Учились у нас в школе две сестры: одна — со мной, другая — на класс старше.

Переменки они всегда проводили вместе. Обе они были высокие, худые и носили очки в позолоченной оправе. Их называли цаплями.

Жили они в собственном домике, окруженном палисадником. Зимой в их доме не замерзали окна, так как между ставнями стояли граненые стаканы, в которых была налита жидкость желтоватого цвета.

Мать этих девочек часто приходила к нам в школу: то завтрак дочкам принесет, то калоши.

Многие в городе называли ее с особым почтением- Евгенией Петровной. Она была портнихой.

«Мадам портниха», как узнал Слава, была недовольна, что детдомовцы стали ходить в ту же школу, где учились ее дочери. Она хлопотала, чтобы для нас устроили специальные классы, даже подписи родителей хотела собрать, но ничего у нее не вышло; пристыдили ее за это, вот она и злится.

Нашего учителя Захара Трофимовича срочно вызвали в Москву — получать новый протез правой руки. Его заменяли другие учителя, и Галина Ивановна тоже приходила заниматься с нами.

Прозвенел звонок, а мы одни в классе. Было шумно. Вдруг приоткрылась дверь, и мы увидели Евгению Петровну. Пока она раздумывала, входить ей или не входить, мы дружно встали.

Она вошла, окинула нас всех взглядом и сказала: — Садитесь.

В это время прямо к ней навстречу выехал верхом на палке Ваня Петров.

Недаром Светлана Викторовна называла его «невозможным». Действительно, невозможно было не рассмеяться, когда Ваня начинал смешить. Его выставляли за дверь, а он и там смеялся. Часто Ваня смеялся без всякой причины, просто потому, что он хорошо выспался, вкусно поел или увидел нахохлившегося воробышка на телеграфном проводе.

Он так и ждал, что в ответ Евгения Петровна, так же как и другие взрослые, улыбнется и дружный смех всего класса вознаградит его за выдумку.

Но портниха вовсе не собиралась смеяться. Она никак не могла подыскать подходящие слова, чтобы выразить свое негодование.

Никогда еще Ваня не терпел такого полного поражения. Он растерянно смотрел на Евгению Петровну.

Евгения Петровна несколько раз прошлась по классу.

— Вот как вы себя ведете! — процедила она и зло посмотрела на Ваню.

Как раз в эту минуту открылась дверь, и в класс вошла Галина Ивановна.

Евгения Петровна, не дав ей опомниться, сказала:

— Вот полюбуйтесь, как ведут себя ваши дикари! Я проходила мимо, хотела навести порядок, а этот чуть не сбил меня с ног.

— Этот? — удивилась Галина Ивановна. — Какой же он дикарь? Правда, он у нас только недавно стал свободно рукой владеть.

— Конечно, вы их защищаете. Странные порядки в вашем пансионе! Как вы за ними смотрите? Таким место не в школе, а в исправительной колонии. Недаром они все тащут!

— Это вы уж слишком! — возмутилась Галина Ивановна.

— Про лампочки весь город знает! — подчеркнуто сказала Евгения Петровна, подошла к парте, где си дела ее дочь Серафима, и потянула ее за собой.

Галина Ивановна задумалась, а потом посмотрела Славе прямо в лицо.

…На следующий день, перед началом урока, Серафима громко спросила:

— А правда, что ваша воспитательница в плену была?

— Была в неволе, — ответил Сережа и насторожился.

— Сразу видно, какая фрейлейн! — сказала Серафима.

Мне показалось это очень обидным. Серафима же продолжала:

— А может быть, и ваши отцы тоже в плен сдались? Сергей стоял как вкопанный.

— Почему ты думаешь, что мой отец к немцам ушел? — спросил он, тяжело дыша.

— Я не знаю, спроси мою маму.

Сережа отошел. А Серафима бросила ему вдогонку:

— Подумаешь, сын без отца!

Не знаю, слышал ли это Сергей.

Во время тихого часа он лежал с широко открытыми глазами и о чем-то думал. Вдруг вскочил и сказал:

— Пойдем со мной!

