(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/

В едва проснувшемся теле ночь умирает упрямо,

еще зловеще темнеет ее затаенное жало...

Из чащи заря восходит, как овен взошел к Аврааму,

и с нею вместе приходит отцовская жалость.

Она прощает грехи, и нет уже бунта следов.

Румянец зари исчез. Внизу зеленеет пажить.

Какое зрелое утро!

Покой налитых плодов.

В воздухе неподвижном медовая тяжесть.

И свежим обвалом листьев дерево ввысь разжалось —

как овна на жертвенник —

небо

оно на плечах несет.

Умиротворенность в мире. Сдержанность. Это — жалость

Одна, велика — от дна до небесных высот.

Порхнула легко, над лицом — будто бы опушилась,

порхнула легко, над лицом — и, вдаль взметнувшись огнем,

взахлеб и по-летнему дерзко внезапно воспламенилась

на алее заросшей, перед открытым окном.

Какое зрелое утро! Кудри ласкает рука.

Густое хлебное поле стоит тяжело и зыбко.

Пахучи детские головы, как трава, что мягка,

росинки блестят на ней материнской улыбкой.

Перевод Е. Бауха