку» свои вещи. Соседи по дому собрались во дворе, с интересом наблюдая, как еврей Блюм, поспешно выносит и, не укладывая, прямо так бросает свои жалкие пожитки в кузов. Нехитрый домашний скарб был уложен и дядя Моня сел передохнуть на подножку ободранного «АМО».

Со слезами на глазах и скорбным серым лицом, он напоследок закурил свою трубку. Как-никак, он был человек, и ему было жаль покидать насиженное место. Чувство какой-то тревоги, какого-то животного страха, все последние дни терзали душу дяди Мони. И в один из дней, сердце его, не выдержав такой тревоги, все же дрогнуло. Да еще, вдобавок кошмарные сновидения каждую ночь поднимали его в холодном поту и он, измотавшись от своего психического недуга, принял решение — бежать, бежать прочь, подальше, на Волгу, куда, по его мнению, враг дойти не мог.

— Здравствуйте, дядя Моня, — сказал Краснов, подойдя к машине с улыбкой.

Блюм, посмотрел на него каким-то скорбным и отрешенным взглядом и сквозь покинувшие его душевные силы, сказал:

— А, Валеричка, вы опять ко мне со своей барышней?

— Как видите… Мы, дядя Моня, решили через год пожениться, — сказал Валерка, желая похвастаться перед стариком за свою любовь.

— Так вы пришли за моим благословением!? Старый еврей, Моня Блюм, не может благословить вас! Старый еврей, Моня Блюм, бежит, словно крыса с тонущего корабля! — сказал еврей, глядя снизу вверх на Краснова заплаканными глазами.

— Что же случилось? — спросил Валерка, перепугавшись Мониным видом.

— О, Валеричка, вы еще ничего не знаете! Какой вы еще наивный мальчик! Эти фашисты собрали на границе с СССР пятьдесят отборных дивизий. С такой силищей они за неделю дойдут до Смоленска. Так вот, старый еврей, Моня Блюм, решил бежать отсюда. У меня в Саратове есть родственники, вот мы туда и поедем. Уж больно мне не хочется видеть фашистские рожи на улицах моего любимого Смоленска.

— Вы меня, дядя Моня, рассмешили. На нашей границе, ведь тоже войск стоит не меньше! Немец о наших бравых солдат сломает свои зубы, и мы попрем его прямым ходом в его Германию, до самого Берлина.

— Как вы, Валеричка, еще наивны, мой юный друг! Как вы еще наивны! Ваши слова, да Богу бы в самое ухо! — сказал Моня, глубоко вздыхая.

— А вы не боитесь, дядя Моня, что чекисты посчитают, что вы паникер? — спросил Валерка, решив слегка поиздеваться над испуганным сапожником.

— О, Валеричка, не надо в этом доме говорить о чекистах! Это благодаря моим волшебным рукам и их хромовым сапогам, старый еврей Моня Блюм еще на свободе.

— А я хотел сказать вам огромное спасибо! — сказал Краснов.

— За шо!? — спросил Моня, удивляясь.

— За то, что вы меня познакомили тогда с…, - Валерка не успел договорить, как Моня поднес палец к своим губам, словно девка в кумачовом платке с агитационного плаката «Не болтай», и прошипел:

— Я вам, Валеричка, ничего не говорил. И знаете, совсем ни с кем не знакомил. А теперь, прощайте! Пусть Бог, услышит ваши молитвы, — сказал Моня и, открыв дверь в кабину, молча захлопнул её за собой.

Полуторка, заскрипев стартером, завелась и, выплюнув черное облако дыма, выехала сквозь арку ворот на Ленинскую улицу.

Краснов, держа под руку свою подругу, остался стоять, глядя на удаляющуюся от дома машину. Сейчас все его мысли были заняты перевариванием слов, сказанных дядей Моней, но он никак не мог поверить в то, что немецкий сапог вступит на советскую землю.

— Что это с ним? — спросила Лена, видя, как семья Блюмов покинула родовое гнездо.

— Удирает! Сказал, что скоро война с немцами будет. Я не знал, что дядя Моня настоящий паникер, — сказал Краснов. — Пошли, лучше отправим посылку. Пусть Бог будет ему судья…

Лена, слегка помрачнев от сказанных слов Красновым, вновь взяла его под руку и, улыбнувшись сквозь пропавшее настроение, они не спеша двинулись в сторону главпочтамта.

— А вдруг, это…правда? — спросила Леди, любопытно заглядывая в глаза Краснову.

— Во! И ты тоже туда! Так давай, беги, беги за этим евреем! Бегите все! Я останусь один в этом городе! Если немец действительно нападет, я сам буду защищать свой город и свою Родину…

— Ты что, обиделся? — спросила Ленка, видя, как Краснов не на шутку распсиховался.

— Знаешь, Леночка, а мне действительно обидно! У нас такая армия! Ты знаешь, сколько на границе войск стоит? Мы же еще в позапрошлом году освободили Западную Украину и Западную Белоруссию от поляков.

— Ладно, хватит о грустном! Ведь послезавтра выпускной вечер. Я себе новое платье пошила на премиальные, полученные от Красного креста.

Валерка, переключившись на другую тему, старался забыть разговор с евреем, но мысли словно наслаивались одна на другую, создавая в голове странные хитросплетения. Краснов старался гнать их прочь, но они все сильнее и сильнее заполняли полочки его сознания.

Ленка шла рядом, говорила насчет каких-то нарядов, в которых она предстанет на выпускном школьном балу, но он фактически не слышал её.

— Вот же, паникер! — сказал он вслух так, что Ленка вздрогнула.

— Ты меня, наверное, совсем не слушал? — спросила Лена, видя задумчивое лицо Краснова.

— Да все настроение мне испортил этот, Моня Блюм! — сказал Валерка, закуривая.

В ту минуту ни Краснов, ни Лена не знали, что уже через три дня первые бомбы обрушатся на их любимый город. Слова, сказанные дядей Моней, были пророческими, и Валерка Краснов еще не раз вспомнит о них, когда узнает, как падет Смоленск, и сколько русских солдат поляжет на полях сражений, отдав свои жизни на алтарь Великой Победы.

