Последние полгода Николай Николаевич Нестеров был занят тем, что он называл своим основным фондом, то есть чисто научной работой. Ради этого он даже отошел на время от преподавательской деятельности, которую очень любил, и попросил на целый семестр освободить его от лекций. Проблема, которая не давала ему покоя вот уже лет десять и за решение которой он то брался вплотную, то, почувствовав тщету очередной попытки, откладывал до лучших времен, - эта проблема наконец-то начала ему раскрываться, и он, с головой захваченный поиском наиболее экономных решений, ведущих к цели кратчайшим путем, работал почти как в лучшие свои годы, вновь ощущая прежнюю одержимость. Его мысль и дух жили самой полной жизнью. Естественно, все это было глубоко внутри, в герметично упакованном вместилище мысли. И так же естественно, что целиком поглощенный этой внутренней работой Николай Николаевич совершенно не вникал в происходящее вокруг. Он не всегда внимал даже голосу жены, приглашавшей к обеду.
Тем не менее, когда Ольга Михайловна рассказала мужу, что произошло с подругой их дочери, Николай Николаевич испугался.
- Боже, какое несчастье, - сказал он. - Но почему это случилось именно с ней? Такая славная девочка…
- Все они славные, - отрезала Ольга Михайловна. - Лучше посмотри-ка сюда. - Она жестом разгневанных трагедийных героинь указала на середину комнаты, где на полу аккуратно были разложены кофты, юбки, платья, шарфы и прочие предметы женского туалета.
Разговор происходил в комнате Галины, которая в данный момент отсутствовала, вызванная в милицию. А перед тем Ольга Михайловна произвела генеральный осмотр всей квартиры, в том числе и кабинета Николая Николаевича, чего он и не заметил, и извлекла из шкафов, столов и секретера вещи, спрятанные дочерью от ее глаз.
Николай Николаевич поправил очки, посмотрел, следуя указующему персту жены.
- Прости, моя дорогая… Это какие-то образцы.
Тут Николай Николаевич наконец уразумел, что жена по-настоящему взволнована, она даже перестала контролировать мимику своего лица.
- Глупец! Это наряды твоей обожаемой дочери.
- Ну и что же? Она хочет их выбросить?
- Кажется, это я их выброшу.
- Не понимаю, дорогая… Какая связь?
Ольга Михайловна сделала глубокий вдох и спросила более спокойно:
- Не ты ли покупал ей эти дорогие тряпки?
- Помилуй, ты же знаешь, я совсем не разбираюсь в дамском конфекционе.
- Ну да, ты просто даешь ей деньги. Тайком от меня. И вот результат.
- Если девочке нравится одеваться получше… гм-гм… поразнообразнее, что ли… по-моему, нет ничего предосудительного… Ты сама…
- Не обо мне речь, - остановила его Ольга Михайловна. - Ты слепец.
- Почему ты так сердишься?
- Почти все это я нашла у тебя в кабинете. Она прятала от меня. Тебе это нравится?
- Но сделай одолжение, объясни, пожалуйста… Ведь ты говорила об этой бедняжке… Как соотнести одно с другим?
- Скажи честно, ты знал об этом складе у тебя в кабинете?
- Впервые вижу.
- Значит, она скрывала и от тебя. - Ольга Михайловна прикусила губу и задумалась. Потом продолжала упавшим голосом: - Значит, все это еще хуже, чем я думала.
- Но что хуже и что ты думала? - искренне озабоченный, спросил Николай Николаевич.
- Когда все чисто, человеку нечего скрывать. Я давно подозревала, что Светлана затянула нашу дочь в какие-то свои темные делишки. Она же торговый работник. Вот и доторговалась. - Ольга Михайловна встала, нервно хрустнула пальцами и прошлась вдоль стены. - А наша-то растяпа! Скотина безрогая!
- Помилуй, Оля, зачем же ты так? - Николай Николаевич всегда смущался, если его супруга в сильном расстройстве вдруг забывалась и помимо воли употребляла лексикон своих молодых лет, когда она еще не обручилась с ним, академиком Нестеровым.
- Ты все сюсюкаешь, а тебе бы выпороть ее вожжами - был бы прок.
- Но у нас в доме нет вожжей, - стараясь вернуть ее из сферы несбыточных пожеланий на рельсы реального, мягко сказал Николай Николаевич. - Ты считаешь, тут какая-то криминальная история?
- Наше счастье, если не так. Галина сама ни на что такое не способна, но откуда нам знать, чего там натворила эта Сухова Светлана? Я только уверена - эти проклятые вещички скомбинировала она.
Ольга Михайловна, будучи не совсем справедливой по отношению к Светлане Суховой, и не подозревала, насколько, в общем-то, была близка к истине, ставя в связь лежавшие на полу дорогие наряды и несчастье, случившееся со Светланой, несчастье, поставившее семью Нестеровых в совершенно неподобающее положение - вплоть до того, что их дочери оказывает специальное внимание уголовный розыск. А если бы ей был известен подлинный источник всех этих модных тряпок, у нее, вероятно, разыгралась бы мигрень, от которой мог бы расколоться земной шар, не говоря уже о ее слабой, многострадальной голове.
- Ты намерена их выбросить? - высказал догадку Николай Николаевич, кивнув на вещи.
- Хочу облегчить работу милиции.
- Неужели дело зашло столь далеко?
- Во всяком случае, пока мы тут рассуждаем, наша тихоня дает показания в угрозыске. Могут и с обыском прийти.