Мы быстро оделись и побежали. Уже темнело. В этот час еще не всем улицам электростанция давала ток. То там, то здесь появлялись огоньки.

Вот и домик в палисаднике. За домом, на небольшом участке земли, — яблони. Через окно видна была зажженная висячая керосиновая лампа.

Сережа хотел постучать. Но как-то само собой получилось, только схватился он за ручку, как дверь открылась.

Мы оказались в большой комнате. Натоплено крепко. Половики разостланы по крашеному полу. На стенах картины в рамах висят. Вот бы посмотреть!

В комнате кто-то крикнул. Мы оторопели от неожиданности.

Высокая морщинистая старуха поднялась нам навстречу.

В это время полуоткрылась другая дверь, и мы увидели высунувшееся испуганное, вытянутое лицо Евгении Петровны.

— Это детдомовцы! Фу ты, а я так испугалась! Гони их, мама, проверь кладовую! — раздался ее пронзительный голос.

— Детдомовцы! — брезгливо повторила старуха. — В дом лезете, мало даровых яблок натрясли, покоя нет от вас…

И тогда тихо, но внятно Сережа спросил, прямо смотря старухе в глаза:

— Серафима сказала, что ее мама знает моего отца. Откуда она знает, что он в плену?

— Вон! Вон отсюда! — зашипела бабка. — Чтобы ноги не было в нашем доме!

Она толкнула нас к двери так, что мы чуть лбами не стукнулись. И оказались за дверью. До нас доносились какие-то крики, кто-то задвигал стульями, зашаркал шлепанцами, залаяла собачонка.

Так хотелось всем им дать сдачи!

Зачем только мы пришли сюда!

Мы молча побрели к дому. Было очень обидно. Врет старуха, никогда мы не лезли к ним в сад.

Через полчаса после нашего возвращения Галина Ивановна обнаружила — Сережа исчез.

За ужином его место было пусто. И оставленная каша давно остыла.

Такой переполох поднялся в доме! Даже фонари «летучая мышь» приготовили, чтобы искать Сергея.

Он мог уйти только пешком, так как все городские машины были на месте в своих гаражах.

Слава первым обнаружил пропавшего.

Оказывается, по приставной лестнице он залез на чердак нашей новой бани.

Галя поднялась на чердак и сняла Сергея. Она говорила ему:

— Сережа, какой ты чумазый, пойди умойся!

Сережа сказал, что не хочет больше ходить в школу.

— Почему?

— Просто так, — ответил он, а у самого голос за дрожал. — Откуда эта пиявка, свинья рогатая знает, что мой папа в плену? — спросил Сергей Галину Ивановну.

Галина Ивановна, несмотря на поздний час, собрала нас вокруг себя. Она говорила о том, что на белом свете, кроме хороших, отзывчивых людей, есть еще и равнодушные, черствые. Они, эти люди, как манекены, как истуканы.

— Манекены? — переспросил Андрюша Давыдов. А я вспомнил, что такого болвана, с выпяченной грудью, мы видели в комнате у портнихи.

Только Галя вышла из спальни, как Слава, молчавший до сих пор, дал нам знак рукой.

— Эх вы, шпингалеты, — сказал он. — Вместо того чтобы лазить по чердакам, мы должны обдумать, как лучше отомстить портнихе. Проучить ее надо.

Я не сомневался, что именно он, Слава, придумает наказание Евгении Петровне.

Не только Сереже, но и всем нам хотелось как можно скорей ринуться в «бой», сделать что-либо в пику этой женщине.

— Завтра ночью мы покажем ей, почем сотня гребешков! — таинственно сказал Слава.

И вот настал долгожданный час.

Городок уже спал глубоким сном. Было морозно и тихо. Мы шли молча. Каждый думал свое.

Засидевшиеся допоздна жители в этот час выключали свет и тушили лампы. Все реже сквозь шторы и ставни просачивался свет.

Впереди шел Сережа, шествие замыкал Слава.

Все наши карманы были полны камнями. Мне казалось, что это не камни, а боевые гранаты.

