Жил некогда во Флоренции дворянин по имени Филиппо Скалья, женатый на женщине, прозывавшейся Изабеллой, которая была хороша собой и мягкого нрава. По разного рода делам, которые он вел, ему привелось поехать во Фландрию, где он рассчитывал задержаться надолго и оттого покидал жену с величайшим сожалением, заклиная ее хранить верность и помнить о нем ежечасно, что она ему охотно обещала. Вышло, однако, так, что, добравшись до славного и богатого города, называемого Гентом, где он снял внаймы дом, Филиппо быстро завел приятнейшие знакомства, которым и предался с такой готовностью, что память о жене выветривалась из его сердца чем дальше, тем больше. Так прошел год, в течение которого муж не подавал о себе вестей, и Изабелла, не знавшая, жив он или умер, горевала так, как не горевала ни одна женщина. Будучи богобоязненной и ревностной в почитании Господа, она ежедневно ходила в церковь Благовещения, где, опустившись на колени, с умильными и скорбными воздыханиями молила Бога о даровании ей скорого возвращения мужа или хотя бы, если это невозможно, о верных известиях, где он и что с ним. Поскольку, однако, ни горячие мольбы и длительные посты, ни щедрая милостыня, которую она раздавала, ей нимало не помогали, несчастная женщина отчаялась добиться своего богоугодными средствами и смотрела вокруг в ожидании, не явится ли кто пособить ее беде.

В ту пору пребывал в городе мессер Габриеле Бончо, человек дурных нравов, но большой дерзости и предприимчивости. Прекрасное лицо монны Изабеллы, виденное им в церкви, распалило в нем похоть, которую он твердо надеялся вскорости удовлетворить, видя, что женщина долгие дни коротает без мужа, и полагая, что лучше него любовника не сыщешь; но столкнувшись с холодной строгостью, какой Изабелла неизменно придерживалась, мессер Габриеле понял, что быстрой победы не стяжает, и принужден был пойти путем всякой плоти, то есть подкупить служанку. С этих пор престарелая Феличета, которая могла бы употребить доверие госпожи лучшим образом, исправно доносила мессеру Габриеле обо всем, что творится в доме; а услышав от нее, что его возлюбленная впала в такое отчаяние, что готова ради возвращения супруга, то ли живого, то ли мертвого, обратиться за помощью к колдовству, мессер Габриеле воспрянул духом, чуя, что близок час увенчать его долготерпение. Он велел Феличете сказать госпоже, что есть-де во Флоренции такой чернокнижник, который в силах уладить ее дела, как ей будет угодно, стоит лишь к нему обратиться; а сам наскоро снял жилье на отшибе и приготовился, уверенный, что мадонна Изабелла к нему не замедлит. Так и случилось, ибо недели не прошло, как Феличета принесла ему новость, что госпожа хотела бы его навестить, на что он велел передать, что, как показывает его наука, время сейчас неблагоприятное для любых начинаний, так пусть обождут несколько дней, если хотят добиться своего. По прошествии недели, обставив и увешав свое жилье пентаклями, тигелями, чертежами, мертвыми головами и тому подобным, пристроив в нужном месте большие воронки, чтобы изменять голос, и кузнечные мехи, чтобы представлять липарские мастерские, мессер Габриеле решил наконец, что внушил уважение к своему ремеслу, и послал соседского мальчика, сына кузнеца, сказать монне Изабелле, что завтра вечером готов ее принять и чтобы она не пропустила назначенного дня, поскольку другой такой будет нескоро. Когда Изабелла пришла, с трепетом озирая его комнату, являвшую, поистине, прекрасный образец такого рода комнат, то чернокнижник обратился к ней с такой речью:

