«Лаборатория синтеза растений — оранжерея». В её стенах обитали две группы людей: «Синтетики», занимающиеся общим руководством и «Органики», отвечающие за всё произрастающее на обширных плантациях лабораторного комплекса. Тут же выращиваются растения, производящие воздух, но, совсем немного. Здесь тянутся к свету растения для питания, такие, как пшеница, картофель и так далее. Многие обитатели станции «Пионер» сокрушались о том, что это жрать нельзя. И не потому, что можно задохнуться, а потому что в рот не вломишь. В составе лаборатории, для чего-то, закреплена «Станция дезинфекции». Правда, химические реактивы находятся в юрисдикции «Химиков», в том числе и хлорка. Поэтому, неизвестно, чем устранять возможные инфекции. Вероятно, «Станция дезинфекции» изначально предназначалась исключительно для личного пользования лаборатории.

На секретных плантациях, надёжно скрытых от посторонних глаз, проросли первые ростки «Запретного цветка». Агроном, Василий Кузьмич Бакланов, по прозвищу «Баклажан», намекнул на то, что это, собственно, не цветок, а растение, но культиваторам этот факт был по барабану. Многие несведущие люди, которые впервые сталкивались с агрономом, искали параллели между прозвищем и его фамилией. Им сразу объясняли, что искать какие-либо графологические корни бессмысленно — прозвище агроному дано в связи с его профессиональной деятельностью. Он суетился, делая вид, что ничего не делает. Отсюда имелся огромный риск того, что делянка, в скором времени, займёт собой всё жизненное пространство, в настоящее время, занятое культурными растениями. Спасло «Синтетиков» с «Органиками», да и остальные голодные рты станции «Пионер», одно обстоятельство — растение оказалось техническим. Его раньше выращивали для производства канатов и очень грубой ткани.

— Неправильная! — скривив рожу, почти проорал Василий Кузьмич, выпуская изо-рта плотный клубок сизого дыма.

Заместитель руководителя лаборатории Жан Батис Велакруа почесал затылок и задумчиво спросил пустоту:

— И куда теперь всё это девать?

— Канаты будете плести! — злобно крикнул руководитель лаборатории Питер Петерсен, по прозвищу «Просто Пит».

Кое-кто, не забывал добавлять в конце ещё одно «Просто». Иногда ставя акцент на многоточии.

Велакруа вяло пожал плечами и тихо спросил:

— Зачем?

— Для швартовки станции — прилетим же мы куда-нибудь, в конце концов!

Агроном, для пользы общего дела и чистоты эксперимента, часть плантации поместил в антигравитационный отсек, пожертвовав другими растениями. «Над всем не поэкспериментируешь!» — здраво рассудил Василий Кузьмич, любовно ухаживая за зелёными насаждениями. Они росли в невесомости, тянулись к свету, но принимали какие-то неестественные формы. При одном и том же ботаническом виде подросшие саженцы выглядели по-разному, но, с неизменно резкими чертами, как треугольники для черчения. Баклажан не слишком сильно горевал по этому поводу, справедливо полагая, что потребительский результат важнее визуального.

