История первая

Мороженое, или вечный лёд

Что за наваждение, в неудержимом влечении к звёздам: мечтают, планируют — только покинь магнитное поле Земли. Гамма излучение не простит ни одну промашку, мгновенно уничтожив всё живое. Это можно, сказать, про кого угодно, но только не про наших героев. Они не лезут в космос — он сам приходит, хоть, никто его и не просит. Является без приглашения, а так хотелось поскучать на уютном диване: с книжкой или без таковой, с закрытыми газами или с открытыми. Можно пересчитать мух на потолке, которым, как известно, тоже делать нечего.

Противный дождь, наконец, перестал моросить, и выглянуло долгожданное солнце, внушая, хоть какую-то надежду на то, что приближающийся вечер будет приятным. По лесной тропинке шли вразвалку, никуда не торопясь: Комбат, Крон и Доцент. Комбат всю дорогу ворчал на промозглую погоду, холодную, не по летнему, ругая: и жару, и сырость — одновременно:

— Кто-то во весь голос кричит о глобальном потеплении, другие орут о похолодании — но и те, и эти, давно посрамлены, в своих прогнозах: то весна рекордно тёплая, то экстремально затяжная, то лето, как в Африке и прочие погодные аномалии. В общем, нет никаких устойчивых тенденций, для подобных заявлений, ни у одной из сторон.

— Точно, — вяло процедил Доцент, соглашаясь с мрачной перспективой на неопределённость, расписанную Комбатом и, уже бодрее, добавил. — Кажется, пришли.

Крон внимательно окинул взором поляну, высматривая оставленные приметы:

— Она! Наша поляна — вон зарубка с прошлого раза.

Костёр неспешно, но всё-таки разгорался, треща промокшим валежником. Потянуло едким дымком, который не давал занять устойчивую позицию, так как всё время приходилось воротить от него лицо. Мелкие препятствия, рано или поздно, преодолеваются и, долгожданный покой воцарился. Комбат поднял солидное полено и, недоделанное Буратино улетело на зимовку, в огонь:

— До утра должно хватить.

Доцент слишком поздно уяснил ситуацию:

— Ком! Сейчас народ подтянется — на чём они сидеть будут?

— А! Нечего опаздывать.

Крон засмеялся, представив памятник Пушкину, или любому другому, возле которого, во всех больших городах, влюблённые назначают друг другу свидание:

— Вот она — любовь к ближнему своему. В Италии принято, на Новый год, старую мебель в окна выбрасывать — на счастье. В Припяти, после аварии, ликвидационные команды, тоже, всю мебель

в окна выкинули, но из других соображений. Потом грузили на машины и увозили в неизвестном направление. Наверное, во избежание мародёрства и, сопутствующему, в таких случаях, нездоровому интересу к наживе. Плюс ко всему, вместе с имуществом, по городам и весям, могла разноситься и радиация. А Комбат пенёк для обогрева швырнул. Вот у меня сосед покойный, магнитофон в окно просто так выкинул — не корысти ради, а чтобы глаза не мозолил. Неувядающая классика: не открывая окна, вместе с рамой.

— Душевно, — Комбат улыбнулся, представив себе исторический полёт, на который глазеть, пол-улицы собралось — жили тогда небогато.

Кусты, в дальнем конце поляны, зашуршав, раздвинулись и к костру вышли ещё трое: Кащей, Сутулый и Дед.

— Здоровеньки буллы! — почти одновременно поздоровались пришедшие.

— И вам не хворать! — ответил за всех Крон.

— Как раз к кипятку явились! — Доцент заглянул в чайник, проверяя готовность содержимого. — А ещё, кто придёт?

— Почти все обещали, — Кащей снял амуницию. — Тяжеловато, что-то сегодня.

— Да ты, как в космос собрался — куда столько барахла? — Крон скептически оценил габариты его рюкзака, и в подтверждение сказанному, указал на Кащеевский мешок рукой, а в противовес изречённому — предъявил свой щуплый «сидор».

— Идёшь на день — бери на неделю. Вспомни бабульку — попадешь, вот так…

— Космос-космос, — Сутулый усмехнулся. — Чистой воды лицемерие — кому мы там нужны? Все уже знают, кто туда рвётся, а рядовым людям он по барабану.

— Правильно, — вмешался Дед. — Все размышления о поселениях на Луне, астрогорода вокруг Земли — бред сивой кобылы. Это не что иное, как новая Вавилонская башня. Только объединёнными усилиями можно, хоть чего-то добиться, а здесь картина для строителей складывается удручающая: они разговаривают на разных языках, не доверие — но соперничество, у каждого своя цель и разные

идейные взгляды. А если сюда добавить ещё взаимное недоверие, то

становится ясно, что ничего путного из этой затеи не выйдет.

— Они, пока поселения строят, весь озоновый слой снесут, — Комбат поморщился, вспоминая что-то ещё, застрявшее в глубинах подсознания, — Да! И дальние полёты: с этой целью строился комплекс «Биосфера два», чтобы выяснить, смогут ли его обитатели, изолированно от Земли, полностью себя содержать, хотя бы в продовольственном плане. Полный провал — там, кажется, саранча появилась, откуда ни возьмись. Короче, эвакуировали всех досрочно. Дальний полёт возможен только на запасах, пока те не протухли.

Доцент с усмешкой покачал головой:

— О чём говорим: Австралия, изначально была тюрьмой, Сахалин — каторгой, Америка — пристанище искателей, не самых честных приключений — на семьдесят процентов, и это ещё мягко сказано. Ясно — кто будет улетать от Земли, в таких колониях, типа О, Нейла, или жить в космических посёлках. Добровольно? Не смешите меня!

— Да и какой дурак станет финансировать проекты, от которых он никогда не получит прибыли? — Сутулый покрутил пальцем у виска. — С дальних звёзд ему кредит не перешлют. До революции 17 года, у русских купцов была поговорка: прибыль превыше всего, но честь превыше прибыли. Первое — правда, второе — враньё, чистой воды.

— А международная станция «Мир» где? — задал всем вопрос Крон и махнул рукой, намекая на бессмысленность разговора. — Затоплена! По чьей инициативе — все помнят? Лично я к таким разговорам, никогда серьёзно не относился: гиперпрыжки, подпространство, тахионные двигатели — нам это недоступно.

Сутулый и, пришедшие с ним напарники, весело рассмеялись, а Кащей рассказал:

— Месяц назад, встретился нам мужик — пьяный и наглый, как сто китайцев. И так достал! Одной гравитацией не обошлось: ему механически помогли — пинка вломили, от чего он совершил пертурбационный манёвр вокруг дерева, и произвёл трансформацию в гиперпространство. От удара, был успешно реализован гиперпрыжок в подпространство ближайших кустов, в результате чего, он благополучно исчез из поля зрения. Виден был только разгон, а сама трансформация и последующее торможение, остались за пределами видимости наблюдателей. Поэтому, весь сверхскоростной участок полёта, он проделал без вспышек фотокамер. Ну, а затем его лицо флуктуировало.

— Это как? — осведомился Комбат.

— То зажжётся один глаз злым огнём, то другой потухнет синяком.

— Ну, вы даёте, — подвёл итог Крон. — Только по этой причине, никто к нам не полетит. Я, конечно, понимаю, что мужик сам виноват, но никакой высокоразвитой цивилизации, этого не объяснишь. Мы им не нужны. Зачем? Если бы у них были такие способности, чтобы запросто преодолеть дистанцию космических масштабов, значит и технологично они сверхразвиты. Им с нас нечего взять, кроме анализов, а раздавать технологии, значит — нас вооружать.

На поляну, под оживлённую болтовню, вывалились ещё трое участников, обещанной встречи. После непродолжительных приветствий, все заняли свои места, как будто заранее их облюбовали

и, пока готовились харчи, все разговоры сводились к отдельным, обособленным группам — шёл обмен мнениями, новостями личностного характера и впечатлениями за прошедшее время. Пока все распределяли по желудкам: кто запечённый в углях картофель, кто бутерброды — на арене событий появился Пифагор, с огромным мороженным в руках. Роскошный пломбир увязывался с лесной глубинкой так же, как хлопчатоуборочный комбайн с тундрой. Все от неожиданности поперхнулись и безмолвно уставились на запоздавшего. Если бы он, к примеру, привёл пьяного медведя, то это наверняка, удивило бы меньше, тем более что лакомство не утеряло ни целостности, ни первоначального вида. Оно было слегка надкушено и не имело следов подтёка. Это говорило о наличии будки мороженщицы здесь, за ближайшим дубом, вместе с телефонной кабиной и прочей инфраструктурой, характерной для цивилизованного поселения.