“Вам должно быть известно, что способность обращаться к духам, обитающим в воздухе, и распоряжаться ими ни в коем случае не должна быть признана чем-то богопротивным и пагубным для души, как то часто полагают люди невежественные и самонадеянные, а почему дело обстоит так, я вам сейчас объясню. Когда человек приступает к этому славному и весьма древнему занятию, то необходимым условием успеха является очищение души, которое достигается постом, молитвой и всем тем, что освобождает человека от уз плоти, ради того, чтобы подняться к общению с существами, высшими нас по природе. Нет человека во Флоренции, который не знал бы о вашем благочестии и приверженности к матери нашей церкви, и я менее всего намереваюсь лишить вас этой славы, ввергнув в какую бы то ни было скверну, причиняемую демонами. Знайте, что истинная магия основана на том, что силы, наполняющие мир, испытывают взаимное тяготение, стремясь друг к другу по признаку сходства, в то время как силы несходные друг другу противостоят; и есть среди людей немногие, которым по снисхождению Божьему дано, пользуясь некими божественными знаками, о которых я не могу говорить, добиваться господства над некоторыми из этих сил и требовать от них службы, ничего не предлагая взамен; а поскольку ради этого нам приказано быть бескорыстными и не стремиться к наживе, помогая людскому горю, то я не возьму с вас за свое участие в этом деле более десяти флоринов, да и то потому, что мне надо пополнять запас магических снадобий”. Сими и подобными словами он немного успокоил бедную Изабеллу, опасавшуюся, не явилась ли она сюда продать душу дьяволу, и попросил изложить ее просьбу, словно не знал о ней.

Когда Изабелла поведала ему о своих горестях, вызванных отсутствием любимого мужа, и о надежде обрести его вновь, мессер Габриеле, взяв какую-то книгу, принялся чертить на полу круг с примыкавшими к нему отовсюду различными знаками, ведя себя при этом торжественно и затейливо и не забывая повсюду курить цафетикой; затем он сделал в кругу ворота и, взяв монну Изабеллу за руку, поставил ее в круг рядом с собой и дал ей пентакль, велев держать его крепко. Совершив все это, он сказал: “Вам ведомо, что мы уединились здесь по вашему желанию, ради того, чтобы разузнать о вашем муже; поэтому прошу вас, ничего не бойтесь, что бы вам ни пришлось услышать или увидеть, и ни в коем случае не прибегайте к крестному знаменью, ибо от этого все сорвется”. Мадонна Изабелла заверила его в своей стойкости, равно как и в том, что выполнит все его наставления. Тогда мессер Габриеле, подбросив в огонь еще курений, так что комнату совершенно заволокло, раскрыл книгу и начал, возвысив голос, читать на латыни заклинания, которыми ему в сем случае служил какой-то из монологов Медеи; это чтение тянулось не меньше получаса, когда наконец, устав от этого и бросив латынь, он воскликнул на родном наречии: “Силой, которую я имею над вами, заклинаю вас, князи областей воздушных, немедленно предстать передо мною”.

Тотчас же поднялись заунывные вопли, что-то сверкнуло в тумане, клубившемся в его покоях, и рухнуло на пол, но мессер Габриеле, выказывая редкостную для смертного настойчивость, угрожал силам преисподней, пока наконец трубный голос не отозвался: “Мы здесь, Астарот, Фарфарелло и другие; распоряжайся нами, как тебе угодно”. Чародей молвил, указывая на еле живую от страха Изабеллу: “Заклинаю вас и приказываю немедленно и без обмана открыть, где ныне находится Филиппо Скалья, супруг Изабеллы, и жив ли он или умер”. — “Знай, господин, — отвечал Астарот, — что Филиппо жив и пребывает во Фландрии, где в его распоряжении столько забав и увеселений, что о доме ему и вспомнить некогда”. Услышав это, мессер Габриеле скорбно покачал головой, а потом вновь обратился к Астароту, который, судя по всему, почтительно ожидал его приказаний: “Вы можете за один час перенести его из Фландрии сюда?” Астарот сообщил, что для них в этом нет ничего невозможного. “В таком случае, — сказал чернокнижник, повелительно простирая руки, — я вам велю немедленно отправиться во Фландрию и, разыскав там мессера Филиппо, перенести его по воздуху прямо к родному дому, чтобы там, принятый своею супругою со всей той лаской и радушием, на какие она способна, он устыдился и раскаялся в своем легкомыслии, а как только забрезжит заря, вы точно так же доставите его назад. Ступайте же, ибо это дело не терпит отлагательства”. Тут словно вихрь завозился в углу его комнаты, и вопли возобновились с прежнею силой, а монна Изабелла, от страха, который она самоуверенно обещала вынести, почти лишилась чувств, так что мессер Габриеле едва успел подхватить ее на руки. Видя, что его плутовство имело должное действие, он заставил Изабеллу прийти в себя и, выведя ее из ужасного круга, сказал: “Вы все слышали и видели, а теперь отправляйтесь домой и будьте уверены, что ваш муж нынче же ночью явится к вам, принесенный по небу из Фландрии: ради этого не запирайте вашу дверь, чтобы он мог войти”. Пуще всего он велел ей озаботиться тем, чтобы в доме был погашен весь огонь и не горело ни свечи, ни лучины, ибо это непременное условие, на котором демоны выполняют такую работу, а в противном случае Изабелле не только не дождаться мужа, но и опасаться всякого вреда от раздраженных духов, с которыми тогда и он сам, с его волшебной силой, не сладит. Засим он взял деньги от Изабеллы, не знавшей, как его и благодарить, и с видом спокойного достоинства проводил ее до дверей; когда же она вышла, в несказанной радости торопясь на обещанную встречу с мужем, он окликнул соседского мальчика, прятавшегося в углу за сундуками и холстиной, и велел ему выходить. Когда тот выбрался, мессер Габриеле, заговорив с ним ласково, похвалил его старание и заплатил ему за разыгранную комедию сверх уговора. Отпустив его домой с приказанием хранить об этом деле крепкое молчание, не то-де ему первому всыплют, мессер Габриеле наскоро переоделся из чернокнижнического одеяния в обыкновенное человеческое и отправился вслед за монной Изабеллой, намеренный впотьмах войти к ней в дом, чтобы насладиться всей той нежностью, какую она приберегала к мужнину возвращению. Не с чем, однако же, сравнить удивление и досаду, которые он испытал, когда, явившись к дому Скалья, нашел двери надежно запертыми и весь дом погруженным в темноту и безмолвие. Он побродил кругом дома, думая, нет ли где другого хода, все еще не веря, что его хитрость сорвалась, но принужден был наконец уйти ни с чем, проклиная всех женщин с их лукавством и предприимчивостью, благодаря которым они кого хочешь обведут вокруг пальца.