* * *

Выпускной вечер был в полном разгаре. Вихрем школьного вальса он кружил уже бывших школьников, которые этой самой короткой ночью в году, входили во взрослую и полную приключений жизнь. Девочки в легких ситцевых платьях, мальчишки в белых рубашках, кружащиеся с красивыми девчонками — вся эта картина вызывала настоящее умиление среди учителей и родителей.

Вечер был в полном разгаре, когда Краснов, обнимая Ленку во время танца, прошептал ей тихо на ухо:

— Ты проводишь меня? — спросил он девчонку, глядя на её реакцию. В его кармане уже лежал проездной билет на летний поезд «Смоленск — Симферополь».

Леди, улыбаясь, кружилась в волчке вальса, даже не представляя, что время уже отсчитывает минуты до их расставания. Потом эти минуты сложатся в часы, дни недели, месяцы и годы.

— Ты же говорил, у тебя поезд 22 июня…

— А уже, Леночка, пять минут, как двадцать второе июня! Ты забыла, что сегодня самая короткая ночь в этом году? — спросил Валерка.

— А поезд!? — спросила Леди, слегка дрожащим голосом. Она предчувствовала, что сейчас, сию минуту, её Валерка обязательно скажет. — Утром!

Сердце сжалось от боли, а секунды, словно остановились, вытянувшись в одну сплошную линию. В одно мгновение звук вальса как-то странно затих. А отдельные радостные лица танцующих одноклассников в один миг превратились в стоящие манекены с мертво улыбающимися гримасами. Краснов, глядя на неё в упор, словно нараспев сказал:

— Ут-ром!

Слезы мгновенной пеленой накатили на глаза Леди, и весь мир в каплях девичьих слез, словно в калейдоскопе, задрожал и перевернулся вверх ногами. К горлу подкатил комок, который, словно невидимый кран, перекрыл её дыхание, и как ей тогда показалось, сквозь лившуюся мелодию «Амурских волн», она прошептала:

— А как же я!?

— А тебя я хочу украсть! Ты со мной…

Времени на раздумье у девчонки не было. Как ей показалось, от её сердца в это мгновение отрывался огромный кусок, который кровоточил и нестерпимо жег, словно разгоревшийся кусок каменного угля. Пересилив себя, чтобы окончательно не разреветься, Леди схватила за руку Краснова и сжала так, что тот чуть не взвыл от боли.

— Я хочу быть с тобой, мой милый!

Выскочив вдвоем из круга, их уже никто не мог остановить. Однажды вкусив запретный плод, их с каждым днем все больше и больше тянуло друг к другу. Дикая страсть срывала с них одежды уже при каждом свидании, и они соединялись телом и душей, чтобы еще прочнее слиться в единое целое, превратившись в такой суцельный монолит любви.

— Пошли ко мне, — сказал Краснов, обняв девчонку за талию.

Сквозь полумрак июньской ночи он повел Леди на Благовещенскую, где квартировал. Город спал, лишь некоторые пары влюбленных выпускников занимали пустующие скамейки в парках и городских скверах.

Девочки сидели в пиджаках парней, накинутых любовно им на плечи, а парни, даря им цветы, читали стихи и впервые признавались в любви своим одноклассницам.

Город спал, а стрелки часов уже отсчитывали последние минуты той мирной жизни, которая останется в их памяти, как самое счастливое время. Никто тогда еще не знал, что, дожив до утра, они войдут в новую историческую эпоху, эпоху второй мировой войны, и время, словно огромный нож разрежет их жизнь на «до и после».

— Как сегодня тепло и тихо… — сказала Ленка, глядя в звездное небо. Она была беспредельно счастлива, и даже боль предстоящей разлуки отошла сейчас на задний план.

— Тепло и тихо, — повторил Краснов, нежно целуя Ленку в губы.

— Странная ночь! Совсем еще недавно солнце ушло за горизонт, а уже поднимается на Востоке. Посмотри, уже утро… — сказала Леди, удивляясь этому явлению природы.

— Идем быстрее, у нас мало времени, — сказал ей Валерка, и потянул девчонку за руку через Малаховскую площадь.

— Я хочу, чтобы молодость была вечной! Я хочу, чтобы мы любили так же бесконечно, как вся наша вселенная, — кричала от радости Ленка, размахивая букетом цветов.

В эту минуту на земле, наверное, не было девушки счастливее её. Сердце хоть и рвалось наружу в предчувствии разлуки, но она верила, что уже через год они поженятся и тогда ей не придется скрывать свою любовь и таиться по зарослям цветущей сирени и благоухающего жасмина.

Как только дверь в квартиру за ними захлопнулась, Валерка одержимый мужской страстью, прижал Леди к двери всем телом. Он целовал её губы, целовал её шею, и осторожно своей рукой все выше и выше задирал подол платья.

— Не здесь! — сказала Ленка утвердительно и, схватив его за расстегнутую рубашку, потянула в комнату.

Влетев в неё, Валерка просто с силой затянул девчонку за собой следом. Теперь не было у неё такого страха, как первый раз. Валерка стал для неё очень родным и необычайно близким и любимым человеком. С трясущимися от жгучего желания руками, они оба срывали друг с друга вещи, уже абсолютно не стесняясь своей первозданной наготы. Наоборот, теперь их обнаженные тела привлекали друг друга с еще большей силой.

После момента бурной страсти, Ленка лежала на животе. Она что-то рисовала на груди Валерки указательным пальцем и улыбалась от настоящего девичьего счастья.

Её красивые бедра и ягодицы, освещенные уличным фонарем, словно райские холмы возвышались на кровати, привлекая Краснова своими обворожительными формами.

— Ты что-то пишешь? — шепотом спросил Краснов, чувствуя на своей груди замысловатые вензеля.

— Пишу! — тихо ответила Леди. — Пишу!

— А что пишешь? — спросил Валерка.

— А ты, угадай!? — ответила она, лукаво улыбаясь.