Видя, что муж взялся рукой за сердце, Ольга Михайловна побежала в спальню и принесла из своей замечательно богатой аптечки валидол. Отвинчивая крышечку, она мимоходом (мысленно) похвалила себя за то, что благоразумно не сообщила мужу о перстне, принесенном однажды Галиной и купленном за смехотворно недорогую цену. Этот перстень она швырнула сегодня дочери под ноги, приказав отдать прежней владелице «за так», без возврата денег, чтобы и духу его в доме не было.
Николай Николаевич от валидола отказался. Справившись с минутной слабостью, он спросил:
- В чем ее обвиняют?
- Ни в чем, не волнуйся, - поспешила успокоить Ольга Михайловна. - Им же надо побеседовать с Галиной. Как-никак лучшая подруга. Сделать тебе кофе?
- Да, пожалуй. Но ты уверена?
- Она скоро вернется. Этот следователь, что звонил, сказал: на час, не больше. Не будем терзать себя напрасно. Придет - расскажет. Не она же ударила Светлану.
- Но, может быть, нам надо поговорить с милицией? Раскрыть им облик нашей дочери…
- Посмотрим, чего они хотят. Если начнутся придирки, тебе придется вмешаться. А вообще нам надо немедленно уехать.
Николай Николаевич виновато развел руками.
- Но это так некстати… У меня много начато…
- Я говорю о нас с Галиной. Ты можешь не ехать.
- Ты имеешь в виду Алушту?
- Конечно.
Возвращение Галины после беседы с Орловым и Семеновым уже само по себе возымело успокаивающее действие на встревоженных до крайности родителей. А сообщение о том, что милиция вовсе не против ее отъезда в Крым, вернуло им душевное равновесие - если не в полной мере, то в значительной.
Вопрос с отъездом был решен немедля. Надо было кое-что сделать, кое-что купить, поэтому отъезд назначили на субботу, 3 июня. Николай Николаевич позвонил своему секретарю и попросил купить два билета на самолет. Ольга Михайловна велела Галине уложить валявшиеся на полу вещи в старый чемодан и поставить его в темную комнату-кладовку (окончательную их судьбу она собиралась определить и объявить после), а сама сходила к Васе - так они называли Василису Петровну, старую няню Галины и домработницу, - которая по случаю приезда к ней в гости собственного сына с семьей из Смоленска взяла себе отпуск. Добрая Вася согласилась дважды в неделю захаживать на квартиру для готовки и уборки, чтобы Николай Николаевич не одичал на холостяцком раздолье.
В субботу, 3 июня, Ольга Михайловна с дочерью улетели в Крым утренним симферопольским самолетом. Николай Николаевич, с плохо скрываемым удовольствием проводив их, эгоистически предвкушал, как продуктивно сумеет использовать свое благословенное домашнее одиночество. Но все его виды на покой рухнули в тот момент, когда он, приехав из аэропорта, клал в свой маленький несгораемый ящик, встроенный в секретере, незаметно переданный ему дочерью перстень. Галина ничего ему не смогла объяснить в присутствии повышенно бдительной матери, шепнула только: «Спрячь, пожалуйста». И он считал себя обязанным свято исполнить просьбу, не вдаваясь в причины, побуждавшие его дочь отдать ему на хранение драгоценную безделушку. Ему доверена тайна, и дело его чести блюсти ее. Он бы презирал себя, если бы мог рассуждать иначе.
Он не успел закрыть ящик, когда зазвонил телефон.
Очень вежливый голос сказал:
- Это Николай Николаевич?
- Да, слушаю.
- Извините, что беспокою. Меня зовут Павел Синицын. Я работаю в Комитете госбезопасности.
Николай Николаевич хотел сказать «очень приятно», но счел это вычурным, не подходящим к случаю. Он сказал:
- Чем могу быть полезен?
- Мне нужно с вами встретиться. Вы сейчас свободны?
- В данный момент да.
- Разрешите мне прийти?
- Конечно, прошу вас.
- Я буду через пятнадцать минут.
Положив трубку, Николай Николаевич подумал, что отменная вежливость этого молодого, судя по голосу, человека не мешает ему быть настойчивым. Потом он подумал, что этот звонок непременно имеет какое-то отношение к печальной истории Светланы.
Когда Николай Николаевич открыл дверь и увидел перед собой действительно молодого человека, глядевшего на него внимательными голубыми глазами и ждавшего приглашения войти, приготовленный им официальный тон как-то не получился. Он сказал просто, по-домашнему:
- Вы ведь Павел Синицын? Прошу, прошу.
Павел улыбнулся, вошел, сам прикрыл дверь и сказал:
- А вы открываете настежь и даже не спрашиваете кто?
- Но я ждал вас, - возразил Николай Николаевич. - Идемте сюда.
Павел следом за хозяином прошел в гостиную, спросил на ходу:
- Квартира у вас не заблокирована?
- Что? - не понял Николай Николаевич.
- Я говорю, к автоматической сигнализации не подсоединена?
- А-а… Нет, представьте себе. Всегда кто-нибудь дома.
- Ну и хорошо, - отметил Павел.
Николай Николаевич показал на кресла у низенького столика. Но, прежде чем сесть, Павел протянул ему свое служебное удостоверение.
- Хоть вы и не спрашиваете у меня документов, но все-таки поинтересуйтесь.
- Ну что ж, из чистого любопытства, так сказать… - Николай Николаевич подержал книжечку в руках и вернул Павлу. - Никогда не видел ваших удостоверений.
Следуя примеру хозяина, Павел сел и весело сказал:
- Знаете, Николай Николаевич, можно смело утверждать: если бы существовало всесоюзное общество беспечности, вы могли бы в нем занимать пост президента. Ну, на худой конец - вице.