Поутру, подстегиваемый любопытством, он снова кинулся к дому Изабеллы, чтобы выяснить, что же разрушило его замысел. Тут повстречал он старую Феличету, которая радостно его приветствовала и сказала ему, что госпожа велела благодарить его за счастливое его искусство и денег выдать вдвое против условленного; и с сими словами старуха высыпала в его горсть золотые, сопровождая это приятными ухмылками, подмигиваньями и пожеланьями, чтобы он и впредь получал и нежные утехи и плату за них. Вне себя от гнева, чародей завопил на нее ужасным криком, чтобы она перестала потешаться над ним и тотчас ответила, отчего закрыли дверь, хотя она, посвященная в его планы, должна была за этим неотступно следить. Но Феличета, ничего не отвечая, глядела на него выпученными глазами, будто на его месте был Астарот или кто-то из его компании, покамест мессер Габриеле, тряся ее за плечи, не дал ей уразуметь, что прошедшая ночь была для него не такой приятной, как ей кажется, и что ей следует рассказать, что случилось, да побыстрее.

Тут старуха со многими вздохами сказала ему, что не прошло и получаса с возвращения хозяйки, разволнованной посулами чародея, как с улицы в отворившуюся дверь вошел какой-то человек, с такою уверенностью, как к себе домой, и Изабелла, бросившись впотьмах на его голос, взяла его за руку, называла многими ласковыми именами и ввела в свои покои, а она, Феличета, уверенная, что мессеру Габриеле удалось сладить все, как его доброта заслуживает, заперла двери и, благодаря Бога, отправилась спать. Что до гостя, то он ушел от них перед самым рассветом, и монна Изабелла сама заперла за ним двери; а когда она, Феличета, сгорая от любопытства, заглянула в покои к Изабелле, то застала ее лежащую в супружеской постели и спросила, что же совершилось нынче ночью и пособил ли чернокнижник утолить ее горести. На это Изабелла с несказанным веселием в лице отвечала, что человека, обладающего такою чудесною силою, верно, нет больше на свете, ибо он неотменно выполнил обещание, перенеся к ней сюда из Фландрии мессера Филиппо, с которым она провела ночь, и в знак любви он подарил ей замечательную вещь; при сих словах Изабелла показала искусной работы золотое ожерелье, в которое вправлен был прекрасный рубин, стоивший немалых денег. Окончив эту историю, старуха с сокрушением примолвила, что, должно быть, вся затея с демонами была выдумана Изабеллой, чтобы беспрепятственно пустить в дом любовника, как будто мало греха в том, чтобы любиться против закона, и нужно прибавлять к этому богохульство: такое-то бесстыдство, видать, теперь в моде.