Секретную оранжерею агроном поделил на участки, в которых имелись глухие карманы. На их грядках росли особо ценные экземпляры редких экзотических растений. Первый глухой карман секретной оранжереи — «Грибница». В нём Василий Кузьмич производил эксперименты с грибами: чёрными и белыми трюфелями, шампиньонами, способными расти без освещения. В этом кармане имелась дверь, за которую Бакланов ни разу не заходил. Её замуровали ещё на околоземной орбите, до прибытия агронома на службу. Поговаривали, что ещё тогда проводились какие-то секретные разработки на основе грибов — «Кордицепсов». В условиях тропических дождевых лесов Земли существует тысячи видов этих плодовых тел и каждый специализируется на одном виде насекомых, не давая ему доминировать над другими. Внедрившись в тело жертвы, кордицепс поражает мозг насекомого. Прорастает гриб около трёх недель и созревает, обзаведясь смертоносными спорами. Любые родственники, например, муравья, на виде которых гриб паразитирует, будут атакованы спорами, которые разбрасываются на пути его следования. Какие были показания к эксперименту, неизвестно, так как учёные, проводившие их, остались на Земле. Или в том замурованном помещении… Ходили слухи, что грибы, в условиях жёсткого ионизирующего излучения, которому они подверглись, поменяли свои гастрономические пристрастия… Как уже было сказано, в настоящее время лаборатория изолирована; дверь наглухо заварена и залита бетоном. Для этого сделали опалубку в метр толщиной, предварительно сварив железный скелет. Железобетонная перегородка перегородила всякий доступ в помещение. Кое-кто выдвигал версию о том, что там уже давно нет никакой жизни, но оппоненты возражали, мотивируя фактами — клопы могут впадать в анабиоз на триста лет… Да и что там делать? Вот это был самый весомый аргумент! Для чего-то, неустановленные личности подавали робкие голоса: что происходит за стеной, неизвестно, но иногда оттуда доносятся шорохи — тем самым подогревая нездоровый интерес к лаборатории. Провокаторы!

Во втором глухом кармане росли галлюциногенные грибы, которые угрожали сорвать план по сбору урожая трюфелей, не говоря уже про шампиньоны. Если первые грибы шли для личного пользования, то вторые отправлялись в рестораны комплекса, в обмен на другие продукты, включая хлеб. Такие «шампиньонные» караваны всегда шли под конвоем. Доставка трюфелей, если принималось решение об их транспортировке, требовала повышенной охраны. Имеющиеся в наличие силы напоминали спецназ. По количеству бойцов — маленькую армию.

Дальний, незакрытый отсек оранжереи «Х» назывался «Хищные цветы». Он так и остался рабочим со времени закладки лаборатории. В земных условиях цветочки имели безобидные размеры, но после облучения стали пугать не только посетителей… Старший лаборант отдела Мигель Веласкес, по прозвищу «Живописец» и лаборант Виктор Эжен занимались там своими экспериментами. Как понятно из названия, в этой лаборатории проводились опыты по выращиванию хищных растений. Так как растут они на очень бедных почвах, лишённых полезных веществ, то и растения ведут хищный образ жизни, получая питательные вещества из насекомых. Экспериментируя с хищными цветами, первоначально планировалось скрестить их с огурцами, а в последствии и с другими полезными растениями. Показания к эксперименту: первое — удобрений не нужно; второе — почву заменит любой мусор — только увлажняй вовремя и третье — заодно, хищники сожрут всех мух. Правда, и опылителей могут переварить — до кучи. Вместе с экспериментаторами…

С безопасного расстояния, Мигель разглядывал коллекцию растений оранжереи «Х». Разинутая пасть гигантской «Венериной мухоловки» жутко напоминала крокодилью, причём, его ископаемого предка — кайнозуха. Не отпускало ощущение, что питается растение исключительно гиппопотамами, но, не брезгует и слонами. К этому растению близко не подходи — «пасть» захлопывается со страшной силой…

Неподалёку рос гигантский «Непентес». Его огромный кувшин свисал на толстенном стебле, напоминающим солидное бревно. Матовые вощёные бока зелёного цвета с бордовыми крапинками почти не отражали свет фонарей, а огромная крышка находилась в состоянии боевой готовности. На дне кувшинчика, размером с цистерну, плескалась жидкость, с помощью которой растение переваривает свои жертвы. В его чреве постоянно проживал сожитель-нахлебник — красный паук-краб. Он и на Земле проводит всю жизнь внутри кувшинчика, и лаборатория станции «Пионер», не исключение. В жидкость падают насекомые, соскальзывая со стенок и паук ловит момент, чтобы перехватить добычу. Он спускается вниз, удерживаясь с помощью паутинной нити. Как ни странно, внутри на постоянной основе живут личинки комаров, которым водная среда просто необходима. Если пауку-крабу нужно нырнуть в жидкость, ловя личинок комаров, он захватывает с собой пузырёк воздуха. Если Мигелю необходимо провести какие-либо замеры или ещё что-нибудь внутри кувшинчика, он присоединял провода на мускулатуру крышки кувшинчика и включал электрический ток. Крышка распахивалась и оставалось только подложить пару брёвен для страховки. Всё — путь открыт… Вот только паук-краб не вызывал оптимизма своим непредсказуемым поведением…

