Поездка в Чжаланьтунь стала главным желанием тети Зои. Она заказала спешно сшить несколько летних платьев, чтобы показаться на модном курорте во всем блеске. Решили взять с собой и Галину — пусть девушка рассеется и побывает «в высшем свете», как сказала тетя Зоя.

Чжаланьтунь действительно оказался чудесным уголком Маньчжурии. Окруженный со всех сторон высокими сопками, курорт лежал как бы в чаше, утопая в зелени садов и естественных рощиц, склонявшихся к бурной горной речке, протекавшей через поселок. Руками китайских рабочих, корзинами вытаскивавших землю, было сделано искусственное озеро, в которое впадала речка, усмиряя свое бурное течение. Вода в озере была спокойной, по берегам стояли беседки и купальные домики, по озеру плавали изящные лодки и плота для купальщиков, с перилами и скамейками. Через речку в ряде мест были переброшены ажурные мостики, такие же мостики были над овражками. В густых зарослях, окружавших озеро, были проложены тропинки, в гуще деревьев прятались крошечные беседки.

Над курортом постоянно плыли звуки модных фокстротов. Это играл в курзале оркестр, музыканты которого были одеты в белые фраки. Вечерами на веранде курзала томно скользили, тесно прижавшись друг к другу, танцующие пары. Самым модным мотивом и как бы девизом курорта был фокстрот «Ах, Чжаланьтунь, какая панорама, ах Чжаланьтунь, какая красота».

Тетя Ира и дядя Костя встретили приехавших радушно. Дом, в котором они жили, состоял из трех комнат и кухни и не был так шикарен, как дом дяди Семена. Весь поселок состоял из типовых железнодорожных домов. Начальство разных рангов жило в отдельных домах, а рядовые железнодорожники в домах на две квартиры, добротных, из дикого камня, с верандами. Каждая квартира имела вход с торцовой стороны дома и поэтому жильцы были изолированы друг от друга, обычно каждый участок разделялся заборчиком. Вот в таком двухквартирном доме и жили тетя Ира и дядя Костя.

Дядя Костя оказался веселым и простым, сразу расположившим к себе. Тетя Ира, младшая сестра матери Леонида, тоже понравилась ему. Была она очень подвижна, много смеялась, часто обнимала и целовала мать Леонида, приговаривая: «Как хорошо, что ты приехала! Мы так по тебе скучали!»

Мальчики — Веня и Сережа — девяти и десяти лет, были тихими, послушными и вежливыми. Весь день они играли в небольшом садике около дома, одетые только в штанишки на лямочках.

— Вот видишь, — сказала шепотом тетя Зоя, когда они остались одни, матери Леонида, — какая скупость. Ребята целый день ходят только в одних старых штанишках! Я бы никогда своих детей так не выпустила!

— Но здесь же жарко, так им легче, — ответила мать Леонида.

— Нет, нет, это все от скупости!

Тетя Зоя, Галина и мать Леонида расположились в спальне хозяев, Леонида поместили в комнату мальчиков, тетя Ира сказала, что она с дядей Костей будут спать в столовой. За ужином опять начались расспросы матери Леонида о бабушке, о том, как они жили в России. Опять все сокрушенно качали головами, тетя Ира всплакнула, но потом улыбнулась матери и сказала, что теперь все ее мучения кончились и она будет здесь жить спокойно.

— А может не кончились, а только начинаются? — сказала мать Леонида и все неловко замолчали.

— Господи, какие у тебя мрачные мысли! — воскликнула тетя Зоя. — ты же видишь, как хорошо здесь все живут! Вот отдохнешь и устроишься на работу.

— На счет работы надо в Харбин ехать, — вмешался дядя Костя. — Здесь, на линии все места давно заняты. Теперь кто китайское, а кто советское гражданство берет. Понимает, что могут в один прекрасный день потребовать вернуться в Россию. А нам и здесь хорошо! Будем служить на нашей кавежеде, денег накопим, потом домик в Харбине купим, доходный, ребята подрастут, может в Америку их учиться отправим. Здесь, знаешь, какие перспективы!

