После ухода Куликова командование полком принял Александр Алексеевич Воеводин. Еще до его прибытия к нам мы многое узнали о нем. Родился он под Москвой, в бедной крестьянской семье. После смерти отца восьмилетний парнишка, чтобы не умереть с голоду, стал подпаском. В 1923 году вступил в комсомол, а через пять лет — в партию. Работал в Волоколамском укоме и Московском обкоме комсомола. В армию пошел по партийной мобилизации. Знали мы также, что Александр Алексеевич окончил Качин-скую школу пилотов, а в последнее время был военкомом авиационной дивизии.

Приняв полк, Александр Алексеевич Воеводин начал знакомиться с людьми. Беседовал он просто, по-отечески. И каждый, кто говорил с ним, откровенно выкладывал ему все, что было на душе.

Мы сразу убедились в том, что полковой комиссар Воеводин внимательный, чуткий и в то же время требовательный командир. Он добивался от экипажей творческого выполнения боевых заданий. Если раньше некоторые товарищи не особенно заботились о качестве бомбометания, думали лишь о том, как бы побыстрее сбросить бомбы, то теперь каждый летчик и штурман чувствовал ответственность за результаты вылета. На одну и ту же цель мы стали заходить по столько раз, сколько требовалось для ее надежного поражения в ночных условиях.

Как только экипажи возвращались с задания, Воеводин сразу вызывал их к себе и обстоятельно с ними беседовал. Он требовал, чтобы в полете каждый действовал не по шаблону, а применительно к конкретной обстановке, учитывал и особенности расположения целей, и систему прикрытия их огнем. Командир не только давал советы и указания, делился своим опытом, но и часто летал сам, показывая пример подчиненным.

…Наступила осень — холодная, хмурая. Белые ленинградские ночи сменились темными приильменскими. Погода теперь больше благоприятствовала противнику, чем нам. Вылетишь на бомбежку, а цель вдруг оказывается закрытой сплошным туманом. И нередко возвращаешься ни с чем.

Надо было искать выход. И мы его нашли. На одном из самолетов установили радиостанцию. Перед началом боевой работы его экипаж шел в район цели и разведывал погоду. Оттуда он подробно докладывал по радио метеорологическую обстановку. С учетом ее командир и принимал решение: поднимать ли в воздух весь полк или выполнять боевую задачу несколькими экипажами.

Еще один самолет, оборудованный радиостанцией, был выделен для корректировки артиллерийского огня в дневное время. Таких задач мы еще ни разу не выполняли. Это новшество, как любое другое, таило в себе много неясного.

Первыми на корректировку отправились заместитель командира эскадрильи капитан Зинченко и штурман Самсонов. Несколько раз они на бреющем пересекали линию фронта и уходили на три — шесть километров в глубь обороны противника.

Во время одного из полетов экипаж натолкнулся на такой сильный огонь вражеской зенитной артиллерии, что Зинченко не решился лететь дальше и возвратился на свой аэродром. Возмущенный Самсонов доложил об этом в штаб армии. Генерал Кондратюк, расценив поступок Зинченко как попытку к невыполнению задания, приказал ему вернуться в полк, а вместо него потребовал выслать надежного летчика. Решение командующего было передано командиру нашего полка. На следующий день Воеводин срочно вызвал меня к себе.

Это было 7 декабря. После напряженной летной ночи мы спали мертвецким сном. Но прибежавший в общежитие посыльный безжалостно разбудил меня:

— Товарищ старшина! Вас срочно вызывает командир полка:

Я с трудом поднялся, протер глаза. От усталости ныло все тело, голова была словно чугунная.

— А зачем? — спросил я, зная, что Воеводин не любит беспокоить людей во время отдыха.

— Не знаю, — ответил посыльный. — Наверно, полетите куда-нибудь. Приказано сейчас же готовить самолет.

Быстро оделся и побежал к командиру полка. Он встретил меня приветливо.

— Знаете, зачем я вас вызвал, товарищ старшина? Хочу поручить вам важное и ответственное задание: корректировать огонь нашей артиллерии в дневное время и вести наблюдение за полем боя. Сегодня, с наступлением темноты, вы со штурманом должны вылететь в Толокнянец.

Каждый из нас ожидал, что может быть послан на такое» задание. Но чтобы вот так, сразу, без подготовки — этого я не предполагал. И, разумеется, заколебался.

— Товарищ полковник! Я летал на связь и на разведку, бомбил, разбрасывал листовки, возил питание и боеприпасы. А вот корректировкой не занимался. Видимо, не справлюсь с таким заданием…

— Я еще не кончил, товарищ старшина. Вы слишком рано начали волноваться! — повысил голос Воеводин. — На аэродроме Толокнянец вы встретитесь с представителем штаба артиллерии одиннадцатой армии и получите от него подробный инструктаж. С этого момента будете находиться в распоряжении начальника штаба артиллерии, выполнять его задания.