Во время последней инспекции, проводимой со всеми мерами предосторожности, внутри был найден гидрокостюм с аквалангом. Содержимого не обнаружилось. Вероятно, личинка гигантского комара первая напала на аквалангиста. Но как горе-водолаз не заметил более страшную угрозу — гигантского паука-краба?

Рядом с лабораторией «Х» находился музыкальный отсек оранжереи — «Консерватория». Там, можно сказать, развлекался лаборант Виктор Эжен. До него здесь работал профессор, которого теперь все называют «Безумный». Он теперь бесцельно бродит по оранжерее, не зная, куда бы приложить руки… В своё время, какой-то идиот сказал, что под музыку растения растут быстрее. Под эту дудку, вместе с вальсами и прочими анахронизмами, профессор врубал по трансляции «Белый шум», неслышимый подопытными в обычном диапазоне частот. Компетентные органы, естественно, без ведома учёного, не ограничились трансляцией «Белого шума» только на растения, а поделились им с некоторыми отсеками. Ничего личного — чисто из научных побуждений. Кстати, профессор не заметил, как первым лишился рассудка. Его ученик, благоразумно оставшийся на Земле, сказал в интервью телеканалу «Орбитальные новости», что он всегда был таким… Тайна раскрылась, но станция была уже далеко…

За лабораторией, на самом краю плантации, расположилась «Станция дезинфекции», в которой заправляют «Эфиры». Они считают себя в оранжерее своими и постоянно пытаются что-нибудь уволочь. Естественно, «Синтетики» с «Органиками» пытаются отмежеваться от подобного знакомства, если не сказать больше…

* * *

Стон Сосо был слышен издалека. Все порядком устали, но держали себя в руках. Стиснув зубы, разведчики молча перемещались к намеченной цели и только Гном разнылся, как маленький ребёнок. Проныра не выдержал и крикнул:

— Дайте ему соску, чтобы заткнулся!

— Лучше соломинку! — парировал Гном. — И бутылку…

— Шиш тебе! — не согласился Проводник.

Он злобно посмотрел на слабое звено и прочитал лекцию про «Лабораторию синтеза растений»:

— Ты что-нибудь слышал про «Чёрного Органика».

Иван вытянул лицо и выставил уши, как локаторы, готовясь ловить каждое слово своего наставника. Тот продолжал:

— Кое-кто называет его «Чёрный кордицепс». Прячась в тёмных углах, он разбрасывает споры на случайных прохожих; заражает мозги и тогда человек обречён. Больной старается забраться куда-нибудь повыше. Так, вероятно, впоследствии удобней разбрасываться созревшими спорами. Свысока опыляется куда большая поверхность, как если бы это происходило внизу, да ещё при отсутствии ветра…

Витя Калахари почесал затылок и недоверчивым тоном спросил:

— Так что же это получается — у «Чёрного Органика» споры действуют только на одних из нас, например, «Химиков»?

— Как бы не так! — возразил Алексей. — Мы все люди — один вид. Названия только разные… Кстати, поговаривают, что в глухом отсеке, на «Станции дезинфекции», целое кладбище, куда относили погибших, прежде чем грибы вырастут и начнут разбрасывать \созревшие споры. Дверь там, как на подводных лодках — такая изоляция, что капля воды не просочится. Да что там вода — молекула воздуха не прошмыгнёт. Ходили туда в костюмах с замкнутой системой дыхания. Кто видел эту картину, рассказывали жуткие вещи: всё тело погибшего опутано нитями, как паутиной, а грибы прорастают прямо сквозь череп; лезут из пустых глазниц, из ушных раковин…

— Хорош! — запротестовала Мио, состроив скорбное лицо.