Валерка сосредоточился, закрыв глаза, и влюбленная девчонка вывела на его груди: «Я тебя люблю!»

— Это просто… Я уже знаю, что ты написала…

— Что же? — шепотом спросила Лена, заглядывая парню в глаза.

— Ты написала… Ты написала… «Я тебя хочу»…

— А вот и не угадал! Неправильно! Я написала — я тебя…

Валерка перебил её, не дав договорить, и повторил несколько раз:

— Хочу, хочу, хочу, хочу, хочу….

После этих слов он вновь страстно накинулся на Ленку и прямо с лета впился в её губы.

Утро подкрадывалось с невиданной скоростью. За синим полумраком ночи, небо озарилось странным кровавым багрянцем. Страшный цвет неба воскресного утра 22 июня настораживал и даже чем-то пугал. Ночная темень отступала под яростным напором света, напоминая, что самая короткая ночь уже подошла к концу.

Валерка взглянул на часы и мгновенно вскочил.

— Опоздаю! Я же опоздаю на поезд!

— Как уже? — спросила удивленно Ленка, прикрывая свою грудь одеялом.

— А я, что не говорил тебе, что поезд в четыре пятнадцать!

— Нет! Ты просто сказал — утром!

— Леночка, солнышко мое! Давай быстрее одевайся! Опоздаем…

Тут до Леди дошло, что время её счастья сжимается пропорционально времени оставшегося до поезда. В её душе вновь, что-то лопнуло, и из груди вырвался глухой стон, сопровождаемый обильными слезами. Она беспомощно сидела на кровати, боясь сдвинуться даже с места. Её что-то словно держало в этой теплой от их тел постели.

Не могла, да и не хотела Леди провожать Валерку. Не хотела просто расставаться с ним. Эта ночь поистине была самая счастливая в её жизни. И было до глубины души обидно, что это счастье, так быстро начавшись, уже кончилось. Было обидно, что Валерка, её любимый мальчишка, через каких-то сорок минут уже будет удаляться от Смоленска, видя последний раз в свете восходящего солнца, золотые купола Успенского собора. Красным от восхода и цвета кирпича, мелькнет мощный хребет крепостной стены и скроется город, закрытый от глаз пассажира высоким холмом Таборной горы.

— Лена, давай быстрее, — с мольбой в голосе прошипел Валерка.

Леди, вытирая на ходу слезы, стала одеваться. Она по-детски всхлипывала и после каждого такого всхлипывания, вытирала платком свой мокрый, курносый носик.

Бежали быстро. Ноги сами переставлялись под гору, словно кто-то подкручивал какие-то невидимые пружинки. Улица Благовещенская шла вниз, к мосту через Днепр, мимо Успенского собора.

Хорошим шагом до вокзала было двадцать минут ходу, но Валерка, гонимый страхом опоздания на поезд, все сильнее и сильнее накручивал обороты. Ленка тянулась за ним, словно планер на привязи «этажерки». В какой-то миг она даже перестала плакать, проклиная вслух каблуки своих туфель, которые мешали ей бежать.

Запыхавшись, с чемоданом в одной руке и с девчонкой в другой, Краснов влетел на перрон. Он поставил чемодан и с трясущимися от бега руками, стал искать билет.

Проводница с интересом смотрела за его действиями и, улыбнувшись, сказала:

— Милейший, отдышитесь! У вас до отправки еще целых пять минут!

Валерка, услышав её слова, слегка успокоился и машинально вытер рукавом рубахи пот, проступивший на лбу. Несколько раз он глубоко вдохнул, и когда дыхание полностью восстановилось, он подал проводнице билет.

— В отпуск к Черному морю? — улыбаясь, спросила проводница.

— Поступать в военную школу пилотов в Одессе, — гордо сказал Валерка, окончательно придя в себя.

— А не боишься, девушку одну оставлять? — вновь поинтересовалась проводница.

— Нет, не боюсь! Мы же друг друга любим!

— Любовь, любовь-морковь, — буркнула под нос проводница и, достав фонарь, включила его. — Давай садись, Ромео, сейчас отчаливаем. А то останешься.

Валерка закинул чемодан в тамбур, но пока остался на перроне. Он крепко обнял Леди и нежно, нежно поцеловал её в щеку.

— Я обязательно напишу тебе. Как приеду, так сразу же напишу! — сказал Краснов, чувствуя за собой какую-то вину.

Ленка стояла и просто кивала головой. У неё уже не было тех слез, которые текли еще двадцать минут назад. Сейчас она смотрела Краснову в глаза и, каким-то совершенно подсознательным ощущением чувствуя, что видит Валерку в последний раз. Ей хотелось обнять его, хотелось схватить за руку, но что-то сдерживало её. Ленка просто молчала.

Ни он, ни она, ни сотни тысяч советских людей, сейчас абсолютно не знали, что уже десять минут, как немецкие войска перешли границу СССР от Карелии до Черного моря. Уже десять минут, как защитники Брестской крепости отбивали ожесточенные атаки моторизированных частей Вермахта, неся в этом адском огне огромные потери.

Уже десять минут тысячи бомбардировщиков летели по территории СССР, неся сотни тысяч тонн бомб, которые в одно мгновение должны были упасть на города, села, дороги, мосты и железнодорожные станции.

Уже десять минут шла война.

Издав прощальный гудок, паровоз с шипением выпустил густое облако белого пара. Проводница подняла фонарь и огромные красные колеса паровоза, провернулись на одном месте, словно это был фальстарт. Затем они вновь провернулись, и зеленые пассажирские вагоны медленно тронулись с места, постепенно уходя на Восток.

— Эй, Ромео, останешься! — крикнула проводница, продолжая держать сигнальный фонарь.

— Леночка, я тебя люблю! Я как приеду сразу, сразу же напишу тебе… Я каждый день буду писать… — лопотал Валерка, страстно целуя Леди в лицо.

Лена стояла молча. В эту секунду её сердце разрывалось на части, но она ничего не могла сделать, оцепенев от навалившейся на неё горечи расставания. В эту минуту, словно тяжелое покрывало накрыло её сознание, и она ничего не понимая, продолжала оставаться безучастной.

