I

Лет пятнадцать назад мне с группой туристов довелось совершить путешествие, о котором я до сих пор вспоминаю с тайной надеждой когда-нибудь повторить. Удивительным это путешествие было прежде всего потому, что маршрут его пролегал по самым, казалось бы, обжитым, заселенным местам Урала — по рекам Сысерти и Исети, где все исхожено «вдоль и поперек». Но Исеть нас все же не разочаровала, даже порогами — один Ревун чего стоит, однако главное открытие и главное диво нас ждало в другом — в красоте и беспрерывной изменчивости природы.

Маршрут начался с крутых, гористых берегов Сысерти, плотно заросших темным ельником и корабельной сосной. К концу дня мы уже обнаружили, что плывем в коридоре белоствольных берез, залитых жарким солнечным светом. Контраст был ошеломляющим: понадобилось полсотни километров, чтобы «угрюмый край, суровый край», воспетый Чайковским в «Зимних грезах», сменился пологими гривами с раздольными березовыми рощами, зелеными пойменными лугами, и лишь на песчаных кручах гордо бронзовели сучковатые, кряжистые сосны. А еще через день и они исчезли, да и вообще от лесов остались лишь небольшие островки — березовые колки… И столько солнца, простора и жаркого ветра!

Но еще больше поражали хлеба. Лето в тот год выдалось шумным, грозовым, хлеба по Уралу поднялись тучные, тяжелые, однако только тут, на границе трех областей — Свердловской, Челябинской и Курганской, в знаменитом «хлебном междуречье» Исети и Тобола я впервые понял, что значит настоящие нивы: от берегов реки и до самого, чуть всхолмленного горизонта, тут и там разрываясь живописными березовыми колками, упругими волнами ходила высокая, по пояс пшеница. Зрелище дивное, врезавшееся в память на всю жизнь, его не смогли затмить ни позже увиденные целинные просторы в Северном Казахстане, ни знаменитые поля алтайских хлеборобов.

Пшеница на Урале выращивается почти везде, за исключением, конечно, северных районов, везде пшеничные поля словно силой вырваны у тайги — скорее обширные поляны, а не поля. Лес сторожкой темной каймой окружает уральские нивы, и только здесь, в лесостепном Зауралье, на прекрасных выщелоченных черноземах она, наконец, становится полновластной хозяйкой земли.

Я помню, как мы, в общем-то взрослые, немало повидавшие люди, затихали в лодках, очарованные красотою приисетских грив — ни на мгновение не прекращающимся прибоем пшеничных полей. Сам воздух, прогретый солнцем, настоянный на аромате пойменных трав, казалось, пах только что выпеченным караваем. И вдруг, словно по мановению, все лодки поворачивались к берегу, утыкивались в песчаную отмель, и мы, подтянув их, чтоб не смыло случайной волной, бежали навстречу этому аромату хлеба — вверх по осыпающемуся откосу, по мелкой, медвяно пахнущей кашке, и замирали, налетев на стену тяжелой, жесткой пшеницы, такой тяжелой, что не каждый ветер посилен ее раскачать, а уж раскачавшись, она долго не может успокоиться — все ходит и переливается золотистым отливом. И даже в руке ее колос казался тяжелым, увесистым, и все стремился высвободиться, покалывая ладонь упругими остьями…

«Мальцевская», — уверенно сказал кто-то, и хотя все отлично понимали, что до мальцевских полей еще два-три дня плыть — за Катайском, за Далматово, у самого Шадринска, но опровержений не последовало. Да и особой ошибки в этом не было, ибо вся история зауральского земледелия в наше, советское время — это, по существу, история жизни самого Терентия Семеновича Мальцева.

Дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, почетный академик ВАСХНИЛ… Только перечисление этих званий говорит уже о том, насколько это крупная, могучая фигура в современном сельском хозяйстве. Мальцевская агротехника получила настолько широкое признание, что на XXV съезде партии Терентий Семенович Мальцев был назван первым в когорте новаторов советского земледелия; агроприемы и севообороты Мальцева в той или иной степени нашли плодотворное применение практически во всех областях «сухого» полеводства страны, и естественно, конечно, прежде всего в самом Зауралье. Мальцевская агротехника — гордость и слава Курганской области; и когда на всевозможных слетах, встречах и фестивалях от имени Зауралья почетным гостям и победителям соревнований в качестве самого дорогого сувенира или приза вручают макет мальцевского безотвального плуга — это не просто исторический символ и отнюдь не дань прошлому; помимо колхоза «Заветы Ленина», где Терентий Семенович руководит полеводством бессменно вот уже почти полвека, в Курганской области сотни хозяйств, которые в той или иной степени используют мальцевскую агротехнику и его зернопаровые севообороты. У каждого, наверное, кто более или менее близко сталкивается или просто знакомится с жизнью и делом знатного шадринского полевода, возникает вопрос, который и меня самого, когда я впервые увидел эти тучные, дозревающие нивы на приисетских гривах, заставил всерьез заинтересоваться историей уральского хлеба: случайно или закономерно, что именно здесь, в Среднем Притоболье, появилась и выросла фигура земледельца-новатора, труды и идеи которого составили в советском земледелии целую эпоху? Любопытствующий интерес — не более. Однако он-то и привел к систематическому изучению истории горнозаводского Урала — прав М. Блок: «во всех человеческих делах прежде всего достойны изучения истоки», — а затем и к знакомству с самим Мальцевым: жарко натопленные две комнаты, составляющие кабинет-библиотеку, заставленную шкафами и столами, опять же заваленными книгами и журналами, на стенах портреты Ленина, Маркса, Энгельса лишь подчеркивали сам облик хозяина — суховатая, подвижная фигура в гимнастерке довоенного покроя, острый, проницательный взгляд и удивительная для такого возраста память: не просто общая канва событий, а точные факты, точные имена, даты! Да еще коричневые от «вечного» полевого загара узловатые руки, готовящие знаменитый мальцевский чай: в каждый стакан по щепотке отличнейшего — цейлонского или индийского чая, который заливается кипятком шадринской, привозной из райцентра воды, строго дозированный сахар и заварка под консервными железными крышками. Пожалуй, чай — единственная роскошь в этих «хозяйских» комнатах, да еще — столик с телефонами, среди которых бросается в глаза дарственный, с табличкой, от связистов в честь восьмидесятилетия. И отчетливое ощущение, что перед тобой — Учитель, характер и сам облик которого сформирован делом, наложившим такой неизгладимый отпечаток на все, что составляет суть этого человека: его мысли, речь и мудрость, отлично знающая, в чем истинная ценность и смысл жизни.

Более полувека Терентий Семенович совершенствовал агротехнику, и все эти полвека прошли в борьбе за чистые пары. Уникальный, видимо, случай вообще в практике мирового земледелия — пережить столько агрономических бурь, самому в корне сломать (и не раз!) свои собственные представления о почве, механизме ее плодородия, и до конца остаться верным идее, корнями своими уходящей в глубь многовековой истории русского земледелия… Мальцевские пары! Это выражение среди агрономов сейчас стало едва ли не нарицательным, и я думаю, что академик Д. Н. Прянишников, основоположник советской агрохимии и теории интенсификации сельского хозяйства, которого в эпоху травопольного «золотого века» не без оснований упрекали в пристрастии к западноевропейским, беспаровым севооборотам, остался все же верен идее традиционных русских паров во многом благодаря таким новаторам, как шадринский полевод Мальцев.

«Когда я говорю о наиболее совершенных формах хозяйствования на западе, — парировал удары своих критиков Дмитрий Николаевич, — и отмечаю как положительную сторону, что исчез пар, то из этого не надо делать вывод, что лозунг «Долой пар!» тотчас и в той же мере приложим и у нас. На этом примере можно показать, насколько в земледелии все зависит от климатических и почвенных условий каждой страны и нет общих шаблонов…»

Даже беглого экскурса в историю Зауралья достаточно, чтобы прийти к выводу, что Мальцев, как выдающийся агротехник нашего времени, появился здесь, и именно здесь, в центре знаменитого еще в XVII веке Тобольско-Верхотурского земледельческого района, житницы горнозаводского Урала, отнюдь не случайно, а закономерно. А если так, то, очевидно, существует вполне определенная, глубинная закономерность в развитии полеводства и вообще сельского хозяйства этого края страны, которая уже в силу только исторических причин заставляет учение и практику «сухого» земледелия Зауралья развивать дальше, двигаться к следующему рубежу. Услышав мои рассуждения, Терентий Семенович кивнул, давая понять, что мысль ему понятна, однако вместо развития ее, неожиданно вспомнил о старой, казалось, давным-давно уже забытой, встрече с великим преобразователем природы Иваном Владимировичем Мичуриным. А закончил рассказ словами из его знаменитого «завещания»: «Мои последователи должны опережать меня, противоречить мне, даже разрушать мой труд, в то же время продолжая его…» И резко повернул тему разговора совсем в другом направлении.

Этот до позднего вечера разговор, время от времени «смачиваемый» душистым цейлонским чаем, который хозяин готовил и настаивал в «предбаннике», на специальном для этой цели столе, вдруг отчетливо, до деталей всплыл в памяти совсем недавно и там же, в Шадринском районе, по соседству с Мальцевым. Первоначально было такое чувство, что всплыл он чисто ассоциативно — такой же поздний зимний, хотя и мартовский вечер, и тема разговора та же — хлеб наш насущный, да и вопрос по существу тот же — в чем истинный смысл и историческая преемственность мальцевской агротехники. Однако уже через минуту смутное чувство переплавилось в ясное сознание, что на этот раз, в квартире главного агронома Шадринского совхоза-техникума, за столом хлебосольной хозяйки дома собрались не просто друзья-единомышленники, некогда, волею ректора Курганского сельскохозяйственного института профессора Н. Ф. Бугаева поставленные в положение «дерзких мальчиков», вынужденных бросить вызов знаменитым мальцевским чистым парам, а его, Терентия Семеновича, ученики: энергичный, молниеносный на мысль Валерий Овсянников, тихий, полная противоположность, мягкий даже в жестах Геннадий Харин, открыто-доверчивый, располагающий к себе буквально с первого взгляда Юрий Холмов… Я их всех называю по имени, по тем старым, студенческим временам, когда они, вкупе с Григорием Калетиным да еще двумя-тремя соратниками-единомышленниками, в число которых входили и жены Холмова и Овсянникова — Аня и Сталина, и в самом деле выглядели компанией «дерзких мальчиков», рискнувших бросить вызов самому Учителю — так по крайней мере все это выглядело со стороны, особенно со стороны шадринского начальства.

На первый взгляд, решение профессора Бугаева — создать учебное хозяйство института на базе некогда широко известного на Урале Опытного поля, расположенного под Шадринском, выглядело по меньшей мере странным: какой смысл отрывать учебное хозяйство от самого института почти на двести километров? Тем более, что и само Опытное поле, заложенное по инициативе профессора Варгина в 1914 году, как научно-экспериментальное хозяйство было уже переведено под Курган и преобразовано в Опытную станцию, на базе которой позже был организован Курганский научно-исследовательский институт зернового хозяйства. Однако оторванность учебного хозяйства от самого института вполне компенсировалась тем, что рядом была Шадринская опытная станция самого Мальцева, давно уже и прочно завоевавшая славу агротехнического центра Зауралья, и соседство с мальцевскими опытными полями давало возможность, с одной стороны, переносить в учебное хозяйство и подвергнуть всестороннему анализу и экспериментальной проверке все наиболее интересные приемы и идеи знаменитого полевода, а с другой — и, возможно, профессор Бугаев видел в этом главную цель Шадринского учхоза, такое соседство ученых Курганского сельскохозяйственного института просто обязывало в своей научно-исследовательской работе быть «не ниже» Мальцева. И надо заметить, что эта, главная цель была достигнута вполне, хотя оторванность учебного хозяйства от самого института привела к тому, что Опытное поле в конце концов было передано местному техникуму, в результате чего в Шадринском районе образовалось второе не менее уникальное, чем «Заветы Ленина», экспериментальное хозяйство — Шадринский совхоз-техникум. Но начало этому новому направлению в сельскохозяйственной науке и практике Зауралья и Сибири, которое сейчас, спустя пятнадцать лет упорных научно-исследовательских и опытных работ в различных хозяйствах Курганской области, получило, как говорится, не только права гражданства, но и признание, пусть пока еще и не повсеместное, наравне с мальцевской агротехникой, было положено все же в учхозе, при профессоре Н. Ф. Бугаеве.

Профессор Бугаев отлично понимал, что уровень научно-исследовательских работ «не ниже» Мальцева в Шадринском учхозе будет возможен лишь в том случае, если во главе его будут стоять люди широкого кругозора, инициативные, а главное — «с мыслей в голове». Понимал он также, что найти таких людей, особенно на пост главного агронома, среди известных ему специалистов среднего или старшего поколения практически невозможно: одни из них занимают слишком высокие посты, чтобы «спуститься» до уровня руководителя учебного хозяйства, другие же, имея «под боком» такой авторитет в сельском хозяйстве, как Терентий Семенович Мальцев, просто не рискнут выдвинуть и отстоять что-нибудь мало-мальски противоречащее идеям знатного полевода, а именно в этом выдвижении и утверждении новых идей и заключается развитие науки! Вот почему он так настойчиво искал «генераторов идей» среди молодых специалистов — выпускников института, и вот почему на роли руководителей Шадринского учхоза им были подобраны «совсем уж не по летам» молодые агрономы Валерий Овсянников и Юрий Холмов — вчерашние выпускники института.

Не исключено, впрочем, что известную роль в назначении Овсянникова главным агрономом учхоза сыграло то обстоятельство, что сам Овсянников был шадринцем: сын потомственного агронома, он вырос, впитывая с детства мысли, идеи и даже пшеничных полей запахи; да и сам легендарный для большинства ученых и студентов института Мальцев для него был во многом своим человеком, — в Шадринске Овсянников закончил сельскохозяйственный техникум и практику проходил у самого Терентия Семеновича, который сразу же выделил его, возможно и за быстроту, с которой тот осваивал премудрости мальцевской агротехники, и целое лето однажды возил и водил по полям колхоза «Заветы Ленина» в качестве своего помощника, и ни для кого, включая и самого профессора Бугаева, не было секретом, что именно Овсянникова Терентий Семенович считает своим учеником. Но, видимо, все же решающую роль в этом неожиданном назначении вчерашнего студента на пост главного агронома Шадринского учхоза сыграло то обстоятельство, что уже тогда, в институте, у Овсянникова отчетливо проявились черты, которые психологи обозначают мудрым понятием «стереотип лидера». Чего в этом «стереотипе» больше — волевого характера, честолюбия или уверенности в своих силах и знаниях — сказать трудно. Скорее всего в каждом человеке, в котором проявляется этот «стереотип», он складывается по-своему, что-то выдвигая на первый план, а что-то влияет подспудно. Что же касается самого Овсянникова, то в нем, прежде всего, бросается в глаза способность схватить на лету любую мысль, и не просто схватить, а проанализировать, сопоставить с имеющейся информацией и молниеносно из всего этого комплекса сделать нужные выводы. А выводы, если они ему кажутся правильными, превратить в немедленное действие.

Помимо Овсянникова Бугаев направил в учхоз еще двух таких же «зеленых» агрономов — Геннадия Калетина и Юрия Холмова. И вот перед этой-то «троицей» профессор Бугаев, видя, что ничего интересного, «на уровне» мальцевской агротехники его ученики пока предложить не могут, с присущей ему решительностью и склонностью к «волевым решениям» заявил: «Будете работать так, чтобы иметь зерна не меньше, чем у Мальцева, а кормов — больше». А в ответ на естественное недоумение Овсянникова последовало не менее категорическое разъяснение: «Работать будете без пара». Разъяснение, повергшее молодых агрономов в страх и растерянность: как это работать без пара?!

 

II

Пар, то есть вспаханное, но оставленное на год «под отдых» поле, был и остается основой мальцевской агротехники.

Если проследить исторически, то паровое поле, позволявшее вернуть земле утраченное плодородие и вычистить ее от сорняков, присуще русскому земледелию практически во всех географических зонах, не исключая и Среднего Притоболья. Как гласят архивные и исторические материалы, наиболее распространенной системой русского земледелия, в том числе и на Урале, в XVII—XIX веках была знаменитая трехполка, при которой крестьянин свой земельный надел делил на три поля: одно засевал озимой рожью, второе — овсом, а третье пускал под пар. На следующий год трехполка как бы совершала треть оборота: паровое, чистое, как говорили крестьяне, поле пускалось под рожь, по ржаному полю сеялся овес, а овсяное — пускалось под пар. Таким образом, при трехполке одна треть земли всегда отдыхала, выводилась из полеводства. А если пар не помогал, земля на несколько лет забрасывалась в залежь.

Новые представления о сути плодородия почвы и методах его восстановления приводили к тому, что в разных странах, а также и в нашей, начали вводиться более сложные севообороты, включавшие в себя до десяти различных культур и этапов — как, например, и в самом колхозе «Заветы Ленина». Однако в абсолютном большинстве своем эти новые, научно обоснованные, как принято говорить, севообороты, в основе своей неизменно были ориентированы на традиционный пар, процент которого в разных системах земледелия колебался от тридцати, как в русской трехполке, до десяти-пятнадцати. Понимал значение паров для русского земледелия, особенно в областях «сухого» полеводства, даже такой активный поборник интенсификации сельского хозяйства, как академик Д. Н. Прянишников:

«Наши климатические условия, заставляющие сохранять чистые пары, по существу не мешают нам идти по пути Запада и достигать поднятия продуктивности в 4 раза путем введения правильных севооборотов, увеличения в них процента пропашных культур, более продуктивных, чем хлеба, и введения азотособирателей, повышающих урожаи и хлебов, и пропашных растений».

Нетрудно, конечно, сообразить, что пар — это по сути дела неиспользованный резерв пахотной земли, пустив в оборот который, можно сразу же и значительно увеличить сбор зерна. Но эта истина, как говорится, лежит на поверхности, а многочисленные приемы и севообороты, предлагавшиеся в прошлом разными агрономами и учеными, новая агротехника, которая позволяла бы хозяйству обходиться без парового клина, как показывал опыт, рано или поздно заканчивалась тем, что пахотные земли нищали, безжалостно засорялись сорняками, и в целом сбор зерна в таком «беспаровом» хозяйстве в конце концов становился меньше, чем раньше — с паром. Так было, так утверждал опыт десятилетий, если даже не столетий, и тем не менее поиск интенсивных форм земледелия, основанных на ликвидации пара, продолжается до сих пор и, совершенно очевидно, в будущем именно такие формы интенсивного земледелия в сельском хозяйстве там, где позволят природные условия, займут господствующее положение. Понимал это, конечно, и профессор Бугаев, но, понимая, тем не менее заставил все же идти своих молодых агрономов в учебном хозяйстве на огромный риск: удастся ли сохранить плодородие земель, лишенных пара, на прежнем уровне? Вопрос, ответа на который в то время, в 1961 году, не мог дать ни один ученый-аграрник, больше того, если оглядываться на более чем тридцатилетний опыт Терентия Семеновича Мальцева, работавшего рядом, по соседству, на полях колхоза «Заветы Ленина», то ответ на этот вопрос можно было заранее, едва ли не со стопроцентной вероятностью предсказать отрицательный: лишив свои земли парового клина, молодые агрономы Шадринского учхоза очень скоро, через три-четыре года, должны прийти к резкому снижению урожая, к массовому засорению пашни и, в целом, к банкротству.

Надо сказать, что «дикое», каким оно представлялось в то время даже самим «дерзким мальчикам», решение ректора полностью отказаться от пара в какой-то степени было, если не продиктовано, то вызвано обстановкой, царившей в нашей сельскохозяйственной науке. Подстегиваемая призывами к резкому увеличению производства зерна и кормов, наша агрономия в конце пятидесятых, в начале шестидесятых годов оказалась на некотором распутье: с одной стороны, еще сильны были старые, традиционные взгляды на полеводство, в основе которых лежали идеи чистых паров и сложных севооборотов с вовлечением в них многолетних трав, а с другой, усиленно, в директивном порядке пробивали себе дорогу новые взгляды интенсификации полеводства, среди которых самое широкое одобрение получила пропашная система алтайского ученого Г. А. Наливайко. По времени отказ от паров в Шадринском учебном хозяйстве и начало внедрения пропашной системы Г. А. Наливайко почти совпадают, однако по своей сути это совершенно разные системы, ибо если пропашная предполагает замещение пара такими культурами, как кукуруза или бобовые, то в Шадринском учхозе пошли не по пути замещения, а по пути компенсации, то есть возвращения землям, лишенным пара, утраченного ими плодородия.