— Ладно, — согласился Алексей отказаться от описания картинки, напоминающую добротно сколоченный фильм ужасов. — Тут же, в «Лаборатории синтеза растений» произошёл забавный случай. Полез мужик спросонья на стрингер под потолком, где за вентиляционной шахтой хранил заначку. Товарищи подумали — всё! Если лезет на вертикальную стену… Спеленали его, короче, и отнесли в «Станцию дезинфекции», передав с рук на руки «Эфирам», которые сами кровно заинтересованы в ликвидации распространения заразы ещё на зачаточном уровне. Жить всем охота! Поместили мужика на кладбище, где тот чуть не поседел.

— И что — конец ему? — посочувствовал Тарантул.

— Да нет, Пьер, вроде бы обошлось. Он прошёл ряд тестов, которые не могут пройти заражённые индивиды.

— А почему покойников складируют на кладбище, а не выбрасывают в открытый космос? — поинтересовался Экономист.

Проводник усмехнулся и пояснил:

— Во-первых, Адам, на кладбище уже есть покойники, из числа «Органиков» и «Синтетиков», которые первыми пострадали в грибнице. Что тогда с ними надо было делать — никто не знал, кроме профессора. Он велел их туда положить. Только потом выяснилось, что эта учёная шельма на заражённых опыты ставил, но, и сам полёг за компанию. Поговаривали, что от другого, но, это неважно! Оказалось, что простой противогаз не помеха микроскопическим спорам. Не знаю, как на Земле, а здесь грибы обладают совсем другими способностями к выживанию. Вывод: одним мертвецом больше, одним меньше…

— Ну, а во-вторых? — прищурился Фриц.

— Во-вторых, тащиться с заражённым до «Ангара», где находится самый ближайший шлюз, слишком далеко. Хлопотное это дело! К тому же, эти прохвосты за проход плату требуют — идиоты!

Пока разведчики разглагольствовали, они не заметили, как вошли на охраняемую территорию перед входом в «Лабораторию синтеза растений». Первым охранным барьером было растение «Раффлезия», испускавшая настолько гнилостный запах, что многие пришедшие падали в обморок. Обитателям лаборатории оставалось только обчистить их карманы и отнести пострадавших подальше от оранжереи.

Первым почувствовал неладное Фриц. Он принюхался и растерянно сказал:

— Трупами запахло.

— Это цветок такой, — пояснил Алексей.

Неожиданно, запах стал настолько концентрированным, что разведчики еле успели среагировать. Надев противогазы, Дервиш с Тарантулом подхватили Гнома под руки и потащили к выходу. Падая в обморок, он не успел даже сообразить, что происходит. У Мио, как азиатки, был врождённый иммунитет к таким запахам, а вот остальные, чуть серьёзно не пострадали.

Витя Калахари, отдышавшись, спросил:

— Что это было?

— Вонючий цветок «Раффлезия», — пояснил Проводник. — Вообще-то, мне местные ботаники объясняли, что такой критический запашок несвойственен этим растениям. На Земле вонючие цветы, с гнилостным запахом, нисходящем к трупному, привлекают для опыления насекомых, специализирующихся на поедании падших животных и прочих гниющих органических останков. Запах — закачаешься, но, в пределах разумной нормы, чтобы от неё не окочуриться. А здесь произошла, как вы знаете, непредвиденная мутация и теперь эти цветочки хоть в газовую камеру помещай — не хуже «Циклона Б».

