начале 1942 года 1-я ударная армия была переброшена под Старую Руссу, где приняла участие в наступательных действиях в составе Северо-Западного фронта.

Наш 710-й полк сосредоточился в Сельце, примерно в ста километрах от линии фронта. Около леса укатали взлетно-посадочную полосу, а в лесу вырубили стоянки для самолетов.

К этому времени в полк влилось звено самолетов связи. Штурманы этого звена лейтенанты Андрей Рубан и Николай Султанов были назначены к нам в первую эскадрилью, летчик Дмитрий Супонин — во вторую.

С тяжелыми боями войска армии продвигались вдоль реки Ловать, окружая 16-ю немецкую армию. Напряжение росло с каждым днем. Часто нарушалась связь с частями. К снова весь наш полк переключили ка работу по связи. Выручай, У-2!

К концу февраля наши войска, завершив окружение в районе Демянска крупной вражеской группировки, перешли к обороне. Последнее обстоятельство отразилось и на характере боевых действий нашего полка. Полеты на связь стали реже. Теперь необходимо было сосредоточить все усилия на уничтожении окруженных частей и войск, пытавшихся прорваться к ним. Для более успешного выполнения новой задачи требовалось построить аэродромы как можно ближе к фронту. Это позволило бы сократить время на полет до цели и обратно.

Такие передовые аэродромы очень быстро были подготовлены в Ожедове и Александровке. Назывались они аэродромами подскока. Один из них, Ожедовский, был дан нашему полку. Находился он всего в трех километрах от линии фронта.

И вот командир полка собрал в штабе весь летный состав.

— Сегодня вечером, — объявил он, — все перелетаем на аэродром подскока. Ночью будем бомбить гитлеровцев в районе Дретино и Белоусов Бор. С рассветом вернемся сюда, на основной.

В 17.00, как было приказано, поднялись в воздух и взяли курс на Ожедово. В задней кабине у каждого были штурман и техник.

Тесновато получалось, но техники привыкли к этому: как говорится, «в тесноте, да не в обиде», особенно если учесть, что добираться наземным путем было куда хуже. Во-первых, долго… Иной раз целый день тряски на полуторке с запчастями, да по такой прифронтовой дорожке, что следы от нее на теле дня три не сходят. А во-вторых, и небезопасно: любой «мессер» вздумает порезвиться и даст парочку очередей по колонне. В-третьих, холодно. Так проберет в кузове, что никакая одежда не спасет.

Поэтому техники предпочитали перебираться на новую площадку в своем самолете. И нам было выгодно — прилетишь, и самолет сразу же оказывается в руках своего «хозяина».

Обычно для перебазирования «лётом» формировали передовую группу техсостава из такого расчета, чтобы на новом месте в эскадрилье были все специалисты: примерно шесть техников и механиков, два оружейника, по одному мотористу и электрику. Произвели посадку, и все — технический и летный состав — дружно брались за подготовку материальной части, и через час полк мог уже вылетать на боевое задание.

Такая организация перебазирования была подсказана фронтовым опытом, она особенно оправдала себя при действиях с аэродромов подскока. Ведь для того и перелетали, чтобы сразу же, неожиданно для противника, нанести удар с новой точки.

На аэродром в Ожедове сели, когда уже было темно и вдоль посадочной полосы мерцали тусклые огни.

Лыжи самолета, скрипя, легко скользнули по снегу. Еще при подходе к аэродрому мы увидели впереди зарево — линия фронта была рядом. А когда, закончив пробег, свернули на мигавший у леса огонек карманного фонаря, ясно услышали непрерывный стрекот пулеметов и редкие, глухие удары орудий. Батальон аэродромного обслуживания хорошо укатал взлетно-посадочную площадку. В лесу тщательно замаскировали бомбосклады. В крайнем доме сделали уютную столовую. Трудно было поверить, что люди под самым носом противника, в сильные морозы сделали хороший аэродром. Раз самолет легко скользит после посадки, значит, он будет легко взлетать и с бомбовой нагрузкой.

Как только поставили самолеты вдоль опушки, батальонный комиссар Коротков собрал нас и разъяснил:

— Мы находимся близко от передовой. С командиром договорились, что, когда пойдете по кругу, АНО (аэронавигационные огни) не включать, иначе немцы определят место посадки и накроют. Кроме того, — добавил он, — здесь непрерывно летают фашистские разведчики. Так что поосторожнее, друзья. А теперь по машинам!

Наши У-2 еще раз «модернизировали». На каждом из них уже вместо кустарного приспособления для бомб имелось шесть настоящих балок — бомбодержателей: четыре под крыльями и две — под фюзеляжем.

Для повышения точности бомбометания установили прицелы. Вот теперь из «кукурузника» сделали настоящий бомбардировщик. Бомбовой груз в 200–300 килограммов уже что-то значит. Пусть это меньше, чем берет «пешка» (Пе-2), зато мы вылетов производили в два-три раза больше, да и там, где мы бомбили, немцев было погуще, чем во фронтовом тылу.