Поиски решения задачи, поставленной ректором, неизбежно должны были привести и привели к вопросу, который в конце концов и стал главным стимулом в их работе: а в чем вообще заключается будущее зауральского полеводства? Не сомневаясь в ценности, в прогрессивности мальцевской агротехники, успехи которой они имели возможность наблюдать лично и в течение многих лет, молодые агрономы вместе с тем не могли перебороть в себе искушения, что любая агротехника, в том числе и мальцевская, которая целиком основывается на идее чистых паров, — отнюдь не догма, а беспрестанно развивающийся творческий процесс. Но, с другой стороны, и пропашная система алтайцев, к использованию которой их начали усиленно призывать уже осенью того же, 1961 года, как подсказывал им личный, пусть пока и небогатый опыт, и сама история земледелия в Среднем Притоболье, отнюдь не решение проблемы, ибо, как ни крути, и Мальцев тут абсолютно прав, пропашная система засоряла землю сорняками. Да это было видно даже на полях того же колхоза «Заветы Ленина»: там, где Терентий Семенович отстоял свои улучшенные зернопаровые севообороты, пшеница стояла стеной, ее, казалось, и не трогали ни засушливые ветры, ни сорняки. Но на соседнем поле, где пар, согласно рекомендациям Г. А. Наливайко, колхозники в директивном порядке заняли кукурузой, пшеница после «царицы полей» стала жухнуть и гореть; пар в Зауралье веками использовался не только для уничтожения сорняков, но и для накопления влаги! Выходит, Мальцев прав: брать от земли нужно ровно столько, чтобы не подорвать ее плодородие. Но, и тут уже прав профессор Бугаев, важнейший резерв для интенсификации полеводства, как ни крути, — опять же только пар! Значит, проблема заключается в том, как вовлечь в севооборот пар, чтобы не вызвать тех отрицательных явлений, которые несла с собой пропашная система. Задача ректора напоминала головоломку, в которой предлагается переплыть реку, не замочив ног…

Очевидно, в этом есть вполне определенная закономерность, что любой исследователь, ставящий перед собой задачу найти подтверждение, доказательство своей «сверхсовременной» идее, неизбежно обращается к прошлому, к самой истории. Не поэтому ли такую известность получило крылатое выражение о том, что все новое — это прочно забытое старое? Поставив перед собой задачу найти способ, даже систему приемов обойтись без пара, без ухудшения плодородия пашни, пусть даже и в рамках мальцевской, наиболее прогрессивной агротехники (только как это представить? Дом без фундамента, железная дорога без полотна?..), Овсянников, Холмов и Калетин обратились к исторической литературе: как и когда вообще родилась идея беспарового земледелия?

Первыми начали отказываться от пара в Западной Европе — в странах с густым населением. Произошло это в XIX веке, когда традиционное трехполье в Голландии, Бельгии, Дании и других странах с влажным, мягким климатом стало вытесняться так называемым плодосменным севооборотом, главную роль в котором играл клевер, занявший пар. По подсчетам академика Прянишникова, переход с трехполья на плодосмен позволил в этих странах к середине XIX века повысить урожаи пшеницы с 7 до 16 центнеров с гектара. В два с лишним раза!

Следующий скачок западноевропейское земледелие совершило в первой четверти XX века — с 16 до 30 центнеров зерна с гектара; это произошло, когда в широких масштабах стали вносить минеральные удобрения. Но можно ли западноевропейский плодосмен считать беспаровой системой? На этот вопрос молодые агрономы получили авторитетное разъяснение в лекциях Д. Н. Прянишникова «Введение в агрохимию», которые он прочел в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева в годы Великой Отечественной войны.

«Когда мы говорим, что в Англии нет пара, то надо учесть, что там нет  л е т н е г о  пара, но в их климате пар в скрытой форме все-таки есть, только он не является летним и не отнимает места от посевов. Что происходит в Англии после того, как там уберут озимые? Там озимые убираются в июле, поле вспахивается и остается незасеянным на зиму, но там длинная мягкая осень, тамошняя зима — талая зима, и то, что у нас называется паром, там осуществляется осенью и зимой. Там почва не замерзает, и можно обрабатывать почву и зимой, поскольку не мешают дожди. Пропашные там убирают в сентябре и октябре — зимой и весной до посева яровых получается подобие пара. Словом, в тех климатических условиях гораздо легче упразднить летний пар, ибо и без него есть время для хорошей обработки почвы и борьбы с засорением».

И как вывод — западноевропейский беспаровой плодосмен применять в Зауралье невозможно:

«У нас же зима наступает рано, почва замерзает, зимой пахать нельзя, весна короткая, словом, нужен явный пар, летний пар».

Отсюда по мнению Прянишникова, и плодосмен в наших условиях неизбежно должен сопровождаться сохранением пара. Собственно, такие плодосменные севообороты давно уже применяются в Центральных областях России: курское паровое семиполье, воронежское восьмиполье…

Но, с другой стороны, именно беспаровой плодосмен, по крайней мере теоретически, сулил такое резкое повышение продуктивности пашни, какое не могла дать даже самая лучшая в России мальцевская агротехника. По подсчетам того же академика Прянишникова, «от плодосмена получалось удвоение урожая хлебов». Но это еще не все, что дал плодосмен, так как в полтора раза увеличилась посевная площадь за счет исчезновения пара: плодосмен в 4 раза поднял общий сбор продуктов, а с минеральными удобрениями общая продуктивность поднялась в 8 раз.

Да, плодосмен был достаточно заманчивой целью. Вопрос был «в малом»: а как его вводить в Зауралье? Вводить в резко континентальном климате, на черноземах, никогда не знавших минеральных удобрений…

Мысль о том, что черноземные пашни не нуждаются в удобрениях, а если и нуждаются, то лишь в небольшой толике фосфорных, сейчас многим, даже неискушенным в аграрных науках, покажется по меньшей мере дичью, наподобие утверждения, что хлеб есть вредно, потому что от него полнеют. И тем не менее эта мысль господствовала не только в трудах, но и в умах абсолютного большинства аграрников — буквально до последних лет. И это несмотря на то, что основные положения химизации сельского хозяйства академиком Д. Н. Прянишниковым были сформулированы еще в двадцатых годах! Правда, и сам основоположник отечественной агрохимии относительно черноземов в областях «сухого» полеводства выражался довольно осторожно, относя эти области к зоне, где требуется детальная проверка эффективности удобрений, особенно азотных. За одним, правда, исключением, о котором Овсянников со своими друзьями узнал уже в 1966 году.

И все же именно Прянишников, его знаменитая книга «Роль азота в жизни растений» и дала толчок к исследовательской мысли «дерзких мальчиков»: а что, если современная аграрная наука просто добросовестно заблуждается? Что, если роль пара заключается не только, а может, даже и не столько в накоплении влаги, сколько в накоплении азота? Ведь совершенно же очевидно, что вместе с очередным сбором урожая из почвы изымается не только фосфор, калий и ряд других элементов, но и азот!

«Вся история земледелия в Западной Европе, — писал Д. Н. Прянишников, — свидетельствует о том, что главным условием, определяющим среднюю высоту урожая в разные эпохи, была степень обеспеченности сельскохозяйственных растений азотом».

Да, конечно, в Западной Европе и почвы другие, и климат более влажный, но означает ли это, что процесс компенсации азота в зоне «сухого» чернозема носит принципиально иной характер? И не означает ли сложившееся, можно сказать, узаконенное мнение о ненужности удобрения таких черноземов азотом родилось опять-таки, как и, скажем, травопольная система, под влиянием авторитетов? Не этим ли, кстати, объясняется, что, когда был провозглашен курс на химизацию народного хозяйства, предпочтение было отдано заводам по производству суперфосфатов? А не азотных удобрений.

Догадки, размышления, споры… Иногда друзья сходились у кого-нибудь на квартире, чаще всего у Овсянникова или Холмова, и спорили до хрипоты, до утренних петухов: где же, в чем решение головоломной задачи, поставленной перед ними ректором? Но, наверное, в том и прелесть молодости, что она не боится риска.

Первые же эксперименты с плодосменной системой земледелия в Шадринском учхозе ясно показали, что земля, лишенная возможности «отдыхать под паром», начинает испытывать острую нехватку в азоте. Насколько эти выводы переворачивали «вверх дном» привычные, годами устоявшиеся взгляды, говорит хотя бы тот факт, что, когда Овсянников добыл и привез в Шадринск несколько вагонов аммиачной селитры для удобрения полей, на него поглядывали, как на сумасшедшего: зачем? Нужен фосфор, а не азот. Стереотип мышления был настолько велик, что даже среди них троих, друзей-единомышленников, по этому, как потом выяснилось, кардинальнейшему вопросу на первых порах не было единодушия: если азот в качестве заменителя пара все же нужен, то сколько его вносить? Никаких в литературе данных! И когда Овсянников передавал хозяйство новому главному агроному, своему же другу Юрию Холмову, тот с неохотой принял десять вагонов аммиачной селитры. Однако именно эти десять вагонов селитры и совершили в сознании аграрников настоящий переворот: лето в тот год — 1964 — выдалось дождливое, по всем признакам для яровой пшеницы неблагоприятное, да так оно и было — лишь на полях Шадринского учебного хозяйства пшеница поднялась в буквальном смысле стеной! И это-то на «обнищавшей», лишенной пара земле!

Особенно наглядна роль азота была в сопоставлении с полями колхоза «Заветы Ленина», где пшеница, высеянная по пропашным культурам, начала желтеть от недостатка азота уже в июне. Разница в урожае между учхозом и колхозом «Заветы Ленина» в том переломном, 1964 году составила почти 10 центнеров с гектара! Это уже было действительно чудо, и в Шадринский учхоз зачастили агрономы.

Одним из первых приехал директор Челябинского научно-исследовательского института земледелия Ю. Д. Кушниренко. И «с ходу» бросился в атаку: «Ребята, мы везде и всюду твердим, что нашим черноземам нужен фосфор, а вы тут вносите азот?! Что за белиберда?» Еще больше Кушниренко поразился, когда узнал, что пшеница на полях Шадринского учхоза, вопреки всяким теориям и системам, сеется по пшенице! В том числе и в рекордном, 1964 году. «Ну уж, — заявил пораженный Кушниренко, — это вообще ни в какие ворота не лезет».

Однако, вернувшись домой, Кушниренко, вняв совету шадринских ниспровергателей, посеял на опытных полях своего института точно так же — пшеницу по пшенице, посеял с огромным, просто невиданным до этого количеством азотных удобрений, и тоже получил отличный урожай!

Но Кушниренко был, пожалуй, единственным, кто уже тогда по достоинству оценил всю революционность идей молодых шадринских агрономов. И неудивительно: «дерзкие мальчики» со своей беспаровой системой, основанной на интенсивном применении азота, так или иначе вступили в противоречие сразу с двумя получившими признание и поддержку агротехниками — с мальцевской, в начале шестидесятых годов попавшей «в опалу», и с пропашной, усиленно пропагандируемой и насаждаемой повсеместно. Мало того: вольно или невольно, но они вступили в прямой конфликт с теми учеными, которые, и не без оснований, ориентировались на канадскую систему земледелия — наиболее урожайную в мире. А канадская система а своей основе держалась как раз на огромной доле чистых паров, удобряемых только фосфором…

 

III

Действительно, еще 20—25 лет назад в Зауралье, где и условия земледелия — почвы, климат и профиль, ориентация на зерновое хозяйство, — во многом схожи, процент земли под парами был также близок к канадскому — 20—25. Вполне логично поэтому, что некоторые ученые-аграрники, в том числе и такой крупный авторитет в области полеводства, как профессор А. И. Бараев, директор Всесоюзного института зернового хозяйства, настоятельно советовали придерживаться канадских севооборотов, как наиболее эффективных для выращивания пшеницы. Но, с другой стороны, если в Канаде, как показывают расчеты, на душу населения приходится в среднем больше двух гектаров пашни, то в СССР — менее одного гектара… Какая же тут аналогия?

И та же история Среднего Притоболья ясно показывает, что такой высокий процент пара — 20—25 — далеко не всегда и не во все времена был универсальным и единственно верным. Когда земли, как в Канаде, было много, в крестьянских хозяйствах Зауралья вплоть до конца XIX века почти всюду господствовала трехполка, однако когда земельные наделы стали нищать, когда в Зауралье вторгнулся частный капитал и ожесточил конкуренцию, крестьяне вынуждены были уже переходить на четырехпольные и более сложные системы земледелия, с меньшей долей паров, что характерно как раз для момента, когда здесь, в Зауралье, стало бурно развиваться маслоделие и молочное скотоводство, потребовавшее резкого увеличения кормов и сена. Другими словами, история дореволюционного Зауралья ясно показывает, что тот или иной тип севооборота с тем или иным процентом земель под паром диктовался не только агрономией, но и экономикой! Именно в период «масло-молочного» расцвета, как выяснил Овсянников из архивных документов, в Зауралье впервые появились такие сложные севообороты, которые включали в себя производство на пашне… сена! На той доле пашни, которая раньше крестьянами отводилась под пары! Об этом, например, можно прочесть в трудах ныне прочно забытого уральского агронома Г. Я. Эрдели, который, анализируя полеводство в Курганском округе, писал в 1913 году:

«Занятый пар выдвигается не пропагандой агрономической организации, а потребностями сельских хозяев».

Воистину, все новое — это лишь прочно забытое старое…

Однако самым крупным открытием для Овсянникова, решившего в поисках аргументов в пользу беспаровой системы земледелия перерыть всю историю, все доступные архивные документы по Зауралью, было имя замечательного шадринского агронома-экспериментатора В. К. Крутиховского, возглавлявшего в двадцатые годы, сразу после революции, отдел полеводства Опытного поля. Началось это открытие, обернувшееся для них, авторов новой беспаровой системы, неожиданным разочарованием — с небольшой книжки В. К. Крутиховского «Вопросы агротехники черноземной лесостепи Зауралья», изданной мизерным тиражом в Омске в 1932 году. К своему немалому изумлению, Овсянников выяснил, что проблема интенсификации полеводства Зауралья за счет замещения пара кормовыми культурами, оказывается, возникла уже тогда — более полувека назад! Уже тогда Крутиховский пришел примерно к тем же выводам о необходимости искусственного восстановления плодородия почвы — и не где-нибудь, а именно здесь, в районе «сухого» полеводства, на богатейших выщелоченных черноземах!

Подняв архивы бывшего Опытного поля, Овсянников обнаружил отчеты Крутиховского об экспериментах по замещению пара, которые его буквально поразили (если не сказать — сразили): оказывается, они, «дерзкие мальчики», четыре года назад начавшие опыты с замещением пара, сами того не зная, в буквальном смысле повторили эксперименты Крутиховского! Отчеты Опытного поля неопровержимо свидетельствовали о том, что Крутиховский не только пытался — и при том довольно успешно — избавиться от парового клина, но и стоял на позициях обязательной компенсации плодородия черноземов за счет внесения в них большого количества удобрений. В этом отношении он, конечно, для черноземных областей земледелия был и остается пионером.

Выяснилось, кстати, куда уходят своими истоками теории тех аграрников, которые непоколебимо были (да и сейчас еще некоторые из них остаются) убеждены, что черноземы удобрять — деньги в землю закапывать. Именно Крутиховский первым поколебал мнение, что сибирские черноземы, обладая огромным запасом питательных веществ, в дополнительных удобрениях вообще не нуждаются. Причем — и это тоже было своего рода открытием, и не только для Овсянникова и его друзей-единомышленников — интересно, что такую точку зрения разделял Д. Н. Прянишников — самый активный сторонник химизации советского сельского хозяйства. Так, в 1924 году, намечая пути дальнейшего увеличения урожайности зерна на юго-востоке страны, он писал:

«… в этой области поднятие урожаев возможно только при применении удобрения (в отличие от степного юго-востока, где удобрение еще не нужно)».

А степной юго-восток — это как раз Южный Урал, Зауралье и Западная Сибирь. И переменить, причем в корне, точку зрения Д. Н. Прянишникова заставил как раз шадринский агроном-экспериментатор В. К. Крутиховский.

Крутиховский экспериментировал как с навозом, так и с минеральными удобрениями, причем как то, так и другое он вносил в непомерно огромных для Зауралья (по крайней мере для того времени) количествах, но и прибавку зерна получал невероятную! Так, внеся на каждый гектар по 36 тонн навоза, Крутиховский сразу же удвоил урожаи яровой пшеницы, получив прибавку по 8—10 центнеров с гектара! Причем, что очень важно, эти высокие урожаи сохранялись в течение нескольких лет. Как гласят, например, отчеты Опытного поля, удобрение черноземов в 1924 году из расчета по 18 тонн на гектар дало вплоть до 1929 года дополнительный сбор с каждого удобренного гектара по 15 центнеров зерна и 12 — сена!

Следующий этап экспериментов Крутиховского заключался в замене органических удобрений минеральными, которые вносил на каждый гектар примерно по 50 килограммов азота и фосфора. Азота, вот что было самым интересным и самым главным в открытии Крутиховского Овсянниковым. В 1929—1930 годах шадринский агроном-экспериментатор на этих азотированных полях получал рекордные для Зауралья урожаи — по 8,5 центнера прибавки зерна с гектара! Вот эти-то эксперименты В. К. Крутиховского и заставили Д. Н. Прянишникова в корне изменить прежнюю точку зрения и заявить, что «….в качестве первоочередной зоны химизации по яровой пшенице выдвигается Зауралье». И это вполне объяснимо: такая огромная прибавка урожая только за счет массированного удобрения азотом и фосфором из всех возможных вариантов интенсификации полеводства, включая освоение и нечерноземной полосы, и залежных земель была самой рентабельной, самой дешевой, а главное — немедленной.

Вот так молодые агрономы Шадринского совхоза-техникума выяснили, что открывали они, оказывается, уже открытую когда-то, а затем прочно забытую Америку. Но вслед за вполне естественным огорчением пришло и удовлетворение: пусть мы и не первые, но зато на правильном пути! Впрочем, в то время один из трех первых «зачинателей» был уже отозван в аспирантуру, и все дальнейшие работы по укреплению и утверждению новой беспаровой системы земледелия в Шадринском совхозе-техникуме возглавлялись агрономом Ю. Г. Холмовым, которого позднее за выдающиеся результаты в полеводстве удостоили звания заслуженного агронома РСФСР.

Наверное, было бы неправдой утверждать, что Овсянников перешел в аспирантуру с радостью, — скорее наоборот. Хотя перед ним открывалась блестящая перспектива ученого, хотя свой пост главного агронома учхоза передал другу и соратнику, а все же не мог он перебороть в себе чувства неудовлетворения и даже, не будем кривить душой, — обиды. Уходить в самый разгар интереснейшего исследования, уходить, когда только-только проклюнулись ростки поистине захватывающей, принципиально новой системы земледелия! Тут уж дело даже не в честолюбии, далеко не каждому, весьма талантливому и весьма везучему ученому предоставляется в жизни случай проторить новую дорогу. Понять чувства и состояние Овсянникова можно, и это, кстати, чувство неудовлетворенности привело его затем, спустя десять лет, к немалому удивлению однокашников, в самый обычный, что ни на есть рядовой колхоз.

Конечно, далеко не все из намеченной программы Крутиховскому удалось выполнить и доказать. Не удалось Овсянникову, например, решить и вторую задачу «беспарья» — добиться той же чистоты полей от сорняков, которая была прежде — с паром. И тем не менее он с глубокой убежденностью в правоте своей идеи писал:

«На черноземе лесостепи Зауралья технически правильно организованное беспарье имеет все шансы на полный успех».

И новый аспирант, опять же с благословения своего научного руководителя профессора Бугаева, не прерывая работы над диссертацией, решил эти «шансы на полный успех» проверить уже в рамках всей климатической зоны Зауралья. Диалектику развития идеи беспарья он сам позже сформулирует так: «Сначала мы не верили и не знали, потом начали познавать и наконец поверили настолько, что уже не сомневались в идее беспарья совершенно». Вот эта уверенность и подтолкнула его на расширение шадринского эксперимента.