Оценив шутку, Николай Николаевич рассмеялся, но он понимал, что сказано это не из одного желания пошутить. Он всегда с глубоким уважением относился ко всем без исключения людям, исполняющим свой профессиональный долг, о какой бы профессии ни шла речь, и никогда не позволял себе ни малейшего пренебрежения к вещам, в которых сам был дилетантом. Он вообще не делил людей по признаку образования или занятий, не видел никакого принципиального различия между, скажем, физиком-теоретиком и человеком, делающим табуретки. И тот и другой может быть настоящим работником или шарлатаном. Шарлатанов Николай Николаевич не считал нужным даже презирать, они для него были пустым местом, дыркой от бублика, он называл их сокращенно РВД, что значило «рыцари вечного двигателя».
Сейчас Николай Николаевич чувствовал, что разговаривает с человеком, относящимся к своему делу серьезно. Поэтому он счел всякие околичности неуместными.
- Итак, чем я могу быть вам полезен?
- Нам с вами надо многое обсудить. Разрешите покороче?
- Чем короче, тем лучше.
- Но сначала я все же сделаю общее заявление, - снова улыбнувшись, сказал Павел. - Необходимо, чтобы вы знали: мы действуем в наших общих интересах.
- Не сомневаюсь.
- В таком случае я буду предельно откровенен, но, если вам покажется, что я о чем-то умалчиваю, не осуждайте.
- Я все пойму, не беспокойтесь.
- Я знаю, ваша жена и дочь улетели сегодня в Крым. Но ведь у вас есть домработница?
- Вася? Она взяла отпуск. Оля условилась, Вася будет приходить дважды в неделю.
- Желательно это отменить. Вы можете ей сказать, чтобы она не приходила?
- Могу, конечно, но она меня не послушает, - убежденно заявил Николай Николаевич.
- Хорошо, можно, я сам поговорю с ней? Где она живет?
Николай Николаевич сходил в спальню, принес записную книжку жены, отыскал адрес Василисы Петровны. Павел переписал его и продолжал:
- Теперь два главных дела. Вы сможете уехать из города, Николай Николаевич? Как вы на это смотрите?
- Не хотелось бы, - признался Николай Николаевич.
- Я думаю, это ненадолго. Вам ведь для работы никаких приборов не требуется?
- Кроме головы, - проворчал Николай Николаевич. - А далеко ли ехать?
Павел, поняв, что с этим щекотливым делом все в порядке, обрадовался.
- Тут рядом, километров пятьдесят. Там прекрасные условия. Никто не помешает вам работать.
- И когда же?
- Прямо сегодня. Крайний срок - завтра. Но лучше сегодня.
Николай Николаевич покачал головой:
- Однако!
- Хорошо, можно завтра. Вы уж простите. Но это совершенно необходимо, уверяю вас, - горячо произнес Павел. - Мы не стали бы вас так настойчиво беспокоить, если бы имели другую возможность.
- Понимаю. Но мне надо собраться…
- Лишнего не берите. Как в короткую командировку.
- Когда вы перешагнете за шестьдесят, ни одна командировка не покажется вам короткой, - меланхолически заметил Николай Николаевич. - Но как все это организуется? Что будет с квартирой? Меня же супруга подвергнет жесточайшему остракизму. Тут все мхом зарастет…
- Не беспокойтесь. Вася после постарается. Супруга ваша еще не скоро, наверное, вернется. А за квартирой будет хороший надзор, замков никто не взломает.
- Надеюсь. А как мне ехать?
- Вас отвезут и привезут. И я уверен - это совсем ненадолго. Может быть, на несколько дней.
- Уговорили. Что еще?
Павел вздохнул. Была у него такая неконтролируемая привычка или, лучше сказать, условный рефлекс: приступая к трудному вопросу, он набирал полную грудь воздуха, словно готовился к глубокому погружению. Сейчас был именно такой ответственный момент.
- Скажите, Николай Николаевич, работа, которой вы сейчас занимаетесь, еще далека от завершения или ее можно считать в основном готовой?
- Вы знакомы с физикой, с математикой?
- Только в пределах школы.
- Тогда вы ничего не поймете.
- Но в общих чертах - на каком вы этапе?
- На всех сразу. - Николай Николаевич, когда дело касалось его работы, даже с коллегами не любил рассуждать «в общих чертах». Он не считал нужным смягчать тон, если сознавал бесполезность разговора.
Однако Павел был к этому готов. Он объяснил:
- Нам известно, что вы нашли важные решения. Но их еще недостаточно, чтобы решить проблему в целом. Вам еще много остается?
- Вопрос наивный. Даже и не дилетантский. Не вдавайтесь в существо моих занятий. Лучше скажите, что от меня требуется. Начните с другого конца.
Павлу не оставалось ничего иного, как признать свою оплошность. Сам же хотел говорить покороче…
- Вы правы. Извините, дальше постараюсь без предисловий, но одно сказать должен: вашей работой интересуется одна из иностранных разведок. Настолько, что к вашей квартире подобрали ключи.
- Поэтому я и могу быть абсолютно за нее спокоен? - в свою очередь, пошутил Николай Николаевич.
- Во всяком случае, замки останутся в целости, это большое благо.
- Так что же дальше?
- Мы должны снабдить их материалами, которые они хотят получить.
- То есть?
- Несколько формул, написанных вашей рукой. Вы ведь и дома работаете?
- И дома, и на улице. Везде. Но я не оставляю записей вне института. - Насчет записей он был не совсем точен, он не придавал этому особого значения.
- Можно и оставить, - сказал Павел.
Николай Николаевич нахмурился и, подумав немного, спросил:
- Ложные?