— Да, нам здесь лучшего желать нечего, — подтвердила тетя Зоя. — Уж в вашу Совпедию нас не заманишь! Счастье, что ты оттуда вырвалась!

Мать Леонида ничего не ответила, только как-то еще больше ушла в себя и до конца ужина только односложно отвечала на вопросы.

После ужина все пошли на улицу. Над поселком плыли звуки музыки, в тон ей надрывно квакали звонкоголосые лягушки, словно стараясь заглушить кваканье саксофонов. Гирлянды разноцветных лампочек висели над курзалом и над берегом пляжа, а дорожка в беседку на вершине одной из сопок была обозначена пунктиром светящихся огоньков, то вспыхивавших, то затухавших на мгновенье.

— Ах, какая здесь благодать! — восторженно вздохнула тетя Зоя. — Какая красивая жизнь! Счастливые вы люди, что здесь живете, — обратилась она к тете Ире.

— А нам от этого курорта одна морока, — сказал дядя Костя. — Дачники понаехали, китайцы теперь за все дерут, паршивые баклажаны и те не купишь дешево! А танцевать мы не ходим, нам и без танцев хорошо. На пляже тоже вечная толкотня! Вот разве на будущий год две комнаты дачникам сдавать будем. В этом году не стал, еще не знаю, сколько брать с них надо.

— Ну, да ты не продешевишь, — иронически сказала тетя Зоя.

— А что же дешевить? — не понял иронии дядя Костя. — Знаешь, сколько с дачниками беспокойства?!

Они прошлись по берегу пляжа под кваканье саксофонов и лягушек и когда возвращались домой, мать Леонида тихо спросила тетю Зою:

— Значит, здесь есть много советских граждан. А почему же Константин Николаевич сдал мой советский паспорт, сказав, что выдают только эмигрантские?

— Ну, Машенька, — шепотом воскликнула тетя Зоя, — пойми же ты, что иначе ничего нельзя было сделать! Ведь мы же тебе добра желаем! А потом, если бы у тебя оставался советский паспорт, это очень могло бы повредить Семену, да и Косте тоже. Ведь мы старые кавежедеки и не собираемся ехать с Советскую Россию. Нам и здесь хорошо! Прошу тебя, забудь раз и навсегда о своем советском паспорте и живи так, как живем мы!

— Да разве о нем забудешь, — тихо сказала мать. — Господи, какая я дура была, — обращаясь, казалось, к кому-то в темноту, прошептала она. — А теперь уже этого не исправишь!

А вокруг пряно пахло цветущим табаком, где-то за деревьями шуршала на камнях быстрая речка, далеко за сопками звонко просвистел паровоз и эхо многократно повторило гудок, словно перекатывая его по сопкам. Да, здесь действительно было очень хорошо.

Экономия и расчетливость во всем были главными принципами жизни дяди Кости и тети Иры. Дядя Костя говорил, что самое полезное питание — растительной пищей и поэтому каждое утро на завтрак неизменно была икра из баклажанов, в обед — рагу овощное, в котором опять же были те же баклажаны, кабачки, картофель, капуста и какие-то китайские корешки. После обильных обедов в доме тети Зои, Леонид каждый раз вставал из-за стола полуголодным. Тетя Зоя сразу сказала, что она с Галиной будут питаться в курзале и предложила матери Леонида присоединиться к ним. Но мать Леонида отказалась, сказав, что ее вполне устраивает такое питание.

— Ну, конечно, — понимающе кивнула тетя Зоя, — вы же там, в Совпедии, привыкли к полуголодному существованию! А ты, Ирочка, не обижайся, — обратилась она к хозяйке дома, — но ты же знаешь, мы привыкли питаться по-другому. Да и вам расход будет меньше!

— Ладно, ладно, — сказала дядя Костя и в его голосе чувствовалась радость. — У нас по-простому, а вам надо с шиком, с музыкой. Конечно, в курзале вам будет лучше!