Для эксперимента помимо Опытного поля, относящегося к северной зоне, были выбраны Макушинское на востоке области и Центральное — под Курганом. Позднее руководители эксперимента во главе с Овсянниковым, по-прежнему сохранявшим в группе агрономов-беспарщиков роль лидера, хотя и удаленного от практики, напишут в статье, опубликованной в одном из выпусков «Сибирского вестника сельскохозяйственной науки» в 1972 году:

«Нетрудно понять, почему среди проблем, которые стоят на повестке дня практического земледелия, проблемы сорняков и влаги заняли первое место и оттеснили проблему азота. Огромные пространства Сибири подвержены влиянию засухи, и ее воздействие очевидно. То же самое можно сказать и о сорняках. Чтобы убедиться во вреде сорняков и засухи, часто не требуется даже строгих научных доказательств. Отсюда — огромная, видимая агротехническая и организационная роль чистого пара. Сама действительность, многовековая практика — доказательство того, что без чистого пара было бы невозможно освоение черноземов Сибири…»

И далее исследователи вполне логично задаются вопросом:

«Но для многих территорий лесостепной черноземной полосы Зауралья и, Сибири годы с благоприятным увлажнением не менее часты, чем засушливые. Нужен ли пар в условиях, когда появилась возможность уничтожения сорняков гербицидами и механическими средствами, остается ли за ним какая-нибудь другая, не менее важная агротехническая роль, чем накопление влаги или борьба с сорняками?»

И всеми данными, цифрами, показателями урожайности на опытных полях Курганской опытной станции, в Шадринске, Макушино и на Центральном поле убедительно доказывали: при правильном, достаточном удобрении азотом и фосфором, применяя для искоренения сорняков в достаточном количестве гербициды, можно получать устойчивые и более высокие урожаи без пара, чем при традиционных зернопаровых севооборотах. Цифры эти убедительно говорили о том, что в Шадринском совхозе-техникуме и на полях Курганской опытной станции, благодаря применению новой системы земледелия, удалось достигнуть самой высокой в Зауралье продуктивности полеводства.

«Как показали наши исследования, — писали в заключение авторы статьи, — применение азотно-фосфорных удобрений позволяет не только успешно вести земледелие без пара, но делает беспаровое земледелие часто необходимым…»

Смелый, конечно, вывод, за которым, однако, крылся не столько вызов мальцевской агротехнике, сколько выводы из общей стратегии сельского хозяйства Зауралья.

Но не надо, разумеется, закрывать глаза и на тот факт, что буквально рядом, в соседнем хозяйстве процветает и дает прекрасные в Зауралье урожаи принципиально иная агротехника, в основе которой лежит всемерная забота о сохранении в севооборотах чистых паров. Больше того, и это было ясно всей группе «беспарщиков», сам эксперимент на полях Шадринского совхоза-техникума и Курганской опытной станции до тех пор не получит признания и не вызовет интереса со стороны специалистов и ученых, пока им, «ниспровергателям», не удастся превзойти показатели, достигнутые в колхозе «Заветы Ленина» их учителем Терентием Семеновичем Мальцевым. И не год и не два, а по крайней мере пять, а то и десять лет! Лишь тогда всерьез можно говорить о том, что беспаровая система не наносит вреда плодородию земли. Вот почему такой сравнительный анализ по урожайности двух соседних хозяйств, лучших к тому времени не только в Зауралье, но и во всей Западной Сибири, появился лишь в 1970 году — через восемь лет после начала эксперимента на полях Шадринского учебного хозяйства.

Что же показал анализ?

Если до начала эксперимента, в 1957—1961 годах, производство зерна с каждого гектара пашни в совхозе-техникуме составляло в среднем 8,8 центнера, то в колхозе «Заветы Ленина» в эти же годы — 9,8. На центнер больше. Однако картина резко изменилась буквально на следующий год после начала эксперимента, и в среднем в следующие восемь лет, за период с 1962 по 1970 год, производство зерна с одного гектара пашни в совхозе-техникуме составило уже 13,3 центнера с гектара пашни, то есть увеличилось на 51 процент, а в колхозе «Заветы Ленина» — 10,9 центнера, то есть увеличение сбора зерна составило всего 11 процентов.

Примерно та же картина и по кормам. По удобрениям же картина выглядела таким образом: если совхоз-техникум ежегодно вносил по 50 килограммов туков на гектар, то в колхозе «Заветы Ленина», где под парами держалось примерно 11 процентов пашни, ежегодно вносилось в среднем всего 12 килограммов. А если учесть, что к тому времени, к 1970 году, на беспаровую систему земледелия в опытном порядке перешел еще и колхоз имени Чапаева в том же Шадринском районе, то уже смело можно было говорить если не о победе и признании новой беспаровой системы земледелия, то по крайней мере о ее жизненности и конкурентоспособности с самыми эффективными, самыми прогрессивными севооборотами с паром. А это значило, что новую систему можно, даже нужно было уже выносить на широкое обсуждение.

Такое обсуждение состоялось в марте 1971 года в Кургане. Официально это была очередная, XIX Курганская научно-производственная конференция агрономов, однако главной ее темой было беспаровое, многократно в прошлом отвергнутое земледелие. Доклады и сообщения, чуть не половина, были посвящены этому вопросу.

Сделаем одно небольшое, но очень важное отступление, которое можно выразить короткой, но весьма экспрессивной репликой самого Овсянникова: «Нам чертовски повезло, что нас поддерживал обком партии». Реплика, объясняющая очень многое: и почему эксперимент с беспаровой системой в Шадринском учхозе не был «задавлен» в самом начале авторитетным мнением, и почему этот эксперимент довольно быстро был распространен на разные климатические зоны Зауралья, и почему, наконец, Шадринский совхоз-техникум вот уже пятнадцать лет прочно и уверенно, из года в года завоевывая переходящие знамена, призы и премии, держит по урожайности и валовому сбору зерна первое место не только в Зауралье, но и в Сибири. Надо отдать должное секретарям Курганского обкома партии, и прежде всего его первому секретарю Ф. К. Князеву, которые за все пятнадцать лет, с самого начала эксперимента в Шадринском учхозе, ни разу не изменили своего мнения о полезности, более того — огромной государственной важности эксперимента Овсянникова, Холмова и их соратников. А ведь за эти пятнадцать лет были и довольно крутые, надо признать, повороты в агрономических взглядах. Достаточно вспомнить, что широкое внедрение в практику пропашной системы Г. А. Наливайко совпало, как мы помним, с началом эксперимента в Шадринском учхозе, и потребовалось немалое мужество от того же Ф. К. Князева, чтобы в этой сложной обстановке, когда буквально в течение четырех-пяти лет так резко менялись взгляды на системы земледелия и каждый раз эти взгляды никак не совпадали, больше того явно противоречили тому, что делали и за что ратовали молодые агрономы, чтобы не только не «прикрыть» крамольный эксперимент, но и защитить «дерзких мальчиков» от обвинений в нарушении «общих установок», в «подрыве получивших общенародное признание» севооборотов и агроприемов и тому подобное. Не будь твердой партийной поддержки и ясного, четкого понимания цели шадринского эксперимента, опыты молодых агрономов с беспарьем и «засорением» пашни азотом, невзирая даже на самые блестящие результаты, в конце концов так же канули бы в неизвестность, как и эксперименты Крутиховского. Момент, очень важный для выявления внутренних сил в той сложной и непростой ситуации, когда на родине одного из самых знаменитых в стране агротехников, в буквальном смысле на соседних полях, более того — его же учениками, была создана, проверена многократными, в том числе и производственными экспериментами система земледелия, отрицающая основу мальцевской агротехники — чистые пары. Активной поддержкой обкома партии, конечно же, объясняется и тот парадоксальный, на первый взгляд, факт, когда под флагом областной научно-производственной конференции агрономов по сути дела проходит совещание с обсуждением результатов шадринского эксперимента.

С главным докладом, обобщавшим итоги девятилетнего научно-производственного эксперимента на полях различных хозяйств Зауралья, выступил В. И. Овсянников, заведующий отделом экономики областной опытной станции, успешно к тому времени защитивший кандидатскую диссертацию, вполне соответствующую занимаемой должности, — «Развитие систем земледелия в черноземной лесостепи Зауралья». С этих же позиций — с позиций исторического анализа тенденций в агротехнике Зауралья и Западной Сибири — он и рассматривал в своем докладе как саму идею беспаровой системы земледелия, так и результаты, полученные в Шадринске, на Курганской опытной станции и в ряде колхозов, частично ее освоивших. Однако главным в докладе Овсянникова было не утверждение новых взглядов в земледелии, а попытка проанализировать их с позиций, если так можно выразиться, оптимальной стратегии сельского хозяйства, которую он определил через так называемое «конкурирующее отношение» — отношение между производством на пашне зерна и кормов:

«Конкурирующее отношение чаще складывается тогда, когда уменьшение доли зерновых или пара в пашне в пользу кормовых культур происходит при неизменной в основном агротехнике».

Другими словами, метод «оптимальной стратегии» в хозяйстве, где животноводство на равных с полеводством, диктует не произвольный выбор севооборота и вообще системы земледелия, а лишь тот, который может дать наибольший прирост как зерна, так мяса и молока. И именно с этих позиций и нужно подходить, по мнению Овсянникова, к вопросу о внедрении беспаровой системы земледелия.

Понимая, что не так-то просто освоить принцип «оптимальной стратегии», Овсянников привел в докладе пример, на первый взгляд, чисто психологического порядка:

«Многие ли возмутятся, обнаружив, что испорчено или потеряно при перевозке десять тонн сена? И какая будет реакция, если по дороге рассыпать и не подобрать десять тонн зерна? Между тем и в первом и во втором случаях потеряны продукты примерно равных затрат: пять-шесть гектаров пашни. Как бы по-разному ни стоили в бухгалтерских отчетах десять тонн сена и десять тонн зерна, потери этих продуктов, измеренные в оптимальном плане через землю, становятся равными…»

Это был если не принципиально новый подход, то во всяком случае для большинства участников конференции неожиданный: такое впечатление, что докладчик предлагает проблему выбора иного типа севооборота поставить… с ног на голову?! В самом деле, до сих пор то самое «конкурирующее отношение» между зерном и кормами, которое действительно определяет если не профиль хозяйства, то по крайней мере вес в нем животноводства, вытекало автоматически из принятого в хозяйстве севооборота — сколько земли под пшеницу, сколько под корма, а сколько под пары, то теперь… все наоборот? Севооборот должен выбираться, больше того, подгоняться под заранее заданное, найденное путем расчетов наиболее эффективное для данного хозяйства «конкурирующее отношение»? Как трудно иногда ломать традиции!

Подвергнув критическому анализу с позиций «оптимальной стратегии» тенденцию к уменьшению на полях Зауралья и Западной Сибири доли зерновых до 60 и меньше процентов от пашни, так как

«утверждается, что такое сокращение посевов зерновых через введение правильных севооборотов будет способствовать увеличению производства зерна»

(парадокс, за которым скрывается скорее растерянность, тупик, чем оригинальная мысль), Овсянников выразил свое отношение к пару следующим образом:

«Столь же упрощенно некоторым специалистам представляется и вопрос о паре: расширяйте пары до 15—20 процентов от пашни, и все показатели в земледелии сразу улучшатся. Действительно, никто не сомневается в том, что урожайность зерновых вырастет. Но как изменится при этом общая продуктивность пашни: выход всей растениеводческой продукции и зерна? Всегда ли однозначны связи в действительности, как иногда нам представляется?..»

Терентий Семенович Мальцев сидел в президиуме конференции. Весь доклад он выслушал с огромным вниманием, хотя, если честно говорить, многое ему было уже известно — цифры по урожайности, по удобрениям, даже выдвижение на первый план, в качестве первой скрипки «конкурирующего отношения». Да, действительно, в последние годы лидерство в Зауралье захватил Шадринский совхоз-техникум. Но сколько на его памяти, памяти старейшего в стране полевода, было таких рекордов! И чем они кончались, эти рекорды, ему тоже хорошо известно. Однако в Шадринском совхозе-техникуме этот рекорд держат уже восемь лет… И дело даже не в том, что держат, а в том, что земля у них действительно и чистая, и плодородная. А паров у них — что верно, то верно — нет все эти восемь лет…

Многое передумал старый полевод во время длинного, обстоятельного доклада своего ученика. И вдруг вспомнилась старая, почти сорокалетней давности встреча с Иваном Владимировичем Мичуриным. Что он тогда говорил? О последователях, которые должны опережать учителя, противоречить ему, тем самым продолжая его дело дальше… И Мальцев попросил слова.

Говорил он, как всегда, без особой подготовки, просто, раскованно — так его выступление потом и попало в печать: «Слово к агрономам»:

— Можем ли мы обойтись без пара? Есть данные и товарищи говорят, что в последние годы в Шадринском районе получали хорошие результаты без пара. Но в эти годы были осадки. И все же дело интересное, и его надо изучать. Считаю, что совхозу-техникуму, да и во всех районах, это дело нужно изучить и проверить добросовестно. Дело полезное, хорошее, но надо проверить, как будет в засуху…

И мог ли Овсянников, молодой, подающий большие надежды ученый, предполагать, что именно ему, одному из авторов новой беспаровой системы, и придется проверять свое детище в самых что ни на есть практических условиях — в роли председателя колхоза! И проверять, как и предлагал знаменитый полевод, в страшную засуху…

 

IV

Более полувека назад, на заре Советского государства, Д. Н. Прянишников сформулировал задачу, которая и сейчас поражает своими масштабами и блестящим научным прогнозом:

«Может ли современная техника земледелия указать на такие меры, которые дали бы возможность, например, у т р о и т ь  п р о д у к ц и ю  за то время, когда население удвоится? На это мы можем дать совершенно определенный ответ: да, технически это вполне возможно…»

Спустя полвека мы как раз приближаемся к порогу удвоения населения страны, и вполне резонно задаться вопросом: насколько оправдался этот прогноз, во-первых, и все ли мы использовали пути для утроения продуктивности нашего сельского хозяйства, намеченные некогда основоположником теории интенсификации социалистического земледелия?

Оставив в стороне общегосударственный прирост производства продуктивности сельского хозяйства за это время (здесь, наверное, уместно отослать читателя к комментарию министра сельского хозяйства СССР В. Месяца, опубликованному в «Правде» в конце февраля 1977 года:

«За годы Советской власти общий объем сельскохозяйственной продукции увеличился в 4,4 раза…»),

рассмотрим, как говорят статистики, динамику роста продуктивности на примере все того же Зауралья. Несложные подсчеты показывают, что за это время, за полвека Советской власти, на тех же землях бывшего Шадринского дореволюционного уезда продуктивность пашни увеличилась по крайней мере в 4 раза. А в целом Зауралье только за последние 20 лет производство зерна утроило, причем очень важно отметить, утроило на неорошаемых, богатых землях, не имея нужных, неполегающих сортов зерновых и не внося пока нужного количества удобрений (сейчас Курганская область получает в год примерно 300 тысяч тонн удобрений, а для полного перехода на интенсифицированное земледелие эту цифру нужно, по самым скромным подсчетам, увеличить по крайней мере в пять раз). Для сравнения можно сказать, что за это же время Мексике для утроения сбора зерна потребовались в широких масштабах не только минеральные удобрения, но и орошение.

Таким образом, в этой части прогноз академика Д. Н. Прянишникова наше советское земледелие даже перевыполнило. Равно, как были для этой цели использованы и все три предсказанных им пути: широкое распространение в традиционных зерноводческих районах таких пропашных культур, как кукуруза, подсолнечник; широкое внедрение удобрений, особенно за последние годы, и массовое распространение наиболее эффективных методов агротехники; массовое вовлечение в полеводство целинных и залежных земель, в том числе и в нечерноземной зоне РСФСР.

Однако примерно тогда же, в 1925 году, Прянишников произвел подсчеты, которые показали, что при определенных условиях наше земледелие в состоянии выполнить и сверхпрограмму, оцениваемую им, как восьмикратное увеличение общей сельскохозяйственной продукции:

«Мой подсчет показал, что через 50 лет Россия может иметь повышение продукции в 8 раз».

Утопия это или все же трезвый расчет, основанный на каких-то объективных научных данных? Сам Прянишников не дает никаких конкретных разъяснений, в чем именно он видит резерв для такой сверхпрограммы, однако тщательный анализ его трудов позволяет сделать следующие предположения:

во-первых, в этом нет никаких сомнений, в своих расчетах сверхпрограммы Прянишников принимал за исходное производительность наиболее эффективных севооборотов, благодаря которым западноевропейское полеводство за последние два века сумело поднять производство зерна в 4 раза;

во-вторых, и в этом тоже нет никаких сомнений, в расчетах выдающегося советского агрохимика фигурировала урожайность плодосменных беспаровых севооборотов с массированным применением удобрений, даже на черноземах.

Рассматривая эти две «отправные точки» в рамках истории развития сельскохозяйственной науки и практики Зауралья в последние полвека, не трудно увидеть, что первое положение Д. Н. Прянишникова блестяще подтверждено работами Т. С. Мальцева, который благодаря введению улучшенных зернопаровых севооборотов, высокой, принципиально новой культуры обработки земли добился прироста урожайности зерна на тех же землях в среднем в 2,5—3 раза (с 7—8 центнеров с гектара до 20—25). Точно так же в целом наше советское земледелие, особенно в «сухих» и «сверхсухих» областях, широко используя мальцевскую агротехнику, сумело поднять урожайность зерна в рассматриваемый период примерно в 2—2,5 раза (в среднем).

Следующим шагом (и, соответственно, выполнением следующего пункта прогностического расчета Прянишникова) следует, очевидно, считать эксперимент в Шадринском совхозе-техникуме, где в 1962 году были введены беспаровые плодосменные севообороты с массовым применением азотных и фосфорных удобрений — это по отношению к среднему уровню урожайности улучшенных зернопаровых севооборотов дало прирост зерна и кормовых культур еще в два раза (с каждого гектара пашни), что по отношению к уровню 1925 года дает прирост сельскохозяйственной продукции примерно в 6 раз. В чем же тогда Прянишников видел еще резервы — для восьмикратного увеличения продукции?

Перечитывая труды выдающегося советского агрохимика, не трудно убедиться, что Д. Н. Прянишников никогда в своих расчетах полеводство не отрывал от животноводства; наоборот, он всячески подчеркивал, что наибольшая продуктивность в сельском хозяйстве может быть получена не за счет рекордных урожаев зерна, а лишь при оптимальном сочетании полеводства с животноводством, а это значит, что,

«как правило, необходимо сочетать земледелие и животноводство в одном хозяйстве и организовать производство растительных и животных продуктов одновременно».

Последнее соображение, третья «отправная точка» в расчетах академика Прянишникова, пожалуй, наиболее важная, ибо она отражает гармоничную форму развития социалистического сельского хозяйства и, как показывает опыт передовых хозяйств Зауралья, именно здесь кроется решение задачи, сформулированной им полвека назад. С этой точки зрения становится понятным и парадоксальное, на первый взгляд, заявление Овсянникова о том, что максимальную прибавочную продукцию в хозяйстве можно получить (и нужно ожидать) не при переводе его полеводства на беспаровой плодосменный севооборот, а выбором наиболее оптимального «конкурирующего отношения», которое для каждого конкретного хозяйства, с учетом специфики его земельной агротехники, оснащенности тракторами, комбайнами и прочих факторов, должно быть свое собственное.

Исходя из этой концепции, своими истоками, как мы видим, уходящей в теорию интенсификации социалистического сельского хозяйства академика Д. Н. Прянишникова, Овсянников, занимавший в то время пост заведующего отделом экономики Курганского института зернового хозяйства, произвел расчеты, которые показали, что на тех же землях Зауралья, применяя научно обоснованные «конкурирующие отношения» между полеводством и животноводством, можно в течение ближайших пяти лет добиться  у д в о е н и я  продукции, что в пересчете на уровень сельскохозяйственного производства страны в 1925 году дает прирост в 8—10 раз. Другими словами, прогноз Прянишникова может быть выполнен даже с превышением. Однако не умозрительны ли эти заключения?

«Мышление, — когда-то сказал Аристотель, — доблестнейшее занятие человека, верх блаженства и радость в жизни».

Когда же речь идет о двойном (!) увеличении продуктивности в хозяйствах, где на учет взят каждый плодоносящий акр земли, афоризм Аристотеля поневоле, хочешь — не хочешь, приобретает откровенно иронический оттенок. Практика! Только экспериментальная проверка «конкурирующего отношения», в конкретном, «земном», а не опытно-экспериментальном хозяйстве могла дать ответ на вопрос о том, действительно ли «мышление — радость в жизни», а не маниловщина. Понимал это, конечно, и Овсянников… Понимал и тем не менее упорно, пользуясь каждой возможностью — в статьях, в выступлениях на всевозможных совещаниях и семинарах, в заключениях и справках, которые ему приходилось составлять «по роду службы», доказывал: при правильной организации ведения хозяйства на землях Зауралья производство продукции можно удвоить.