Последний раз Краснов поцеловал её в губы, и бросился вслед за уходящим поездом. Только тогда, когда его спина мелькнула на площадке вагона, Ленка вышла из этого психического ступора и завыла.

Она не плакала, она просто скулила. Прижав платок ко рту, чтобы не пугать провожающих своим звериным воем, Лена сделала по ходу поезда несколько шагов, стараясь как можно дольше продлить тот момент расставания, который она потом будет помнить всю свою жизнь.

— Я напишу тебе! — еле слышно прокричал он и помахал ей рукой.

А поезд, набирая ход, все быстрее и быстрее уносил ее любовь в сторону Москвы. Так и стояла Лена на перроне, пока где-то далеко-далеко не скрылись красные точки фонарей вагона.

* * *

Если бы в те минуты Краснов знал о начавшейся войне! Если бы в те минуты он знал, что уготовила судьба ему и его Леди, вряд ли бы он покинул этот город, который уже через несколько часов будет объят первым пламенем войны.

Стоя в тамбуре и глядя вдаль удаляющегося Смоленска и его удаляющейся любви, Краснов достал папиросу и, дунув в гильзу, прикурил. Сейчас он впервые почувствовал, что значит расставание, и как трудно ощущать ту боль, которая на долгие месяцы и даже годы будет глодать его сердце.

Жадно сделав глубокую затяжку, Валерка выпустил обратно целое облако дыма.

— Любишь, видно!? — спросила проводница, закрывая двери вагона.

— Очень люблю, — ответил Краснов, силой воли сжимая в своей груди чувство той горечи, которое вот-вот должно было извергнуть из его глаз целые потоки слез.

— Ничего, дождется. Ты, самое главное, пиши ей, — вновь сказала проводница. — Ты бы прошел, парень, в вагон. Здесь рабочий тамбур. Курить можно только в противоположном.

— Да, да я сейчас, — сказал Валерка и, приоткрыв дверцу отопительного титана, бросил в холодную топку окурок папиросы.

Взяв свой чемодан в руки, он прошел в вагон и, найдя свое место, сел на холодную жесткую полку. В ту минуту он отключился от реальности, вспоминая последние минуты, проведенные с Леной.

Вновь и вновь он в своей памяти возвращался на выпускной школьный бал. Вновь под музыку «Амурских волн» кружился в вальсе со своей девчонкой, которая была для него смыслом всей жизни. Всё, о чем он мечтал еще год назад, сбылось.

Голос проводника заставил его вернуться в мир реальности.

— Ваш билет, — обратилась проводница к нему, протягивая руку.

Краснов, из нагрудного кармана рубашки, достал жалкий клочок картона с дыркой посередине и подал проводнице.

Только сейчас, отойдя от своих мыслей, он увидел, что не один. Пышная тетя в соломенной шляпке лет сорока, сидела напротив него. В руках она держала такую же соломенную женскую сумку, из которой аппетитными флюидами исходил запах жареной курицы. Рядом с мамашей, поджав свои ноги, сидела девчонка лет тринадцати. С каким-то самозабвением она читала книгу, нервно пихая в рот свою черную косу. Её пухлые формы и дурацкие округлые очки, с первого взгляда выдавали кровное родство с этой пышной тетей.

Слева, возле окна, судя по кубам на петлицах, сидел молодой лейтенант РККА. По всей вероятности, выпускник смоленской пулеметной школы. Он смотрел в окно вагона каким-то угрюмым и отрешенным взглядом. Со стороны было заметно, что лейтенант чем-то расстроен. Возможно, он переживал неразделенную любовь, а возможно, что и свой перевод в синие дали Забайкалья.

— Здрасте, — наконец-то выдавил из себя Краснов.

— Здрасте, — хором ответила мама с дочкой.

— Ну, здорово, — сказал летчик и протянул Валерке свою руку.

— Меня, Валерка звать, — сказал Краснов, представляясь лейтенанту.

— Ну, а я, Сергей, — ответил лейтенант, и вновь повернулся к окну.

Поезд набирал скорость, постукивая на стыках своими огромными колесами. Дым за окном вагона, в зависимости от подъемов и спусков, менял свой цвет. Черный, говорил о затяжном подъеме, а белый — о довольно легком спуске.

Каждую секунду картинка за окном вагона менялась. Леса сменяли поля, поля сменяли ручьи и реки, по берегам которых стояли деревенские хаты, да покосившиеся старинные церкви с забитыми окнами.

Валерка прикрыл глаза, стараясь представить, как встретит его Одесса, как оденет он курсантскую форму и впервые сядет за штурвал боевого истребителя. А еще, еще он мечтал о море. Ему хотелось хоть раз в жизни искупаться в соленой воде и своими глазами увидеть безбрежные просторы сине-зеленой воды.

От монотонного стука колес, да бурной бессонной ночи, глаза его стали слипаться. Откинув голову назад, он подложил под неё кепку и уже через минуту погрузился в сон. Сколько просидел в такой позе, он не знал. Проснулся Краснов от острого и вкусного запаха жареного цыпленка и сала с чесноком. Запах врывался в нос, будоража все внутренние механизмы его организма. Слюна в одно мгновение наполнила его рот, а голодный желудок, орошенный желудочным соком, громко стал взывать к хозяину с мольбой о еде.

Валерка приоткрыл глаза и через маленькие щелочки увидел, что девочка все так же сидела, поджав свои ноги, но только теперь у неё вместо книги в руках была куриная ножка. Девочка аппетитно откусывала кусочки мяса и, глядя на Краснова близоруким взглядом, облизывала свои пальцы. Краснов шире открыл свои глаза в тот момент, когда пышечка очередной раз впилась зубками в ножку.

Пристальное внимание парня на какое-то время выбило девчонку из колеи и она, оторвавшись от приема пищи, показала Краснову язык. В тот момент сочная оплеуха, отпущенная мамашей, настигла девчонку в самый момент пика её гримасы. Девчонка насупилась и отвернулась в сторону, кинув обиженно на столик недоеденный куриный окорочок.