— Ясно, товарищ полковник! — твердо ответил я. — Разрешите взять к себе штурманом лейтенанта Зайцева. Он уже опытный, и, главное, мы с ним сработались.

Я очень обрадовался, когда Воеводин, подумав, сказал:

— Согласен. Прошу вас только, товарищ Шмелев, как можно серьезней отнестись к заданию. И себя берегите. Вернувшись в общежитие, я разбудил Зайцева:

— Леша, вставай! Дело интересное есть. Зайчик быстро оделся. Мы вышли на улицу, и я рассказал о разговоре с Воеводиным. Алексей сразу оживился:

— Это здорово! Что ж, поработаем вместе с артиллеристами.

Вечером мы вылетели в Толокнянец. В задней кабине сидели Зайчик и техник звена Евгений Дворецкий.

Прилетев в назначенный пункт, мы приземлились на небольшой площадке, оборудованной позади колхозных сараев. С трех сторон ее окружал лес, в котором находились капониры для самолетов.

Трудолюбивый и расторопный Дворецкий стал готовить машину к боевому вылету, а мы с Алексеем направились в Толокнянец. Штаб 11-й армии размещался в землянках, вырытых в овраге за деревней.

Разыскали начальника разведотдела штаба артиллерии майора Мельникова и доложили ему о прибытии. Он очень обрадовался. Его помощник капитан Ростовцев поинтересовался, приходилось ли нам раньше корректировать огонь артиллерии. Мы признались, что дело это для нас новое. Тогда артиллеристы сразу же стали объяснять организацию и способы ведения корректировки. К концу беседы мы уже кое-что усвоили, у нас появилась уверенность в своих силах.

В штабе артиллерии армии мы пробыли несколько дней. Изучили некоторые документы, ознакомились с рядом журнальных статей, в которых освещались интересующие нас вопросы. Потом отправились в 1235-й пушечный артиллерийский полк, с которым нам предстояло вести боевую работу. Командовал им полковник Пастух.

Здесь мы провели два дня. Побывали на огневых позициях, чтобы иметь более ясное представление об артиллерии, разработали с командиром артполка план совместных действий. Уточнив вопросы взаимодействия и связи, выехали назад, в Толокнянец. Уже стемнело, когда мы возвратились туда. В небе слышался знакомый стрекот пролетающих У-2. Один за другим они шли к линии фронта.

— Сегодня наши бомбят Рамушево или Бычково, — задумчиво сказал Алексей.

— А тебе не приходило в голову, Леша, — заметил я, — что наше последнее бомбометание, когда мы делали по нескольку заходов на цель, имеет что-то общее с корректировкой? Помнишь, как громили батарею у Омычкино? Четыре бомбы за четыре захода, и после каждого ты вносил поправки…

— Удачный был вылет, — согласился Зайчик. — И мы действительно корректировали тогда, только самих себя.

— Вот видишь? Значит, ты в этом деле если не собаку, то щенка уже съел.

Конечно, в моих словах было больше шутки, чем правды. Одно дело корректировать собственное бомбометание, и совсем другое — огонь артиллерии. Тут мало общего. В первом случае штурман, пользуясь приборами, сам исправляет свои ошибки, во втором — экипаж У-2 является как бы глазами артиллеристов, вынесенными в район цели. Своими наблюдениями он лишь помогает артиллерийским батареям вносить поправки в расчетные данные.

На рассвете мы перелетели на новую площадку, поближе к переднему краю. Дозаправив машину, снова поднялись в воздух. Задача: отработать связь с командным пунктом артиллерийского полка и одновременно разведать места расположения батарей противника.

Летим на высоте тридцать метров. Над позициями наших зенитчиков делаем один-два виража. Зайцев приветливо машет им рукой. Мы заранее договорились с ними, что в случае появления вражеских истребителей будем уходить под прикрытие батарей.

Несколько раз прошли над лесом, в котором расположен командный пункт 1235-го артполка. И каждый раз Зайцев немедленно связывался с ним по радио. Слышимость была хорошей.

Проверив устойчивость радиосвязи, пошли за линию фронта и минут двадцать тщательно наблюдали за всем, что происходило в расположении противника. Добытые сведения тут же передавали артиллеристам. Выполнив задание, благополучно вернулись на аэродром.

На следующий день начальник штаба артиллерии 11-й армии полковник Ганже приказал нам вылететь на корректировку в район Васильевщины, южнее которой наша разведка обнаружила несколько артбатарей противника. Первые два вылета оказались малоуспешными. По часу барражировали вдоль линии фронта, внимательно наблюдая за землей, но фашисты, к сожалению, молчали.