Со всех сторон мы обступили дом на Поперечной улице.

У каждого был свой сектор обстрела.

Слава заложил три пальца в рот, свистнул и первый метнул камень.

Сигнальная ракета не взвилась в небо, но разом засвистели десятки камней.

Звякнули стекла.

Я размахнулся. Снова свист, и, как по команде «пли», опять в ненавистные черные окна полетели наши камни.

Кто-то в белом выбежал на крыльцо и сейчас же скрылся.

Обстрел продолжался несколько минут.

Мы слышали, как гремит железо, как падают с подоконников глиняные горшки, как мать Евгении Петровны истошным голосом зовет на помощь соседей.

Вдруг мы увидели, как Андрей Давыдов быстро подскочил к окну, дернул створку рамы и исчез в темноте. Там мелькнул слабый свет электрического фонарика. Прошло несколько секунд — и раздался необычный шум и треск: из окна выпрыгнул Андрей, будто соскочил с ходулей; он тащил что-то белое, напоминавшее человеческую фигуру.

Рядом с ним оказался Ваня Петров. Что-то большое упало в снег.

— Вот он, манекен! — произнес Давыдов.

Весь боевой запас уже был израсходован, и мы по заранее намеченному плану, окружным путем, уходили с поля боя, захватив с собой настоящий трофей.

Но что мы с ним будем делать?

Манекен жалобно скрипел, словно пытался вырваться из рук Андрея и Вани.

— Куда вы его? — забеспокоился Слава.

Андрей не ответил.

А Ваня Петров вдруг засмеялся:

— Знай наших!

Мы шагали через заснеженное поле. Подул ветер. Никогда еще в это время суток, да еще зимой, я не был у дома Степана Разина.

Наша крепость продувалась ветром. Над входом висела гигантская сосулька.

Андрюша и Ваня внесли манекен. По команде Андрея мы положили его на пол и начали закидывать снегом.

— Так не замерзнет, — пояснил Андрей. Поодиночке, затаив дыхание мы пробрались в спальню. Трудно было заснуть. Мне хотелось пойти сейчас же к Капитолине Ивановне и все ей рассказать. Но ведь сейчас ночь. Это не положено правилами внутреннего распорядка.

О ночном нападении говорил весь город. Подсчитывались убытки. Нас никто не спрашивал об этом «происшествии», хотя все в городке говорили, что это «работа» детдомовцев.

Мы пошли взглянуть на взятый в плен манекен.

Андрею пришла в голову мысль — превратить манекен в снежного человека.

Мы подняли его с пола и поставили на ноги. Потом водрузили его в липкий снег и надежно укрепили, чтобы он не шатался.

Облепили его снегом. Довольно ему быть безголовым. Мы приделали ему снежную голову.

Потом манекен стал обладателем и двух рук; в одну из них мы воткнули настоящую, но довольно тощую метлу.

Мы покрыли его снежным тулупом, а на голову надели кем-то выброшенную, широкую соломенную шляпу. Тулуп опоясали красным кушаком из кумача.

Мы были довольны своей работой.

Манекен стоял теперь, как на посту, у нашей крепости, похожий не то на деда-мороза, не то на дворника.

Ваня Петров назвал вылепленное нами произведение памятником Степану Разину.

В тот же день, когда мы укладывались спать, в комнату незаметно вошла Капитолина Ивановна.

Она приходила обычно после вечерней линейки, читала Гайдара, причем обрывала чтение на самом интересном месте, и мы с нетерпением ждали продолжения в следующий вечер.

На этот раз Капитолина Ивановна оперлась рукой о тумбочку и ждала, чтобы мы улеглись. Она показалась мне очень усталой.

— Ребята, неладно у вас получается. Я пришла поговорить с вами о Вячеславе.

Многие из нас посмотрели на Славу. Он сосредоточенно смотрел на потолок, будто приход директора не имел к нему никакого отношения.

