М. Туллию, римскому консулу, Р., жрец высшего Бога, – благоденствия

Госпоже нашей снится дурной сон, касающийся, как ей кажется, ее супруга; она в тревоге, перебирает сама с собою, у кого просить совета, и останавливает выбор на мне. По ее приказанию зовут меня; в это время узнает обо всем дама, чей супруг управляет замком, и спешит отговорить нашу госпожу от ее намерения, считая, что не подобает ей доверять свои тайны таким образом и по такому поводу: а чтобы скрыть это дело, дают мне, уже явившемуся и стучащему в двери, поручение – сочинить письмо, содержание которого я излагал тебе вчера. Эту историю я почерпнул нынче из двух источников, по-разному нечистых. Одна из служанок нашей госпожи рассказала мне все это, с прибаутками и с подробностями, которых я хотел бы не знать. Эта женщина, которой престарелые лета не придали степенности, но лишь усилили природную болтливость, умела сделаться необходимою нашей госпоже, ибо тешит и развлекает ее печали, пересказывая, что совершается в замке и что приносят в него извне, пересыпая важные вещи всяким вздором, каким обмениваются у колодца, и представляя госпоже, словно со смеженными очами сидящей в уединении, все то, чего она не видит. И когда бы этим кончалось дело! но, торгуя своим усердием, эта прислужница, словно Еврип, поворачивает свою болтовню вспять, разглашая на площадях то, что сказано шепотом в спальне, и, украв молчаливые заботы владык, сеет их на устах у народа. Не зря, оказывается, я про себя дивился, отчего такая срочность с этим письмом: мне ведь известно, что нет случая его отправить, да и господин наш неизвестно где: уже полтора года, что у нас нет достоверных о нем вестей, а в ноябрьские календы появился человек, утверждавший, что был при нем, но мы дознались, что он лжец и рассказам его нельзя верить. В таком-то лесу слухов и толков мы живем, ничего не зная, но обо всем догадываясь. От одной служанки отделавшись, попал я на другую, ту, что ходит за супругою нашего управителя, заботясь, чтобы ей подавали блюда послаще, и от всего отведывая прежде нее: эта женщина снова наказала меня той же повестью, дерзко отдернув священную завесу и всей душою стремясь на грех, что стоит в дверях. От них обеих слышал я изложение того сна, и слышал по-разному: ибо в уверенности, что это видение много значит, каждая постаралась убрать его в цвета своего недомыслия и суеверия. Что мне делать? смеяться ли над теми – или, лучше, оплакивать глубокую ночь их безумия – кто речной рыбе воздавал божеские почести, собакам поклонялся, грехом считал откусить от луковицы и великий сонм съедобных божеств выращивал в своем саду? Но когда бы сия египетская мгла не вползала и в наше время! Ведь эта старушка, тайны сердец выдающая, но набожно верящая

по сорочьему стрекоту заключает, сколько гостей явится в дом, по звону в ушах – что кто-то о ней судачит, и страшится увидеть себя во сне лишенною последних зубов. Так бдительный наш враг, вливая заблуждения в людские умы, то в полете птиц, то во встречах с людьми, то со зверями, то во снах и других случайностях обещает знание будущего, смущая сердечный покой пустым любопытством и исподволь пятная невинную веру. Его внушением иные женщины делают образы из воска или глины, чтобы донимать или припекать врагов своих или любовников, по слову Вергилия:

Иные по птичьему полету гадают о будущем, почему и говорит поэт:

Одни советуются с математиками, другие с прорицателями, те с одержимыми, эти с генетлиаками; и так как исход дела иногда совпадает с предсказаниями, безрассудные еще глубже запутываются в своих тенетах. Что же скажу о случаях, когда к тяжкому падению приводила эта доверчивость? Так Аполлонов оракул обманул Александра, так сокрушен был Крез, перешедший Галис; так и царь Охозия – возьму пример из иудейских летописаний – упавший чрез решетку, послал узнать о долготе дней своих, и дни его как вода пролились. Потому смеются над приметами те, кто выше Фортуны ставит доблесть, и толкуют их себе на пользу. Юлий Цезарь, которого никакое суеверие не могло отвратить от задуманного, в начале африканского похода, покидая корабль, споткнулся и упал, но, обратив знаменье на добро: «Держу, – сказал, – тебя, Африка»: и вскоре подлинно овладел ею. Подобным образом и в наши времена некий муж, завоевавший остров Британию, при первом вступлении на ее землю пустив коня вскачь, препнулся и рухнул с ним вместе, но возгласил: «Земля моя», что и сбылось в последующих делах. Если бы я вздумал исчислить видения и сны древних, отяготил бы это письмо примерами: тут явился бы и благороднейший муж Африкан, коего ты прославил, и многие иные. Этим и другими способами открывает Бог Своим людям Свою волю, насколько пожелает. Но часто душа – из остатков ли того, «что в жизни люди делают, помышляют, заботятся, видят», или по врожденной проницательности – складывает некие очертания будущего, скудно угадывая, много обманываясь. О снах нам не должно печься, дабы не впасть в заблуждение тех, кто столкнуться с зайцем страшится, кто женщину с распущенными волосами, кто кривого, колченогого или человека в куколе гнушается встретить на дороге, но радуется, завидев голубицу или горбуна, или заслышав гром в отдалении. Нам же подобает смиренно подчиняться Тому, чьим советником никто не бывал, и не спрашивать о Нем, что творит, но пустословием почитать все, что не основывается на корне правой веры. Это одно, говорю я, было бы благочестиво и благоразумно. Будь здоров.