Перед вечером поднялись в воздух третий раз. С полчаса ходили над заданным районом в надежде засечь хотя бы одну стреляющую батарею. И вот наконец южнее Васильевщины заметили несколько вспышек. Зайчик немедленно передал на землю координаты, и через несколько минут артиллеристы доложили о своей готовности. Я развернул самолет в сторону фронта и вошел в облака. Штурман скомандовал: «Огонь!»

Зная, что снаряд будет лететь до цели секунд тридцать, я сделал в уме расчеты и в нужный момент вывел машину из облачности. Как раз вовремя: внизу хорошо видим клубки разрывов. На бреющем, прямо над головами перепуганных гитлеровцев, проскакиваем черед линию фронта на свою территорию и тут же передаем на КП координаты. Затем снова возвращаемся в район цели.

Три раза мы так пересекали линию фронта, и всегда Алексей передавал по радио точные данные. После третьей пристрелки контрольный снаряд разорвался почти в центре расположения вражеской батареи. Нормально! Зайчик подает команду:

— Беглый огонь!

На гитлеровцев обрушился шквал снарядов. Дело сделано. На душе легко.

Вдруг слышим по радио: «В воздухе фашистские истребители!»

К такому сюрпризу мы, конечно, готовились, но, откровенно говоря, сейчас, после первой удачной корректировки, этого «свидания» не хотелось. Вся веселость исчезла. Надо уходить!

Стараясь держаться на фоне леса, выскакиваем в район, прикрываемый нашими зенитками. Оглядываемся. «Гостей» как будто не видно. На душе сразу становится легче. Алексей передает артиллеристам:

— Работу закончили, цель поражена. Возвращаемся домой!

Вдруг откуда ни возьмись над нами появляются два фашистских истребителя. Один из них с ходу открывает огонь. Зайцев отвечает из своего пулемета. Но его огонь можно лишь условно назвать ответным. Ведь наш пулемет не мог идти ни в какое сравнение с вооружением «мессершмитта».

Истребители стали делать второй заход. Я развернул самолет и, прижимаясь к земле, пошел им навстречу. Расчет на одно: скорость у «мессершмиттов» в несколько раз больше нашей. Значит, на встречных курсах у них будет очень мало времени на прицеливание и ведение огня. Пронесло!..

Ведомый истребитель пошел в третью атаку, а ведущий почему-то отвалил и скрылся в облаках. Снова разворачиваюсь и, дав полный газ, иду навстречу атакующему. Фашист тоже «дожимает» к земле свой самолет. Однако, чем резче он увеличивает угол пикирования, тем быстрее приближается к нему земля. Увлекшись атакой, вражеский летчик не успевает в нужный момент взять ручку на себя и врезается в лес.

— Ура! Вот это победа! — радостно кричит Алексей. — Истребителя сбили! Как думаешь, заметил это кто-нибудь из наших?

На радостях мы делаем над горящим «мессером» несколько кругов с набором высоты и идем домой. Там нас уже ждали. Мы доложили полковнику Ганже о выполнении задания и, довольные своим успехом, пошли отдыхать.

Несколько дней подряд мы вели воздушную разведку и корректировали артиллерийский огонь. Во время одного из таких вылетов нас вновь атаковали фашистские истребители. Опять началась игра в «кошки-мышки». Один из «мессеров» настолько обнаглел, что стал «резвиться» рядом с нами. Ну ладно, думаю, гад, сейчас ты вспомнишь, что у нас тоже есть пулемет.

Уловив удобный момент, Зайцев дал две очереди. «Мессер» задымил, резко накренился и пошел к земле. Мы торжествующе переглянулись. На боевом счету экипажа стало два сбитых вражеских самолета. Неплохо для начала!

Однажды в разговоре с майором Мельниковым мы с Зайцевым предложили производить корректировку артиллерийского огня ночью.

— Мы же ночники, — сказал я. — Ночью мы можем сделать вдвое больше, чем днем.

Мельников удивленно посмотрел на нас и ответил:

— В истории артиллерии, кажется, таких случаев не было.

— Авиационная история, конечно, короче артиллерийской, — возразил Зайцев. — Но ведь она не стоит на месте. Так почему мы должны стоять? Я уверен, что сможем корректировать огонь ночью!

Подумав, майор сказал, что доложит о нашем предложении начальству. В тот же вечер нас вызвал на беседу командующий артиллерией 11-й армии Рыжков. Мы с жаром отстаивали свою идею, но так и не убедили

На следующий день, узнав, что приехал заместитель начальника разведотдела штаба артиллерии Северо-Западного фронта подполковник Агафонов, мы обратились со своим предложением к нему. Он, говорили, очень внимателен ко всему новому. И он действительно поддержал нас. После долгих споров генерал-майор Рыжков наконец решил провести опытную ночную корректировку.