Озлобленный тем, как женщина, отвергшая его домогательства, ловко управляется со своим показным целомудрием, мессер Габриеле поклялся отомстить ей, когда представится случай, и покамест отправился его ожидать. Чрезмерно долго, по его мнению, он снедал свою душу, ежедневно припоминая свои обиды, когда по истечении четырех месяцев после этой истории у Изабеллы начал пухнуть живот и признаки беременности стали для всех очевидными. Заметив это, ее родичи были несказанно удивлены, зная ее за женщину богобоязненную и безукоризненного образа жизни. Многократно спрашивая, подлинно ли она беременна и от кого, они неизменно слышали в ответ, что она зачала от Филиппо. Видя, с каким беззаботным и счастливым лицом она настаивает на этом, и превосходно зная, что ее муж давным-давно уехал и ныне находится далеко от Флоренции, а стало быть, не может быть виновником ее беременности, родичи то подозревали, что от чрезмерной скорби она впала в сумасшествие, то оплакивали ее бесстыдство, и чем дальше, тем более опасались позора, который на них может пасть, и искали способа его избыть. От мысли тайно умертвить Изабеллу, пока она не разродилась, их удерживали страх гнева Господня и то, что погибнет также ни в чем не повинный младенец, что начнут шептаться в городе и что доброе имя мужа будет так или иначе запятнано, и потому они решили сложить с себя это бремя на плечи Филиппо, поскольку его это затрагивало более, нежели кого бы то ни было. Рассудив таким образом, они сочинили ему такое письмо: “Не для того чтобы повергнуть вас в беспокойство, любезный зять, но чтобы сообщить вам чистую и беспримесную правду, извещаем вас, что ваша супруга и наша сестра не без величайшего срама и бесчестья для нас зачала во чреве и по всем признакам находится ныне в преполовении срока, причем чей это ребенок, нам неведомо, и мы охотно сочли бы его вашим, не будь вы столь давно вдалеке отсюда. Мы бы не стали ждать и лишили бы жизни бесстыжую мать собственными руками, когда бы нас от этого не удержал благоговейный трепет, какой мы испытываем перед Господом. А Господу не угодно, чтобы мы обагряли руки собственной кровью. Итак, устраивайте ваши дела, позаботьтесь о спасении своей чести теми средствами, которые рассудите за благо применить”.

Получив письмо и узнав столь печальные вещи, Филиппо, глубоко оскорбленный, спешно привел свои дела в Генте к завершению и покинул Фландрию. Представ радостной жене с ликом суровым и грозным и тотчас увидев, что письмо сообщило ему чистую правду, он потребовал от нее отчета о том, как она здесь жила, соблюдая свою и его честь. Боясь упоминать о чернокнижнике, Изабелла поведала, что Бог, которого она неотступно молила вернуть ей мужа, преклонился на ее мольбы и дал ей Филиппо, чудесно принеся его из Фландрии по воздуху, на одну ночь, после которой она понесла, и что в эту ночь, которую они провели не зажигая светильников, Филиппо подарил ей золотое ожерелье с рубином, в знак любви и верности. Сказав это, она достала из укладки и показала ожерелье мужу. Филиппо слушал ее речи со смущением, ибо в ту пору, о которой повествовала Изабелла, у него в самом деле было такое приключение в Генте, что он посещал одну влюбленную в него даму в полной темноте, а на исходе ночи подарил ей ожерелье наподобие этого, но точно ли оно было таким или нет, он уже не помнил, будучи благородным человеком, а не ювелиром; того ради, не зная, что думать о словах своей супруги, которые казались слишком диковинными, он решил подойти к делу с другого конца, а именно — войдя в комнату Феличеты, схватил за горло, приговаривая, что не для того он оставил ее наделенною его доверием, чтобы она в его доме промышляла сводничеством, и что если она тотчас не раскроет, с кем помогла сойтись его жене, то ее позор будет гораздо длиннее ее жизни. Феличета же, видя над собой такую грозу и хватая его за руки, умоляла пощадить ее старость, говоря, что она тут не причинна, что ежели женщина захочет удовлетворить свое любострастие запретными путями, за ней не доглядишь, как ни старайся, но коли Филиппо намерен узнать всю истину, то есть во Флоренции один чернокнижник, чья слава распространяется далеко за пределы города, и она могла бы просить о его услугах, если Филиппо это угодно. Филиппо был в таком распалении, что не остановился перед мыслью о чародействе, лишь бы удовлетворить своему любопытству, и Феличета была послана к мессеру Габриеле с известием, что если он обманулся в ожиданиях, когда служил жене, то может теперь с лихвой вернуть свое, услужив мужу. Слыша от служанки все, что совершалось в доме, мессер Габриеле воспрянул духом, намереваясь выместить на Изабелле все, что он потерпел от ее лицемерия. Без промедленья он привел свои покои в прежний вид, приличествующий магическим занятиям, а когда Филиппо ввечеру явился к нему, встретил его такой речью:

“Не без причины наше мастерство окружено и таким страхом, и таким злословием, ибо и то и другое суть признаки благоговения и зависти, какие люди испытывают к нашему могуществу. Ведь мы общаемся с демонами, название коих означает по-гречески “знающие”. Ведомо им многое в будущем, на каковом основании они обычно отвечают вопрошающим; а поскольку по природе они превосходят людей так же, как мы превосходим лошадей, то и познания у них куда обширнее — частью от остроты чувств, частью от опыта долгой жизни, частью от тех откровений, которые они имели в своем ангельском состоянии. Что же касается прошедших и настоящих дел, то тут с ними никто не сравнится ни по полноте, ни по достоверности сведений, которые, однако, они выдают далеко не всякому”. Такой важностью, хвастовством и туманными речами доведя Филиппо до того, что тот готов был видеть демонов повсюду, мессер Габриеле, как в прошлый раз, ввел своего гостя в магический круг и, снова огласив стены колхидскими речами, вызвал Астарота с его присными, причем дом от такого сонмища нечистой силы курился, вспыхивал пламенем и ходил ходуном. Мессер Габриеле велел Филиппо спросить, что ему нужно, и тот, запинаясь, сказал, что хотел бы знать, от кого беременна его жена Изабелла и откуда у нее золотое ожерелье. Немного помолчав, точно ему нужно было время для справок, Астарот отвечал, что один падуанский школяр, по имени Бенедетто ди Кавалли, полгода назад проходил через Флоренцию. В церкви он встретил Изабеллу, к которой тут же загорелся любовью из-за ее красоты, а узнав о ее неприступности — еще больше. Со своей стороны, и Изабелла, так давно пребывая без супружеской ласки, при виде гладкого и смазливого лица не осталась равнодушной. Их желания встретились и облобызались, и немного было надо, чтобы они нашли способ обменяться записками и удостовериться в том, что хотят одного и того же. Выбрав одну ночь, наиболее, по ее мнению, удобную для того, чтобы погубить честь супруга, Изабелла в тайне от всех впустила Бенедетто в свой дом и в свою постель, где он не замедлил показать, что учился в Падуе не только декреталиям; с тех пор они встречались не один раз, всегда оставаясь довольны друг другом, когда же Бенедетто узнал, что его подруга забеременела, он тотчас вспомнил о своих делах, которые терпеливо ждали, когда он ими займется, и покинул Флоренцию в одночасье, оставив Изабеллу скорбеть о его вероломстве и любоваться подарком, который он сделал ей в первую ночь — не купив на свои средства, которые были скудны, но отдав ей наследственную драгоценность, золотое ожерелье, в которое был вделан прекрасный рубин; и Астарот подробно описал это ожерелье.

Тут Филиппо, давно уже ощущавший вкус желчи на губах, сказал, что ему довольно и что он рад, что в его родной Флоренции, славящейся на всю Италию строгостью старинных нравов, хоть от кого-то можно узнать правду. Мессер Габриеле, видя, в какое исступление тот пришел, принялся притворно соболезновать, взывая к его милосердию и благоразумию, однако же Филиппо спешил донести свой гнев до дому, не расплескав ни капли, а того ради побыстрее расплатился с чернокнижником, воздав хвалы его искусству, хоть оно и заставляет людей страдать, и покинул его обиталище. По его уходе мессер Габриеле вытащил своего мальчишку и расхвалил его, говоря, что он превзошел сам себя и что если он и не родился демоном, то благодаря упражнению, несомненно, сумеет им стать. Тот отвечал, что готов играть для него дьявола, когда ему заблагорассудится, и, получив положенную плату, пошел домой, ибо час был поздний. Что до мессера Филиппо, то на полдороге ему пришло в голову, что надо было просить демона убить этого Бенедетто ди Кавалли, и он уж хотел было вернуться за этим, но рассудил, что время упущено; тем сильнее возгорелось в нем желание выместить на Изабелле за грехи обоих.

