Фронт — большой. Он протянулся изломанной огненной чертой от студёных до тёплых морей, через гранитные горы, дремучие леса, чёрные болота, полынные степи, реки и озера, каменные города, бревенчатые и саманные деревни. Он и общий для всех, кто обороняется и наступает, горюет и радуется, живёт или погибает. Он и разный — у каждого свой.

Для одного фронт — это обвалившийся после артобстрела окопчик с нависшим клочком пожухлой травы, для другого — раскалённая броня и узенькая прорезь смотровой щели, для третьего — стёклышко прицела в проёме зелёного стального щита, для четвёртого — вёрткий штурвал в руках и вокруг небо в серых разрывах… Для каждого — свой.

Шофёрский фронт — дороги. Конечно, шофёрам и в окопах приходится сидеть, и пушкарей подменять, и на танки взбираться. Но главное — дороги. Редко-редко попадаются шоссейки, а чаще всего расстилается перед тобой вековечный, древний, как Русь, просёлок. То надёжный, покойный — доверься ему, как другу, и хоть баранку бросай! То скрытный, обманчивый, петляющий по глухим лесам, топким полям, крутым косогорам, по невылазной грязи, хоть на себе машину тащи!

Породила война и свою, особую дорогу: свежепроторенную у самого переднего края колею, таинственную и неожиданную, как сам бой, прострелянную снарядами и пулями, всю — под прицелом.

Мартовской ночью сорок четвёртого года попал и Алексей Якушин на такую фронтовую дорогу.

На армейском складе погрузили снаряды. Артиллерийский полк находился на подступах к украинскому городку. Что там происходит — шофёры толком не знали. На складе говорили, что городок взят ещё вчера и наши рванули вперёд и будто танки выскочили под самую Одессу.

Вечером водители балагурили с регулировщицами у разбитого хутора. Девушки точно знали, что городок освободила пехота, но дальше не пошла, а заняла оборону.

В полночь встретилась санитарная летучка, битком набитая ранеными. Они ворочались в фанерной будке, укрывавшей кузов, стонали, ругались, просили закурить.

— Какой там — город взяли, — зло крикнул кто-то из раненых, — на-кось, выкуси! Жмёт немец!

Грязно-серый, пахнущий порохом рассветный туман облепил ветровое стекло. Вытянув шею из кабины, Алексей следил за ползущим впереди «крокодилом». Его вёл Бутузов. Алексей смотрел во все глаза и всё же чуть было не натолкнулся на тягач, когда тот неожиданно остановился. Якушин тычком прижал тормоз. Мотор заглох, и тотчас в уши полезли грохот, железный стук. Они словно пронизывали сырую мглу, растворялись в ней, и было непонятно, кто откуда и в кого стреляет.

Бутузов стоял рядом с длинным и худым артиллерийским капитаном.

— За туманом проскочим, — говорил Бутузов.

— К сожалению, не удастся, — как-то очень уж вежливо отвечал капитан. — Дальше рельеф меняется, там возвышенность, над ней туман, безусловно, рассеялся.

— Тогда, может, здесь сгрузим, а уж к батареям полковым транспортом?

— Нельзя, нецелесообразно, — все так же вежливо возражал артиллерист. — Наши орудия на прямой наводке и сидят на голодном пайке. Уж будьте любезны подвезти к пушечкам.

— Буду любезен. По одной машине гнать, что ли?

— Вот именно, по одной и на значительной дистанции, иначе возможны неприятности.

— Поехали.

Дорога пошла на подъем. Туман редел. Развиднелось.

Лейтенант снова остановил колонну. Отсюда, понял Якушин, начнётся бросок к батарее.

Алексей оглядывал темно-бурое, исхлёстанное бугристыми колеями поле, все в рваных клочьях, будто из распоротой шубы вылезла старая грязная вата. Нерастаявший ночной туман перемешался с дымными кустами разрывов, с курящимися выдохами орудийных и миномётных выстрелов. Лейтенант Бутузов подошёл к «газику» Алексея, с маху ударил грязным сапогом по тугому баллону, сказал:

— Ну-ка, встань, Якушин, смотри… Видишь за посадкой бугор, круглый, словно кулич? На нём — батарея. Надо вправо держать, тогда подъедем к ней с обратного ската.

Алексей согласно кивнул, не решаясь признаться, что не рассмотрел ни посадку, ни батарею. Глаза как будто подёрнуло дымкой.

— Ладно, — видимо, поняв его состояние, заключил взводный. — Дуй за мной. Не отставай, но и не прижимайся. За нами поедут остальные. По машинам!

Алексей стремглав прыгнул в кабину своей полуторки, заёрзал на потёртом сиденье. Щиток с облупившейся краской прыгал перед глазами, холодный ключ зажигания словно ускользал из пальцев, нога давила в пол мимо педали стартера.