Леонид целыми днями пропадал на пляже. Он быстро сошелся с ребятами его возраста, детьми местных железнодорожников. Они часами не вылезали из воды, которая сильно прогревалась летним солнцем и была зачастую просто теплой, плавали на плотах, стараясь перевернуть их, а потом снова поставить перилами вверх. Иногда они брали на лодочной станции лодку и, проплыв озерко, выходили в речку. Была она не очень глубока, дно ее было устлано камнями, которые попадая в солнечные лучи, блестели в воде. В реке водились хариусы и Леонид увлекся рыбалкой. Когда он первый раз принес домой свой улов — с десяток хариусов, дядя Костя несказанно обрадовался.

— Вот молодей, — хлопал он Леонида по плечу, — ты почаще ходи на рыбалку. Тут, брат, на всех обед будет отличный! Ириша, Ириша, — позвал он тетю Иру, — смотри, сколько рыбы Леня наловил! Давай, жарь ее на обед скорее! Хариус хорош, пока свежий. Благородная рыба! Я бы сам рыбачил, да некогда. А его поджарить, да с картошечкой!

За обедом дядя Костя все нахваливал Леонида и тот чувствовал гордость от осознания, что вот он добыл обед для всех. Да и наелся он в этот день первый раз сытно. Ему, как рыбаку, тетя Ира положила двух хариусов, и дяде Косте — все же крупный мужчина и работник в семье.

— Ты, Леничка, действительно, почаще ходи на рыбалку, — сказала мать Леониду после обеда. — Ведь неудобно, что мы у них бесплатно питаемся, они, вон, во всем экономят.

— Скупые они очень, — насупясь, ответил Леонид. — Все деньги берегут. Правду говорила тетя Зоя.

— Что ж, каждый живет так, как ему нравится! Раньше Ира не была скупой, а вот теперь я ее не узнаю. Да и Семен с Зоей другими были, а какими теперь стали. Ведь я их другими представляла, прежними, поэтому и поехала к ним. А теперь ни я их не понимаю, ни они — меня!

— Мама, может быть, мы обратно уедем в Россию? — робко спросил Леонид. — Раз тебе здесь не нравится, так зачем нам тут оставаться?

— Нет, мой родной, дорога нам теперь туда заказана! Не простится мне моя ошибка! Кто мне поверит, что так все получилось?! — Она, задумавшись, помолчала. — Будем к новой жизни привыкать. Лишь бы тебе хорошо было, а я как-нибудь перетерплю… Смирюсь. Вот надо будет на работу устраиваться, придется, наверное, в Харбин ехать. Все говорят, что здесь работу не найдешь.

Леониду было жалко мать, он сознавал, что она тяжело переживает что-то еще непонятное ему, но не знал, как помочь ей, как ободрить ее, что утешительное сказать. Он старался теперь чаще быть около матери, но она обычно отсылала его на пляж, говоря, что надо пользоваться хорошими днями и больше быть на воздухе.

Недели через три Галина заявила, что ей Чжаланьтунь надоел и она хочет уехать домой. Тетя Зоя, которой очень хотелось еще пожить курортной жизнью, сначала запротестовала.

— Ты просто не знаешь, чего ты хочешь, — говорила она рассерженно, — тут столько развлечений, днем на пляже, вечером танцы в курзале, так много интересных людей! А тебе все не угодишь! Ты только подумай, люди специально едут сюда на каких-то два дня, живут в вагонах. Иногда здесь бывает сам Остроумов, я с ним в прошлое воскресенье танцевала! С самими управляющим дорогой! Ах, какой это очаровательный мужчина!

— Ну и танцуй со своим Остроумовым, а я поеду, — зло отрезала Галина.

— Господи, — тетя Зоя прижала руки к вискам, — от этой девочки кроме грубости ничего не дождешься! Вечно ты чем-то недовольна! Если тебя сделать королевой, то и тогда ты будешь фыркать!

— Я уже это слышала, — с сарказмом бросила Галина и вышла из комнаты.

— Ну, что с ней делать? — устало сказала тетя Зоя. — Придется ехать!

— Рано она у тебя командовать стала, — ехидно заметила тетя Ира. — Я своих так не воспитаю!

— Еще посмотрим, какие они будут, когда вырастут, — обиженно сказала тетя Зоя.

— Маленькие, они все послушные. Машенька, — обратилась она к матери Леонида, — ты с нами поедешь или поживешь еще у Иры?