Знаешь, Вячеслав, нам нечего таиться. Давай поговорим при всех. Смотри, сколько в тебе плохого- сразу и не узнаешь. Где ты только всего этого набрался? Я все думала о твоих словах, о том, что ты считаешь себя испорченным, или, как ты говоришь, «конченым». Можно подумать, что ты даже гордишься этим. А знаешь ли, Слава, мой долг тебе сказать всю правду о тебе. Знаешь ли ты, что Ленин не одобрил бы твои поступки?

— При чем тут Ленин? Против Ленина идут враги, а я не враг! — сказал Слава, сжимая подушку.

— Ты, конечно, не враг, а ведешь себя так, что враги бы могли порадоваться. А матери твоей было бы очень больно.

— Ничего не больно. Она не такая умная, как вы! — вдруг закричал Слава.

— И здесь ты ошибаешься, — сдержанно ответила Капитолина Ивановна.

Она обратилась ко всем нам:

— Мать Славы жива. После того как от голода на ее руках умер Славин брат, она потеряла рассудок. Но сейчас ей лучше, и она уже давно разыскивает Славу.

— Я не хочу ее видеть! Если она придет сюда, мне будет стыдно. Раньше моя мама тоже была умная, а теперь она поет песенки и дерется. Я не могу слышать этих песен! Я все равно убегу от нее опять, уйду куда глаза глядят!

Мне казалось, что Слава задохнется от своих же слов. «Как же так? — подумал я. — Мать жива, а он не хочет ее видеть!»

Капитолина Ивановна подошла ближе к Славиной кровати:

— От кого ты хочешь бежать? А кто позаботится о ней?

Капитолина Ивановна села к Славе на кровать и сказала совсем тихо:

— Кроме того, твои товарищи должны знать, что ты их обманул, проев на каймак и конфеты деньги, добытые, к сожалению, таким скверным, позорным путем.

Слава вздрогнул.

Андрей вскочил с кровати.

Сережа тряхнул головой и насупил брови.

Мы не могли опомниться от ее слов. Ведь как мы мечтали, что в газетах появятся наши объявления!

Капитолина Ивановна продолжала:

— Вы думаете, что отомстили портнихе, а она заявила, будто Галина Ивановна на нее натравила ребят.

Капитолина Ивановна замолчала, а потом, не смотря ни на кого, сказала:

— Я отвечаю за вас всех.

Я хорошо запомнил все это. Капитолина Ивановна говорила, что никогда ей не надоест возиться с нами, и, если Слава спрашивает, кому он нужен, он должен знать — он нужен нам всем.

И тут же Капитолина Ивановна сказала, что она с удовольствием нашлепала бы Ваню Петрова за то, что он выехал на палке во время урока, и мама его поступила бы так же.

— Ведь верно? Но как я тебя нашлепаю, когда ты выше меня ростом? — с сожалением добавила Капитолина Ивановна.

Мы попросили Капитолину Ивановну, чтобы она не уходила, еще нам что-нибудь рассказала.

Она осталась. Начала рассказывать об Ульяновске, о доме, где жил Ленин.

— Должно быть, летом и многие из вас побывают в Ульяновске, поймут, как высока была дружба в семье Ульяновых, как младшие и старшие братья и сестры уважали и понимали друг друга.

Капитолина Ивановна несколько раз повторила тогда, что скоро мы поедем в Сталинград на слет детских домов всей области, выступим перед сталинградцами на олимпиаде со своей самодеятельностью, побываем на заводах и в гостях у шефов, а после, возможно, вверх по Волге, отправимся на пароходе в Москву.

Эта весть взволновала всех мальчишек. Мы готовы были слушать и слушать об этом сто раз подряд.

Я прижал руки к груди. Стало как-то тревожно, и я подумал: «С кем я увижусь?.. А вдруг!..»

Так хотелось, чтобы скорей сошел снег!.. Как во сне уже мерещились родные улицы и доносились знакомые голоса.

Капитолина Ивановна вдруг оборвала свой рассказ, пожелала всем доброй ночи, накинула на плечи пуховую шаль, еще раз внимательно взглянула на Славу и бесшумно вышла из спальни.