— Здорово, мужики! — поздоровался Пифагор, и его осенила догадка, послужившая причиной всеобщего ступора и пристального внимания. — Вы чего уставились? — Мороженное, что ли, не видели?

— Мы не мужики, а самцы, — за всех ответил Доцент.

— Это ещё почему? — пришёл черёд удивляться тёзке великого грека.

— У мужиков деньги есть!

— А-а-а!

— Ты, где десерт то взял? — Сутулый выразительно изобразил недоумение. — Тут даже помойки нет!

— Так это моя слабость! — Пифагор снял рюкзак и положил подальше от огня. — С детства обожаю — почти всегда, с собой таскаю.

— Так что, у тебя ещё есть? — растерялся Бульдозер, окончательно отказываясь понимать кондитерские пристрастия товарища. — А хранить как?! Если ты его в фуфайку заворачиваешь, то надолго, всё равно не хватит!

— Эх вы, неандертальцы — в какое время живёте? — счастливый обладатель всех благ цивилизации приземлился поближе к огню. — У меня контейнер небольшой, пластиковый: сам ничего не весит, немного сухого льда и всё — порядок! Я, конечно, переносной холодильник на горбу не таскаю, но сейчас в хозмаге «Навоз и грабли» — чего только не купишь

— А лёд где берёшь? — поинтересовался Почтальон. — На хладокомбинате?

— Во «Дворце спорта»! — далее следует иностранная речь, но всем присутствующим понятная. — Ледорубом колю! Испокон века для

хранения мороженного применяется сухой лёд. Раньше, так — же, проблем не представляло, достать эту производную углекислоты. К концу дня у любого ларька, торговавшего замёрзшей сладостью, оставался ненужный лёд. Мы ещё пацанами с ним в луже забавлялись — булькает и шипит.

Крон вытер рот салфеткой, пытаясь избавиться от сажи и экономя воду, заодно, словесно поддерживая оратора:

— Да у нас и летом, натуральный лёд не переводился. На горе стоит монастырь, в советские годы, разделивший судьбу своих многочисленных собратьев по всей стране — запустение. У некоторых ещё хуже — склад. Так вот: замок на подвале висит, но вход свободный — потому что страж такой. В подвале прямо на кирпичных колоннах и стенах лежал лёд: крепкий, прозрачный и чистый, как слеза — даже, в самый жаркий месяц. Разница высот между полом и улицей — не более полутора метров. Вот так: специально там холодильник проектировали, или мощные стены не пускали тепло — неизвестно. А толщина у стен порядочная.

Бульдозер, всё больше молчавший, вдруг пробудился:

— Вытрезвитель надо было делать!

— У кого чего болит, — продолжил Крон. — Вот ещё пара случаев, но уже про хилый лёд. Про то, как проходили, чуть ли не по воде, я даже упоминать не буду. Это из тех историй, когда Ангел крыло простирает, а ты по нему идёшь. Расскажу смешные.

Раньше я жил у реки, через дорогу, и поэтому, когда однажды зимой меня позвали размяться с удочкой, лукаво мудрствовать не стал, а надел джинсы. Снасть нашла приют в дипломате — мыльнице, ботинки, наконец-то, познакомились с гуталином. Ну, вылитый герой полярник. Выдвинулись на позиции утром, и тут обнаружилось, что морозец заметно покрепчал, по сравнению с вчерашней погодой, но возвращаться не хотелось. Здраво рассудив, укрепился мыслью — уйти можно в любое время. Понесло моих компаньонов туда, где клюёт — на другой берег. Как я уже упоминал, мороз двадцать — двадцать два градуса. Идём не спеша — торопиться некуда, и вот тут, с нами увязалась собачка, из бездомных. Именно увязалась с нами, а не за нами, так как бежала впереди, словно лоцман, показывающий дорогу. При подходе к противоположному берегу, пёс остановился, понюхал воздух, затем снег и стал оббегать стороной, предполагаемое неблагоприятное место. Визуально, ничего подозрительного не было: снег лежал ровно, по цвету, ничем не выделяясь из обширной ледяной массы — проталин не было.

— А — собачка дура! — уверенно резюмировал я, тем самым, возражая своим попутчикам, у которых, поведение дворняги вызвало серьёзные опасения и, смело шагнул вперёд, тут же провалившись одной ногой полностью. Дальнейшее ясно, как белый день: проклиная всё и громко ругаясь, пошёл домой. А мороз, шалун, закрепил неудачу и уже на полпути к дому, утопшая решительно не сгибалась, стоя колом. Со стороны, я, вероятно, был похож на калеку с протезом, без клюки и с чемоданом — на середине реки.

Все веселились от души, каждый по-своему, представляя живописную картину возвращения к родным берегам.

— У собак нюх отменный — всем известно, — Крон отхлебнул чаю, закурил и задумчиво продолжил. — Она то, с её весом — запросто могла бы пробежать. О нас беспокоилась — думай, что хочешь. Сколько в дворняжке — двадцать — двадцать пять килограмм, да ещё масса распределена на четыре мосла, а вот в мужике, частенько наведывающегося к нам в конторку — сто пятьдесят. Он сам рассказал, как на рыбалку сходил. Имея габариты, соответствующие весу, удочки брал длинные, так как с «запасным парашютом», находящимся спереди, больно то не понагибаешься. И вот сидит он на ящике с метровым удилищем, который, где-то впереди, еле виднеется, и тут, классическая поклёвка. За ней сразу же следует подсечка. Леска подтягивается и перехватывается в ладонь, а удочка летит в сторону — все так делают. Потом, за эту же леску, удилище возвращается обратно. Рыба на льду. Идиллия. Разобравшись с рутиной, он повернул голову в сторону, а удочки то и нет! Утонула! Рядом сто пятьдесят килограмм неповоротливого рыбака. Не помню в деталях: кажется, он бросил всё, и по-пластунски выползал к своим.

Над костром, образованная мыслеформой нескольких головных пустотелых образований, повисла огромная ледяная глыба, в перерывах между смехом, меняя очертания, цвет и размеры. Родом: то ли из космической бездны, то ли из речки — вонючки, скованной морозом неведомой Лапландии.

Отсмеявшись, Бармалей задумчиво перевёл взгляд на небо, ещё не освободившееся от солнечного сияния и вопросительно произнёс, неизвестно к кому обращаясь:

— Вот если комета плюхнется, льда на всех хватит?

— И на орехи ещё останется! — усмехнулся Комбат. — Вода, подверженная охлаждению до абсолютного нуля, прочнее стали будет, впрочем — не специалист.

— От размеров зависит, но бабахнуть должно классно, — подытожил тему Доцент.

 

История вторая

Зов космической бездны

Костер весело потрескивал и сидевшим, вокруг него людям, разомлевшим и довольным всем, объединённых своим, обособленным мирком, было совершенно безразлично, что происходит вне их круга. Неинтересно, что где — то там, в далёких просторах вселенной, делал

пертурбационный манёвр какой — то спутник, потеряв, в результате

незапланированной встречи с астероидом, не только половину солнечных антенн, но и управление. И уж совсем не волновало товарищей, что на краю солнечной системы удалялась колония — поселение О, Нейла, напичканная ошалевшими колонистами — навсегда покидающими родной дом и летящих, непонятно куда, и непонятно зачем. Что такое судьба индивидуумов, с тоской и отчаяньем глядящих в сторону удаляющегося Солнца, полными ненависти, ко всему оставшемуся человечеству, да ещё вынужденных размножаться в полной невесомости, непонятным способом, который ещё только предстоит отработать.

Зачем Пифагору, у которого вместо водки, полный «сидор» мороженного, знать, что в районе пролёта злосчастной колонии, болтался межгалактический звездолёт инопланетной национальности, потерявший ход, в связи с поломкой тахионного двигателя. И что этот агрегат, наотрез отказывался вырабатывать несчастные гипотетические частицы, в результате чего, у одного из инженеров, уже была отбита щупальца другим, с остервенением колотившим молотком по смесителю, техником. Третий помощник аннигилировал, после подачи признаков жизни чудом порошковой металлургии — не надо фанеру на погребальный ящик. Ну, к чему Почтальону, в мыслях уже сидевшему в одном из питейных заведений, беспокоиться о том, что колония О,Нейла, всё-таки поцеловала в зад беспомощный звездолёт гастролёров, от чего, теперь и оставшиеся инженера, вместе с главным, свалились в смесительную камеру. Кому, из сидящих у костра интересно, что двигатель от удара запустился, растворив в небытиё: и специалистов, и колонию — соединив в одно целое. Человеческий геном обогатился инопланетным разумом — где-нибудь пылью осядут.