Для начала нам предложили навести огонь артдивизиона в центр деревни Савкино, где- располагался вражеский штаб. Предупредили, что точность наших данных будет контролироваться всеми имеющимися у артиллеристов средствами.

— Выйдет или нет? — тревожились мы, садясь в самолет,

— Не беспокойтесь, ребята! Все будет хорошо, — ободрял нас техник Дворецкий, хотя волновался не меньше нас.

Взлетели, набрали высоту и вскоре вышли в район цели. Зайчик связался с артиллеристами. Радиостанция работала безукоризненно. Алексей передал:

— Цель вижу. К работе готов.

Артиллеристы тоже доложили о своей готовности. Я слышал их ответ, поскольку переговоры дублировались. Немедленно развернул самолет и повел его к цели. Зайчик рассчитал, что снаряд разорвется как раз в то время, когда мы окажемся над деревней. Он был уверен, что заметит разрывы.

— Выстрел! — сообщили артиллеристы. Мы, как говорится, распахнули глаза и стали наблюдать. Через тридцать секунд метрах в трехстах западнее Савкино появился огненный фонтанчик.

— Есть! Вижу! — радостно крикнул Зайчик. На этом же месте разорвался и второй снаряд. Алексей быстро вычислил координаты и передал их на батарею. Следующие снаряды упали в ста метрах западнее деревни.

— Левее ноль-ноль два! — внес поправку Алексей. — Огонь!

Теперь снаряды легли точно в центре деревни.

— Цель накрыта! — передал Зайчик артиллеристам. — Беглый огонь!

Когда мы, ликуя, наблюдали за фейерверком над Савкином, с опушки леса, расположенного восточное деревни, неожиданно открыла огонь артиллерия противника. Штурман тотчас же засек ее и сообщил:

— Пятьсот метров западнее цели — артбатарея. Прошу начать пристрелку.

— Выстрел! — спустя несколько минут ответили наши артиллеристы.

Через сорок секунд севернее вражеской батареи разорвались два снаряда. Зайчик передал поправку, и следующая пара снарядов упала точно на артиллерийские позиции противника.

— Беглый! — скомандовал Зайчик.

Огонь нашей артиллерии нарастал с каждой минутой. Вскоре в лесу, южнее батареи, произошел взрыв. Вероятно, снаряды попали в склад с боеприпасами.

— Порядок! — радостно закричал я. — Полет удался на славу! Ночные корректировщики теперь у нас будут!

— Нормально получилось! — отозвался Зайчик. Так мы впервые за всю историю авиации произвели ночную корректировку артогня с самолета. Это произошло 22 декабря 1942 года. И все-таки нам удалось не разбить, а лишь поколебать издавна укоренившееся мнение о невозможности корректировки огня ночью. Поздравив нас с успешным выполнением боевой задачи, командующий артиллерией вместе с тем распорядился строго контролировать каждый наш вылет с помощью звукометрической аппаратуры и экономить снаряды.

Полуокруженные в районе Демянска немецкие войска снабжались только по узкоколейке, проходившей из Старой Руссы вдоль «рамушевского коридора». Одна из станций находилась на восточном берегу реки Пола. Наша разведка установила, что здесь у противника расположены основные склады боеприпасов, продовольствия и горючего.

Мы получили задачу скорректировать огонь нашей артиллерии по этой важной цели. Выполнить ее было нелегко. Железнодорожная станция находилась в тылу врага. Подступы к ней прикрывались сильным огнем зениток, взаимодействовавших с прожекторными установками.

Заранее наметив маршрут и профиль полета, мы с наступлением темноты отправились на задание. Погода благоприятствовала нам. Зайцев установил радиосвязь с артполком, и вскоре артиллеристы доложили о готовности к стрельбе.

К линии фронта подошли на высоте около двух тысяч метров. Я убрал газ, и самолет начал бесшумно планировать к железнодорожной станции. Он как бы катился с огромной горы. Заметно волнуясь, Алексей подал команду: «Огонь!» Ровно через сорок секунд неподалеку от станции разорвался сначала один снаряд, потом второй. Зайцев быстро засек эти разрывы, я развернул самолет, и мы опять «поехали с горы»-только теперь в сторону наших войск. На высоте трехсот метров пересекли линию фронта, и штурман передал на землю координаты. Потом снова спланировали к цели. «Огонь!» — скомандовал Алексей. Снаряды разорвались в центре железнодорожной станции.

— Беглый огонь! — немедленно передал Зайчик.