Так что теперь воевать можно. С этими мыслями мы направились к стоянке эскадрильи. Подойдя к самолету, вместе с Образцовым осмотрели подвеску двух стокилограммовых бомб. Николай тщательно все проверил и похвалил оружейного мастера сержанта Сукачева. Высокий, почти двухметрового роста, с широкими плечами, Василий Сукачев один брал стокилограммовую бомбу и подвешивал ее на бомбодержатель. Мы удивлялись силе этого человека. Некоторые пытались с ним тягаться, но ничего не выходило.

Взлетели. В Дретино и около него мелькали огненные вспышки. Крупнокалиберные зенитные пулеметы непрерывно строчили в темное небо. Восточнее Дретино мы заметили стреляющую батарею.

— Доверни правее, — передал Николай.

Довернув, я убрал газ и стал планировать на цель.

Самолет чуточку подбросило.

— Сбросил! — воскликнул штурман.

Быстро развернулись. Два взрыва под нами. Цель поражена!

— Коля! Давай к дому, бомб нет! — весело проговорил штурман Николай Образцов.

И мы с левым разворотом начали планировать в сторону аэродрома. Прямо с цели зашли на посадку.

— Товарищ капитан, задание выполнено. Бомбы разорвались в расположении фашистской батареи, — доложил я командиру полка и показал на карте место разрывов.

Штурман тут же доложил результаты заместителю начальника штаба полка, который вел журнал боевых действий…

— Правильно, выкуривать фашистов на русский мороз надо, прямо с порога бросил Ванюков.

Кряхтя и хлопая крагами, протиснулся в палатку Андрей Рубан.

— Невозможно сидеть в задней кабине, — жаловался он, — ветрюга пронизывает насквозь…

На каждом из нас было теплое белье, шерстяной свитер, гимнастерка, меховая куртка, меховой зимний комбинезон. На ноги мы надевали простые и шерстяные чулки, теплые портянки, поверх них — меховые носки — унтята, а затем уже унты с галошами. И все-таки зябли в полете.

В палатке жались к самолетным подогревательным лампам. Маски с лица не снимали даже здесь и узнавали друг друга только по голосу.

— Накрыли немцев, — громко сообщил вошедший Емельянов и толкнул Рубана.

— Опять панибратство, товарищ Емельянов, — одернул его Ноздрачев.

А под маской не видно, кто он, — возразил Емельянов, — может, это сержант Ванюков.

Все засмеялись. Дело в том, что веселый, жизнерадостный Виктор любил пошутить и при этом иногда забывал о воинской субординации. Не успели мы отогреться, как раздался голос командира полка:

— На вылет. Надо поторапливаться.

Мы направились к самолетам. Снова шли на Дретино. Каждый из летчиков сделал в эту ночь по три вылета. В середине ночи самолеты стали покрываться инеем. Резкое похолодание при значительной влажности воздуха всегда грозит обледенением самолета или еще хуже — внезапным появлением тумана. Что может быть опаснее тумана, неожиданно ворвавшегося на ночной аэродром, да еще на такой, который расположен у самой линии фронта и лишь кое-как обозначен несколькими тусклыми огоньками?

В северо-западных районах, где множество озер и болот, подобные явления и зимой нередки. Туман и не сразу заметишь ночью. Вначале он прижимается к оврагам, цепляется за лес, окружающий аэродром.

Экипажи взлетают и садятся, а туман стережет… Но вот неожиданно потянул ветерок, и туман, легко оторвавшись от леса, сваливается на аэродром.

А в воздухе несколько экипажей! Вот первый самолет застрекотал где-то вблизи аэродрома. Экипаж знает, что аэродром рядом, но не видит его. Люди на земле, пренебрегая опасностью быть накрытыми огнем противника, стреляют из десятка ракетниц, зажигают костры. Но мертвый свет ракет и жаркое пламя костров поглощаются липким туманом. В воздухе уже два самолета. И уже не два, а четыре человека, выйдя из боя в надежде очутиться дома, перехватить стакан горячего чая, расправить затекшие плечи, а потом снова идти в бой, оказались оторванными от земли. Хорошо, если есть вблизи открытый аэродром. Можно уйти туда, но если горючее на исходе? Решай, товарищ! И быстрее!

Бывает, что только опытные командиры — руководители полетов — оказываются способными вовремя удержаться от соблазна продолжать полеты, хотя погода будто бы благоприятствует им. Большое искусство — правильно оценить изменения метеообстановки, перемены температуры, давления и влажности воздуха, по данным метеорологов и докладам летающих экипажей предвидеть возможные коварства погоды и во время принять единственно верное решение. Для этого, пожалуй, одного опыта недостаточно. Нужна еще и командирская смелость, готовность взять на себя всю ответственность за последствия. А последствия могут быть разные. Прекратил полеты, а опасения не оправдались, можно было летать отвечай за срыв боевого задания. Продолжил полеты, а тут туман, экипажи вынуждены садиться где попало, — опять отвечай командир полка!

