Как я ни старался, мне ни разу не удалось проснуться раньше Сережи. Только продеру глаза, а он уже смотрит, будто нарочно караулил мое пробуждение. И каждый раз Сережа приставал ко мне с тем же вопросом. Он хотел знать, какой сон приснился мне ночью. Я бы и рад рассказать, но разве всегда поймаешь то, что снится!

Однажды мне снилось, что в наш городок приехали зенитчики, сбили немецкий самолет и я сел на него верхом. Сны снились самые разные. Часто приходила мама… То я видел дула орудий, накалившиеся докрасна от частой стрельбы, то плыл с отцом по Волге…

О том, что мне снились мама и папа, я почему-то никогда не рассказывал Сереже. Он и так завидовал, что мне сны снятся. Ему же никогда ничего не снилось.

Днем мы редко вспоминали войну, зато ночью она то и дело напоминала о себе. Даже звезды казались трассирующими пулями. Ночью, когда пролетал самолет, в детдоме все просыпались, поднимали отчаянный крик, долго не могли успокоиться.

Как-то ясно слышу — автомат затрещал. Оглянулся кругом — никого нет, а автоматчик все бьет. Оказалось, это дятел стучит.

В один из весенних дней с утра ничто не предвещало грозу. Откуда они только взялись тогда, черные, свинцовые тучи? Деревья на дворе пригнулись.

Я вздрогнул, когда вдруг услышал орудийный залп: тахтарарах! Сверкнула молния, а вслед за ней опять удар.

Многие полезли под стол и оттуда кричали:

— Бомбят! Опять бомбят! А другие притихли.

Может быть, когда началась война, даже взрослые люди приняли первые залпы и взрывы за удары грома, а нам весной 1943 года удары грома напомнили войну…

Вот уже слышны не раскаты грома, а капли, падающие с потолка… Кап… кап… Значит, крыша течет. Гроза промчалась быстро, и опять прояснилось. Все стали храбрецами и высыпали на двор, шлепая босыми ногами по лужам.

В это время к детдому подъехала грузовая машина. Опережая друг друга, мы побежали к ней. Мы всегда с интересом встречали «новеньких». В пути их застал ливень. Они промокли до нитки. Дождь перестал, а с них все еще текла вода. Все равно их всех переоденут, вычешут, подкрасят зеленкой. А самых изнуренных и больных Светлана Викторовна отправит в больницу.

Няни помогали сойти с машины маленьким пассажирам, а они с тревогой озирались по сторонам, кто недоверчиво, а кто с любопытством.

Я, по обыкновению, разглядывал девочек и заметил среди них одну черную-пречерную, глаза как угли.

— К нам цыганка приехала! — закричали ребята.

А это кто рядом с ней, совсем маленькая, в заплатанном мужском пиджаке? Какое у нее бледное лицо! Из-под платочка выбиваются белые волосы. Она как-то нетвердо стоит на ногах. Должно быть, ее так сильно оглушил гром.

Вдруг она громко заплакала. Я встрепенулся. Слишком знаком мне был этот плач. Не может быть!

Какие-то звуки вырвались из моего горла.

Все во дворе смотрели на меня и на эту девочку.

Я схватил Капитолину Ивановну за руку:

— Это она!

Капитолина Ивановна спросила ее:

— Девочка, как тебя звать?

— Оля, — ответила она сквозь слезы.

Нет, это мне послышалось! Капитолина Ивановна крепко держала меня за руку.

— Оля, а у тебя был брат?

Девочка не успела ответить, как я бросился к ней, увлекая за собой Капитолину Ивановну.

Оля перестала плакать и, замигав ресницами, спросила:

— Где мама?

Капитолина Ивановна тут же сняла с Оли пиджак. Мокрая майка, продранная на плечиках, прилипла к ее худенькому тельцу.

Капитолина Ивановна завернула Олю в свой белый вязаный платок, подхватила и понесла к себе. Но тут же обернулась ко мне:

— Ты, Гена, не скучай, ведь дольше не виделись! Няня Дуся подтолкнула меня:

— Ну что стоишь! Видишь, как все рады: сестра твоя на молнии прилетела!

Я побрел тогда к белому домику, в котором помещался изолятор, и там примостился на ступеньках. Долго не мог прийти в себя.

В открытом окне ветер шевелил марлевые занавески. До меня доносился голос нашего врача, Светланы Викторовны. Она осматривала новеньких.

Олю принесли последней. Я ловил каждое слово.

— Придется остричь тебя. Ты не бойся, это машинка. Будешь как мальчишка — стрижкой-брижкой!

Сестра моя только всхлипывала.

Мне не терпелось взглянуть на Олю. Я подставил кирпич, дотянулся до подоконника и увидел Олю. Без волос она стала еще меньше.

Оля тряхнула головой, а потом провела рукой по лбу, и лицо ее сразу омрачилось, она наморщила нос и заплакала. Светлана Викторовна не знала, как ее утешить. Она сунула ей в руку деревянную трубочку, которой выслушивала больных, а сама принялась собирать с пола Олины волосы.

Оля кинула трубку.

Светлана Викторовна подняла ее и достала из кармана книжечку. Я уже знал, что это за книжечка.

— Посмотри на себя, — сказала Светлана Викторовна.

Увидев себя в зеркальце, Оля сразу притихла.

— Оглянуться не успеем, как вырастут у тебя косы, вокруг головы их будем укладывать. — Сказав это, Светлана Викторовна поправила свои темные косы. Оля рядом с ней была такой некрасивой!

У бани я снова ждал Олю. Там ее приодели во все новое.

— В самый раз, в самый раз, — повторяла тетя Феня.

Тетя Феня, няня из корпуса, где будет жить Оля, не могла наглядеться на Олю, гладила ее по стриженой голове и даже хвасталась, что с ней девочка не плачет. Оля смотрела теперь на всех безучастными и сонными глазами.

Дома у нас говорили: «С гуся вода, с Оли худоба!» И сейчас про себя я повторил эти слова.

Ой, какая это была худоба!

Тетя Феня снова закутала Олю в платок Капитолины Ивановны и отнесла в корпус к малышам.

Я шел рядом. Так не хотелось расставаться с Олей! Должно быть, боялся, как бы снова не потерять ее.

Хотел искать ее по всему белу свету, а встретились мы так просто.

Утром чуть свет я снова был у корпуса малышей.