В стрельбу включились все орудия дивизиона. Тут и там, накрывая цель, взметались фонтаны разрывов.

Когда станция была разрушена, Зайцев передал команду перенести огонь по складу, расположенному в трехстах метрах севернее.

Снаряды легли точно в цель. В воздух взметнулся огромный столб пламени.

— Видим зарево, — передали по радио артиллеристы. — Переходим на стрельбу всем полком!

И вот заговорили все орудия 1235-го пушечного полка. Налет длился несколько минут. Над целью появилось гигантское зарево. Со складом было покончено. Тепло распрощавшись по радио с артиллеристами, легли на обратный курс. Полковник Пастух пригласил нас в гости. Мы, конечно, не отказались.

Когда наш экипаж успешно провел еще несколько десятков таких вылетов, то уже никто из артиллеристов не стал сомневаться в успехе нового дела. Воздушный наблюдательный пункт понравился всем. Подполковник Агафонов обобщил наш опыт, изучил доклады командира 1235-го артполка, контрольные записи звукометристов и весь этот материал отослал в штаб артиллерии Северо-Западного фронта.

7 февраля 1943 года мы в последний раз корректировали огонь 1235-го артиллерийского полка. На следующий день нас пригласил к себе подполковник Агафонов.

— Как вот, дорогие мои летчики, — сказал он. — Командующий приказал передать вас в соседнюю армию. Генерал вами доволен, надеется, что такую же помощь вы окажете и артиллеристам двадцать седьмой армии.

— Нам приятно это слышать, — ответил я. — Жаль только с полком расставаться, сработались.

— Ничего, — с улыбкой возразил Агафонов. — Сработаетесь и там. Мельников вот жалуется, что стрелять не по чему, все вражеские батареи разгромили.

Мы засмеялись.

Как раз в это время в землянку вошел майор Мельников.

— Чего смеетесь? Заметили, что не по форме одет? — строго спросил он. Он был ранен в правую ногу и вместо сапога носил огромный валенок.

— Нет, что вы, — отозвался Агафонов. — Мы говорим о том, что летчики вместе с Пастухом уничтожили в полосе вашей армии все фашистские батареи. Теперь вот ребята скучают без работы, и мы переводим их к Кравцову.

— Не отдам! — отрубил Мельников.

— Приказ фронта, — пожал плечом Агафонов.

— Это другое дело. Раз пришел приказ, какой тогда может быть разговор, — вздохнул Мельников.

…Начальник штаба артиллерии 27-й армии полковник Кравцов встретил нас приветливо и после недолгой беседы повез на командный пункт одной из бригад 15-й пушечной артдивизии. Эта дивизия, сформированная в Сибири, прибыла на фронт совсем недавно и расположилась восточное Старой Руссы.

Дорога, по которой двигался наш открытый «виллис», шла через лес. Она была настолько узкой, что не позволяла разъехаться даже двум встречным машинам. В таких случаях одна из них «лезла» в сугроб, вторая проезжала, и на буксире вытаскивала первую. Но нам повезло: не встретилось ни одной машины.

К нашему приезду на командном пункте собрались все командиры артдивизионов. Мы рассказали им о своем опыте корректирования артогня. Они слушали с интересом и задали много вопросов. Когда закончился разговор, стало уже темно. Полковник Кравцов повез нас обратно в штаб дивизии.

Впереди та же узкая лесная дорога. Только после небольшой оттепели она покрылась льдом. Едем без света. Тишину нарушает лишь рокот мотора. Нас убаюкало. Неожиданно впереди послышался грохот гусениц и из-за поворота выскочил танк. Он несся тоже без света. Наш водитель, молодой солдат, торопливо включил маскировочный фонарь и резко нажал на тормоза. «Виллис» начало заносить. Шофер повернул баранку в сторону заноса. Машина выровнялась и заскользила навстречу танку. Расстояние до него быстро сокращалось. Наш солдат не выдержал и выскочил из «виллиса». Хорошо, что нас вовремя заметили танкисты. Танк резко затормозил и остановился буквально в метре от нашей» машины. Мы облегченно перевели дух. Из танка показалась голова в шлеме.

— Носит тут всяких… — танкист не договорил, увидев полковника, который отчитывал подбежавшего водителя:

— Ты почему бросил машину? Людей везешь, а не дрова! Понимать надо… Испугался, герой? Солдат виновато молчал.

— Ладно, на первый раз прощаю. Садись за руль, — уже мягче проговорил Кравцов.