- Да. Но нельзя, чтобы это выглядело грубо. Необходимо сделать в формулах ошибку, которую трудно обнаружить. Она должна выглядеть естественно. Во всяком случае, допустимо. Знаете, как иногда встречаются в газете ошибки в шахматных нотациях? Смотришь партию - на тридцать восьмом ходу она кончается, черные сдались ввиду неизбежного мата. Начинаешь разбирать на доске, делаешь ходы аккуратно, как написано в нотации, а никакого матового положения нет. Оказывается, на тридцать пятом ходу конь белых с эф четыре должен делать ход жэ шесть, а не е шесть, как указано в газете. Опечатка. Но в принципе-то конь может и так и этак ходить. Понимаете?
- Мастер быстро найдет ошибку, - скептически заметил Николай Николаевич.
- Наверное, я взял неудачный пример. В ваших разработках можно ошибиться тоньше.
- Это не так-то легко, если задано правильное направление.
- Но все-таки возможно?
Николай Николаевич, вероятно, уже прикидывал, как это сделать. Он смотрел мимо Павла и, кажется, не слышал его последних слов.
Подождав, Павел повторил:
- Вы считаете, это возможно?
Николай Николаевич сердито взглянул на него.
- А вы умеете ездить на велосипеде?
- Вообще да.
- А если бы вам предложили изобразить неумеющего, что бы вы стали делать?
- Не знаю. Скорей всего упал бы.
- Вот то-то. И это было бы ненатурально. Только клоуны умеют падать натурально. Это такое же настоящее искусство, как умение плясать на проволоке.
- Вы хотите сказать…
- Я говорю, притвориться заблуждающимся, когда знаешь истину, совсем непросто. Сделать то, что вы предлагаете, можно. Но это потребует времени.
- Но суток довольно?
- Не знаю. Надо постараться.
- Надо, Николай Николаевич.
- Если у вас ко мне все, давайте условимся, как вы меня завтра увезете, и я бы занялся делом.
- Но это еще не все, Николай Николаевич. У вас в квартире есть какой-нибудь тайничок? Ваш личный?
- В секретере есть несгораемый ящик. Но это не тайничок.
- Разрешите взглянуть?
Они пошли в кабинет. Николай Николаевич открыл ящик. Там лежали две ученические тетрадки. Он покашлял в кулак, вспомнив собственные слова относительно рабочих записей. Но Павел сделал вид, что не догадывается, чем вызвано это застенчивое покашливание. На перстень он вроде не обратил внимания.
- Вы всегда пользуетесь такими тетрадками? - спросил Павел.
- Давняя привычка.
- Эти тетради, наверное, лучше отсюда забрать.
- Да, пожалуй.
- Но то, что мы завтра сюда положим, должно быть с гарниром. Иначе ненатурально получится. - Павел покосился на Николая Николаевича. - Извините, пользуюсь вашей терминологией.
- У меня в институте найдутся безобидные черновики.
- Хорошо бы их взять.
- Вот видите, опять время…
- Ухожу, Николай Николаевич, ухожу, - заторопился Павел. - Буду у вас завтра в три, то есть в пятнадцать ноль-ноль.
Провожая его до дверей, Николай Николаевич словно вдруг вспомнил невзначай:
- Да, что я хочу вам сказать…
Павел, уже взявшись за дверную ручку, обернулся.
- Слушаю, Николай Николаевич.
- Возможно, мне только показалось… Когда вы говорили о беспечности, ведь вы вкладывали более широкий смысл, чем следует, так сказать, из вашего контекста?
Павел уже забыл, когда и по какому поводу он говорил о беспечности, потому что прошедший час был посвящен конкретному делу, слишком для него важному, чтобы помнить о каких-то привходящих моментах. Но по лицу хозяина квартиры он видел, что для него это не второстепенно.
- А какой был контекст? - спросил Павел, уже догадываясь, что имеет в виду Николай Николаевич, отец Галины Нестеровой, подруги Светланы Суховой.
- Вы упрекнули меня, что я не потребовал у вас документа.
- Это чисто нервное, Николай Николаевич. Я, когда шел к вам, очень волновался… Сомнения разные одолевали… Неуверенность… Ну, хотелось как-то самоутвердиться. А человек лучше всего самоутверждается как? Когда других уму-разуму учит. Правда?
Павел опять облек все в шутливую форму, однако Николай Николаевич и на этот раз ощутил скрытый укор себе. Он сказал:
- Я ценю ваш такт. Не хотите читать мне мораль в моем собственном доме. Но не притворяйтесь и не убеждайте, будто вы не считаете меня старой размазней. - Он замахал руками, видя, что Павел хочет что-то возразить. - Да-да, так оно и есть. Кормлю, одеваю, балую, а чем дышит родная дочь - не ведаю. И самое постыдное - ведать не хочу, потому что хлопотно. Мешает. Недосуг.
Этот взрыв самоуничижения не удивил Павла.
- Не расстраивайтесь, - сказал он. - Что случилось - случилось. Дочь ваша - человек неиспорченный. А уроки всем пригодятся. - И, искренне желая поправить Николаю Николаевичу настроение, весело сказал: - Ничего, жизнь идет! А я, честное слово, о беспечности просто так сказал, ни на что не намекая.
- Вы когда-нибудь расскажете мне всю правду? - серьезно спросил Николай Николаевич.
- Обязательно! Не думайте сейчас об этом. Вам работать надо.
- Работа, работа… Что работа?! Глупец я, как скажет моя жена…
На следующий день, в воскресенье, 4 июня, Павел приехал, как говорил, в три часа.
- А я, знаете, совсем не готов, - объявил Николай Николаевич, едва они поздоровались.
Павел испугался:
- Не написали?
- Я не про это. Надо же собраться.
- Ох, Николай Николаевич, хорошо, у меня сердце здоровое, а то ведь, не ровен час… Где ваша тетрадка?