Ничего такого наши герои не видели, ни о чём не подозревали и не ведали. Они об этом даже не догадывались. Не знали о мутациях генов — целыми популяциями беспокоящихся о Гондурасе. Не могли узреть, как по отдалённой московской улочке, инспектор из министерства культуры несёт в прачечную, загаженный на банкете пиджак. Там его давно ждут, хоть он ни в чём и не виноват. Как объяснить малообразованным людям, что его отрасль, уже давно не имеет к цензуре, почти никакого отношения. Сидевшим у костра, в глухой российской глубинке, искателям неведомого, было до фонаря, что, где-то, в стране восходящего солнца агонизировала атомная станция — побратим ЧАЭС, имея сходную конструкцию и характеристики. Сколько лет прошло — вполне должно хватить времени, для извлечения соответствующих выводов. Но нет: привычка наступать на одни и те же грабли, видать, характерна для всех, без исключения — живут то, на вулкане. Вот вам и русское «авось», с обменом опыта по — азиатски. Правильно, если хочешь

показаться умным — назови соседа дураком, да и вообще, вешай на

него всех собак: сам, в собственных глазах, создашь видимость значимости, а заодно, и несведущих убедишь.

…

* * *

Некоторые, из сидящих у огня, уже определённое время искали причину, для постижения первопричин бытия. Мотив не заставил себя ждать, поражая изумительной красотой и в то же время, простотой формулировки:

— За космос!

Все взяли в руки космические стаканы — до утра они на Землю возвращаться не собирались, и пока плоды внеземных огородов перемещались в желудки здешних обитателей, странное родство с марсианами охватило присутствующих.

 

История третья

Философский камень

Бульдозер умилённо потянулся, потёр ладонью о ладонь:

— Вот средневековые алхимики искали философский камень, чтобы разбогатеть — клады им, видишь ли, покоя не давали, да сотворение золота, но открыли водку.

— Погоди, — перебил его Сутулый. — Водку же, Менделеев изобрёл!

Наступила очередь Деда встрять в разговор:

— Темнота! Он только доработал рецепт и доказал, что пойло должно быть, именно сорок градусов, а не тридцать, и не пятьдесят. До этого, в шинках и трактирах, продавали и подавали, бурду различной крепости — кто во что горазд.

— Не перебивайте! — Бульдозер негодующе повысил тон. — Открыть то они её открыли: но, то ли не поняли, что нашли то, что искали, то ли народ не разобрался во вкусе — в тёплых странах вина завались. Любого! А ведь у нас оно, до сих пор, особенно в сельской местности — универсальное платёжное средство. Как хряпнет народ по стакану, так сразу же все философами становятся. Спинозы!

— А после перебора — свиньями! — засмеялся Пифагор. -

Действительно, сколько у шинкарей переплачено — они на этом, состояния делали. Да-а-а! А государство, не одно столетие борется, опять же наступая в тридцать восемь раз, на прочно установленные грабли. Силовыми методами, даже Пётр Первый не смог бороться: ни с казнокрадством, рубя головы, ни с чем другим. Запрещая и издавая указы, завышающие цены, монополия отдаёт на откуп свои доходы чёрным торговцам. Да пёс с ней, с этой водкой — я тебе в пластиковой бутылке самогон заварганю.

— В то же средневековье, арабы спирт изобрели, несколько раньше европейских кудесников, но использовали его, исключительно в парфюмерии, — добавил Почтальон.

— Ерунда, какая! — ехидно парировал Крон. — У нас мужик был, так он любому благородному напитку, предпочитал «Тройной» одеколон.

— Формула абсолютного топлива — на спирту машины лихо ездят, — Сутулый улыбнулся и добавил. — Ну и дураки!

— Точно! Пошлёшь дурака за бутылкой, он одну и принесёт! — Кащей размял плечи, зябко поёжился и потянулся за добавкой.

 

История четвёртая

Чёрный сталкер

Вот теперь, после ужина, всем стало по барабану не только то, что творится со спутниками на околоземной орбите, но и то, чем детей пугают. Кащей хитро прищурился и полушёпотом, словно перейдя на нелегальное положение, спросил, обращаясь ко всем сразу:

— А кто-нибудь слышал про чёрного сталкера?

— Конечно! — за всех ответил Крон, — ему ночью, во сне, морду гуталином намазали — вылитый Пол Робсон.

— Ага, а дома Отелло! — добавил Бульдозер.

— Ну, вас, шли бы вы сортиры расписывать — остряки! — почти обиделся Кащей.

— Я только что оттуда, — не растерялся Крон. — Там много денег не дают, да и мещанские вкусы, довольно примитивны, даже для санузла. Иногда такое покупают, лишь бы подешевле, что впечатление такое, что и в клозете, это выглядело бы пошловато. И вообще, я профессиональный художник двадцать лет, и как любую профессию, рано или поздно, начинаешь ненавидеть своё занятие. Творчество уходит, а приходят однообразные будни, с не менее однообразными повторениями. А что делается на заказ — я лучше промолчу.

— Вот чёрные туристы, — продолжил Комбат. — Это поинтереснее будет. В советские годы, когда в одной местности, иностранцев не было и в помине, а негров, за свою жизнь, повидали только избранные, которым посчастливилось держать в руках журнал

«Огонёк», группа местных аборигенов изображала поход по

Кордильерам. Идут, не спеша, вдоль речки «Парашки», кряхтят под

рюкзаками, и вдруг — ё моё, ничего себе поворот. На берегу древнерусской речки, которую не видно, даже на самых подробных картах, три десятка негров — палатки расставляют. Они встали оцепенело: глаза круглые, ничего не понимают — даже в голову прийти нечему. «Черепицею шурша, крыша едет не спеша». На всякий случай, огляделись по сторонам — кругом ёлки-моталки, а не кокосовые пальмы. Руками воду потрогали — холоднющая. Точно — не Лимпопо. Всё оказалось очень просто: группа кубинских товарищей, по обмену студентами, посетила российскую глубинку.

— Чёрный доктор из Зимбабве, — подхватил тему Доцент. — И чёрный патологоанатом — оттуда же.

— А помните историю, произошедшую на западе, когда по почте порошок рассылали, содержащий чумной штамм? — спросил Почтальон, подняв вверх указательный палец. — Ходили слухи, что он тоже чёрным был.

— В каком смысле? — усмехнулся Дед. — По цвету кожи или по содержанию. И среди кого, эти слухи бродили?

— По мистическому нутру!

— Да ну, ерунда, какая то, — Бармалей скривил губы, в недоверчивой ухмылке.

— Ерунда бывает разная: бывает жидкая, бывает газообразная, — Почтальон шмыгнул носом. — Да я и не настаиваю ни на чём. Так, вспомнилось, что-то.

Кащей прищурил глаз и усмехнулся, но как-то зловеще:

— Что вы всё про чёрных, да про чёрных! Про синих, кто слышал?

— Каких?! — Пифагор аж поперхнулся.

— Синих, синих, — Кащей засмеялся и продолжил. — Помните хозяйственную принадлежность — денатурат? Наблюдал такую картину: на столе стоит бутылка «голубого коньяка», не ней этикетка, на этикетке изображение — череп с костями. Надпись «ядовито», не оставляла никаких сомнений в том, что попадание в организм этой жидкости, чревато, как минимум, длительной отлёжкой на больничной койке, а в натуре — летальным исходом. Убедительный образ «Весёлого Роджера» на бутыли, дополнительно подтверждал это. Вокруг бутылки, классическая картина: три синюшные рожи, со стаканами в руках, в стаканах налита, такая же лазурная жидкость, соперничая с их лицами глубиной и интенсивностью окраса. Выпивают и вздыхают: «А! — Хорошо!»

Веселились все. Поляна напоминала цирковой аттракцион и хохотала от души.

— Да, кого только не увидишь и, чего только не насмотришься, — Сутулый повернул тему разговора в обратное русло. — Чёрные сейчас означают — зловещие, а раньше значило — красивые. Всё перевернули с ног на голову. Мрачные тучи нависли над нами, чёрные тени нас…

— Ну, а чему ты собственно, удивляешься? — пожал плечами Кащей.

— Один ляп допустит и понеслось. Вот, к примеру, российский роман Иванова «Тени исчезают в полдень»: такое астрономическое явление, можно наблюдать только на экваторе, а в нём русские имена — не Мумбы, какие-нибудь.