Шофер проворно влез в кабину и завел мотор. Танк попятился немного, затем круто повернул влево, в сугроб, и, свалив пару сосенок, с грохотом пронесся мимо нас. Полковник с улыбкой посмотрел ему вслед и сказал:

— Видать, лихой парень. Такой бы не выпрыгнул…

Примерно через полчаса мы были уже на месте. Начальник штаба дивизии подполковник Понтус созвал офицеров обсудить порядок предстоящей совместной работы. Зайцев нанес на карту вражеские батареи, вскрытые штабом артиллерии…

…С наступлением темноты мы были уже в воздухе, над линией фронта. Быстро связались с артиллеристами. Я повел самолет вдоль переднего края на километровой высоте. Прошли два раза с севера на юг и обратно, но ничего не заметили, кроме редких вспышек пулеметных очередей и ярких всплесков трехцветных немецких ракет. Но мы знали, что эта тишина обманчива. Просто противник старается ничем не выдать себя. Видимо, нас ищут в небе десятки глаз его наблюдателей, и не один зенитный расчет получил задание сбить назойливую стрекозу.

В томительном ожидании проходит минут сорок. Вдруг на опушке леса мелькнуло несколько вспышек — открыла огонь вражеская батарея. Хорошо! Есть работа! Зайчик вычисляет координаты и передает их артиллеристам. Несколько пристрелочных выстрелов с поправками — и обнаруженная батарея противника накрыта огнем нашего дивизиона.

За эту ночь мы сделали три боевых вылета.

В последнее время противник начал применять так называемые кочующие батареи. Они появлялись внезапно словно из-под земли, производили короткий огневой налет и немедленно меняли позицию. Ловить их надо было с такой же быстротой, с какой они маневрировали. И мы добились этого умения. И по «кочевникам» стрельба стала результативной.

Как-то разведка доложила, что в районе Старой Руссы появились шестиствольные реактивные минометы противника. Мы летали несколько раз подряд, но никак не могли их обнаружить. И вот однажды во мраке ночи сверкнули сине-красные огненные полосы, направленные в сторону нашей обороны. Зайцев быстро определил место нахождения минометной батареи и передал данные по радио. Артиллеристам не понадобилось делать специальных расчетов: основные ориентиры были заранее нанесены ими на карту. Через сорок секунд пристрелочные снаряды разорвались чуть севернее цели. Зайчик немедленно сообщил поправку. Вскоре вся артбригада открыла беглый огонь. Мы с удовлетворением наблюдали, как метко падали наши снаряды. Вдруг зарево большого взрыва осветило всю Старую Руссу. — Что это за зарево? — спросили артиллеристы.

— Наверное, попали в склад с минами, — ответил штурман. — Уж очень огонь необычный. Синий с желтыми пятнами.

— Вас поняли. Поздравляем!

В это время из района юго-восточнее Старой Руссы начала вести ответный огонь артиллерийская батарея противника. Видимо, гитлеровцы решили спасти свои шестиствольные минометы. Зайчик без промедления передал на землю необходимые координаты, и наш полк обрушил лавину снарядов на новую цель. Вражеская батарея замолчала.

Следующей ночью мы, ведя разведку, заметили, что в Старую Руссу прибыл воинский эшелон. Зайчик доложил об этом на КП. После непродолжительной паузы артиллеристы сообщили нам о своей готовности. Мы решили как можно точнее скорректировать эту стрельбу. Первые два снаряда разорвались недалеко от станции, где стоял эшелон.

— Перелет! — сообщил на КП Зайчик. — Ближе ноль-ноль восемь, огонь!

Снаряды стали рваться рядом с эшелоном. Тогда по команде Зайцева в стрельбу включилась вся артдивизия. Эшелон был разбит.

Выполнив поставленную перед нами задачу, мы возвратились домой.

…Неожиданно меня вызвали к телефону. Командир нашего авиаполка приказал нам срочно прибыть на аэродром, в Толокнянец. «Что они там наметили? — подумал я. — Опять какая-нибудь экстренная работа».

Мы вылетели втроем. Женя Дворецкий и Зайчик разместились во второй кабине. Вскоре показался Толокнянец. Сели, вылезли из машины и молча пошли на командный пункт. Там нас встретили друзья, с которыми мы уже давно не виделись. Не успели поздороваться со всеми, как прибежал запыхавшийся посыльный:

— Срочно к командиру полка! Воеводин и его заместитель по политической части Василий Семенович Сувид жили вместе.