Но при всем этом где-то в глубине души все время сосал червячок сомнения: не смогут. Это ведь только так — на бумаге и на словах кажется, что найти правильное соотношение между полеводством и животноводством не сложно. А на самом деле за оптимальной стратегией хозяйства, за тем самым «конкурирующим отношением», к которому до сих пор многие руководители совхозов и колхозов относятся как к школьной задачке (надо, мол, решим, — но хозяйство-то все равно нужно вести не «по задачке», а по плану, основываясь на опыте!), кроется целая система. Нет, не найти в области такого человека, который проникся идеей оптимальной стратегии настолько, чтобы подчинил ей все — это ведь не частная задачка увеличить процент зерновых на пашне до семидесяти процентов или, скажем, «рвануть» план по мясу за счет летней кампании по уткам; оптимальная стратегия требует пересмотра достижений всех звеньев хозяйства, это система с обратной связью, требующая беспрестанной корректировки исходных данных, самой задачи в зависимости от общей обстановки и получаемого решения… Система! Где найти такого гибкого, цепкого руководителя, который смог бы вести хозяйство подобно штурману реактивного лайнера, подчиняя курс, скорость, высоту и еще десятки параметров главной цели? Конечно, многое делает Холмов в совхозе-техникуме. Однако это все же опытное хозяйство, да к тому же еще и учебное — с жесткой учебной программой, с планом, где и хотел бы, да не получится. Конечно, кое-что делается и в других хозяйствах области, например, в колхозе имени Чапаева… Но в том-то и дело, что кое-что, а не  в с е. И чем больше мотался по области, анализируя работу хозяйств, составляя экономические прогнозы, рекомендации, тем все больше приходил к выводу, что не найти такого человека, который смог бы  в с е  изменить в хозяйстве, подчинив работу в нем методу оптимальной стратегии. Так история вернулась на круги своя: пришел, вернувшись однажды из поездки по области, в обком партии, к секретарю по сельскому хозяйству и заявил: «Ничего не получится у нас с беспаровой системой — не верят в нее. Хочешь не хочешь, а придется эту «сумасшедшую» идею проверять на практике самому».

Нельзя сказать, что заявление Овсянникова в обкоме было встречено с недоверием или наоборот — с полным пониманием, скорее уж и не то, и не это, хотя в обоих случаях по разным причинам. Что беспаровая система в ее высшем, так сказать, назначении, когда она должна являться следствием самого стратегического замысла — на тех же землях вдвое увеличить продуктивность пашни, в области воспринимается с трудом, с недоверием — было, конечно, известно. И вывод напрашивался сам собой: нужно не просто проверить метод оптимальной стратегии в производственных условиях, а доказать его реальность в самом что ни на есть рядовом хозяйстве, превратив его в своеобразную школу принципиально новых методов хозяйствования. Однако направлять в колхоз, скажем, или в совхоз для этой цели автора метода… Не слишком ли большая роскошь для области? Кандидат наук, заведующий отделом института… Над докторской, ходят слухи, работает! Но главное даже не в этом: в кои-то веки отдел экономики института сумел овладеть обстановкой в области… Может, «овладеть» и не то слово, однако трезвые анализы и прогнозы на их основе тоже ведь чего-то стоят, и неизвестно, что же в данном случае важнее: хозяйство-школа или ученый-экономист в масштабах области…

А сам Овсянников? Да, для докторской материала «сверх головы» — садись и пиши. Но что он сможет сказать нового в этой докторской по сравнению с кандидатской? Принципиально нового… Все то же беспарье, все те же развитые, проанализированные данные по совхозу-техникуму? Нет, как ни крути, а принципиально новое может сейчас лично для него, Овсянникова, заключаться в единственном — в проверке идей оптимальной стратегии сельского хозяйства в промышленных масштабах, хотя бы в рамках одного какого-нибудь, однако вполне реального, «земного» хозяйства. Вот тогда и докторская обретет «земную плоть»…

Соображения, конечно, довольно схематичные, на самом деле все было сложнее и глубже, и не последнюю роль в окончательном решении сыграло и самолюбие или честолюбие, если точнее: когда-то Бугаев оторвал от дела, которое уже тогда приоткрыло такие захватывающие перспективы, что и сейчас нет-нет да и кольнет сердце обидой — другой доводит дело. Хотя и близкий, может, самый близкий друг, но все же не ты. Не сам. И вот теперь, когда удалось нащупать в беспарье новую ступень, когда вызрел и ясно видится метод, в котором и само-то беспарье играет уже подчиненную роль… Неужели и это дело будет внедрять в жизнь кто-то другой?

И снова визит в обком: «Дайте хозяйство. Я должен сам проверить свои идеи. Хотя бы временно — лет на пять. Докажу, что прав, — передам другому. Провалю… Нет, не провалю. Не могу провалить».

В то время секретарем по сельскому хозяйству был выбран уже другой — Энвер Кадырович Салих, бывший до этого первым секретарем Катайского райкома партии. Они были знакомы давно, Овсянников в Катайске был много раз, и Салиху не надо было доказывать, что Овсянников не может провалить дело. Как, впрочем, не надо было доказывать и важность самого решения — проверку «сумасшедшей идеи» в реальных условиях самим автором. Салих усмехнулся, покачал головой, выслушав соображения Овсянникова — где бы он мог, или точнее — хотел бы проверить свои идеи, и заявил: «Хорошее хозяйство давать тебе — какой толк, не поверят в твои идеи, плохое — есть все же риск… А зачем нам рисковать? Так что в самую точку надо тебя направлять в среднее хозяйство… В колхоз «Родина» пойдешь?» — «Но ведь это колхоз! Там свой устав, свои порядки — кто мне позволит экспериментировать?» — «Если есть голова на плечах — докажешь, поверят, разрешат… Поезжай, познакомься с колхозом».

Что прельстило в «Родине»? Прежде всего размер колхоза: шесть тысяч с небольшим гектаров пашни — это как раз тот самый размер, когда и экспериментировать не особо страшно, и утонуть в хозяйственных передрягах не опасно. Да и сама структура хозяйства: зерно, молоко, говядина. Потом уже как-то, позже, сравнивая структуру своего колхоза с областью, удивился своей интуитивной догадке: «Родина» — это, переходя на язык физиков, модель самой области. Но что же касается самого расположения колхоза… Хуже не придумаешь: за рекой — сам Катайск, все блага городской жизни, рабочих рук в городе не хватает, к тому же нормированный рабочий день, два выходных в неделю, квартиры со всеми удобствами, высокие заработки… Еще одно «конкурирующее отношение», но уже социального порядка, и здесь, как сразу понял Овсянников, одержать победу будет несравненно сложнее, чем на полях.

И все же согласился.

Любопытная все-таки ситуация, когда в председатели колхозникам рекомендуют не просто пришлого человека, а еще и городского, да к тому же с ученой степенью… Что он понимает в земле? А оказалось, понимает. Оказалось, успел настолько влезть в проблемы колхоза и такой дал анализ экономике… Проголосовали единогласно, произошло это в самом конце 1973 года, а спустя пять дней, сразу после Нового года, Овсянников уже в роли нового председателя колхоза «Родина» явился в обком партии с программой действий: в течение ближайших пяти лет зерно удвоить, молоко удвоить, мясо утроить. Салих прочел, подумал: ему ли не знать возможности «Родины», ее земель? Покрутил с усмешкой головой и одобрил: «Ну, ну… Посмотрим».

И пришла в действие Система. Система с большой буквы, именуемая методом оптимальной стратегии. Цель известна, изложена в программе, все остальное — средства к ее достижению. Наверное, это тема особого рассказа — о стратегии сельскохозяйственного производства, которую Овсянников определял, исходя из «конкурирующего отношения». Стратегия, которая заключается в том, что во имя поставленной цели используются все последние, наиболее эффективные достижения агрономической и животноводческой наук — беспарье, плодосмен, обильная подкормка полей удобрениями, мощная мальцевская обработка пашни, гербициды, самая современная техника, самые продуктивные породы скота. Я расскажу лишь о некоторых моментах этой стратегии — наиболее характерных.

Об Овсянникове сейчас в районе, да и в области говорят со смешанным чувством восхищения и… недоверия. Недоверия к его методам, к его хозяйской хватке. Хитрован с дипломом кандидата наук, примерно такое мнение приходилось слышать от некоторых, которые (и руководители хозяйств в их числе), как мне казалось на первых порах, просто завидуют такому резкому, феноменальному скачку колхоза «Родина» за те три года, которые руководит этим хозяйством Овсянников. Потом же я понял, что они просто не понимают (бывает ведь так?), не понимают самой сути метода Овсянникова, который и не хитрит, и не ловчит, и вообще ничего не делает зря или по «святому наитию», а в буквальном смысле молится на Систему.

Другое дело, что эта овсянниковская Система — отнюдь не догма, не намертво закрепленный на бумаге план, отступить от которого боже упаси, а гибкая, беспрестанно меняющаяся тактика. Но тактика, однако, «железно» подчинена главной цели: в пять лет удвоить производство зерна и молока и утроить — мяса.

Что касается методов удвоения производства зерна — тут, наверное, особой хитрости (или секретов, точнее) нет: использовал «на полную катушку» более чем десятилетний опыт Шадринского совхоза-техникума — беспарье, массированное удобрение пашни азотом… Гораздо интереснее (и сложнее, соответственно) Овсянников решал вторую часть программы — по мясу и молоку — этот пункт программы, методы ее выполнения и вызывают, кстати, больше всего споров и обвинений в «хитрованстве».

Дело в том, что колхоз «Родина» сейчас располагает уникальным во всем Зауралье молочным стадом полукровок, полученных от скрещивания молочной литовской черно-пестрой породы с канадскими голштинами. И стадо немалое — почти тысяча голов! Почему именно Овсянникову удалось создать это уникальное стадо? Ответ непосвященных короток и прост: съездил в Литву, произвел товарообмен (в этом слове последнее «е» обычно заменяют на «а»), словчил, одним словом, а вот теперь — кум королю. А на самом деле?

А на самом деле в действие вступила железная Система, потребовавшая полной замены в колхозе всего рогатого скота. Пункт первый, исходный: чтобы повысить вдвое производство зерна на той же площади, нужно убрать пар — раз, и часть пашни, ранее отводившейся под корма, пустить под зерно — два. Отсюда Система выдвигает следующую задачу: раз сокращается площадь под кормовые и сено, значит нужно одно из двух: сокращать стадо скота (что невозможно, ибо как в этом случае добиться утроения производства мяса?) или курганскую породу заменять на такую, которая в качестве кормов использует в большей мере и концентраты. А такая порода в стране есть — прибалтийская черно-пестрая. Одним словом, «железная» цепь следствий и причин, задач в рамках оптимальной стратегии и их решения привели к тому, что в колхозе «Родина» появилось уникальное стадо. (Вот и начало решения задачи удвоения производства молока.) Казалось бы, чего проще — заменить стадо (хотя на самом деле это не так просто, и нервов самому Овсянникову стоило немало), однако ведь никто раньше в Зауралье и не подумал о таком шаге! А не подумал потому, что не было цели, не было той самой Системы, которая с неумолимой последовательностью заставляет Овсянникова ломать вся и всё, начиная от консервативного традиционного мышления на тему о том, что для колхоза хорошо, а что сомнительно, и кончая полной перестройкой самого села.

Переходя на терминологию и язык экономистов, Овсянников свою тактику ведения хозяйства строит на беспрерывном поиске путей наиболее эффективного вложения капитала, зерна, кормов, даже самого скота и техники на данном этапе в создавшейся конъюнктурной обстановке (хотя, конечно, для нашего слуха это звучит, наверное, несколько странно: что за конъюнктура, если у нас, при социализме рынок в качестве регулятора сбыта — спроса отсутствует совершенно?). Овсянников убежден, и в принципе он, наверное, прав, что, если к ведению сельского хозяйства подходить не догматически, в рамках сложившихся, «узаконенных» севооборотов и структуры хозяйства, а исходя из принципа «оптимальной стратегии», поиска наиболее эффективного «конкурирующего отношения», то в целом задача получается из разряда тех, которые математики именуют «выбором решения в неопределенной ситуации». Конечно, в какой-то степени неопределенность ситуации можно ограничить: скажем, поверить долгосрочному прогнозу, что лето следующего года будет дождливым, что закупочные цены на молоко и мясо не изменятся, что заводы, наконец-то, начнут в достаточном количестве выпускать плуги для безотвальной пахоты… Но ведь прогноз может не оправдаться, а заводами сельскохозяйственной техники командуют свои собственные министерства!

Да, как и в любой «тактической игре» здесь могут быть и просчеты, поэтому-то очень важно располагать не только полной суммой информации и прогноза дальнейшего развития обстановки, но и уметь из этой суммы информации и прогноза делать правильные выводы — находить то самое «решение в неопределенной ситуации», методами поисков которых так усиленно сейчас занимаются математики (шахматная стратегия, динамика игр, математические модели тактики боя и т. п.) Здесь мы, на примере ведения хозяйства в колхозе «Родина», вплотную подходим к тому моменту, когда появляется объективная необходимость создания в сельском хозяйстве, как и в современной промышленности, автоматических систем управления производством на базе электронно-вычислительной техники, ибо держать в голове весь тот огромный, беспрерывно меняющийся объем информации, плановые задания, прогнозы по погоде, по конъюнктуре рынка и закупочных цен — всю динамику производственного процесса современного интенсифицированного сельского хозяйства, и находить, исходя из динамики этого процесса, оптимальное решение, дающее хозяйству наибольший экономический эффект, находить методом «конкурирующего отношения», способен, разумеется, далеко не каждый руководитель колхоза или совхоза, даже имеющий за плечами специальное образование и высшую экономическую школу. Здесь мы уже, на примере колхоза «Родина», совершенно очевидно, имеем дело не только с прообразом «хозяйства будущего», в котором методами минимальных затрат добиваются максимальной рентабельности, но и с руководителем принципиально нового склада и уровня.

Любопытно проследить, как менялась эта тактика «оптимальной стратегии» во время «испытания на засуху» — именно этот момент, считал, как мы помним, Терентий Семенович Мальцев, должен стать решающим: быть или не быть беспаровой системе на черноземах Зауралья.

В лихорадочной спешке, в круговерти сплошной реконструкции и перестройке прошел, как день пролетел, первый, 1974 год. На следующий год Овсянников наметил выполнение первого пункта эксперимента: на тех же землях повысить сбор зерна. Пока, конечно, не вдвое, процентов хотя бы на тридцать — сорок, и в соответствии с этим откорректировал «конкурирующее отношение» в пользу зерновых. Но вместо выполнения программы эксперимента пришлось выдержать ту самую проверку беспаровой системы земледелия, о которой говорил на конференции агрономов в 1971 году Т. С. Мальцев.

Лето в 1975 году на Урале выдалось страшное: жара стояла такая, что уже в июле березы в колках и на опушках полностью пожелтели. А о хлебах и говорить нечего — такой засухи на Урале не помнили за всю историю метеонаблюдений. В этой обстановке очень важно было не растеряться, найти наиболее правильное решение: если хлеб спасти невозможно, то обеспечить хотя бы минимум кормов для скота. Хлеб или скот. Для абсолютного большинства руководителей хозяйств на Урале такой дилеммы, к сожалению, вообще не существовало — ждали дождей, а когда стало ясно, что ждать больше нечего, когда комиссии начали списывать урожаи в убытки, бросились заготавливать ветки с берез, выкашивать буквально каждый клочок лебеды и бурьяна. Картина была общая, беда пришла ко всем равная, и лишь колхоз «Родина», на удивление всем, оказался настолько богатым кормами, что их, этих кормов, заготовленных в неурожайном, семьдесят пятом, с лихвой хватило до следующего, семьдесят шестого года! Парадокс, который у многих руководителей хозяйств Курганской области, знакомых с положением дел в колхозе «Родина», вызывает те самые чувства: хитрит Овсянников, опять какой-нибудь «товарообмен» совершил.

Но никакой хитрости, а тем более чуда в колхозе «Родина» не было — засуха для всех одинакова, а все дело в том, что уже в начале лета, когда стало ясно, что хлеба сгорят, Овсянников, перебирая варианты тактических ходов и подстегиваемый неумолимой Системой, диктовавшей получение максимально возможной прибыли в любой обстановке, пошел на смелый, прямо скажем, шаг, который при другом исходе лета, не столь засушливом, мог привести к весьма неприятным последствиям: он приказал выкосить на корма самые сочные хлеба, переработав их на агрегате витаминной муки. В результате колхоз оказался с кормами, и не только спас свое племенное стадо, но и смог резко перевыполнить сдачу мяса в следующем году. Опять-таки с точки зрения «здравого смысла» ситуация фантастическая, ибо неурожай, естественно, привел к резкому снижению поголовья скота во всем Зауралье. Во всем, за исключением колхоза «Родина» Катайского района.

История эта стоит, очевидно, того, чтобы рассказать о ней несколько подробнее — уже хотя бы потому, что именно в этой истории как раз и проявилась методика «выбора решения в неопределенной ситуации» наиболее наглядно — даже отчетливее, чем в эпизоде с приказом скосить лучшие хлеба на корм.

Приняв это весьма рискованное решение, Овсянников неизбежно, опять-таки под давлением Системы, должен был решать задачу (если хотите — тактическую), каким образом максимально использовать сложившуюся обстановку — избыток кормов, с одной стороны, и надвигающаяся засуха — с другой. Какое наиболее оптимальное решение подсказывает складывающаяся конъюнктура? Совершенно очевидно, острая нехватка кормов уже осенью заставит население пустить под нож большую часть рогатого скота, и в первую очередь — молодняк. И Овсянников, чтобы побудить население продать как раз именно молодняк, отдает распоряжение поднять закупочные цены и скупить у населения весь рыночный скот. Что это могло дать в случае правильного прогноза развития дальнейших событий? Перезимовавший на фермах колхоза «Родина» молодняк был сдан государству с удвоенным весом — с огромной выгодой для колхоза.

Можно как угодно расценивать решение председателя колхоза «Родина» (и именно так оно и было расценено — от восхищенных реплик «Вот это хозяйственник!» до презрительных: «Хитрован, воспользовался засухой…»), но факт остается фактом: этой операцией Овсянников не только значительно пополнил колхозную кассу, но и фактически спас поголовье скота в районе. Когда руководители других хозяйств разобрались, наконец, в обстановке и выяснили, что району будет выделен дополнительный фураж, — было поздно: весь крупный рогатый скот у населения был скуплен колхозом «Родина».

А хлеб в «Родине» действительно собрали бедный — по десять центнеров с гектара, ниже среднего по району. Это-то и дало повод к разговорам о том, что «система Овсянникова» проверки засухой не выдержала… Выдержала! Об этом красноречиво говорят показатели следующего, семьдесят шестого года, когда колхоз «Родина» вырвался в группу лидеров, обогнав даже знаменитые «Заветы Ленина», и удвоил производство зерна против среднего сбора за предшествующие годы.

Цифры иногда и в самом деле бывают красноречивее слов. Конечно, говорить по результатам прошлого, семьдесят шестого года, что многолетнее соревнование между двумя зауральскими системами земледелия — мальцевской, в основе которой лежат чистые пары, и беспаровой, разработанной и внедренной Овсянниковым, Холмовым и их соратниками, — закончилась в пользу последней, видимо, еще рано, хотя, с другой стороны, Шадринский совхоз-техникум на этой системе работает уже пятнадцать лет! И ровно столько же лет этот совхоз-техникум — бессменный лидер в Зауралье.

В прошлом, семьдесят шестом году, совхоз-техникум получил наивысший не только в Зауралье, но и вообще в Сибири урожай — по 31,7 центнера с каждого гектара посева. Следом за совхозом-техникумом все эти годы шел колхоз «Заветы Ленина», отстававший по производству зерна от лидера примерно на 3—4 центнера с гектара. А в 1976 году «призовые места» распределились иначе: Шадринский совхоз-техникум, как уже говорилось выше, получил с каждого гектара по 31,7 центнера зерна, колхоз «Родина» — по 29 и колхоз «Заветы Ленина» — по 28. Еще более весомым успех колхоза «Родина» выглядит, если вспомнить, что в 1973, самом урожайном на Урале году, когда Шадринский совхоз-техникум собрал по 35 центнеров зерна с каждого гектара, в колхозе «Родина» урожай получили по 21,3 центнера.