— Конечно, поживет, — решительно заявила тетя Ира. — Да и Лене здесь хорошо.

— А, наверное, все же я с вами поеду. — Мать, видимо, решила, что пора что-то предпринимать. — Надо мне о работе начинать думать. Не век же я на вашей шее буду сидеть!

— Машенька, ты просто нас обижаешь, — тетя Зоя обняла мать Леонида, — Мы очень тебе рады и ты можешь сколько угодно жить у нас и не работать!

— Я, Зоинька, привыкла самостоятельно жить. Лене надо учиться. Лето кончается, надо в школу его определить, а я в Харбин поеду, буду работу там искать.

Значит, веселое житье в Чжаланьтуне кончалось. Оставшиеся до отъезда дни Леонид почти все время проводил на пляже. Но до пляжа, встав рано утром, шел на рыбалку. Хариус ловился лучше всего выше озера, не вспугнутый купающимися. В эти утренние часы он особенно сильно почувствовал прелесть маньчжурской природы, ее яркость. Росший в сибирских городах, он видел раньше красивую, но более скромную природу, никогда не встречал раньше дикого винограда и лесного ореха, ни таких ярких цветов.

Однажды утром дядя Костя позвал Леонида и сказал ему, что сейчас ни пойдут за лесными орехами. Вязв два больших мешка, они поднялись на сопки, перешли через перевал и вновь стали подниматься в гору. Сопки шли рядами, точно морские волны, заросшие орешником и кустарником, в котором был и дикий виноград, и какие-то колючие деревца, которые дядя Костя назвал «чертовым деревом», и заросли дикой малины.

Орехи росли пучками по несколько штук, одетые небольшими листиками. Рвали их, не обирая листьев, и бросали в мешки, ставшие вскоре тяжелыми, и их трудно было перетаскивать через заросли орешника.

— Тут у нас лесного ореха пропасть, — говорил дядя Костя, продираясь через кусты. — Его сколько хочешь, можешь набрать. Тут, в Маньчжурии, и живности всякой полно. Фазанов хоть палками бей, зайцев тоже много, а в степных местах дрофа водится. Слыхал про такую птицу? Больше индюка! И козы дикие табунами бегают. Я зимой, как пойду на охоту, так, глядишь, козульку забью, да фазанов с десяток подстрелю, что продам, а что сами съедим. Смотришь, и денежки есть, и сами сыты. Вот тетя Зоя говорит, что мы скупые! Думаешь, не знаю? Знаю! А это, брат, не скупость, а правильный взгляд на жизнь! Я так смотрю — работай, копи копейку, а потом дом покупай, хозяйством обзаводись, магазин можешь открыть, либо лавку какую. Мне больше мясные лавки нравятся. У меня отец тоже лавку держал. А я, как на техника выучился, так сюда приехал. А у папаши лавку отобрали, да и сам он вскорости скончался. У меня с большевиками счеты небольшие, разве что за лавку, я с ними не воевал, но и мне с ними не по пути. Я их не трогаю, но пусть и они мне жить не мешают.

— Дядя Костя, а разве вас не тянет на Родину?

— Родина, брат, там, где человеку лучше живется! Это все фантазеры про родину придумали. Ты живи, как вырастешь, по-моему — не прогадаешь! Мне что Китай, что Америка — все родиной будут, лишь бы мне хорошо было!

Дядя Костя старался туже набить мешок орехами, утрамбовал и мешок Леонида, отчего тому стало очень трудно тащить цеплявшуюся за кусты поклажу.

— Ты потерпи, — говорил дядя Костя, — как с горы начнем спускаться, так мешок сам тебя понесет. Это только в гору тяжело. А зато орехов сколько наберем! Ты с собой в дорогу возьмешь. Прожарим их и забирай, ешь на здоровье!

Вернулись домой с полными мешками орехов, которые потом долго очищали от всяких несъедобных добавлений. Затем тетя Ира насыпала их на противни и калила в духовке. Леонид раскусил несколько орехов — действительно они были очень вкусными.

— Ты сейчас их не ешь, — остановила его тетя Ира. — Когда поедете, заберете с собой в дорогу.