Он перевёл дыхание. И увидел, как пошёл вперёд «крокодил». В то же самое время руки Алексея сработали сами, мотор завёлся. Алексей погнал машину вслед за удаляющимся тягачом. «Ничего, ничего, — успокаивал он себя, — пока ведь безопасно, не стоит психовать».

«Крокодил» шёл ходко, подобранный, присадистый, он будто стлался по земле и уходил, уходил. Алексой забыл наставление взводного — сохранять дистанцию, и теперь весь смысл его существования заключался в том, чтобы догнать «крокодила», приблизиться вплотную.

«Газик» бросало, руль вырывало из рук. Внезапно обострившимся боковым зрением Алексей засёк справа резкий провал траншей и в ней, как тени, согнутые чёрные фигурки бойцов. «Куда мы? Неужели проскочили передний край и летим прямо к немцам?» Но впереди маячил тягач, и Алексей думая лишь о том, как бы догнать Бутузова, непременно догнать, опять нажал на газ.

Взрыва он не услышал. Машина вздыбилась, подпрыгнула, зазвенев разбитыми стёклами, и ворвалась в едкий, вонючий столб дыма. «Газик» пошёл опять, припадая теперь на правую сторону, сминая, сжевывая дисками пробитые шины.

Когда пространство перед разбитым ветровым стеклом расчистилось, Алексей увидел в сотне метров перед собой «крокодила» и каких-то людей. Ещё весь во власти бешеной гонки, не в силах остановить машину, он пролетел мимо тягача, и сзади до него донеслось:

— Сто-ой, дура!

Он всем телом нажал на тормоз. Полуторка, подскочив задком и вильнув, зарылась передними колёсами в свежевыкопанный грунт. Якушин с тяжёлым сипеньем выдохнул воздух.

Когда негнущимися ногами он ступил на шаткую землю и, пошире раскрыв глаза, стал разбираться, где, собственно, находится, в кузов его машины уже прыгнули в подоткнутых под ремень шинелях артиллеристы. С бережливостью они стали снимать снарядные ящики и укладывать их в штабель.

Якушин подошёл к взводному. Среди работавших людей он почувствовал себя в безопасности и подумал, что все в общем-то прошло не так уж плохо. Он ждал похвалы.

— Не мельтеши! — крикнул взводный. — Опросталась машина — отгони за бугор, а сам лезь в щель.

Батарея, получив снаряды, стала бить по противнику. Шесть орудий загрохотали одно за другим.

Выцырнул из тумана карнауховский «ЗИС». То была приметная в автовзводе машина. Ещё до войны водил её Каллистрат по леспромхозовским делянкам, а в конце сорок первого был призван в армию вместе со своим «ЗИСом». Кузов и кабина у него были деревянные, из крепких досок. Грузовик чем-то напоминал рубленую избу.

Каллистрат души не чаял в машине. Ревностно следил за ней и постоянно клянчил у взводного то новый карбюратор, то свечу, то баллон.

Алексей подумал, что и сейчас, среди огня, Каллистрат Карнаухов бережно и обдуманно ведёт своего «Захара», как называли во взводе «зисок», — помня о моторе, рессорах и скатах, не забывая, когда и где нужно переключать скорость.

Вокруг бушевали разрывы, а когда машина поднялась на взлобок, забили немецкие спаренные малокалиберные зенитные пушки. Они вели настильный огонь, и веер осколков прометал дорогу.

«ЗИС», как бы споткнувшись, пошёл короткими рывками, потом закрутился, выполз из колеи, замер.

«Все, — встревожился Алексей, — все». Он посмотрел на взводного, на капитана-артиллериста, как будто те могли чем-то помочь Карнаухову. Капитан и Бутузов безмолвно следили за «ЗИСом». Что тут можно поделать? Вот-вот стальная струя скосит карнауховскую машину.

Но случилось удивительное. «Захар» вдруг ожил и, набирая скорость, помчал к батарее. Он катил, подпрыгивая на ухабах, а за ним вспыхивала фонтанами земля. Перевалив бугор, машина остановилась.

Бутузов, капитан, шофёры бросились к ней. В кабине, откинувшись к задней стенке, полулежал, обливаясь кровью, Каллистрат Карнаухов. Рядом, изогнувшись, держал баранку Клаус Бюрке.

Алексей вместе с Бутузовым и Слядневым вытащили обмякшего, грузного Карнаухова.

— Ну и Бюрке, — проговорил взводный. — Каллистрата вызволил.

— Может, лейтенант, фрица в герои запишем и на медаль подадим, — зло сказал Курочкин. — Шкуру он свою спасал, и ничего больше.