Вполне естественно возникает вопрос: почему же Овсянников, отлично зная все возможности беспаровой системы, до тонкостей зная технологию рекордных урожаев, получаемых своим другом Юрием Холмовым, тем не менее лидерство уступает все же ему. Не хватило, Как говорится, пороха? Нет, оказывается, и здесь проявила себя «система Овсянникова», то самое «конкурирующее отношение», которое заставило его распределить пашню, технику, людей и все прочее таким образом, чтобы добиться максимальной рентабельности хозяйства в  ц е л о м — не только в полеводстве, но и в животноводстве. Здесь, видимо, не место, да и очень сложно объяснять всю механику Системы, которая заставила Овсянникова сбалансировать хозяйство таким образом, чтобы при довольно высоких показателях по зерну на тех же землях получить необходимое количество кормов. А результат довольно красноречивый: кормов в колхозе «Родина» на 1977 год оказалось столько, что появилась реальная возможность уже сейчас, в этом году, взять социалистическое обязательство произвести и сдать государству мяса вдвое (!) больше плана. Переходя же на язык экономистов, это означает, что колхоз «Родина», не снижая валового урожая зерна и самой урожайности, уже в этом году будет производить с каждого гектара пашни по 1 центнеру мяса — таких показателей до сих пор удавалось добиться лишь двум-трем хозяйствам Зауралья, да и то свиноводческим, в то время как колхоз «Родина» производит главным образом говядину, которая по трудоемкости и затратам кормов, конечно, намного весомее.

Конечно же, такой рывок по производству мяса объясняется не только рекордными заготовками кормов, но и самим валовым зерном, который в колхозе «Родина» в прошлом, 1976 году был получен ровно вдвое больше, чем в среднем за предыдущие десять лет. Вдвое! В результате, если раньше колхоз «Родина» имел прибыль примерно 150 тысяч рублей при реализации сельскохозяйственной продукции на 1,2 миллиона рублей, то теперь, спустя два года, в которые вклинилось невероятно засушливое, гибельное, как говорят колхозники, лето, общая сумма реализации составила 1,7 миллиона рублей, а прибыль — около 400 тысяч. Отсюда и тот ощутимый, тоже кажущийся фантастическим рост благосостояния, уровень заработков колхозников (не ниже, если не выше, чем на самых рентабельных предприятиях промышленности), огромная программа по строительству… Строят в колхозе «Родина» много и не только прекрасные коровники «по последнему слову науки и техники», но и полностью благоустроенные коттеджи и двух-, трехквартирные дома. Рядом Катайск — что поделаешь? — «конкурирующее отношение» между городом и селом, если хочешь, чтобы колхоз процветал и дальше, чтобы в колхоз с охотой шли и оставались в нем жить и работать молодые, вчерашние выпускники школ, — должно быть решено в пользу села по всему «соцкультбыту» — это Овсянников понимает отлично, и в этом теперь (а не только в удвоении производства зерна, мяса и молока) видит он главную задачу.

Вот какие неожиданные изменения произошли в самом что ни на есть рядовом, да еще волею судьбы оказавшемся в роли пригорода колхозе, где поверили в «сумасшедшую идею» молодого ученого, в идею, если честно говорить, которая до сих пор еще многим руководителям хозяйств Зауралья кажется «туманностью Андромеды».

 

V

Так как же относиться к новой беспаровой системе земледелия, ко всем тем идеям, которые позволили сделать такой резкий скачок в производстве зерна, кормов, мяса и молока в Шадринском совхозе-техникуме, в колхозе имени Чапаева и в колхозе «Родина»? До глубокой ночи в доме главного агронома совхоза-техникума Юрия Григорьевича Холмова за щедро уставленным, хлебосольным столом шел бурный спор создателей системы: пришла ли уже пора широкого обсуждения ее, и как нужно вообще относиться к тому, что сейчас делается в «беспаровых» хозяйствах Зауралья, «хозяйствах будущего», как выразился Овсянников. Продолжение эксперимента? Да, очевидно. Как бы там ни было, эти три хозяйства в Зауралье поставлены все же в особые условия (особенно совхоз-техникум и колхоз «Родина») — хотя бы по снабжению минеральными удобрениями (по подсчетам Овсянникова, например, колхоз «Родина» вносит на свои поля удобрений примерно на уровне 1990 года). И вместе с тем, если считать за начало эксперимента 1962 год, когда Шадринский совхоз-техникум, точнее в то время еще учебное хозяйство Курганского сельскохозяйственного института, отказался от паров, этот эксперимент длится уже пятнадцать лет! Такой срок вполне дозволяет снять всякие сомнения в правильности, в справедливости идей о возможных путях интенсификации сельского хозяйства за счет ликвидации или сведению к минимуму традиционных чистых паров. Совершенно очевидно, что этот путь интенсификации из всех возможных, включая мелиорацию, орошение и даже освоение нечерноземной полосы и наиболее дешевый, и наиболее эффективный по окупаемости затрат и приросту сельскохозяйственной продукции в целом. Другое дело, когда, на каком этапе если не все, то по крайней мере большинство совхозов и колхозов смогут применять азотно-фосфорные удобрения и гербициды в размерах, которые позволят им внедрить у себя более продуктивные севообороты, не говоря уже о технике и капиталовложениях, без которых интенсифицирование сельского хозяйства просто нереально. Недаром сами авторы новой агротехники — В. И. Овсянников и Ю. Г. Холмов — предупреждали еще в 1966 году:

«Значит ли это, что все хозяйства нашей зоны должны копировать систему земледелия, структуру посевов, севообороты Шадринского совхоза-техникума и отказаться от паров? Нет, конечно! Структура посевов, доля паров в пашне определяются не только природными, но и экономическими условиями. Речь идет, в частности, об обеспеченности машинами, рабочей силой, гербицидами, направлением хозяйства и т. п. К сожалению, немногие хозяйства области имеют столь высокую материально-техническую оснащенность, как совхоз-техникум. Для большого числа хозяйств нашей области необоснованное расширение посевов пропашных культур и сокращение площадей паров ниже оптимального уровня при существующей материально-технической обеспеченности может не улучшить, а ухудшить положение».

Эти выводы, полностью подтвержденные трехлетней практикой колхоза «Родина», работающего по системе «конкурирующих отношений», остаются справедливыми и на сегодняшний день.

И дело тут может быть даже не в средствах и больших количествах минеральных удобрений, которые требуются для перевода хозяйства на беспаровые севообороты. Вопрос гораздо глубже и сложнее, и заключается он, как это ни странно звучит, — в проблеме дальнейшего совершенствования зернопаровых севооборотов, а не плодосменных. Освоив огромные площади целинных земель в районах «сверхсухого» земледелия, мы неизбежно должны будем сохранять в этих засушливых, сугубо зерноводческих районах еще долго, может быть до конца столетия, а то и в следующем веке именно зернопаровые севообороты. Дело даже не в том, что беспарье сейчас может внедряться пока ограниченно не только в силу нехватки удобрений и гербицидов, и не только потому, что беспарье выгодно и эффективно, когда в силу вступает «конкурирующее отношение» между зерном и кормами для скота, но еще и потому, что беспарье может применяться только там, где в почве достаточно влаги — ведь пар, помимо того, что очищает поля от сорняков и восстанавливает плодородие почвы, как уже говорилось, — еще и накапливает влагу. Вот почему, видимо, как и в Западной Европе, наиболее эффективное применение беспарье может найти у нас в осваиваемой сейчас нечерноземной зоне РСФСР. И вот почему в южных районах земледелия — в Казахстане, на Дону, на Украине, даже на Алтае — пары, именно в силу того, что они накапливают влагу, сохраняют и будут сохранять свою основополагающую роль до тех пор, пока агрономическая наука не найдет способа накапливать влагу в почве каким-то другим способом, или пока не будут выведены специальные сорта засухоустойчивой пшеницы.

В этом, кстати, и заключается историческая роль Т. С. Мальцева, который в течение полувека совершенствовал и продолжает совершенствовать севообороты и агротехнику, не столь сейчас, возможно, эффективную в его родном Шадринском районе, сколько в более южных, более засушливых зерноводческих районах страны.

Да, в Зауралье, особенно в Шадринском районе, целым рядом хозяйств доказана возможность существования более эффективной, более продуктивной системы земледелия, в результате чего именно в Шадринском районе в 1976 году получен наивысший урожай зерна (в районном масштабе) в Сибири, за что первому секретарю Шадринского райкома партии А. Н. Грязнову вполне заслуженно присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда. Однако, каким бы ни казалось противопоставлением агротехнике Т. С. Мальцева, само по себе возникновение в Зауралье экспериментальных хозяйств, освоивших беспарье, прямо связано с тем, что исторически именно здесь, в Зауралье, и именно благодаря личности самого Терентия Семеновича Мальцева, возникла атмосфера новаторства и поиска новых путей в агротехнике, которые он проторил всем своим жизненным подвигом. В этом историческая преемственность и, если хотите, закономерность появления на приисетских черноземах, в хозяйствах, насыщенных животноводством, более эффективной системы земледелия, чем мальцевская. И Мальцев, прекрасно сознавая, что у него самого есть возможность поднять сбор зерна и улучшить тем самым экономику колхоза за счет включения в севообороты чистых паров, тем не менее продолжает совершенствовать именно зернопаровые севообороты. И в этом вновь проявляется высокая сознательность и даже мужество, которые Мальцеву помогли в свое время отстоять и поздние сроки сева, и выдержать борьбу с травопольщиками, и отстоять в Зауралье яровую пшеницу.

И еще об одном никогда не нужно забывать: не было бы Мальцева, не было бы и Овсянникова, Холмова, Харина, Калетина. Ибо, так или иначе, прямо или косвенно, но это его ученики.

Однако будущее, конечно, за теми системами земледелия, которые в состоянии оправдать прогноз академика Д. Н. Прянишникова, намеченный им полвека назад, на заре Советского государства, которые в состоянии повысить продуктивность сельского хозяйства в 8—10 раз. Конечно, для этого потребуются колоссальные капиталовложения как в само сельское хозяйство, так и в промышленность, производящую машины, тракторы, комбайны, удобрения. В связи с этим невольно вспоминаются строки из доклада Л. И. Брежнева на XXV съезде партии:

«Мы — реалисты. Мы хорошо знаем, что качественное преобразование сельскохозяйственного производства требует времени, труда, огромных вложений. Тем более, что по ряду причин, в основном объективно-исторического характера, только в последнее время мы начали выделять для этой отрасли большие средства. Из 320 миллиардов рублей капитальных вложений, которые получило сельское хозяйство за все годы Советской власти, 213 приходятся на две последние пятилетки».

И тот факт, что у нас в стране именно в последние две пятилетки в Зауралье появились хозяйства с высокой интенсификацией земледелия, лучше всяких слов говорит о крутом его повороте на индустриально-промышленные рельсы. Эту особенность нашего сельского хозяйства и имел в виду Д. Н. Прянишников, когда писал:

«Экономическая мощь нашего государства, большие возможности колхозного строя и успехи советской агрономии вполне обеспечивают реальность и осуществимость намеченных мероприятий, в том числе и химизации, которой будет принадлежать большая роль в выполнении задачи — догнать и перегнать также и в экономическом отношении наиболее развитые капиталистические страны Европы и Соединенные Штаты Америки…»

Я позволю себе завершить эти записки, бегло, весьма отрывочно рассказывающие о тех новых идеях, которые родились в сельском хозяйстве Зауралья и которые дают возможность заглянуть в завтрашний день нашего села — на какую же продуктивность полеводства и животноводства можно рассчитывать в будущем, скажем, через две-три пятилетки, и что для этого надо делать, словами основателя науки об интенсификации и химизации социалистического сельского хозяйства — академика Дмитрия Николаевича Прянишникова:

«Исторический опыт земледелия в Западной Европе, понятно, должен быть нами учтен, но это вовсе не означает, что нам необходимо, как это думали некоторые, пройти последовательно все те стадии, которые имели там место. Наша задача состоит в том, чтобы в короткий срок догнать и перегнать наиболее развитые в экономическом отношении капиталистические страны, и мы можем и должны это сделать, используя одновременно все возможности, которые имеются в распоряжении планомерно развивающегося социалистического сельского хозяйства, а не копируя рабски какие-то готовые образцы».

 

Свое слово в науке

Известно, в каких больших объемах ведется у нас промышленное и гражданское строительство. Но не менее известно и другое — жгучее, острое: постоянная нехватка строительных материалов, особенно высокоэффективных и дешевых. Здесь спрос опережает предложения. Не потому ли многие строители и особенно те, кто обеспечивает их материалами, с надеждой смотрят на этот институт: чем-то он их порадует, чем поможет сегодня и завтра? И какова его роль в развитии индустрии строительных материалов, в разработке новых технологических процессов?

В результате работы всего коллектива экономический эффект за восьмую пятилетку составил 12 миллионов 83 тысячи рублей. В девятой пятилетке цифра возросла до 22 миллионов 567 тысяч рублей. Отдача составила на один рубль 3,01, а в 1975 году — 6,7 рубля. Совершенно очевидно, УралНИИстромпроект из года в год набирает силу, уверенно идет вперед. Но главное-то, пожалуй, вот в чем. В предыдущей пятилетке работники УралНИИстромпроекта получили 44 авторских свидетельства на изобретения, а за девятую пятилетку — 279. За этот же срок получено восемнадцать патентов — из Англии, Франции, ФРГ, Японии и других стран. Иными словами, институт выполнил немало работ, несущих производству техническую и технологическую молодость и экономическую выгоду. В ряду значительных разработок — создание минераловатных теплоизоляционных плит повышенной жесткости и технологии их производства в лаборатории теплоизоляционных материалов.

Новые изделия по всем данным намного превосходят изделия зарубежных фирм, среди которых шведские всегда отличались самым высоким качеством. Но сегодня, после изучения мирового опыта в изготовлении подобной продукции, Швеция патентует изобретение челябинцев.

— Чтобы уложить мягкую кровлю, выполнить другие работы, — комментирует директор УралНИИстромпроекта Юрий Михайлович Климов, — шведские рабочие надевают валенки: не повредить бы изоляционный ковер!

Челябинская теплоизоляционная плита не боится нагрузок, позволяет, например, при работе на крыше использовать механизмы, что само по себе несет новые преимущества. В институте, подсчитывая экономический эффект от внедрения новой теплоизоляционной плиты, подразумевают только выгоду от замены материалов. У производственников, когда они пустят в дело механизмы, начнется свой подсчет экономии.

Проста и надежна установка, предложенная институтом для изготовления минераловатных плит. Кроме промышленного, гражданского и сельскохозяйственного строительства, их можно использовать также на транспорте, в энергетике и т. д. Они огнестойки. Да и экономика подкупающе заманчива. Применение их в строительстве, например, в качестве утеплителя вместо ячеистого бетона дает на каждом метре полтора рубля экономии. Технология, рожденная в Челябинске, принята в девяти министерствах СССР. В десятой пятилетке началось ее триумфальное шествие.

Остается добавить, что создателями нового материала и технологии его производства стали Г. Ф. Тобольский, В. В. Архипов, В. К. Гришин. Над новыми машинами по производству этих плит работали Г. И. Ощепков, С. Л. Иванов, а среди проектантов отличились В. И. Сидоров и С. П. Лесничевский.

Принципиально новую технологию сушки строительной керамики разработала лаборатория технологической теплофизики под руководством кандидатов технических наук Л. Б. Цимерманиса и Б. Н. Бобковой — импульсно-вакуумную сушку.

— В этот институт я поступила в конце шестьдесят первого, — рассказывает Б. Н. Бобкова, — в нашей лаборатории теплофизики подобрались молодые задорные работники. Каждый стремился сказать «свое слово в науке».

Таким «первым словом» для Бэллы Николаевны стало первое авторское свидетельство на изобретение, полученное через десять лет после окончания института. А сегодня, то есть еще через десять лет, заведующая сектором лаборатории теплофизики кандидат технических наук Бэлла Николаевна получает регулярно из различных организаций и с разных предприятий страны служебные письма. Большинство из них начинается стереотипной фразой: «Просим Вас…» Просят из Ленинграда, Москвы, из Перми и Красноярска.

Повышенный интерес специалистов к работе Бобковой понятен и легко объясним: она стала автором принципиально нового метода сушки строительных материалов. Скромно-прозаическое это название не очень-то многое говорит тем, кто далек от подобной проблемы. Но сердцу специалиста, пытливой мысли организатора производства импульсно-вакуумная сушка сообщает такие профессиональные глубины, что они немедленно берутся за перо и делают недвусмысленные признания в любви к новой технологии. И сейчас, наверное, самая пора пояснить суть ее, чтобы в полной мере оценить и значение.

При сушке различных материалов и изделий из каждых ста килограммов массы приходится удалять от десяти до восьмисот литров воды и затратить на нагрев и ее испарение от тысячи до ста тысяч килокалорий тепла. Строительные изделия относятся к категории трудносохнущих материалов. Например, сушка гипсовых плитных изделий занимает от семидесяти до девяноста процентов времени общего технологического цикла, до половины производственных площадей и от сорока до семидесяти процентов энергозатрат.

Мощность действующих предприятий можно увеличить только за счет интенсификации процесса сушки. Но техника сушки такова, что ограничивает подобные возможности. Методы остаются в большинстве случаев дедовскими: изделия на вагонетках поступают в камерные или туннельные сушила, омываются там горячими газами и сохнут в течение 12—70 часов. Такая технология не поддается автоматическому регулированию, тормозит рост производительности труда, а качество изделий не отвечает возросшим требованиям.

Со всеми этими вопросами и столкнулась Бобкова, когда по договору между Уральским научно-исследовательским и проектным институтом строительных материалов и Челябинским заводом железобетонных изделий начала работу, чтобы ускорить процесс сушки гипсобетонных перегородок. Работали вместе с лаборантом Евгением Александровичем Шорниковым. В то время с помощью генераторов инфракрасного излучения удалось сократить процесс сушки от сорока до семи-восьми часов.

Можно бы как будто записать победу в свой актив, если бы при этом удалось еще добиться высокого качества изделий. А оно, как говорится, оставалось на прежнем уровне. Исследователи столкнулись с давней и до них не решенной проблемой. Как бы сильно они ни нагревали изделие, сохла лишь его поверхность, внутри же влага намертво консервировалась.

— А что если попробовать отсосать влагу из внутреннего слоя? — предложила Бэлла Николаевна заведующему лабораторией Лазарсу Борисовичу Цимерманису.

Заведующий одобрил идею молодых сотрудников. Занимаясь исследованием влажностного состояния строительных материалов, он отлично понимал направленность такого эксперимента. Сейчас первые шаги представляются самим исследователям в иронически-насмешливом свете, а в пору напряженных поисков было, конечно, не до смеха. В лаборатории не оказалось подходящего оборудования и приходилось ломать голову над тем, как выйти из затруднительного положения. Но до чего не додумается изобретатель, если одержимо рвется к цели!

Панель стали помещать в обыкновенные жестяные короба, а воздух отсасывали через отверстия с помощью… домашнего пылесоса. Немало было мороки, пока не решили другой вопрос — как нагревать громоздкие изделия, помещенные в эти самые короба.

С большим трудом, но эксперименты продолжались, а исследователи параллельно разрабатывали и теорию вопроса. Чего, собственно, им удалось достичь на первой стадии? Отсасывая из короба воздух, они добивались того, что внутри изделия возникало большее давление. Оно-то и выталкивало влагу из центральных слоев на поверхность изделия.

— На этом, собственно, и закончилась предыстория вопроса, — замечает Бэлла Николаевна, — мы поняли, что ударное приложение вакуума позволяет не просто переместить влагу из центральных слоев изделия, но как бы отжать ее в короткие мгновения. Условно этот процесс можно сравнить с тем, как выжимают белье. Ведь если не отжать влагу, оно будет сохнуть во много раз дольше. Цикл нагрева изделия и цикл вакуума чередуются. Удаление влаги во время сушки происходит с постоянной скоростью, поверхностный слой при этом не пересушивается, за счет этого улучшается и качество изделий.

Сейчас все кажется очень простым — дескать, иначе и быть не может. А в то время, когда изобретатели делали первые шаги?

— Придумать все можно, а вот как реализовать на практике? — скептически замечали некоторые коллеги в институте. И рисовали самые безрадостные перспективы. Опасения их не были беспочвенными. В то время ни у нас в стране, ни за рубежом не было такого оборудования, на котором можно применить новую технологию. Скептики еще десять лет назад утверждали, что технически идея неосуществима, по крайней мере, в ближайшие пятнадцать-двадцать лет.

Мрачные прогнозы, ко всеобщему удовольствию, не оправдались. Уже через четыре года на международной выставке «Стройматериалы-71» в московских Сокольниках демонстрировалась автоматизированная конвейерная линия импульсно-вакуумной сушки гипсовых прокатных изделий. Торжество и победное шествие новой технологии увенчалось для Бэллы Николаевны Бобковой еще одним памятным событием: в 1975 году, году женщин мира, ей был вручен диплом № 1 лучшего изобретателя среди женщин — изобретателей Советского Союза.