Уезжали на другой день. Утром Леонид обошел все полюбившиеся ему места, искупался в озерке, поплавал, прошелся вдоль берега быстрой речки. Жаль было расставаться с этой красочной природой, с веселой ватагой ребят, с которыми он подружился.

Когда уже стали выходит из дома к поезду, дядя Костя вспомнил:

— Ируся, а орехов ты, что же, Лене не дала? Давай, тащи скорее!

— Ох, совсем забыла, — спохватилась тетя Ира и быстро вернулась домой. Через некоторое время она вышла небольшим кулечком из газетной бумаги и протянула его Леониду.

— Вот, погрызете в дороге. — Сказала она. — Все же собственного сбора!

Так огромный мешок превратился в крошечный пакетик. Эта метаморфоза навсегда запомнилась Леониду и ассоциировалась с образами дяди Кости и тети Иры.

Вскоре после возвращения из Чжаланьтуня мать уехала в Харбин искать работу. Дядя Семен и тетя Зоя уговаривали ее еще пожить у них, устраиваться на работу с весны, но мать оставалась упорной. Леонида она согласилась оставить пока у дяди Семена. Уехала она вместе с Галиной и Николаем. У Николая должны были скоро начаться занятия в Политехническом институте, а Гадина, по настоянию дяди Семена, все же согласилась сдавать вступительные экзамены в политехникум.

После отъезда матери Леонид перебрался в комнату Николая. Хотя и тетка и тятя относились к нему ласково и заботливо, Леонид чувствовал себя в доме чужим.

Перед отъездом мать сходила в школу и определила туда Леонида.

— Не знаю, когда мне удастся тебя выписать, — сказала она, — а пока надо учиться. Ты уж старайся не отставать. Дядя Семен за твое правоученье будет платить. Ведь здесь в школах обучение платное.

Тетя Зоя купила Леониду черные брюки и две черные рубашки со стоячими воротниками и медными пуговицами. Широкий кожаный ремень с большой медной пряжкой довершал ученическую форму. Фуражка была тоже форменная, с желтыми кантами и кокардой из перекрещенных листьев. Леониду форма понравилась, чувствовал он себя в ней подтянутым, стройным и несколько раз заходил в спальню тети Зои, когда той не было дома, и рассматривал себя в трюмо. Дя, а когда он учился в школе в России, там формы не было, ходили кто в чем придется.

Дядя Семен форму одобрил, но сказал, что нужно купить еще шинель — ведь дело идет к зиме, в чем же он тогда ходить будет? Тетя Зоя купила и шинель — черную, с медными пуговицами в два ряда и желтыми кантами на рукавах.

Первый день занятий в школе начался молебном. Ученики стояли строем, по классам, мальчики по правую сторону, девочки по левую. Директор и учителя стояли впереди, ближе к аналою. Перед большой иконой горела лампада, дьякон раздувал кадило и сладковатый запах ладана растекался по залу. Отец Владимир, облаченный в ризу, казался особенно внушительным и торжественным. Возгласы он произносил каким-то особенно густым голосом, хор учащихся пел стройно, заученно.

Проповедь после молебна отец Владимир произнес на свою единственную тему — о поругании земли русской большевиками, попрании веры православной, и о том, что только эмигранты являются носителями верности православной Руси и будут оплотом освободительных сил, которые поразят сатанинскую власть большевиков. В заключение отец Владимир призвал учащихся быть преданными сынами и дочерьми веры православной, царя и отечества.

В тринадцать лет трудно, ох, как трудно, разбираться в политике. В России говорили, что царь и помещики угнетали народ, а большевики свергли их власть. Здесь все кричали, что большевики — поработители России и проклинали их на каждом шагу. Дядя Костя говорил, что Родина там, где хорошо живется, а в доме дяди Семена вообще не говорила о политике и о России, ровно их вообще не существовало. Так где же и в чем была правда?!

Занятия в школе каждый день начинались молитвой. Правда, отец Владимир не присутствовал, молитву перед учениками читал дежурный, после чего все ребята шумно расходились по классам. Леониду первое время было непривычно и непонятно — для чего ежедневно собираться на молитву, но вскоре он привык, как стал привыкать ко всему вообще и в школе и дома. Ко всему тому, что первое время казалось чем-то чуждым, необычным и непонятным.