Комбат давно хотел встрять в разговор, но у него, всё никак не получалось. Наконец, правильное начало сформировалось в голове, но невероятность бывших событий, походивших на банальную сказку, оставляло сомнение в целесообразности повествования:

— В одной воинской части, повадился по ночам являться «чёрный замполит»: схватит кого-нибудь за горло и спрашивает — когда был тринадцатый съезд КПСС? Если не скажешь — под его присмотром, всю ночь сортиры драить будешь, или плац подметать. Через месяц бессонных ночей, уже вся часть знала, когда был, не только тринадцатый съезд, но и предыдущие, с последующими. На всякий случай, был изучен и архив китайской Компартии. Тогда он прибёг к другой тактике опроса: после правильного ответа на первый вопрос, он задавал второй — изморить, видимо, решил. Суть другой загадки сводилась к следующему: замполит называл номер страницы и порядковый номер строчки — из «Капитала» Маркса, или из полного собрания сочинений В. И. Ленина. Понятно, что такой объём информации, наизусть знать невозможно, и часть пришла в полное отчаяние. Выручил всех смекалистый боец: когда чернявенький стал его домогаться и, очередь дошла до последней стадии опроса — он ему на чисто русском языке, выпалил тираду словесного поноса, что только в голову пришло.

— Точно? — растерялся замполит.

— Точно! — отчеканил находчивый воин.

— А ну, пойдём в Ленинскую комнату — проверим!

— Так нечем проверять! Давно всё собрание в клозете извели.

Загрустил чёрный заместитель, поник головой и молча покинул воинскую часть. Говорят, его видели по направлению к западной государственной границе — ну и правильно: пусть изводит тамошних аборигенов.

— Ну ты, Комбат, даёшь, а вот моя история — чистая правда! — Крон дождался, пока всё успокоиться и продолжил повествование, сдабривая сказанное умеренной жестикуляцией. — Знаете, кто такой чёрный спелеолог? — Не знаете: это шахтёр, после смены поднимающийся на поверхность. После того, как смех утих, Крон добавил:

— Есть у меня одна знакомая, коллега по работе — сама родом из Мариуполя. Каждое, или почти каждое лето, она с дочерью наведывается на родину к родственникам — но это неважно. Возвращаются они назад, через Донецкий угольный бассейн, и где — то

в этом районе, в поезд всегда подсаживается транзитная группа

шахтёров, разъезжающихся по домам. Она всегда причитает:

— Только не к нам! Только не к нам!

— Почему? — Пифагор так никогда не ездил, и понятия не имел о неудобствах, связанных с подсадными утками.

— От них за версту разит рукописным изданием.

Дед облизнулся и мечтательно уточнил:

— Самогоном, что ли?

— Так точно-с! — ответ утвердительный, — у каждого в руке бутылка горилки, собственного производства и огромный шмат сала. Естественно, что такое родство угля и пота, зафиксированное гремучей смесью самопала, переложенного свиным жиром — создаёт неповторимый аромат. Почтальон усмехнулся и налил в кружку чая, воспользовавшись классическим ситечком, неизвестно, кем принесённое:

— Если так, то чёрных пруд пруди — начиная с художников, с их, непонятно кому нужной геометрией. Снобы! Вот ситечко — вещь нужная. Когда были подростками, «волжанку» выпускали такого качества, что мы её через марлю процеживали. Этот эпизод имел место, всего один раз, но воспоминания на всю жизнь остались. Вино тогда так и называли — «с мясом».

— На одной стройке «чёрного прораба» искали, то есть виновного, — Бармалей налил себе чая, — а предыстория такова: дом строили для военных, и все квартиры были заранее распределены, ещё на первой фазе строительства — при закладке фундамента. Дом кирпичный. И вот, один за другим, люди в мундирах стали наведываться на судьбоносную, для них, стройку. Осматривая свои будущие хоромы, то один, то другой, обращались к рабочим с просьбой добавить парочку кирпичиков, для большей высоты потолка. В фуфайках — люди добрые, да и позолоченные кителя грозно позвякивали орденами и медалями, так что отказать не было никакой возможности. С лестничными пролётами на цементном заводе, как раз была заминка, и обходились без них, но когда их всё-таки привезли, вот тут и начался банальный мат с элементами пантомимы. Сколько лишних кирпичей извели до того, и сколько после, вместе с незапланированным цементом, этого, наверное, и бухгалтерия не знает.

— Прощайте, Канарские острова — помашите начальнику стройки ручкой, — Сутулый сплюнул. — Не могут в России без маразма, что тогда говорить о порядке. Умом нас не понять — а нечего и понимать. Инструкции, писанные даже кровью, неизвестно для кого. Один мужик вспоминал, как он в немецком концлагере сидел: начали их морить потихоньку, полегоньку, с чисто германской пунктуальностью. Подводят толпу к газовым камерам и запускают партиями, строго по инструкции — двести человек, а я, говорит, двести

первым оказался. Так и остался снаружи. И тут у фашистов газ

закончился, «Циклон Б», кажется.

— Да, наши бы и этого запихнули, и ещё двести утрамбовали, -

Бульдозер поковырял в зубах спичкой, поглядел на темнеющее небо и предложил, — споём, что ли?

— Чего? — скосил на него взгляд Пифагор. — Во-первых, тебе и одному в камере места мало будет, а во-вторых, чего петь — частушки, про пивные кружки?

— Про вихри враждебные, которые веют над нами.

Пифагор криво усмехнулся и выругался, но резюмировал, довольно спокойно:

— Они уже давно кружатся! Так давно, что народ, не просто привык, а настолько с ними сроднился, что если они исчезнут, то ему их будет не хватать. Как стимула для внутренней борьбы, да и внешней то же. Захиреет человек, зажиреет — как на противоположном континенте.

— У нас слишком много сражений — хватит ли сил? — возразил Кащей. — Все разговоры о том, что русский мужик всё вынесет, не более чем уход от проблемы. После Африки — мы, по продолжительности жизни, ниже всех будем, скорее всего. Не любят богатые своих детей: вот сменятся поколения, наши вымрут, как мамонты — останутся только дети буржуев. Тогда и повторится всё сначала. Потом они будут друг друга зубами рвать — всё равно больше некого. Недальновидно.

— Да ну их, всех! — Комбат то же выругался. — Что вам, говорить больше не о чем?

И наступила тишина, во время которой, по народному преданию, рождаются представители внутренних органов — затяжная, переходящая в меланхолию. Каждый обдумывал что-то своё, сокровенное. Это не выносится на всеобщее обсуждение, как бы не подмывало, об этом поделиться.

 

История пятая

Рождённый в аномалии

Доцент первым вышел из анабиоза:

— Как не заикались, а никто так и не рассказал, есть ли, что-нибудь новенькое, насчёт аномалий.

— Только старенькое, — буркнул Почтальон.

Крон вернулся из кустов и назидательно произнёс:

— Аномалии-аномалии. Вы ищите их, а я в ней родился и вырос. У нас вся улица — сплошная полоса аномального образования. Доказательства? Пожалуйста. Их предостаточно. Начну по порядку. В аномалии всё необычно и люди в ней рождаются, какие-то хулиганисто-жизнерадостные, яркие, непохожие, по внутреннему складу, на других. Пример: мы учились в одной школе, и после её расформирования, (прямо, как воинская часть), нас утрамбовали в другую. Числились мы, мягко говоря, не на хорошем счету, внося в учебный процесс, некоторую сумятицу и беспорядок. Но после её окончания, во время фотографирования, все классы позировали фотографу со своим классным руководителем, и только. А к нам сбежались все учителя, кроме одной, которой очень хотелось присоединиться, но принципы не позволили. Сейчас живу в спальном районе, и люди здесь, слава Богу, сонные. Устаёшь от постоянного напряжения. У нас народ, если и спивался, то как-то театрально — с последним огурцом, выброшенным за ненадобностью. Здесь пьяницы, которых полно у любого питейного заведения, какие то однообразные, скучные: нальёшь ему стакан — рот открыть не успеешь, как он его уже заглотил. Торопливо, пока не отняли. И молчит. Поговорить не о чем абсолютно!

В аномалии свои, негласные правила. С торговлей и всем, что с ней связано, также полный бардак: по каким-то необъяснимым причинам, она там не идёт. Сопротивляется она и строительству: то средства закончатся, то рабочие разбегутся. В советские годы, после демонстрации, когда жаждущих было больше, чем вина. Иду, по абсолютно пустой улице, заглядываю в подобие импровизированного ларька и обомлеваю: полный прилавок портвейна, полное отсутствие народа, я один и продавщица, лениво гоняющая сонных мух — пришлось купить парочку. Не пропадать же, добру! И таких нелепостей было полно.