Чувствуя, что изобилие продуктов на столе станет для него мучительной пыткой, он, достав папиросу, вышел в тамбур. Не успев прикурить, следом за ним вышел и лейтенант. Он по-военному расправил складки под портупеей и, достав из кармана гимнастерки папиросу, закурил.

— Ты куда следуешь? — спросил он Краснова, глядя, как тот мается от одиночества. — Я видел, как тебя девушка провожала. Невеста, что ли?

Валерка затянулся и, выдержав паузу, сказал:

— Да, невеста!

— Красивая девушка. А меня вот моя бросила, — сказал лейтенант и глубоко вздохнул. — Я окончил пулеметную школу, а теперь направляюсь на службу в Дальневосточный военный округ. А девушка моя, тоже была красивая. Москвичка! Не захотела ехать со мной в Хабаровск.

— Значит, не любила, — ответил Валерка голосом, лишенным всяких эмоций.

— Наверное. Давай-ка, лучше сходим с тобой в вагон-ресторан, да отметим наше с тобой знакомство. Ехать-то, наверное, предстоит больше суток.

— Я в Одессу, в летную школу пилотов. Мне комсомольская путевка пришла.

— Так ты будешь офицером-летуном? — спросил лейтенант, видя родственную душу.

— Да, как и мой отец, — сказал Краснов.

— О, у вас, что семейная династия? — спросил лейтенант, запихивая окурок в алюминиевую пепельницу, висящую на стенке тамбура.

— Вроде как. Дед тоже служил поручиком в Порт-Артуре в Русско-японскую. В 1904 представлен был за подвиги к «Георгию».

— Да ты, парень, просто породистый служака. Ну что, пойдем вино пить, летчик?

Валерка в уме подсчитал свои сбережения и, осознав, что располагает достаточными средствами, решил присоединиться к предложению лейтенанта. Да и вид чужого накрытого стола не давал ему полноценно отдаться во власть долгого путешествия.

— Лучше ехать сытому и мечтать о любви, чем влюбленному мечтать о том, как набить свой голодный желудок гречневой кашей с бефстроганом в сливочном соусе, — подумал он и, согласившись с доводами лейтенанта, первым пошел в сторону вагона-ресторана.

Ресторан встретил посетителей слоями табачного дыма, висящего в воздухе сплошной пеленой. Даже слегка открытые окна, скрытые за тяжелыми темно-зелеными шторами, не давали дыму рассеяться от притока свежего воздуха. Не смотря на то, что ресторан всего как пять минут назад открылся, он уже был практически почти полон курящих.

Многие ехали на юг, на теплые моря, многие по делам служебным и никто не подозревал, что время их путешествия катастрофически приближается к финалу. Не пройдет и двенадцати часов как те, кто останутся в живых будут всю оставшуюся жизнь вспоминать вагон-ресторан и свой последний мирный завтрак.

Киев, Житомир, Минск, Смоленск, Харьков были первыми целями летчиков Люфтваффе и уже этим утром подверглись массированной бомбардировке.

— Присаживайся, — сказал лейтенант и показал Валерке свободный столик.

Присев, лейтенант закинул ногу на ногу, как бы выставляя напоказ свои хромовые сапоги, глаженые на колодке с парафином. Каблук, на два-три сантиметра набит выше стандартного, и был слегка скошен под «Венскую рюмочку». Такие сапоги для обычной службы были негожи, но для победоносных парадов, для танцев в доме офицеров со светскими дамами, это был поистине последний писк довоенной моды.

Валерка, сидя около окна, с каким-то душевным трепетом созерцал на лейтенанта. Его выправка, его белоснежный подворотничок и идеально выглаженная форма с неуставными стрелками — просто завораживали парня.

— Что изволите? — спросила подошедшая к столику официантка в белом фартуке и в таком же накрахмаленном кокошнике.

— Бутылочку коньяка, шоколад, ну и естественно, поесть! — коротко, по-военному сказал Сергей.

— Есть бефстроганов, эскалоп, отбивная, шницель! Что изволите?

— Ты летчик, что будешь? — спросил лейтенант Валерку.

— Я буду мясо и побольше гарнира, — ответил Краснов.

— Так, дамочка! Мой друг будет эскалоп с двойным гарниром и салат из свежих огурцов.

Официантка удалилась и через минуту возникла снова, держа в руках поднос с графином коньяка и плиткой шоколада.

— Коньячок, товарищи офицеры! Армянский, пять звездочек, — сказала официантка и, улыбаясь, поставила графин на стол.

Лейтенант не церемонясь, налил лучезарный армянский напиток и, согнув в локте руку словно гусар, поднял свою рюмку:

— За любовь! За то, чтобы у нас были надежные и верные подруги! За них! За бабс…!

Валерка также поднял свою рюмку и, чокнувшись с Сергеем, одним махом выпил.

— Ты, Сергей, словно поручик Ржевский, — сказал Валерка, видя, как залихватски пьет его попутчик армянский коньяк.

— А все анекдоты, летчик, берутся из нашей жизни! Усекаешь? Наша жизнь это сплошной анекдот! Ты еще не раз убедишься в этом!

Сергей, слегка подогретый коньячком, прикурил и, пуская дым, стал своим взглядом изучать публику. Тучные коммерсанты, миловидные барышни с закрученными локонами-страсти аля вамп, торчащих из-под черных шляпок, офицеры-отпускники, геологи и прочий люд, составляли основу посетителей вагона-ресторана. Поезд шел на юг.

Торопиться было некуда. Брянск был позади и теперь до Льгова скорый летел без остановок.

Постепенно становилось душно. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, а дым, врываясь в открытые окна скорого, приносил с собой кислый запах сгоревшего в паровозной топке угля.

За окном все так же простирались российские просторы, и весь этот мирный антураж даже не давал намека на какое-то начало войны.

Допив коньяк, попутчики проследовали в свое купе в слегка возбужденном состоянии. Говорили обо всем. Военная тематика не сходила с их уст и иногда, казалось, простые вещи приводили их к яростному спору.