- Может, у вас уже и руки дрожат? - иронически осведомился Николай Николаевич. - Вы, молодой человек, теряете свое достоинство.
- Совершенно верно. Но исправлюсь. Разрешите посмотреть тетрадку.
Николай Николаевич повел его в кабинет. Ученическая тетрадь в серенькой обложке лежала на столе. Павел взял ее. Тетрадь была в линейку. Три первые страницы усеяны цифрами и математическими знаками. Кое-где строчки зачеркнуты и перечеркнуты. Есть даже две кляксы.
- Это получилось очень натурально, - сказал Павел, показав на кляксу.
Николай Николаевич поморщился.
- Вы меня переоцениваете. Это неумышленно, просто плохие чернила. Я ведь работаю по старинке, перышком.
На столе действительно стоял прибор с двумя мраморными чернильницами, и в них были налиты фиолетовые чернила. Прибор был весь в медно отсвечивавших засохших пятнах.
- Все равно хорошо, - сказал Павел. - Теперь сделаем так… Дайте ключ.
Николай Николаевич подал ему свои ключи на железном колечке. Ключ от несгораемого ящика выделялся в этой компании тем, что был латунный и фигуристый. Павел снял его с колечка и сказал:
- Вы ведь не хотите, чтобы сейф взломали?
- Ну какой же это сейф…
- Все-таки жалко. Значит, делаем так… - Павел открыл ящик. Там лежали отдельные листки, вырванные из тетради в линейку. Вчерашних тетрадей уже не было. Показав на листки, Павел спросил:
- А гарнир подходит к основному блюду?
- Вполне.
- И ничего ценного?
- Обыкновенные расчеты.
Павел положил тетрадку поверх листов, запер несгораемый ящик и поднял крышку секретера.
- А ключик спрячем сюда. - Он открыл средний ящик стола, в котором были старые блокноты, футляры от очков, карандаши, сломанные брелоки и прочая не подлежащая учету мелочь, и положил ключ в правый дальний угол. Потом задвинул ящик и сказал с сомнением:
- А если не найдет?
- По-моему, эту железную шкатулку в секретере можно открыть зубочисткой, - сказал Николай Николаевич. - Я бы только крышку у секретера все же не закрывал.
- Вы правы, - согласился Павел и открыл крышку. - Но будем надеяться, что ключик все-таки найдут. Стол не запирается?
- Как видите.
Покончив с этим делом, Павел помог Николаю Николаевичу собрать в чемодан все необходимое, и они спустились к ожидавшей их машине. Павел сказал, что менее чем через час они будут на месте.
В понедельник, 5 июня, Брокман приехал в город К.
Поезд прибыл без четверти девять. Проспав до восьми, Брокман все же успел и побриться, и выпить стакан предложенного проводницей чаю. Вагон он покинул последним.
На привокзальной площади он сел в троллейбус, шедший до центра, и через двадцать минут сошел на остановке, что напротив почтамта.
Потом постоял в очереди на такси. Взяв такси, попросил шофера ехать на вокзал, а с вокзала вернулся на троллейбусе в центр. Он проверял, нет ли за ним слежки, и ничего подозрительного не обнаружил.
У него был разработан подробный план, но сначала нужно было как следует поесть, а между тем кафе и рестораны, мимо которых он проходил, еще не открылись.
Тогда он решил заняться телефонной частью плана и отыскал на тихой улочке стоящую в тени старого отцветшего каштана будку автомата.
Линда Николаевна снабдила его горстью двухкопеечных монет, и, когда автомат проглотил безвозмездно три монеты, на первой же цифре включив сигнал «занято», Брокман пошел дальше и нашел другую телефонную будку.
Сначала он набрал номер домашнего телефона Николая Николаевича. Никто не ответил. Он повторил звонок - с тем же результатом.
Следующим был институтский телефон Нестерова. Женский голос сказал:
- Алло, вас слушают.
- Пожалуйста, Николая Николаевича.
- Его нет, он в отпуске. Кто его спрашивает?
- Я по личному делу. Скажите, Николай Николаевич уехал? Или он в городе?
- Уехал.
- А семья?
- На такие вопросы не отвечаем. Извините.
План Брокмана предусматривал и это.
Оставив телефонную будку, он отправился в кафе, присмотренное раньше, - оно уже открылось. Брокман позавтракал плотно, с таким расчетом, чтобы до вечера не думать о еде. Правда, в портфеле у него был пакет с холодной курицей, бутербродами и свежими огурчиками, положенный Линдой Николаевной. Брокман всегда отводил пище одно из самых важных мест в своей рискованной жизни.
Теперь, хорошо поев, можно было приступить к делу.
Свернув с главной улицы, он пошел по переулку, потом свернул на улицу, ведущую к реке, и, отсчитав три перекрестка, на четвертом взял вправо, - он передвигался точно по чертежу, который выучил наизусть еще перед посадкой на лайнер «Олимпик», так же как и номер автомобиля, за баранку которого он собирался сесть.
Автомобиль «Жигули» с номером КИЖ 37-64 должен стоять на площадке перед зданием, в котором располагается трест «Оргтехстрой», а здание это находится в переулке, по которому шагал сейчас Брокман. Между прочим, запомнить название треста ему оказалось гораздо труднее, чем номер машины.
Переулок сделал крутой изгиб, и Брокман увидел слева за невысокой железной оградой с широким незакрывающимся проемом трехэтажное серое здание. Перед ним была прямоугольная асфальтированная площадка, а на ней - разноцветные автомобили. Брокман сосчитал - семь штук. Синие «Жигули» с номером 37-64 стояли в дальнем углу и выезду других машин не мешали.