— Мух? — сострил Дед.

— Насекомые у них в нагрузку. А я помню те моменты, когда магазины залежалый товар сбывали. Чтобы купить стоящую вещь или продукт, необходимо было приобрести набор, в котором и впихивались прошлогодние пряники. Но я отвлёкся — осталось рассказать немного. Много не хочу — ещё, ненароком, обидишь кого-нибудь, ибо многие интересные личности, здравствуют и поныне. Ну, так вот: дома, которые сгорели или снесли, сами по себе не вызывают никакого интереса — любопытно другое. Все постройки, сохранившиеся до буржуазии — активно эксплуатируются. Во всех: или офисы, или жильё. Те дома, которые застройщик купил сам и снёс, возведя на этом месте новое строение, так же благополучно обживаются. Но вот те, которые подверглись ликвидации до того, как стала править современная буржуазия, зияют пустырями, притом, что неподалёку идут земельные войны. Может, что-то и изменится, но пока тишина — я сам диву даюсь, ничего не понимая. Сорок лет назад, стоял в начале улицы большой добротный домина, а рядом поменьше, но с такими же условиями. Из большого дома всех выселили и рано утром, взорвали. Пыль осела, сапёры уехали, начальство, поцокав языками и удовлетворённо покивав головами, довольное содеянным — разбежалось по кабинетам. И про развалины, все благополучно забыли. Даже кирпичи не вывезли — так и заросли кустарником. Дом, который рядом стоял — даже трещины не дал, от взрыва. Так до сих пор и существует. Простоит, я уверен, ещё очень долго — стены о-го-го! Для чего и кому это было нужно, они и тогда не знали, поди, а теперь и подавно не вспомнят, тем более что время прошло — уйма.

Основание фуникулёра залили, лет тридцать назад, и больше не вспоминали, словно и не было его вовсе.

Железнодорожную ветку, выходящую к центру города, но при этом, абсолютно невидимую, со стороны туристических маршрутов — сорок лет назад, так же ликвидировали. Она была удобна, не только, как пассажирская линия, но ещё обеспечивала грузооборот. Одно предприятие лишилось вывоза продукции, к тому же, очень важной. Так и возили сорок лет на машинах и другими подручными средствами. Сорок лет на этом месте нет ничего, кроме разбитой дорожной колеи — как в деревне. А люди! Один другого уникальнее. Расскажу немного о них.

 

История шестая

Альпинист и вообще — спортсмен

Скучать не приходилось — непредсказуемость каждого дня, как должное и неизбежное. Один из героев повествования, к сожалению, почил в бозе, как и многие другие, не выдержавшие перенапряжения, от повседневного нахождения в аномальной зоне, выводя эту энергию путём замещения — вливанием другой.

Картина не совсем простая: старый каменный двухэтажный дом, такая же ветхая, как само время, водосточная труба, по трубе ползёт новоявленный, но не боящийся ничего альпинист. Без страха, без страховки, движимый лишь одним побуждением дойти и орёт:

— Тамара! Гони бутылку!

Упорству и последовательности в выполнении поставленной, перед собой задачи, умению не пасовать и не отступать перед трудностями — таким качествам могут позавидовать, даже профессионалы. Тем более что отступать некуда, да и нельзя. Болтается он на трубе, ежесекундно увеличивая амплитуду колебания, а жертва вымогательства, взяла да и сунула ему в руку пять рублей, тем самым, подписав ему приговор. Тогда, в советские времена, пять рублей были бумажными и имели большой вес, в смысле стоимости. Совершив оплошность и ухватившись рукой за ассигнацию, скалолаз окончательно вывел систему из равновесия и рухнул вниз: вместе с водоотводом, золотом — бриллиантами и матом. Не сломал ничего, но ушибся и пять рублей пополам порвал. В каждой руке по половинке и взгляд…

Сквозь всеобщее ржание не было слышно ничего. Скупые мужские слёзы катились по щекам. Вот, как жалко, наверное: и мужика, и

пятёрку. Да — это сейчас не деньги, а тогда, весьма приличная купюра

была. Крон подождал, пока утихнут стоны и продолжил:

— А как он с автобусом бодался — вылитый тореадор! Шофера на маршруте все знакомые были. У нас, как раз конечная. И вот подъезжает один, притормаживает, а пикадор, видимо, уже ничего не соображал — двумя руками, с размаху, упёрся в капот, «Стой!» — кричит, и лбом автобусу так долбанул, что, наверное, вмятина осталась. Звук удара башки об железо был слышен по всей вечерней улице, вспугнув стаю ворон на помойке. Мужики в этот день больше не поднимались.

На все виды спорта мастер был и боксировал.

— А это как? — спросил Бульдозер, давясь от смеха.

— А так! — Крон порядком устал молоть языком, и хотелось быстрее закончить свою часть выступления. — По телевизору бокс показывают, а он пьян, до умопомрачения — ну, и на телевизор с кулаками. Или дверной косяк заденет, и ему, косяку — ты чего?! И в репу деревяшке.

Комбат перехватил инициативу в свои руки, поддерживая больную тему, когда неодушевлённым предметам, достаётся, как мыслящим субстанциям:

— Наблюдал картину, как у одного из представителей многочисленного племени, ветром унесло палатку. Догнав её, он долго бил швейное изделие ногами, при этом громко обзывая его нехорошими словами. Тогда тоже, продолжительное время никто не мог подняться, корчась от смеха.

Крон отхлебнул из кружки и закурил:

— Ещё пара персонажей и заканчиваю. По голубому ящику идут новости: автофургон «Газель», длительно трепыхаясь, но всё же весьма уверенно изображает подводную лодку, медленно скрываясь в полынье. Рядом: глазам своим не верю — знакомые все лица. Дня через два — три встречаюсь с друзьями: выпили, закусили и, тут я вспомнил этот фрагмент, конец которого я успел увидеть. Они мне и рассказали всё, вплоть до предыстории. Короче, упущу начало и начну с главного. В тех местах, для машин, спуска к воде не существует — бетонные бордюры высоки и штурму не подлежат. Их было двое, вошедших в историю местного кинематографа: собственник «Газели» и пассажир, в классическом, для таких сюжетов, состоянии. Катались они, катались и так уездились, что врезались в парапет, перевернулись несколько раз и очутились на льду. На колёсах! Несказанно обрадовавшись такому повороту событий, прошвырнулись к другому берегу, затем обратно — и так несколько раз, пока родная сторона не приняла их в объятия полыньи. Ну, а начало вы уже слышали.

Другой наездник — тоже персонаж особенный. Про него роман писать надо, да времени нет, — продолжил Крон, торопясь закончить затянувшееся повествование. — Шли у нас, как — то съёмки фильма, в

связи с чем, киношники понавезли всякого барахла, и пригнали разного народа, вкратце: что надо и не надо, и кого нужно и ненужно. Подогнали и лошадей, вместе с кавалеристами женского пола. Вот оно — обаяние: подходит Вова к девушке и просит прокатиться. Пьянь

пьянью, на фейс глянешь — сразу можно вытрезвитель вызывать, но дала. Прокатиться. На лошади. Вместе с Вованом она и исчезла. Потом выяснилось, что на каком-то этапе кобыла понесла и, была уже неуправляема. Гнедая несётся, жокей мочится под себя, прохожие шарахаются. Проскакав полрайона, лошадь сама вернулась к хозяйке, освободившись от назойливого седока, да к тому же, ещё нечистоплотного. Коневод — затейник, кряхтя, долго выбирался к своим.

Вот такая аномалия, и это, ещё далеко не всё, если начать вспоминать. Закруглюсь художественной зарисовкой: после дождя, на бетоне большая лужа, в которой бултыхается, пытаясь встать, любитель спиртного. Попытки преодолеть земное притяжение заканчиваются провалом, и в итоге, мелководье принимает любителя обратно — в свои объятия. Смотрит он оттуда подозрительно, сверкая одним глазом, потому что другое зерцало, уже ничего не видит. Второй любитель, даже — полупрофессионал, танцует рядом, пытаясь удержать равновесие, но его нет от расстройства… Вестибулярного аппарата. И такой зажигательный у него получается гопак, что хочется свалиться от смеха, в ту же лужу, и больше никогда не подниматься.

— На всей улице черепица не в порядке? — сделал свой вывод Пифагор, подытожив рассказанное.