Куликов приказал временно прекратить полеты.

Отогревшись в палатке, мы с Виктором Емельяновым пошли к моему самолету. Достали из гаргрота (отсек за кабиной штурмана) гитару и балалайку.

— Страданём? — беря в руки балалайку, предложил Виктор.

— Страданём, согласился я.

Попробовали взять знакомые аккорды «страдания».

— Не клеится что-то у вас, звук не тот на морозе, — сказал вынырнувший из темноты Коновалов.

Вскоре озябли руки. Инструменты отдали Коновалову, а сами пошли на КП. Два часа ждали погоды. Внезапно подул сильный западный ветер. Ноздрачева, Голованова и Устиненко, как более опытных летчиков, послали на задание. Минут через сорок они вернулись. Обледенение кончилось. Туман разогнало.

Снова весь полк в воздухе. За эту ночь мы сделали по шесть — восемь вылетов. А на рассвете, забрав с собой штурманов и техников, улетели на основной аэродром. Как говорится, уноси бог ноги! Если через час не улетим, немцы могут накрыть артиллерийским огнем.

Дома в столовой разговорились. На этот раз разговор вертелся вокруг новой темы: «Работа с аэродрома подскока». Всем понравилось это дело. Говорили долго, но боевая ночь сказывалась — едва доплелись до постелей, взяли газеты и… уснули.

Вечером опять прилетели в Ожедово и снова бомбили врага западнее реки Полисть.

За ночь делали по 12–15 вылетов. Уничтожали автомашины, артиллерийские и минометные батареи, пулеметные точки, склады боеприпасов и другие цели. Полк сбрасывал за ночь в общей сложности 30–40 тонн бомб.

В одном из вылетов с нами приключился курьезный случай.

В середине ночи на высоте около 1000 метров резко усилился ветер, дувший с запада. Сила встречного ветра была почти равна скорости самолета.

Я старался добраться до цели, но не мог. Впереди виднелся лес, походивший сверху своими очертаниями на авиационную бомбу, в конце которой горели костры. Видимо, фашисты грелись. Близок локоть, да не укусишь.

«Не долететь до них», — подумал я. Решили возвращаться.

Неожиданно послышались перебои в работе мотора. Перевел самолет в планирование и пошел к земле. Сбрасывать бомбы уже нельзя: под самолетом свои. Стал планировать в сторону аэродрома. Но до аэродрома не дотянул: «сдал» двигатель. Пришлось садиться. Посадка на неизвестную площадку, ночью, рядом с линией фронта, с бомбами! Такого у меня еще не бывало. Но рассуждать и обдумывать было некогда — земля стремительно приближалась. И вот лыжи самолета коснулись снега, и после небольшого пробега машина остановилась вблизи сарая.

— Сели! — радостно крикнул Андрей Рубан, мой штурман в этом полете.

— Да, — облегченно выдохнул я и вытер со лба пот (и это при морозе в тридцать пять градусов!).

— Давай снимать бомбы! — предложил Андрей.

Но как это сделать? Взрыватели ввернуты, поставлены на предохранители!

Долго мы стояли около бомб, рассматривая их со всех сторон. Малейшая неосторожность — и произойдет взрыв, который конечно разнесет в куски и самолет и нас.

Рубан после долгого раздумья осторожно отсоединил ветрянку от предохранителя, а затем попробовал вывернуть взрыватель. Но тот не поддавался. Ключа у нас не было. Ухватились за взрыватель вдвоем. Ладони прилипали к холодному металлу.

В конце концов взрыватель повернулся на пол-оборота, потом пошел легче. Выкрутив взрыватель из первой бомбы и подняв его над собой, Андрей отнес его подальше от самолета.

После этого, царапая себе руки, выкрутили второй. Андрей также отнес его и осторожно положил на снег.

— Теперь — в безопасности!

Андрей залез в кабину, дернул за сбрасыватели, и две бомбы упали в сугроб под крыльями самолета. Затем вместе покопались в моторе, но неисправность не нашли. Решили запустить. Мотор легко завелся. Вот бывает же такое! Отрулили от бомб. Пошли на взлет. Машина оторвалась и, набрав высоту, как будто сама подалась домой. Вот и аэродром.

Посадив самолет, я вылез из кабины. Андрей что-то спросил, но, видя, что я не отвечаю, махнул рукой и двинулся на командный пункт. Стоя у крыла, я раздумывал, что же могло случиться с мотором?

Коновалов смотрел на меня во все глаза, а потом так же, как и Рубан, махнул рукой и стал готовить самолет к новому вылету. Я подозвал его:

— Слушай, а ведь мотор опять сдал, садились на вынужденную с бомбами…

Не может быть! — выдохнул Коновалов. — Два раза проверял.