Десятки предприятий строительных материалов страны внедряют ныне новую технологию, рожденную в Челябинском институте. В исследованиях и разработке проблемы участвовали не только главная «тройка» — Бобкова, Цимерманис, Шорников, но и старший научный сотрудник Банников, заведующий сектором Генкин, главный конструктор отдела Бочков, начальник отдела и руководитель экспериментального проектирования Ощепков и Пантелеев, главный инженер проекта Кузьмин, руководитель группы Баранова и другие.

В разработке проектов и реализации способов в промышленных условиях активно действовали представителя московских, ленинградских, латвийских, пермских научно-исследовательских и проектных организаций, а также промышленных предприятий. Для сушки грубой строительной керамики и теплоизоляционных изделий разработаны и широко используются конвейерные импульсно-вакуумные сушилки на основе отработанных автоклавов. Для сушки гипсовых плитных изделий разработаны так называемые многоярусные щелевые конвейерные импульсно-вакуумные сушила.

Применение нового способа сушки только на предприятиях промышленности строительных материалов сулит ежегодную экономию в 20—25 миллионов рублей. Способ покоряет своей простотой, тем, что высвобождает большие производственные площади, намного повышает производительность труда и качество изделий. Этим заинтересовались судостроители, деревообработчики. Новая технология несет большие преимущества в фарфоровой и керамической промышленности, где особенно велик брак.

Работы УралНИИстромпроекта привлекли внимание научных сотрудников института химии древесины Академии наук Латвийской ССР. Там создан новый материал из древесины — лигнамон. После обработки дешевых сортов древесины из нее можно изготовлять отличный паркет, мебель, подшипники и т. д. Но вот какой недостаток технологии. Если весь процесс занимает сто часов, то лишь на одну сушку древесины отведено семьдесят. Расточительность по времени невероятная!

Уральские ученые взялись помочь латвийским коллегам и добились того, что сушку стали производить за 4—10 часов. Причем главное достоинство еще и в том, что технология уральцев обеспечивает равномерное обезвоживание древесины.

На счету Бэллы Николаевны сегодня — 24 изобретения. Вечный бой с отсталостью, с тем, что отжило свой век, бой за новое, прогрессивное стал уделом ее работы, всей жизни.

А вот еще один ученый — энтузиаст этого института — Алексей Николаевич Чернов.

 

Бетон и музыка

Так уж случилось, что знакомство с Черновым состоялось сначала заочное. Директор института Юрий Михайлович Климов, рассказывая о тех, кто «делает научную погоду», сказал:

— Да вот он, один из них, — и жестом показал на толстый фолиант, лежащий на письменном столе. Поясняя, продолжил: — Это наш Чернов, готовим материалы на заслуженного строителя. Можете ознакомиться.

С личного листка по учету кадров на меня глянул кудрявый мужчина с высоким открытым лбом. Углубленно-сосредоточенный взгляд его как бы подчеркивал официально-служебное назначение фотографии.

«Листок, так он и есть листок, — подумалось, — что из него узнаешь?»

Мимоходом пробегаю строчки:

«Год рождения — 1931». «Место рождения — г. Челябинск».

И вдруг взгляд словно спотыкается, перечитываю краткое:

«153 научных труда, в том числе 138 изобретений».

Да-а… Не каждый день можно встретить, хотя бы заочно, человека, у которого в столе хранится этакое количество авторских свидетельств.

…Когда и как рождается ученый, изобретатель?

— По-моему, изобретатель начинается, когда ломает свою первую игрушку, — ответил Алексей Николаевич. — Любознательный непременно полезет внутрь, захочет узнать, что там. Если человеку присуща любознательность, он обязательно чем-то проявит себя. В любой области. Внутренняя готовность к действию, творчеству — это, пожалуй, и есть главное для изобретателя.

Тогда мы в меру поспорили о степени одаренности того или иного человека. И, в связи с этим, о творческом «потолке» специалистов. Позднее же, раздумывая над словами Чернова, я обратился к сравнениям… из его собственной биографии. И будто вновь услышал фразу, произнесенную негромко, но уверенно: «В любой области». Рядом с этим в памяти всплыла цифра — сто тридцать восемь изобретений. Мысленно прослеживая путь Чернова к открытиям, я обнаружил в его судьбе прихотливую жизненную вязь.

…Четырнадцатилетний мальчишка, не имея понятия о музыке, попадает в музыкантский взвод военной школы. Упрямо, настойчиво учится, осваивает все инструменты. Но позднее, когда подошел срок, проходить действительную службу в армии запретила медицинская комиссия.

Алексей поступает на завод имени С. Орджоникидзе, затем работает сверловщиком на тракторном. Покупает скрипку, самостоятельно осваивает и этот нежный инструмент, и нотную грамоту. Готовится поступать в музыкальное училище, но в последний момент меняет решение: «Музыкальный слух у меня не очень сильный».

И все-таки студент инженерно-строительного факультета не бросает музыку, играет в оркестре политехнического института.

— У меня даже есть пять собственных сочинений, — с мягкой улыбкой, как о чем-то далеком, сообщает Алексей Николаевич.

Что это — «хобби», как переиначили иные на иностранный манер простое русское слово «увлечение»? Нет, раньше у Чернова были самые серьезные намерения стать профессиональным музыкантом. Но, как сам выразился, «без ноги нельзя танцевать». Взвесив «за» и «против», он отказался от первоначальных планов. Студентом, как и прежде, стал энергично и сосредоточенно буравить новую для себя область знаний. Не раз задумывался: что-то ждет его на этом пути?..

Профессия строителя — одна из самых древних на земле. И, конечно же, из самых благородных: она не отомрет, пока жив человек. В этой области труда уму пытливому, ищущему — огромный простор для дерзаний. Здесь-то, как оказалось позднее, и нашел себя, «самораскрылся и самовыразился» Алексей Чернов.

После окончания института он работает мастером на стройке, затем возвращается в институт. Лаборант, инженер-исследователь, ассистент. Занимается научными исследованиями, изобретательством. Когда почувствовал, что создан солидный теоретический «задел», перешел на работу в центральную строительную лабораторию треста № 42. И занялся практической разработкой собственных новых технологических способов.

Расчеты, лабораторные и промышленные эксперименты — все это обычно для любого исследователя. Необычным было другое: молодой инженер решил ниспровергнуть авторитеты в области технологии производства ячеистых бетонов. Впрочем, слово «ниспровергнуть», наверное, неуместно. Чернов меньше всего думал об авторитетах и ведомственном величии, больше — о самом деле. Первые его опыты связаны с газобетоном.

По всем инструкциям и учебникам технология его производства сводилась вкратце к следующему. В замешанное из цемента тесто добавляют алюминиевый порошок: начинается реакция, и масса вспучивается. Поскольку алюминиевый порошок очень дорог, то производственники стремились добиться прежде всего наибольшего вспучивания и добавляли изрядно воды: выходило больше готовых изделий. Тесто ни в коем случае нельзя сдавливать или трясти.

При такой технологии бетона получали немало, но и прочность его была невелика. Однажды Чернов прочитал в научном журнале мнение одного специалиста. Тот сообщал, что в местах большой нагрузки (балка, например) конструкции из ячеистого бетона уплотняются. Таково отрицательное свойство этих изделий, заключал специалист.

Недаром говорят, что истина рождается в споре. Мысленно возражая далекому оппоненту, Чернов думал о том, как уплотнить бетон до затвердения именно в тех местах изделия, на которые приходится наибольшая нагрузка.

Различные элементы здания несут различные нагрузки, по-разному воздействует на них природа. Словом, в каждой точке здания — свое поле напряжения. Надо усилить конструкции там, где они подвержены перегрузкам, ведь всякое усиление означает еще и больший вес. Словом, изделия должны быть переменной плотности.

— Тогда-то я и подумал о живой природе, — говорит Алексей Николаевич. — Она для нас лучший конструктор. Возьмите, скажем, небольшое деревце. Ствол у него небольшой, а нагрузку выдерживает удивительную. На стволе, учтите, крона — парус, но ствол выдерживает и бури, и дожди, и снегопады. Как здесь распорядилась природа? Она сделала ствол из различных слоев: плотный — рыхлый, плотный — рыхлый. Плотные являются как бы конструктивным элементом, а рыхлые выполняют все функции жизнедеятельности дерева.

Мысль об изделиях переменной плотности находила все новые и новые подтверждения в природе. Родилась идея создать новую технологию, которая приблизила бы строительные изделия (панели, плиты, блоки) по своей структуре к природным аналогам конструктивных элементов. На стол исследователя ложатся книги по ботанике, анатомии и т. д. Библиотека института, кстати, составила для него специальную библиографию литературы по этим вопросам. На множестве примеров Алексей Николаевич убедился, что эти самые аналоги практически всегда имеют неоднородную структуру — переменные по сечению плотность и состав. Таковы ребра животных, листья и стебли растений и т. д.

Эти примеры привожу, разумеется, лишь для иллюстрации. На деле куда все сложнее. Исследования, эксперименты, промышленные испытания по созданию технологии изделий переменной плотности потребовали годы целенаправленного труда. Надо было разработать механические, термические, химические и другие способы получения изделий переменной плотности и переменного химического состава. Целенаправленная неоднородность структуры делает изделия прочными и долговечными. Одновременно уменьшается их вес и, конечно, расход материалов.

Строительные изделия, выполненные по рецептуре Чернова, имеют на поверхности плотный и прочный слой (в отдельных случаях он легирован различными добавками), а по мере удаления от поверхности плотность материала плавно уменьшается, структура его становится пористой, а это обеспечивает хорошие теплозащитные свойства.

Появление новых изделий с переменной плотностью потребовало и новых методов определения прочности бетона. Это стало одним из важных направлений в работе коллектива. Методические изобретения, подтвержденные авторскими свидетельствами, стали основой развития экспериментальных научных исследований.

А как же с газобетоном, какова судьба старых инструкций? Чернову вся эта история памятна, пожалуй, не столько потому, что тогда он получил свое первое авторское свидетельство. А потому, что получил, сражаясь и отстаивая то, чего добился опытно-экспериментальным путем. Вопреки общеизвестной технологии, он бетонную массу с меньшим количеством воды стал вибрировать. Но от встряски она быстрее и оседала. Вспученного бетона не получалось.

Долго бился изобретатель в поисках решения. Наконец, оно найдено: надо увеличить скорость вибрации и подогревать бетонную массу. Эксперимент. Другой. Третий. Удача! Полная удача! Новый технологический процесс — «вибровспучивание» — можно считать отработанным.

Но так казалось только изобретателю. На его заявки из Комитета по делам изобретений и открытий приходили отрицательные ответы. Автора к тому же вразумляли, обвиняли в технической малограмотности. И лишь через несколько лет, когда представитель авторитетного московского института убедился в достоинствах технологии Чернова, изобретатель получил авторское свидетельство.

А музыка? Как же с нею у Чернова? Оказалось, что бетон и музыка в каких-то точках соприкасаются. Оказалось, что звуковые волны ускоряют химические реакции, и бетон твердеет быстрее. Алексей Николаевич черпает много интересного из того раздела науки, который называется звукохимией. Но опять-таки шумы? Эту проблему — применение звуковых волн — в будущем, вероятно, можно будет решить, если создавать где-то за городской чертой заводы-автоматы.

Пока это мечта. Пока заведующий лабораторией жаростойкого бетона и железобетона, кандидат технических наук Алексей Николаевич поглощен другими делами и заботами. Кроме основной работы, он еще и общественный консультант в группе патентования и изобретательства в институте. В свое время обратил внимание на то, что многие сотрудники подают на изобретения поверхностные заявки. Идея нового как будто есть, а серьезного обоснования, четкости в формулировках не хватает. Посоветовал одному, другому, как лучше оформить заявки. И потянулись к нему люди за советом. А вскоре руководители выделили ему специальный день в неделю для консультаций. Директор института Ю. М. Климов считает, что рост числа авторских свидетельств научных сотрудников прямым образом связан с бескорыстной работой Алексея Николаевича.

Двадцать лет назад защитил диплом инженера Алексей Чернов. Миллионы рублей экономии принесли его изобретения за минувшие годы. Часть из них включена Комитетом по делам изобретений и открытий в десятипроцентный перечень особо важных изобретений. А за плечами — всего сорок шесть лет и какие еще ждут открытия этого зрелого ученого-изобретателя, наверное, он сам не предугадает…

 

Одобряют и внедряют

В «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976—1980 годы» записано:

«Повысить эффективность и качество научных исследований. Обеспечить дальнейшее совершенствование форм связи науки с производством. Ускорить внедрение научных достижений в народное хозяйство».

Немало важных работ в активе научного коллектива и, несомненно, что большинство их отвечает самым высоким требованиям производственников. Но хорошо известно и другое: порою многие важные научно-технические разработки длительное время не получают прописки на производстве. Как ликвидировать препоны на пути внедрения, какое применить противоядие, чтобы устранить их или хотя бы свести до минимума?

— Нужны энергия, организованность и настойчивость, — отвечают в институте и на деле показывают, что от этих принципов сотрудники не отступают.

Характернейший пример хотя бы с теми же минераловатными плитами. Когда стало ясно, что получены изделия по своим показателям более высокие, чем лучшие зарубежные, руководители института все основные силы лаборатории, конструкторского отдела и отчасти — проектной, а также опытного завода сосредоточили на конструировании, проектировании, изготовлении опытно-промышленной установки. Эти силы, собранные в ударный кулак, удачно и быстро решили все вопросы, связанные с постройкой установки. Затем на ней в экспериментальном цехе института отработали технологию производства плит. Все удалось сделать в кратчайший срок — за четырнадцать месяцев.

Госстрой СССР утвердил разработанную институтом технологическую линию мощностью 50 тысяч кубометров плит повышенной жесткости как типовую для развития промышленности минераловатных изделий на десятую пятилетку. Предполагаемый эффект — десятки миллионов рублей.

Не каждый год и не каждому институту удается сказать такое веское слово. В этих и других успехах коллектива научные сотрудники видят большие заслуги директора института, кандидата технических наук Юрия Михайловича Климова. Ученый Совет института, его руководители отметают мелкотемье, сокращают число одновременно разрабатываемых тем. Были почти вдвое укрупнены лаборатории. Естественно, эти меры позволили с большим эффектом использовать научный потенциал работников и материальные ресурсы для кардинальных исследований и новых научных разработок. Объединенным лабораториям стали по зубам не только мелкие семечки, но и каленые орехи.

Секретарь партбюро С. М. Матвеев, характеризуя атмосферу в творческом коллективе, упомянул о том, что лабораториям предоставлена самостоятельность, полный простор для проявления инициативы. Сотрудники практически не знают, что такое мелочная директорская опека или неуместное вмешательство в их дела других руководителей института.

Для них характерна та мера ответственности, при которой не ищут так называемые объективные причины в оправдание своей инертности, а идут навстречу трудностям.

В свое время кандидаты технических наук А. Кондрашенков, Г. Залдат вместе с научными сотрудниками Челябинского научно-исследовательского института металлургии и работниками Ключевского завода ферросплавов впервые в стране разработали производство высокоглиноземистого цемента. Это специальный вид цемента, который используют главным образом для изготовления бетонной огнеупорной футеровки. Жаропрочный бетон на основе высокоглиноземистого цемента выдерживает температуру в 1700—1750 градусов.

До последнего времени такой цемент покупали во Франции и ФРГ. А когда стали производить его по челябинской технологии, он обошелся в полтора раза дешевле. Но перед этим «когда» пришлось преодолеть «тормозящий эффект». Суть его огорчительно-банальна, как десятки подобных случаев. По заданию УралНИИстромпроекта, Новосибирский СибпроектНИИцемент запроектировал на Пашийском заводе Пермской области помольный цех высокоглиноземистого цемента мощностью 50 тысяч тонн в год. Но союзное Министерство промышленности строительных материалов, ведающее этими организациями, не включало объект в план строительства. Внедрение важной научно-технической разработки отодвигалось на годы, а точнее — на неизвестный срок.

Сидеть сложа руки и «ждать у моря погоды»? Разработчики предложили руководителям лаборатории и дирекции института другой вариант. Ключевской завод предоставлял полуфабрикат-клинкер высокоглиноземистого цемента. А руководители УралНИИстромпроекта сумели договориться с несколькими научно-исследовательскими институтами о том, чтобы на их опытных заводах произвести помол. Они же обратились на Челябинский металлургический завод, Челябинский электрометаллургический и Магнитогорский металлургический комбинаты с просьбой испытать новинку в деле. Таким образом в год удавалось произвести 2,5—3 тысячи тонн цемента, а на его основе изготовить десять-пятнадцать тысяч кубометров жаростойкого бетона.

Так продолжалось пять лет. Победили упорство, настойчивость и «честь мундира» научных сотрудников. Перед ними не стояла дилемма: внедрять или только одобрить найденное решение. «Внедрять! И только внедрять», — так они решили и добились своего. За девятую пятилетку применение нового вида цемента сэкономило государству 2,5 миллиона рублей. Главное же в том, что производственники разглядели преимущества новой продукции.

Тернист и долог иной раз путь от идей нового изобретения до того, как с заводского конвейера потоком хлынут готовые изделия — те самые, что привиделись когда-то авторскому взору. Реализация научной идеи по традиционной схеме: теоретическое обоснование — лабораторные исследования — опытный завод по изготовлению приборов и оборудования — отработка технологии производства и только затем — проектирование машины, установки или технологической линии. В любом из звеньев этой цепи может возникнуть «короткое замыкание». УралНИИстромпроект почти избавлен от внезапных разрядов такой «электрической цепи». Институт комплексный, а это означает, что в его состав входят научное и проектное подразделения, конструкторский отдел и опытный завод по изготовлению нестандартного оборудования.

Прежде проектанты искали работодателей. Теперь же ситуация изменилась. Актуальные и перспективные научно-исследовательские разработки в самом институте потребовали более пристального внимания проектантов. Их силы в значительной мере были переключены именно на эти вопросы, объекты. За десять лет удельный вес проектно-изыскательских работ с внедрением научно-исследовательских разработок своего института вырос с 6,3 до 51,6 процента. Да а экономический эффект от внедренных разработок тоже резко возрос. За восьмую пятилетку среднегодовая экономия составила 2,4 миллиона рублей, а в 1976 году превысила шесть миллионов.

«По следу», проложенному научными сотрудниками, идут проектировщики, например, в разработке экспериментального типового проекта предприятия по изоляции битумовермикулитом стальных труб для бесканальной прокладки трубопроводов, в первую очередь для тепловых сетей. Первая опытно-промышленная линия начала действовать в тресте Челябцелинстрой. На каждом погонном метре экономия, по сравнению с укладкой в железобетонные лотки, при бесканальной прокладке достигает семи рублей. Перспективные материалы, перспективная технология работ. Вот почему Госстрой СССР поручил институту создать типовой проект.

Среди проектировщиков немало энтузиастов, настоящих поборников быстрейшего внедрения разработанных проектов. Это главные инженеры проектов Г. Назаров, С. Лесничевский, начальник технологического отдела Н. Соборницкий. Большую работу по координации планов и хода проектирования ведет заместитель главного инженера П. Крол.

УралНИИстромпроект ходит, что называется, в корифеях и при разработке технико-экономических обоснований. В институте, в частности, создана схема развития и размещения заводов по производству мостовых конструкций для автомобильных дорог в РСФСР. Определены мощности и пункты размещения таких заводов производительностью от 150 до 500 тысяч кубометров железобетона в год. Начальнику отдела технико-экономических обоснований М. Исаеву свойственны, по мнению коллег, широта кругозора, смелость в постановке новых проблем. Сейчас этот отдел занят важнейшей работой — составлением оптимальных схем развития и размещения предприятий специального железобетона на территории Сибири, Дальнего Востока, Казахстана и Средней Азии до 1990 года. Здесь, в тихих служебных комнатах, определяется судьба одной из отраслей промышленности, новые предприятия которой возникнут на громадной территории. Тщательно взвешивается экономическая эффективность заводов, их концентрация, оптимальные размеры и т. д. Почетная и трижды ответственная работа!

Технико-экономические обоснования опираются, разумеется, на сегодняшние достижения и перспективные разработки, которые ведет «собственный» институт и родственные по науке и производству учреждения и предприятия. За последнее время связи института с производственными коллективами обрели новый характер.

Традиционной «связью» ранее считался договор на выполнение научно-исследовательской работы. Сибирское отделение Академии наук СССР впервые в стране показало пример новых форм сотрудничества. В УралНИИстромпроекте в свое время обратили внимание на две стороны дела и пришли к выводу, что доброму начинанию следовать не зазорно. Теперь «проблемы гвоздя и лаптя» здесь решают на доверительных началах: институт передает объединению свою документацию на новую технологию, технику и т. д. и при этом берет обязательства «довести до ума» на производстве то, что он рекомендует.