— Не черепица, а шифер и оцинковка, — Крон, ухмыляясь, поднял средний палец, давая понять, что на хлебном мякише его не купишь. — Если не считать вешавшихся, в том числе и от белой горячки, то настоящих больных всего четверо, а может и пятеро — я не врач, но справки у троих железно имелись, у остальных — не знаю.

Все, буквально, рухнули от смеха: ясно и без арифметики, что такой процент очень высок, особенно для старого фонда, а если учесть слаборазвитых, то действительно — аномалия.

 

История седьмая

Шиферная взрывчатка

Дед едва сдерживал конвульсии, явно что-то вспоминая из своей богатой биографии.

— Дед, ты чего корчишься? — спросил его Сутулый.

— Да вот, дураки и шифер вызвали ассоциативные воспоминания. Все, наверное, помнят, как в детстве, эти кровельные причиндалы бросали в костёр и убегали, куда подальше, чтобы не прибило.

В одной конторке работали двое: не сказать, что дураками назвать можно, но что-то недалёкое присутствовало. Эта неопределённость находилась в подвешенном состоянии, так как, ни один из участников, с шифером дела не имел, видимо — никогда. Так вот, как-то раз, одному из них понадобилась в сад печка-буржуйка. Покупать, не то, чтобы рука не поднималась, или жаба душила: такого слова, означающего приобретение товара за свои кровные, в лексиконе не было. Зачем, если была возможность соорудить печку на халяву, из материала предприятия, притом в рабочее время, за которое зарплата идёт — но, это отвлечение от темы. В положенный час, его товарищем, а лучше сказать — подельником, конструкция, с гордостью королёвского спутника, приготавливалась к первым испытаниям на дворовом полигоне. Для этого, главный конструктор и исполнитель, напичкал её дровами, по самый верх. Трубу печка имела короткую, сантиметров десять высотой, с учётом будущего приращивания к ней дополнительного звена. Материал для звена, был выбран заранее и надо сказать, что на нём была основана вся дальнейшая конструкторская деятельность. Не ржавеет, достаточно прочен — в общем, из какого то асбесто — волокнистого барахла, в котором я не разбираюсь, но знаю, что обладал он свойствами шифера. Такие трубы идут на проводку канализаций и прочих дел, связанных с водоотводом и наоборот. Настал час «Х», в виде обеда и испытания начались. Вы не подумайте, что все потирали руки, в предвкушение аттракциона: никто ничего не знал о трубе, которая держалась под замком, в строжайшей тайне, до самого последнего момента. А пока «буржуйка» дымила без неё, разогреваясь и обжигая грязь, вместе с машинным маслом. Вполне может быть, что испытания с дымоотводом не были предусмотрены, но счастливому обладателю чудо — калорифера захотелось проверить тягу, в связи с чем, трубу немедленно установили на место. Две хари наклонились прямо к огню, едва не касаясь железа носами: что они хотели там увидеть и почему так долго, словно зачарованные, торчали около? Гипнотизировали они её, что ли — неясно. Ясен закономерный результат — труба так рванула, что стёкла зазвенели не только в конторе, но и в ближайших постройках.

— Ударная волна три раза обогнула Землю! — подхватил тему Доцент.

— А пылевое облако достигло берегов Америки, выпав радиационными осадками, вперемежку с шиферной пылью и древесной золой! — добавил Кащей.

Дед усмехнулся и закончил:

— Если опустить катастрофические разрушения, то до сих пор удивляюсь, как им остатки мозгов не вышибло, не говоря уже о глазах. Только главный конструктор получил порез, не помню где: то

ли на щеке, то ли на шее.

— Что это было? — проснулся Бармалей. — Боевик или триллер?

— Фильм ужасов со счастливым концом, — резюмировал Почтальон. — В боевике действия больше: погони, там всякие — перестрелки.

 

История восьмая

Гонки на тракторах

— Было такое, не так давно, — Пифагор напряг мозговые извилины, вспоминая, когда именно и где конкретно. — Не помню точно, в каких новостях, да это и неважно. Погоню со стрельбой по колёсам, не так давно показывали — но эта история скучновата, а вот другой случай — особый. В доме не осталось ни капли спиртного, а трактористу захотелось добавки. В ближайших, к его месту обитания, местах взять негде, кроме соседнего села. Во дворе стоит колёсный трактор «Кировец». По коням и в дорогу, которая до магазина неблизкая, да ещё проходящая, одним отрезком пути, по федеральной трассе. Желание, подкреплённое неистребимой жаждой сверхурочной дозы, и наши за пояс заткнут, любого Шумахера. Несётся он по родным просторам, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, и не замечает, что за ним давно идёт, уже не погоня, а самая настоящая охота, со стрельбой по колёсам. Препятствие, в виде «скорпиона», трактор с могучей резиной, на которой, не менее могучие протектора — попросту не заметил, игнорируя, и совсем, ничего не значащие преграды, в виде деревянного забора. Пули кировскую резину не пробивали, даже из АК-74. (Наверное, все угодили с самое толстое место — протектора, а там, миллиметров двести будет). Спеленали гонщика возле магазина, а за что, он так и не смог понять. Кто сказал, что «Кировец» не танк, хоть видео с танком, тоже ничего. Их на камеру снимают, а они на бронированной технике дом курочат, выруливая от магазина.

Почтальон потянулся, мечтательно зевнул и изрёк фразу, повергшую всех, как минимум, в недоумение:

— Давно мечтал в Припяти устроить гонки на тракторах.

— Почему именно там? — Комбат исподлобья взглянул на оригинала, но сама идея уже показалась интересной и заманчивой.

— Там же нет никого! — Почтальон театрально развёл руки в стороны, изображая, видимо, мифический руль в кабине трактора, который мчал его по безлюдным улицам мёртвого города, поднимая тучи радиоактивной пыли и разгоняя одичавших собак. — Нет никого: ни полиции, ни судей — пусто, и только притаившаяся, в каждом углу, смерть. Но по центральным улицам можно разгуливать спокойно: у меня друг, ликвидатор последствий аварии, проинструктировал, на всякий случай, а случаи, как известно, бывают разные…

— Да знаем мы: и про текучесть, и про газообразность! — сказал,

Бульдозер, вставая с лежанки, чтобы размять затёкшие ноги, и при

этом, жалобно кряхтя и охая.

Сутулый, со своей стороны, на всякий случай спросил:

— Инструкции? Какие?

— Да, простые. По главным улицам, как я уже говорил, можно ходить безбоязненно, а вот в глухие места, нос лучше не совать. Хоть, кто его знает: дожди, ветер и одичавшие животные, совместно с птицами, могут запросто разнести что угодно, и куда угодно — не только дизентерию. Ясно одно, что без дозиметра и сменной одежды, там делать нечего. Он мне говорил, как некоторые сослуживцы у сапог подошвы срезали, потому что залезли не туда, куда надо. Верх у обуви, видать, жалко было. В дома, особенно в каменные, заходить можно, но там ничего нет. Мебель в окна выбросили в самое первое время и вывезли за пределы города. Вот и вся инструкция.

— Интересно, а что там, всё-таки, есть? — не унимался Комбат. — Как я понял — всё уже приватизировано до нас!

— Да нет там ничего, говорю же — целые ликвидационные команды работали, — поморщился Почтальон, — Там одна головная боль. Саркофаг, как утверждают независимые источники, весь покрылся трещинами. Что творится внутри него, никто не знает и поведение грунтовых вод непредсказуемо.

 

История девятая

Оборотни

В потемневшем небе заблестели первые звёзды, предвещая лунную ночь. Где-то вдалеке ухнул филин, ему тут же вторил другой.

— Сговариваются, — вяло, сквозь зубы, процедил Пифагор. — Объединяются, как вороны, чтобы у нас ночью тушёнку спереть. Видели, как плутовки у собак еду воруют? Но это не просто воровство, это ещё и развлечение для пернатых. Одна ворона дразнит пса спереди, с помощью всевозможных уловок, а другая особь подкрадывается сзади и, улучив момент, больше из хулиганских побуждений, чем, испытывая потребность в обглоданной кости, клюёт его в задницу. Лохматая подскакивает от неожиданности и бросается на агрессора, которая готова, к такому повороту событий, и уже давно делает ноги, а прима, не менее решительно, хватает собачье угощенье. И только потом, за углом, уже идёт принципиальная драка по поводу справедливого дележа добычи.