— Входите, герои, входите! — весело воскликнул командир полка, едва мы появились на пороге. Я вытянулся и доложил:

— Товарищ полковник, ваше задание…

— Хватит, все ясно! — прервал меня Воеводин. — Молодцы, ребята! Садитесь к столу. Позавтракаем вместе. Я вам кое-что расскажу…

— Раздевайтесь, садитесь, — вторил ему замполит. В некотором недоумении мы разделись и сели за стол. Чувствовали себя скованно: не часто нам с Зайчиком приходилось завтракать вместе с командиром и замполитом. Заметив наше смущение, Сувид встал, собираясь сообщить нам что-то важное, но Воеводин остановил его:

— Погоди, Василий Семенович. О таких вещах положено говорить командиру… Дело вот в чем, ребята. Вчера у нас были представители штаба артиллерии армии. Они очень довольны вами. За успешную работу оба вы награждены орденами Отечественной войны второй степени. Поздравляю!

Мы встали и почти в один голос отчеканили:

— Служу Советскому Союзу!

— Гордитесь, друзья! — добавил подполковник Сувид. — Авиаторов не часто награждают командиры наземных соединений.

— Награды вам вручат сегодня, — сказал Воеводин. — В двенадцать часов будьте у командующего артиллерией одиннадцатой армии.

…Часов в десять утра мы двинулись в путь. Артиллерийский штаб находился в четырех километрах от Толокнянца. День был солнечный. Кое-где уже блестели весенние лужицы. Мы шли не спеша около железной дороги.

— Леша! — сказал я Зайцеву. — Недалеко отсюда, за станцией Пола, мы с Шурой Самсоновым потерпели аварию. Помнишь?.. Горько было тогда идти по этой дороге. Сегодня мы с тобой идем радостные, как на праздник.

— Да у нас и в самом деле нынче превеликий праздник! — весело отозвался Зайчик, хлопнув меня по плечу.

Мы оба рассмеялись.

Командующий артиллерией генерал Рыжков, начальник штаба полковник Ганже, майор Мельников, начальник отдела кадров майор Бойко — все они от души поздравили нас. Мне был вручен орден Отечественной войны второй степени номер восемьсот тридцать, а Зайцеву — номер восемьсот семьдесят. Обращаясь к нам, майор Бойко сказал:

— Вам вручили награды из первой тысячи. Положение об этом ордене объявлено всего несколько дней тому назад. Поздравляю вас!

19 января 1943 года заместитель командующего Военно-воздушными силами Красной Армии генерал-лейтенант Кондратюк издал директиву об использовании самолета У-2 днем в сложных метеоусловиях. В этом документе обобщался боевой опыт летчиков 6-й воздушной армии, куда входил наш полк. Значит, и мы с Зайцевым добыли крупицы этого мастерства. В директиве отмечалось, что «использование самолета У-2 как корректировщика значительно повысило эффективность артиллерийского огня, особенно по закрытым целям».

Так приходила к нам боевая солдатская слава. Вернее, мы сами шли к ней трудной дорогой. Никто из нас, правда, о ней не думал. Мы воевали, трудились и мечтали лишь об одном — о нашей победе.

Как ни хорошо жилось нам у артиллеристов, нас все-таки не оставляло желание побывать «дома». Хотелось доложить о проделанной работе, встретиться с друзьями, а заодно решить кое-какие хозяйственные вопросы.

В начале января 1943 года меня и Зайчика отпустили на «побывку». Наш полк к этому времени снова перебазировался на аэродром в Толокнянец. Когда-то в этой деревне насчитывалось более пятидесяти домов, теперь осталось всего пять. Все они, а также землянки в овраге были заняты штабом тыла 11-й армии. А 707-му полку отвели покосившуюся старенькую баньку. Там разместились метеостанция, узел связи и радиостанция.

Копать землянки было невозможно. Снимешь землю на глубину штыка лопаты — и сразу появляется вода. А овраг оказался перенаселенным.

Оставалось одно — разбить большую палатку и разместить в ней всех летчиков и техников полка. Так и сделали. В палатке поставили печку-«буржуйку», которая, правда, давала больше дыма, чем тепла. Постель смастерили из сосновых веток, накрыв их брезентом. Вместе со всеми размещались и командование, и штаб полка.

Коротки зимой дни, зато бесконечно длинны и холодны ночи. Две недели прошло, как, покинув благоустроенные землянки в Соменке, личный состав полка жил в палатке, которая одновременно была и столовой, и штабом полка, и кладовой технического имущества.

За ночь каждый летчик делал по десять — двенадцать вылетов. Командир БАО неоднократно жаловался в штабы дивизии и армии, что не может «напастись» на 707-й полк авиационных бомб. Батальону аэродромного обслуживания действительно приходилось очень туго. В условиях зимнего бездорожья было трудно подвозить горючее, боеприпасы и продовольствие.

Можно было «посочувствовать» и фрицам, на головы которых непрерывно, от темна до рассвета, сыпался град разнокалиберных бомб. Мы не давали им покоя. Через каждые десять — пятнадцать минут над вражеской обороной появлялись наши У-2. То тут, то там горизонт озарялся яркими снопами огня, и гулкое эхо взрывов катилось по приильменским лесам.