Объединение, в свою очередь, исполняет научные разработки. В случае, когда возникают какие-то вопросы при освоении нового, их разрешают совместно.

Выгоды? Институт быстрее внедряет ранее найденное, берется за другие проблемы и вопросы. Предприятия, в свою очередь, могут похвалиться прогрессивным делом и экономическим эффектом. Договоры о творческом содружестве институт заключил, например, с производственными объединениями «Строительные материалы» Горьковской, Челябинской, Кировской областей. Эта форма содружества не с отдельными предприятиями, а объединениями перспективна еще и потому, что у объединения больше возможностей, чем у отдельного предприятия, испытать научно-технические разработки. В десятой пятилетке институт развивает и совершенствует эту форму творческой, жизнеспособной связи ученых и производственников.

…Если вы утром зайдете в здание, где в окна заглядывают сосны, вас непременно удивит и озадачит атмосфера деловитости и тишины. Почти до полудня в институте не принято «решать вопросы». Это так называемые творческие часы, когда каждому дается время для розмысла, сосредоточенности над тем, что сегодня и завтра представляется самым важным. В такие часы даже самый занятой человек, желающий что-то «решить», невольно робеет перед той обстановкой, в которой трудятся сотни работников УралНИИстромпроекта.

…В молодом институте заложены свои традиции. Здесь любят «своих», тех, кто начал с нуля и пришел к открытию, к собственному изобретению. Пришел, благодаря собственной целеустремленности, помощи товарищей, родного коллектива, той атмосферы, в которой, кроме исканий и находок, иного не бывает. Пятна, говорят, и на солнце бывают. О них, этих «пятнах», лучше всего знают сами работники института. И не о них речь. Главное в том, что ученый совет института не позволяет на «научной ниве» взрасти самоуспокоенности.

 

— Она вела себя великолепно! — говорил Шайхисламов как о живом существе о бездушной и холодной трубе диаметром 1420 миллиметров.

Булат Мамедович Шайхисламов — главный инженер Уральской дирекции Союзинтергазпрома. Он рассказывает об испытаниях первого отрезка интергазопровода.

— Ну, конечно, где-то покряхтела немножко, где-то поворочалась чуть-чуть… И улеглась, чтобы работать…

Входишь в трубу и идешь, чуть согнувшись, чтобы не зацепиться макушкой за ее потолок. Интересно и жутковато! Пахнет нагретым металлом. Бухают каблуки. Тень твоя мечется… Оглянешься назад — ударит в глаза ослепительно-яркий круг степи. А впереди сгущаются сумерки, и уже спиной чувствуешь, как круг сужается до пятака, до копеечной монеты. Тень во мраке размывается. Становится прохладно — значит, труба уже в земле. И уже представляешь себя идущим по этому тоннелю где-то под Ужгородом, и поспешно возвращаешься назад, в милый простор казахстанской степи. Булат Мамедович знакомит меня с бригадиром изоляционной колонны Михаилом Яковлевым.

— Когда смену заканчиваете? — спрашиваю.

— Иди сюда, послушай, — говорит он и подставляет ухо к трубе. Из трубы идет ровный гуд.

— Кончит труба гудеть, и смене конец. Гудит — значит, Володька Сатаров плети варит.

— Далеко это?

— Километров пять будет.

По трубе от Сатарова пришел нормировщик. Стыки считал. На сапогах ни пылинки. Каблуки только быстро стираются.

В Харькове мы несколько раз встречались с Леонидом Зотовичем Малаховым, главным инженером тамошнего управления Союзинтергазстроя.

— Знаете ли вы, какой самый высокий подвиг в Сталинградской битве?

Вспоминаем генерала Родимцева, дом Павлова, мельницу.

Леонид Зотович кивает. Мол, и это. Но все же…

— Прокладка керосинопровода от Каспия вдоль Волги, вверх, почти через Сталинград, к танкодрому. Под огнем врага, в невероятно короткие сроки, из труб разного диаметра… Это чудеса трудового и ратного подвига!

После деловой части разговора Малахов с улыбкой заметил:

— Человек носит в себе 80 тысяч километров трубопроводов различных диаметров и назначений. Трубопроводный транспорт — один из древнейших и самый экономичный…

Малахов слагал гимн трубе.

— Изобретена труба не человеком, а природой. Синие жилки с пульсирующей кровью на кисти руки, стебли злаков, гонящие из почвы животворную влагу, родник, бьющий из земных недр, — все это сочинила природа, и настолько все было гениально и просто, что человек не мог догадаться сделать рационализаторское заимствование. Может быть, поэтому древний человек изобрел сначала более сложное — колесо, отпилив его от ствола с прогнившей (как раз для оси) сердцевиной, и только спустя несколько веков с досады хлопнул себя по лбу: отпиливал-то от готовой трубы.

Будто обидевшись на природу за то, что она мудрее, человечество долго игнорировало ее изобретение. Но ошибка человечества исправлена в последние годы. Об этом позаботился Советский Союз. В нашей стране длина газо- и нефтепроводов составляет свыше ста тысяч километров. Советский Союз создает единую схему кольцевания Европейской части для бесперебойного и надежного газоснабжения.

Мы не держим опыт под замком. У нас учатся строить газовые магистрали труженики Польши, специалисты ГДР, Чехословакии, мы помогаем осваивать новое дело всем, кто хочет его освоить. Обыкновенная металлическая труба диаметром 1420 миллиметров и длиной 2750 километров от Оренбурга до Западной границы СССР, прокладываемая трудолюбивыми и доброжелательными руками, становится не только средством транспорта, но и орудием мира.

 

Интервью с замминистра

На вопросы отвечает заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР А. И. Сорокин.

— Алексей Иванович! Подразделения вашего министерства проложили более ста тысяч километров магистральных трубопроводов. Какое место по масштабам и значимости занимает строящийся газопровод Оренбург — Западная граница СССР?

— Первое. Мир не знал еще такого газопровода. Взяв старт на Южном Урале, он проходит по северо-западу Казахстана и Заволжью, пересекает степи Российской Федерации, Украину и, перевалив Карпаты, выходит к Западной границе нашей страны. На его пути множество всевозможных препятствий: почти сорок водных преград общей шириной 10 километров, в их числе крупнейшие реки Европы — Волга, Дон, Днепр, 84 километра болот, а также 267 автомобильных и железных дорог, свыше 145 километров — горы Карпаты.

В ходе сооружения газопровода будет уложено 1,7 миллиона тонн стальных труб, переработано до 30 миллионов кубометров грунта.

На определенных расстояниях друг от друга строятся 22 компрессорные станции мощностью, равной трем Днепрогэсам. Эти станции и повышенный диаметр труб обеспечат высокую пропускную способность газопровода. Под давлением 75 атмосфер со скоростью 30 километров в час пойдет по магистрали голубое золото в европейские районы Советского Союза, в Болгарию, Венгрию, ГДР, Польшу, Румынию, Чехословакию. Ежегодно газопровод будет пропускать 28 миллиардов кубометров газа.

Вся трасса газопровода разбита на пять участков с равными капитальными затратами на их сооружение. Первый участок от Оренбурга до Заволжья должны строить посланцы Болгарии. Но поскольку они не прокладывали подобных магистралей, мы удовлетворили их просьбу: прокладываем трубу, возводим компрессорные станции, они же в счет своей доли в течение пяти лет работают на новостройках Оренбуржья. Второй участок до Сохрановки Ростовской области — ЧССР. До Кременчуга трассу и компрессорные станции сооружает Польша. Строители из ГДР прокладывают газопровод от Днепра до Бара Винницкой области. И последний, пятый участок — венгерский. Все пять партнеров не только строят, но и финансируют строительство, и закупают оборудование.

Румыния — предоставляет средства на закупку оборудования и материалов, необходимых для сооружения третьей очереди Оренбургского газового комплекса.

Вклад Советского Союза — строительство новых мощностей газового комплекса. Кроме того, наша страна в счет своей доли произвела проектно-изыскательские работы, выдала проекты и сметы газопровода, отвела землю под сооружаемые объекты. В дальнейшем обязуется эксплуатировать магистраль и бесперебойно поставлять газ до Западной границы.

— Алексей Иванович! И невиданные масштабы стройки, и необычный ее характер, наверное, рождают много проблем в координации действий.

— Мы наладили четкую структуру управления и координации. Она создала единый ритм громадной стройки. Но проблем хоть отбавляй. Они начинались с самой маленькой строительной площадки, на которой завязаны интересы десятков предприятий и организаций нашей страны и членов СЭВ. Я решусь перечислить только основные. Это национальное предприятие «Транзитный газопровод» в ЧССР, объединение «Энергополь» в ПНР, народное предприятие «ПКМ — Анлагенбау» в ГДР, предприятие по строительству объектов нефтехимической промышленности «Петролбер» в ВНР. Последнее, например, в свою очередь, связано почти с девятью десятками венгерских объединений и заводов. Каким образом разместить, обеспечить фронтом работ посланцев братских стран? Наконец, как наладить производственные связи в масштабе всей стройки? Ответа на эти и другие вопросы в практике не найдешь, ибо ничего подобного еще не существовало.

— Как оценивают обстановку на интернациональной стройке наши партнеры?

— Мнение едино. Вот что пишет венгерская газета «Непсабадшаг».

«Венгерские специалисты прилагают все усилия, чтобы сохранить высокие темпы работ. В этом убеждается всякий, кому здесь довелось побывать. Строители внимательны друг к другу, настроение и отношение людей к работе здесь лучше, чем порой это бывает дома, в привычных условиях. Определенно сказывается понимание высокой ответственности, возложенной на них».

Польская газета «Трибуна люду»:

«Стройка показывает огромные возможности интеграции стран СЭВ.

Для специалистов это профессиональное и жизненное испытание. Дело не просто в укладке и соединении 56 тысяч труб. Есть тут нечто такое, что директор Е. Понцильюш называет «философией стройки»: ведь чтобы уложить трубы, требуется предусмотреть тысячи технических и человеческих факторов».

Чехословацкая «Руде право»:

«В целом сотрудничество осуществляется очень хорошо. На советских товарищей всегда можно положиться».

— Каково значение газопровода и его строительства?

— Интернациональная стройка имеет огромный политический смысл, большое воспитательное значение. В совместном труде рабочих стран социализма развиваются и крепнут братские отношения между народами.

 

Азия — Европа

Наш вездеход аккуратно простучал скатами о деревянный мост через Урал, подпрыгнул на колдобине, будто стряхнул с себя перед въездом в Европу азиатскую пыль, бодро потянул в прохладу пойменного леса.

Мы, участники творческой экспедиции по трассе строящегося газопровода, не проехали еще и сотни километров из предстоящих трех тысяч, однако только что пересеченный рубеж между Азией и Европой заставил нас мысленно оглянуться назад. За Уралом остались оренбургские хлебные нивы с вереницами машин — зерновозов и комбайнов, с гигантскими штабелями труб на закрайках полей. Трассовики, пережидая, когда утихнет хлебоуборочная страда и освободятся поля для трассы газопровода, готовились к не менее напряженному, чем хлебный, газовому штурму.

Слова «хлеб» и «газ» в эти страдные дни лета не сходили с уст оренбуржцев. Десятая пятилетка еще только довела до излета первый свой год, как хлеборобы и газовики повели сверхплановый счет на миллионы и миллиарды. В июле коллектив Всесоюзного промышленного объединения Оренбурггазпром добыл один миллиард кубометров газа дополнительно к плану. В сентябре сельские труженики засыпали в закрома государства сверхплановый миллион тонн зерна.

Позади оставалась индустриализированная степь с россыпью мощных заводов по добыче и переработке газа, строительных площадок третьей очереди газопромышленного комплекса. Расстояние сгорбатило ровную степь, скрыло от нашего взгляда Оренбург, переживающий первую за свои 230 лет реконструкцию, на лесах новостроек остались наши друзья из Болгарии. На улице Чкаловской заканчивал в то время кирпичную кладку девятиэтажки бригадир Николай Злотанов, осваивавший на этом доме метод бригадного подряда своего советского тезки Николая Злобина. На улице Володарского начала новое здание бригада каменщиков Христо Киримова… На берег Киндели мы завернули уже в сумерки, после суматошного дня, проведенного на строительстве Алексеевской компрессорной станции. Люди там работали здорово, и мы, мешая им работать, все подступались к ним с вопросом: что же, мол, привело вас сюда и так крепко держит здесь, на этом нестерпимо пыльном, непролазно грязном, свирепо провьюженном и промороженном, в зависимости от времени года, степном бугре. Люди отделывались шутками или казенными фразами.

Кинделя — степная не речка, а речушка. Но у нее хватило силенок защититься от супесных степей не только зелеными ресничками кустарников, но и дубовыми рощицами, смешанными лесочками. После дневного зноя в открытой степи такая влажная прохлада встретила нас, что по коже, как после долгого купания, пошли пупыри. Перед глазами темное зеркало омута, чуть левее — тихая рябь переката, за спиной — вечерние звуки Алексеевки: крики деревенской ребятни, урчание трактора, мычание коров. Холодновато пахнет водорослями, ветерок приносит из села теплые запахи парного молока и силоса.

 

Когда Анисимов сам собой

На другой день здесь же, на Алексеевской компрессорной, рассказываю моему новому знакомому Семену Ивановичу Анисимову о своих впечатлениях. Он сидит на приступочке бригадного вагончика, чистит картошку, — сегодня дежурный по кухне. Его монтажники, турбинисты, ждут ужин.

— Природа здесь удивительная, — говорит Семен Иванович. — И казахская степь с нею поделилась, и Уральские горы, и средняя полоса России. Будто всесоюзный дендрарий. Мне подышать вечер в лесу или на речке — отпуска стоит.

— Сейчас, сейчас, дети мои, — успокаивает он голодных бородачей, ставя кастрюлю на плитку. — Ужин «КС-2» через десять минут будет подан.

КС-2 — это Алексеевская компрессорная станция. На трассе газопровода она числится под № 2.

— Хм, отпуск. Отпуск мне дома не высидеть. Хоть лопни. Приехал как-то в родные Люберцы на праздники да в счет отгулов. Ну, день, второй туда-сюда. А на третий — уже тоска. Открыл балкон, смотрю на город. Дома теснятся, окошки друг на друга наползают. Мне простор нужен, а не эти яркие квадратики перед глазами.

Через день в Хиве уже был. Ребята удивились. А пустыня мне нравится. Ложишься спать, глянешь за окно — бархан рядышком. Утром встал, смотришь — он уже в другом месте. Будто у него ноги там где-то…

Я прошу бригадира Семена Ивановича назвать места, где еще он был. Стал загибать пальцы. Тронул и забинтованный указательный на другой руке. Пальцев все-таки не хватило.

— Чудеса какие-то! Ведь человек привыкает к одному месту? Да. А коль привыкнет, он остается. Я тоже привыкаю, но не остаюсь, хотя и жалко оставлять привычное.

Спрашиваю Семена Ивановича о его планах на после монтажа и наладки алексеевских компрессоров. Отвечает:

— По всем предположениям — на Калининскую КС. Она тоже этот газопровод будет обслуживать. Калининская-то? Хутор Калининский, двадцать километров от станицы Вешенской. По «Тихому Дону» хутор Татарский. Я сейчас уже сплю и вижу Дон. Шолохова читал. Там обязательно пожить надо.

Об Анисимове, пряча свой восторг от этого человека в суховатые фразы, рассказывал начальник участка треста Союзмонтажгаз Владимир Петрович Тамонтьев. Работал Семен Иванович долгое время на заводе в Люберцах. Считался вторым лекальщиком. Почет, высокая зарплата, хорошая семья, квартира, десятилетний стаж на одном предприятии. Спрашивается, что его сорвало с места и закружило по городам и весям? Увы, благополучия, даже такого прочного, какое было у Анисимова в Люберцах, недостаточно для душевного равновесия. А если подавай максимум: вместо равновесия — душевное озарение?

Семен Иванович, по моим предположениям, не пишет стихов, да и чужих знает на память немного. Но он, я уверен, поэт. Его жизнь — поэтическая строка.

По его командировочным удостоверениям можно судить об истории развития газопроводного транспорта нашей Родины. Коми АССР и Бухара, Тюменская область и Гурьев, Поволжье и Урал…

Порхание бабочки? Нет уж, извините. Работа пчелы! Из десятков тысяч деталей надо собрать громадный компрессор! И как собрать! Вал турбины весит ни много ни мало семь тонн. Допусти смещение по оси на три сотых миллиметра — уже биение, брак.

— Не понимаю тех, кто так делает: собрал, замазал, урвал и уехал, — говорит Анисимов. — Ущербные. Главное-то в том, чтобы увидеть свой компрессор в работе.

В Алексеевке он добровольно остался на пуско-наладочные работы. Не затем, чтобы гордо постучать кулаком по груди, когда по-пчелиному запоют турбины. Беспокойство заставило остаться. Американские десятимегаваттные машины впервые в монтаже. Делали их там, на капиталистических заводах, увы, без поэтической приподнятости. Здесь, на монтажной площадке, приходится разбрасывать все до болтика, проверять и собирать снова. Поступили закладные опорные плиты, хоть и неудобно сравнивать с хлебом, однако — как хлеб, корка горелая и пропеллером. Шлифовали, шабрили, каждую плиту до зеркального блеска. А это несколько квадратных метров.

Пришлось Семену Ивановичу вспомнить, что был когда-то незаурядным лекальщиком. Вспомнил и другое. Как три года назад монтировал в Иране наши «десятки» — свердловские турбины. Как они были легки в монтаже и в работе!

Смотришь на Анисимова и убеждаешься лишний раз в том, что мало получать от работы только одну зарплату. Если бы только рубли были Анисимову нужны, глух бы он был к пчелиному пению турбины. Тут не только рубли (хоть без них жить нельзя), сколько моральный и нравственный заряд, сообщаемый человеку работой. Но вот какая взаимозависимость (опять пример Анисимова учит). Чем больше человек видит, чувствует помимо своей работы, то есть не замыкает себя в ней, тем богаче духовно, бодрее, жизнерадостнее, тем лучше он как работник.

Есть в бригаде Анисимова монтажник Александр Акимфиев. Он ездит со стройки на стройку с женой Раей и сыном Антошкой. Раю бригадир устроил к себе крановщицей. Но поскольку сейчас в Алексеевке нет для Раи работы, а для Антошки — детского садика, оба сидят дома, в поселке строителей. Зарплату Рая получает. Бригада находит возможность кое-что заработать и для нее.

Я не утверждаю, что этот факт хорош со всех сторон. Тут главное — благородное движение души бригадира, его товарищей.

 

Белый поселок на краю земли

За Ташлой, не доезжая до Раннего, шофер Толя Терентьев крутнул баранку вправо, и через десять минут езды по проселку мы пересекли границу России и Казахстана. Лесная опушка у дороги словно подпрыгнула над землей — началась лесополоса из карагача на корявых черных ногах-стволах. Через час кончился и карагач, дорога заходила вверх-вниз по белым барханам, поросшим редкой колючей травой. За Уральском — ни бархана, ни кустика. Пошла степь. При виде этого унылого бескрайнего и зачастую непаханного простора начинаешь понимать, что земля кругла и что она в общем-то невелика.

Зной, пыль, безводье. И вдруг слева от дороги среди этой унылости сверкнула полоска воды. Мы направились к ней в надежде искупаться. Подъехали, выскочили из машины… и оторопь взяла. Вдали на водном зеркале увидели застывший тракторный след. Увы, это оказалось высохшее соленое озеро, или почти безбрежный такыр. Казахи его называют сором. Такыр до блеска, до зеркального отражения доведен вчерашним дождичком. Дальние островки, птицы, расхаживающие по этому озеру, кустики осоки — все с фотографической точностью отражалось как в настоящей ничем не обеспокоенной воде.

Добавить к этому отсутствие жилья на многие десятки километров вокруг, да то, что степь в зной при небольшом ветре становится пыльной, как вагон с цементом, — и можно представить условия жизни и работы молодого прораба со строительства Чижинской компрессорной станции Сергея Панасенко.

— Нет, это далеко не все, — возражает Сергей. Привожу магнитофонную запись его рассказа.

«Поступил я на работу в СУ-2 объединения Союзгазпромстрой в марте прошлого года. И сразу на строительство компрессорной. Было нас тогда человек пятнадцать. Грузили на станции Шипово материалы и за тридцать километров возили на будущую стройплощадку. Жили в совхозе имени Амангельды. Там полдома нам выделили. С транспортом туго. Распутица. Приходилось и ночевать в машине. Отчаянных минут было порядочно. Когда подсохло, тогда улыбаться стали чаще.

Приехали новые рабочие. А степь-то на месте КС — голая. Сделали первые разбивки, начали вручную копать котлованы под фундаменты будущего поселка.