Ребята в классе оказались такими же простыми, как и те, с которыми он учился в прошлом году в школе там, в России. Только понятия у этих, новых товарищей по классу, были иными. Почти все они родились уже здесь, в Маньчжурии, и о России знали только со слов взрослых. Те же, которые родились в России, попали в Маньчжурию с волной эмиграции и были тогда еще очень малы, хотя эти запомнили главное — бегство из России. У этих отношение к ней было четко выражено — все слова отца Владимира они воспринимали как непреложную истину.

Накануне того дня, когда начались занятия в школе, дядя Семен позвал Леонида к себе в кабинет.

— Садись, — сказал дядя Семен. — Ну как, нравится тебе здесь, у нас?

— Нравится, — смущаясь, ответил Леонид. — Только о маме скучаю.

— Но ничего, увидишься с нею. Ты вот что, брат, пойдешь в школу, не говори, что легально сюда приехал. Понимаешь?

— А как же говорить? — не понял Леонид.

— Если будут спрашивать, скажешь, что нелегально перешел с матерью границу. Бежали, мол, от большевиков, а как — особенно не фантазируй, вроде не хочешь выдавать тайну. Так больше поверят. Бежали и бежали, а как — это, мол, тайна.

— А для чего это? Врать-то зачем?

— Экий ты парень бестолковый! Какое же тут вранье?! Просто это для твоей же пользы надо. А то задразнят ребята — большевик, скажут. А нам, думаешь, приятно это будет? Ты не ври, а спросят — скажешь «бежали» и все, точка. Так договорились?

— Хорошо, — понуро сказал Леонид.

— Ну вот, молодей, — повеселел дядя Семен. — А если тебе что надо будет, так ты не стесняйся, говори! Напрасно твоя мать уехала. Жила бы да жила у нас. Что ей плохо было? Успеет, наработается. Так ты иди и помни, как мы договорились.

Эту «ложь во спасение» Леонид повторял потом много лет. Бежать от большевиков это было естественно и не вызывало никаких подозрений. Но сказать, что приехал легально это насторожило бы каждого эмигранта. А если такой эмигрант служил в полиции или тем более, позднее, в японской военной миссии или жандармерии, то такой «факт» в биографии мог навлечь больше неприятностей, вплоть до обвинения в том, что вас специально подослали большевики, как своего «агента».

Но тогда Леонид не знал еще всех подводных рифов эмигрантской жизни. Он даже не сознавал еще, что он эмигрант, человек, живущий вне Родины, порвавший с ней всякую связь и оказавшийся в лагере ее врагов. Все это он понял намного позднее. А пока…

А пока жилось спокойно и бездумно. Маньчжурская осень вошла в свои права. Была она необычайно тепла, без удушливой влажной летней жары, озолотились сопки началом увядания, наполнила воздух легкими нитями летающей паутины.

В саду цвели огромные гладиолусы, канны и астры. Гладиолусы и канны Леонид видел впервые и даже не предполагал раньше, что бывают такие красивые цветы. Тетя Зоя ставила их в китайские вазы. Лишенные запаха, они горделиво стояли в столовой, как бы подчеркивая безмятежную жизнь обитателей дома.

Да, жизнь в этом доме шла на редкость спокойно. Здесь все были уравновешены, даже дядя Семен, после отъезда Галины и Николая, редко раздражался, а тетя Зоя всегда была весела, радушна и домовита. Девочки, тихие как мышата, тоже были ласковы и сильно привязались к Леониду. По-матерински заботлива была и горничная Катя. Маленький Василий, когда оставался наедине с Леонидом, становился обычным парнишкой, а не «бойкой» — слугой в богатом доме. Вечерами он, маленький Василий и две сестрички иногда играли в карты, разместившись на большом сундуке под лестницей на второй этаж, на котором спал Василий. Тетя Зоя была демократична — она не возражала, что девочки и Леонид играют в карты с «бойкой». Но стоило тете Зое позвать маленького Василия, как тот срывался с места, бросал карты и бежал на зов хозяйки. Тетя Зоя не любила, когда прислуга задерживалась.