Нет, не зря наши солдаты прозвали этот с виду мирный самолет «старшиной фронта». Он действительно с наступлением темноты наводил «порядок» в фашистском лагере. Стоит появиться ему в воздухе — и фрицы не решаются уже не только разводить костры, но и стрелять из пушек и минометов.

…Доложив Воеводину и Сувиду о проделанной работе, мы разрешили кое-какие хозяйственные вопросы и возвратились к артиллеристам. А в середине января снова побывали в родном полку. На этот раз задержались здесь подольше: самолету требовался профилактический ремонт.

Наши боевые друзья жили теперь, можно сказать, в сносных условиях. Штаб 11-й армии освободил для них три избы.

Переезд на «новые квартиры» совпал с резким ухудшением погоды. Сначала с неба повалил густой сыпучий снег, потом дохнул теплый южный ветер, и аэродром покрылся коркой льда. Обледенели также плоскости и винты машин. Летать стало невозможно. Эти два дня ненастья летчики и техники использовали в «личных» интересах: отогрелись, отмылись, побрились и отпраздновали новоселье.

На третий день поступил приказ нанести сосредоточенный бомбовый удар по деревне Левошкино, затерявшейся в высоком сосновом бору. Там располагались штаб немецкой моторизованной части и офицерское казино.

Сообщив командиру дивизии, что выполнить задание невозможно, Воеводин вместе с тем принял меры к тому, чтобы привести аэродром в рабочее состояние. По его указанию шесть самолетов стали рулить по посадочной площадке, чтобы взломать корку льда, а все свободные от нарядов люди ходили следом за машинами и трамбовали снег ногами. Но это не давало желаемых результатов.

Район, где базировался штаб нашей авиадивизии, гололедица не захватила. Поэтому комдив, видимо не поверив Воеводину, а может по какой-нибудь другой причине, послал к нам в полк своего заместителя. Этот полет едва не окончился трагически. При подходе к аэродрому самолет начал покрываться льдом. На посадке он зарылся лыжами в снег и не перевернулся только потому, что рядом оказались два опытных техника. Заметив неладное, они повисли на стабилизаторах машины и предотвратили капотирование.

Пока заместитель комдива вел разговоры с командиром полка, на его самолете образовалась толстая ледяная корка. Пришлось оттащить машину на общую стоянку. Гость позвонил по телефону в штаб воздушной армии и, оставив свой самолет у нас, уехал на автомашине.

Мы работали на аэродроме без отдыха. Нам наконец удалось довести его до такого состояния, что самолеты получили возможность взлетать с половинной нагрузкой. Немного отдохнув, экипажи произвели в эту ночь двести пятьдесят боевых вылетов.

Вскоре командующий Северо-Западным фронтом маршал С. К. Тимошенко решил «раскусить» «рамушевский орешек». В этой операции наш полк должен был действовать в полосе 11-й армии, которой командовал генерал-полковник П. А. Курочкин.

В ночь перед наступлением мы сначала разгромили колонну вражеских войск, двигавшуюся по дороге Россино-Васильевщина. Произвели двести четырнадцать бомбометаний. Как выяснилось позже, мотомеханизированный полк противника понес такие большие потери, что даже не смог принять участие в боях.

Во второй половине ночи нас перенацелили. Мы стали бомбить артиллерийские и минометные позиции, узлы связи и штабы гитлеровцев.

На рассвете части 11-й армии перешли в наступление. Прорвав вражескую оборону на двухкилометровом участке, они заняли Левошкино. Но вскоре противник мощными фланговыми контрударами вынудил их отойти. Прикрывавший отход стрелковый батальон попал в окружение.

Заняв круговую оборону, наши бойцы сражались героически. Но силы были очень неравными. Через два дня сомкнувшееся вокруг них кольцо сузилось настолько, что стало простреливаться пулеметным огнем. Запасы продовольствия и боеприпасов у окруженных подходили к концу, вышла из строя радиостанция. Положение их стало критическим.

Командующий 11-й армией приказал любыми средствами установить связь с героическим батальоном и оказать ему помощь. И опять — в который раз! — на выручку наземным войскам пришли наши маленькие У-2.

Несмотря ни на какие преграды, они пробились к окруженным и доставили им все необходимое. Первым по этому огненному маршруту пробился экипаж Андрея Рубана. Получив боеприпасы, продовольствие и медикаменты, батальон прорвал вражеское кольцо и соединился со своими войсками. А. через несколько дней в наш полк поступило благодарственное письмо, подписанное всеми бойцами, вышедшими из окружения. Теплое, душевное, оно заканчивалось словами «Мы вас никогда не забудем, родные!»