Фундамент — самая массовая работа. Все же стоит на фундаменте. Он — наша основа. Бетона надо было полторы тысячи кубометров. Растворобетонный узел начали строить. Электроэнергии не было и нет. Старенькие дизели приспособили. Лопаются — сидим без света. Вода — водовозками и сейчас на стройку и в поселок подвозится.

Зима показала нам еще одно небо с овчинку. Морозы, бураны. Сколько сил и нервов положили на борьбу со стихией! Наутро наш фундамент занесло снегом. Пурга утихла. Чистим котлованы. Выставляем фундаментные блоки. К вечеру, — снова пурга. Утром опять, сизифов труд. Плотник-бетонщик — ветра и солнца брат.

А бетонирование фундаментов под турбины! 150 кубов в один фундамент, непрерывное бетонирование, прогрев. Тут уж ухо востро держи. Не дай бог сломается дизель, подающий энергию, бетономешалка. Значит, все заново.

Памятные вехи. Вечером 31 декабря закончили фундамент № 1. Едва успели за новогодний стол. В 00 часов по-московскому времени не утерпел, съездил посмотреть наше детище. Убедился: запеленали его электропроводкой подогрева надежно. Значит, не замерзнет, переделок не будет.

Последний фундамент под номером четыре закончили бетонированием 1 Мая, в семь часов вечера. В поселке нас встречали детишки с цветами. Это была самая трогательная минута в Чижах.

Как я попал на стройку? После института работал проектировщиком, а точнее, инженером катодной защиты проекта газопровода Средняя Азия — Центр. Надоело. Не потому что неинтересно, — плодов своего труда не видишь. А человек, если он посадил в землю зерно, то должен увидеть колос. Это его окрыляет. Первый кол на компрессорной я сам вбивал. Как бы зерно в землю бросил. Вот когда смонтируем турбины, алюминиевые шатры над ними поставим, тогда я, наверное, скажу себе: «Ты, Серега, не последний человек на земле».

Ты, Сергей, действительно, не последний человек на земле. Ты построил отличный поселок в безлюдной степи. В нем несколько улиц, образованных рядами красивых коттеджей из белого кирпича. В палисадниках растут цветы. В уютных двориках — любовно сработанные беседки, детские площадки с грибками, песочницы и прочее. Уткнувшись в палисадники, стоят «Москвичи» и «Жигулята». Люди ехали сюда за тридевять земель с серьезными намерениями. И с семьями. Сергей и его молодая жена, выпускница торгового техникума, работающая продавцом в поселковом магазине, ждут первенца. Ему, наверное, понравится этот поселок.

— У нас, как в деревне, — говорит Сергей. — Все знают друг друга, все на виду. Это какой-то особый тип населенного пункта, где городская культура, но деревенский уклад жизни.

Сергей не честолюбив, однако стройка ему нужна для самоутверждения. Говорят: человек не зря на свете прожил, если посадил дерево и воспитал ребенка. Как мало этого для самоутверждения. Надо еще построить город, для начала — хоть бы компрессорную и белый поселок на краю земли…

После встречи с Сергеем и его степью произошло смещение масштабов. Бесконечная степь, обрезанная вкруговую линией горизонта, убедила в невеликости нашей земли. Сергей, этот молодой человек, небольшого росточка, живая песчинка в бескрайнем просторе, показался мне великаном.

Недалеко от Малой Узени мы увидели роторный экскаватор, рывший траншею. Следом за ним двигалось около десятка трубачей «Катерпилларов». Они пеленали трубу блестящей черной пленкой и бережно, как ребенка в люльку, укладывали на дно траншеи. В небе, спугнутые вертолетом, кружились чайки. Рядом паслось стадо овец.

Бригадир изоляционной колонны, Михаил Яковлев протягивает руку в сторону стада, неожиданно улыбается:

— Овцы-то думают, как пройти домой. Утром, мол, степь как степь. Вечером — траншеи, трубы, тракторы.

Через несколько дней степь разгладится и только останется на ее теле чуть приметный рубец. А через год, где сейчас дыбится земля, упруго выгибается над траншеей тонкий стан трубы, вновь заколосятся хлеба, и вместо американских «Катерпилларов» будут рокотать «Нивы», «Колосы», «Сибиряки».

Такие скорости по душе Михаилу Яковлеву, и он, человек бывалый, не скрывает своего восхищения. А ведь в тот день, когда мы были в колонне, исполнилось пятнадцать лет работы Яковлева на подземных магистралях. В разных концах страны он изолировал и уложил в траншеи около тысячи километров труб.

Здесь, на трассе интергазопровода, все измеряется циклопическими масштабами. Диаметр трубы — почти полтора метра, мощность изоляционной колонны — 2280 лошадиных сил, суточный шаг колонны — более двух километров. Колонну Яковлева называют горячим потоком. От трассы к трассе этот поток становится стремительней и жарче.

Рядом с американской техникой работает не менее мощная советская. Трехсотсильным роторным экскаватором Челябинского тракторного завода управляет Владимир Голанский. Он один, едва касаясь рычагов машины, за час вырывает три тысячи кубометров земли, готовя за это время триста метров траншеи. Работать на такой крупномасштабной стройке, управлять такой техникой Голанскому, безусловно, нравится. Иначе чем объяснить тот факт, что Владимир, имея в Москве хорошую квартиру, перевез сюда свою семью. В этом же управлении и здесь же работает его жена Нина. Его сынишка живет в новорожденном поселке строителей и ходит в местную школу, в четвертый класс.

Приехал сюда и младший брат Владимира — Григорий. Не в гости — работать.

В Палласовке Волгоградской области — крайней точке первого участка трассы — на советской базе полуавтоматической поворотной сварки труб мы познакомились с Евгенией Ивановной Громовой, единственной почти на трех тысячах километрах стройки женщиной-сварщиком. Высококвалифицированным сварщиком, пятого разряда. Судьбой Громовой, заведующей сельским клубом под Рязанью, распорядился в 1970 году газопровод, который прокладывали тогда около ее деревни. Два года работала подручной и отстаивала право на получение специальности.

Теперь щиток да электродный держак — надежные инструменты ее самоутверждения…

 

В степи под Алгаем

В тех местах, где на общесоюзной карте бледно-фиолетовое облако Саратовской области нависло над закрайком бурого поля Казахстана, нам довелось испытать хлябей небесных и степных. В июльские дни небо вылило на пересохшие ковыли почти годовую норму. А что сделалось с дорогами? За шесть часов езды из Чижи в Алгай наш вездеход не преодолел и сотни километров. Мы гипнотически, стараясь приободриться, поглядывали на стрелку спидометра, пляшущую на первых делениях, переводили взгляды на проселок, похожий на лиман.

Наконец дождь перестал, пасмурное месиво с грехом пополам оформилось в поднимающиеся тучи, а линия горизонта переползла далеко вперед и снова зацепилась за что-то, поджидая нас. Вдали показалось желтое пятнышко, оно незаметно увеличилось, и мы стали понимать, что движемся. Через полчаса пятно превратилось в «Колхиду», уткнувшуюся в кювет, с желтой цистерной на прицепе. На горловине цистерны приплясывал босыми ногами длинный парень в одних плавках, и припляс этот был посвящен нашему вездеходу. Из кабины вылез молоденький паренек, заспанный и измученный.

Не успели прицепить трос к «Колхиде», как мы уже знали, что потерпевших зовут Володями (первый — Зелинский, второй — Четверяков), оба москвичи и оба добровольно приехали сюда строить газопровод. Ездили они из Алгая в Уральск за керосином для вертолета, но неудачно, и возвращаются порожняком. В кювете просидели сутки. Без еды и без курева.

Рассказывал Володя Четверяков, вмиг забывший путевые неурядицы. Зелинскому было не до рассказов. В плавках и резиновых сапогах, измазанный грязью и мазутом, он бросал свое длинное тело на сиденье, давил на газ, помогая нашему вездеходу, выскакивал, копал под колесами, мчался к баранке.

Когда «Колхида» была вытащена, я, прихватив из наших запасов кусок колбасы и батон, перебрался к Володям. Зелинский, еле успевая управляться с баранкой, на мое предложение перекусить, отказался. Наверное, совестился от того, что мы стали не только свидетелями его, бывалого шофера, промашки, но и помогли ему выбраться на дорогу, а теперь, его голодного, пытаемся накормить.

Володя Четверяков не церемонился.

Мотор надрывался, в кабине пахло горелой резиной и перегретым металлом, «Колхиду» мотало от обочины к обочине. С разбегу преодолев лужу и подъем на высокую насыпь, мы оказались на большаке. Машина пошла резвее.

Разговариваем с Зелинским.

— Гонял я на самосвале по Москве. Работа не пыльная, но надоело. Перешел в трест Союзпроводмеханизация. База его в столице, а сам строит по всей стране. За полтора года изъездил пол-Европы. Это мне нравится.

— И даже вот такие дороги?

Зелинский отрывает взгляд от колеи, смотрит на меня:

— А вам нравится ваша поездка? Мама вот так же. Пишет: увольняйся, замерзнешь еще где-нибудь. Отвечаю, что пока у тебя, то есть у матери, здоровье хорошее, да пока сам молодой и холостой, страну посмотреть надо… Заработки, конечно, хорошие. Но, честно говорю, деньги меня меньше всего интересуют. Скучно проектировать жизнь только по двум координатам: деньги да работа не пыльная.

Впереди на рыже-зеленом полотне степи показалась черная кайма. Подъезжаем к трассе газопровода.

— Меня начальство к Зелинскому вторым номером приставило, — заговорил Четверяков. — По степи, согласитесь, ездить не то, что у нас в Москве. Всякое может случиться. В аварии — помочь. Заболел первый номер — за рулем сменить.

Когда пересекли трассу газопровода, Зелинский крутнул баранку, пустил машину по узкой колее вдоль разбросанных труб.

— Заедем к твоему отцу, — сказал он Четверикову.

— Что мы у него забыли! — отозвался тот. Но Зелинский поддал газу. Проскочил мимо армады трубачей «Катерпилларов». Немного дальше — одинокий бульдозер. Из его кабины тяжело спрыгнул пожилой человек. Памятное у него лицо. Все в глубоких складках морщин, а глаза… Смотрят на тебя, будто голубые молнии сверкают, и в то же время кажется, что не видят они ничего и что молнии-то эти вовсе не молнии, а не отпускающая душу тоска.

— Как дела, сынок? — настороженно спрашивает Четверякова старший.

Отец и сын отходят за «Колхиду». О чем они там говорили, неизвестно. Володька, насвистывая модный мотивчик, пошел к колонне трубачей, а Петр Николаевич вернулся с еще пущей тоской в глазах.

— Вот шалопай-то, мать честная! И хоть кол на голове теши. Вишь, посвистывает… — Петр Николаевич узловатыми, закопченными пальцами лезет в пачечку «Прибоя», долго прикуривает, ломая спички. — Из ремесленного выгнали. Приехал на трассу. Ну, думаю, здесь догляд за ним будет. А он два месяца баклуши бьет, оформляться не хочет. Зачем он с тобой на Уральск-то катался?

— Возьми, говорит. На базе торчать скучно.

— Вот-вот, скучно. Взял бы в руки ключи, да под машину. Слесаря нужны.

— Это вы ему говорите. Вы же отец, не я.

— Что потерял, что ищет? — будто не расслышав, говорит старший Четверяков. — Вон у меня в «американце» раскладушка драная. И то рад. Запозднился на трассе — поспать есть на чем.

— Маловато радости-то, — усмехнулся Зелинский.

— Думал, много впереди будет. Вот, мол, потерпеть еще год, потом еще годок, еще, там и бери ее охапками. Радость-то. Все сроки прошли, а брать-то и нечего.

Володя молчит, усмешечку с лица согнал. У Петра Николаевича, видимо, не с рожденья тоска в глазах.

— Вот и жилился для счастья. Думал, денег в этих степях да тундрах заработаю, квартиру получу. Тогда и кочевать брошу. Получил квартиру. Три комнаты, благоустройство полное. Перевез семью. Сам опять на трассу. Бах, телеграмму получаю — жена умерла. Был бы дома, может, и отвел бы горе…

Петр Николаевич смотрит в степь, вдоль трассы. Колонна заметно удалилась. Очистная машина, поддерживаемая одним из «Катерпилларов», все так же безостановочно сыплет искры, полируя тело трубы, по-прежнему бойко мелькают многопудовые катушки, пеленающие трубу черной блестящей лентой.

— Жизнь идет, — нарушает тягостное молчание Четверяков. — Только теперь ни сберкнижка, ни квартира не греют. Люди на праздники домой рвутся, а я в городке остаюсь. Некуда мне ехать.

— А Володька?

— Володька и дочь у бабки. Мне-то за ними некогда смотреть.

— Бросай сейчас же это кочевье! — чуть не кричит Зелинский. — Не поздно еще.

— Поздно, брат. Шалопаем уже вырос Володька. Может, армия переделает. А я не могу.

— Поехали! — от «Колхиды» кричит Володька.

— Поезжайте. Басни соловья не кормят, — Четверяков-старший, не попрощавшись, идет к бульдозеру.

Рявкнул мотор, рванулась вперед желтая громада. Высветленный работой нож гонит перед собой многотонные ковриги земли, толкает их в траншею на стройную, будто в черные блестящие шелка затянутую красавицу трубу.

Не так ли Петр Николаевич закапывал и свое счастье, видя перед собой только работу, только зарплату, оставляя на потом все ожидаемые радости?

Володя Зелинский остервенело крутил руль, Володька Четверяков молчал, пристыженный за свое вранье. Под колеса ухабами и зигзагами колеи стлалась дорога, просушенная степным ветром.

Вдруг Зелинский прокричал:

— Проезжаем границу Казахстана и России.

Он дает длинный ошалелый гудок. С солончаков неторопливо поднимается орел.

— Здорово, пограничник! — высунувшись из кабины, кричит орлу Зелинский.

— Откуда ты знаешь, что тут граница? — ворчит Володька.

— Не ломай песню, шалопай! — сменяет радость на гнев Володя. — Где же ей быть, как не здесь?

— Ни столбов, ничего нет. Как была степь, так и осталась, — упрямится Володька.

Зелинский давит на тормоза. Он распахивает дверцу, вытаскивает из кабины испуганного Четверякова, хрипит ему в ухо:

— Возьми глаза в зубы, хиппарь! Степь другая пошла.

Зелинский впрыгивает за руль и резко бросает «Колхиду» вперед. Володька остался на обочине.

Отъехали километров десять.

— Забрать, что ли? — спрашивает Зелинский.

— Забери, — говорю.

Володя разворачивает «Колхиду».

 

Один костюм на всю бригаду

Чтобы попасть на водолазную станцию, надо от городка подводников пройти немного степью, преодолеть глубокую траншею со ступеньками-лунками в откосах и пробежать до самой воды по трубе. Затем, стоя в лодке, перебираешь руками натянутый над водой трос, пока не ткнешься носом или бортом лодки в гулкий понтон. Уже тянутся выловить тебя дюжие руки, а ты еще продолжаешь вспоминать все вычитанное о водолазах, чтобы не ударить перед ними в грязь лицом.

Дескать, водолазное дело — весьма древнее занятие. Еще в четвертом веке писатель Вальтурий оставил после себя, кроме своих рукописей, рисунок с изображением человека в примитивном водозащитном аппарате. Потом Юлий Цезарь… Смельчаки из его войска, надев кожаные воздушные пояса, превращались в больших рыб и незаметно пробирались через неприятельский флот.

Сто лет назад в Российском морском ведомстве был издан особый приказ об отборе кандидатов в водолазы:

«Водолаз — это непременно здоровый и молодой человек с развитою грудью, свободным дыханием и без малейших признаков страданий сердца… а потому в водолазы не должны приниматься люди, подверженные частым головным болям и страдающие шумом в ушах, предрасположенные к чахотке и харкающие кровью…»

Короче. Помог мне вскарабкаться на водолазную станцию ее старшина Иван Сергеевич Галкин. Пока мои руки тонули в его широких ладонях-корытцах, мы были носом к носу, и глаза его мне запомнились. В них сквозило добродушие с несказанным монологом. Мол, мы тебе рады, смотри, слушай; глупый вопрос задашь — простим, если от живого интереса, а не от праздного любопытства.

На станции тарахтит насос. Водолазы зачищают траншею для дюкера газопровода. Траншея прячется под шестиметровой толщей мутной волжской воды, перекинутой в Малую Узень для полей Казахстана. Бурное течение выбивает почву из-под ног (водолаз во всем снаряжении весит полтораста килограммов, а под водой — четыре-пять). Шаг не так сделал — выбросит, получишь кессонную болезнь. Но ведь надо не просто шаги делать, а работать: отбойным молотком, гидромонитором, сварочным аппаратом. И к тому же работать на ощупь. Поэтому так скупы были мои новые знакомые на рассказы о красоте подводного царства.

— Мы старики, — говорит Иван Сергеевич. — Я уже трижды пенсионер — три подводных стажа пузыри пускаю. А это семь с половиной тысяч часов. Из своих пятидесяти — год под водой прожил. И друзья мои Калюжный, Ананьев, Громов — каждый около года. Все взрывники, резчики, сварщики, землекопы.

— Витя, подъем! — командует в микрофон Галкин.

Под водой Калюжный. Это для него команда. По речке пошли пузыри. Они становятся все крупнее, потом сменяются желтыми взрывами воздуха. Показывается медный шлем. По трапу наконец загрохали свинцовые башмаки. «Старики» сноровисто снимают грузы, выдергивают Калюжного из резинового скафандра. Калюжный жмурится, делает размашистые с резким торможением шаги.

— Витя, скажи товарищу, что чувствуешь, — просят Калюжного водолазы.

— Чувствую, что земля и солнце мило. Друзья вот рядом. Это самая хорошая минута.

— Ну, а когда погружаешься? — подзадоривают Калюжного.

— Ну вас, пооткровенничай с вами… — отмахивается он.

— Тоже хорошо, — говорит Галкин. — Думаешь: человек жив только на земле, а я могу и под водой жить… И все-таки, когда погружаюсь, я помню о друзьях, которые остались на понтоне и которые отвечают за мою жизнь.

— Профессия наша из самых благодарных, — включился в разговор Ананьев. — Постоянно проверяешь себя на товарищество и веришь в него, наверное, так, как в жизнь не веришь.

— Обедать пора! — Галкин спускается в лодку, принимает водолазные доспехи.

— Бережем, как генеральский мундир, — смеется. — Один костюм на всю бригаду.

Калюжный сел было за весла, но его оттеснил старшина:

— Официантке не положено. А то руки будут дрожать, суп на голову выльешь.

Они живут коммуной. Четыре кровати в опрятном вагончике, четыре фотографии по стенам. На фотографиях — он, она, маленькая она. Только у Калюжного с Галкиным не по одной, а по две дочери.

За борщом рассказывают. Всей командой кончали одну водолазную школу. Все крепкими были. Ананьев, правда, хилый пришел и с короткой шеей. Но взяли. Как не взять, бывший партизан из Белоруссии, связной, потом разведчик в отряде майора Жабо. После школы ходили по дну Черного и Охотского морей, Невы и Волги, Дона и Днепра. Лет двадцать уже не разлучаются, с тех пор, как поступили в Московское первое управление подводно-технических работ. Случаи? Были и случаи. Вот только у Галкина на Черном море, на глубине 27 метров, лопнул фланец, залило водой. Ничего страшного. Получил переохлаждение, повалялся с ангиной и все. Да, времена хорошие были. Комиссия давала по 75 метров. А теперь десять. Глубже не моли! Старики! М-да… В море и 75 — самый раз. Вода стоячая и прозрачная. А на Узени и молодым не управиться…

Прощались с водолазами вечером. Слева от нас шуршал камыш, рябила свинцом и медью Малая Узень, за противоположным берегом прямо в степь втискивался багровый от натуги шар солнца.

— Передавайте привет волжским водолазам, — сказал Галкин.

На плече у него сидел орел и из рук Ананьева выхватывал клювом рыбку за рыбкой.

— А потом и днепровским. Скоро на подмогу придем…

Готье Винисоф писал о водолазе, который погиб, перенося в шкуре выдры греческий огонь на выручку осажденным соотечественникам. Команда Галкина занята не менее благородным делом — переноской огня под водой с левого крыла Азии в центр Европы. Только в иных условиях, без трагических исходов.

* * *

На трассе от Урала до Волги мы встречались и разговаривали с сотнями людей. Задавали один и тот же вопрос: что привело его (ее) на строительство интергазопровода? Отвечали: из желания посмотреть страну, почувствовать личную причастность к престижному делу, утвердить себя.