В школе сближение с ребятами шло туго. Мальчики были спокойные, не драчливые, но интересовались катком, баскетболом, да некоторые сбором марок. Мальчики сидели в классе справа, девочки — слева и всякое общение с девочками школьным начальством не поощрялось во избежание нездоровых увлечений. Той веселой, дружной атмосферы, к которой привык Леонид, учась в советской школе, здесь не было. Там были различные кружки, ребята что-то горячо всегда обсуждали, о чем-то спорили. Здесь этого не было. Дети должны были учиться, учить уроки «от и до», вести себя примерно. Самым главным предметом был закон божий, а отец Владимир был грозой всей школы и его боялись не только ученики, но и учителя.

На первом же уроке закона божьего отец Владимир вызвал Леонида.

— Скажи, какие молитвы знаешь? — спросил отец Владимир строго.

— Отче наш, — смущаясь, ответил Леонид.

— А еще какие?

— Больше никаких не знаю, — с некоторым раздражением, чувствуя, что на него смотрит весь класс, ответил Леонид, не поднимая головы.

— Ну что ж, садись, — тяжко вздохнул отец Владимир. — Как душу-то твою большевики покалечили! Слово божие из души изгнали! Вот, дети, — обратился он, поглаживая бороду, к классу, — вот вам пример того, как сатанинские силы, поработившие нашу землю русскую, уничтожают веру православную! Все вы знаете службу церковную, поете в хоре, некоторые в церкви прислуживают, а этот бедный отрок не слышал слова божьего! Нет в том его вины! Но вы должны хранить веру православную и помнить, что большевики есть ее гонители.

Леониду было неприятно чувствовать себя предметом внимания всего класса, а отец Леонид весь урок проговорил о поругании большевиками веры православной, не упустив такого удобного случая для выражения своих антисоветских чувств.

Письма от матери приходили не часто. С работой у нее ничего не получалось. Устроиться учительницей в какую-нибудь школу не удалось — все места были заняты конторской работы тоже нигде не было. Харбин был переполнен безработными учителями, бухгалтерами, инженерами, полковниками и генералами. Все они искали работу, любую, лишь бы работу, за которую платили бы деньги.

Мать сняла в одном из районов Харбина — Модягоу — маленькую комнату. Она писала, что обошла уже множество контор и школ, но всюду получала только отказ. Работы нигде не находилось. В письмах она бодрилась, но Леонид чувствовал, что ей очень плохо.

— Ну как, мать нашла работу? — спросил как-то дядя Семен.

— Нет, пока ничего не нашла.

— Зря она уехала в Харбин. Жила бы у нас. Что ей плохо было здесь?

И, наконец, в конце октября Леонид получил письмо, в котором мать писала, что устроилась преподавательницей в школу кройки и шитья. Правда, жалованье маленькое, но как-нибудь вдвоем проживут. Одновременно она писала дяде Семену и просила его отправить Леонида в Харбин.

— Напрасно она тебя в Харбин выписывает, — сказала дядя Семен. — проучился бы зиму здесь, а осенью поехал. И ей было бы легче. Всю жизнь она такая неспокойная и нерасчетливая, — дядя сильно потянул дым из трубки, — все боится задолжаться, быть кому-то в тягость. С такими взглядами теперь не проживешь!

Со школой Леонид расстался без сожаления. Было немного грустно прощаться с милыми сестричками, маленьким Василием, веселой и ласковой тетей Зоей и добродушным дядей Семеном, почему-то старавшимся казаться суровым, но эта суровость у него не получалась.

На вокзал Леонида пошли провожать сестрички и маленький Василий. Дядя Семен был на работе, а тетя Зоя считала для себя несолидным провожать подростка, ехавшего в третьем классе, вместе с пахнувшими чесноком китайцами. Ему и так, по ее мнению, было уделено достаточно внимания и не ее вина, что мать вызвала его в Харбин. Конечно, они очень радушно встретили сестру мужа и племянника. Но с их отъездом в доме становилось меньше забот и опять воцарялась привычная, сложившаяся за много лет жизнь, ритм которой был несколько нарушен последние месяцы из-за Машеньки — ее взгляды и настроения не были им созвучны.