Брокман сначала вошел в дверь, по обеим сторонам которой массивные вывески извещали золотом по черному, что именно здесь располагается «Оргтехстрой». В вестибюле несколько человек стояли у открытого окна и курили, разговаривая вполголоса. Они не обратили на него внимания. Вдохнув кисловатый запах почтенного учреждения, Брокман тут же повернул обратно, подошел к автомобилю с готовым ключом в руке, открыл дверцу, положил портфель на заднее сиденье и сел за руль.
Пошарив пальцами позади себя в щели между спинкой и сиденьем, нашел ключ зажигания, завел мотор, посмотрел на приборную панель. Бензина полный бак.
Ветровое стекло сильно запылилось. Брокман достал из ящичка на панели (который, как учил его Михаил Тульев, называется у советских автомобилистов бардачком) доверенность на вождение автомобиля, а потом взял кусок старой замши, вышел, протер стекло. Затем нашел в машине щетки дворников, поставил их. И только после этого выехал с площадки в переулок. Он по справедливости считал себя первоклассным водителем. Ему приходилось ездить на машинах самых разных марок (к «Жигулям» он три дня приноравливался в разведцентре перед поездкой сюда). Но он давно усвоил правило, что в незнакомом городе каждый человек за рулем должен вести себя как новичок, строго соблюдать правила дорожного движения, а главное - ни в коем случае не превышать скорость.
Брокман поехал сначала к реке, потом повернул в центр, съездил к вокзалу, потом к рынку, опять в центр и наконец к дому академика Нестерова. Не выходя из машины, он оглядел все подъезды к дому, все подходы. И поехал на другой конец города.
Остановившись у телефона-автомата, он позвонил на квартиру Нестеровых. Трубку не поднимали.
Брокман сел за руль, закурил и тихо покатил по длинной улице, выводящей за город.
Была половина второго, солнце только-только начало склоняться на запад и пекло очень сильно. Хотелось в тень, и Брокман решил поискать на окраине что-нибудь вроде парка или рощи.
Улица привела его к реке, и он увидел вдали висящий над водой мост, по которому двигались люди и автомобили. Противоположный берег был лесистым, а за грядой округлых крон поблескивали на солнце раскиданные по широкому полю маленькие озерца.
Брокман направился к мосту, переехал по нему, свернул на узкий асфальтовый развилок и минут через пять очутился в прекрасной дубраве. Вековые деревья стояли редко, а между ними на свежей изумрудной траве отдыхали люди. Было много детей.
Проехав дальше, Брокман увидел на полого спускающемся к воде берегу густые заросли орешника, а в нем тут и там туго растянутые палатки и автомашины с распахнутыми дверцами. В одном месте дымил костерок, и возле него, отмахиваясь от дыма, сидела на корточках женщина в купальнике, помешивая ложкой в закопченном котелке. В стороне над кустами взлетал и опускался волейбольный мяч.
Брокман съехал с дорожки и выключил мотор.
С пляжа слышались веселые крики, плеск воды. Негромко играла музыка - у кого-то в машине был включен приемник.
Вид палаток навел Брокмана на счастливую мысль. Ему придется ночевать в этом городе, а воспользоваться советом Линды Николаевны - насчет того, чтобы потолкаться возле одной из гостиниц и найти кого-нибудь из местных жителей, сдающих комнаты командированным, - он считал нежелательным, во всяком случае, лучше бы обойтись без этого. А вот если бы у него была палатка, он мог бы устроиться в этом туристском городке, не прибегая ни к чьему посредничеству. Правда, можно и в машине переночевать, заехав куда-нибудь поглуше. Но палатка казалась предпочтительнее.
Брокману не пришло в голову, что дотошный наблюдатель, увидев в этом междугородном стане автомобиль с номером города К., может удивиться: почему вдруг местный житель решил ночевать по-цыгански? Да, в общем, эта непредусмотрительность особой опасности в себе не таила, потому что лагерь автотуристов раскинулся километра на полтора, и кому придет охота вникать в номера машин, если их тут не менее пятисот.
Одобрив собственную идею, Брокман поехал в город с целью купить в магазине спортивных принадлежностей небольшую туристскую палатку.
Палаток в магазине не оказалось - ни больших, ни маленьких. И продавец, флегматичный молодой человек, лениво заверил Брокмана, что он не найдет никаких палаток и в других магазинах. Взамен продавец посоветовал купить брезентовые чехлы для лодок - два последних, оставшихся еще не проданными. Из них при известном терпении можно сшить одиночную палатку, правда без пола.
Брокман шить палатку не собирался, поэтому купил чехол, рассудив, что он может послужить ему матрацем, а на случай дождя - крышей.
В три часа он пообедал в тихом, малолюдном ресторане. А потом позвонил на квартиру Нестерова. По-прежнему никто не отвечал, и Брокман подумал, что он избавил бы себя от многих дополнительных хлопот, если бы осуществил намеченное сегодня же, не откладывая дальше. Однако благоразумие требовало осторожности. Пока что прошло всего пять или шесть часов с тех пор, как он первый раз позвонил на квартиру, в которую должен проникнуть. Хозяева могут уехать на один день, а к вечеру вернуться. Надо выждать хотя бы сутки - так будет надежнее.
Начав рассуждать о предстоящем деле, Брокман испытывал нетерпение, а это в его положении никуда не годится. Нетерпеливый - значит торопящийся, а когда человек торопится, он действует непременно с ошибками. Ему, Брокману, следует настраивать себя таким образом, что, может быть, придется провести в этом городе не один день и даже не одну неделю. Все зависит от того, что обнаружит он в квартире Нестерова.
