Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Снова я виделся с моим рассказчиком и слушал его долго; вот что я донес тебе, не уронив по дороге ни капли от его речей.

Таким образом выйдя в море, как было рассказано, они проплавали по волнам три недели и, достигнув острова Сицилии, в день блаженной мученицы Евфимии пристали к городу, который называется Мессана. Она стоит подле того мыса, что именуется Пелор и смотрит на Италию: с нею некогда Сицилия была одним целым, ныне же разделяет их пролив, сотрясая Пелор тирренской яростью. Это весьма богатый город, расположенный в прекрасном и выгодном месте, но люди в нем негодные и жестокие. Король Франции был встречен с почетом и препровожден во дворец сицилийского короля. Жившие в городе высыпали смотреть на него, он же вел себя с удивительной скромностью, избегая привлекать погляденье пышными выходами, из-за чего эти люди, столпившиеся на берегу без всякой выгоды для себя, разочарованные, ругали короля и попрекали за малодушие и скаредность, не зная его добродетелей. Через неделю подоспел король Англии с бесчисленными галеями, на которых издалека принялись греметь в трубы и горны, словно молва возвещает о нем загодя; носы кораблей были разукрашены, на копьях надеты флажки, щиты блестели, вывешенные на корме, а море кипело из-за несметного множества кораблей и бьющих весел. Король в изысканном платье вышел на берег, а мессанцы, смотревшие во все глаза, говорили друг другу, что вот-де человек, достойный власти, и справедливо он стоит над народами и государствами, ибо выглядит даже величественнее своей славы; так они судили и отзывались обо всем увиденном. Короли же пошли навстречу друг другу, а после их беседы король Франции, полагая, что тут ни к чему задерживаться, и желая быстрее оказаться в Палестине, покинул гавань, однако поднявшийся противный ветер воспретил ему и принудил с великой печалью возвратиться в место, которое он пытался покинуть. И надо вам сказать, что им не удалось уплыть отсюда ни сегодня, ни через месяц, но вышло так, что им пришлось зимовать на этом острове, так что они против своего желания провели там полгода и более того.

На этом острове жила одна дама, прекрасная и молодая, которая была женой прежнего короля Сицилии. Нынешний король, хотя и приходился дядей ее покойному супругу, не оказывал ей подобающей чести. Она была родной сестрой короля Англии, который, узнав о том, как обстоят здесь дела, принял ее под свою защиту и обещал, что больше она не потерпит никакой обиды и получит достойное возмещение за все прежние; и он перебрался через пролив, называемый рекой Фар, и, захватив на том берегу сильную крепость Ла Баньяр, оставил там свою сестру и с нею множество людей, чтобы беречь ее покой. Этим был весьма смущен король Сицилии, предвидя для себя большие опасности от пилигримов, а также и король Франции, чье лицо было всегда весело, когда ему доводилось видеть эту даму, и у людей был повод говорить, что недалеко и до женитьбы и что согласие королей весьма упрочится. Немного времени прошло, как дьявол возмутил сердца мессанцев, которые не могут долго хранить расположение к кому бы то ни было: их возмущало, что-де английский король хозяйничает здесь, как на своем дворе, а кроме того, они ревновали, видя, как их жены разговаривают с пилигримами, и не упускали случая придраться к любому пустяку. Оттого между мессанцами и пилигримами бывали раздоры и стычки, одна за другой, пока это не озаботило королей и баронов. И вот однажды утром в покои короля Англии пришли архиепископ Мессаны, архиепископ Регия, сицилийские адмиралы и иные из приближенных короля Сицилийского, а с ними явились король Франции, епископ Шартрский, епископ Лангрский, герцог Бургундский, граф Неверский, граф Першский, граф Лувенский и многие иные из приближенных французского короля, а также архиепископ Руанский, архиепископ Ошский, архиепископ Эврё и иные из приближенных английского короля, с тем чтобы уладить и учинить мир между жителями Мессаны и королем Англии. А пока у них шел спор, как это лучше устроить, в городе поднялся крик, что горожане убивают людей английского короля. Сицилийцы же убеждали короля, что это пустые слухи, пока не явился из города вестник к королю, чтобы подтвердить истину. Сицилийцы, однако, ничуть этим не смущенные, прилежнее прежнего принялись плести обманы, надеясь обольстить короля, но тут из города уже в третий раз прибежал вестник, крича, что надобно отбросить всякие мысли о мире, когда