Подошедший техник Виктор Манеров вместе с Коноваловым стал проверять двигатель.

Не знаю, долго ли я размышлял, но вернулся Андрей и тронул меня за плечо:

— Лететь надо!

Лететь? Но ведь не выяснена неисправность… Всеми приказами и наставлениями категорически запрещено вылетать на такой машине.

— Что ж, давай опробуем мотор на всех режимах и полетим, — предложил я. Но подошедший старший техник эскадрильи Степан Архипович Садовой запретил вылет до выяснения всех обстоятельств. И снова в бензобаке оказалась вода. Откуда только она берется?..

Герой Советского Союза А. Ф. Рубан (снимок 1959 г.)

В эту ночь мы Андреем сделали пятнадцать вылетов. Коммунист Андрей Рубан успел за свою недолгую жизнь пережить многое. После окончания гражданской войны он остался один. Был беспризорником. Затем попал в колонию имени Горького, которой руководил Антон Семенович Макаренко… Воспитанник этой колонии успешно закончил авиационное штурманское училище и теперь в боях доказывал, на что он способен.

Перед рассветом была дана команда перебазироваться на основной аэродром. Командир звена Василий Голованов, Виктор Емельянов и я решили лететь звеном. Бензином не дозаправлялись. Чуть только начал брезжить рассвет, один за другим поднялись три самолета. Я пристроился к ведущему слева, Виктор — справа.

В задней кабине у меня разместились Рубан и Коновалов. Пролетели железнодорожную станцию Пола. Земля неожиданно затянулась туманом. Это произошло так быстро, что мы, как говорится, и ахнуть не успели. Высота всего 150 метров, а земли не видно. Летим. Туман не рассеивается. Бензина почти нет!

Еще несколько минут, и я отвалил машину влево, а Емельянов — вправо. Голованов пошел прямо.

Горючее на исходе. Что делать? Вошел в туман и решил садиться.

А внизу? Что там? То ли лес, то ли деревня, а может быть, дорога, озеро? Ничего не видно.

Уменьшив скорость почти до посадочной, стали парашютировать. В молочной пелене не видно ни зги.

Проваливаемся словно в колодец. В этих случаях говорят: «Душа уходит в пятки». Но это было еще хуже. Мое состояние в те секунды напоминало состояние человека, за которым гонятся голодные волки по узкой извилистой тропинке в дремучем лесу. Спасаться жизнь заставляет, а что сделать, чтобы лоб не разбить — неизвестно. К счастью, через некоторое время самолет ударился о снег и почему-то покатился.

— Сели! — разом закричали штурман и техник.

— Это, наверное, седой Ильмень? — определил Андрей.

— Но на какой мы стороне? — тревожно спросил я.

Где же мы? И спросить не у кого. Решили ждать, пока рассеется туман. Неожиданно показались повозки с людьми.

Кто?

Рубан залег недалеко от самолета. Мы с Коноваловым запустили мотор. На ходу договорились:

— Если немцы — Андрей дает по ним очередь из автомата, мы подруливаем на скорости к нему, забираем и взлетаем.

Время будто остановилось. Когда подводы приблизились, Андрей громко крикнул:

— Стой! Кто идет?

Из передней повозки хриплый старческий голос ответил:

— Свои, сынок, свои, тутошние рыбаки. Пришодце рыбу ловить!

Андрей осторожно подошел к повозкам:

— Папаша, до берега далеко?

— Да тут рядом. Километра два — три, а там и Замленье.

— Замленье? — обрадовался Андрей.

— Да, да, сынок. Там летчики есть и самолеты стоят.

— Спасибо, папаша! сказал Андрей и подбежал к самолету.

— Замленье рядом. Почти дома.

— Летим в Замленье, может, дотянем, а там и заправимся! — предложил я.

— Давай, Коля, жми скорее! — согласился Андрей.

В слабом тумане сели в Замленье. К нашему удивлению, здесь же оказался Голованов с Емельяновым. Они тоже сели на озеро, а затем перелетели сюда.

В середине дня, когда от тумана не осталось и следа, возвратились в Сельцо.

Дома нас встретили так, будто мы вернулись с того света. Хотя никто из наших товарищей не терял надежды, что вернемся, командир и комиссар подумывали об организации поисков. Но все обошлось благополучно. Друзья радовались нашему возвращению. Расспрашивали в сотый раз, тормошили, не отпускали. Наконец удалось поесть. Немного отдохнули — и снова в Ожедово, снова за ночь полтора десятка вылетов. Вернувшись с последнего вылета, мы с Рубаном шли на КП с докладом. Навстречу нам попался взволнованный Ноздрачев.

— Знаете, братцы, что мне приказано? — не скрывая своей радости, заговорил он. — С рассветом вылетаю в распоряжение подполковника Конева на аэродром Александровна! Попутно отвезу туда Мишина. Он пригонит новую машину!

— Да зачем ты Коневу понадобился вдруг?