Тихо катался он по окрестностям города. Медленно тянулось время. Чтобы оно не терялось даром, он старался заниматься наблюдением над дневной жизнью горожан, но это, во-первых, могло послужить ему, как говорится, только для общего развития, практической же цены не имело, а во-вторых, он находился не в том состоянии, чтобы какие-то ничтожные подробности чужого быта могли отвлечь его от мыслей о предстоящем серьезном деле. Единственное, что немного развлекало его, - это причудливые порядки содержания автотранспорта в черте города. Машины парковались, занимая половину проезжей улицы. Никакой платы за стоянку, никакого контроля. А когда он пытался понять, каким образом машина, за рулем которой он сидел, могла безнаказанно, не привлекая ничьего внимания, неделями стоять на площадке перед государственным учреждением (а стояла она, наверное, не менее двух недель), - это оказалось выше его сил. Если бы даже ему растолковали, что в тресте «Оргтехстрой» владелец машины Кутепов не так давно работал внештатным юрисконсультом, это ничего бы ему не объяснило.
В восемь часов вечера он позвонил Нестеровым - телефон молчал.
Брокман поехал через мост в автотуристский лагерь, еще не затихший к тому времени.
Поставив машину в облюбованном раньше месте - там, где он видел взлетающий над кустами волейбольный мяч, - он вышел и потянулся так, что хрустнуло в затекших плечах, и с удовольствием вдохнул свежий речной воздух. И вновь услышал удары по мячу и увидел сам мяч. Такое впечатление, что эти отчаянные любители весь день только тем и занимались, что играли без сетки вперекидочку.
Вынув из портфеля припасы Линды Николаевны и разложив их на траве, он увидел, что мяч, сильно ударенный, летит по косой траектории в его сторону. Упал мяч в траву прямо у его ног и, отскочив, ударился о заднюю дверцу машины. Тут же из кустов выбежала тоненькая блондинка в ярко-красном купальнике. Когда она приблизилась, Брокман разглядел ее. Лет двадцати пяти, хорошенькая, глаза серые с голубым отливом.
- Здравствуйте, - сказала блондинка.
- Добрый вечер, - ответил Брокман.
Она поглядела на разложенную еду и спросила, подняв с земли мяч:
- Вы тут новенький?
- Да вот, только что прибыл.
- Всухомятку, значит?
- Вон полна река воды.
- Это опасно в наше время. Мы сейчас самоварчик поставили, у нас тут целая компания. Хотите - присоединяйтесь.
И, пританцовывая на ходу, она ушла туда, откуда прилетел мяч.
Чай был кстати - Брокману хотелось пить. И девушка была очень симпатичная и простая. Нет, никаких таких мыслей у него не возникало, хотя он давно тосковал по женской ласке. Это все будет потом, потом… Но он не видел причин отказываться от предложения, сделанного так непринужденно и непосредственно.
Уложив еду в портфель, Брокман пошел по следам девушки. На небольшой поляне среди кустов стояла серая «Волга», около нее - белая палатка, маленькая, на одного человека, а перед палаткой на траве сидели вокруг попыхивающего самовара четверо - блондинка в красном купальнике, а с нею трое молодых людей, все по виду спортсмены, уже успевшие порядочно загореть.
Поздоровались, познакомились. Имена мужчин Брокман не запомнил. Девушку звали Нина.
Он присоединил свои запасы к их закускам. У них была и водка, но Брокман выпить отказался, сославшись на то, что завтра ему надо иметь ясную голову. Ему налили в большую фаянсовую кружку кипятку из самовара, а Нина предложила взять из жестяной банки пакетик для разовой заварки. Она распечатала опоясанную бумажной лентой коробку с мармеладом.
Молодые люди выпили водки и с аппетитом начали есть. Брокман от них не отставал, хотя водки и не пил.
Поглядев на «Волгу», он спросил у Нины:
- Это ваша?
- Да.
- Вы издалека?
- Ленинград.
Первой буквой номера на машине была Л.
Закусив, все стали пить чай. И все, как и Брокман, брали пакетики для заварки и мармелад из коробки.
Начинало темнеть, когда Брокман взял свой портфель и поднялся.
- Ну, мне спать пора. Рано вставать. Спасибо вам большое.
- На здоровье, - сказала Нина. - Завтра приходите, опять чайку попьем.
Вернувшись к машине, Брокман расстелил брезент на траве, но тут же передумал. Он беспокоился за «Спидолу». Если лечь под открытым небом, а рацию оставить в машине - это рискованно: машину легко открыть, а мелкие воришки, специализирующиеся на кражах из автомобилей, есть в любой стране. Положить «Спидолу» под брезент и спать на ней, как на подушке, - это тоже ненадежно. Поэтому Брокман решил спать в машине.
Чтобы утром не иметь вид бездомного английского нищего, ночующего на скамье в Гайд-парке, он разделся до трусов, приспустил стекла, откинул спинку переднего сиденья, положил портфель со «Спидолой» под голову, укрылся лодочным чехлом и уснул под тихий плеск воды, доносившийся с пляжа.
Проснулся он от птичьего гомона в половине пятого. И первое, что обнаружил, - портфеля со «Спидолой» под головой у него не было. Пропала рация.
Знакомый ветерок опасности дунул ему в лицо. На плохой сон он никогда не жаловался, но спать так крепко, чтобы не услышать, как у тебя из-под головы вынимают подушку, - на это он способен не был.
Неужели та сероглазая дала ему в мармеладе снотворное? Значит, он давно на крючке? И ему таким способом дают понять, что его намерения относительно квартиры Нестеровых известны?
Чепуха какая-то. В это он не мог верить.
Брокман пошел на полянку, где они вчера пили чай. Машина и палатка стояли на месте. На кусте орешника были развешеаны красный купальник и лифчики сероглазой блондинки. Полог палатки был застегнут, но Брокман, заглянув в щелку, увидел спящую Нину.