Валерка доказывал преимущества русских истребителей над немецким «109 мессером», а разгоряченный лейтенант приводил неоспоримые доводы замены красноармейских кавалерийских эскадронов Буденного танковыми бригадами.

— Да ты пойми, летчик, танки сена не едят, да и мощь в них почти корабельная! На танках мы до самого Ла-Манша через всю Европу, а-а-а! И по всему миру коммунизм построим! Как Сталин говорил…

— А я тебе, Серега, говорю, что твои танки без штурмовой авиации, хуже коней! На конях-то хоть ускакать можно, а на танках? Танк он неповоротлив и неманеврен, как истребитель. Авиация нужна мощная и хорошо вооруженная!

В какой-то миг духота вагона сморила их затуманенное коньяком сознание, и оба, наговорившись вдоволь, уснули на своих полках.

Странный сильный толчок оторвал их с места. Поезд со скрежетом затормозил так, что все вещи, лежавшие на багажных полках, оказались внизу. Вагон словно вздыбился и все, кто находился в поезде, прилипли к стенам своих купе.

Паровоз надрывно затрубил в свой гудок и в этот самый миг, окна вагона рассыпались тысячами мелких стекол. Горячая волна с оглушительным грохотом ударила в вагон, ломая все на своем пути и забивая пространство черной копотью сгоревшего тротила. Стальные осколки взорвавшейся авиабомбы ворвались в стенку и, намотав на себя какие-то вещи и оторванные части людей, уже через мгновение вылетали с другой стороны состава, вытягивая за собой свою кровавую добычу.

Дикий ужас и паника охватили всех пассажиров. Кто прятался под лавки, а кто, хватая свои узлы и баулы, старался выпрыгнуть в окна и двери. В проходе, всюду лежали разорванные немецкой сталью тела мертвых и раненых. Женщины, дети, мужчины и даже несколько офицеров в сотую долю секунды превратились в кровавое месиво.

Ударившись о стол, Валерка сидел в купе словно контуженный. Он глотал широко открытым ртом горький и противный дым сгоревшей взрывчатки и ничего не понимал. Сергей раздумывать не стал, а схватив его за шиворот, старался вытянуть парня в коридор, но толпа выбегающих из вагона людей, вновь запихнула их обратно. Никто в тот момент ничего не понимал. Многие считали, что поезд столкнулся с другим.

Сквозь весь этот рев толпы, стоны и крики раненых и испуганных людей, Валерка вдруг услышал довольно знакомый звук. Этот звук, словно писк подлетающего к уху комара, приближался с каждой секундой и звучал все сильнее и сильнее. Он словно штопор вкручивался в мозг все глубже и глубже, заставляя тело повиноваться только природным инстинктам, а не рассудку.

— Штука! — завопил он и в одно мгновение прямо щучкой вылетел из разбитого окна вагона. Сгруппировавшись еще в воздухе, он упал на насыпь железнодорожного полотна и, оттолкнувшись от него со всей силы, полетел в заросли крапивы под откос. Сергей, видя, как Валерка вылетел из купе, раздумывать не стал и также вылетел за ним следом. В тот самый момент, когда они приземлились, сквозь надрывный гудок паровоза послышался жуткий свист.

Краснов лег лицом вниз, прикрыв руками свою голову…

Стокилограммовая бомба, отделившись от «Юнкерса-87», прямым попаданием разнесла вдребезги соседний вагон. Многотонное сооружение из стали, досок и тел убитых, словно пушинка взлетело на несколько метров над железнодорожной насыпью, а разорвавшись пополам, просто похоронило всех тех, кто еще не успел скатиться под откос.

В какой-то миг стало тихо… То ли оттого, что взрыв оглушил Краснова, то ли оттого, что самолет, сделав свою работу, улетел. Дым от горящего вагона поднимался вверх, вырывая из деревянной конструкции мириады красных искр.

Не раздумывая, Валерка вскочил и, карабкаясь по насыпи, бросился к лежащему на боку вагону. Одна его сторона свисала с железнодорожного полотна, а другая торчала над «железкой» с задранными вверх колесами.

— Ты куда, летчик!? — заорал лейтенант и схватил Валерку за пояс брюк. Валерка упал, но вырвавшись, вновь вскочил, проорав через плечо лейтенанту:

— Там же люди!

Сергей бросился за ним. Влезть в вагон труда не составляло. Все стекла были выбиты, а его огромное тело лежало окнами вниз.

Краснов подтянулся и влез в окно. Дым, словно в печной трубе, закручивался в коридоре вагона. Тела убитых и раненых людей лежали вперемешку с чемоданами и тряпками, повылетавшими из них во время взрыва. Казалось, что кровью забрызганы все стены и даже потолок.

Схватив под мышки лежащего мужика, который стонал, еле двигая руками, Краснов подтянул его к окну. Ползти приходилось вверх под углом, переползая через перегородки купе.

— Что, жив!? — спросил Сергей, подползший следом.

— Жив! Давай забирай! Я за следующим! — сказал Валерка и бросился назад.

Огонь все сильнее и сильнее разгорался в коридоре вагона, охватывая языками пламени все деревянные перекрытия. Пламя лизало стены, потолок. Нагретая огнем краска, вздувалась большими пузырями а, почернев, эти пузыри лопались, и огонь мгновенно перебрасывался на эти лохмотья краски. Нестерпимый жар бил в лицо и, прикрываясь рукавом своей рубахи, он вновь подкрался к куче тел. Схватив какую-то девчонку лет пятнадцати, он тут же потащил её к окну. Платье на ней от упавшей искры загорелось, а тлеющее пятно стало расползаться, норовя обжечь ноги. Дым выедал глаза и, Краснов не раздумывая, голыми руками затушил разгорающееся платье.

Уже на ощупь, он по-проторенному пути, подполз к окну и передал лейтенанту бесчувственное тело девушки. Вернуться к другим он уже не смог. Пламя охватило две трети коридора, и крик сгорающих заживо раненых людей, слился с треском полыхающего деревянного вагона.