— То, что вороны отличаются, прямо скажем, не птичьей сообразительностью — давно известно, — сделал заключение Крон, приподнимаясь от лежанки и опёршись на локоть. — Просыпаюсь, как-то, на берегу, голову приподнимаю: на песке несколько чаек и одна

ворона, но никто не решается приблизиться к остаткам вечерней

трапезы. Чайки, вообще, демонстративно смотрят в другую сторону, а серо-белая косится исподлобья на разбросанную снедь. Заметив, что я её разглядываю, она не улетела, а резко отвернула голову в сторону, всем своим видом показывая свою непричастность к происходящему. Ей только оставалось, перед собой водить по песку лапой, мол, я тут случайно и ни при чём, да глядя вверх, невинно посвистывать.

Где-то вдалеке прокричал сыч, а может зверь какой — кто их разберёт. В темноте лесной глуши не видно крадущихся по тайным тропам, и не слышно осторожных шагов — под покровом ночи скрывается своя жизнь.

— Слышишь, как надрывается? — насторожился Бульдозер. — Может оборотень?

Доцент аж хлебом поперхнулся, от таких заявлений:

— Ты что, дистрофик, прошлогоднего сена объелся?! Как ты себе представляешь трансформацию из человека в волка?

— Да никак не представляю. И вообще, кто сказал, что обязательно нужно превращение. Скорее всего, это опять на уровне сознания, или подсознания. Короче — волк свинье не товарищ!

— Остряк! — вслух высказался Бармалей, а про себя отметил. — По внешнему виду сразу определишь, кто есть кто, — но вслух произнести не решился, дабы не портить отношения из-за ерунды.

Но мужики уже ржали от души, ободряюще похлопывая Бульдозера по плечу:

— Ну, ничего-ничего!

— Да ну вас! — отмахнулся виновник торжества от назойливых хохмачей, зная, что их хлебом не корми — дай посмеяться. Ну, и сам, конечно понимая, какой допустил ляп, в отношении себя.

Каких только историй не слышал мир про оборотней, кинематографисты извели километры плёнки, но никто их, никогда не видел, да и не мог увидеть. Повстречают в лесу огромного волка и блажат на всю Преображенскую — оборотень! Да ещё обрисуют смачно, со всех сторон. Это, как старый анекдот про вампира:

— Ты знаешь, Вася — наш сосед вурдалаком оказался!

— А ты откуда знаешь?

— Я ему осиновый кол в спину воткнул — он и умер!

Лесную тишину расколол крик, как будто, одному из сидящих у костра, действительно, приехала деревянная орясина между лопаток.

— Кащей, ты чего — упырь напал?! — Пифагор сотоварищи удивлённо взирали на покрасневшего крикуна схватившегося за пах, и отчаянно его растиравшего.

— Смотри, привыкнешь, — Дед со смехом взирал на конвульсирующее тело.

Кащей успокоился, но страдальческое лицо, в котором отразились все мученики и замученные народы, оставалось ещё в концентрационном лагере:

— Комар, гад, укусил — прямо в овощехранилище!

— Это бывает, — Сутулый сочувственно посмотрел на товарища. — Меня, эта сволочь, как-то укусила прямо в бесполезный нарост, и скажу без преувеличения — слёзы из глаз посыпались.

— Ну, а что — сигнализация там, видать чувствительнее, — предположил Почтальон.

Вся фольклорная нечисть осталась где-то там, вдалеке, разбредясь группами и поодиночке, по замкам и гробницам Трансильвании, а местные кровососы, тучами витали над головами здесь, в пределах досягаемости, жаждущие крови и мести за павших товарищей (то, есть подруг, или товарок — кому как удобнее). Искажённое болью лицо Кащея, постепенно принимало умиротворённое выражение. Наросты опухли несильно, мир и покой опустился на поляну, а Крон налил чая покрепче и неторопливо, словно обдумывая каждое слово, начал рассказ:

— Тридцать лет назад, угораздило меня проходить воинскую службу на Тихом океане, соответственно, на этом же флоте. Про корабль, пока, нечего не скажу — это отдельная тема для приключенческого романа — полмира обошёл. Сейчас меня интересует другой персонаж, служивший и живший на Камчатке, или около того, но непосредственно в районе глухой тайги. Звали его Павел, но понятно, что обиходное имя всегда было — Паша. Человеком он был неразговорчивым, почти угрюмым и нелюдимым. Старше меня он был на полтора года, по службе, разумеется. Подбородок квадратный, тяжёлый, как наковальня — в общем, массивный, но во взгляде, зла я не заметил, да и не могло его быть. Почему — сейчас поймёте.

Рыбак рыбака видит издалека, а сталкер сталкера. Паше уже давно нужно было выговориться, но некому. Среди сослуживцев попадались одни банальные, совершенно обычные юнцы, только-только, вступившие в пору взросления, и в уме каждого гнездились однообразные желания, не отличающиеся оригинальностью: приду домой — напьюсь, (жажда, видишь ли, мучает), и баб целый вагон. Он долго не решался, но всё же выложил душу, потому что носить в себе, видимо, было уже невыносимо: кругом непонимающие люди, для которых высшей степенью достижения и крутости, был таз с шампанским, которого, большинство и в глаза не видело. (Раз не знают, что такое троллейбус). И непременно грязные ноги в вонючей газировке. Фаза возлежания в тазу с чёрной икрой пройдена гораздо позже, фальшивый коньяк — тогда же, но в восемьдесят втором… В начале восьмидесятых и ближе к середине, заморские изделия и продукты, мы видели, только в специализированных магазинах. И понимание жизни большинством соотечественников зиждилось, лишь на созерцании того, что показывали по телевизору, и на том, что было в местном сельпо. Но ни там, ни там, ничего увидеть было нельзя: в лабазах, особенно деревенских, сами знаете, что было, а по ящику,

мало того, что шёл один балет, так и сигнал отсутствовал, особенно в сельской местности. За ненадобностью, сами ящики — то же. В общем, далеки были Пашины сверстники: и от подвижничества, и от высокодуховных идей — движимые коллективным чувством, сформировавшем в сознании обывателя эталон поведения и образец помыслов и поступков.

Рассказ Павла о своей жизни, сверхъестественностью не выделялся, но заставлял задуматься. Всю предыдущую жизнь он провёл в тайге. ВСЮ, с короткими перерывами, в один их которых его и повязали, отправив на корабль. В лесу Паша проводил по полгода, а дома — не больше двух недель. И так по замкнутому циклу — в любое время года. В родном посёлке, прозябает «полтора землекопа», а он говорит: приду домой — столько народа! Помыкается-помыкается, потом хвать карабин, скудные пожитки на плечи, и с криком отчаянья, смешанного с горечью разочарования, исчезает в тайге. До сих пор жалею, что не расспросил подробно о том, как в лесу выживать круглый год — дурья башка. Он бы многое мог полезного рассказать — это наверняка. А когда его привезли на корабль, то таёжный житель впал в глубокую депрессию — столько людей сразу, он ещё не видел. Привыкал, говорит, долго и мучительно, поэтапно вживаясь в абсолютно чуждый мир. Как инопланетянин на унизительном обследовании. Вот так! Кто он — сталкер, который и сам об этом не знает, или оборотень наоборот — волк в человеческом обличии, которому проще жить среди волков и медведей, чем среди людей? Нет, он не боялся двуногих — просто в лесу он был дома. Без вина и табака он не страдал, а остальное, тайга предоставит — подножный корм прокормил, не одно поколение сталкеров, охотников и прочих искателей приключений.

— Да, как волка не корми — его всё равно в лес тянет! — высказался Кащей и призадумался, взвешивая в уме возможности жизни в тайге круглый год. — Интересно, а много таких?

— Много, не много, а у нас в тайгу, из береговых частей сбегали, вместе с карабинами — и больше о них не слуху, ни духу, — уточнил Крон.

Теперь призадумались уже все: на тысячи километров вокруг, ни одного селения, невидимые и неведомые тропы, а вечность замерла в каждой сибирской сосне и в каждой лиственнице — временной континуум существует только в смене дня и ночи. Нет выходных и праздников — вообще ничего нет, и цели не существует. Нет побудительного мотива — любви, испокон века заставляющего делать глупости, не одно поколение. Ведь известно, что на всякого мудреца найдётся дура, от которой он без ума. Люди-мотыльки сгорают в страстях, а люди-волки, исчезают в стране остановившегося времени. Не всё ли равно, куда идти, если — лишь бы уйти…

* * *

* * *

— Ну! За ушедших! — произнёс тост Почтальон, разливая по стаканам.

