Война кончилась, а у нас в детдоме стало беспокойней. Каждый ждал каких-то перемен в своей судьбе.

Все чаще приезжали отцы и матери. На наших глазах происходили незабываемые встречи.

А некоторые уезжали ни с чем; в списках облоно была большая путаница, в них значились и те, кто всего несколько дней прожил в нашем детдоме, а потом был отправлен дальше. В бумагах терялись следы, зато в жизни возникали неожиданные встречи, совпадения и догадки.

Приедет кто, а сердце не на месте: а может быть, это приехали за мной, а может быть, это мне привалило такое счастье?

Как-то у нас в городке на несколько дней остановились цыгане. Начали цыганки ходить из дома в дом, предлагали погадать. Им рассказали, что в детдоме тоже маленькая цыганка живет.

И мы говорили Земфире:

— Вот и за тобой приехали!

Она очень испугалась, раньше была такая веселенькая, а теперь притихла; боялась нос высунуть.

А откуда вы знаете, что я цыганка? Это кто-то меня ударил палочкой, вот я и почернела.

Если бы ты была не цыганка, ты бы так плясать и петь не умела, — говорили мы ей.

Однажды цыгане толпой подошли к детдому.

Как узнала об этом Земфира, схватила тетю Фешо за юбку и спряталась.

Мы выбежали во двор на цыган посмотреть.

Хотели они в корпус зайти, но сторож их не пустил. Больше всех шумела старая цыганка:

— Отдайте нам нашу девочку! Будет у нас жить, будут ей завидовать, монистами звенеть будет. Цыган цыгана никогда не обидит.

— Она вовсе не ваша, а наша, — возразил кто-то старой цыганке.

А она не унималась:

— Нехорошо птичку в неволе держать.

— У нас не неволя, а специальный детский дом, — спокойно объяснил сторож.

— У вас гнездышко, дорогой человек, умная головушка, но пора птенчику из гнездышка выпорхнуть; отвыкнет девочка от цыганской жизни. Послушай старую цыганку, будет тебе закуска, будет и выпивка.

Но сторож был неумолим. И мы решили в случае чего защитить Земфиру. Только после того, как Капитолина Ивановна вмешалась в этот разговор, цыгане нас оставили, а вскоре покинули городок.

Курчавая, смуглая наша Земфира опять стала непоседой и даже хвасталась:

— Если бы они схватили меня за руку, я бы все равно вывернулась и убежала.

Не удалось цыганам увезти Земфиру. Она уже не держалась за юбку тети Фени, которая называла своих девочек то «трещотками», то «притворами», не позволяла разбрасывать вещи, заставляла платья вешать на вешалки и говорила при этом:

— Смотри, девка, неряхой вырастешь!

Приехали к нам из Сталинграда муж и жена. Мы сразу поняли, что приехали они неспроста, а хотят кого-то из нас взять «в дети».

Каждый приезд «названых родителей» всех очень тревожил. На кого падет их выбор?

На звонкий голос Земфиры многие обращали внимание.

Муж и жена переглянулись. Мы поняли их безмолвный разговор. Земфира покорила их с первого взгляда. Они принесли ей конфет, игрушек и нас всех угощали.

Земфире понравилось, что ее новые родители служат на железной дороге, могут бесплатно по всему Советскому Союзу разъезжать и ее с собой возьмут и всюду она побывает — и в Москве и во Владивостоке…

Всем детдомом провожали мы Земфиру. А когда прощались, она вдруг расплакалась и долго обнимала тетю Феню!

Увезли от нас Земфиру.

Хоть и не с цыганами, а выпорхнул «птенчик из гнезда».

Как-то прибежала ко мне в корпус Оля. Я рисовал в комнате для групповых занятий. Оля всегда любила разглядывать мои рисунки, а сейчас не обратила на них никакого внимания, только дернула меня за рукав:

— Ой, боюсь, какая-то тетенька к нам приехала и на меня так смотрит…

Мне пришлось долго ее успокаивать:

— Вдвоем нас никто не возьмет, а Капитолина Ивановна никогда нас не разлучит. Мы теперь всю жизнь будем вместе.

Я нарисовал ей дом в саду.

Трудно мне было с Олей. Бывало, возишься с ней, мальчишки на меня косятся, да и взрослые говорили, что при мне Оля капризничает.

А как-то я несколько дней не был в корпусе у девочек. Капитолина Ивановна меня встретила и сказала:

— Не стесняйся быть ласковым с Олей.

Теперь, вспоминая об этом, мне хочется сказать, что не только я любил Олю, но и другие наши мальчишки любили девочек. Ведь все они были нам сестренки! Но в этом ни один другому тогда не признался бы.

После того как в августе 1945 года позывные возвестили о победе наших войск над фашистской Японией, мы стали ждать наших отцов и с другой стороны.

Мы были уверены, что именно на Дальнем Востоке задержались наши отцы: надо только вооружиться терпением и по-прежнему ждать.

Много прошло времени, пока мы наконец увидели и у нас в городке медаль «За победу над Японией». К нашему школьному товарищу Рафе Козодону вернулся отец.

Мы с Сережей подошли к нему, когда он стоял у дома. Сережа внимательно разглядывал розовые, синие, зеленые полосочки на груди Рафиного отца.

А когда мы вернулись в свою спальню, Сережа плюхнулся на койку, уткнувшись лицом в подушку. Он лежал так несколько минут, а потом вскочил и схватил меня за руку:

— Почему это за нами не едут отцы? Ведь был же и у меня какой-нибудь папа, и мама, должно быть, была. Хоть бы кто-нибудь из них приехал!

Что я мог ответить Сереже?