Когда же он пришел домой и увидел там Изабеллу, в самом жалостном обличии, с рассыпанными по плечам волосами и совершенно забывшую о себе, желая угодить мужу своим унынием, он обратился к ней с такими речами: “Теперь, когда все обстоятельства этого дела мне открыты и я доподлинно известился о строгости, с какою ты блюла нетронутым наш супружеский союз, равно как и о плодовитости, какою тебя наградило небо ради процветания нашего дома, я хочу, чтобы ты не осталась без награды и не жаловалась, что я был несправедливым. Призываю всевышнего Бога во свидетели, что я возвращаю тебе свое благоволение; а в знак того, что я как бы беру тебя в жены снова, выпей со мною вина, и да не будешь ты никогда отдана никакому иному супругу. Прежде, однако, чтобы это дело не совершилось без должной пышности, оденься приличествующим образом: покажи-ка мне ожерелье, которое так славно блещет на твоей шее, — сейчас самое время для такого убранства. Правда, я жалею, что в этот поздний час не могу позвать никого из твоих родных, но если есть на свете божество, надзирающее за людской непорочностью, то пусть оно окажет свой благосклонный нрав”. Так говоря, он заставил Изабеллу вынуть из ларца и одеть золотое ожерелье, а потом выпить с ним вина, которое она приняла из его рук, а потом велел ей идти спать; и это была ее последняя ночь, поскольку Филиппо подмешал в ее бокал яда.

По наступлении утра, когда смерть Изабеллы была обнаружена и дом наполнился воплями скорби, Филиппо, выказывая глубочайшую печаль, послал к родичам жены с письмом, в котором сообщал, что Изабелла приняла отраву, не перенеся своего позора, и что лучше теперь, наблюдая благопристойность, скрыть в ее могиле причины, кои туда ее привели. Были отданы все необходимые распоряжения для похорон, и покойница, убранная подобающим образом, водворилась на погребальных носилках, где ее могли на прощанье созерцать родные. Мессер же Габриеле, когда дошли до него известия о решительности, с какою действовал мессер Филиппо, сказал в своем сердце, что дьявол силен, если наставить его на верную дорогу, и счел, что об этом деле можно забыть. Что в этом он заблуждался, ему пришлось убедиться, когда поутру прибежала к нему Феличета, в несказанном испуге, со словами, что хозяин требует от него явиться, иначе-де объявит о нем городским властям. На такое радушное приглашение мессер Габриеле поспешил отозваться, и, входя среди бела дня в дом Скалья, куда не сумел проникнуть ночью, застал все в смятении и суете, мало приличествующих дому, где лежит покойник, и расслышал один громкий голос, перебивающий все прочие, который, как можно было понять, читал молитвы на латыни. Мессер Филиппо, однако, не дал чернокнижнику раздумывать и поволок в тот покой, где было тело Изабеллы, приговаривая, что человек, умеющий призвать беса, сумеет и выпроводить его. С такими словами он ввел его в двери, где мессер Габриеле без промедления познакомился с чудом, ввергнувшим весь дом в ужас, а именно, что необычайно громкий голос, им слышанный от самого порога, принадлежал отнюдь не монаху, читающему псалтирь, затем что исходил прямо из чрева покойницы; к своему ужасу, мессер Габриеле узнал тут и еще об одной вещи, касающейся только его, ибо младенец во чреве Изабеллы читал нараспев тот самый трагический монолог, коим мессер Габриеле так успешно пользовался в своих ночных проделках. От всего этого чародей стоял, не смея ни дохнуть, ни шевельнуть пальцем, с трепетом и в ожидании, какая из властей, бесовская или городская, первой примется карать его за все прегрешения. Поскольку, однако же, на него возложили дело, в котором он ни аза не смыслил, да еще и весьма опасное, то мессер Габриеле рассудил за благо послать к священнику за заклинательной молитвой, а в ожидании того, как ее доставят, вспомнил, что нечистому духу, когда он овладевает человеком, принято делать разные вопросы, поскольку если он не умеет ответить, то смущается, теряет силу, и его легче выдворить из незаконного обиталища. С этим намерением, несколько ободрившись, чернокнижник подошел поближе и, обращаясь к чреву Изабеллы, провозгласил: “Заклинаю тебя всемогущим Богом, пришедшим в мир на наше исцеление и спасение, — знаешь ли ты, кто я и как меня зовут?” Тот, кто был там, все еще упражнявшийся в декламации латинских стихов, при вопросе заклинателя охотно прервал свое занятие и громким голосом ответил: “Да, я знаю тебя, ты мессер Габриеле Бончо, мастер чернокнижных и разных других дел, чья слава наполняет Флоренцию и уже переливается за ее стены, хоть они и высокие. Если же ты захочешь знать и об остальных, то вот, здесь стоит мессер Филиппо Скалья, хозяин этого дома и супруг этой Изабеллы, умершей потому, что он ее отравил”. С великим трепетом слыша таковые речи, мессер Габриеле спросил: “А кто ты сам, знающий так много?” — “Ты должен был бы меня помнить, великий некромант, — был ему ответ. — Я тот самый Астарот, за чьей помощью ты в былые времена усердно обращался, а теперь, достигнув благополучия, забыл тех, кто оказывал тебе услуги”. Тут Габриеле, боясь, что для него это выйдет плохо, если кто-нибудь донесет об услышанном, закричал: “Какие услуги, что ты говоришь, проклятый дьявол! Разве я мог променять свою христианскую душу на твои плутни?” — “Конечно, нет, — отвечал тот. — Но ты так усердно устраивал все со своим мальчишкой, заставляя его корчиться в углу, под холстиной, что меня жалость взяла глядеть на это, и я немного ему потрафил с чадом, пламенем и трубными воплями, так что в деньгах, которые ты ему дал, есть и моя доля. Не думай, однако, что это ты меня вызвал своими заклинаниями: я лишь подтолкнул телегу твоего греха, ибо без меня она бы вконец завязла”.

