От Крынкина открывалась вся Москва: трактир стоял на краю обрыва. После обеда прошли в березовую рощу. День был будний, гулявших не встречалось. Тишина рощи напомнила Дариньке Уютово.
- Столько там дела, о многом подумать надо…
- О чем тебе думать!..- сказал Виктор Алексеевич.
- Как - о чем?.. Сколько ты говорил про жизнь - надо решить, обдумать. И мне надо.
Он согласился, дивясь, как она помудрела, какие у ней теперь новые, думающие глаза.
Они услыхали в глубине рощи протяжный, резкий выкрик и за ним чистые переливы, будто флейта.
- Иволга…- сказала Даринька,- будто водичка переливается. Еще с богомолий помню, иволга дольше всех поет, последнюю песенку допевает лету…
- Да…- вспомнил он,- какое «одно слово» священника?..
- Я это и раньше знала, но никогда так не разумела. Нельзя убиваться, что могилка чуть не пропала, у Господа ничего не пропадает, все вечно, есть! Даже прах, персть… все в призоре у Господа. Для земных глаз пропадает, а у Бога ничего не забыто. Как это верно! Даже я все храню в себе, что видела, все ж и в о е во мне!.. Помню, маленькая совсем была, увидала в садике первые грибки-шампиньоны… и вот сейчас их вижу, даже соринки вижу… А для Господа все живет, для Него нет ни дней, ни годов, а все - в с е г д а. И в Писании есть… «Времени уже не будет, и тогда все откроется».
- Как ты душевно выросла! - сказал он.
- Господь всегда в творении, в промышлении обо всем, что для нас пропадает…- до пылинки, до огонечка в темном, далеком поле… «до одинокаго огонечка, который угасает в темном поле…» - говорил батюшка.
- У него умер единственный сын, погас его «огонечек»…- сказал Виктор Алексеевич.
- Вот почему… про огонечек… Еще сказал… «скорбями себя томите, а надо отойти от себя и пойти к другим». Я знала это. Но надо это всем сердцем. И еще сказал…- «пойдите к другим, пожалейте других, и ваши скорби сольются с ихними и обратятся даже в радость, что облегчили других. Вдумайтесь в слова Христа: «да отвержется себе», и вам раскроется смысл Его слова» «иго Мое благо, и бремя Мое легко». Так никто еще мне не говорил. И спросил, есть ли у меня дети…
Они услыхали шорох над собой и детский голосок: «Возьми на лучки..!» - и тут же притворно-строгий окрик; «махонький ты… «на лучки»! жених скоро, а все… у-у, сладкий ты мой…» И они услыхали чмоканье.
Из березняка за ними вышла молодая баба с мальчиком на руках. Баба была веселая, пригожая, мальчик- здоровенький. Баба ему сказала: «Посмеются господа на нашего Гаврилку… скоро парень уж, а все - «на лучки…»!»Даринька дала мальчику конфетку, залюбовалась им.
- В отца, широконькой… Тятеньке насбирали, в сметанке сейчас пожарим.
Полна кошелка была грибов. Дариньке захотелось жареных грибов в сметане,- у Крынкина ничего не ела, - не продаст ли немножко? Баба от денег отказалась, отсыпала ворошок и присоветовала обочинкой пройти, грибов много, к войне. Когда она ушла, Виктор Алексеевич спросил:
- Говорила,- про детей батюшка спросил?..
- Да. Сказал, что брак без детей… нету в нем чистоты…
Пошли опушкой, и стали попадаться грибы.
- Белый нашла!.. смотри, как стоит, найдешь?.. Он подошел и по ее взгляду нашел белый.
- Да, он глубокое высказал… о страдании…- сказал Виктор Алексеевич.- Это и психологически совершенно верно: раствориться в других…
- Сердцем надо это принять…- сказала она, и он увидал, как она тревожно-пытливо смотрит.
Он почувствовал, как ей важно, чтобы он понял все, что она думает о нем, боится за него.
- Научи же меня!..- воскликнул невольно он.- Ты понимаешь больше, чем сказала… ты можешь сердцем, а я…
- Я не умею научить…- и на лице ее выразилась растерянность. - У тебя есть сердце, ты много знаешь… и поймешь все, что во мне… больше!..
Он увидал новое в ней, - оживленность мыслью в глазах, будто она в полете, в чем-то… Взял ее руку и прикрыл ею себе глаза.
- С тобой я все пойму!..- шептал он, слыша, как ее пальцы ласкают его глаза. И почему-то вспомнил сказанное отцом Варнавой: «Побеждающая».- Ах, какая сила в тебе!..
И раньше говорил он так, в порывах страсти; но теперь он открывал в тех же почти словах новый, более глубокий смысл.
Был вечер, когда они вышли на дорогу и сели на бугорке, откуда открывался вид на Москву. За рекой огненно садилось солнце: пламенная была Москва, пламенная была река. Пламенела глинистая дорога по обрыву. Под розовыми березами стояла их коляска.
- Румяные березы, праздничные…- сказала Даринька. В светлом порыве, она посмотрела в небо.
- Хорошо, что поехали сегодня… мне теперь так легко!..- говорила она небу, ему, себе.