Ноздрачев многозначительно поднял вверх палец:

— Будем выполнять особое задание. Особое, понимать надо!

Мы с Андреем переглянулись.

Всем было известно, что Георгий Конев один из лучших летчиков-истребителей — инспектор по технике пилотирования военно-воздушных сил Северо-Западного фронта — летал на новейших скоростных машинах. И зачем ему со своим тихоходом Ноздрачев?

Самолет подготовили к полету. Начало светать. Ноздрачев пожал товарищам руки и залез в кабину. Мишин разместился во второй.

Провожало человек двадцать. Все, кто возвращались в это время с задания, узнав, куда летит Ноздрачев, спешили пожелать ему удачи: было приятно, что наш товарищ понадобился знаменитому летчику.

Помахав рукой, Ноздрачев пошел на взлет. На фоне зари мелькнули полоски крыльев его У-2.

Вдруг из-за облаков, с западной стороны аэродрома, вынырнула пара «мессершмиттов». Немцы прошли над аэродромом, поочередно в строю сделали по «бочке», еще раз прошлись, словно разыскивая кого-то, и круто развернулись в сторону взлетевшего У-2.

Появление их было так неожиданно, что никто из присутствующих не сообразил сразу, что делать. Ноздрачев, не подозревая об опасности, спокойно продолжал полет. Ведущий «мессер» вырвался вперед и открыл огонь. В морозном воздухе раскатился сухой треск пулеметной очереди.

— Тревога! — только тогда закричал кто-то.

Люди бросились в укрытия. Ахнули зенитки. Но было поздно. Немец со второй очереди накрыл У-2. Самолет Ноздрачева качнулся, повалился на крыло и перешел в штопор. «Мессершмитт» продолжал скользить за ним, расстреливая до тех пор, пока У-2 не врезался в снег.

После этого оба «мессера», пройдя над аэродромом, с бреющего полета дали несколько очередей по стоянкам наших самолетов и, развернувшись парой, низко, почти над самой землей, ушли к фронту. На крыльях «мессеров» ясно были видны кресты. Вдоль фюзеляжей отчетливо вырисовывались, точно змеи, изогнутые черные стрелы.

К сбитому самолету бежали люди…

За три боевых месяца мы потеряли многих. Недели не проходило без того, чтобы кто-нибудь не возвращался с задания. Гибли боевые друзья, горели самолеты. Но все это происходило где-то там, за линией фронта, в ночной темноте. А теперь товарищи погибли на наших глазах, на нашем собственном аэродроме. Такого еще не было.

Подбежали к самолету. Растащили горящие обломки. Под ними — Ноздрачев и Мишин. За какие-то несколько минут полк потерял двух чудесных товарищей, настоящих коммунистов. Обоих прошило пулеметными очередями. Одна из пуль попала Мишину в медаль «За отвагу» и глубоко вдавила ее в грудь.

Лейтенанты Ноздрачев и Мишин были отличными летчиками. Дисциплинированность, честность, партийная прямота снискали им уважение всего коллектива. Безвременная и неожиданная гибель друзей на всю жизнь осталась в нашей памяти.

Подошли командир полка и комиссар. Кто-то погрозил в небо кулаком, кто-то крепко выругался. Куликов подозвал меня:

— Приготовьтесь лететь в Александровку, — приказал он, — выполнять задание с подполковником Коневым будете вы.

Долетел без происшествий. Аэродром находился на восточном берегу реки Ловать, севернее большой полу-сожженной деревни Рамушево. Здесь стоял полк истребителей. Я отрулил самолет на одну из свободных стоянок в ельнике и пошел разыскивать штаб.

Не без волнения шагал по рулежным дорожкам, с восхищением и завистью поглядывая на быстрокрылые машины, прикрытые маскировочными сетями и молодыми елочками.

Все здесь казалось новым, другим: и аэродром был не таким, как у нас, и люди тут тоже были особенные. Не терпелось узнать, какое же задание поручит Конев.

Штаб найти не удалось. Но за границей аэродрома я натолкнулся на какую-то покосившуюся будку. К ней со всех сторон тянулись телефонные провода. «Если идут провода, значит, что-то вроде КП», — подумал я. Сбоку чернела свежая воронка от авиабомбы.

Я открыл дверь и вошел. В будке, за столом, читая газету, сидел старшина.

Взглянув на меня, он спросил:

— Вам кого?

— Сержант Шмелев, летчик с У-2, прибыл к вам.

— У-2? — словно ослышавшись, переспросил старшина и порывисто привстал. — И зачем только вас сюда нелегкая принесла? За бомбой что ли за своей прилетели?

Я оторопел:

— За какой бомбой, товарищ старшина?

— Наверно, за той, что ночью потеряли, — с ехидством проговорил старшина. — Это же надо: их на задание посылают, а они по дороге бомбы теряют. Огородники несчастные… — и тут старшина ввернул такое словцо, от которого я совсем растерялся.