Но тут мессер Филиппо, доселе безмолвный, закричал: “Если, как я слышу, этот человек обманывал меня, расписывая свое могущество над демонами, — заклинаю тебя, скажи мне, как на самом деле изменила мне моя жена, ибо если не ты, то кто-нибудь из вашей братии уж наверно при этом присутствовал”. — “Если ты об этом спрашиваешь, — отвечал ему Астарот, — то знай, что в ту ночь, когда она понесла, ты был с ней, и никто другой: ибо я выполнил ее мольбу и перенес тебя, идущего в потемках по улице, сюда во Флоренцию, перед двери твоего дома, так, что ты ничего не заметил; а на исходе ночи ты подарил Изабелле это самое золотое ожерелье, которое она приняла в радостной уверенности, что этим оправдается перед тобою в свое время”.

Обвиняемый дьяволом в том, что убил свою жену понапрасну, мессер Филиппо стоял как громом пораженный, а потом рассмеялся, пуще прежнего напугав мессера Габриеле, решившего, что тот тронулся в уме, и промолвил: “Недаром, нечистый дух, ты ославлен во всем мире как отец лжи: теперь я вижу, что ты стоишь своей славы, как вижу и то, каким ребячеством было добиваться твоих ответов, точно ты можешь быть правдивым хоть в чем-нибудь”.

“Я лгу не больше, чем любой другой, — возразил на это Астарот, — и с великой охотою служу вестником истины всякий раз, как мне кажется, что ее вам будет трудней всего снести”.

С этими словами, качнув похоронные носилки и наполнив комнату отвратительным серным смрадом, дьявол покинул младенца в утробе Изабеллы, оставив Габриеле и Филиппо убитыми стыдом и страхом.

После всех этих удивительных дел, когда дьявол оставил их, а Изабелла была погребена, как того требует христианский обряд, мессер Габриеле спешно покинул Флоренцию, и куда подевался он, ведомо разве что нечистой силе, которая, однако, этим знанием ни с кем не делится, и спрашивать ее впустую. Что до мессера Филиппо, то он доживал свои дни во Флоренции, предоставленный сам себе и тщетно размышляя о тех вещах, которые он совершил и которые произошли с ним.