Отбежав на безопасное расстояние, Валерка увидел страшную картину: прямо посреди еще стоящего на рельсах состава, зияла огромная черная воронка. Крайние к месту взрыва вагоны были искорежены и раскиданы по разные стороны насыпи. Они горели, обдавая всех оставшихся в живых людей, нестерпимым жаром.

Люди метались повсюду. Тела убитых взрывом и оторванные фрагменты человеческих тел, перемешались с раздробленными в щепки шпалами и гравием. Стальные рельсы, словно шнурки от ботинок, были закручены силой взрыва в замысловатые морские узлы.

— Что это было? — спросил уставшим голосом лейтенант, присаживаясь рядом с Красновым на вывернутую бомбой шпалу.

— Нас немец бомбил! Это «Юнкерс-87», лапотник! — сказал Валерий с видом знатока.

— Откуда он здесь взялся? — удивился Сергей, вытаскивая уцелевшую после таких кульбитов папиросу. — Курить будешь? — спросил он, предлагая своему попутчику.

— Нет, не буду. Дыма тут и так хватает. На всю жизнь наглотался, — ответил Краснов. — Я у отца на заводе видел учебный немецкий фильм Люфтваффе о действиях пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-87» «Штука». Это его работа! Все, сука, как в том фильме! Первая бомба по рельсам перед паровозом, а вторая в центр состава. Это, Сергей, наверное, началась война!? Не зря, дядя Моня, еще позавчера сбежал из Смоленска. А я ему тогда не поверил, — с каким-то укором к себе сказал Валерка и мгновенно переключил свои мысли на Ленку.

В эту секунду его охватил ужас, и ком, словно неправильное ядро, застрял где-то в горле, словно в жерле пушки. Он хотел вдохнуть, но на волю вырвался только стон, перемешанный с гортанным хрипом.

«Ленка, Ленка, Ленка осталась в Смоленске!» — подумал он.

Если немцы бомбили состав уже под Льговом, то Смоленск, Смоленск, вероятней всего, уже был в полосе войны. Все же он был ближе к Западной границе.

В ту секунду он совершенно не знал, что делать. То ли искать транспорт, то ли идти по шпалам до ближайшей станции. Все смешалось в его голове.

Какой-то майор РККА без головного убора и с перевязанной рукой подскочил к лейтенанту и прокричал:

— Лейтенант, людей спасать надо! Давайте организовывать эвакуацию! Давайте, давайте, мужики, собирайте живых и тех, кто может передвигаться. Остальных необходимо разместить в уцелевших вагонах. Да быстрее, мать вашу!!!

Только сейчас Валерка увидел, что из ушей майора струйками стекала кровь. Возможно, что он был контужен, а возможно, что у него от взрыва, лопнули перепонки.

— Так вагоны сгорят же? — удивленно спросил Краснов, глядя на огромное полыхающее кострище.

— Что? — проорал майор. — Говори громче, я ничего не слышу!

— Я говорю, что состав сгорит! — проорал в ухо майору Краснов.

— А, ты про вагоны!? Не сгорят! Сейчас уцелевшие оттянут паровозом. Мои люди побежали искать машиниста. Он куда-то в поле убежал… Там еще есть метров пятьдесят до первой воронки, так, что состав оттянем.

Пока майор ставил задачу, паровоз прогудел и, выпустив пар, резко потянул половину оставшегося состава подальше от места пожара. Искореженный и полыхающий вагон сам отстегнулся от сцепки, и медленно переворачиваясь вокруг себя, скатился вниз с насыпи, оставляя за собой шлейф густого дыма, да раздавленные тела убитых.

Валерка, взглядом проводил его и, повернувшись к Сергею, тихо сказал:

— Это, лейтенант, война!

* * *

Вокзал в Льгове напоминал настоящий муравейник. Телефоны военного коменданта Льговского вокзала, трезвонили каждую секунду. Народ, застигнутый врасплох немецкими бомбардировщиками, метался в пылу городских пожаров. Несколько товарных составов, стоящих на путях, были также объяты пламенем и огромный столб дыма от горящей нефти, застилал все привокзальное пространство.

— Военный комендант слушает, — орал он в трубку, но, услышав, какой-то банальный вопрос гражданского лица, срывался на мат и сразу же бросал трубку на место.

Приказом Совнаркома все железнодорожные перевозки с 22 июня были переведены на военное положение. Все гражданские поезда были отменены и пропускались только воинские эшелоны с техникой и живой силой.

Тысячи людей скопились на узловых станциях. Лишенные средств передвижения, они находились в полной прострации, вдали от своих домов, вдали от своих родных и близких. Каждый хотел уехать быстрее, но в один миг все железнодорожные сообщения были прерваны.

Расталкивая локтями караульных красноармейцев, лейтенант-пулеметчик, вместе с Красновым, все же ворвались в кабинет военного коменданта вокзала.

Прибыв в город на чудом уцелевшем товарняке, который шел навстречу их поезду, попутчики первым делом постарались устроить свою военную судьбу.

Лейтенант, вытащив красноармейскую книжку офицера, подал её коменданту и, козырнув, согласно уставу, по форме доложил:

— Я, лейтенант Сергей Белых, выпускник смоленской пулеметной школы РККА, направлялся к новому месту службы в Дальневосточный военный округ. Я, товарищ майор, требую оставить меня здесь и направить в действующую армию, — сказал он, протянув предписание.

— Ты знаешь, лейтенант, сколько вас таких выпускников!? — срываясь почти на крик, оборванным хриплым голосом сказал майор. — У меня уже двести человек, таких вот молодых офицеров. В депутатский зал, шагом марш… Комендант Льговкого гарнизона там разберется, куда тебя воткнуть, — сказал он, вытирая платком вспотевший лоб.

Майор перевел взгляд на Краснова и спросил:

— Ну, а ты, кто такой? Доброволец, что ли?

— Никак нет! Я, Краснов Валерий Леонидович, направлен Смоленским райкомом ВЛКСМ по комсомольской путевке в город Одессу в военную школу пилотов имени Осипенко.