— Честное слово, ничего не понимаю! — еле выдавил я.

— А тут и понимать нечего, — не унимался старшина. — С У-2 уронили ночью бомбу, и она упала почти нам на голову, вот и все. Я выскочил на улицу, думал бомбежка! Насилу разобрался, что к чему.

Мне тут же вспомнилась воронка, покосившиеся стены будки. Теперь все понятно.

— Товарищ старшина, я тут ни при чем, бомб не терял и сюда прибыл в распоряжение подполковника Конева.

Старшина сразу сменил тон.

— A-а, ну тогда дело другое. Сейчас найду Конева, — уже совсем дружелюбно проговорил он и позвонил куда-то. А я, грешным делом, подумал, что ты и есть тот самый разиня, который ночью шуму наделал.

Через несколько минут в будку вошел среднего роста, коренастый, аккуратно одетый летчик.

— Конев, — просто представился он.

— Сержант Шмелев, — вытянулся я перед ним.

— Это вы прибыли в мое распоряжение?

— Так точно!

— Тогда вот что, позавтракаем и полетим в Лычково, у нас с вами интересное задание! В районе Торжка будем искать Бориса Ковзана. Знаете такого?

— Нет, смутился я.

— Это ничего, — успокоил меня Конев, сегодня Ковзана действительно не многие знают. А скоро о нем весь фронт заговорит. Он таранил фашистский самолет… Мы должны обязательно найти Ковзана, найти! — повторил Конев.

«И это все? — разочарованно подумал я. — Чего же в этом задании особого?» — вертелось на языке, но я промолчал.

— Пойдем завтракать, а потом в путь, — и Конев повернулся к двери. Я послушно шагнул за ним. Неожиданно вспомнилась обстановка: рассвет, фашистские истребители, гибель Ноздрачева и Мишина.

А вдруг опять появятся «черные стрелы»? Страшновато стало. Больше не за себя, за Конева. Остановился.

— Товарищ подполковник! Может, мы сейчас полетим?

— Почему? Куда спешить? — удивился Конев.

— Днем немцы житья нам не дают, — честно признался я, — а пока рано — проскочим.

— Чего же их бояться? — еще больше удивился Конев. — И мы не лыком шиты. Налетят — сшибем.

— Чем? На моем У-2 не то что пулемета, винтовки даже нет, — сказал я Коневу.

Он улыбнулся.

— Да, ведь верно. Я и забыл, что мы не на истребителях. Тогда, пожалуй, вы правы. Рисковать не стоит. Давайте-ка полетим сейчас.

Г. К. Конев

Мы вышли из будки и направились к стоянке. Взлетели. Машину вел с удвоенной осторожностью, летел над самой землей, в оврагах жался к кустам, поминутно оглядывая небо. До места добрались благополучно.

В Лычкове базировались полки штурмовиков и истребителей. Аэродром надежно защищали зенитки. Над ним почти непрерывно барражировали истребители.

— Подруливайте вон к тому дому, — указал Конев. Дом оказался командным пунктом истребительного полка.

— Выключайте мотор! — приказал Конев и стал вылезать из кабины.

Из дома навстречу нам выбежал маленький, юркий, одетый в черный реглан и унты человек. Еще издали он закричал, размахивая руками:

— Здорово, Жора, здорово, золотко!

— Здорово, Петро! — весело откликнулся Конев.

— Каким ветром?

— Есть дело! Ну, здравствуй!

Они обнялись. В маленьком Петре я без труда узнал командира 416-го истребительного полка майора Груздева, мастера воздушных поединков, хорошо известного испытателя. О нем среди летчиков ходили восторженные рассказы.

Друзья, очевидно, долго не виделись. Вопросы так и сыпались.

Неожиданно Груздев спохватился:

— Чего же стоим здесь? Идем в штаб.

— В штаб? Лучше ты нас в столовую сведи, — попросил Конев. — У нас в животах пусто, это раз. А во-вторых, меня в полете проморозило насквозь. Полведра чаю надо, чтобы согреться.

Груздев всплеснул руками.

— Все на чаек жмешь? Сразу надо было говорить, что заправка кончилась. Давно бы уже сыт был.

Он повернулся ко мне и быстро заговорил:

— Чехлите мотор, да скорее! Столовая-то вон!

Я проворно принялся за дело.

В столовой Конев и Груздев больше говорили, чем ели. Обсудили дела на фронте. Поговорили о самолетах, своих и противника, разобрали тактику последних воздушных боев.

Груздев жаловался:

— За последние дни много летчиков гибнет. У немцев в воздухе перевес. «Мессера» жмут… Была тут у них одна пара. Приноровились, сволочи, на рассвете или в сумерках перехватывать штурмовиков. Поодиночке с задания хоть не возвращайся, чуть отстал — сейчас же собьют…

— А вы чего смотрели, истребители? — перебил его Конев.

Груздев развел руками.