Закусив, Комбат разомлел и перевёл разговор на философско-шутливый лад:

— Ему хорошо — взял и ушёл, а нам тут отдувайся. Он там ходит себе по тайге, понимаешь, грибочки пинает, свежим воздухом дышит, ягодки собирает, наверное — только на хрен они ему сдались, непонятно. А кто с зелёным змием бороться будет — здесь, при постоянном повышении цен, — я один?

— В этой битве ты не одинок — мы не оставим тебя на растерзание распоясавшемуся гаду, — Крон засмеялся, бросил обглоданную куриную кость в огонь и добавил, — бескорыстных борцов ещё много. Вот у меня знакомый мужик, пока с пресмыкающимся бодался — курица стала подозрительно попахивать, и в итоге, два коршуна у него её отняли. Как мужественно он не отстаивал продовольствие, так и не смог уберечь птицу.

— Да! Заниматься надо чем-то одним! Многостаночность распыляет силы и снижает потенциал эффективности, — Деда совсем уже понесло, но продолжить ему не дали.

— Ну, хватит, пан философ — разговорился! — Почтальон налил ещё

по одной, — Пока ты напрасно рот раскрываешь, вместе с парами воздуха, уходят и алкогольные, а приток кислорода окисляет оставшиеся. Вот, почему все настоящие пьяницы — молчуны.

 

История десятая

Метеор

Ночное небо прорезал падающий метеор, оставляя за собой длинный, но короткоживущий след. Народ оживился и мечтательным взглядом, проводил небесное тело в последний путь.

— Все желание загадали? — Сутулый, с открытым ртом, ожидал падение следующего.

— Загадали, как в той злополучной комнате, где исполняются самые идиотские мечты! — утвердительно ответил Бармалей. — Никто про чёрного проводника не слышал? Ну, так вот: заводит он своих клиентов в помещение, где по фольклору, происходят мысленные метаморфозы и говорит, что сейчас исполнятся их самые сокровенные желания — и наливает каждому по стакану!

— Старо! Опять по пьянку, — поморщился Кащей.

— Вино здесь не при чём! — парировал Бармалей.

— А что тогда? — не унимался Кащей.

От такого непонимания, даже местные кусты загрустили, не говоря уже о тёзке африканского разбойника:

— У каждого, кто шёл в комнатёнку, в голове было всё, что угодно, но только не стаканы — они и дома могли нарезаться, и с огромным успехом.

— Да ну вас, вы что — серьёзно?! — Бульдозер вытаращил глаза на полемистов. — Какая комната, какие желания?! Фильмов насмотрелись? Не бывает никаких комнат! В материальном мире не могут ужиться взаимоисключающие друг друга противоположности. Один загадает, что хочет колбасы, а другой, чтобы у партнёра её не было. Появится батон в руках, и тут же исчезнет.

— Да ладно тебе «техника» — развлекаемся, — Бармалей достал из костра головёшку, экономя на зажигалке и, прикурив от неё, бросил обратно в огонь.

В небе пронёсся ещё один звёздный странник, озаряя последние секунды своей жизни ярким следом, уйдя в небытие, вслед за своими товарищами.

— Красиво ушёл, — задумчиво молвил Доцент.

— Хорошо, что маленький, — возразил Пифагор. — Был бы побольше, может и мы бы красиво испарились. Хана бы нам настала. Помпезная смерть с фейерверком…

— Что-то неохота, когда не готов, — Крон поёжился, как от озноба. — А сколько нелепых смертей.

— А кто тебе сказал, что они нелепые, — Бульдозер развёл руками. — Может быть, здесь как раз и прослеживается последовательность предыдущих поступков, и нынешнего психоделического состояния, разорванного пополам и напрасно ищущего выход — и не находя. В добровольном отступничестве от Творца, остаёшься один на один со своей свободой.

— Да, пожалуй, — Крон вздохнул и перевёл разговор в более весёлое русло. — Как раз анекдот в тему: Звонок в дверь. Мужик её открывает и видит на пороге пугало с косой: рваные джинсы, цветастая рубашка, с огромной заплатой в горошек, на запястьях разноцветные фенечки, а сельскохозяйственный прибор раскрашен пол хохлому. Его лезвие имеет роскошное чернение, и не менее изящную, золотую гравировку. Кандидат в покойники, совершенно обалдевший от увиденного, с широко раскрытыми глазами, вопрошает:

— Ты кто?!

— Я? Смерть твоя!

— Хм! Какая то ты, нелепая…

В этот раз, темноту прочертил целый рой метеоров, радиально расходящихся и исчезающих, где-то, за спиной наблюдателей.

— В последнюю атаку пошли, — сказал Пифагор, явно настроенный на поэтический лад, и спел:

* * *

* * *

Сутулый разинул рот, от неожиданности:

— Два привидения за ночь — это уже слишком! Ещё пара таких явлений и всё — завязываю с выпивкой. Ты ещё скажи, что Мохнорылый не земснаряде голубое свечение видел.

— Видел! — подтвердил Пифагор, входя в роль траппера эксклюзивной небывальщины. — Туда трое, особо одарённых мужика, сварочный аппарат притащили — переделывают плавающего сосателя

песка и глины, в летающего монстра. Завтра фанеру завезут, гвозди и

пиво — сколотят аэроплан и улетят. Сами знаете — куда.

— Так — этому больше не наливать! — очнувшийся от скуки Крон, с иронической улыбкой, понюхал стакан, проверил содержимое на вкус и выдал заключение. — Вы с трёхгодичным бражным суслом поаккуратнее, а не то, через полчаса на Луне допивать будете. Но, насчёт синей вспышки: встал я как-то, часа в 4 утра, сам не знаю, для чего, и понесло меня к окну. Какая-то неведомая сила подтолкнула к подоконнику. С похмелья, думаю, всякое может быть — вдруг водички надо испить, но почему у окна? За стеклом бушевала стихия: при очень пасмурной погоде, по небу, сплошным покрывалом, тянулись низкие свинцовые тучи, которые казалось, вот-вот лягут на землю. Они клубились, перемещаясь над полями и садами, сталкивались, и всё это на фоне беспросветной серости. На горизонте виднелась атомная станция. Она тут вовсе не при чём, но была. Дистанцию, в таких случаях, определить очень сложно, по военной службе знаю, но мне показалось, что очень близко, от тучи отделился дымящийся шар больших размеров. Он даже не отпочковался, а вынырнул из клубящейся массы, разрывая и раздвигая водяные пары, готовые в любой момент рухнуть вниз, под собственной тяжестью. Да-да! Шаровая молния! Единственный раз в жизни довелось посмотреть, и больше я никогда подобного не видел. Всё выглядело так, как будто мне её специально продемонстрировали. Светился шар голубым светом, и вокруг клубился дым, или испаряющаяся влага. Отделившись, плазма полетела в сторону, строго горизонтально, оставляя за собой дымящийся шлейф. Жила она несколько секунд, и взорвалась, осветив всю округу на несколько километров, пронзительно синим светом, абсолютно точно похожим на свечение электродуговой сварки. И вся эта феерия, при полнейшей тишине: ни звука, ни треска, ни ударной волны — ничего, кроме зрительных образов. При отсутствии данных для рецепторов слуха, это напоминало галлюциногенное видение — своё то шуршание я слышу.

— А каким здесь местом оборотни тёрлись? — проснулся Сутулый, выражая искреннее недоумение.

— Да никаким! — Крон зевнул, позиционируя своё отношение к бесперспективной теме. — Проехали уже давно. Во времена моей молодости, эстрада была не разнообразнее, чем сейчас — ну, харизма у нас, такая. Несколько веков народного пения наложило генетический отпечаток на мировоззрение последующих поколений. Приходит, как-то раз, Майкл с концерта, а перед выступлением основного состава, даже в мировой практике, дерёт горло группа разогрева. Песня про богатырей. На сцену выходит меланхолик, которого ветром качает и готового рухнуть в любой момент, под собственным весом, (ну, конституция у него такая) и заявляет — «не перевелись ещё богатыри на Руси». Весь зал под кресла сполз и там дослушивал концерт.

— А может быть, у него внутренняя сила? — предположил Кащей,

ощупывая свой бицепс.

— Ладно, хорош! — Комбат, смеясь, отпил глоток из кружки, — оборотни, песни, богатыри — у вас уже всё смешалось.

— Смешалось, не смешалось — вот песня «Русское поле», — Доцент изобразил исполнителя с микрофоном в руке, — вспомни, кто написал музыку, кто слова и кто исполнил.

— Ага! добавил Дед, — я и про оборотней спеть могу:

* * *