Он выбрался из кустов на берег.
Река и пляж были еще пустынны, только какой-то поджарый старик делал зарядку в ста метрах от него.
Брокман искупался. Вода была холодная, как раз такая, какую он любил и в какой ему давно не приходилось плавать. Выйдя на берег и обсохнув, он почувствовал облегчение. И ясно осознал, что надо доводить дело до конца, независимо от того, кто взял у него «Спидолу» - контрразведчики или случайный воришка. Он не допускал, что это контрразведка, - зачем так грубо работать на полпути?
Когда плавки высохли, он оделся и поехал в город. В начале шестого позвонил Нестеровым из автомата неподалеку от их дома. Телефон по-прежнему молчал. И Брокман, повесив мерно сигналившую трубку, отбросил последние сомнения. Пришло время действовать.
Машину, как было намечено вчера, он оставил у первого подъезда, ближнего к выезду со двора. Квартира N 57 была в третьем подъезде на третьем этаже.
Брокман поднялся по лестнице не торопясь. Открыл один замок, другой - вполне спокойно, как будто уже не в первый раз приходил в эту квартиру. Тревоги он не боялся - ему было сказано, что никакой оградительной сигнализации тут нет. Войдя, запер оба замка и накинул цепочку.
В квартире было душно. Он обошел комнаты, заглянул в кухню. По всем приметам, хозяева уехали недавно, но уехали не на один день: в двух комнатах кровати, шкафы и кресла были наглухо укрыты линялыми покрывалами явно не парадного назначения. Настенные часы в гостиной стояли.
В кабинете Брокман снял пиджак, повесил на стул и приступил к тщательному осмотру.
Прежде всего, конечно, стол и секретер. В секретере должен быть несгораемый ящик - вот он. Ключа от него заполучить не удалось, но его можно легко открыть.
Однако нужно все-таки поискать ключ.
Брокман хорошо был обучен делать обыски незнакомых помещений, не оставляя собственных следов.
Минут через десять он нашел ключ от ящика.
Прежде чем сфотографировать лежавшие в нем бумаги, он сделал два снимка самого ящика - с закрытой дверцей и открытой. Вроде того, как во время войны летчики для документальности фотографировали сначала сброшенные ими бомбы, летящие на цель, а затем эту цель после бомбежки.
Он работал, можно сказать, без всякого волнения. Даже полюбовался обнаруженным в ящике перстнем и примерил его - он был в самый раз на его мизинец.
На каждый отдельный листок он сделал по два дубля, а на три листа в ученической тетрадке - по четыре. Эти три листа показались ему наиболее важными именно потому, что не были вырванными из тетради, а значит, содержали что-то цельное.
Уложив все строго в первоначальном порядке, Брокман надел пиджак и посмотрел на часы. Было шесть часов. Дом еще не проснулся. Брокман вышел из квартиры, запер оба замка. На лестнице ему никто не встретился.
Через двадцать минут он припарковал машину там, где взял, - на площадке перед «Оргтехстроем», еще пустой в это время. Он оставлял ее в полном порядке, даже щетки дворников положил точно на то место, где они лежали до него. Лишь бензина сильно поубавилось, но до первой заправочной колонки добраться хватит.
На вокзал он шел пешком - не хотелось потеть в троллейбусе или автобусе, которые все были переполнены.
Что касается задания, он как будто мог быть доволен сделанным, но, перебирая все по порядку, не испытывал особенной радости. Осуществленный вариант не был решающим - он не сумел добраться до самого академика Нестерова, а лишь заполучил какие-то обрывки его рукописей. Теперь надо переправить пленку, спецы проверят, что он наснимал, и если этого окажется мало, то ему еще придется пожить у Линды Николаевны неизвестно сколько. Получается, в общем, что это не лучший вариант…
На вокзале Брокман первым делом отправился за билетом. В кассовом зале было полно людей - к каждому окошку длиннейшая очередь. Выбрав одну из них, он стал в хвост и приказал себе не злиться ни на советский пассажирский железнодорожный транспорт, ни на инструкцию, запрещавшую пользоваться услугами Аэрофлота на том основании, что разведчику не следует лишний раз предъявлять паспорт кому бы то ни было, а тем более в официальном учреждении, хотя бы и таком, как агентство Аэрофлота. Впрочем, Линда Николаевна говорила, что для покупки билета на самолет надо потратить гораздо больше времени, чем потом будешь лететь.
Выстояв часа четыре, Брокман наконец оказался перед окошком. В спальный вагон билетов уже не было. И в купированный тоже. «Берите что дают», - раздраженно сказал кто-то из стоявших сзади мужчин, и Брокман получил плацкартное место в общем вагоне.
Поезд отправлялся точно так же, как из Москвы сюда, - в 21.40. Выполняя установления инструкции, требовавшей не маячить на вокзалах, Брокман поехал в город и скоротал время в знакомстве с предприятиями общественного питания. Аппетит у него был, как всегда, отличный.
Он вошел в вагон за пять минут до отхода.
По дороге Брокман подбил итоги поездки. До логова академика Нестерова ему добраться удалось - это плюс. Но был и большой минус: он остался без рации, и теперь у него единственный способ связи - расписанные по дням и часам разовые подвижные тайники. Плохо, очень плохо. Но делать нечего…
Имея в виду возможность того, что сероглазая подкатила к нему неспроста, он решил провериться так тщательно, как если бы от этого зависела его жизнь.
В Москву поезд прибывал, как и в город К., без четверти девять. Брокман колесил по столице до темноты, а потом сел в электричку. Но по пути дважды выходил на маленьких станциях и уезжал на следующей электричке. «Хвоста» за ним не было. Линда Николаевна открыла ему дверь в половине первого ночи.