— Ничего не можем сделать. Ходят у самой земли, на предельных скоростях, атакуют одиночек и скрываются. От встреч с нашими истребителями эти «охотники» уклоняются, одним словом, воюют из-за угла, как воры.

— А аэродромы подскока использовали?

— Использовали. Все равно перехватить не удавалось. Я тут кое-что придумал. Да они словно нарочно сгинули куда-то. А у штурмовиков только и слышно: «Черные стрелы! Черные стрелы!..»

— Черные стрелы? — невольно вырвалось у меня. До этого я сидел спокойно и любовался тремя орденами Красного Знамени, привинченными к кожаной куртке Конева.

— Ну да! На фюзеляжах у них черные стрелы. А что? — в свою очередь спросил Груздев.

— Да они же сегодня у нас в Ожедове У-2 сбили!

И я рассказал о трагической гибели Ноздрачева и Мишина.

Конев слушал молча, изредка покачивая головой.

Груздев волновался, несколько раз вскакивал, подбегал к окну и опять садился на свое место. Когда я кончил рассказ, он вдруг набросился на Конева.

— Ты зачем сюда прилетел?

— Буду искать Ковзана, — невозмутимо ответил Конев. — Ты знаешь, он «юнкерса» таранил, а в полку об этом не знали. Пришла наша авиационная газета, и читаем: «Таран Бориса Ковзана».

— Знаю! А чего его искать? Он и сам нашелся!

— Когда? — не поверил Конев.

— За полчаса до твоего прилета. Мне начальник штаба докладывал, что от Ковзана есть вести. Он сейчас ремонтирует свой самолет и через два-три дня будет здесь. Ковзан — дело прошлое. Жора! Золотко! Давай сшибем тех двух гадов! У меня на них вот как руки чешутся!

Конев задумался:

— Зачем же тогда я сюда летел? Выходит, зря?

— Что ты! Очень кстати! Давай вопрос о «черных стрелах» решим!

Конев пытливо посмотрел Груздеву в глаза и вдруг усмехнулся:

— Конечно, давай! Что ты меня уговариваешь. Только как? Ты же говоришь, что они с истребителями в бой не вступают!

— А у меня план есть! — обрадовался Груздев. — План! Мы их выудим в два счета! А вот он нам поможет! — Груздев хлопнул меня по спине. — Я уже все обдумал: ты будешь ведущим, я тебя прикрою.

Конев покачал головой.

— Фантазер ты, Петя! А в общем, попробовать можно. Надо только хорошенько все обмозговать.

Груздев сейчас же вскочил из-за стола.

— Идем на КП! Там распишем все как по нотам, — быстро проговорил он. И почти бегом вышел из столовой, увлекая за собой Конева…

План был прост: подловить противника на приманку, обмануть его видимостью легкой добычи, до которой немцы были больно охочи. Приманкой должен быть мой У-2, охотниками — Конев и Груздев. Все зависело от взаимодействия. Пошли отдыхать, чтобы через несколько часов приступить к выполнению необычного задания.

Под утро я перебросил Конева и Груздева на аэродром в Александровку.

Перед тем как подойти к самолету, Конев положил мне руку на плечо и как бы случайно спросил: «А ты коммунист?»

— Нет еще, комсомолец.

— Значит, наша смена. Знаю, не подведешь. Пошли по машинам…

Завыли моторы. Над полосою закружился снежный туман. Оставляя за собой взвихренный снег, пара истребителей пошла на взлет. С короткого разбега «яки» легко оторвались от земли и, круто взмыв вверх, растаяли в предутренней дымке рассвета.

Я вырулил на старт, взлетел и тотчас же огляделся, разыскивая истребителей.

«Яки» с превышением неслись на меня справа. Я покачал крылом. Ведущий Конев ответил мне тем же. От этого дружеского приветствия на душе стало теплее.

«С таким сопровождением можно хоть к черту в зубы», — невольно подумал я и, взяв курс на запад, на высоте пятидесяти-ста метров полетел в сторону Ожедова, к своему аэродрому.

В плане Груздева мне отводилась довольно скромная роль.

— Как только «черные стрелы» за тобой погонятся, давай ракету! — инструктировал Груздев. — Больше от тебя ничего не требуется. Уноси подобру-поздорову ноги!

— А они прилетят? с недоверием спросил я.

— Можешь не сомневаться. На минуту не опоздают! У этих господ насчет шаблона служба поставлена, что надо, — авторитетно заверил Груздев.

— Хочу спросить, — снова не удержался я. — Если они огонь откроют, что мне делать? Сшибут ведь, гады, в два счета! Как чесанут — так и отвоевался! Ноздрачева-то с Мишиным сразу сбили.

Груздев засмеялся:

— Держись! Не подставляйся! Мы с Петром пропасть тебе не дадим! Да и сам не зевай, ты же комсомолец!

— Все ясно!