Посмотреть на странную компанию вновь прибывших гостей сбежались все члены лаборатории. Они выстроились в ряд, как почётная делегация, для встречи важных персон. Не хватало только каравая на рушнике и солонки сверху. А так бы здорово получилось: «Хлеб-соль, гости дорогие! Хлеб-соль!» Проводник зажмурился и представил аппетитный румяный хлеб: круглый, толстый и горячий. Запах от него распространялся на несколько отсеков и будоражил воображение. Несуществующий запах проникал в сознание, продуцированный мозговыми извилинами. Проводник давно знал, что такое «хлебное» голодание. Ещё будучи на Земле, в её довольно-таки глухом уголке, Алексей встретил группу туристов, которые не рассчитали с выпечкой. Голода, среди них, как такового не было — было полно консервов, но на его хлеб туристы смотрели такими глазами, будто бы только что прибыли из концентрационного лагеря, где провели по восемнадцать лет каждый. Вернул Проводника к действительности голос Петерсона, который на ломанном русском языке спросил:

— Алексей — ты здесь?

— Тутоти, — ответил Проводник, в знак согласия кивнув головой.

Руководитель лаборатории закатил глаза и обречённо изрёк:

— Ну и язык у вас! Нет бы просто сказать «здесь». Как бы не так… Извращаются на все лады: тутоти, туточки, тут и далее — по списку.

— Поэтому ваш Даль чуть с ума и не сошёл… К моменту завершения толкового словаря, он сам запутался в определениях.

— Ну да ладно, — согласился Питер. — Хрен с ними, с этими энциклопедиями! Сам-то с чем пожаловал: на побывку, за мукой или просто так?

— Как бы не так, — горестно вздохнул Проводник. — Сейчас по станции, без нужды, мало кто шарахается. Если только в поисках вдохновения на предмет наилучшего варианта прощания с жизнью.

— Да-да, — согласно выдохнул Петерсен, тоже мотая головой, как необъезженная лошадь. — Сейчас, просто так — трава не растёт…

От двоякопонимаемого намёка Алексею стало ещё грустнее, а вот другие почувствовали запах добычи. Пока они пребывали в своих мечтах о предстоящем банкете, Проводник обсуждал с руководителем лаборатории условия сделки. За волокно из луба экзотического растения «Х», Петерсен потребовал, не много-ни мало, навоз редкого животного, которое ютится в зоопарке. Как оно называется, Питер не знал. Он знал, что после сложной переработки, из луба растения «Х», производят сверхпрочную целлюлозу, а уж из неё делают сверхпрочные синтетические нити и спросил Проводника напрямик:

— А зачем вам сверхпрочные нити?

— Да нам-то они, Пит, по большому счёту — в пах не упирались! — ответил Алексей. — Они нужны «Инженерам». Бронежилеты, кажется, они собираются шлёпать, а вот вам зачем особый навоз? Простого не хватает?

— О-о-о! — воскликнул Петерсен. — Из навоза редкого животного, после переработки получается такое удобрение, которого хватит на — о-го-го.

— Понятненько, — вздохнул Проводник, с грустью прикидывая объёмы поставок и то, как он сообщит это известие товарищам.

Услышав про то, что им придётся через всю станцию переть мешки с говном, у народа аппетит, сам собой, как-то отпал. Сознание усиленно продуцировало неподражаемый запах, всё уверенней и уверенней вытесняя им остальные ассоциативные ароматы. В итоге, через пару минут в сознании стоял не только запах навоза, но и куриного помёта. На всякий случай… Ещё человеческого и прочее… А также на языке явственно ощущался его привкус…

Время, отпущенное на сон, провели тут же — в лаборатории. Сон Проводника был недлинным и, отчасти, однообразным. Снились ему ему плантации «раффлезии», смердящих так, что мухи, летящие на запах, падали замертво ещё на подлёте. Подлый обман цветка заканчивался ничем. Наконец-то нашёлся один особо стойкий жук-мутант. Летая от цветка к цветку он пытался обнаружить протухшую колбасу, но не находил. После посещения очередного цветка, являющегося сотым, по счёту, жук, с возмущением, крикнул человеческим голосом:

— Опылил, твою мать! Где жратва-то?