меч уже над шеей; слыша это, король оставил собрание, вскочил на коня и поскакал в город, чтобы кончить эту распрю по своему разумению. Говорят, что народ мутили сицилийские адмиралы, люди коварные и лживые, те самые, что пришли на совет к английскому королю как ни в чем не бывало; но Бог погубит всех говорящих ложь. Схватка в городе была уже не на речах, а на кулаках и дубинах, когда же король попытался разнять враждующих, мессанцы осыпали его хулами и нечестивыми поношениями. Видя, что иначе не смирить злобу строптивых, король велел своим людям вооружаться и сам надел доспехи. Мессанцы же заперли городские ворота и выставили на стенах стражу, а некоторые из них вышли с намерением напасть на дом графа Ла Марша. Однако английский король явился туда и заставил их бежать, как овец, так что они мигом забыли и свое оружие, и свои надменные речи; он же гнал их до какой-то потерны, в которой они успели скрыться, и многих оставил мертвыми подле нее, хотя с ним было меньше двадцати человек. Тогда мессанцы, запершиеся в городе, где их было до 50 тысяч, принялись кидать со стен камни и стрелять из луков и арбалетов, так что многие из людей английского короля были ранены, а иные убиты. Пилигримы попытались разбить ворота, а когда это не удалось, заняли высокий холм близ города, где была потерна, забытая и заброшенная горожанами, которую английский король обнаружил на второй день по своем прибытии, осматривая окрестности. И вот так благодаря королю, знавшему о городских укреплениях больше, чем горожане, целый отряд проник в город, и им удалось сломать ворота и впустить остальных. Тут битва пошла на улицах, и бывало так, что мессанцы, забравшиеся на башни и на кровли домов, метали оттуда дроты в пилигримов, когда же те силой занимали дома, мессанцы прыгали с крыш на камни, больше боясь пилигримов, чем несчастного падения, ибо видели свою совесть и знали, что из-за их нечестия им нет надежды на милость. Король Англии первым вошел в город, когда пали ворота, и повсюду вел своих людей, и они не успокоились и не опустили руку, пока не завладели городом и не вынесли из него столько добра, что невозможно представить. И они завладели этим городом, обширным и многолюдным, быстрее, чем священник отслужит заутреню; и там погибло бы еще больше народа, если бы король напоследок не велел щадить их, не по их заслугам, но по его доблести. После этого вся добыча была разделена между ними, как подобает, и наши рыцари увидели, как знамена и стяги английского короля поднимаются на стенах и башнях города. Но король Франции захотел, чтобы английские стяги были убраны оттуда и воздвигнуты его собственные, поскольку он выше властью. Когда это было доведено до короля Англии, он выслушал эти речи с великим негодованием, ибо французский король не помог ему ни в чем пред лицом стольких врагов, несмотря на их уговор пособлять друг другу во всякой опасности, и даже запретил его людям, когда они хотели вывести корабли и осадить город с моря. Тут между королями принялись сновать посредники, как челнок по тканью, ибо было бы весьма неблагоразумно дать им свидеться, пока они кипели взаимной неприязнью, и наконец английский король, преклонившись от ласковых и вкрадчивых слов, согласился, чтобы захваченные им башни были под общей стражей, покамест королю Сицилии не будет угодно сказать, что он думает; и таким образом знамена французского короля были выставлены на стенах вместе с английскими. После этого были отправлены послы к королю Сицилии, чтобы требовать удовлетворения за все, что сделали его люди, а кроме того, английский король требовал вернуть его сестре все, что ей полагалось в приданое. И король Сицилии не захотел удовлетворить этих требований, говоря, что о них должны вынести решение на совете все бароны этой земли, для чего требуется удобное место и время, и с тем отправил послов восвояси; король же Англии, услышав такие речи, сказал, что если у сицилийского короля нет доброй воли, чтобы сделать, о чем его просят, то у него, английского короля, есть усердие и досуг, чтобы этого добиться наилучшим образом. Тем временем сицилийцы стали припрятывать съестное, не пуская его на продажу, так что пилигримам стало негде покупать все потребное. Тогда английский король велел вырыть широкий и глубокий ров вокруг монастыря грифонов, где хранилась вся его казна и припасы, а когда это было сделано, занял высокую гору подле городских стен и возвел там себе крепость, названную Матегрифон, и тем внушил