Чтобы удобнее было вести наблюдение вокруг, я все время менял направление и высоту полета. Самолет то резко снижался, делая при этом отворот влево, то с набором высоты разворачивался вправо. Ни на минуту не выпуская из поля зрения Конева и Груздева, я пристально следил за горизонтом.

Мутная полоса рассвета разлилась по небу широким пожарищем зари. Звезды погасли.

Чем ближе подлетал я к Ожедову, тем напряженней чувствовал себя. Местность внизу была знакома. Где-то неподалеку лежал аэродром, а там и зенитные батареи. Я знал, что с земли за мной следят десятки глаз. Радисты держали непрерывную связь с истребителями. Но все это почему-то не успокаивало. Возле Ожедова «яки» скрылись за облаками, и я почувствовал себя уязвимым со всех сторон. Настроение упало. Но делать нечего. Назвался груздем — полезай в кузов…

Вдруг со стороны линии фронта показались две точки. Они быстро росли. Через минуту, блеснув серебром, точки вытянулись в черточки. «Ну вот и „черные стрелы“ — тут как тут! — мелькнуло в голове. — Встретились!»

Не тратя времени, я выхватил ракетницу и выстрелил в направлении приближающихся «мессеров». В тот же момент резко убрал газ и перевел самолет с разворотом в глубокое скольжение.

Я не сомневался, что немцы заметили меня. Надо было скорее уходить под прикрытие зенитных батарей.

«Где Конев? Груздев где? Успеют ли прийти на помощь?»

Немцы действительно увидели мой У-2. Ведущий с ходу ввел свой самолет в левый разворот и со снижением пошел в атаку. Сжавшись в комок и всем телом ощущая наведенные мне в спину пулеметы, продолжал стремительно скользить к земле. Лихорадочно билось сердце. В висках стучало. Возле левой плоскости У-2 промелькнула огненная струя. Вторая прорезала крыло.

Меня обдало холодом: «Сейчас даст очередь по кабине — и крышка!»

Мучительно долго потянулись секунды. «Держись… ты ведь комсомолец», — вспомнил я слова Конева. Но враг почему-то прекратил огонь. Я оглянулся и застыл от изумления: ведущий «мессер», свалившись набок, камнем летел вниз. За «мессером», не прекращая огня, пикировал Конев. Я повернулся в другую сторону. Второй фашистский истребитель свечкой уходил ввысь. За ним, повиснув на хвосте, гнался Груздев.

Не верилось глазам. Я снова оглянулся назад. Все точно: один «мессер» сбит, второй вьюном уходит от преследования. Не помня себя от радости, я закричал:

— А, сволочи! Это вам не за мной гоняться! Бейте его, товарищ майор! Бейте! Это ему за Ноздрачева и Мишина! За всех нас!

Забыв на секунду обо всем, я чуть не врезался в деревья. Опомнившись, потянул ручку на себя, перевел самолет в горизонтальный полет. Теперь можно было не спешить. Передо мной в глубоком небе, как на экране, развертывался воздушный бой, и не досмотреть его до конца просто не было сил.

Обстановка в воздухе складывалась явно не в пользу врага. «Як» наседал. «Мессер» всячески изворачивался. Несколько секунд он продолжал свечкой лезть вверх. Но скорость его быстро гасла. Фашист, выбрав удобный момент, неожиданно перевел машину в вираж. Груздев устремился за ним. Не закончив виража, гитлеровец молниеносно положил самолет на обратный курс, а затем резко пошел на снижение. Груздев не ожидал такого маневра. Его истребитель оказался в стороне. Фашист немедленно воспользовался этим, на какой-то короткий момент оторвался от преследования, дал полный газ и стал быстро уходить на запад.

«Неужели вырвался?» — подумал я.

От досады мне стало не по себе. Но в этот момент на хвосте у фашистского самолета оказался Конев и дал длинную очередь.

«Мессершмитт» сразу же клюнул носом. Конев преследовал его, не прекращая огня.

— Так! Так его! — кричал я, видя, как из-под правой плоскости фашистского самолета вырвался клуб дыма.

Еще очередь!

Вдруг самолет Конева свечкой взмыл вверх.

«Что случилось? Ведь все шло так хорошо!»

Конев между тем сделал вираж, развернулся и со снижением на большой скорости стал догонять Груздева. Какое-то мгновение оба наши истребителя шли вместе, затем Груздев ушел вперед, за удирающим «мессером». По-видимому, у Конева кончились боеприпасы, об этом он передал Груздеву, и тот продолжал преследовать фашиста.

Вскоре я потерял их из виду и полетел к себе. Посадив самолет и отрулив его на стоянку, я поспешно выпрыгнул на снег.

— Ну как? Сбили второго? — спросил я у техников.

— Готово! Отлетался!

— Конец «черным стрелам». И остальных такая же судьба ждет! — добавил один из них.

Над аэродромом прошла пара краснозвездных истребителей.

До новых встреч, друзья!