Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Ты скажешь: «Молись, только этим способом ты душу пропитаешь, себя и свой дом с Богом примиришь, недужным поможешь, безрассудных образумишь». Но мне, стоящему на молитве, каждую минуту ум приносит образы тревог, живущих под нашим кровом, и я, то в дубраву уносимый, то в Ольней, то в Святую землю, то к одру скорби, творю себе Бога из того, чем поглощена моя мысль, и не мир и заступление себе нахожу, но только уголья собираю себе на голову. Скажешь: «С этим и дети умеют справиться» – значит, я разучился делать, что дети умеют. Скажешь: «Возьмись за чтение, успокой хотя бы свою кровь, уйди на время от тех, кому тщетно пытаешься помочь, узнай от священной страницы, как купить истину и не продавать мудрости и учения, – может быть, тогда твое попечение даст плоды». Не в силах я и читать – повсюду встречаю образы моего греха, праздности моей осуждение, обещание моей гибели и могу лишь тщетным ужасом сотрясаться: так глупец колотит палкой по вязу, но не дождется от него плодов. Скажешь: «Трех спутников мог ты найти, чтение, деяние и молитву; чья вина, что для молитвы ты прохладен, для чтения рассеян, однако настолько красноречив, что оправдываешь свою леность тревогою за весь дом, будто без великого упражнения, без крайнего прилежания, без пламенного вожделения можешь что-то сделать для этих людей. Посторонись же, пылкий защитник своей хладности, посторонись и дай место суду Божьему. Не вверяй ни себя, ни своих человеческому предстательству: одни для своего оправдания нанимают чужой язык, как наняли бы блудницу или плакальщицу, другие доверяются огню и железу, словно лучшим свидетелям во всякой тяжбе, но ты бодрствуй и смотри, откуда придет суд Божий, и не гаси светильников, потому что когда он придет, в нем не будет сияния».