великую ненависть и боязнь сицилийцам, которые, глядя на эту добрую и хорошо устроенную крепость у себя над головой, понимали, что она возведена на их погибель и что наперед им не дадут повадки. Тогда сицилийский король рассудил за благо удовлетворить английскому королю во всем, что он просит, и выдал 20 тысяч унций золота в возмещение его сестре за ее вдовью долю и еще столько же ради брака одной из своих дочерей с племянником английского короля; и таким образом это было улажено. И по совету и настоянию архиепископа Руанского было объявлено под страхом анафемы, чтобы каждый, кто по праву победителя взял у горожан какое-нибудь золото или серебро, вернул его в целости; и когда это было сделано, между мессанцами и пилигримами водворился наилучший мир с тех пор, как они сюда приплыли. А на Рождество Господне английский король устроил торжество в своей крепости Матегрифон, пригласив короля Франции, который пришел с большой свитой, и потчевав его великим изобилием блюд, разносимых слугами в золотых и серебряных кубках и на блюдах несравненного достоинства; там было много резных и чеканных вещей, изображавших людей и животных, со вставленными там и тут драгоценными камнями. Король Франции достойно отдарился за эту щедрость, и они справили этот день в согласии и радушии. Тогда же английский король, видя, что его люди вынуждены прохлаждаться в праздности, вместо того чтобы послужить Господу под Акрой или где-нибудь еще, и издержали почти все деньги, что у них были, да к тому же им пришлось вернуть горожанам все отнятое, отворил свои сокровищницы и роздал много золота и серебра как своим воинам, так и многим знатным дамам из Палестины, лишившимся наследия и изгнанным из отчизны. По этому примеру и король Франции дал тысячу марок герцогу Бургундскому, 600 марок – графу Неверскому, 300 марок – епископу Шартрскому и еще многим другим, с тем чтобы эти деньги были разделены между беднейшими воинами из его королевства. Люди повеселели, надеясь теперь свести концы с концами, ибо дороговизна стояла большая и сетье пшеницы стоил 24 анжуйских су, ячменя – 18 су, вина – 15 су, а курица – 12 денье, и каждый перебивался, как мог.

А вскоре после этого наш господин заболел, что было для всех неожиданностью, хотя потом начали говорить, что стоило ждать беды, после того как в декабре грянул гром и молнией разбило в гавани одну из галей английского короля, а край города ушел и рухнул в море. Наши врачи отступились, и от сицилийцев тоже было мало помощи, а его так терзала горячка, что больно было смотреть, и когда он опоминался, то говорил: «Хотел бы я сейчас быть в Ольнее» или спрашивал новостей, ему же отвечали, что все по-прежнему, хотя в ту пору поднимался раздор между английским и французским королями из-за коварства сицилийского короля, которому не было покоя, пока между ними царит согласие. Своими наветами он довел до того, что английский король стал видеть во французском короле источник всех своих тягостей, сполна выпитых на этом острове, и гнев его от увещеваний лишь возрастал, как пожар от ветра, и все благомыслящие люди скорбели, что дело, которое началось с прекрасной дамы, кончается так плачевно; но об этом, как было сказано, не говорили больному, чтобы он мог надеяться на лучшее. И хотя уже начинались сборы в путь, на него смотрели все равно как на мертвого, а некоторые из тех, кого он привел, попросились к графу Ги, чтобы взял их с собою, и он сделал это; и те немногие, кто оставался подле нашего господина, в слезах и воздыханиях справили Благовещение Девы Марии, а в субботу после него король Франции отплыл со всем своим флотом, поспешая к Святой земле. Английский же король задержался, поскольку до него дошли вести, что прибывает его мать с его невестой. Тогда Бог нас помиловал, и нашему господину стало лучше, хотя все со дня на день ждали его смерти, и едва он вернулся в память, как спросил, кто отвезет его отсюда в Святую землю. А надо вам сказать, что там были люди из Ньора и Фонтене, с которыми наш господин играл в кости, так что иной раз он выигрывал пятнадцать су, иной раз – они, и у них не было поводов для взаимных неудовольствий; он рассудил за благо пойти к ним и просить, чтобы его взяли с собой на корабль. Поскольку у них многие умерли, ему ответили, что на него найдется место, если он заплатит столько-то за себя и за своих людей, что он принял с радостью. Вот так вышло, что наш господин отправился за море с пуатевинцами, хотя об этом никто не думал и не гадал.