Сережа выбежал из спальни. Во дворе он нашел пустую бутылку, поставил ее на бочку и метким ударом камня разбил.

У нас в детдоме все мальчишки любили швырять камни. Один только Слава не кидал камней. Он был среди нас самым аккуратным и вежливым; его рубашки словно не пачкались и не мялись, на его ботинки боялась садиться пыль. Он хорошо учился и двоечников называл «тюфяками». Говорил он медленно, не спеша; любил, чтобы его слушали. Он постоянно подчеркивал, что видел всякие виды в жизни, и смотрел на всех нас несколько свысока.

Особенно часто Слава навещал палатку, в которой неразговорчивый дяденька в темных очках принимал пузырьки, бутылки, тазы без дна, исписанные тетрадки и даже лошадиные хвосты. Слава любил ходить по рынку. Однажды он взял с собой Сережу и угостил его сладким донским каймаком.

И вот, когда мы играли в доме Степана Разина, Слава сказал нам насмешливо:

— Эх вы, голытьба!

Себя он, по-видимому, счел атаманом.

— Некоторые из вас нюни распускают, чего-то ждут, на почту надеются. Все это пустяки и ерунда.

Никогда раньше Слава так не говорил.

— Никто нас не ищет. Да и вообще, кому это может прийти в голову искать нас в такой дыре. Мы сами должны искать, а для этого прежде всего нам нужны деньги.

— Правильно! — подхватили мы.

— Мы должны дать объявление во всех газетах, объявить по радио, что Гена Соколов ищет отца, Ивана Соколова…

Слава посмотрел мне в глаза. У меня сильно забилось сердце.

Как это раньше мы до этого не додумались!

— А твой портрет мы должны повесить в окнах многих фотографий и в Москве, и в Ростове, и в Сталинграде. Не может быть, чтобы среди тысячи прохожих не нашелся хотя бы один человек, который знал тебя раньше, — сказал Слава, не спуская глаз с Сережи.

А тот едва стоял. Ему не терпелось как можно скорей сфотографироваться.

Через несколько дней на кладбище мы сняли железную ограду, окружавшую заброшенную могилу, и сдали ее утильщику.

Ваня Петров под руководством Славы в районе городской мельницы срезал хвост у лошади.

Один из нас уже знал, что ему не надо искать отца. Это был Андрей Давыдов. Детский дом еще осенью 1945 года получил письмо из части, где воевал его отец. Командование сообщало, что отец Андрея погиб смертью храбрых во время штурма Берлина.

А еще через несколько месяцев Капитолина Ивановна собрала нас всех в зале. Мы почтили память отца Андрея. Командование прислало сыну орден отца — орден Отечественной войны 1-й степени.

Этот орден лежал в несгораемом шкафу в кабинете нашего директора.

Андрей перестал ходить на ходулях, и теперь уже никто не подтрунивал над ним.

…Новый, 1947 год мы встретили костюмированным балом.

Под звуки детского духового оркестра плясали друг с другом рогатые чудовища и бабочки с марлевыми крылышками.

Андрюша играл в оркестре.

Ваня Петров бил в барабан.

Только Слава со скучающим видом, прислонившись к стене, стоял в стороне.

Вот к нему подскочил заяц и поднял лапки.

— Эх ты, косой! — произнес Слава и отвернулся от зайца.

Мне даже показалось, что больше всего он смотрит не на танцующих, а на электрические лампочки, которые в этот вечер светили особенно ярко.

Бывало, на некоторых улицах темно, а у нас — всегда яркий свет.

Когда после бала я лег спать, Слава и Сережа еще не пришли. А потом я увидел, как тихо, на цыпочках, боясь потревожить спящих, они вошли в спальню.

Сережа держал в руках несколько лампочек. Он заметил, что я не сплю, подошел ко мне и шепотом поведал очередную тайну.

Эти лампочки они вывернули, когда кончился маскарад, а вместо них ввернули другие, перегоревшие. Вывернутые лампочки Слава передаст одному дяденьке на рынке. Этот дяденька хорошо за них заплатит. Скоро мы наберем денег и объявим о себе во всех газетах и по радио.

Я, конечно, понимал, что не так уж хорошо вывертывать лампочки в своем доме и нести их на рынок какому-то дяденьке. Но, признаюсь, я думал — раз за это взялся Слава, наши объявления о розыске родных появятся и в районной газете и в «Сталинградской правде». А может быть, даже по радио передадут на весь Советский Союз…

Только начали тяжелеть веки, как сквозь сон увидел я няню Дусю с кочергой в руке.

Она подошла к Славиной кровати.

— Ах ты, дрянь, улегся, как ангел! — произнесла она «шепотом» на всю спальню.

— С Новым годом, бабуня! — ответил ей Слава.

— Говори, куда лампочки дел? — строго спросила

няня.

— А ты залезь на пожарную каланчу и посмотри. Прошу не мешать спать детям! — отрезал Слава.

Няня Дуся подняла кочергу:

— Выкладывай лампочки.

— Попробуй вдарь только!

Няня Дуся ухватила рукой Славино одеяло. Слава поднялся и не спеша извлек лампочки. Няня Дуся завернула их в фартук, собралась уходить, но вдруг передумала и сказала:

— Знаю я, чем ты дышишь. Так только жулики и проходимцы поступают.

— Хватит, хватит панихиду читать! — попытался прервать ее Слава.

Но няню Дусю уже трудно было остановить.

— Кочергой этой подучить тебя уму-разуму. А заявление в детсовет я напишу, хоть и царапаю пером, как курица лапой, — сказала няня Дуся. — Надо жить честь по чести!

И с этими словами она вышла из спальни.