Краснов, достав комсомольское предписание, подал его майору. Тот, взяв в руку очки, глянул на бумажку, словно через лупу и сказал:

— Что нужно от меня, черт бы вас всех побрал!? Что от меня-то нужно? Ты раньше в свою Одессу не мог поехать?

— Я хочу с лейтенантом на фронт…

— На какой фронт, сопляк! Какой фронт, если еще ничего неизвестно! Вечером в Одессу пойдет военный эшелон. Я пристрою тебя, и поедешь в свою школу. Родине нужны герои, а рождаются одни идиоты! — сказал майор.

— Семенов, Семенов, мать твою, ты где!?

Из соседней комнаты в кабинет военного коменданта вокзала вошел старший лейтенант и, козырнув майору, сказал:

— Слушаю вас, товарищ майор….

— Семенов, этого пилота-воздухоплавателя, мать его, вечером воинским, отправишь в Одессу! Пусть учится немчуру бить в воздухе, а мы на земле, уж, как-нибудь, сами справимся, без него. Все, Краснов, ты свободен! — сказал майор и тут же крикнул — Следующий!

— Так я же…, - хотел было сказать Валерка, но суровый взгляд майора, словно молния полоснул по глазам Краснова.

В эту минуту в нем просматривалась решимость. Валерка почувствовал, что если он задаст еще один вопрос, то майор точно начнет палить из своего нагана и тогда карьеры военного летчика ему больше не видеть.

— Давай, пилот, пошли! — сказал лейтенант Семенов, и просто вытолкнул Краснова из кабинета. — Не мешай коменданту! У него нервы на взводе уже с утра. Ты же сам, парень, видишь, что немец начудил. Дай-ка мне твое предписание, — сказал он, протянув руку.

Валерка отдал комсомольскую путевку лейтенанту.

Семенов исчез за тяжелыми дубовыми дверями кабинета коменданта вокзала и уже через минуту вышел, дуя на бумажку. В углу черными чернилами стояла надпись «Оказывать всяческое содействие. Военный комендант Льговского вокзала, майор Баранников». Круглая гербовая печать довольно внушительно смотрелась на подписи майора, узаконивая его просьбу.

— На вот, пилот, держи! С этой бумажкой теперь можешь ехать спокойно, — сказал тот и похлопал Валерку по плечу.

Валерка еще раз взглянул на свое предписание и, протискиваясь через снующий на вокзале народ, вышел на привокзальную площадь, ожидая эшелона.

За глубоким вздохом облегчения, которое он испытал, получив карт бланш, вырвался совсем незаметный и еле слышный стон. Все мысли теперь были направлены в сторону Смоленска, и он молил бога, чтобы его Леди вовремя смогла эвакуироваться. Теперь их судьбы надолго разошлись, и было просто физически невозможно разыскать друг друга, в этой круговерти войны, так нежданно ворвавшейся в их мирную жизнь.

Сердце Краснова, разрываясь, обливалось кровью, когда мысли его возвращались к Ленке. Всего сутки, как он расстался с ней, а сколько душевных страданий, сколько боли приходится испытывать, представляя себе то положение, в котором находилась уже вся страна.

«Как она? Где она? Что с ней?» — все эти вопросы, словно немецкие пикирующие бомбардировщики «Штука» бомбили его мозг, и он не мог, да и просто не знал, где найти ответ.

Что случилось в Смоленске 24 июня, Валерка узнал уже в Одессе. Школа военных пилотов, куда он был принят срочным образом, эвакуировалась в глубокий тыл. Одесса, как и сотни других городов, была также объята пламенем и в любой миг могла стать городом прифронтовой полосы. Сводки информбюро почти каждый час отражали ситуацию на фронте. Даже не смотря на сильнейшую цензуру, было ясно, что Красная армия терпит одно поражение за другим.

24 июня для Смоленска стал днем полного апокалипсиса. Немецкие бомбардировщики кружили над городом, словно вороньи стаи. Одна эскадрилья сменяла другую, осыпая его сотнями фугасных и тысячами зажигательных бомб. Фактически, весь старинный деревянный центр города был уничтожен в течение какого-то часа.

В тот день в бушующем пламени всеобщего пожара сгорел и дом Леди. Как ни старались пожарники с честью исполнить свой долг, но огненная стихия была сильнее их.

Как и предсказывал старый еврей Моня Блюм, немцы вошли в Смоленск менее чем за месяц.

Уже 16 июля на старинных улицах города появились первые немецкие мотоциклисты. Они ехали по каменной брусчатке, с удивлением рассматривая достопримечательности разрушенного города. В Смоленске еще ходили трамваи, когда подразделения победоносной армии «Центр» ввалились в город, чувствуя себя новыми полноправными хозяевами.

К счастью, Леди и её матери к тому времени в городе уже не было. Имея опыт медицинской работы, Ленка ничуть не сомневаясь, стала на время войны сестрой милосердия.

Уже в первый день бомбежки, сотни раненых и обожженных заполнили городские больницы, и Ленка, сменив выпускное платье на белый медицинский халат, как и её мать, оказалась в самой гуще страждущих о помощи.

Уже через две недели, сформированный в Смоленске госпитальный поезд, уносил её дальше от фронта в сторону Волги.

С тоскливыми глазами, полными слез, провожала Ленка до боли знакомые улицы, которые уже к тому времени были неузнаваемы. Искореженный военным смерчем, прошедшим через город её детства, через её жизнь, через её любовь, Смоленск сейчас напоминал огромную свалку битого кирпича.

Еще не знала она, что не пройдет и двух недель, как зародившийся в ней плод последней страсти, напомнит ей о той последней ночи, проведенной с её Валеркой накануне войны. Счастье будущего материнства, сменится глубокой депрессией и мыслями о будущем ребенка.

Если бы не было войны, то этот ребенок был бы настоящим подарком её женской доли. Она не переставала думать о том, как поставить его на ноги, как вырастить то маленькое существо, о котором так искренне мечтал Краснов.

Где он? Что с ним? Лена со слезами на глазах вспоминала его нежные губы, его руки и до боли обворожительный запах его тела.