Господину Фирмиану Лактанцию, досточтимому магистру Никомидийскому, Р., смиренный священник ***ский, – венец вечной славы

«Встала Аврора меж тем, Океана покинувши лоно», и озарила юношу, оставившего замок, и мое письмо, по которому он странствует: ты же не думаешь, что я и о нем, и о тебе забуду! Итак, шел он дальше, повинуясь своему желанию разыскать прекрасную даму, как вдруг, забредши в некую рощу, услышал дивную песнь среди ветвей: такой была она, что ухо ею не насытится. Захотелось ему узнать, какая птица так сладко поет, и он, тихонько подойдя ближе, увидел на дубовом суку двух улиток, выводивших чудесные трели: посмотрел на это и двинулся дальше не без опаски. Вот идет он и видит овец, пасущихся без надзора. «Что это, – говорит он, – вас бросили на съедение волкам? Дурно то, что ваши пастухи делают». Овцы отвечают: «Не тревожься о нас, добрый человек; видишь тот холм? В полдень, когда тень этой долины падает на его вершину, два карася пускаются там в прохладце ловить бобра – один загоняет, другой в засаде – а наши пастухи бегут на это посмотреть, да и волки тоже, ведь всем занятно, удастся бобру улизнуть или нет. Ваши же пастыри не лучше, ибо капеллан того замка, куда ты держишь путь, спозаранок сидит в кабаке и знай нарезает себе мясо, а разделочной доскою ему труды Августина, которые уже в таком состоянии, что к тому времени, как солнце сядет за Гангом, совсем ничего нельзя будет узнать о таинствах святой Троицы; позаботься лучше об этом, добрый человек, а наши пастухи того гляди вернутся». «Нет, – думает юноша, – в мое время овцам не позволяли таких вольностей» и идет себе дальше. Чуть было не заплутал он в роще, но спросил дорогу у встречного слепца и добрался до замка на закате. Тут довелось ему услышать, как тамошние коровы трубят в свои рога, провожая солнце, которое и в самом деле шло на восток, будто бы ужасаемое микенскою трапезой. В замок вошел он беспрепятственно, дивясь на людей, которые в своих занятиях подражают прежней жизни, словно бы силясь вспомнить, какова она была: рыбак удит на золотой крючок, кузнец наковальней бьет по молоту, пчелы не на луг летают, а на морской берег: открой улей – до краев он полон соленой водою. Он ищет узнать, что за дива здесь творятся, и ему отвечают, что причины бедствия, от коего уже не первый год страдает замок, никому доселе не открыты; впрочем, есть в далекой пещере один отшельник, почитаемый за святость своего житья, и если ему не поведает этого Бог, то никому не поведает. Юноша идет указанной дорогой и, достигнув обители отшельника, слезно молит его помочь обитателям замка, кои сами себе помочь не могут, и вернуть всему природный жребий. Отшельник не хочет его пустить, но юноша много дней стоит на коленях пред пещерою, прося о помощи, и наконец тот, тронувшись его мольбами, отворяет ему и келью свою, и сокровищницу ведения. «Ты хочешь пособить бедам этого замка? – спрашивает он. – Знай же, что им владеют два брата; власть их развела и сердечную дружбу сломила, ибо они хотят одного и того же, а поделить этого нельзя; давно питают они взаимную неприязнь, втайне радуясь всему, что печалит другого, и бессонные ночи проводя в думах, которые ни человеку, ни Богу не откроешь; потому все, что находится под их рукою, пришло в такое горестное состояние, каким ты его видишь, – оттого тут и воск твердеет от огня, и реки вспять текут, и рыбы пляшут под плугом, что извращена человеческая природа и ненависть села на престол любви». «Можно ли это исправить?» – спрашивает юноша. «Нельзя было, – отвечает старец, – а теперь можно, ибо ты здесь; слушай, что я тебе скажу. Щит твой дан тебе чудесным образом и имеет большую силу: ты, верно, и сам о том догадываешься. Пойди в замок и пред стражею его настаивай, чтобы тебя допустили к его хозяевам – тебе, дескать, надобно возвестить им нечто важное, обоим вместе; будь тверд, не бойся ничего; когда встретишься с братьями, поверни к ним свой щит, и он по воле небес представит в своем круге зрелище того, что станется с ними в сем веке и в будущем, если они не оставят своей богопротивной ненависти; только сам в него не заглядывай, ибо это не для тебя откроется, а для них». К сим речам он прибавил еще много такого, о чем я умолчу, а после благословил юношу, и они простились. Что мне длить этот рассказ? он приходит к владельцам замка, видит их подобными огню с разделенной вершиной и, начав учтивую речь, увещевает заглянуть в его щит (нехотя они направляют взоры, будто и такую малость гнушаются сделать вместе): сам отвратив лицо, слышит поднимающийся плач и стенания, гадая о том, что же они созерцают в этом удивительном театре. Наконец осмеливается обернуться и видит, как они, слезами орошенные, в объятиях друг друга просят прощения за все, что сделали и подумали, и клянутся более не отступать от братской любви. Тотчас радостные клики за окном возвещают, что уже не горят ручьи и не росят факелы, но улажена распря и всему возвращено исконное место. Довольный этим, юноша вспоминает о цели своего странствия и уходит прочь, а с ним спешу и я покинуть ликующий замок и закончить это письмо, покамест в нем не создано хаоса больше, чем я смогу унять.